История ветхозаветного текста и очерк древнейших его переводов по их отношению к подлиннику и между собою/1/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Исторія ветхозавѣтнаго текста и очеркъ древнѣйшихъ его переводовъ по ихъ отношенію къ подлиннику и между собою — Часть I.
авторъ Д. Хвольсонъ.
Опубл.: 1874 г. Источникъ: Д. Хвольсонъ. Исторія ветхозавѣтнаго текста и очеркъ древнѣйшихъ его переводовъ по ихъ отношенію къ подлиннику и между собою. // «Христіанское чтеніе», издаваемое при Санктпетербургской Духовной Академіи. — СПб., 1874 г. — Часть I. — С. 519-523; biblia.russportal.ru

Введеніе.[править]

Въ числѣ благодѣтельныхъ дѣяній нынѣшняго царствованія будущія поколѣнія назовутъ также переводъ Священнаго Писанія на понятный народу языкъ. Всякій мыслящій человѣкъ, свободный отъ анти-религіозныхъ предразсудковъ, хотя бы онъ самъ относительно религіи придерживался крайне отрицательныхъ взглядовъ, долженъ признать, что мы значительною, быть можетъ, и прекраснѣйшею и лучшею долею нашей цивилизаціи обязаны Библіи. Какую пользу приносили бы намъ всѣ сокровища науки и искусства Греціи, государственная идея и столь развитыя юридическія понятія Рима, всѣ философскія системы новѣйшихъ народовъ, еслибъ мы не могли черпать изъ неизсякаемаго источника Священнаго Писанія тѣ недоступныя всему древнему міру возвышенныя идеи о Богѣ, тѣ великія ученія гуманности и братской любви, тотъ высокій идеализмъ, къ которому должно стремиться человѣчество, ту глубокую и столь нужную человѣку дѣтскую преданность Богу и упованіе на Бога, которому научаетъ человѣка одно лишь Священное Писаніе? Мы, правда, устраиваемъ государственный организмъ по римскимъ идеямъ и образцамъ, но мы всю суровость и шероховатость ихъ смягчаемъ при помощи библейскихъ ученій. Литературныя сокровища и чудныя произведенія искусства древней Греціи восхищаютъ, правда, нашъ умъ и наше сердце, но прелести ихъ понятны и доступны лишь образованному уму: ученія же Священнаго Писанія доступны и назидательны для всѣхъ безъ исключенія. Весьма близко из тебѣ говоритъ Моисей (Втор. XXX, 14) слово сіе; оно въ устахъ твоихъ и сердцѣ твоемъ. И между тѣмъ какъ цивилизація древняго міра служитъ только для образованія нашего ума и вслѣдствіе этого для украшенія нашей жизни, — Священное Писаніе намъ даетъ насущный нашъ хлѣбъ, безъ котораго мы и жить не могли бы. Кто, поэтому, даетъ народу Библію, тотъ даетъ ему вмѣстѣ и благоденствіе и цивилизацію.

Въ тѣ многіе годы, въ теченіе которыхъ я занимался переводомъ на русскій языкъ Ветхаго Завѣта, я часто имѣлъ случай видѣть, съ какимъ живымъ интересомъ слѣдили за успѣхомъ этого перевода даже тѣ русскіе люди, которые не отличались особенною религіозностію. Всѣ поняли великое цивилизующее значеніе этого перевода для нашего народа, характеру котораго понятно и доступно задушевное слово Библіи.

Въ разговорахъ съ образованными русскими людьми по поводу русскаго перевода Библіи, мнѣ часто приходилось слышать вопросъ: почему это существуетъ столько переводовъ Библіи, столь значительно разнящихся другъ отъ друга (что особенно замѣтно въ переводахъ Ветхаго Завѣта), тогда какъ подлинникъ только одинъ? «Предположимъ», говорили мнѣ, «что этотъ подлинникъ можетъ пониматься различно; но почему же въ разныхъ этихъ переводахъ есть не мало такихъ уклоненій, прибавленій и пропусковъ, которые никакъ не могутъ быть слѣдствіемъ различнаго толкованія одного текста»? Этотъ вопросъ основывается на предположеніи, что евреи съ подлиннымъ текстомъ своихъ священныхъ книгъ всегда обращались съ величайшею заботливостію и что они его сохранили по нынѣ совершенно въ первоначальномъ его видѣ. Но это не совсѣмъ такъ; евреи, правда, никогда съ намѣреніемъ не дѣлали существенныхъ измѣненій въ немъ (тѣмъ менѣе они могутъ быть обвиняемы въ подлогѣ), но эти древніе тексты, которые долгое время, можетъ быть, передавались лишь устно и которые, безъ сомнѣнія, первоначально писались другими письменами и другимъ образомъ, съ теченіемъ вѣковъ подвергались той же участи, какъ и бóльшая часть древнихъ текстовъ, переданныхъ намъ чрезъ человѣческія руки, при проходѣ чрезъ которыя они, вслѣдствіе разныхъ причинъ, подвергались измѣненіямъ. Евреи съ своими древними священными писаніями обращались не менѣе тщательно; они берегли ихъ не менѣе, чѣмъ напримѣръ древніе брахманы свои веды; но своеобразный образъ передачи этихъ древнихъ текстовъ, далѣе преобладавшая въ древнѣйшія времена забота о содержаніи ихъ, при чемъ забота о буквѣ отходила нѣсколько на задній планъ, затѣмъ стремленіе сдѣлать понятными и доступными древніе тексты не всѣмъ уже понятные, — все это и еще разныя другія причины имѣли послѣдствіемъ, что первоначальный текстъ подвергался разнаго рода измѣненіямъ и что онъ дошелъ до насъ въ разныхъ формахъ, а поэтому и толкуется различно.

