Если-бы собрать имена знаменитѣйшихъ людей 1000-лѣтней русской исторіи и, руководясь придирчивой критикой, составить изъ нихъ Пантеонъ въ какихъ-нибудь 40—50 человѣкъ, то въ это ограниченное число неизбѣжно попалъ бы и Суворовъ, великій русскій воитель XVIII вѣка. Въ нынѣшнемъ году, 6 мая, исполнится сто лѣтъ со дня его кончины, а потому очень не мѣшаетъ русскимъ людямъ вспомнить своего знаменитаго соотечественника и познакомиться поближе съ его славными дѣлами.
Александръ Васильевичъ Суворовъ родился 13 ноября 1730 года; отцомъ его былъ молодой офицеръ, Василій Ивановичъ, впослѣдствіи генералъ-аншефъ (по нынѣшнему полный генералъ). Суворовъ-отецъ былъ по своему времени человѣкъ образованный и не отказывалъ сыну въ средствахъ къ ученію, но будучи скупъ, не очень на это дѣло раскошеливался. Онъ разсчитывалъ сына пустить по гражданской службѣ, такъ какъ мальчикъ былъ болѣзненный, хилый и не казистый; но сынъ хотѣлъ совсѣмъ иного. Во-первыхъ, онъ жаждалъ знанія, науки во всѣхъ видахъ, особенно въ дѣлѣ военномъ, а во-вторыхъ, ни о какомъ поприщѣ не хотѣлъ и думать, кромѣ военнаго. Отецъ сначала противился, но потомъ махнулъ рукой и даже сталъ сыну пособлять, но все-таки большихъ средствъ не давалъ, такъ что мальчику, а потомъ и юношѣ, пришлось добиваться образованія почти самоучкой. Онъ учился, не разгибая спины, отсталъ отъ дѣтскихъ игръ, отбился отъ компаніи сверстниковъ, да и дома зачастую уходилъ отъ гостей и запирался въ свою свѣтелку, либо верхомъ носился по полямъ во всякую погоду. Вообще, съ раннихъ лѣтъ оказался онъ во многихъ отношеніяхъ мальчикомъ очень причудливымъ.
На 15 году поступилъ онъ, по обычаю времени, на службу солдатомъ въ гвардейскій Семеновскій полкъ. Продолжая здѣсь занятія науками, онъ ретиво принялся и за солдатскую службу. Не было такого дѣла, которымъ бы онъ пренебрегъ, и работы, которою бы побрезгалъ, хотя многое, что онъ дѣлалъ, вовсе не считалось для дворянина обязательнымъ. Вообще онъ былъ заправскій, прямой солдатъ, какъ бы изъ крѣпостныхъ; тянулъ солдатскую лямку безъ малаго 10 лѣтъ и произведенъ въ офицеры тогда, когда иные бывали полковниками и даже генералами. Офицерскую службу Суворовъ несъ также ретиво, какъ солдатскую, т. е. учился ей, никакими мелочами не пренебрегая и никакими служебными требованіями не тяготясь. Кромѣ того, онъ продолжалъ свое самообразованіе и особенно старательно занимался иностранными языками. Этого дѣла онъ не бросалъ и потомъ, всю свою жизнь, такъ что, худо-ли, хорошо-ли, зналъ много языковъ: лучше всѣхъ французскій и нѣмецкій, поменьше итальянскій, польскій, финскій, а затѣмъ еще турецкій и арабскій.
Въ 1750-хъ годахъ Россія ввязалась въ войну съ Пруссіей, такъ называемую Семилѣтнюю. Очень хотѣлось Суворову попасть на войну, и это ему удалось, но только приставили его къ хозяйственной службѣ, а до боевого дѣла онъ успѣлъ добиться лишь подъ конецъ. И хотя ему пришлось обращаться лишь въ дѣлахъ партизанскихъ и вообще мелкихъ, однако онъ выказалъ тутъ такую отвагу, храбрость, осмотрительность и искусство, что, будучи всего подполковникомъ, обратилъ на себя вниманіе главнокомандующаго. Въ 1762 году Семилѣтняя война кончилась; Суворовъ поѣхалъ въ Петербургъ, былъ произведенъ въ полковники и получилъ въ командованіе пѣхотный полкъ. Для него наступилъ новый періодъ дѣятельности: до сего времени онъ былъ ученикомъ, теперь сталъ учителемъ.
Полкъ его квартировалъ сначала въ Петербургѣ, потомъ въ Новой Ладогѣ. Въ то время полковымъ командирамъ была большая воля въ обученіи полка; принялся и Суворовъ обучать свой полкъ по своему. Главное его правило состояло въ томъ, что обучать войска слѣдуетъ только тому, чего требуетъ война и ровно ничего не дѣлать такого, что нужно только для парадовъ. А какъ побѣда на войнѣ зависитъ отъ разныхъ условій, и въ ряду этихъ условій первое мѣсто занимаетъ человѣческая душа, то во главѣ всего учебнаго дѣла должно быть воспитаніе солдата, а затѣмъ его обученіе, которое во всемъ помогаетъ воспитанію и ни въ чемъ ему не противорѣчитъ. Въ военномъ воспитаніи у него требовались: смѣлость, рѣшимость, упорство, храбрость; въ обученіи—наступленіе, т. е. движеніе впередъ, навстрѣчу опасности, а затѣмъ атака (нападеніе) и ударъ. Согласно съ требованіями воспитанія, Суворовъ производилъ обученіе своего полка и въ знойный день, и въ темную ночь, ненастной осенью и суровой зимой, въ дождь и въ метелицу. Обучался полкъ полевымъ сраженіямъ и штурмамъ; походамъ безъ обозовъ по 50 верстъ въ сутки; переходилъ рѣки въ бродъ и даже вплавь; ночевалъ въ полѣ безъ палатокъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ Суворовъ задался цѣлью, насколько возможно освѣтить солдатскую душу свѣтомъ вѣры и этимъ путемъ влить въ нее благія побужденія. При тогдашней поголовной безграмотности онъ принялся обучать солдатъ молитвамъ, толкуя ихъ смыслъ; открылъ для дѣтей двѣ школы и самъ поступилъ въ нихъ учителемъ; даже составилъ нѣсколько учебниковъ, такъ какъ въ то время ихъ почти еще не существовало. Именно, онъ написалъ катехизисъ, коротенькій молитвенникъ и начальную ариѳметику.
Въ такихъ занятіяхъ прошло около 6 лѣтъ, и въ сосѣднемъ съ Россіею Польскомъ королевствѣ открылась конфедератская война[1], т. е. противъ короля возстало нѣсколько тысячъ вольныхъ людей, съ оружіемъ въ рукахъ, какъ это допускалось польскимъ государственнымъ уставомъ. Послали туда Суворова съ его Суздальскимъ полкомъ на подкрѣпленіе русскимъ войскамъ, въ Польшѣ находившимся. Здѣсь ему отвели гор. Люблинъ съ большимъ округомъ, гдѣ онъ долженъ былъ заправлять военными дѣйствіями, побивать и умиротворять конфедератовъ. Въ то время онъ былъ уже генералъ-майоромъ, но войскъ ему дали немного; подъ его командою находилось тысячи 3, иногда доходило до 4-хъ, а конфедераты все были конные, передвигались быстро, вездѣ находили себѣ пособниковъ и ни въ чемъ не нуждались. Едва Суворовъ разбивалъ какую-нибудь банду, какъ она, разсыпавшись, черезъ нѣсколько дней снова собиралась верстъ за 100, за 200. Приходилось иногда гоняться за ними по 2, по 3 недѣли, почти безъ отдыха; разъ Суворовъ прошелъ въ 17 дней до 700 верстъ, причемъ бои смѣнялись почти безъ перерыва; не было 2 дней подрядъ безъ боя. Да и происходили не одни мелкія дѣла. Подъ Ланцкороной Суворовъ побилъ въ 1771 году 4000 конфедератовъ подъ начальствомъ Дюмурье, знающаго и опытнаго французскаго офицера; у Суворова войскъ было гораздо меньше… и сраженіе продолжалось всего полчаса[2]. Въ томъ же году онъ сдѣлалъ дальній и спѣшный походъ въ Литву, противъ литовскаго гетмана Огинскаго, который внезапно присталъ къ конфедераціи. На это назначались другіе начальники, которые находились къ Огинскому поближе; но Суворовъ, предвидя, какая бѣда народится, если не покончить сразу, рѣшился дѣйствовать немедленно, на свой страхъ. Потребовалось 11 дней, чтобы дойти до Огинскаго, но зато ударъ былъ нанесенъ внезапно и такъ искусно, что со своими 820 человѣками Суворовъ разбилъ 3500, взялъ живьемъ 300, освободилъ изъ плѣна 400 русскихъ и благополучно вернулся къ себѣ[3]. Начальникъ русскихъ войскъ въ Польшѣ, Веймарнъ, былъ очень недоволенъ самовольнымъ походомъ Суворова и жаловался на него въ Петербургъ, но Государыня, вмѣсто отдачи подъ судъ, наградила его орденомъ Александра Невскаго. Въ слѣдующемъ году Суворову удалось сдѣлать еще крупное дѣло. Замокъ въ гор. Краковѣ, занятый русскими, содержался такъ небрежно, что былъ захваченъ конфедератами врасплохъ. Суворовъ пошелъ туда спѣшно и пытался отнять замокъ приступомъ, но былъ отбитъ; пришлось провозиться долго, пока замокъ сдался. Но зато это окончательно подрѣзало конфедерацію. Суворову скоро не стало тутъ дѣла и въ слѣдующемъ, 1773 году онъ поѣхалъ въ Турцію, гдѣ война тянулась уже нѣсколько лѣтъ и куда его тянуло давно.
