Дневник 1825-26/14 (А. И. Тургенев)
13/1 генваря[править]
13/1 генваря. Сегодня был у меня маркиз Жокур, президент здешнего библ<ейского> общества.
О подписке в пользу детей Foy говорят: «Се sont de petits foy-gras».
Приехал наш курьер и привез русский манифест и<мператора> Николая. Послезавтра присягаем ему.
Обедал у посла, потом с гр. Мод<еном> у С. П. <Свечиной> и оттуда кончил вечер у m-me Recamier.
14/2 генваря[править]
14/2 генваря… В первый раз был я, по приезде в Париж, в театре и видел Тальму в Августе («Цинне») Корнеля. Вероятно, сею пиесою заключу я мои наслаждения франц<узским> театром в Париже. Я вспоминал каждое слово, каждую черту таланта, который нравился мне в первый раз. Дюшенуа, несмотря на ослабевший голос и на морщины некрасивого лица ее, также играла прекрасно: в ней морщинка не беда! — Она мила, хотя не натурою игры своей и не собою, но, конечно, искусством. Лафон также с чувством иногда и понимает роль свою.
Вторая пиеса «L’hotel garni ou la lecon singuliere». Я не дослушал, ибо спешил к кн. Щ<ербатову>. Mess Castigny и Perrier играли хорошо
15/3 генваря[править]
15/3 генваря. Присягал императору Николаю. Слышал ужасы о П<етер>бурге…
16/4 генваря[править]
16/4 генваря… Мы записались в дилижанс: de Tunion francaise et anglaise, и завтра едем в Англию. Три месяца и неделю пробыли мы в Париже. Я старался пользоваться временем, читал, учился, смотрел, знакомился с людьми умными и примечательными, с учеными, и редко предпочитал одно приятное полезному; но на всяком шагу чувствовал, что мало приготовился к путешествию во Францию и к долговременному пребыванию в Париже, где многое, другим известное, было для меня чуждо. Англия еще труднее для меня по языку — и по своим установлениям…
Вечер, последний в Париже, провел у С. П. <Свечиной>, m-me Recamier и гр. Шуваловой. M-me Recamier предложила мне прийти к ней сегодня от 3 до 6, чтобы познакомить меня с Шатобрианом, но места взяты в Англию! Britannia rule!..
20/8 генваря[править]
20/8 генваря. Мы проехали городок Гравезид и вдали увидели великолепную Темзу, покрытую льдом и кораблями из всех частей света. В Гравезиде таможня (custom-house), осматривающая прежде лондонской все корабли, идущие к Лондону. Паруса белеют вдоль по реке, и я смотрел на сию владычицу морей и частей света с благоговением. Туманы скрывали ее течение в отдалении, но говорят, что отсюда можно видеть ее на 10 миль.
Приближаясь к Лондону, туман и какая-то тусклость в воздухе становятся сильнее и запах каменного уголья чувствительнее. Мы въехали в предместие, не примечая, что мы уже почти в столице торговли всего света. Я смотрел вдаль и старался увидеть Лондон, но уже был в Вестминстере — и предо мною аббатство его, и мост, и необозримая громада домов и замков Лондона!
Гринвич оставили мы в стороне, милях в шести от Лондона.
Мы проехали, таким образом, большую часть Кентского графства, значительного торговлею, промышленностию жителей, достопримечательностями историческими, особливо по связи его и по близости к твердой земле. Оно разделено на 8 уездов, по главным натуре почвы и ее произведениям.
