Приезжий Сельдяев (Аверченко)/ДО
| ← Кустарная работа | Пріѣзжій Сельдяевъ | Необыкновенный человек → |
| Изъ сборника «Чудеса въ рѣшетѣ». Опубл.: 1915. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чудеса въ рѣшетѣ. Изданіе журнала "Новый сатириконъ", 1915. — az.lib.ru |
Я прислушался… Изъ передней донесся голосъ моей горничной:
— Баринъ дома, но очень занятъ.
Другой голосъ привѣтливо согласился.
— Ага… Такъ, такъ. Это хорошо. Ну, пусть себѣ занимается. Я мѣшать не буду. Доложите, что я хочу его видѣть…
— Да баринъ занятъ. Пишетъ.
— Ну, вотъ и хорошо. Навѣрное, какую-нибудь забавную вещь пишетъ. Скажите, что я хочу его видѣть…
— Баринъ сказалъ, что его отрывать нельзя.
— Да я и не оторву. Ей Богу. Только десять минутъ. Желаетъ, молъ, видѣть его Сельдяевъ. Онъ меня приметъ.
— А они сказали, что никого не будутъ принимать,
— Ну да. Вообще. А я Сельдяевъ.
Голосъ у него былъ кроткій, убѣдительный, какъ у человѣка, который погрязъ съ головой въ разныхъ деликатностяхъ.
— Не знаю ужъ, какъ и быть.
— Вы только скажите ему, что я изъ провинціи.
Этого онъ могъ бы и не говорить. Весь предыдущій разговоръ достаточно убѣдилъ меня въ этомъ. Я съ силой бросилъ перо на письменный столъ, вскочилъ, выбѣжалъ въ переднюю и, заложивъ руки
— Что?
— Мамочка! — закричалъ онъ, умиленный. — Не узнаетъ! Вотъ смѣхи-то… Сельдяева не узналъ. Да какая же жизнь послѣ этого… Дайте-ка я перво-наперво васъ облобызаю.
Онъ привлекъ меня къ себѣ, a горничная въ это время стаскивала съ его плечъ шубу. Вышло такъ, что мы спутались въ одинъ странный комокъ, состоящій изъ горничной, Сельдяева, шубы его и меня.
— Простите, не узнаю, — пролепеталъ я, прижимая Сельдяева къ сердцу.
— Сельдяева-то? Помните, вы въ Армавирѣ у насъ читали лекцію, a я зашелъ привѣтствовать васъ отъ имени армавирскаго общества любителей таксомоторной ѣзды. Еще послѣ мы съ Гугенбергомъ и Чухалинымъ васъ на таксомоторѣ возили, городъ показывали. Кстати, знаете, Чихалинъ-то… Кинематографъ открываетъ въ Армавирѣ.
— Что вы говорите! — деликатно поразился я. — Это неслыханно! Кто бы могъ подумать… Эхъ, Чихалинъ, Чихалинъ… Не выдержала русская душа окружающей безпросвѣтной мглы… Садитесь.
— Сяду. Я вѣдь вамъ мѣшать не буду. У меня только одна просьба: покажите мнѣ вашъ Петроградъ.
Я поглядѣлъ на Сельдяева; взглянулъ на неоконченную рукопись. Первый, все равно, не отстанетъ; вторую, все равно, окончить не удастся.
— Пойдемъ, — сказалъ я.
— А работа? Вы не безпокойтесь, пишите. Я минуточекъ пять подождать могу.
— Что вы! Тутъ работы часа на два.
— Ну, тогда, конечно, бросьте. Хе-хе… Сельдяевы не каждый день въ Петроградъ пріѣзжаютъ. Вѣрно?
— Пойдемъ.
Мы одѣлись и вышли.
— Вотъ это Невскій проспектъ, — сказалъ я пріостановившись, чтобы полюбоваться на его ошеломленное лицо.
Однако, лицо его было спокойно, какъ морской заливъ въ тихое лѣтнее воскресенье.
— Невскій?.. Такъ, такъ. Далеко тянется?
— Верстъ десять!
Я опять искоса взглянулъ на него.
— Десять? Такъ. Но это въ обѣ стороны?
„Нѣтъ, — подумалъ я, — улицей его не удивишь. А что ты, голубчикъ, запоешь, когда увидишь Казанскій соборъ?!.“.
— Это вотъ Казанскій соборъ. Каково, а? Хотите внутрь зайти?