Въ Турціи дали ему въ командованіе отрядъ въ 2300 человѣкъ, расположенный на берегу Дуная. Главное, на что Суворовъ обратилъ тутъ вниманіе, было обученіе войскъ, какъ и раньше въ Польшѣ. Затѣмъ ему было очень много работы съ солдатскимъ снаряженіемъ, обозами и особенно съ флотиліей, на случай переправы черезъ рѣку. И какъ разъ, къ прибытію его на Дунай, главнокомандующій Румянцевъ приказалъ сдѣлать поискъ на городокъ Туртукай, по ту сторону рѣки. Суворовъ исполнилъ это приказаніе немедленно и съ полнымъ успѣхомъ, хотя турки были гораздо сильнѣе русскихъ и хотя самъ Суворовъ былъ раненъ въ ногу. Съ такой же удачей произведено и второе нападеніе на Туртукай, спустя нѣсколько недѣль, несмотря на то, что Суворова трясла лихорадка. Онъ не могъ ходить и его поддерживали подъ руки; не могъ даже говорить, такъ что при немъ находился офицеръ, который съ его шопота отдавалъ приказанія. Румянцевъ былъ очень доволенъ и назначилъ Суворова на самый важный постъ, единственный за Дунаемъ, Гирсово, на который турки собирались сдѣлать нападеніе. Суворову надо было торопиться къ новому мѣсту, а онъ, какъ на бѣду, упалъ, спускаясь по мокрой лѣстницѣ, сильно расшибся и пролѣчился двѣ недѣли. И какъ только онъ послѣ того успѣлъ пріѣхать въ Гирсово, въ началѣ сентября турки показались передъ крѣпостью и повели на нее атаку. Они были гораздо сильнѣе числомъ, а все-таки понесли жестокое пораженіе и потеряли больше 2500 человѣкъ убитыми и ранеными, 7 пушекъ и почти весь обозъ. Въ слѣдующемъ, 1774 году Суворовъ (тогда уже генералъ-поручикъ) одержалъ побѣду важнѣе всѣхъ прежнихъ, разбивъ при Козлуджи 40.000 турокъ всего восемью тысячами своихъ людей[4]. Онъ цѣлый день не слѣзалъ съ коня, безпрестанно попадалъ подъ ядра и пули, даже былъ въ ручномъ бою, подъ саблями и штыками. При этомъ турки потеряли людей вдвое или втрое противъ русскихъ да сверхъ того 30 пушекъ, 100 знаменъ и огромное количество всякаго добра.
Вскорѣ заключенъ былъ миръ съ турками; послѣ того многіе годы Россія не вела крупныхъ войнъ, и Суворовъ занимался большею частью заурядной военной службой. Однако въ эти 12—13 лѣтъ онъ все-таки успѣлъ оказать Россіи важныя услуги. Сначала ему пришлось гоняться за самозванцемъ и злодѣемъ Пугачевымъ, который взбунтовалъ въ восточной Россіи темный народъ. Въ заволжской степи, въ то время безлюдной, безлѣсной и безпріютной, Суворовъ сдѣлалъ со своимъ коннымъ отрядомъ въ 9 дней 600-верстный осенній походъ, почти безъ хлѣба и вовсе безъ крова, питаясь соленымъ мясомъ и держа путь днемъ по солнцу, а ночью по звѣздамъ. И все таки Пугачева успѣли перехватить другіе. Потомъ Суворовъ провелъ не мало времени на рѣкѣ Кубани и въ Крыму; на Кубани была тогда пограничная русская линія, а Крымъ только что отошелъ отъ Турціи, но къ Россіи еще не былъ присоединенъ. Кубанскую линію онъ сильно укрѣпилъ, а Крымъ всячески оберегалъ отъ турокъ, которые мутили татаръ, желая поднять ихъ противъ Россіи. Кромѣ того, онъ переселилъ отсюда больше 30.000 армянъ и грековъ къ Азовскому морю, какъ было ему указано сверху. Затѣмъ онъ перебрался въ Астрахань, откуда предполагалось усмирить или покорить прибрежныхъ персидскихъ хановъ за ихъ грабежи и насильства. Но это дѣло было брошено, и Суворовъ опять перешелъ на Кубань и въ Крымъ, каковыя земли наконецъ и присоединены были къ Россіи. Удалось Суворову заняться въ эту пору и своими деревнями. Отецъ его умеръ вскорѣ послѣ первой турецкой войны, оставивъ сыну порядочное состояніе въ вотчинахъ и помѣстьяхъ. Но сынъ былъ поглощенъ службой и никогда не занимался своими имѣніями, какъ отецъ. Помѣщикъ онъ былъ все-таки хорошій, хотя и строгій; своихъ крестьянъ не отягощалъ непосильными поборами или работами, былъ справедливъ и нелицепріятенъ. Онъ постоянно требовалъ, чтобы люди не баловались отъ бездѣлья, а непремѣнно работали если не на помѣщика, то на самихъ себя. Сверхъ того онъ старался, чтобы его крѣпостные, если не всѣ, то хоть дворовые, обучались грамотѣ, ремесламъ, музыкѣ; обращалъ особое вниманіе на ребятишекъ и не дозволялъ употреблять ихъ въ работу раньше времени.
Въ этотъ же періодъ сладилась и разладилась семейная жизнь Суворова. Предавшись военному дѣлу всѣмъ своимъ существомъ, онъ не чувствовалъ склонности къ семейной жизни, да и по характеру, и по всѣмъ своимъ свойствамъ былъ созданъ вовсе не для нея. Уговорилъ его отецъ жениться, когда сыну было уже за 40. Миръ и ладъ между супругами держались недолго; при неуживчивомъ характерѣ обоихъ, скоро пошли между ними ссоры и раздоры, потомъ прибавилось легкомысленное поведеніе жены, Варвары Ивановны. Дѣло пришло къ тому, что мужъ хотѣлъ съ нею развестись, но такъ какъ сдѣлать это по церковнымъ законамъ было очень трудно, то просто разошелся съ нею въ 1784 году и до самой своей смерти не видался. Дѣтей у нихъ было двое, сынъ и дочь; дочь вышла замужъ при жизни отца, а сынъ проживалъ при матери и лишь по выходѣ сестры замужъ перешелъ на отцовскія руки.
Около этой же поры Суворовъ сталъ извѣстенъ, чуть не всей Россіи, какъ чудакъ, блажной человѣкъ. Въ то время чудаковъ было много между людьми сильными и властными, но все это были чудаки напускные, дѣланные, а Суворовъ такимъ родился. Съ годами его странности росли; въ пожиломъ возрастѣ онъ уже носилъ свое собственное, совсѣмъ особенное обличье, которое къ концу его жизни сдѣлалось еще болѣе причудливымъ. Онъ не чинился и передъ Императрицей. Во время объѣзда ею новыхъ областей, при чемъ Суворовъ командовалъ войсками въ Кременчугѣ, Государыня, будучи всѣмъ видѣннымъ очень довольна, милостиво спросила его, какую бы онъ желалъ монаршую награду. Кругомъ толпились знатныя лица и иностранцы; Суворовъ сталъ раскланиваться и отвѣчалъ, что задолжалъ за квартиру 3½ рубля, такъ просилъ бы заплатить. А потомъ замѣтилъ стоявшимъ вблизи, что совсѣмъ замотался, хоть въ петлю полѣзай, да, спасибо, матушка Государыня выручитъ. Въ деревнѣ, бывало пойдетъ съ гостями на прогулку, по дорогѣ спрячется въ рожь и завалится тамъ спать, а гости вездѣ его ищутъ. Или, часто бывая въ деревенской церкви (въ костромской вотчинѣ), въ которую надо было ѣздить черезъ рѣчку, онъ устроилъ переправу въ большомъ пивномъ чанѣ, на канатахъ, и въ этомъ чанѣ переѣзжалъ. Въ церкви онъ пѣлъ на клиросѣ, читалъ апостолъ, звонилъ въ колокола; спалъ на сѣнѣ, обливался холодною водой нѣсколько разъ въ день; обѣдалъ въ 8 или 9 часовъ утра, не зналъ шубъ, перчатокъ, зачастую сморкался въ пальцы. А при этомъ усердно читалъ разныя книги, изучалъ языки и вообще постоянно питалъ и просвѣщалъ свой умъ.