Лондон. Мы приехали в 3-м часу в исходе и, оставив дилижанс в <пропуск>, уклали наши чемоданы в фиакр, отправились за ними в трактир Hotel de la Sablonniere (Leicester square), где обыкновенно пристают бесприютные иностранцы. Пошли искать квартиру и бродили по туманному Лондону до 6 часов вечера. Уже в 4 часа на главных улицах засвещены были фонари, светлые, подобно нашим на Невской перспективе, по-здешнему устроенным. Чувствую неудобство от непривычки говорить по-англински, и уже мне кажется, что в Париже и более приветливости, учтивости и что там охотнее входят в разговор, отвечают иностранцам и отгадывают их желания и потребности. Я не нашел той толпы на улицах, которой ожидал найти, ни той чистоты, о которой наслышался так давно; но тротуары прекрасные и ноги не чувствуют усталости, которой они подвержены от неровной мостовой парижской. Квартиры немногим дороже парижских, но для двоих неудобны. Этаж часто в одну комнату, — она занимает гостиную или приемную с камином; спальня вверху и то для одного; другая в 3-м этаже, для человека комната в 4-м.
Чувство, с которым въезжаешь в незнакомый, обширный и многолюдный город, особливо когда ввечеру очутишься один с собою и подумаешь о том, что предстоит все испытующему путешественнику, это чувство рождает какой-то spleen, о котором невольно вспомнишь в туманах Англии. Может быть, оно сильнее в нас и оттого, что
Поздно мм пустились в путь,
и в первой молодости он скорее проходит и касается нас как бы мимолетом, но, прожив более полжизни в отечестве и для отечества, душа не всегда способна принимать живые впечатления новых предметов, сколь бы поучительны и примечательны они ни были.
Сегодня, 20/8 генваря, ровно шесть месяцев, как я выехал из П<етер>бурга: в тот же час, как я выезжал из заставы, въезжал я в Лондон.
21/9 генваря[править]
21/9 генваря. Желая поскорее оставить свою мрачную келью, я пошел бродить, в грусти, по туманным улицам и уже нашел некоторые лавки открытыми, в других — чистили светлые окна и крыльца. Остановился у эстампов, и первая гравюра, которую заметил, представляла капуцина Бернарда в минуту решительной, также грустной, но и утешительной думы, указывающего на небо и говорящего: «La nostra patria e il cielo». Слова сии ободрили меня; на минуту и в моей душе просветлело, и я подумал о жертвах необдуманного патриотизма с верою и упованием, а о России - с надеждою. Но якорь сей надежды утвержден только — в небе.
Был в канцелярии посла, получил письма парижские, писал в П<етер>бург к Булгакову. Наняли квартиру за 2 1/2 гинеи в неделю, у портного Мостера, Jermyn Street, St. Jame’s Square, Ќ 91. Мы обошли несколько улиц, скверов и не нашли квартиры удобнее и дешевле. Камин с огнем за ту же цену. Seeting-room хорошо прибрана. Спальня и постели чистые, и для камердинера приют удобный. Пробыл около часа у Крейтона, и званы к нему сегодня на чай. Обедали за 10 шиллингов порядочно в полуфранцузской ресторации. В одном блюде я ошибся. Я полагал, что черный пудинг есть то же самое блюдо, что и у нас под сим именем: мне подали черную сосиску!
Перед нами церковь и кладбище; вокруг нас беспрерывный туман, в отечестве — смерть Александра и — жертвы! В 9 часов еще горел газ на улицах, туман все покрывал полумраком, и к 4 часам опять все потемнело. Где же солнце? Недаром один земляк его приказывал своему товарищу, возвращавшемуся не в подлунную, но в подсолнечную обитель, поклониться от него солнцу.
Провел приятный вечер в семействе Крейтона, разговаривая об Англии…
22/10 генваря[править]
22/10 генваря. Воскресенье. Отправились пешком в церковь св. Павла, где в 10 часов началась служба. Туман препятствовал нам различать предметы (перед нашим домом не могли мы различить церкви), и мы смотрели на все, что нам указывал проводник наш — глазами веры. Вот мост Ватерлоо! — Где? - На правой стороне. Увидим, когда просветлеет. Вот ворота, в которые и король не смеет въехать торжественно, без позволения лорда-мера. Подошли и увидели городские ворота, Temple Bar, разделяющие Вестминстер от city, или города, преимущественно так называемого. Вот дом герцога Нортумберландского, английского Шереметьева, мрачной и древней архитектуры.