Для того же, чтобы объяснить, какимъ образомъ первоначальный текстъ Ветхаго Завѣта постепенно измѣнялся и принималъ новый видъ, я рѣшился написать краткій очеркъ исторіи ветхозавѣтнаго текста. Я при этомъ имѣлъ въ виду образованныхъ людей вообще, а частію и тѣхъ ученыхъ, которые не спеціально знаютъ, какимъ образомъ въ древнемъ мірѣ вообще и на Востокѣ въ особенности сочинялись, передавались, записывались произведенія, и какимъ образомъ передавалось разъ записанное. Поэтому я рѣшился написатъ этотъ очеркъ въ такой формѣ, чтобъ онъ былъ доступнымъ всякому образованному человѣку, хотя бы даже вполнѣ незнакомому съ еврейскимъ языкомъ. Тутъ я считаю нужнымъ замѣтить, что при разборѣ относящихся къ предмету вопросовъ я частію иду своею дорогою, что мои взгляды на предметъ въ весьма существенныхъ пунктахъ расходятся со взглядами моихъ предшественниковъ. Все, что я говорю здѣсь, основывается на многолѣтнемъ изслѣдованіи еврейскаго текста Ветхаго Завѣта и на многолѣтнихъ занятіяхъ семитическою палеографіею, семитическими надписями и восточными, преимущественно семитическими, литературами. Но такъ какъ настоящее разсужденіе предназначается въ особенности для неспеціалистовъ, то я не буду пускаться ни въ полемику противъ взглядовъ другихъ, ни въ спеціальное необщедоступное доказываніе. Но я, конечно, всегда готовъ защищать свои взгляды, уклоняющіеся отъ принятыхъ, противъ противниковъ и сомнѣваюшихся.

I. Какъ сочинялись книги въ древнемъ мірѣ, и особенно на Востокѣ, и какимъ образомъ и въ какомъ видѣ передавались онѣ потомству?[править]

Объ этомъ вопросѣ можетъ быть не многіе даже между учеными имѣютъ ясное понятіе. Бóльшая часть ихъ думаетъ, что книги производились тогда приблизительно такъ же, какъ и нынѣ, съ тою лишь разницей, что онѣ тогда умножались и распространялись не путемъ печатанія, а путемъ переписыванія. Совершенно вѣрно, конечно, что книги тогда умножались и распространялись путемъ переписыванія. Но, спрашивается, какимъ образомъ это происходило? Каковымъ было отношеніе списковъ къ подлинникамъ, къ тому виду, въ которомъ эти послѣдніе выходили изъ подъ пера ихъ авторовъ — въ тѣхъ случаяхъ, когда вообще возможно говорить объ авторахъ? Всегда ли переписчики воспроизводили вѣрно и точно то, что писалъ авторъ? Не происходило ли въ теченіе вѣковъ прибавленіе того, опущеніе другаго, измѣненіе третьяго, изъ религіозныхъ, или политическихъ, либо чисто ученыхъ побужденій, съ бóльшимъ или меньшимъ намѣреніемъ? Не замѣняли ли ученые переписчики, чрезъ руки которыхъ сочиненіе проходило, устарѣвшаго, исчезнувшаго изъ употребленія слова новымъ, общепонятнымъ? Не ставили ли они вмѣсто такой-то устарѣвшей, болѣе не употребительной грамматической формы, новѣйшей, употреблявшейся въ ихъ время? Не передѣлывали ли ученые переписчики, по крайней мѣрѣ, орѳографіи своихъ подлинниковъ на новый ладъ? Вѣдь при насъ, въ нашъ критическій и филологическій хорошо прошколенный вѣкъ, были примѣры, что не-критическіе издатели древнихъ сочиненій позволяли себѣ подобныя измѣненія: какъ же послѣ этого не подозрѣвать того же и у древняго переписчика? Переписчикъ, бытъ можетъ, списывалъ данную книгу для собственнаго употребленія, при чемъ онъ заботился только о содержаніи, а не о словахъ и ихъ грамматическихъ формахъ; или же онъ списывалъ ее для молодаго, неопытнаго своего ученика или сына, котораго устарѣвшія слова и формы, равно какъ и уклоняющаяся орѳографія отъ обыкновенной, не мало затрудняли. Развѣ не могло случаться, спросятъ далѣе, съ древними переписчиками то же самое, что ежедневно случается съ нашими, а именно, что они при переписываніи какого нибудь древняго текста невѣрно читали то или другое слово, ту или другую букву, что они невѣрно раздѣляли слова, что они по ошибкѣ пропускали строку, или писали ее два раза, или же перескакивали цѣлыя фразы, въ которыхъ одно слово повторялось нѣсколько разъ безъ большаго промежутка? Эти вопросы и подобные имъ часто занимали филологовъ, и отвѣтомъ было рѣшительное да, такъ могло быть, — и это въ самомъ дѣлѣ и случилось!

Мы здѣсь вовсе не имѣемъ въ виду такъ называемыхъ гомеровыхъ пѣсенъ, которыхъ Гомеръ вовсе не сочинялъ и которыя ужъ навѣрно не записалъ Гомеръ. Равнымъ образомъ мы и не говоримъ о приписываемыхъ Гезіоду сочиненіяхъ, которыхъ онъ по всей вѣроятности и не сочинялъ, а которыя ужъ навѣрно не были сочинены имъ въ дошедшей до насъ формѣ и навѣрно не были записаны имъ. Эти пѣсни — кто бы ни сочинялъ ихъ — были собраны съ устъ народа, спустя нѣсколько столѣтій послѣ ихъ сочиненія и были записаны безъ сомнѣнія въ формѣ сильно уклонявшейся отъ первоначальной. Эти древнія пѣсни собирались и составлялись приблизительно такъ же, какъ въ наше время финская эпопея калевала, и какъ наши народныя былины и эпопеи[1]. Мы имѣемъ въ виду ту эпоху, начинающуюся приблизительно со времени Геродота, въ которую можетъ быть рѣчь объ авторствѣ въ строгомъ смыслѣ этого слова, и мы утверждаемъ, что врядъ ли есть хотя бы одно произведеніе древности, которое дошло до насъ въ первоначальной своей формѣ.

