Карнавал (Дорошевич)

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Карнавал
автор Влас Михайлович Дорошевич
Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том V. По Европе. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 114.

Целый город дурачится.

По улицам маски, домино, пьеро, коломбины, арлекины.

В воздухе град белых алебастровых конфетти.

На главной площади Massena[1], под шутовской триумфальной аркой, колоссальная фигура Карнавала.

Добавьте к этому тепло, весну, голубое небо, яркое солнце, пальмы, цветы.

Какой контраст после кислого Петербурга или нахмурившейся Москвы.

Карнавал не привился к нашей жизни.

Ещё Пётр хотел ввести веселье административным порядком.

— С такого-то по такое-то число быть всем весёлым.

Но из всех реформ эта не удалась больше других.

Даже в административном порядке мы оказались народом невесёлым.

Итак, над целым городом — весёлая власть Карнавала XXXI.

Не знаю, может быть, это потому, что немцы наводнили Ривьеру. Но только и Карнавал онемечился.

Карнавал XXXI держит в руке бокал шампанского. Но лицо у него немца, до краёв налитого пивом. Настоящие швабские усы.

Карнавал представляет собой довольного, сытого, раскормленного буржуя. Самодовольное, сияющее самодовольством, плоское пошлое лицо.

У него, прямо обожравшийся вид.

Он глядит с высоты, торжествующий, наглый.

— Вот по чьей дудке вы нынче пляшете!

Арлекин, на котором он едет верхом, превосходен.

Положительно, это произведение недюжинного художника.

Длинному, узкому лицу Арлекина он придал что-то дьявольское.

Арлекин смеётся зло, умно, презрительно и с какой-то жалостью, прищурив умные глаза, смотрит на беснующуюся, пляшущую, кувыркающуюся толпу.

При виде этой смеющейся морды мне вспомнился один из сонетов Бутурлина:

…«Как ты жизнь и людей глубоко презирал,
Арлекино, мой друг!»

Он смотрит так на дурачащихся кругом, пёстрой толпой заполнивших всю площадь людей, — словно видит сквозь маски.

Кругом вертлявые паяцы, беснующиеся коломбины, прыгающие пьеро, а он видит петербургских средних лет чиновников, английских мистрисс с лошадиными зубами и фабрикантов усовершенствованных подтяжек.

Вот летят, пляшут под звуки «il grandira[2]» из «Птичек певчих», — два клоуна, паяц, какая-то резвушка — домино.

Они заметили вертящегося на одной ноге пьеро.

Окружили.

Белая пыль столбом.

Град confetti[3].

Пьеро завертелся, завизжал, как поросёнок. Зацепил жестяным совочком confetti[3], ловко запустил их прямо в рот хохочущему домино.

— Счастливые дети юга, солнца, весны! — думаете вы.

Резвушка-домино взвизгнуло:

Shocking[4]!

Но и с ловкого пьеро слетела маска.

Перед вами красное жирное лицо с напомаженными усами вверх. Словно двумя штопорами он хочет выколоть себе глаза.

Град confetti[3] посыпался на него с особой силой.

Кругом крики, хохот, визг.

Он закрыл толстыми красными пальцами жирное, красное лицо:

Ah! Meine Herren…[5]

Арлекин смотрит на него прищуренными глазами, со злой улыбкой на тонких губах:

— Пари, что это фабрикант усовершенствованных подтяжек?

Они являются сюда, чтобы играть «в детей».

Если вы вырветесь на минуту из этого вихря confetti[3] и подниметесь передохнуть на балкон casino[6], — вид перед вами необыкновенный.

Вместо площади — разноцветное, пёстрое море, которое волнуется, кипит, шумит, ревёт.

Водоворотом кружатся синие, жёлтые, красные, зелёные костюмы.

Среди этих водоворотов медленно движутся процессии.

Вот на гигантском омаре едет madame[7] Карнавал с моноклем и наглым взглядом кокотки.

Взвился в воздух колоссальный осёл, и двое колоссальных крестьян с глупейшими, испуганными лицами беспомощно машут в воздухе руками.

Проезжает колоссальная римская триумфальная арка. Курятся жертвенники перед статуями богов. Жрецы, матроны, сами статуи богов на пьедестале пляшут канкан.

Качается на огромных качелях колосс-Гулливер с лилипутами детьми.

Лилипуты его все перевешивают.

Гулливер рыжий.

— Вот англичанин и буры! — кричит кто-то.

Между кулаками с огромными головами драка.

Карикатурный полицейский заглянул в несгораемый шкаф.

В шкафу оказался «lanin[8]».

Тереза Эмбер налетела на полицейского, ударила его по затылку:

— Не любопытствуй!

И между огромным Фредериком Эмбер, целой Эйфелевой башней — Евой Эмбер, Терезой и партией колоссов-полицейских затевается драка.