Наконец, пришли мы в церковь св. Павла и вошли в боковые двери. Наружностию церкви мы не могли любоваться, ибо туман еще покрывал ее; главная паперть была пуста. Швейцар отпер нам двери на хоры; мы слышали пение мальчиков и церковников в алтаре, или в <пропуск>. Слушателей было весьма немного. В ложе сидел епископ. По совершении литургии проповедник <пропуск> сказал проповедь на текст «И сотвори его по образу и подобию своему»; говорил ясно, не красноречиво, но убедительно и в чистом евангельском разуме. Нам хвалили сего проповедника. В 12-м часу проповедь кончилась. Едва начали мы осматривать внутренность церкви, едва увидел я памятник Нельсону и Корнвалису, друг против друга стоящие, едва успел взглянуть на надпись строителю храма, Врену: «Si monumentum requiris, circumpice», как уже нас погнал неумолимый педель с жезлом вон из церкви, и только мимоходом заметил я памятник критику Johnson’у. Перед церковью статуя кор<олеве> Елисавете, в ограде.
По дороге заходили мы в пять или шесть церквей и везде находили еще службу, которая, кроме св. Павла, во всех приходах начинается в 11 часов, а кончится в час, и потом в 3 опять начинается в Вестминст<ерском> аббатстве. Опоздали только в немецкую церковь, к моему товарищу по библ<ейскому> обществу — Штейнкопфу. Служба в сей церкви уже кончилась; но я узнал его жилище и зайду к нему с письмом. Были у посла, разговаривали о происшествиях в П<етер>бурге и узнали новое….. но справедливо ли? — Не знаю. Возвратимся к нему обедать, от него в Вестминстерское аббатство. Желая застать еще служение, мы спешили в церковь и едва успели взглянуть на узорчатые колонны и стены и раскрашенные окна. Мы вошли с того угла, который называется poet’s corner, и ряд бессмертных или, лучше, беспорядочная толпа их поразила меня: я увидел памятники и имена Дрейдена, Мильтона, другого Джонсона, и против воли оставил их, чтобы войти в церковь, где уже начиналось пение, приятно сопровождаемое прекрасными органами. Пасмурная древность храма оживлялась голосами поющих детей. Слабое освещение не позволяло всего видеть; но под сими стройными сводами и колоннами устроены деревянные ложи с резными украшениями.
Не дослушав проповедника, спешили мы в Hyde-park застать модную публику на гулянье. Проводник наш при входе указал нам Веллингтона и почти перед самым жилищем его увидели мы Ахилла, вылитого из завоеванных Веллингтоном в Гишпании и при Ватерлоо пушек, в память победам его и в честь ему и его войску королем Георгом IV поставленного. Памятник сей окружен железною решеткою. Ничего не отделано еще вокруг него, и самый парк, оживленный каретами, конными и пешими гуляющими, кажется, ожидает еще зелени или утоптанных песчаных тропинок. Начинало смеркаться, и мы возвратились домой.
(О Вестм<инстерском> аббат<стве> — Нимейер 1-я часть Пут<ешествие> в Англию; Gode — об Англии и особенно аб<батство> Вестминстерское, Irving, Westminster abbey).
Не всем предоставлена судьба созерцать, подобно Веллингтону, под своими окнами свое бессмертие и благодарность современного потомства — в памятнике! Но первый взгляд его из окна напоминает ему и столпы Геркулесовы и Геркулеса нашего времени, им и Александром сокрушенного! Пусть время ниспровергнет памятник, — но Вел<лингтон> уже вкусил бессмертие. В меди, им растопленной, читает он дела свои. На ней блистают Сарагосса, <пропуск>, Waterloo, и отсвечивают в мертвых буквах вечную славу.