Прошло 13 лѣтъ съ того времени, какъ Суворовъ выѣхалъ изъ Турціи, и съ нею снова завязалась большая, упорная война. Къ этому времени Суворова произвели въ генералъ-аншефы. Первымъ его блестящимъ дѣломъ было сраженіе на кинбурнской песчаной косѣ, куда турки сдѣлали высадку, чтобы завладѣть крѣпостью Кинбурномъ[5]. Это произошло 1 октября 1787 года. Сначала турки взяли верхъ и русскихъ отбросили чуть не къ самой крѣпости, да и самъ Суворовъ едва не попалъ въ ихъ руки. Но потомъ онъ дѣло поправилъ съ небольшой подмогой изъ крѣпости; турки мало по малу были оттѣснены до самой оконечности косы, и такъ какъ корабли ихъ ушли, то люди либо бросались въ воду и тонули, либо гибли на косѣ подъ выстрѣлами русскихъ пушекъ. Побѣда была полная. Турокъ высадилось 5300 человѣкъ, а спаслось только 700; русскихъ находилось въ бою 3000; изъ нихъ убитыхъ и раненыхъ (большею частью легко) насчитано подъ тысячу. Самъ Суворовъ былъ раненъ дважды—въ бокъ, ниже сердца, и въ лѣвую руку и отъ большой потери крови совсѣмъ обезсилѣлъ. Императрица очень обрадовалась этой побѣдѣ и пожаловала Суворову орденъ Андрея Первозваннаго. Больше мѣсяца понадобилось Суворову на поправку, а зимой онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, несъ самую трудную службу и, объѣзжая войска въ непогоду и стужу, сдѣлалъ однажды въ 6 дней больше 500 верстъ верхомъ.
Въ слѣдующемъ, 1788 году Суворову не было такой удачи. Главнокомандующій Потемкинъ осаждалъ крѣпость Очаковъ; Суворовъ командовалъ у него однимъ крыломъ. Осада шла вяло, турки становились все смѣлѣе и стали дѣлать вылазки. Разъ они незамѣтно пробрались изъ крѣпости по лощинамъ и ударили на передовыя войска Суворова. Сначала дѣло было легкое, но потомъ бой разгорѣлся нешуточный, ибо съ обѣихъ сторонъ все прибывала подмога. Въ это время Суворовъ былъ раненъ въ шею и, полагая, что рана тяжелая, сдалъ команду другому, приказавъ ему выводить понемногу войска изъ боя. Тотъ этого сдѣлать не съумѣлъ; войска пустились бѣжать и потеряли человѣкъ 500. Потемкинъ страшно разгнѣвался на Суворова за то якобы, что тотъ затѣялъ дѣло безъ дозволенія; Суворовъ поэтому не могъ оставаться подъ Очаковымъ и уѣхалъ въ Кинбурнъ лѣчиться. А тамъ стряслась новая бѣда: неизвѣстно отчего взорвало бомбовой погребъ, убило и искалѣчило 87 человѣкъ; у Суворова на квартирѣ залетѣвшей бомбой разбило кровать и ранило его щепой въ лицо, грудь, руку и ногу. Съ трудомъ онъ поправился.
Въ 1789 году на турокъ поднялась еще Австрія, и Суворова перемѣстили на другое мѣсто, въ сосѣдство съ австрійцами, гдѣ войсками командовалъ принцъ Кобургскій. Въ іюлѣ турки стали къ нимъ придвигаться; принцъ спѣшно послалъ къ Суворову просить подмоги. Суворовъ пошелъ шибко и, несмотря на дурныя дороги, пришелъ такъ скоро, какъ его не ожидали. Русскихъ пришло 7000, австрійцевъ было 18000; несмотря на это и на старшинство принца, Суворовъ сталъ распоряжаться, и принцъ не упрямился. Подъ Фокшанами произошло сраженіе, тянувшееся 10 часовъ; турки были разбиты на голову, хотя числомъ превосходили союзниковъ почти вдвое, и понесли большую потерю людьми, пушками, скотомъ, обозами и разными запасами[6]. Государыня пожаловала Суворову брилліантовый крестъ и звѣзду ордена Андрея Первозваннаго, да отъ австрійскаго императора онъ получилъ богатую табакерку. А въ сентябрѣ одержана Суворовымъ новая побѣда, еще важнѣе, еще блистательнѣе фокшанской. Какъ и въ первый разъ, принцъ Кобургскій звалъ его къ себѣ на помощь, потому что главная турецкая армія грозила раздавить австрійцевъ. Суворовъ не повѣрилъ полученной вѣсти и пошелъ лишь послѣ второго зова, въ чемъ и раскаялся тотчасъ же, потому, что дорога была ужасная, препятствій встрѣтилось много и турки могли совсѣмъ уничтожить принца. Къ счастію союзниковъ, турки не торопились и дали время Суворову прибыть во-время: Но ихъ скопилось тутъ больше 100,000, а союзники были въ прежнемъ числѣ. т. е. 25,000. Принцъ Кобургскій не соглашался атаковать непріятеля, какъ требовалъ Суворовъ, отговариваясь, большою несоразмѣрностью силъ. Суворовъ спорилъ горячо и наконецъ объявилъ, что въ крайнемъ случаѣ атакуетъ турокъ одинъ, со своими 7000. Принцъ тогда нехотя согласился и молча уступилъ главное руководительство дѣломъ своему даровитому сотоварищу. Очень трудное было это сраженіе на рѣкѣ Рымнѣ и ручьѣ Рымникѣ; съ великими, чрезмѣрными усиліями досталась побѣда, правда полная и блестящая[7]. Турки потеряли тысячъ 15 людей, цѣлыя стада скота, нѣсколько тысячъ повозокъ, сотню знаменъ, 80 пушекъ; у союзниковъ потеря доходила едва-ли до 1000. Принцъ и Суворовъ съѣхались послѣ сраженія и молча обнялись; съ той поры они до самой смерти остались друзьями и принцъ въ письмахъ къ Суворову называлъ его «мой дивный учитель». Суворовъ получилъ графское достоинство съ прозваніемъ Рымникскаго, орденъ Георгія 1 класса, богатую шпагу, брилліантовые эполетъ и перстень, а отъ австрійскаго императора титулъ графа Священной Римской имперіи. Принца Кобургскаго императоръ произвелъ въ фельдмаршалы.
Въ слѣдующемъ, 1790 году Суворовъ совершилъ еще одинъ военный подвигъ, едва-ли не славнѣе всѣхъ прежнихъ. Къ концу года въ рукахъ турокъ оставалась на нижнемъ Дунаѣ одна крѣпость—Измаилъ, которую необходимо было взять[8]. Потемкинъ послалъ туда нѣсколько отрядовъ, но надъ генералами головы не поставилъ, оттого они только спорили да препирались. Между тѣмъ была глубокая осень, наступило ненастное время, харчей стало не хватать, топлива тоже, появились болѣзни. Генералы рѣшили разойтись на зимнія квартиры. Но какъ разъ передъ тѣмъ Потемкинъ положилъ—послать подъ Измаилъ Суворова и дать ему полную волю—брать-ли крѣпость или уходить домой. Суворовъ собрался на новую службу мигомъ, выѣхалъ туда верхомъ, послалъ уходившимъ изъ подъ Измаила войскамъ приказъ—вернуться и 2 декабря пріѣхалъ туда самъ, съ однимъ казакомъ, который везъ въ узелкѣ его багажъ. Осмотрѣвшись на мѣстѣ, онъ увидѣлъ, что взять крѣпость—дѣло очень трудное. Крѣпостной валъ Измаила тянулся на 6 верстъ, вышиной былъ до 3—4 саженъ, глубина рва доходила до 4-хъ, а ширина до 6 саженъ; на валахъ стояло больше 200 пушекъ; за валами сидѣло 35,000 вооруженныхъ. А у Суворова насчитывалось не больше 30,000, да и то на половину казаковъ, и не было вовсе большихъ пушекъ. И все-таки, по мнѣнію Суворова, рѣшеніе было одно—штурмъ. Закипѣла работа: насыпали для пушекъ окопы, готовили штурмовыя лѣстницы, вязали фашины, учились по ночамъ штурмованію. Данъ точный приказъ, какъ вести приступъ, и 11 декабря до свѣта войска тронулись девятью колоннами на штурмъ. Упорное и кровавое было дѣло; войскамъ приходилось прибѣгать къ нечеловѣческимъ усиліямъ, чтобы взобраться на валъ; связывать мѣстами по двѣ 5-саженныя лѣстницы въ одну; биться за каждый шагъ въ улицахъ, штурмовать чуть не каждый домъ или же разбивать изъ пушекъ. Лишь въ 4 часу дня было все окончено: въ крѣпости валялось до 25,000 убитыхъ, пушекъ досталось почти 300, знаменъ еще больше, лошадей до 10,000, судовъ 42. Да по жестокимъ обычаямъ времени шелъ грабежъ, продолжавшійся три дня. Русскіе потеряли убитыми и ранеными тоже не мало: тысячъ 7 или 8. Но зато дѣло было сдѣлано громадное, небывалое, и на турокъ наведены ужасъ и оцѣпенѣніе. Сама русская Государыня была какъ бы озадачена. Но тутъ Суворову не повезло: вмѣсто званія фельдмаршала, на которое онъ разсчитывалъ, ему дана только почетная награда—чинъ подполковника Преображенскаго полка, въ которомъ Государыня числилась полковникомъ. Да еще онъ разссорился съ Потемкинымъ въ надеждѣ на фельдмаршальство, и тотъ изъ прежняго покровителя сдѣлался его врагомъ.