Еще Діодоръ Сицилійскій, писавшій приблизительно во время Іисуса Христа, жалуется на передѣлывателей и исказителей чужихъ сочиненій; и сколько грѣшилось въ этомъ отношеніи, это отчасти доказываютъ различныя дошедшія до насъ рукописи сочиненія одного автора. Эти списки иногда уклоняются другъ отъ друга не менѣе, чѣмъ разные списки нашего достопочтеннаго Нестора. Еще въ очень древнія времена въ разныя сочиненія цѣлыя главы вклеивались или измѣнялись изъ политическихъ причинъ, или чтобы льстить какому нибудь прославившемуся роду. Переписчики кое-что прибавляли изъ другихъ сочиненій, въ которыхъ говорилось о томъ же предметѣ; другое, чтó имъ не нравилось или чтó ихъ не интересовало, они пропускали. Немало попадало въ текстъ примѣчаній объяснительныхъ, но часто вполнѣ невѣрныхъ; не мало мѣстъ непонятныхъ для читателя или неразобранныхъ переписчикомъ, или дѣйствительно искаженныхъ, было измѣняемо произвольно или поправлено неправильно, такъ что первоначальнаго текста догадаться даже нельзя. Что безчисленныя искаженныя мѣста древнихъ текстовъ обязаны своимъ происхожденіемъ ошибкамъ и небрежности копіистовъ, невѣрному чтенію ими буквъ и словъ, неправильному раздѣленію словъ, пропускамъ строкъ или фразъ и т. п., это не подлежитъ никакому сомнѣнію. Часто также случалось, что наемные переписчики по обману пропускали цѣлыя главы. Часто случалось также, что въ концѣ какого нибудь сочиненія нѣсколько листовъ оставалось пустыми; сюда вписывали другое сочиненіе, авторъ котораго или былъ неизвѣстнымъ или случайно не былъ названъ; впослѣдствіи это послѣднее сочиненіе приписывалось автору перваго. Нерѣдко какое нибудь сочиненіе приписывалось такому-то автору только на основаніи неправильнаго предположенія, либо потому, что въ слогѣ и ходѣ идей находили мнимое сходство съ сочиненіями этого автора. Бывало также, что какой нибудь дрянный продуктъ съ полнымъ сознаніемъ совершаемаго подлога приписывали какому нибудь знаменитому мужу древности изъ не-совсѣмъ чистыхъ религіозныхъ, литературныхъ и политическихъ мотивовъ, или же просто изъ за денежныхъ разсчетовъ, чтó особенно часто дѣлалось при римскихъ императорахъ греческими блюдолизами. Другимъ урѣзываніямъ древнихъ сочиненій мы обязаны уже не человѣческимъ рукамъ, а случаю. Въ рукописи, напримѣръ, недоставало нѣкоторыхъ листовъ, или нѣкоторые листы находились не на своемъ мѣстѣ, или даже всѣ листы перепутались, а переписчикъ, ничего не замѣчая, списываетъ всю рукопись какъ она есть. Можно себѣ представить, каковъ текстъ списанной такамъ образомъ рукописи. А мы вѣдь имѣемъ одного латинскаго поэта, дошедшій до насъ текстъ котораго списанъ съ рукописей, въ свою очередь списанныхъ съ одной; и въ этой-то рукописи, какъ утверждаютъ филологи, всѣ листы были перепутаны, и затѣмъ уже списывались въ вышедшемъ такимъ образомъ порядкѣ.

Кстати разскажу здѣсь про весьма любопытный въ этомъ отношеніи фактъ, который случился со мною. Я разъ получилъ изъ Парижа рукопись, при чтеніи которой, даже весьма часто среди строки, натыкался на фразы, не стоявшія ни въ какой связи съ предыдущими, и — съ другой стороны — очевидно не составлявшія начала чего нибудь новаго. Не подлежало сомнѣнію, что эта рукопись была списана съ рукописи, листы которой перепутались. Но какъ отыскать, гдѣ мѣсто этимъ переставленнымъ отрывкамъ? Кое-что я отыскалъ самъ случайно; другое отыскалъ до меня и отмѣтилъ карандашемъ на поляхъ знаменитый французскій оріенталистъ Катрмеръ, который тоже мучился съ этою рукописью. Впослѣдствіи я узналъ, что въ Швеціи, въ Упсалѣ, находится рукопись, содержаніе которой сходно съ парижской, но которая носитъ другое заглавіе и приписывается другому автору. Я обратился въ Упсалу съ просьбою о высылкѣ мнѣ ея; и что же оказалось къ немалому моему удивленію? Оказалось, что она содержитъ тоже сочиненіе, чтó и парижская рукопись, что послѣдняя списана съ упсальской, когда листы ея уже пришли въ безпорядокъ; что впослѣдствіи, послѣ списыванія парижской рукописи, листы упсальской снова перепутались, только ужъ иначе, чѣмъ прежде, при чемъ первый листъ совсѣмъ исчезъ и послѣдніе листы попали въ середину. За тѣмъ какой-нибудь обманщикъ прибавилъ вполнѣ вымышленное начало и такой-же конецъ почеркомъ, весьма похожимъ на почеркъ подлинной рукописи, украсилъ книгу невѣрнымъ заглавіемъ и такимъ образомъ пустилъ въ свѣтъ, какъ цѣлое сочиненіе, этотъ перепутанный отрывокъ подъ новымъ ярлыкомъ. Наконецъ, чтобы достойнымъ образомъ кончить свое твореніе, онъ же прибавилъ къ концу рукописи подложную замѣтку о томъ, когда будто-бы списывалась рукопись. Подобной участи, по всей вѣроятности, подвергалось не одно только дошедшее до насъ произведеніе древности.