Обедал у посла с гр. Эйнзиделем. Познакомился с граф<ине>й Л<ивен>. Ввечеру читал Ирвинга.
23/11 генваря[править]
23/11 генваря… Поутру познакомились с нашим вице-консулом и с почтенным Смирновым, которого наружность отвечает его званию и доброй славе его.
Был у Steinkopf-a, но не застал. Оттуда в первый раз в анг<линский> театр: в Covent-garden. Давали «Отеллу» и я хотя немногое понимал, но мог судить об игре актера, о ходе трагедии и о вкусе публики и сравнивать все сие с французским театром, видев ровно за неделю пред сим Тальму в Августе. Фарсы Арлекина — Harlequin or the magic Rose - точно самые национальные. Более двух часов продолжались они, и ежеминутно новые перемены в сценах и в декорациях. — Все национальное, особливо лондонское, выведено было на сцену. Я присутствовал множеству народных увеселений, сцен всякого рода на улицах, в трактирах, у мостов, в банях, в дилижансах, в питейных домах. - В декорациях видел П<етер>бург, Лондон в разных частях города, Дувр и множество других городов и явлений натуры и общества английского. Я не мог дождаться конца всех фарс, хотя они мне и не наскучили. Во многих узнавал я черты народные, и Гогарт полюбовался сим балетом и обогатил бы свое изобильное воображение новыми характеристическими замечаниями.
Крик Отеллы можно только сравнить с криком в райке, несколько раз возобновлявшимся. Он заглушал актеров и один раз продолжался несколько минут, так что актеры перестали говорить и ожидали окончания сцены в райке. Мало-помало зрители умолкли, и актеры опять заговорили; но изредка голоса громко вскрикивали и не заботились о тех, кои пришли слушать трагедию, а не кашлять в театр.
Вероятно, благоразумная часть публики уже привыкла к сим явлениям, ибо переносила крик, громкие разговоры, кашель, смех, сморканье безропотно и не смела требовать тишины, как то бывает во Франции при малейшем шуме, по крайней мере на главных театрах.
Сосед мой, француз, который ни слова не понимал по-англински и спрашивал меня, что значит надпись на одной из декораций: «Soda water», предполагая, что ватер значит вино, - не переставал сердиться на шум зрителей и смеяться над пронзительным криком Отеллы, над ходом всей трагедии, в которой, конечно, есть и повторения и слишком длинные сцены и монологи. Он не мог найти не только искусства Тальмы, но и Лафона в Kemble, кот<орый> играл Отелло. Здешней публике, может быть, Тальма сначала не так понравился, ибо и в сценах, где бешенство и ярость его беспрестанно увеличиваются, как например в Августе, когда он узнает мало-помалу, что заговор в его семействе и что главные заговорщики — суть те, коих незадолго осыпал он благодеяниями, Тальма не кричит, но видишь возрастающие в нем гнев и негодование. Голос, черты его лица, взгляд его - все выражает ярость оскорбленного императора; но достоинства он нигде не теряет и одна душа его в волнении: не слышно криков.
24/12 генваря[править]
24/12 генваря. Были у Major General Sir Neil Campbell и отдали письма б<арона> Мерьяна. Сам он живет: Quadrant, Ќ 61.
Нас приняли в посетители (visitors) здешнего клоба для путешественников (the travellers) на два месяца, который находится на улице Pall Mall, Ќ 49. Там можно обедать и читать все журналы и газеты на европейских языках.