Опять наступило для Суворова тихое время, которое продолжалось три года съ половиной. Въ этотъ періодъ онъ командовалъ войсками сначала на сѣверѣ Россіи, въ Финляндіи, а потомъ на югѣ, въ Новороссійскомъ краѣ. Здѣсь и тамъ онъ укрѣплялъ границы, строилъ крѣпости, казармы, суда, рылъ каналы, чинилъ артиллерію, выдѣлывалъ для построекъ кирпичъ, приготовлялъ известь. Кромѣ того, ему приходилось неусыпно заботиться объ улучшеніи очень дурного состоянія войскъ, объ уменьшеніи побѣговъ и смертности, о солдатскомъ обмундированіи, снаряженіи и продовольствіи, такъ какъ казну обкрадывали со всѣхъ сторонъ и нечестные люди наживались на счетъ солдатъ безъ зазрѣнія совѣсти. Ко всему этому прибавились непріятности изъ Петербурга, отъ враговъ Суворова, которыхъ онъ выводилъ изъ себя злыми насмѣшками и издѣвательствомъ. Тоскливо стало ему сидѣть на дѣлѣ, котораго онъ не любилъ; его тянуло въ поле, на боевую службу. Особенно хотѣлось ему помѣриться съ французами, которые недавно произвели у себя государственный переворотъ, казнили своего короля и затѣяли войну почти со всей Европой. Долго Суворовъ крѣпился, наконецъ не выдержалъ и подалъ Государынѣ прошеніе объ увольненіи его за границу, волонтеромъ въ союзныя арміи, для войны съ французами. Государыня отказала. Погодя Суворовъ просилъ о томъ-же вторично, но и тутъ послѣдовалъ отказъ. Ему оставалось одно—заглушить всѣ свои неудовольствія и неудачи любимымъ дѣломъ, усиленными занятіями съ войсками. Онъ такъ и сдѣлалъ, отдавшись вполнѣ мирной службѣ, но вдругъ судьба опять ему улыбнулась…
По случаю загорѣвшейся въ Польшѣ третьей конфедератской войны[9], западною русскою границею указано было въ то время вѣдать: на сѣверѣ Репнину, а на югѣ Румянцеву. Видя, что война въ Польшѣ затягивается, а находящіяся тамъ русскія войска нуждаются въ подмогѣ, Румянцевъ приказалъ Суворову взять небольшой отрядъ и идти къ Бресту, чтобы оттянуть конфедератовъ отъ другихъ мѣстъ. Суворовъ выступилъ съ 4500 чел. въ августѣ 1794 года, шелъ быстро и скрытно, накрылъ по дорогѣ и уничтожилъ двѣ польскія партіи и, присоединивъ къ себѣ разные попутные русскіе отряды, дошелъ до Крупчицъ, гдѣ стоялъ польскій генералъ Сѣраковскій съ 12—13,000 человѣкъ. У Суворова подъ командой находилось почти столько-же, и онъ немедленно атаковалъ непріятеля[10]. Произошло горячее дѣло, поляки отступили и до солнечнаго заката успѣли втянуться въ лѣсъ, чѣмъ спаслись отъ совершеннаго пораженія, но все-таки потеряли народа много, тысячъ до трехъ. Продолжая отступать, они были снова настигнуты Суворовымъ подъ Брестомъ, и здѣсь разыгралось дѣло, рѣшительнѣе и кровопролитнѣе перваго[11]. Сѣраковскій сталъ и тутъ отступать; русская пѣхота за нимъ не поспѣвала, а билась одна конница, и только подъ конецъ подоспѣли два егерскіе батальона, едва переводя духъ. Поляки оборонялись отчаянно, но были побиты и понесли сильную потерю; спаслось всего съ 1000, да въ плѣнъ попало 500, съ 28 пушками. Русскіе потеряли около 1000 изъ тѣхъ 5000 которые участвовали въ бою; остальные не поспѣли и остались позади. Императрица пожаловала Суворову дорогой алмазный бантъ на шляпу и три польскія пушки. Но вмѣстѣ съ радостью, Суворова постигло и огорченіе: пришлось засѣсть въ Брестѣ на долгое время, ибо за разнымъ расходомъ людей оставалось на лицо всего тысячъ пять, да и было еще неизвѣстно—куда надо идти. Подъ Варшавой находился прусскій король съ сильнымъ корпусомъ, а также русскій генералъ Ферзенъ съ дивизіей, но они изъ-подъ Варшавы ушли, а куда держали путь и что съ ними сталось—никто не зналъ. Надо было ждать, пока обстоятельства разъяснятся, а потому Суворовъ разбилъ подъ Брестомъ лагерь и принялся за обученіе войскъ.
Въ концѣ сентября сдѣлалось извѣстно, что пруссаки ушли во свояси, а Ферзенъ направился къ Бресту, но на него напалъ польскій главнокомандующій Костюшко, который однако былъ имъ разбитъ, раненъ и взятъ въ плѣнъ. Къ этому времени у Суворова собралось около 8,000 челов., и онъ рѣшился идти къ Варшавѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, пользуясь своимъ старшинствомъ въ чинѣ, онъ послалъ приказаніе двумъ генераламъ—Ферзену и Дерфельдену—идти на соединеніе съ нимъ. Невдалекѣ отъ Варшавы, подъ Кобылкой, поляки были еще разъ Суворовымъ сильно побиты, потеряли всѣ пушки и въ Варшаву добралось лишь нѣсколько сотъ человѣкъ[12]. Послѣ того до Варшавы оставалась одна преграда—предмѣстье Прага. Она была обнесена двойнымъ рядомъ окоповъ, и въ этомъ промежуткѣ находился лагерь 20,000 польскихъ войскъ, а на валахъ стояло больше сотни пушекъ. У Суворова насчитывалось 25,000 съ 86 орудіями, а такъ какъ стояла поздняя осень, то онъ положилъ—покончить съ Прагой однимъ ударомъ, т. е. штурмовать.
Октября 22 Суворовъ подошелъ къ Прагѣ, а 24-го, до свѣта, послѣдовалъ штурмъ[13]. Русскихъ встрѣтилъ жестокій пушечный и ружейный огонь, подъ которымъ пришлось то тащиться по сыпучему песку, то рубить палисады, то перебираться черезъ нѣсколько рядовъ волчьихъ ямъ. Но атака велась съ такою энергіей, что атакующіе скоро добрались до р. Вислы и захватили мостъ изъ Праги въ Варшаву. Началось въ Прагѣ кровавое побоище, которое еще усилилось оттого, что изъ домовъ стали по русскимъ стрѣлять. Тутъ солдаты припомнили апрѣльскую рѣзню въ Варшавѣ, когда много погибло русскихъ безоружныхъ подъ ударами поднявшихся внезапно варшавскихъ жителей. Ожесточеніе высказалось до того сильное, что Суворовъ сталъ бояться за Варшаву, хотя мостъ и охранялся карауломъ. Разгромъ Варшавы вовсе не входилъ въ его расчеты, и потому онъ приказалъ—зажечь мостъ съ нашей стороны. Мостъ запылалъ, а вслѣдъ затѣмъ показалось на немъ пламя и съ другого конца: польскій главнокомандующій сошелся съ русскимъ на одномъ и томъ же средствѣ, для одной и той же цѣли. Къ несчастію, съ нашей стороны за огнемъ не усмотрѣли; онъ перекинулся съ моста на сосѣднія постройки, и скоро Прага обратилась въ огненное море. Рядомъ съ пожаромъ шелъ грабежъ, по обычаю того времени. Потеря поляковъ была большая: убито, утонуло и умерло отъ ранъ тысячъ до 10-ти, пушекъ взято больше 100; съ русской стороны убитыхъ и раненыхъ было отъ 2 до 3000. Послѣ полуночи 25 октября прибыла къ Суворову депутація отъ варшавскаго магистрата; принята она была весьма любезно, съ угощеніемъ; затѣмъ пошли переговоры. Суворовъ предъявилъ очень умѣренныя требованія, которыми варшавяне были вполнѣ довольны, и утромъ 29 октября русскія войска вступили въ столицу Польши, мирно и благополучно.