— Браво, Тереза! — кричат кругом.

— Положительно она приобретает всеобщие симпатии.

Полицейские смяты, подхватывают товарища, у которого болтаются руки и ноги, и отступают.

Тереза захлопывает несгораемый шкаф и победоносно командует:

— Вперёд!

Жест такой, словно:

— Правда в ходу, и ничто не может её остановить!

Ураган восторженных криков. «Семья» засыпана confetti[3].

А кругом пляшет, крутится, вертится в дыму белой пыли, вихре confetti[3] пёстрая, разноцветная толпа, но всё это иностранцы, в лучшем случае, парижские буржуа, играющие «в детей».

Сами «дети юга», — Ницца, — стоят в стороне от всего этого празднества, хмуро, мрачно и озлобленно.

Франция становится плохим местом для веселья. Ницца — в особенности.

С каждым годом наплыв иностранцев, едущих во Францию повеселиться, всё растёт и растёт. В Европе нет приказчика, который не мечтал бы побывать в Париже.

Это целый поток «маленьких буржуйчиков», в котором тонет Франция.

А из десяти иностранцев, едущих во Францию, если не восемь, то девять имеют главным образом в виду ознакомиться с «лёгкостью тамошних нравов».

Спрос на «дешёвые сорта кокоток», как деловито говорят французы, возрос чрезвычайно.

Трудно представить себе, какое колоссальное число молодых девушек поглощает ежегодно этот «спрос» со стороны иностранцев.

Девицы, в свою очередь, плодят сутенёров. А сутенёры бесчинствуют, дерутся, устраивают скандалы, избирая своими жертвами главным образом иностранцев.

Так и идёт всё кругом.

Иностранцам приходится накалываться на шипы, срывая «бутоны».

В Париже хозяйки мастерских и магазинов перестали жаловаться на разврат среди мастериц и учениц.

Даже напротив.

Они находят:

— Молодая девушка, которая имеет посторонние заработки, украшает магазин. Она лучше одевается, а за ужинами в отдельных кабинетах они приобретают шик и отпечаток элегантности. Они приучаются обращаться с людьми.

Но Ницца, куда налетает стая парижских кокоток, стоном стонет от этого нашествия.

Меня заинтересовал этот необыкновенный, небывалый, невиданный наплыв сутенёров в Ницце.

Сутенёры — хозяева улицы.

Они ходят толпами. Они на каждом шагу.

И все самый юный народ, почти мальчики, 15—16—17 лет.

Я пользовался ранними часами, когда мало покупателей, чтоб зайти в маленький магазин, к ремесленнику, что-нибудь купить и разговориться на интересовавшую меня тему.

Вся ремесленная Ницца волком воет.

— Нет никакой возможности! Что делает с нашим городом эта саранча! Верите ли, нет возможности иметь ученика, подмастерье! Они все помешаны на том, чтоб поступить на содержание к какой-нибудь твари! Нет молодого мастерового, который не бежал бы в сутенёры!

— Я переменил трёх подмастерьев в течение месяца!

— Я четырёх!

— Я остался без учеников. Все на улице. Все пошли в сутенёры.

Добрые люди забывают только прибавить, при каких условиях у них живут и воспитываются эти ученики, так охотно меняющие «честный кусок хлеба» на позорную профессию.

Как бы то ни было, но сутенёры в Ницце — хозяева положения.

В отелях вас предупреждают:

— Вечер. Возьмите извозчика. Теперь не безопасно ходить одному.

— Идти вечером с дамой?! Да избави вас Бог!

И это по самым центральным улицам.

В газетах только и читаешь:

— Банда каких-то молодых бродяг выбила глаз прохожему такому-то.

— В полицию доставлен раненый в бок ножом. Он сказал, что получил удар в ссоре с такими же, как он, не имеющими определённой профессии юношами.

На главной улице Ниццы, на avenue de la Gare[9], вовсе не редкость услыхать вечером вопли, крики.

— Что случилось?

Толпа сутенёров бьёт в чём-то провинившуюся перед ними несчастную кокотку.

И это на глазах у целой толпы.

— Кому же охота с ними связываться и получить нож в бок?

Сутенёры положительно терроризируют публику.

Кражи и грабежи увеличились невероятно. И всё это с чисто сутенёрскою наглостью.

Стали воровать даже в первоклассных отелях, обыкновенно хорошо охраняемых. То на днях у какой-то испанской маркизы стащили на 50,000 франков драгоценностей и на 200 тысяч франков ценных бумаг.

А то избили и ограбили в 8 часов вечера на главном центральном бульваре какого-то иностранца.

Англичане и американцы подняли уже шум в своих газетах.

«New York Herald»[10], в своём парижском издании, и «Daily News»[11] напечатали статьи о том, что:

— В Ницце становится невозможно жить!