Подобныя только-что упомянутымъ умышленныя и случайныя искаженія и урѣзыванія, равно какъ и подлоги древнихъ сочиненій, замѣчаются, конечно, и въ восточныхъ литературахъ; но въ послѣднихъ кромѣ того бываютъ казусы, которые въ западныхъ литературахъ крайне рѣдко или вовсе не встрѣчаются. Кто, напримѣръ, создалъ гомеровы пѣсни, мы не знаемъ; какимъ образомъ онѣ въ теченіе вѣковъ, хоть отчасти, сохранялись въ устахъ народа, — намъ не безъизвѣстно; какимъ образомъ онѣ собирались и записывались, — объ этомъ мы имѣемъ по всѣмъ признакамъ достовѣрное извѣстіе. Но мы положительно знаемъ, что александрійскіе и позднѣйшіе грамматики, вслѣдствіе ошибочнаго предположенія о первоначальномъ единствѣ гомеровыхъ пѣсенъ, отчасти также изъ педантизма и увлеченій критики, обращались довольно безцеремонно съ текстомъ. Мы знаемъ, что они опускали одно, вставляли другое, измѣняли третье, что они склеивали несоединимое и сглаживали противорѣчія измѣненіемъ текста. Эти педантическіе и слишкомъ критическіе грамматики заходили такъ далеко, что еще сатирикъ II-го вѣка Лукіанъ счелъ нужнымъ посмѣяться надъ этими учеными: онъ влагаетъ насмѣшки надъ ними и порицанія ихъ въ уста стараго слѣпаго Гомера въ аду. О большинствѣ, однако же, авторовъ древности, начиная съ Геродота приблизительно, мы положительно знаемъ, что они сочинили свои произведенія и — или написали ихъ сами, или же сами продиктовали ихъ другимъ. Сравнительно немногія творенія записывались учениками со словъ учителя и затѣмъ были ими обработываемы и редижируемы, и они впослѣдствіи ходили не подъ именами ихъ авторовъ-редакторовъ, а подъ именемъ первоначальнаго ихъ виновника.

Совершенно другое мы замѣчаемъ въ произведеніяхъ древнихъ восточныхъ. При бóльшей части изъ нихъ — мы нарочно говоримъ при бóльшей части — и рѣчи не можетъ быть объ авторѣ, авторствѣ или времени ихъ составленія. Вообразите себѣ слѣдующее: кто нибудь посадилъ дерево. Сѣмена его разносило вѣтромъ на разныя стороны, и они производили новыя деревья; многочисленные отпрыски ихъ съ теченіемъ времени сажаемы были тамъ и сямъ, такъ что, спустя долгое, долгое время, образовался цѣлый лѣсъ. Впослѣдствіи этотъ лѣсъ стали тщательно беречь, расчищать его отъ кустарника, проложили аллеи въ немъ и дороги, устроили площадки для отдыха и бесѣдки, — словомъ лѣсъ превратился въ великолѣпный паркъ. Кто теперь можетъ сказать, кто посадилъ этотъ превратившійся въ паркъ лѣсъ, и когда онъ былъ посаженъ?! Подобное случилось съ бóльшею частью древнихъ литературныхъ произведеній Востока: зародышъ даннаго произведенія — содержитъ ли оно ѳеогонію, космогонію, національную эпопею, національную исторію, сборникъ пѣсенъ, или законовъ, или все это вмѣстѣ, — принадлежитъ одному лицу. Этотъ простой зародышъ передавался послѣдующимъ поколѣніямъ и въ большинствѣ случаевъ устно; съ теченіемъ вѣковъ онъ все болѣе и болѣе измѣнялся и постепенно разростался, такъ что онъ наконецъ получилъ округленную форму сочиненія, въ которомъ наслояются и отражаются разнообразнѣйшіе и разнороднѣйшіе религіозные, политическіе, соціальные и историческіе порядки и воззрѣнія разныхъ временъ и ихъ разныхъ представителей. Древній міръ былъ гораздо менѣе щекотливъ на счетъ противорѣчій и даже рѣзкой разницы во взглядахъ въ одномъ сочиненіи, чѣмъ мы съ нашими критическими замашками; древній міръ отлично переваривалъ подобныя противорѣчія, какъ ихъ перевариваетъ по-нынѣ масса и даже не мало якобы образованныхъ и даже ученыхъ мужей.