Война была окончена. Передъ войной Суворовъ писалъ, что если-бы его послали въ Польшу, онъ бы тамъ въ 40 дней кончилъ. Онъ сдержалъ слово: не считая тѣхъ 29 дней, которые онъ просидѣлъ въ Брестѣ не по своей волѣ, весь его походъ отъ польской границы до взятія Варшавы продолжался 45 дней. Но послѣ войны онъ еще долгое время, слишкомъ годъ, не выѣзжалъ изъ Польши, управляя завоеваннымъ краемъ. Это было постоянное сочетаніе энергіи съ мягкостью: энергія для непокорныхъ и непослушныхъ, мягкость для покорившихся. А во главѣ всего поставлена амнистія, всепрощеніе, которое Суворовъ объявилъ именемъ Императрицы Екатерины, хотя не имѣлъ на это никакого полномочія. Въ польской арміи еще оставалось подъ ружьемъ 30,000, но отъ амнистіи она въ нѣсколько дней совершенно растаяла, всѣ разошлись по домамъ. Велика была заслуга Суворова передъ отечествомъ, и имя его гремѣло славой въ Европѣ. Въ Россіи служили благодарственные молебны; въ Петербургѣ, за параднымъ обѣдомъ у Государыни, объявлено производство его въ фельдмаршалы, при чемъ пили его здоровье стоя, при 201 пушечномъ выстрѣлѣ; посланъ ему фельдмаршальскій жезлъ въ 15,000 р., пожаловано 7,000 душъ. Прусскій король и австрійскій императоръ тоже наградили его своими орденами; но неожиданнѣе всего было подношеніе отъ гор. Варшавы. Магистратъ поднесъ ему золотую табакерку, обдѣланную въ брилліанты съ польскою надписью «Варшава своему избавителю» и съ обозначеніемъ дня штурма Праги когда былъ зажженъ мостъ. Много трудовъ, безпокойства, непріятностей и горя принялъ Суворовъ во время управленія Польшей, но зато выѣхалъ оттуда со спокойной совѣстью и съ сознаніемъ свято и человѣколюбиво исполненнаго долга. Онъ былъ назначенъ командующимъ войсками въ пяти южныхъ губерніяхъ; тамъ, въ Тульчинѣ, онъ ретиво принялся за обычныя мирныя занятія, въ особенности за обученіе войскъ. Наладившаяся такимъ образомъ его жизнь продолжалась, однако, недолго, и въ ней произошелъ переворотъ неожиданный и рѣзкій: въ ноябрѣ 1796 года скоропостижно скончалась Императрица Екатерина, и вступилъ на престолъ ея сынъ Павелъ Петровичъ.
Отношенія между матерью и сыномъ не отличались любовью и согласіемъ. Павелъ I воцарился имѣя больше 40 лѣтъ; привыкнувъ осуждать почти все, что дѣлала его родительница, онъ естественно началъ передѣлывать заведенные ею порядки. Впереди всего стояло военное дѣло; новый Государь сталъ измѣнять его кореннымъ образомъ, бракуя все — обмундированіе, снаряженіе, командованіе, обученіе. Всѣмъ военно-служащимъ, съ генерала до солдата, надо было отъ всего стараго отвыкать, пріучаться ко всему новому, переучиваться всей службѣ, отъ важнаго до мелочей. Это было всѣмъ тяжело, а такимъ вождямъ, какъ Суворовъ, невыносимо, хотя отношенія между нимъ и Государемъ были хороши. И въ самомъ дѣлѣ не сразу, а мало-по-малу Суворовъ убѣдился, что его служба будетъ Государю неугодна; ибо при новыхъ порядкахъ онъ не сумѣетъ служить такъ хорошо, какъ при покойной Государынѣ. Да и Павелъ Петровичъ увидѣлъ, что для мирной службы Суворовъ человѣкъ не подходящій, и при немъ, подъ его начальствомъ, новымъ порядкамъ будетъ большой изъянъ. Оба они, и Государь и Суворовъ, судили правильно, потому что хотя Суворовъ былъ самымъ вѣрнымъ подданнымъ и первѣйшимъ слугою своего Государя, но считалъ своею обязанностью и долгомъ совѣсти говорить ему одну правду и душой не кривить ни въ какомъ случаѣ. Въ силу всего этого Суворовъ просилъ увольненія отъ службы, такъ какъ войны нѣтъ. Съ своей стороны и Государь, видя, что Суворовъ постоянно грѣшитъ противъ новаго устава, уволилъ его въ отставку, прежде, чѣмъ получилъ отъ него объ этомъ прошеніе.
Случилось это въ началѣ 1797 года, и Суворовъ поѣхалъ хозяйничать въ свое большое кобринское имѣніе, пожалованное ему покойной Императрицей. Но не такова была воля Государя. Онъ прислалъ въ Кобринъ чиновника Николева съ приказомъ—отвезти отставного фельдмаршала въ его новгородское имѣніе, село Кончанское, и тамъ его водворить. А потомъ Николеву приказано поселиться вблизи и имѣть за Суворовымъ наблюденіе. Такъ очутился въ деревенской глуши, въ медвѣжьемъ углу побѣдоносный полководецъ и прожилъ тутъ безъ малаго два года. Унылое и тоскливое было это житье. Разъѣзды по сосѣдямъ были запрещены, частые пріемы у себя тоже, письма перехватывались. Суворовъ вставалъ обыкновенно до свѣта, обливался холодной водой, выстаивалъ въ церкви заутреню и обѣдню, пѣлъ на клиросѣ, читалъ апостолъ, обѣдалъ въ 8 часу утра, потомъ спалъ, обмывался, ходилъ къ вечернѣ, звонилъ въ колокола, пѣлъ дома по нотамъ, читалъ книги. Были у него и другія занятія: строился новый домъ, рубились службы, ставились свѣтелки, сажались плодовыя деревья, разводились огороды. Хаживалъ онъ также по крестьянскимъ дворамъ, мирилъ ссоры, слаживалъ свадьбы, праздничалъ на вѣнчаніяхъ и крестинахъ, присматривалъ за обученіемъ ребятишекъ грамотѣ, посѣщалъ полевыя работы, забавлялся съ подростками въ бабки. Его заѣдала тоска и скука, да вдобавокъ къ нимъ скоро обрушились масса казенныхъ и частныхъ взысканій, всего на 100,000 рублей, безъ разслѣдованія и опроса. Сверхъ того въ Кобринѣ установилась неурядица, похожая на грабительство, противъ котораго онъ не могъ ничего предпринять, будучи привязанъ къ одному мѣсту. Удивительно еще, какъ не были растасканы его жалованныя брилліантовыя вещи, которыхъ тамъ было больше, чѣмъ на 300,000 рублей.
Въ началѣ 1798 года Государь пригласилъ Суворова въ Петербургъ, въ надеждѣ, что онъ повинится и попросится на службу; но Суворову такъ претили новые порядки, что ему и въ голову не могло придти такое желаніе. Напротивъ, онъ съ трудомъ высидѣлъ въ Петербургѣ нѣсколько дней и отпросился назадъ, къ себѣ въ деревню. Онъ чувствовалъ себя тамъ посвободнѣе прежняго, потому что Николева убрали, однако скука и тоска дѣлали свое дѣло; онъ сталъ все чаще жаловаться на нездоровье и, наконецъ, въ декабрѣ 1798 года послалъ Государю прошеніе о дозволеніи ему вступить въ Нилову пустынь, чтобы окончить свои дни на службѣ Богу. Отвѣта не послѣдовало, а въ началѣ февраля 1799 года прискакалъ въ село Кончанское флигель-адъютантъ Государя съ рескриптомъ—Павелъ Петровичъ звалъ фельдмаршала командовать соединенною русско-австрійскою арміей въ войнѣ противъ французовъ. Суворовъ былъ ошеломленъ такимъ поворотомъ судьбы и на другое же утро поѣхалъ въ Петербургъ.
Государь принялъ его весьма милостиво, а петербургская публика восторженно: за нимъ всюду тѣснились толпы, раздавались привѣтствія и добрыя пожеланія. Но такъ какъ здѣсь ему дѣлать было нечего, то онъ скоро выѣхалъ въ армію; въ столицу Австрійской Имперіи—Вѣну пріѣхалъ въ половинѣ марта и на другой день представился австрійскому императору. Городъ точно обновился, улицы были набиты народомъ; вездѣ гремѣли привѣтственные клики; даже лѣстница во дворцѣ была полна любопытными. Императоръ пожаловалъ Суворову чинъ австрійскаго фельдмаршала; вѣнская знать добивалась чести съ нимъ познакомиться и звала его на перерывъ къ себѣ, но онъ никуда не выѣзжалъ, отговаривался великимъ постомъ и все сидѣлъ дома. Да и не долго прожилъ онъ въ Вѣнѣ, торопясь въ армію, куда скоро и выѣхалъ. Подъѣзжая къ итальянскому городу Веронѣ, гдѣ находилась главная квартира арміи, Суворовъ былъ встрѣченъ народнымъ сборищемъ, которое привѣтствовало его шумно и прикрѣпило къ его экипажу какое-то знамя. А въ городѣ, въ квартирѣ Суворова, уже его ждали генералы, католическое духовенство, депутаты отъ города. Онъ подошелъ подъ благословеніе архіепископа, выслушалъ привѣтствія, поблагодарилъ коротенькимъ словомъ, познакомился съ генералами, найдя между ними старыхъ сослуживцевъ. Одинъ изъ нихъ, князь Багратіонъ, на другой день выступилъ въ походъ съ передовымъ отрядомъ. Шли бойко, съ пѣснями; за войскомъ валилъ народъ; одни пожимали солдатамъ руки, другіе совали имъ вино, хлѣбъ, табакъ. На слѣдующій день Суворовъ принялъ австрійскихъ генераловъ привѣтливо и ласково; сдѣлалъ смотръ австрійскимъ войскамъ и похвалилъ ихъ. Однако, выучка ихъ совсѣмъ не походила на Суворовскую, а потому онъ разослалъ къ нимъ русскихъ офицеровъ—учителей и дѣлалъ это не разъ и послѣ.