— Нѣтъ, зачѣмъ же, — пожалъ онъ плечами. — Соборъ какъ соборъ.
— Ну, не скажите… Колонны-то все таки… Видали, какія?
— Да, сѣрыя. Сто штукъ будетъ?
— Что вы, — сказалъ я, и хотѣлъ добавить: „меньше“ но потомъ рѣшилъ ошеломить его.
— Больше! Около трехсотъ.
— Съ каждой стороны или въ общемъ?
Я рѣзко повернулся:
— Пойдемъ.
Желаніе поразить этого человѣка пропало во мнѣ. Я вяло водилъ его за руку и не менѣе вяло указывалъ вялымъ пальцемъ:
— Исаакіевскій соборъ. Полтораста милліоновъ обошелся.
Сельдяевъ значительно поджималъ губы и, поднявъ одну бровь, спрашивалъ:
— Съ землей или безъ земли?
— А это вотъ Нева. Видите?
Онъ перегнулся черезъ перила и сталъ разсматривать рѣку такъ, будто бы хотѣлъ разглядѣть какое-то насѣкомое, ползущее внизу.
— Это вотъ Нева и есть?
— Нева. Кажется, что не широка, a на самомъ дѣлѣ обманъ зрѣнія: пять верстъ!
Никакого изумленія не отпечатлѣлось на его лицѣ.
— Ну, вода-то здѣсь, говорятъ, ядовитая, — задумчиво опершись о перила, промямлилъ онъ.
— Вода? Страшно ядовитая. На одинъ кубическій сантиметръ воды четыре милліарда бактерій. Ежели нападутъ всѣ вмѣстѣ, человѣка растерзать могутъ.
— Такъ, такъ. А эта штучка тамъ торчитъ — что это такое?
— Гдѣ?
— Вотъ эта. Кривая какая-то.
— Это — Троицкій мостъ! (Мы стояли отъ него въ ста шагахъ). Хорошая „штучка“!.. Одна постройка обошлась полтораста милл… (все равно!) милліардовъ.
— Все-таки, онъ металлическій?
— А вы какой же хотѣли?
— Да нѣтъ, я такъ. Мнѣ все равно. Металлическій такъ металлическій.
Я призадумался.
— Когда кессоны устанавливали, — около трехъ тысячъ народу погибло. Это былъ единственный разъ, когда онъ измѣнилъ себѣ, замѣтивъ:
— Ну, на такой большой мостъ неудивительно, — что столько народу пошло.
Я сразу погасъ, потухъ, обезсилѣлъ и побрелъ, еле перебирая ногами и неохотно влача Сельдяева за руку.
Были впереди еще — музеи, памятники, вся красота и мощь Петрограда. Но — что это все Сельдяеву? Я рѣшилъ не церемониться съ нимъ.
Мы шли по какой-то неизвѣстной мнѣ узкой улицѣ; я указалъ на сѣрый двухэтажный домъ и значительно сказалъ:
— Самый знаменитый домъ въ Петроградѣ
— А что?
— Здѣсь Пушкинъ написалъ своего „Евгенія Онѣгина“.
— Пушкинъ? — переспросилъ Сельдяевъ. — Александръ Сергѣевичъ?
— Да.
— Онъ тутъ что же… всегда жилъ или такъ только… Для „Онѣгина“ поселился?
— Спеціально для „Онѣгина“. Заплатилъ за квартиру двадцать тысячъ.
Печать холоднаго равнодушія лежала на каменномъ лицѣ Сельдяева.
— Вы что же думаете, — сурово спросилъ я — Что прежнія 20 тысячъ все равно, что теперешнія? Теперь это нужно считать въ 50 тысячъ!
— Гм… да! А онъ за „Онѣгина“-то много получилъ?
Я бухнулъ:
— Около трехсотъ тысячъ.
— Ну, тогда, значитъ, — разсудительно замѣтилъ Сельдяевъ, — ему можно было за квартиру такія деньги платить.
Мы, молча зашагали дальше.
— А вотъ этотъ домъ — видите? Тутъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ произошла страшная драма: одинъ молодой человѣкъ вырѣзалъ обитателей четырехъ квартиръ.
— Это сколько-жъ народу?
— Да около такъ… пятидесяти человѣкъ.
Онъ осмотрѣлъ фасадъ и спросилъ:
— Въ одинъ день?
— А то какъ же?