Съ теченіемъ времени у разныхъ образованныхъ восточныхъ народовъ такимъ или подобнымъ образомъ происходили литературные памятники, но они долго, часто въ теченіе нѣсколькихъ вѣковъ, существовали незаписанными; они передавались лишь устно. Сочинять книгу и писать ее — у насъ — понятія тожественныя; на древнемъ Востокѣ, напротивъ, это двѣ вещи совершенно разныя, для обозначенія которыхъ семиты и употребляютъ два разныхъ выраженія. Не мало произведеній было записано, быть можетъ, лишь спустя 500 лѣтъ по ихъ сочиненіи, или, вѣрнѣе, по полученіи ими формы оконченнаго произведенія. Не мало, вѣроятно, было авторовъ, которые не знали вовсе великаго и тогда столь рѣдкаго искусства письма, чтó, по всей вѣроятности, было и съ Мухаммедомъ. Не мало тогда питали нѣкотораго рода отвращеніе къ письму, ибо всегда существовали противники и враги всякаго прогресса и всякаго нововведенія, — и таковымъ считалось и искусство письма. Вообще тогда питали нѣкоторый страхъ и отвращеніе къ писаннымъ книгамъ, подобно тому, какъ нѣкоторые обскуранты XV-го вѣка и большинство мусульманъ по сіе время питали и питаютъ его къ печатнымъ. Иногда даже съ презрѣніемъ и омерзѣніемъ относились къ занимавшимся перепискою книгъ. Что при подобномъ устномъ передаваніи ученыхъ литературныхъ памятниковъ первоначальные тексты ихъ не оставались неизмѣняемыми, это разумѣется само собою. Измѣненія языка и человѣческая забывчивость причиняли разнаго рода уклоненія. Но главнѣйшую роль при этомъ играли измѣнявшіяся съ теченіемъ вѣковъ религіозныя, соціальныя и политическія воззрѣнія, ибо трудно было вообразить, что герои и мудрецы древности жили и мыслили иначе, чѣмъ современники. Древнія, переданныя отъ предковъ сочиненія, которыя противорѣчили новѣйшимъ воззрѣніямъ, поэтому почти безсознательно были принаравливаемы къ современнымъ требованіямъ. Мало того, иногда вся матерія находилась еще въ состояніи жидкости и безпрерывно измѣнялась, потому что лица и порядки постепенно подвергались принаравливанію къ требованіямъ даннаго времени. Вслѣдствіе этого часто случалось, что существа, которыя первоначально были богами, олицетвореніями солнца, луны, или ея фазовъ, или же силъ природы, съ теченіемъ вѣковъ низводимы были на степень царей, или полководцевъ, которые въ свою очередь строили богамъ жертвенники, храмы, или даже ходили въ церковь, чтобы слушать проповѣдь. Равнымъ образомъ въ другихъ мѣстахъ такое же высшее существо превратилось сперва въ могущественнаго «чернаго хана», и въ концѣ концовъ, послѣ ознакомленія съ Россіею, передѣлалось въ «бѣлаго царя». При этомъ иногда выходитъ въ родѣ того, что Петръ Великій, или даже императоръ Николай I, прехрабро борется съ полчищами Чингисхана, или Тимурленга. Матерію, суть книги, по этому слѣдуетъ строго отдѣлять отъ ея дошедшей до насъ формы. Между первой и послѣдней часто лежитъ тысяча лѣтъ. Изъ того, что встрѣчается какое-нибудь историческое или географическое имя, можно по этому быводить заключенія относительно бóльшей или меньшей древности дошедшей до насъ формы, а отнюдь не относительно древности сути, содержанія книги.

Вмѣстѣ съ развитіемъ даннаго народа набиралось нѣсколько такихъ произведеній, переданныхъ устно. Образованные начинали сознавать, что народъ обладаетъ литературой. Тогда стали собирать и приводить въ порядокъ составныя части каждаго произведенія. Разумѣется, что въ этихъ наивныхъ, неученыхъ собирателяхъ и редакторахъ никакъ нельзя предположить критическаго отношенія къ дѣлу или строго систематическаго распредѣленія. Они не обращали должнаго вниманія ни на хронологію, ни на связь по содержанію; часто сопоставляли развообразнѣйшія вещи на основаніи какого нибудь внѣшняго признака, или какого нибудь, по нашему взгляду, смѣшнаго или внѣшняго принципа. Едвали не самый отвратительный примѣръ подобныхъ сопоставленій даетъ намъ коранъ, суры (главы) котораго мѣрялись, такъ сказать, на аршинъ и были расположены по большей или меньшей длиннотѣ ихъ. Литературные памятники, собранные и расположенные такимъ образомъ, иногда тоже записывались; но такъ какъ письменныя принадлежности тогда были весьма рѣдки и дороги, то онѣ замѣнялись кусками кожи, костями, гладкими камнями, кусками дерева, кирпичами, оливковыми, или смоковными листьями, даже орѣховою скорлупою. Что записанное на такихъ разнокалиберныхъ матеріалахъ невозможно было хранить въ строгомъ порядкѣ, — это ясно для всѣхъ и каждаго. Но это обстоятельство имѣло не столь значительное вліяніе, какъ мы себѣ представляемъ; ибо все выучивалось наизустъ, не смотря на то, что существовали писанныя книги, и даже въ сомнительныхъ случаяхъ рѣдко прибѣгали къ нимъ за справками. Писанному довѣряли очень мало; всякій-де могъ измѣнять его. Для выученнаго же многими текста имѣлись — какъ тогда думали, и какъ по-нынѣ думаютъ на Востокѣ — такъ сказать живые свидѣтели, которые контролируютъ другъ друга.

