Воспоминания о Шевченке (Полонский)

 См. также одноимённые страницы.

Воспоминания о Шевченке
автор Яков Петрович Полонский

Дата создания: 1875, опубл.: 1876. Источник: Т. Г. Шевченко. Кобзарь з додатком споминок про Шевченка писателів Тургенєва і Полонського. Прага, 1876. С. IX — XIV.

...Незадолго до кончины императора Николая познакомился я с бывшим тогда президентом Академии художеств графом Ф. П. Толстым, и только тогда в его доме впервые услыхал я имя Шевченка. Начавши службу свою на Кавказе и с тогдашней литературой знакомясь только при посредстве журналов, я в печати ни разу не встречал этого имени и о стихах его не имел ни малейшего понятия. Раньше о его «Кобзаре» и о плачевной судьбе его узнал я от моего петербургского приятеля Андрея Александровича Солнцева.

С восшествием на престол ныне царствующего государя императора во многих проснулась надежда на помилование ссыльного поэта, — и надежды эти оказались осуществимыми. Графиня Н. И. Толстая, жена президента, была одна из самых горячих заступниц Шевченка и хлопотала о его возвращении. Кто из тогдашних высших государственных сановников помог ей в этом деле — не знаю.

Не прошло и года, как Шевченко был на свободе, приехал в Петербург и занял в Академии художеств приготовленную для него небольшую комнатку на антресолях, с полукруглым итальянским окном над воротами. С тех пор я не раз встречался с ним у Толстых. Личность его по внешности не производила на меня никакого особенно сильного впечатления. Даже костюм его — нечто вроде казакина и баранья малороссийская шапка — в то время не могли поразить меня своей оригинальностью: такие простонародные костюмы то и дело попадались тогда и на Невском, и в обществе посреди светских дам и фрачников. (Даже юный редактор «Светоча» ходил в мужицкой поддевке, в широких бархатных штанах и точно в такой же хохлацкой шапке.)

Несмотря на некоторую мешковатость и тяжеловатость в движениях, Шевченко вовсе не казался человеком, забитым судьбой: он был прост и свободен в отношениях и никогда не конфузился, как конфузятся обыкновенно личности, обиженные фортуной и в то же время одержимые бесом постоянно их грызущего самолюбия. Говорят, что хитрость — характерная черта малороссиян; Шевченко в таком случае составил бы резкое исключение из их общего типа, так как он был человек в высшей степени бесхитростный, запальчиво-откровенный и даже бесстрашный в том смысле слова, что неумеренные речи его частенько заставляли других бояться за него или затыкать уши и убегать.

Шевченко, как мне кажется, не был ни говоруном, ни веселым собеседником. Умный от природы, он в то же время не был ни учен, ни начитан: он жил стремлениями и тем казацким духом, который воодушевлял его. В минуты сильного душевного настроения он мог бы оттолкнуть любого франта дикими проявлениями своей страстной ненависти ко всему тому, что испортило жизнь его.

У него на антресолях в низенькой комнатке я был только один раз, видел овчинный тулуп на кровати, беспорядок на столе и штоф выпитой водки: Шевченко в Петербурге жил на походную ногу и не мечтал ни о каком комфорте. Говорили мне, что в это время он уже был в связи с какою-то бедной молоденькой мещаночкой, был к ней привязан всей душой и ворковал, как голубь, когда она приходила к нему на свидание — в худых башмаках, в одном платке и дрожа от холода в морозные ночи. Только таких и мог любить Шевченко: я бы и вообразить себе не мог его влюбленным в какую-нибудь светскую барышню. Казалось, старая закоренелая вражда ко всему господскому до такой же степени жила в нем, что самое знакомство с барынями он считал как бы некоторым с его стороны снисхождением. Он был демократ не по теории, не по своим взглядам на жизнь, но, так сказать, демократ по натуре. В своем демократизме он точно так же не мог бы дать себе отчета, как и в том невольном проникновении в дух народных украинских дум и песен, которое составляло характеристическую черту его музы. Короче сказать, — это был человек вполне непосредственный.