— Этакъ, пожалуй, и не успѣешь, если безъ помощниковъ. За что же онъ ихъ?
— Изъ мести. Они съѣли его любимую невѣсту.
Сельдяевъ качнулъ головой.
— Людоѣды, что ли?
— Нѣтъ!! — отрѣзалъ я, дрожа отъ негодованія. — Это былъ такой клубъ, гдѣ ради забавы каждый день ѣли по человѣку. И полиція молчала, потому что ей платили около трехъ милліоновъ въ годъ.
— Рублей?
— Нѣтъ, фунтовъ стерлинговъ!!! Въ фунтѣ — 9 рублей 60 копѣекъ.
— Англійскіе фунты?
— Да! Да!
Онъ улыбнулся краешкомъ рта.
— Гмъ! Просвѣщенные мореплаватели…
— Стойте! Вотъ домъ, который васъ позабавитъ. Здѣсь помѣщается питомникъ полицейскихъ собакъ. Есть тутъ одна собака Фрицъ, которая не только разыскиваетъ преступниковъ, но и допрашиваетъ ихъ.
— Овчарка? — спросилъ онъ, оглядѣвъ фасадъ.
— Чортъ ее знаетъ!! Недавно захожу я сюда, a она сидитъ за столомъ и спрашиваетъ какого-то парня:
„Какъ же вы говорите, что были въ тотъ вечеръ на Выборгской сторонѣ, когда я нашла ваши слѣды на лѣстницѣ дома Гороховой улицы?“ Такъ парень на колѣни. „Ваше высокородіе! Не велите казнить, велите слово молвить!.. Такъ точно, повинюсь передъ вами“.
— Да, да. — сказалъ Сельдяевъ, шумно вздыхая. — Читалъ и я, что гдѣ-то въ циркѣ показывали собаку, которая разговариваетъ; потомъ кошку… тоже. Показывали… которая разговариваетъ…
Я погасилъ искорку ненависти, мелькнувшую у меня въ глазахъ, и сказать, хлопнувъ его по плечу:
— Такъ слушайте, что же дальше! Собака, значить, къ нему: „А такъ, ты сознаешься?!“ — Такъ точно. Только вотъ что, ваше высокородіе; такъ какъ говоримъ мы глазъ-на-глазъ, то раздѣлимся по совѣсти. Я вамъ брилліантовыя сережки отдамъ, что укралъ, a вы меня отпустите…» И кладетъ передъ ней серьги. Собака только плечами пожала: «куда мнѣ онѣ… Вѣдь всѣмъ ювелирамъ примѣты и описаніе сережекъ разосланы. Попадусь еще… Есть у тебя рублей пятьдесятъ наличными — такъ дай. Тогда чортъ съ тобой, иди куда хочешь». — «Тридцать пять есть!» — «Ну, ладно, давай, да сережки то не здѣсь сбывай, a гдѣ-нибудь въ Берлинѣ или Дрезденѣ!» Опустила деньги въ карманъ да прочь со стола.
Сельдяевъ выслушалъ меня, и въ глазахъ его мелькнула тѣнь интереса къ моему разсказу.
— Да откуда жъ у нея карманъ?
— Карманъ сюртука. Онѣ вѣдь одѣваются въ форменные сюртуки. Шашка. Сапоги. Свистокъ. Жалованье 11 рублей съ полтиной.
Но Сельдяевъ снова погасъ. Взялъ меня подъ руку и спросилъ:
— Ну, a что тутъ у васъ, вообще, въ Петроградѣ интереснаго?
— Вы лучше разскажите, что у васъ слышно въ Армавирѣ?
Онъ остановился, обернулся ко мнѣ, и лицо его сразу оживилось.
— Да вѣдь я вамъ и забылъ сказать: вотъ будете поражены… Ерыгина помните?
— Не помню.
— Ну, какъ же. Такъ можете представить, этотъ Ерыгинъ рѣшилъ ѣхать въ Сибирь! Нашелъ въ Иркутскѣ магазинъ, который ему передали на выгодныхъ условіяхъ — и переѣзжать туда… Не чудакъ ли?.. Что вы на это скажете? !
И онъ залился закатистымъ смѣхомъ.
— Господи Іисусе! Кто бы могъ подумать! — воскликнулъ я и вслѣдъ за нимъ залился смѣхомъ.
Какъ это часто бываетъ, смѣялись мы по разнымъ поводамъ.