Иному, быть можетъ, покажется невѣроятнымъ, что были люди знавшіе наизустъ одно или даже нѣсколько цѣлыхъ сочиненій. Но намъ не слѣдуетъ судить объ этомъ по нашимъ обычаямъ. Между нами искусство письма очень распространено и мы поэтому мало полагаемся на свою память, которая вслѣдствіе этого мало развита и слаба; мы все записываемъ. Совершенно другое видимъ мы у народовъ, у которыхъ письмо мало употребительно; между ними попадаются личности, память которыхъ насъ поражаетъ. О брахманахъ мы положительно знаемъ, что многіе изъ нихъ выучивали наизустъ и знали наизустъ веды, брахманы, упонишады, цѣлые философскіе и грамматическіе трактаты. Еврейскіе ученые первыхъ вѣковъ по Р. Хр. знали наизустъ всю литературу преданія; ибо мишна (т. е. тотъ текстъ, къ которому талмудъ служитъ нѣкоторымъ образомъ комментаріемъ), всѣ многочисленныя прибавленія къ ней, равно какъ и весь обширный Талмудъ были записаны лишь весьма долго послѣ ихъ редактированія. До этого времени все выучивалось наизустъ, и читалось съ учениками наизустъ. Между арабами были личности, знавшія наизустъ болѣе 20,000 стиховъ, и которыя притомъ всегда могли называть, хотя и не всегда, конечно, вѣрно, автора каждаго стиха и племя, къ которому онъ принадлежалъ, а равно и тѣхъ лицъ, которыя передавали эти стихи. Между ними же были учители преданій — мухаммеды, которые знали наизустъ до 20,000 такихъ преданій и притомъ знали иснâдъ каждаго изъ нихъ, т. е. всю цѣпь лицъ передававшихъ это преданіе, начиная съ своихъ современниковъ и восходя до времени Мухаммеда. Были далѣе генеалоги, знавшіе генеалогію множества арабскихъ племенъ и перечислявшіе, такъ сказать, по пальцамъ генеалогіи сотни родовъ. А между тѣмъ у насъ Погодинъ изумлялъ своихъ слушателей тѣмъ, что перечислялъ наизустъ дѣтей, дядей и двоюродныхъ сестеръ какихъ-нибудь двадцати удѣльныхъ князей. Въ виду такихъ вполнѣ достовѣрныхъ фактовъ никто, я надѣюсь, не почтетъ невѣроятнымъ, чтобы вся литература образованнаго народа могла сохраниться исключительно въ памяти ученыхъ, тѣмъ болѣе, что и по-нынѣ у насъ есть неграмотные крестьяне, которые могутъ рецитировать тысячи стиховъ нашей народной поэзіи и даже съ удерживаніемъ нѣкоторыхъ древнихъ грамматическихъ формъ.

Вмѣстѣ съ дальнѣйшимъ развитіемъ образованности въ народахъ развивалась двоякаго рода литературная дѣятельность: 1) въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ самостоятельное ученое обработываніе имѣющагося, частію устно переданнаго, частію уже записаннаго, литературнаго матеріала и 2) собираніе, оцѣниваніе, расположеніе и редактированіе его. Что касаетея перваго, то не слѣдуетъ себѣ представлять чего нибудь похожаго на подобные труды у насъ. Матеріалы, заимствованные изъ разныхъ сочиненій, не обработывались органически и не сливались въ органическое цѣлое. Эти разнообразные и часто весьма разнородные матеріалы только сшивались и склеивались кое-какъ. Подлинныя слова разныхъ подлинниковъ часто брались дословно и потомъ просто ставились рядомъ, не рѣдко даже безъ всякой связи. Разныя, часто противорѣчащія другъ другу, повѣствованія объ одномъ и томъ же событіи, различныя воззрѣнія, принадлежавшія различнымъ временамъ, разнящіяся между собою религіозныя и юридическія постановленія находили себѣ мѣсто другъ возлѣ друга. Противорѣчій и противоположностей не замѣчали. Авторъ подлинника, жившій за много вѣковъ, напримѣръ, говорилъ отъ себя въ первомъ лицѣ; онъ говорилъ о событіяхъ и порядкахъ своего времени: а такъ называемый ученый передѣлыватель нисколько не затруднялся сообщить текстъ этого подлинника дословно, какъ будто сказанное тѣмъ древнимъ авторомъ относилось всецѣло къ нему и было вполнѣ приложимо и къ его времени. Нерѣдко подобный трудъ такого передѣлывателя въ свою очередь подвергался такой же или подобной передѣлкѣ, а вслѣдъ за ней еще другимъ подобнымъ же, пока это сочиненіе наконецъ не оказалось до извѣстной мѣры въ окончательной редакціи. Мы говоримъ — до извѣстной мѣры, потому что языкъ, устарѣвшія грамматическія формы, равно какъ и отдѣльныя выраженія и позднѣе постоянно были измѣняемы безъ церемоній, и еще долгое время не стѣснялись даже на счетъ маленькихъ вставокъ и перестановокъ. Объ авторѣ такого сочиненія, объ авторѣ въ томъ значеніи, которое мы придаемъ этому слову, не можетъ быть рѣчи. То-же относится ко времени его составленія. Такая книга, наконецъ, вслѣдствіе странной своей исторіи, получала мозаикообразную форму, такъ что ея отдѣльныя составныя части легко могутъ быть отысканы и сопоставлены. Если притомъ еще удается опредѣлить бóльшую или меньшую древность отдѣльныхь составныхъ частей ея — чтó впрочемъ требуетъ большаго остроумія, критическаго такта и большой осторожности, — то въ одномъ такомъ памятникѣ мы находимъ картину развитія религіозныхъ, политическихъ и соціальныхъ порядковъ въ продолженіе цѣлаго ряда столѣтій жизни даннаго народа.

