Жуковский, Батюшков и Пушкин предо мною!
Я всем им не даю ни малого покою:
Послушав одного, клоню к другому слух;
Равно их сладкий глас мой восхищает дух.
Различны лиры их, но все три друга Фива:
Сверкает ярко в них свет гения счастлива
Не мните, чтобы я к сухимъ педантам темъ прилег,
Кого бесвкусья бог к злоречию обрек,
В порывах смелых кто зрит дерзкое стремленье,
Кому блеск новый — мрак, восторги — ослепленье.
Ни лести, ни зависти язык не знает мой:
С душею младости пленяюсь я красой.
Недавно я смотрел свои забавы давни:
Сличал с их песнями стихи мои сусальны.
О, слабость юных лет всё отдавать в печать!
О, как желал бы я всё пламени предать!
Когда бы мог собрать всё в безобразну кучу
И на неё навесть зоилов грозну тучу!
Примечания
↑Е. Колбасинъ Иванъ Ивановичъ Мартыновъ, переводчикъ "Греческихъ Классиковъ".
Литературные дѣятели прежняго времени. САНКТПЕТЕРБУРГЪ Изданіе книжнаго магазина А. И. Давыдова. 1859. Стихи эти цитируются со следующим предисловием: «онъ скоро сошелъ съ литературнаго поприща, но вовсе не какъ человѣкъ ожесточенный, не какъ литературный мизантропъ, сурово и недовѣрчиво глядящій на новые авторитеты и славы. Напротивъ, и въ послѣдніе годы своей жизни онъ оставался все тѣмъ же бодрымъ и трудолюбивымъ, тѣмъ же любящимъ и сочувствующимъ всему хорошему, такъ же былъ чуждъ праздности и апатіи, какъ и въ лучшіе, цвѣтущіе свои годы, несмотря на то, что много испыталъ и много потрудился на своемъ вѣку. Онъ въ этомъ отношеніи рѣдкое исключеніе изъ кружка тѣхъ старыхъ писателей и ученыхъ, для которыхъ все новое казалось ересью и недостойнымъ никакого вниманія, которые, воспитавшись на старомъ классицизмѣ, съ негодованіемъ смотрѣли на новый романтизмъ Жуковскаго, а на Пушкина, послѣ его „Руслана и Людмилы“, глядѣли какъ на дерзкаго шалуна, не уважающаго искусства. Мартыновъ не походилъ на этихъ любителей роднаго слова, какъ они себя величали; его натура была слишкомъ богатая и жизненная, чтобъ могла остановиться на одной точкѣ замерзанія. Въ доказательство, какъ онъ все живо чувствовалъ и какъ чуждъ былъ всякаго самолюбія, приводимъ слѣдующее его стихотвореніе:
О ЖУКОВСКОМЪ, БАТЮШКОВѢ и А. ПУШКИНѢ.
Приведенные стихи показываютъ слишкомъ ясно, какъ строго смотрѣлъ Мартыновъ на свои прежнія стихотворныя упражненія и какъ цѣнилъ нашихъ лучшихъ поэтовъ. Онъ вообще не придавалъ никакого значенія своимъ стихамъ: охотно говорилъ о стихахъ Жуковскаго и Пушкина, начинавшаго тогда только что прославляться, и не любилъ, когда рѣчь заводили о его собственной музѣ. Въ послѣднее время онъ ничего не печаталъ изъ своихъ стиховъ, никому ихъ не читалъ; но, по своей поэтической натурѣ, онъ не могъ не писать стиховъ. Въ оставшихся тетрадяхъ его мы нашли много оригинальныхъ его стихотвореній, подражаній и переводовъ изъ Петрарки, Аріосто, Фосса, Гёте, Жанъ-Поля Рихтера, изъ Горація, Ѳеокрита, Вальтеръ-Скотта, даже изъ Байрона, — однимъ словомъ, изъ всего, что только поразило его силой или граціей, глубокой мыслью или типическимъ представленіемъ какого либо дѣйствующаго лица.»