Начало кампаніи было удачное: сдалось нѣсколько небольшихъ крѣпостей и совершенъ побѣдный переходъ чрезъ р. Адду[14]. Союзники были здѣсь гораздо сильнѣе французовъ; первыхъ насчитывалось 50,000, а послѣднихъ едва 25,000. Переправа состоялась въ половинѣ апрѣля, въ трехъ мѣстахъ; французы были сбиты, прогнаны и поспѣшно ретировались на гор. Миланъ и дальше. Потеря ихъ на р. Аддѣ была очень велика, именно около 6,000, въ томъ числѣ 5,000 плѣнныхъ, кромѣ того знамя и 7 пушекъ; уронъ союзниковъ не превышалъ 1000 человѣкъ. Въ Петербургѣ и Вѣнѣ была большая радость; Государь приказалъ провозглашать на молебствіяхъ многолѣтіе Суворову, пожаловалъ ему перстень со своимъ портретомъ; сынъ Суворова, 14-лѣтній Аркадій, пожалованъ въ генералъ-адъютанты и посланъ къ отцу въ науку. Вскорѣ послѣ прибылъ въ Италію для того-же великій князь Константинъ Павловичъ. Однако, не все и не вездѣ шло одинаково гладко. Въ одномъ мѣстѣ генералъ Розенбергъ завязалъ съ французами дѣло и велъ его опрометчиво и неумѣло, такъ что былъ отбитъ съ потерей 1,300 человѣкъ и двухъ пушекъ, а великій князь чуть не утонулъ. Въ другомъ мѣстѣ, тоже за глазами Суворова, союзники хоть побили непріятеля, но не добили. Но какъ-бы въ утѣшеніе за это захваченъ важный и большой городъ Миланъ, а потомъ еще важнѣе—Туринъ, да нѣсколько мелкихъ городовъ и крѣпостей. Въ Миланѣ Суворова встрѣтило духовенство съ крестами и хоругвями; улицы, окна, балконы, крыши были полны народомъ; отъ криковъ стоялъ гулъ; всю ночь горѣла иллюминація. На другой день Суворовъ въ золотой каретѣ поѣхалъ въ соборъ на торжественное молебствіе и далъ у себя большой обѣдъ. Въ Туринѣ повторилось то же самое, да еще данъ въ честь русскаго полководца парадный спектакль. Когда Суворовъ вошелъ въ театръ, вся публика встала и привѣтствовала его долгими кликами.
Тѣмъ временемъ, кромѣ небольшой французской арміи генерала Моро, которая послѣ Адды отступила, приближалась изъ южной Италіи другая, побольше, генерала Макдональда. Она подошла уже довольно близко и грозила серьезною опасностью. Суворовъ приказалъ большей части войскъ немедленно идти Макдональду на встрѣчу, а противъ Моро, чтобы не помѣшалъ, выставилъ австрійскаго генерала Бельгарда. Но Макдональдъ двигался неудержимо впередъ, побивая и разгоняя встрѣчные отряды союзниковъ, такъ что Суворовъ поскакалъ туда самъ. Здѣсь, на рѣкахъ Треббіи, Тидонѣ и Нурѣ, разыгралось въ началѣ іюня жестокое сраженіе, продолжавшееся 4 дня, рѣдкое по упорству и отчаянной храбрости, необычное и по большимъ потерямъ[15]. Съ обѣихъ сторонъ войска прибывали каждый день; самое большое число французовъ въ бою было 34,000, а союзниковъ 30,000. Суворовъ принималъ личное участіе въ этомъ горячемъ дѣлѣ, разъѣзжалъ по фронту подъ пулями и ядрами, провожалъ въ атаку батальоны, ободрялъ солдатъ словами и примѣромъ. Макдональду ничего не оставалось больше дѣлать, какъ отступать; у него выбыло изъ строя не меньше 15,000, кромѣ того потеряно 6 пушекъ, 7 знаменъ и много обоза. Союзники потеряли 6.000. Моро хотѣлъ помочь Макдональду и разбилъ Бельгарда, но дальше идти не рѣшился, потому, что запоздалъ. А вслѣдъ затѣмъ сдались союзникамъ двѣ важныя цитадели и самая сильная крѣпость въ Италіи—Мантуа. Государь пожаловалъ Суворову свой портретъ, обдѣланный въ брилліанты, и княжеское достоинство съ прозваніемъ Италійскаго.
Великъ былъ почетъ, оказываемый Суворову отовсюду, необычны торжества, привѣтствія и награды, которыхъ онъ удостоился, но очень значительны были и непріятности, выпавшія на его долю. Онъ былъ главнокомандующимъ только по имени, всѣ его предначертанія и распоряженія ничего не стоили, если не были одобрены въ Вѣнѣ, въ тамошнемъ гофкригсратѣ (придворномъ военномъ совѣтѣ)[16]. Приходилъ онъ въ одно мѣсто, и тутъ получалъ приказъ—идти не сюда; идетъ онъ вправо—и получаетъ на походѣ приказаніе идти влѣво; собирается онъ разбить непріятеля въ полевомъ бою, а ему шлютъ повелѣніе брать крѣпости. Завелись между австрійскими генералами шпіоны, которые доносили прямо въ Вѣну; интрига сдѣлалась явленіемъ обычнымъ; народились почти повседневныя недоразумѣнія; вездѣ царствовалъ сумбуръ. Стало, наконецъ, до того невыносимо, что Суворовъ просилъ отозвать его, и Государь грозился порвать съ Австріей, если Тугутъ (первый австрійскій министръ) останется при дѣлахъ—но и это не помогало, и впереди грозила бѣда.
Между тѣмъ французская армія Моро была усилена, и ей данъ новый главнокомандующій Жуберъ, молодой человѣкъ, который въ 7 лѣтъ дослужился до самаго высокаго званія изъ рядовыхъ солдатъ. Встрѣча двухъ армій произошла въ началѣ августа. Французы заняли позицію на гребнѣ невысокихъ, но крутыхъ горъ, скатъ которыхъ, покрытый садами и виноградниками, былъ изрѣзанъ изгородями, канавами, заборами. Посреди этой позиціи находился городокъ Нови, обнесенный каменною стѣной[17]. Справа назначено было вести атаку австрійскому генералу Краю, а гораздо лѣвѣе его, противъ Нови, Багратіону, за которымъ стояли остальныя силы, и близко, и далеко. Союзниковъ насчитывалось до 64,000, но въ бою приняли участіе только 50,000; французовъ было меньше, до 35,000, но зато на очень крѣпкой, почти неприступной позиціи. Сраженіе продолжалось цѣлый день; Жуберъ былъ убитъ въ самомъ началѣ, и его замѣнилъ прежній Моро, не успѣвшій еще уѣхать. Со стороны союзниковъ одна атака смѣнялась другою, и всѣ были французами отбиваемы, несмотря на присутствіе Суворова. Онъ провожалъ батальоны, подбадривалъ солдатъ, поддерживалъ ихъ энергію, а подъ конецъ, видя постоянную неудачу, катался передъ фронтомъ по землѣ и кричалъ: «ройте мнѣ могилу, я не переживу этого дня». Но, наконецъ, русскіе прорвались въ Нови; побѣда была одержана. Отступленіе французовъ было самое бѣдственное, потому что пути для него были союзниками почти отрѣзаны, и здѣсь они съ лихвою наверстали свои неудачныя атаки. Потери были громадныя: у союзниковъ до 8,000, у французовъ 11,000, съ 4 знаменами и 33 пушками, да нѣсколько тысячъ разбѣжалось. Большого шума это сраженіе надѣлало во всей Европѣ, а во Франціи оно произвело потрясающее дѣйствіе. Суворову Государь придумалъ награду совсѣмъ особенную: приказано отдавать ему царскія воинскія почести. Сардинскій король пожаловалъ Суворову самый высшій чинъ королевства, также титулы принца и своего двоюроднаго брата. Пошла на него мода: появились Суворовскія шляпы, Суворовскіе пироги; портреты его раскупались на расхватъ. А изъ Вѣны попрежнему шли однѣ непріятности: Суворовъ хотѣлъ послѣ побѣды наступать, чтобы добить непріятеля окончательно, но австрійскіе генералы получили изъ гофкригсрата совсѣмъ другія приказанія. Что Суворову оставалось дѣлать? Заниматься обученіемъ войскъ да принимать иностранцевъ, которые съѣзжались изъ разныхъ странъ посмотрѣть на него, какъ на диво. Онъ такъ и поступилъ.