Англичане и американцы! Самые «доходные гости»! Когда жалуются на что-нибудь англичане и американцы, — на их жалобы нельзя не обратить внимания. Сейчас начнут бойкотировать!

И ниццские газеты, как они ни распинаются за «наш прекрасный город», принуждены были напечатать:

— К сожалению, сообщённое приходится подтвердить… Конечно, наша полиция великолепна!.. Но качество не заменяет количества… Полиции у нас оказывается мало…

Добавьте к этому всё увеличивающееся и увеличивающееся недовольство среди коренных обитателей Ниццы.

— Чёрт возьми! Что же мы выигрываем от всего этого шума и гама, который поднимают в нашем городе? Приезжают из Парижа содержатели гостиниц, модистки, из Лондона портные. Приезжает из Парижа прислуга, из Парижа мастера. Обирают все деньги, какие тратят здесь иностранцы, и уезжают домой. Нам-то от этого что?

Не надо забывать, что мы находимся в стране, где всё ценится с одной точки зрения:

— Насколько это заставляет двигаться коммерцию?

Растёт недовольство и иностранцами.

Особенно взбешено оно немцами, появившимися в необычайном количестве:

— Что ж это за иностранец пошёл? Разве мы к такому иностранцу привыкли? Едет во втором классе! Останавливается в отеле второго разбора! Ест, пьёт в пансионе! Всё привозит с собой! Ничего не заказывает! Ничего не покупает! Разве прежде такие иностранцы были?! Ни обедов не дают! Ни завтраков со знакомыми не устраивают! В омнибусах ездят!

Один парикмахер с ужасом говорил мне:

— Бреются сами!!!

Так что я должен был его умолять:

— Ради Бога! Вы меня зарежете от ужаса! Ведь я же бреюсь не сам! За что?!

И это презрение к иностранцам «за плохое качество» показывается на каждом шагу.

Презрение лавочников к «плохим покупателям».

Озлобление общее.

И озлобление самое сильное потому, что оно на экономической подкладке.

Вот среди какой атмосферы приходится «веселиться» иностранцам, приезжающим сюда играть «в детей».

На первой же bataille des fleurs[12] банды сутенёров, выстроившись рядами, накидывались на ехавшие к «месту сражения» экипажи, обрывали с них цветы, ругали сидевших в колясках, вскакивали на подножки.

Произошло несколько побоищ.

Во время batailles des confetti[13] сутенёры в своих типичных каскетках шныряли среди масок и запускали прямо камнями.

И, наконец, на второй bataille des fleurs[12] какой-то извозчик, в ответ на случайно попавший в него букетик цветов, запустил в трибуны «ключом», которым отвинчивают гайки у колёс.

«Ключ» попал в какого-то мэра, приехавшего с севера Франции на юг повеселиться. И разбил мэру физиономию.

Извозчик, оказывается, был «вообще зол».

— Малы заработки. Дёшево нанялся!

А букет фиалок, неловко брошенный весёлым мэром, привёл его в полное экономическое остервенение.

Что за проклятое время!

Нынче ни шагу без экономических вопросов.

С экономическими вопросами приходится встречаться даже на bataille des fleurs[12].

Вы кидаете букет фиалок, а вам в ответ летит «экономический вопрос».

И бедный мэр с разбитым экономическим ключом лицом должен был думать:

— А экономическое положение, чёрт возьми, вовсе не так блестяще, как объявляется об этом с министерской скамьи! В воздухе стали летать ключи.

И вот это веселье иностранцев среди озлобленного города кончилось.

На площади префектуры вспыхнули костры бенгальского огня. Загремела артиллерия. С треском лопнули в воздухе сотни ракет, — полог из разноцветных искр навис над площадью. Тысячи римских свечей осыпали фигуру Карнавала XXXI.

«Весёлый властитель» вспыхнул огромным костром.

Маски, домино, паяцы, коломбины, схватившись за руки, в последний раз с криками, с песнями закружились вокруг пылавшего Карнавала.

И, право, было что-то даже грустное, меланхолическое в этой традиционной церемонии сожжения Карнавала.

Карнавал умирал с тем же самодовольным лицом.

А из столба пламени долго-долго ещё смотрел на беснующуюся толпу с презрительной улыбкой на тонких губах Арлекин,

Но пламя лизнуло и его по морде и стёрло улыбку.

Карнавал был кончен.

Примечания[править]

  1. фр. Massena — площадь в Ницце.
  2. фр. il grandira — он вырастет
  3. а б в г д е фр. конфетти
  4. англ. Шокирующе
  5. нем. Ah! Meine Herren… — Ах! Господа…
  6. итал. казино
  7. фр. мадам
  8. фр.
  9. фр.
  10. англ. «Нью-Йорк геральд», газета
  11. англ. «Дейли ньюс», газета
  12. а б в фр.
  13. фр.