I[править]
У Суры Фрейберг из местечка Выркино было семеро детей и ни одного мужа.
Сначала был муж, а потом его посадили за какие-то слова в тюрьму, и тогда он, — как говорила, качая головой, мадам Фрейберг:
— Постепенно сошёл на нет.
Сура, не вступая в неприличную перебранку с равнодушным небом, обидевшим её, поступила чисто по-женски: стала торговать на базаре шпильками, иголками и лентами, перекрашивать заново старые платья выркинских франтих, вязать по ночам чулки, жарить пирожки, которые потом через маленького Абрамку выгодно сбывались выркинским гастрономам, шить мужские рубашки и метить носовые платки.
Впрочем, эти весёлые, забавные занятия не должны были отрывать Суру от её прямых обязанностей: придя в сумерки из лавки, — разыскать семерых маленьких человечков, которые за долгий день успевали, как раки из корзины, расползтись по всему местечку, — вернуть их в отчий дом, обругать их, проклясть, переколотить всех до одного, вымыть, накормить и, перецеловавши, — уложить спать, что давало возможность приступить на покое к одному из перечисленных выше весёлых занятий.
А утром хлопот было ещё больше. Все просыпались сразу и сразу же начиналась комичная путаница и недоразумения с тринадцатью башмаками (Давиду в своё время телегой отрезало одну ногу), с тринадцатью чулками и с целым ворохом тряпья, пока всё разобранное не рассасывалось по худым ногам и узеньким плечикам обладателей этих сокровищ.
Сортировка башмаков отнимала у Суры столько времени, что она не успевала проклясть всех семерых, и колотушки по утрам распределяя, а некоторым приходилось дожидаться вечера.
И, дожёвывая кусок хлеба, мадам Фрейберг хватала шаль, вязанье, стремглав бежала из комнаты и, наткнувшись в дверях на какого-нибудь маленького Сёмку, торопливо спрашивала:
— И когда этого ребёнка от меня черти возьмут, чтоб он не путался под ногами?
Маленький Сёмка открывал рот — не то для того, чтобы точно ответить на материнский вопрос, не то просто захныкать, но мадам Фрейберг уже не было.
Она уже летела по узким улицам Выркино и рассчитывала убогим женским умом, — сколько продаст она за сегодня шпилек и булавок, и что ей от этого будет…
II[править]
Не так давно, вернувшись вечером с базара, мадам Фрейберг с материнским беспристрастием прокляла детей — всех до единого, дёрнула за ухо Давида, толкнула Сёмку и, взяв на руки двухгодовалого Арончика, стала плакать привычными, надоевшими ей самой слезами.
Покончив со слезами, она нечаянно остановила взгляде на сияющем от съеденного масла лице Арончика и — ахнула…
— Что это? Что это???? Что это с твоим глазом, мой маленький хорошенький цыплёночек? Что это с твоим глазом, чтоб ты провалился сквозь землю, паршивый мальчишка, который только и мечтает, чтоб напортить своей мамаше Ой! У него глаз таки красный, как мак, и со слезой, как какой-нибудь водопад… Ой, моё…
Теперь плакали три глаза: два — мадам Фрейберг и один — маленького Арончика, красный, слезящийся, полуприкрытый отяжелевшим веком.
А около прыгал на одной единственной ноге Давид, и высасывала из порезанного пальца кровь девочка Раечка.
Было превесело.
III[править]
На другой день глаз Арончика, вместе с его равнодушным ко всему в свете обладателем, быль вытащен из дому и представлен на строгий суд добросердечных соседок мадам Фрейберг.
— Ты, мальчик, что-нибудь видишь с этим глазом? — спросила мадам Перельмутер.
— Уй, — неопределённо пропищал мальчик.
— Что он понимает… — сказала старая Гительзон. — Что он понимает, — маленькая глупая крошечка? Его нужно везти к глазному доктору!
— К тому, который глаза лечит, — подтвердила мадам Штильман.
— Который живёт десять часов по железной дороге, — любезно сообщила мадам Перельмутер.
— Десять часов туда — десять часов обратно, — разъяснила старая Гительзон.
— Мадам Фрейберг! — сказала зловеще спокойно мадам Перельмутер. — Глаз этой малютки обойдётся вам до пятнадцати рублей.
Мадам Фрейберг стиснула зубы, напустила на лицо каменное выражение и спокойно сказала:
— Хорошо. Для моего ребёнка я это сделаю.
Она взяла сына за руку и добавила:
— Пойдём домой, чтобы черти сегодня же отнесли тебя в нечистое место!
IV[править]
Мадам Фрейберг последние дни очень спешила.
Денег было всего около восьми рублей, глаз Арончика краснел, как рубин, а спрос на шпильки и ленты упал до смешного. Поэтому Абрамка продавал теперь двойную порцию пирожков, мадам Фрейберг спала только в то время, когда умывала, проклинала и целовала детей, а всё ночи — шила, вязала, и такую роскошь, как плакать — позволяла себе не больше десяти минут на день.
Когда у не я накопилось двенадцать рублей, то пришли утром соседки: мадам Перельмутер, мадам Штильман и старая Гительзон и сказали:
— Что значит! Возьмите ещё пять рублей у нас, мадам Фрейберг. Они же вам сейчас — да, нужны.
Так как несколько минуть было свободных, то мадам Фрейберг заплакала, беря деньги, и сейчас же, перейдя на деловой тон, решила ехать с Арончиком сегодня вечером…
V[править]
С базара Сура прибежала за сорок минут до поезда Так как сорок минут нужно было ехать до станции, то Сура схватила Арончика, закутала его в большой платок, перелетела к столу, схватила узелок с провизией, перелетела к Раечке, дала ей тумака, крикнула Давиду: «смотри не бей детей — ты старший!», пощупала в кармане деньги, уронила узелок с провизией, подняла его и — скрылась с последними словами:
— Умойте, накормите маленьких!
Когда мадам Фрейберг сёла в вагон, она вздохнула свободно и сказала себе:
— Мадам Фрейберг, теперь ты можешь до утра поспать! Хе-хе… Я думаю, ты таки заслужила это, мадам Фрейберг.
Утром Сура сидела в приёмной окулиста, держа на руках спящего Арончика, закутанного в тёплый платок, и нервно ждала очереди.
— Пожалуйте!
Сура поднялась, вошла в приёмную и низко поклонилась доктору:
— Здравствуйте, господин врач! Как поживаете? Принесла вам свою малютку. С глазом что-то такое делается, что ума не постижимо. Чистое мучение.
Доктор подошёл, помог Суре развернуть платок и, открыв мальчику глаза, посмотрел на них.
— Гм… — пробормотал он. — Странно… Ничего снаружи не заметно.
И здесь раздался странный, хриплый, надтреснутый крик матери:
— Господин врач! Я не того ребёнка захватила!
VII[править]
Если бы Бог с высоты небес посмотрел на мокрую от осеннего дождя землю, Он увидел бы ползущего по необозримому пространству червяка.
Этот червяк — поезд, в котором едет обратно с маленьким Сёмкой мадам Фрейберг.
Она едет и думает:
— Моё сердце теперь крепко стучит. Так крепко, что если бы оно разорвалось, то от грома его оглохли бы люди и жить на свете — сделалось бы окончательно скучно… О-хо-хо Бог всё видит!