Къ этому времени состоялось рѣшеніе—спровадить русскія войска съ Суворовымъ въ Швейцарію, а въ Италіи оставить однихъ австрійцевъ, сдѣлавъ эту перемѣну какъ можно скорѣе. Однако, раньше 31 августа Суворову выступить никакъ не удалось. Такъ какъ Швейцарію онъ совсѣмъ не зналъ, то при немъ были совѣтчики, австрійскіе офицеры. Русскіе шли налегкѣ; артиллерія и обозы двигались другимъ путемъ, кружнымъ, безопаснымъ. Пришли 4 сентября къ городку Тавернѣ, куда австрійцы должны были пригнать къ этому времени 1400 муловъ: не оказалось ни одного. Пять сутокъ пришлось тутъ биться, чтобы изготовиться въ путь, да и то съ горемъ пополамъ, ибо вмѣсто недостававшихъ муловъ пришлось взять подъ вьюки казачьихъ лошадей, совсѣмъ къ этой службѣ непривычныхъ. Шелъ осенній дождь, дулъ рѣзкій вѣтеръ; дорога по горѣ Сенъ-Готару шла по крутымъ подъемамъ и спускамъ, по косогорамъ, черезъ рѣки вбродъ, по колѣно и по поясъ. Войска двигались нѣсколькими колоннами; французы, хотя слабые числомъ, находили чуть не на каждомъ шагу новыя, крѣпкія позиціи и держались на нихъ такъ упорно, что выбивать ихъ приходилось съ великимъ трудомъ. Когда русскіе добрались до вершины горы, Суворовъ посѣтилъ тамъ католическій страннопріимный домъ Госписъ, отслужилъ молебенъ, покушалъ картофеля и гороха, затѣмъ отправился дальше, взялъ деревню Госпиталь и тутъ ночевалъ. Все это происходило 13 сентября.
На утро продолжали путь, но скоро встрѣтилось препятствіе. Дорога шла внизъ по р. Рейсѣ и проходила черезъ темную дыру, пробитую въ горѣ шаговъ на 80 въ длину, при 4 шагахъ ширины, а потомъ лѣпилась по скалѣ и круто спускалась къ Чортову мосту. Черезъ темный проходъ невозможно было пробраться, такъ какъ тутъ не пропадалъ ни одинъ непріятельскій выстрѣлъ, а потому Суворовъ приказалъ одному отряду обойти проходъ Урнеръ-лохъ цѣликомъ по горамъ, а другому перебраться черезъ рѣку вбродъ. Воды въ рѣкѣ оказалось немного, не выше пояса, но теченіе отличалось чрезвычайной стремительностью, валило съ ногъ и разбивало объ огромные камни, которыми усѣяно русло; вся рѣка сплошь была покрыта пѣной и ревъ ея слышался издали. Оба маневра удались, и когда французы увидѣли, что обойдены, то стали второпяхъ портить мостъ и отступать. Русскіе разобрали ближній сарай, натаскали бревенъ и досокъ и стали мостъ кое-какъ исправлять подъ французскими пулями, связывая его чѣмъ попало, даже офицерскими шарфами. Прогнавъ, затѣмъ, французовъ отъ моста, исправили его плотниками основательно, и Суворовская армія, мало-помалу, перебралась на тотъ берегъ. Однако подвигалась она впередъ не быстро, потому что французы дважды загораживали путь и приходилось пробиваться. На слѣдующій день, 15 сентября, Суворовъ добрался до гор. Альторфа.
Здѣсь онъ узналъ, что дороги дальше нѣтъ никуда, кромѣ какъ по озеру, а озеромъ владѣли французы. Австрійцы, значитъ, сами не знали, куда вели. А, между тѣмъ, надо было торопиться, потому что условлено было соединеніе съ генералами: русскимъ—Римскимъ- Корсаковымъ и австрійскимъ—Готце. Суворовъ рѣшился идти по тропинкѣ, гдѣ осенью и зимой даже охотники ходили съ опаской. Войска тронулись на Росштокскій горный хребетъ, рано утромъ. Шли гуськомъ, по голымъ каменьямъ, скользкой глинѣ, рыхлому снѣгу; моросилъ дождь, дулъ холодный вѣтеръ. Обувь у всѣхъ сбилась, харчи пріѣли, кромѣ развѣ самыхъ запасливыхъ; патроны были на исходѣ. Когда кончился подъемъ и начался спускъ, стало еще труднѣе, особенно казачьимъ лошадямъ, которыхъ тутъ пропало много. Спустившись къ дер. Муттенъ, Суворовъ узналъ, что Римскій-Корсаковъ и Готце разбиты на голову и что французы вездѣ заступили ему путь. Онъ попалъ какъ бы въ западню, безъ артиллеріи, и конницы, почти безъ патроновъ и харчей, и все это благодаря австрійцамъ. Надо было, однако, продолжать путь; дорога стала немного лучше, но французы боролись на жизнь и смерть, не уступая ни шага безъ боя и пользуясь множествомъ крѣпкихъ позицій на своемъ пути. Такъ дошли до дер. Нефельсъ. Начальникъ авангарда, т. е. передоваго отряда, Багратіонъ, пять или шесть разъ бралъ у французовъ эту деревню и столько же разъ французы ее отнимали. Наконецъ, Суворовъ приказалъ ему прекратить атаки, потому что принялъ новое рѣшеніе: по ненадежности союзниковъ, неимѣнію артиллеріи и оскудѣнію патроновъ не пробиваться черезъ непріятеля, а взять въ сторону и идти по безопасной дорогѣ. Созванный военный совѣтъ подтвердилъ такое рѣшеніе, указавъ на гор. Куръ для соединенія съ Римскимъ-Корсаковымъ. Оставалось выждать Розенберга, который остался позади, прикрывая путь Суворова съ аріергардомъ. Онъ одержалъ подъ Швицемъ блестящую побѣду надъ французами, хотя они были въ 1½ раза сильнѣе, и 23 числа пришелъ въ Гларисъ, гдѣ ждалъ его Суворовъ.
Тутъ выдали войскамъ понемногу пшеничныхъ сухарей да по фунту сыру и затѣмъ, ночью на 24 сентября, выступили въ походъ. Утромъ атаковали французы: били изъ пушекъ, стрѣляли изъ ружей, ходили въ штыки. У русскихъ пушекъ уже не было, а патроновъ самая малость; приходилось имѣть на счету каждую пулю и дѣйствовать одними штыками. Четыре раза останавливался Багратіонъ для отпора, наконецъ, отбился, и войска снова тронулись въ путь 25 числа. И безъ французовъ худо было многострадальной русской арміи… Путь былъ нехорошъ, но сдѣлался гибельнымъ отъ выпавшаго снѣга. Проводники бѣжали, завернулъ морозъ, поднялась метель, развести огней было не изъ чего. При спускѣ съ вершины Рингенкопфа стало и того хуже, потому что вѣтромъ сдуло снѣгъ и образовалась гололедица. Много погибло тутъ людей и особенно вьючнаго скота, и этотъ послѣдній переходъ былъ самымъ бѣдственнымъ изъ всей швейцарской кампаніи. На слѣдующій день, 27 числа, пришли въ Куръ; тутъ кончились всѣ невзгоды; выданы дрова, печеный хлѣбъ, мясо, вино. Но войска были въ ужасномъ видѣ, и не одни солдаты, а всѣ; наравнѣ со всѣми Суворовъ мерзъ подъ жиденькимъ плащемъ, ѣлъ черствый хлѣбъ, спалъ гдѣ попало. Такъ кончился этотъ злосчастный, но героическій походъ. На Сенъ-Готаръ шло 21,000 человѣкъ, въ Куръ пришло неполныхъ 15,000. Въ числѣ выбывшихъ слѣдуетъ считать много раненыхъ, оставленныхъ поневолѣ въ разныхъ мѣстахъ на попеченіе французовъ. Французскихъ плѣнныхъ приведено въ Куръ 1400. Здѣсь окончилось боевое поприще Суворова. Государь пожаловалъ ему званіе генералиссимуса и велѣлъ отлить изъ бронзы его статую, которая понынѣ стоитъ въ Петербургѣ.