Мы провели более двух часов в созерцании и в рассматривании подробном Вестминстерского аббатства, всех его памятников и в чтении надгробных надписей. Там, где покоятся короли и королевы, cicerone наш, указывая на безмолвные мрамор и бронзу, беспрестанно говорил — убит в таком-то году, казнен и проч. Ни в одной истории не встречается столько цареубийств, как в английской, и она была всегда и во многом предтечею французской. — Нынешнее положение анг<линского> народа изъясняется только сим прошедшим: Sanguina fundata es tu, Anglia. Sanguina cresit! В сей же церкви по разным сторонам покоятся две соперницы-королевы, из коих одна пала жертвою на эшафоте. Елисавета возвеличила Англию, но не смыла пятна крови, которая брызнула на нее с прелестной Марии!-Памятники Питта и Фокса, - гробы их едва ли не вместе! Сколько полководцев, умов государственных! Ряды бессмертных, оставивших блистательный след в истории, толпятся в сей сени смертной. Там лики их вылиты и оживотворены в воске. Нельсон, желавший победы или Вестминстерского аббатства! Гатон в том самом наряде, в коем гремел с трибуны, как Нельсон на морях Европы и Африки!-Мы спешили к поэтам и гениям музыки. Статуя Аддисона, Гендель — пленяемый ангельской гармониею. Шекспир!! с тремя главами (лицами его трагедий). Томсон. Мильтон! О Kare Ben Johnson! Rowe! John Gay, Грей (при имени его я вспомнил о моем Жуковском!). Автор оставленной деревушки - Гольдсмит. Гаррик! - 152-летний <1 нрзб>, присужденный на 130 возрасте (!) к церковному покаянию — for bastardy.
Питт! в одеянии of Chambre of the Exchequer. Лондондери (Castlereugh) лежит близ Фокса и Питта! Исаак Невтон! опирается на 4 фолианта: богословие, хронология, оптика и философия, указывая на свиток, который поддерживают херувимы! Над ним глобус, с означением кометы 1680 года. Астрономия сидит на сем шару с закрытою книгою.
Стангоп близ Невтона!
Паоли, скрывшийся под эгиду Англии в бурное время Наполеона!
В голове моей не привел я еще в порядок сих бессмертных и записал только имена их, но ощущение полученных впечатлений при созерцании памятников сохраню.
Я несколько раз обошел и церковь. Оттуда в вестм<инстерскую> залу, где обедает король в день коронации. Тут же зашли и в гражданский суд (common pleas) — и от предметов истории важной веков прошедших перешли к минутным распрям о кабриолете. В первый раз видел я гражданское судопроизводство в Англии. Потом в King’s bench, где слышали двух адвокатов по делу государственному. Завтра услышим Брума, которого сегодня в первый раз видели в числе адвокатов. Трудно приучить себя видеть на сей скромной гряде человека, которого Европа признает одним из первых ученых и которого влияние на многочисленный класс народа неисчислимо.
Был в клобе путешественников. Я нашел там все газеты и периодические сочинения: нем<ецкие>, франц<узские> и англ<инские>; новые книги на сих языках; библиотеку, в которую авторы присылают свои сочинения, и все потребности для грешного тела, не исключая и ванн!
25/13 генваря[править]
25/13 генваря. Не застал Брума дома. Он уже ушел в King’s bench, и мы вслед за ним; но другие адвокаты начали нелюбопытные playdoyers — и мы пошли в вестм<инстерскую> залу; были в Court of Equity по части казначейства; возвратились в King’s bench. Я познакомился с Брумом. Завтра авось услышу его. Между тем прислушиваюсь к английским звукам и приучаю глаза к парикам. Кажется, все лица приноровлены к ним. Судьи в красных мантиях, с белою опушкою и подбоем. Таких важных физиогномий редко встретишь на континенте, но здесь они сохранились еще для замков и зал готических и для судейской важности. Был у адвоката Sharpe, и его не застал. Обоим оставил письма б<арона> Сталя и Журдана.
У нас был ген<ерал>-майор Campbell, провожавший Наполеона и писавший против Вильсона.
Ввечеру был в Drury-lane и видел «Гамлета», которого играл в первый раз в Лондоне mr. Pelby, приехавший из Нью-Йорка и Бостона. По окончании пиесы публика долго и громко вызывала его — но не по заслугам. На театре лучше замечаешь превосходство театра фран<цузс>кого в плане пиес. Как слабо и бессмысленно читал он прекрасный монолог Гамлета «То be or not to be» и как вся сцена холодна в сравнении с тем, что слушатель воображает при воспоминании глубокого ощущения при чтении сих стихов! - Я уверен, что Тальма сделал бы превосходную сцену из сего монолога.