Сидя в гостях у Шевченка, я узнал из речей его, что он не любит нашего поэта Пушкина, и не потому, чтоб он считал его дурным поэтом, а просто потому, что Пушкин — автор поэмы «Полтава»: Шевченко смотрел на Кочубея не более как на доносчика, Пушкин видел в нем верного сподвижника Петра Великого, оклеветанного и казненного Мазепой. Напрасно уверял я Шевченка, что с своей точки зрения Пушкин прав и что он точно так же искренен, как и Шевченко в своей ненависти к полякам. Шевченко тем сильнее бранил Пушкина, чем горячее я защищал его. Удивляюсь, как после такого спора Шевченко и до конца дней своих сохранил ко мне искреннюю приязнь и всегда при встрече на улице готов был в обе щеки целовать меня; удивляюсь потому, что Шевченко не был из числа людей, способных легко мириться с теми, кто думал иначе, чем он — особенно, если предметом этих дум или спора была его родина.

Не знаю, каковы были его политические убеждения; думаю только, что были они настолько же непрактичны, насколько благородны. Раз на вечере у Белозерского, редактора журнала «Основа», я помню, Шевченко подтвердил мнение одного заезжего славянина-галичанина, что всякая политика безнравственна, что ради политических соображений совершались и совершаются все неправды и из них проистекают все злосчастия племен и народов, почему для государства самое лучшее — не иметь никакой политики. Помню также, что на Екатерину II Шевченко смотрел только как на виновницу крепостного права в Малороссии, — и знать ничего более уже не хотел, ни видеть, ни слышать. Крепостное право это ненавидел он всеми силами души своей и, в этом случае, как бы вторил всем лучшим настроениям как нашего общества, так и лучших представителей тогдашней нашей литературы.

Кроме писания стихов Шевченко занимался рисованием, и по прибытии в Петербург горячо ухватился за самый легкий способ гравирования посредством крепкой водки [eau forte]. Не знаю, был ли бы Шевченко великим живописцем, если бы судьба не помешала ему доучиться в академии, если бы он принялся за палитру и за картины больших размеров; но как рисовальщик, смело говорю, он мог бы стать в числе европейских знаменитостей, если бы продолжал свои занятия. У меня были им сделанные и мне подаренные оттиски им самим начерченных и отгравированных рисунков. В настоящее время они находятся в коллекции гравюр, собранных сенатором Дмитрием Александровичем Ровинским. Последний просил меня добыть для него портрет Шевченка, им самим на меди начерченный и оттиснутый; но нигде этого портрета я не видел и не знаю, существует ли он на свете.

Лучший из рисунков Шевченка, который я видел (внутренность солдатской казармы: нары, печь, полати, развешанное белье и между группами солдат его собственная фигура), находится в альбоме Наталии Борисовны Сухановой. Наталья Борисовна (харьковская помещица) была одною из почитательниц его музы, часто приглашала его к себе, угощала его ужинами и шампанским и, несмотря на свой аристократизм, гордилась его знакомством; нередко покупала его рисунки для своих альбомов — и все-таки в конце концов с ним поссорилась. Шевченко почему-то стал просить ее дать ему на время вышеупомянутый рисунок (вероятно для того, чтоб снять с него копию), — просил лично, просил письменно, но г-жа Суханова решительно отказалась вынимать из альбома его рисунок. Боялась ли она, что Шевченко по рассеянности его не возвратит ей, или не хотела, чтоб с этого рисунка была сделана копия, — не знаю. Знаю только, что Шевченко был взбешен, причем выбранил ее всеми еликовозможными непечатными выражениями и перестал навещать ее. ^[1]

Раза два Шевченко был у меня на квартире (в доме С.-Петербургского университета) и, как мне помнится, оба раза заходил ко мне вместе с г. Микешиным, который сопровождал Шевченка в ночных его похождениях с тем, может быть, чтоб не дать ему разбушеваться и попасть в руки полиции.

В последний раз Шевченко был у меня вечером в сильно возбужденном состоянии; вспоминал о своем детстве, о своих родных, находившихся еще в крепостном состоянии, скрежетал зубами, плакал; наконец, взвизгнув, так хватил кулаком по столу, что чашки с чаем слетели на пол и разбились вдребезги. В эту минуту я не мог утишить его, да и не хотел, так как вполне разделял его ненависть ко всякого рода рабству.

Один остряк, который не раз видел Шевченка в разных настроениях, сказал о нем: «Это — боров, в котором поет малиновка!» Но кто знает судьбу Шевченка, тот охотно простит ему его резкости или недостатки.

1875. 1 октября.

Я. П.

Примечания

1. Нам доводилося чути про цю ж бариню, що вона по смерті Шевченка перша прибігла на його могилу і перш усіх принесла великий букет з квіток. Ред
   (Нам приходилось слышать об этой же барыне, что она после смерти Шевченко первая прибежала на его могилу и раньше всех принесла большой букет из цветов. Ред. (укр.)).