Что касается втораго вышеупомянутаго рода литературной дѣятельности, который состоялъ изъ оцѣнки, приведенія въ порядокъ и редактированія древнѣйшихъ литературныхъ произведеній, то и онъ нѣсколько своеобразенъ. Подобные труды древности также имѣютъ лишь внѣшнее сходство съ родственными имъ трудами нашего времени. Прежде всего не слѣдуетъ съ этими трудами связывать понятій строгой критики и новѣйшей систематичности. Представьте себѣ время, въ которое литературное образованіе въ соединеніи съ ученостію, правда, очень своеобразной и весьма не сходной съ нашей, довольно распространено въ народѣ, пользующемся древнею цивилизаціею; много набралось древнихъ литературныхъ матеріаловъ, относящихся къ разнымъ временамъ, но эти матеріалы разбросаны тамъ и сямъ, у разныхъ племенъ и въ разныхъ мѣстностяхъ. Затѣмъ ученымъ представляется задача: собрать и привести въ порядокъ эти, или только устно переданные или же частію уже записанные, разбросанные матеріалы, которые имѣли религіозный, философскій, историческій, легендарный, поэтическій или тому подобный характеръ. Образованные цари и меценаты часто покровительствовали такимъ предпріятіямъ, а иногда вліяли на нихъ, не всегда впрочемъ на пользу дѣла. Ученые же поступали вотъ какъ: они пріискивали тожественное, похожее и родственное, и затѣмъ связывали его поверхностно; они старались опредѣлить происхожденіе каждаго отрывка, причину вызвавшую его, обстоятельства, при которыхъ онъ былъ сочиненъ, — они старались по мѣрѣ силъ своихъ съ большимъ или меньшимъ успѣхомъ, — затѣмъ въ большинствѣ случаевъ каждый отрывокъ снабжали заглавіемъ и прологомъ, нерѣдко и эпилогомъ. При этомъ они по всей вѣроятности весьма рѣдко врали сознательно, но безсознательно весьма часто; ибо всѣ подобныя указанія этихъ ученыхъ собирателей основывались на болѣе или менѣе шаткихъ народныхъ преданіяхъ, на какихъ нибудь неопредѣленныхъ извѣстіяхъ, или просто на предположеніяхъ. И какимъ образомъ можно было знать, кому обязано своимъ происхожденіемъ данное сочиненіе, когда на дѣлѣ оно, собственно говоря, не имѣло автора и не относилось къ какому нибудь опредѣленному времени, а было произведеніемъ цѣлой эпохи? Но объ этомъ эти ученые собиратели и редакторы не имѣли никакого понятія! Что господствовавшія религіозныя воззрѣнія, что политическія и другія соображенія весьма часто имѣли рѣшительное вліяніе на допущеніе, опущеніе и измѣненіе имѣющагося матеріала, — это весьма вѣроятно и дѣйствительно нерѣдко случалось. Случалось также, что собранные кѣмъ нибудь литературные матеріалы были собираемы другимъ какимъ нибудь изслѣдователемъ въ другихъ мѣстностяхъ, у другихъ племенъ, и быть можетъ въ нѣсколько измѣненной формѣ. Подобные матеріалы, тожественные съ первыми по содержанію, но разнящіеся по формѣ, такой собиратель иногда расположилъ въ другомъ порядкѣ, по другимъ принципамъ, чѣмъ первый собиратель. О происхожденіи этихъ матеріаловъ, о причинахъ вызвавшихъ ихъ, онъ собиралъ другія извѣстія, чѣмъ его предшественникъ, и конечно приводитъ ихъ. Вслѣдствіе этого произошло нѣсколько сильно разнящихся другъ отъ друга рецензій одного сочиненія, при чемъ то въ той, то въ другой изъ нихъ разнородное сливалось, а однородное разрознивалось. Другіе ученые составляли другіе сборники, расположенные и обработанные обыкновенно по разнымъ принципамъ, смотря по личнымъ взглядамъ собирателя. Иногда, еще позднѣе, два, три и болѣе такихъ сборниковъ, составленныхъ по разнымъ принципамъ, изъ за сходнаго содержанія соединялись, т. е., ихъ не сливали въ одно органически цѣльное, а просто сшивали, при чемъ никто не обращалъ вниманія на то, что въ одномъ изъ сшитыхъ такимъ образомъ сборниковъ находится тоже, что и въ другомъ, иногда въ одинаковой формѣ, а иногда и въ совершенно измѣненномъ видѣ. Заключительныя слова отдѣльныхъ сборниковъ часто при этомъ оставались не тронутыми, не смотря на то, что они совершенно неумѣстны въ новомъ сборникѣ и часто лишены всякаго смысла на новомъ своемъ мѣстѣ.

Случалось также, что при какомъ нибудь политическомъ разгромѣ многіе живые представители литературы даннаго народа были убиты, и что рѣдкіе существовавшіе писанные экземпляры національной литературы были уничтожены, — всецѣло или по бóльшей части, — при разрушеніи городовъ. Когда же народъ впослѣдствіи поправлялся и собирался съ силами, когда онъ вновь достигалъ цвѣтущаго состоянія, на чтó иногда требовалось много вѣковъ, тогда опять начинали собирать различными путями скудные остатки древней литературы, остатки, которые относились къ весьма различнымъ временамъ. При этомъ играло главнѣйшую роль устное преданіе. Было совершенно невозможно знать съ достовѣрностію, кому принадлежали всѣ эти отрывки и къ какому времени они относились; но такъ какъ съ теченіемъ вѣковъ едва-ли не вся древность была забыта, за исключеніемъ быть можетъ имени какого нибудь знаменитѣйшаго мудреца, то этому мудрецу и приписывали все, что сохранилось. Различіе языка: противорѣчія, противоположности, въ отдѣльныхъ этихъ отрывкахъ проходили едва замѣченными, а когда нѣсколько позднѣе въ болѣе критическую и положительную эпоху ихъ отчасти стали замѣчать, тогда разные комментаторскіе фокусы съ успѣхомъ помогали горю. Подобные фокусы удивительно хорошо давались древнему міру. Не древнему, впрочемъ, исключительно: и нынѣ не разъ случается, что какой нибудь консервативный комментаторъ-фокусникъ ухитряется, объяснять самыя очевидныя противорѣчія и разрѣшать, на первый взглядъ удовлетворительно, самые рѣзкіе диссонансы. Въ подобной работѣ участвуютъ и предразсудки, и предвзятыя мнѣнія, иногда также большая ученость, но уже навѣрно тутъ ни при чемъ здравый смыслъ.