После «Гамлета» — «Harlequin, Jack of all trades». Опять фарсы и прелестные декорации. Буря и море, с замком Дувра, покрытое кораблями, кораблекрушение — неподражаемы! Чудесное кувыркание на веревке, в самой вышине театра. Качаяся, держась одною ногою за веревку, кувыркался и в то же время играл на валторне.
Английские актеры не следуют советам великого своего учителя Шекспира, которые сумасшедший Гамлет дает актеру: «Speak the speech, I pray you, as I pronounced it to you, trippingly on the tongue; but if you mouth it, as many of your players do, I had as lief the town-crier spoke my lines»… «use all gently»… Ho town-crier не так сильно кричит, как актер трагический, и совет Шекспира остался без пользы. — Тальма лучше понял его и не только в игре следует Шекспиру, но и в брошюре своей ссылается на сие классическое место для искусства драматического.
Апельсины полетели из райка, когда долго не являлся Pelby принять рукоплескания публики.
26/14 генваря[править]
26/14 генваря. Вчера отказал я послу обедать у него сегодня; но узнав от Н<иколая>, что он хотел свести нас с Веллингтоном, который у него также обедает, и получив вторичное приглашение посла, я принял оное и просил Крейтона извинить меня, что я не сдержал слова ехать с ним в заседание Академии наук. Веллингтон возвратится сюда, вероятно, когда уже меня здесь не будет; Академию же могу я увидеть и после и, вероятно, с большею пользою, ибо привыкну более к языку. Лорда Бристоля не застал: он уехал вчера в Брейтон.
В King’s bench слушал, наконец, Брума, но недолго. Видел White-house, в котором теперь церковь, и в ней все трофеи Веллингтона и других: имена Наполеона и побед его на всех знаменах. Отсюда, из окна, брошен король <пропуск> и казнен на площади.
Видел католическую церковь: прекрасная картина, весь алтарь занимающая.
Wilks. Был у него в конторе, здесь он живет у банкира Raikes. W. et Th. Raukes et CЈ, London Wall Ќ 79.
Обедал у гр. Ливен с Веллингтоном, с sous-secretaire d’Etat Plante и с лордом Росселем и женою его, принадлежащим к оппозиции. Физиогномия Веллингтона примечательная, и есть ли бы я его встретил и в обществе людей неизвестных, я бы, кажется, спросил: кто он? и не прошел бы его без замечания. Он сбирается в Петербург 4 февр<аля>. Тут же обедал и португальский посол.
Получил письма Кар<амзина> и Жук<овского>. Перечитывал их с чувством дружбы и с грустию по отечестве, где ужасы — без пользы!
Писал к б<арону> Мерьяну, к гр. Разумовскому и Бобринской, и завтра пошлю письма чрез посольство (и к графу лорду Бристолю).
27/15 генваря[править]
27/15 генваря. Отправил письма. Отдал письма б<арона> Сталя и Вилькса: Zacharia Macaulay, Esquare, Ќ 50, Great Ormond Street, Russelsquare. Его не было дома. Застать можно в 8 1/2 утра и в 5 перед обедом.
Колоссальная бронзовая статуя Фокса, с простою надписью его имени и фамилии, сооруженная в 1816 году на Bloomsbury-Square, которая прежде называлась Southhampton-square. Статуя на гранитном пьедестале. Весь монумент около 16 футов вышины. Уверяют, что ни один портрет, ни одно изображение Фокса так не сходно, как в сей статуе. Он представлен сидящим в консульском костюме. В правой руке держит Великую хартию. Надпись: «Charles James Fox. Erected 1816».