Послѣднее время союзъ противъ Франціи былъ уже очень ненадеженъ, а теперь сталъ быстро распадаться и, наконецъ, рухнулъ. Суворову предстояло, во-первыхъ, какъ можно скорѣе привести совершенно разстроенныя войска хоть въ какой-нибудь порядокъ, а во-вторыхъ, отвести ихъ въ Россію. Онъ этимъ и занялся, но возвращеніе войскъ домой затянулось на три мѣсяца слишкомъ. Все это время Суворову устраивались по пути торжественные проводы и встрѣчи; со всѣхъ сторонъ съѣзжались иностранцы, чтобы съ нимъ познакомиться; дамы цѣловали ему руки; разные государи жаловали его орденами и другими отличіями. Спохватился, наконецъ, и австрійскій императоръ и прислалъ ему орденъ Маріи Терезіи большого креста. Больше всего пришлось Суворову прожить въ гор. Прагѣ, въ Богеміи. Здѣсь онъ справлялъ святки съ гаданьями, фантами, жмурками и другими играми, въ которыхъ должны были принимать участіе всѣ безъ исключенія; шли танцы, пѣлись пѣсни и вездѣ хозяинъ былъ дѣйствующимъ лицомъ. Бывали у него и пріемы, и обѣды, и балы; обѣдали въ 9 часу утра, стряпня была, какъ всегда скверная, пилъ и ѣлъ онъ неумѣренно, съ гостями цѣловался и ихъ благословлялъ. Причуды его не уменьшались, а съ давняго времени все выростали. Въ послѣднюю турецкую войну обѣдалъ онъ съ гостями, лежа на землѣ; раннимъ утромъ катался голый по росистой травѣ или выдѣлывалъ козлиные прыжки, чтобы предохранить себя отъ ревматизма. Въ послѣднюю польскую войну онъ поднималъ войска въ походъ хлопая въ ладоши и крича «кукареку»; въ Варшавѣ онъ открывалъ зимою окна, чтобы вымораживать изъ молодыхъ офицеровъ разные недостатки; подавалъ имъ ветчину на конопляномъ маслѣ; при производствѣ въ фельдмаршалы прыгалъ черезъ стулья. Въ Италіи онъ нерѣдко показывался въ окнѣ голый; въ бою бывалъ просто въ рубашкѣ; за обѣдомъ ѣдалъ вмѣсто пирожнаго солдатскую кашу; надѣвалъ на себя во время обѣда чью-нибудь шляпу; на балу сморкался въ пальцы. Напослѣдокъ въ Прагѣ онъ выдѣлывалъ разныя штуки того же сорта, и такимъ образомъ со славою героя и съ обличьемъ чудака онъ перешелъ и въ потомство.
Побѣдныя свойства Суворова коренились въ томъ, что онъ былъ совершеннѣйшимъ военнымъ человѣкомъ всегда и во всемъ, и въ крупномъ, и въ мелкомъ дѣлѣ. Всю свою жизнь онъ учился и образовалъ себя настолько, что такого просвѣщеннаго и подготовленнаго генерала нелегко было найти въ то время. Онъ терпѣть не могъ роскоши и считалъ совершенно достаточными лагерныя удобства; оттого халаты, шубы, перчатки были ему неизвѣстны. Война была не только его страстью, но его жизнью; труды и лишенія военнаго времени для него ровно ничего не значили, а на войнѣ онъ былъ первымъ солдатомъ, т. е. самымъ лучшимъ во всей арміи. Энергія его, упорство, смѣлость отрицали всякія препятствія, и все склонялось или ломалось передъ его волей. Нѣтъ такого военнаго качества, которое не жило бы въ Суворовѣ. Онъ былъ превосходный военный учитель и такой же вождь на боевомъ полѣ. Главными правилами боя у него были: глазомѣръ, быстрота и натискъ; вся его военная теорія сводилась къ одному: дѣлай на войнѣ то, чего другіе не смѣютъ. Онъ былъ благочестивъ и строго исполнялъ церковные уставы; отличался горячимъ, но разумнымъ патріотизмомъ, т. е. высоко ставилъ русское имя, гордился тѣмъ, что онъ русскій, но отнюдь не считалъ все русское хорошимъ, а все иностранное дурнымъ. Солдата онъ любилъ и сердцемъ и душой; былъ во взысканіяхъ съ него строгъ, но въ оцѣнкѣ вины снисходителенъ. Въ силу всего сказаннаго войска вѣрили въ него безгранично, считали его вѣщимъ и смѣло, безъ оглядки, шли съ нимъ всюду. А такъ какъ Господь наградилъ его при рожденіи огромнымъ военнымъ дарованіемъ, то въ результатѣ почти всегда получалась побѣда.
Въ половинѣ января 1800 года Суворовъ выѣхалъ изъ Праги въ Россію, но вскорѣ захворалъ и, съ трудомъ добравшись до Кобрина, свалился съ ногъ совсѣмъ. Сначала терзали его сильный кашель и боязнь малѣйшаго вѣтра, а затѣмъ сыпь и вереда покрыли все тѣло. Лѣчиться онъ сначала не хотѣлъ, но скоро убѣдился, что болѣзнь сама собой не пройдетъ. Онъ прибѣгнулъ тогда къ мѣстнымъ врачамъ; потомъ Государь прислалъ своего лейбъ-медика. Толку отъ этого вышло, однако, немного, и Суворовъ продолжалъ путь полумертвый, въ большой каретѣ, на перинѣ. Съ трудомъ дотащился онъ до Петербурга, въѣхалъ въ него 20 апрѣля, вечеромъ, остановился у своего племянника, Хвостова, на Крюковомъ каналѣ, и тотчасъ легъ въ постель. У него болѣло не только тѣло, но и душа, потому, что нежданно-негаданно на него обрушилась новая немилость Государя. Генералиссимусу готовился въ Петербургѣ небывалый пріемъ, съ барабаннымъ боемъ, колокольнымъ звономъ, пушечной пальбой и иллюминаціей; а потомъ все это было разомъ и внезапно отмѣнено. Дѣло въ томъ, что Государь узналъ, будто Суворовъ не исполнялъ въ Италіи многихъ правилъ изъ Государева устава, и позволилъ себѣ вернуться къ порядкамъ Екатерининскимъ. Этого было достаточно, чтобы привести впечатлительнаго и перемѣнчиваго Государя въ крайній гнѣвъ и побудить его къ рѣзкой замѣнѣ высокаго благоволенія немилостью и опалой. На Суворова это должно было подѣйствовать гибельно. Если и прежде не было много надежды на его выздоровленіе, то теперь нельзя было о томъ и думать. Болѣзнь видимо усиливалась и получила характеръ безнадежный. Больному стали напоминать объ исповѣди и св. причастіи, но онъ не сразу согласился, не желая сознаваться, что его жизнь кончалась. Потомъ онъ впалъ въ безпамятство и бредъ; потомъ слышно стало одно прерывистое, хриплое дыханіе, и 6 мая 1800 года, во второмъ часу дня, могучій человѣкъ испустилъ духъ.
Скорбь была всеобщая. Сплошныя толпы народа и сотни экипажей запрудили сосѣднія улицы, но мало кому удалось проститься съ покойникомъ. Выносъ состоялся 12 числа; безконечныя, густыя толпы тянулись за гробомъ и стояли по обѣ стороны пути; всѣ окна, балконы, крыши Невскаго проспекта и Садовой улицы были заняты сплошь. На углу двухъ этихъ улицъ стоялъ Государь; при приближеніи гроба онъ снялъ шляпу и поклонился. Процессія вошла въ ограду Александро-Невской Лавры; гробъ внесли въ верхнюю церковь, началась божественная служба. Надгробнаго слова сказано не было; вмѣсто него придворные пѣвчіе пропѣли 90 псаломъ, при общемъ плачѣ. Когда отпѣваніе кончилось, приступили къ послѣднему цѣлованію и понесли гробъ къ могилѣ, въ нижнюю Благовѣщенскую церковь, къ лѣвому клиросу. Залпы пушекъ и ружей закончили печальную, тяжелую церемонію, и отъ великаго русскаго воина осталось одно воспоминаніе, да прибавилась могильная плита съ надписью: «здѣсь лежитъ Суворовъ».
Русскія войска чуяли въ Суворовѣ народнаго героя изъ ряда вонъ, воздавали ему побѣдами и отвели ему въ военной лѣтописи особое мѣсто, выше всѣхъ прочихъ. На этомъ мѣстѣ онъ и понынѣ остается одинокимъ; ровни ему до сей поры нѣтъ. Нѣкоторое время его сохраняла даже народная память; имя его попадалось въ пѣсняхъ и проскочило въ народныя сказанія, нынѣ исчезнувшія или исчезающія. Кончимъ наше повѣствованіе одной изъ этихъ легендъ.
Въ дремучемъ лѣсу, среди болотъ, лежитъ огромный камень съ пещерой внутри. Въ этомъ дикомъ мѣстѣ блуждаютъ синіе огни и носятся блѣдныя тѣни; всегда здѣсь тихо и мертво, только воронъ по временамъ каркаетъ, да раздаются подчасъ откуда-то жалобные стоны, вьется орелъ, успокоивая клектомъ своимъ старика, почивающаго въ пещерѣ неземнымъ сномъ. Черезъ малое отверстіе брежжитъ оттуда слабый свѣтъ неугасимой лампады и доносится глухое поминовеніе рабу Божію Александру. Въ пещерѣ спитъ самъ дѣдушка, склонивъ сѣдую голову на уступъ камня; давно онъ спитъ и долго спать будетъ. Лишь когда покроется русская земля отъ вражескаго нашествія кровью боевому коню по щиколотку,—проснется великій воинъ, выйдетъ изъ своей усыпальницы и избавитъ отечество отъ лютой невзгоды.