Въ набросанномъ здѣсь очеркѣ происхожденія, развитія и передачи восточныхъ литературъ я имѣлъ въ виду преимущественно Индію, Персію и переднюю Азію — послѣднюю только отчасти. Не вездѣ, конечно, все это происходило одинаковымъ образомъ: въ одной странѣ то происходило ранѣе, чтó въ другой позднѣе. Характеръ, наклонности и способности каждаго народа имѣли рѣшительное вліяніе на исправленіе и развитіе его литературы, и между прочимъ и на то, какая отрасль ея должна была пользоваться его особеннымъ вниманіемъ. Поэзія едва ли не вездѣ составляетъ начало всякой литературы; но поэзія у разныхъ народовъ носила различный характеръ. У одного народа она была лирической, у другаго эпической, у третьяго дидактической, у другихъ, наконецъ, исторической, или — вѣрнѣе — легендарной. Часто она съ самаго начала имѣла религіозный характеръ, еще чаще ей въ позднѣйшее время придавали таковой — основательно ли, или неосновательно. Дальнѣйшій ходъ литературной дѣятельности представляется еще болѣе разнообразнымъ у разныхъ народовъ. Одинъ народъ еще очень рано сталъ заниматься грамматическими и филологическими изслѣдованіями, а другой лишь очень поздно сталъ обращать вниманіе на нихъ, или даже совершенно пренебрегалъ ими, занимавшись вмѣсто того преимущественно реальной стороной содержанія древней литературы.

Здѣсь, впрочемъ, мы должны замѣтить, — и просимъ благосклоннаго читателя обратить особенное вниманіе на это, — что не со всѣми отраслами литературы обращались описаннымъ выше образомъ; мы очень хорошо знаемъ, что къ религіознымъ сочиненіямъ, коль скоро ихъ признали за таковыя, а по этому и за священныя, относились гораздо тщательнѣе и осторожнѣе, чѣмъ къ обыкновеннымъ, свѣтскимъ. Правда, что въ древнемъ мірѣ понятія о религіозной и свѣтской литературахъ не были различаемы столь строго, какъ у насъ, такъ какъ и сочиненія объ астрономіи, медицинѣ, межевомъ искусствѣ и тому подобныхъ по нашимъ понятіямъ чисто свѣтскихъ наукахъ, приписывались богамъ; мало того, нерѣдко книга весьма свѣтскаго содержанія объявлялась священной по причинѣ ея древности, или по причинѣ мнимаго, скрытаго религіознаго смысла ея. Но тѣмъ не менѣе въ литературахъ древнихъ народовъ существовали различныя степени священности для подобныхъ сочиненій. Были книги священнѣйшія, каждое слово и каждая буква которыхъ и произношеніе ихъ еще въ очень древнія времена передавались изъ рода въ родъ съ великою осторожностію и точностію. Рядомъ съ ними были книги менѣе священныя, но все-таки считавшіяся за вдохновенныя, какъ, напримѣръ, кальпа-сутра и сраута-сутра, которыя передавались также тщательно, но далеко не съ тою осторожностію и точностію, какъ первыя. Къ другимъ, еще менѣе священнымъ, относились еще съ меньшей точностію и тщательностію. Съ вполнѣ свѣтскими, наконецъ, обращались безъ всякихъ церемоній. Мы здѣсь, впрочемъ, должны замѣтить, что нѣкоторыя изъ самыхъ священнѣйшихъ книгъ первовачально, какъ было сказано выше, не считались за таковыя, и что даже еще долго послѣ приданія имъ этого характера — всѣ заботы имѣли цѣлію лишь точную передачу содержанія, отнюдь не слова, а тѣмъ менѣе буквы ихъ. Точное удержаніе первоначальныхъ словъ, или даже мнимой первоначальной орѳографіи, относится къ сравнительно новому времени, которое затѣмъ въ невиннѣйшихъ вещахъ, происходившихъ въ древнѣйшія времена отъ произвола переписчиковъ, подозрѣвало глубокія тайны и не мало мучилось съ открываніемъ ихъ.

Въ заключеніе мы считаемъ нужнымъ заявить, что вышесдѣланное изображеніе происхожденія, развитія и передачи восточныхъ литературъ, неприложимо къ древней еврейской литературѣ. Наша цѣль не есть изслѣдованіе происхожденія и состава этой литературы. Мы хотимъ здѣсь говорить только о судьбахъ уже готовыхъ текстовъ. Но мы предпослали это изображеніе съ тою цѣлію, чтобы въ общихъ чертахъ ознакомить читателя съ ходомъ литературнаго развитія у не-евреевъ; такъ какъ кое-что изъ происходившаго тамъ, какъ мы нѣсколько ниже увидимъ, имѣло мѣсто и тутъ.

Примѣчанія[править]

  1. Я очень хорошо знаю, что высказываемый здѣсь взглядъ на происхожденіе и передачу гомеровыхъ и гезіодовыхъ пѣсенъ оспаривается многими филологами. Но эти классическіе филологи, во вредъ себѣ, слишкомъ мало обращали вниманія на другія литературы и поэтому не знаютъ, какимъ образомъ производились литературные продукты этого рода у многихъ другихъ народовъ и какъ они передавались. Они вслѣдствіе этого часто считали невозможнымъ то, чтó безъ всякаго сомнѣнія часто происходило у другихъ народовъ, и чтó частью происходитъ и по-нынѣ. Въ концѣ концовъ вѣдь совершенно естественно предположить, что въ безлитературную эпоху, когда въ добавокъ умѣнье читать и писать принадлежало къ едва извѣстнымъ, и во всякомъ случаѣ весьма рѣдко примѣняемымъ искусствамъ, что въ такую эпоху, говоримъ мы, пѣсни въ родѣ гомеровыхъ слагались и передавались такимъ же точно образомъ, какъ и подобныя же имъ произведенія у другихъ народовъ, которые стояли приблизительно на той же степени образованія, что и греки IX-го и X-го в. до Р. Хр.