Через улицу на Russel-square, в виду его статуи, другая статуя: герцогу Бедфорду; того же артиста: Westmacott.. . Герцог опирается рукою на плуг, другою принимает дары Цереры. Четыре времени года в лице детей играют у подножия статуи, и пьедестал в барельефах украшен земледельческими орудиями. Надпись: «Francis Duke of Bedford. Erected 1809».
The British Museum. Одно из богатейших собраний в Европе. Первое основание оному положил знаменитый натуралист Sir Hans Sloane с тем, чтобы публика могла свободно пользоваться сим заведением. Он отказал британскому парламенту собрание естественных произведений, книг и рукописей на 20 т<ысяч> ф<унтов> стерлингов>. Музеум вмещается теперь в большом здании. Библиотека, reading-room тут же, но в нее впускают по особым билетам, на известных правилах. Тут и Cottorian library и Нагleian library. В последней при основании было более 7000 рукописей.
Разные коллекции музеума разделены по комнатам. В одной из первых видели мы добычи путешественников вокруг света, в орудиях, доспехах, одеждах и проч. разных народов. Например, Кука.
В 7-й комнате находился на столе, под стеклом, оригинал _Великой хартии_… Далее минералогический кабинет. Орнитологическое собрание. Окаменелости и остатки выкопанных из земли животных, между коими и сибирский мамут. Зоофиты. Ихтиологическое собрание. Но мы спешили к древностям, коими сей музей отличается пред другими европейскими. Здесь Тонлеево, Эльгиново и Гамильтоново собрание древностей: египетские, греческие и римские. Мозаики. Славный египетский саркофаг. Рукописи на папирусе. Ваза Barbarini или Портландова: темно-синего стекла с фигурами молочного цвета. Но всего примечательнее для любителя древностей и даже не для знатока есть собрание Эльгинова древностей греческих, коих он лишил отечество, обогатив свое. Я вспомнил стихи Байрона на сие похищение красот и произведений искусства! Лорд Эльгин приобрел сей мраморы во время посольства своего к Порте. Они принадлежат к первоклассным произведениям древности, — и знатоки не могут еще решиться, трем ли образцовым произведениям - Аполлону Бельведерскому, Лаокоону и Торсу — или сим мраморам отдать преимущество?…. Полагают, что они произведены Фидиасом и что они составляли часть Парфенона.
Около 2 часов восхищались мы ими с книгою в руках; но не одна статуя так не поразила меня, как Ириса, одна из дщерей Океана и посланница богов, особливо Юноны. Она представлена в быстром движении. Забываешь, что пред глазами мраморная громада: кажется, она бежит и движение не остановлено, не окаменело в мраморе, а выражено в минуту быстроты оного. Покрывало Ирисы надулось от воздуха и летит за нею. Она спешит исполнить поручение, ей данное: возвестить в отдаленных краях земли - рождение Минервы! - Здесь должны учиться художники, здесь образовать вкус свой. У сих колонн полуразрушенных, у сих барельефов, коих и время и турки пощадили, должны образовать вкус свой зодчий и каменотесец, живописец и - сам поэт должен искать вдохновений у подножия сих статуй, у сих обломков, свидетельствующих славу Греции и — нашу неблагодарность!
К счастию, в нашей Академии худ<ожеств> есть слепки с некоторых барельефов…
Ввечеру был в театре Adolphi Theatre Strand и видел две пиесы - мелодраму «The pilot, or the tale of the sea», в которой главный актер, Terry, играл порядочно; другие плохо, особливо женщины. И одеты так же. Впрочем, этот театр более для простого народа, чем для fashionable. Другая пиеса: «Anaconda. New burlesca. The terrific serpent of Lesboa». Везде, где могут действовать машины, англичане превосходны. И тут явление змеи, ее быстрые и искусные движения заслужили полное одобрение публики. Большой комической пантомимы, которой заключили спектакль, я не дождался: «The golden lamps, or Harlequin and the Wizard Dwarf».