Я сидѣлъ у Красавиныхъ. Горничная пришла и сказала:
— Васъ къ телефону просятъ. Я удивился.
— Меня? Это ошибка. Кто меня можетъ просить, если я никому не говорилъ, что буду здѣсь!
— Не знаю-съ.
Я вышелъ въ переднюю, снялъ телефонную трубку и съ любопытствомъ приложилъ ее къ уху.
— Алло! Кто говорить?
— Это я, Чебаковъ. Послушай, мы сейчасъ въ «Альгамбрѣ» и ждемъ тебя. Пріѣзжай. Я отвѣчалъ:
— Во-первыхъ, пріѣхать я не могу, такъ какъ долженъ возвратиться домой; дома никого нѣтъ, и даже прислуга отпущена въ больницу; а, во-вторыхъ — кто тебѣ могъ сказать, что я сейчасъ у Красавиныхъ?
— Врешь, врешь! Какъ же такъ у тебя дома никого нѣтъ, когда изъ дому мнѣ и отвѣтили по телефону, что ты здѣсь.
— Не знаю! Можетъ быть, я сошелъ съ ума, или ты меня мистифицируешь… Квартира заперта на ключъ, и ключъ у меня въ карманѣ. Кто съ тобой говорилъ?
— Понятія не имѣю. Какой-то незнакомый мужской голосъ. Прямо сказалъ: «онъ сейчасъ у Красавиныхъ»…
И сейчасъ же повѣсилъ трубку. Я думалъ — твой родственникъ…
— Непостижимо!! Сейчасъ же лечу домой. Черезъ двадцать минуть все узнаю.
— Пока ты еще доберешься домой, — возразилъ заинтересованный Чебаковъ. — Ты лучше сейчасъ позвони къ себѣ. Тогда сейчасъ же узнаешь.
Съ лихорадочной поспѣшностью я далъ отбой, вызвалъ центральную и попросить номеръ своей квартиры.
Черезъ полминуты послѣ звонка кто-то снялъ въ моемъ кабинетѣ трубку, и мужской голосъ нетерпѣливо сказалъ:
— Ну?!… Кто тамъ еще?
— Это номеръ 233-20?
— Да, да, да!! Что нужно?
— Кто вы такой? — спросилъ я.
Около полуминуты тамъ царило молчаніе. Потомъ тотъ же голосъ неувѣренно заявилъ:
— Хозяина нѣтъ дома.
— Еще бы! — сердито вскричалъ я. — Конечно, нѣтъ дома, когда я и есть хозяинъ!! Кто вы такой и что вы тамъ дѣлаете?
— Насъ двое. Постойте, я сейчасъ позову товарища. Гриша, пойди-ка къ телефону.
Другой голосъ донесся до меня:
— Ну, что тамъ еще? Все время звонятъ, то одинъ, то другой. Работать не даютъ!! Что нужно?
— Что вы дѣлаете въ моей квартирѣ?!! — взревѣлъ я.
— Ахъ, это вы… Хозяинъ? Послушайте, хозяинъ… Гдѣ у васъ ключи отъ письменнаго стола?!!
Искали, искали — голову сломать можно.
— Какіе ключи?! Зачѣмъ?
— Да вѣдь не ломать же намъ всѣхъ одиннадцати ящиковъ! — отвѣтилъ разсудительный голосъ. — Конечно, если не найдемъ ключей, придется взломать замки, до это много возни. Да и вы должны бы пожалѣть столъ. Столик-то, небось, недешевый. Рублей, поди, двѣсти? Коверкать его — что толку?…
— Ахъ, вы мерзавцы, мерзавцы, — вскричалъ я съ горечью. — Это вы, значить, забрались обокрасть меня!… Хорошо же!… Не успѣете убѣжать, какъ я подниму на ноги весь домъ.
— Ну, улита ѣдетъ, когда-то будетъ, — произнесъ разсудительный голосъ. — Мы десять разъ, какъ уйти успѣемъ. Такъ, какъ же, баринъ, а? Ключи-то отъ стола — дома или гдѣ?
— Жулики вы проклятые, собачье отродье! — бросалъ я въ трубку жестокія слова, стараясь вложить въ нихъ какъ можно больше яду и обиднаго смысла. — Сгніете вы въ тюрьмѣ, какъ черви. Чтобъ у васъ руки поотсыхали, разбойники вы анаѳемскіе! Давно, вѣроятно, по васъ веревка плачетъ.
— Дуракъ ты, дуракъ, баринъ, — произнесъ тотъ же голосъ, убивавшій меня своей разсудительностью. — Мы къ тебѣ по-человѣчески… Просто, жалко зря добро портить — мы и спросили… Что жъ, тебѣ трудно сказать, гдѣ ключи? Долженъ бы понимать…
— Не желаю я съ такими жуликами въ разговоры пускаться, — съ сердцемъ крикнулъ я.
— Эхъ, баринъ… Что жъ ты думаешь, за такія твои слова такъ тебѣ ничего и не будетъ? Да вотъ сей часъ возьму, выну перочинный ножикъ и всю мягкую мебель въ одинъ моментъ изрѣжу. И столъ изрѣжу, и шкафъ. Къ чорту будетъ годиться твой кабинетъ… Ну, хочешь?
— Странный вы человѣкъ, ей-Богу, — сказалъ я примирительно. — Должны бы, кажется, войти въ мое положеніе. Забираетесь ко мнѣ въ домъ, раззоряете меня, да еще хотите, чтобы я съ вами, какъ съ маркизами, разговаривалъ.
— Милый человѣкъ! Кто тебя раззоряетъ? Подумаешь, большая важность, если чего-нибудь не досчитаешься. Намъ-то вѣдь тоже жить нужно. — Я это прекрасно понимаю. Очень даже прекрасно, — согласился я, перекладывая трубку въ лѣвую руку и прижимая правую, для большей убѣдительности, къ сердцу. — Очень хорошо я все это понимаю. Но одного не могу понять: для чего вамъ безцѣльно портить мои вещи? Какая вамъ отъ этого прибыль?
— А ты не ругайся!
— Я и не ругаюсь. Я вижу — вы умные, разсудительные люди. Согласенъ также съ тѣмъ, что вы должны что нибудь получить за свои хлопоты. Вѣдь, небось, нѣсколько дней слѣдили за мной, а?
— А еще бы!… Ты думаешь, что все такъ сразу дѣлается?
— Понимаю! Милые! Прекрасно понимаю! Только одного не могу постичь: для чего вамъ ключи отъ письменнаго стола?
— Да деньги-то… Развѣ не въ столѣ?
— Ничего подобнаго! Напрасный трудъ! Завѣряю васъ честнымъ словомъ. — А гдѣ же?
— Да, признаться, деньги у меня припрятаны довольно прочно, только денегъ немного. Вы, собственно, на что разсчитываете, скажите мнѣ, пожалуйста?
— То-есть, какъ?
— Ну… что вы хотите взять?
— Да что жъ!… Много вѣдь не унесешь, — сказалъ голосъ съ искреннимъ сожалѣніемъ. — Сами знаете, дворникъ всегда съ узломъ зацѣпить можетъ. Взяли мы, значить, кое-что изъ столоваго серебра, пальто, шапку, часы-будильникъ, прессъ-папье серебряное…
— Оно не серебряное, — дружески предостерегъ я.
— Ну, тогда шкатулочку возьмемъ. Она, поди, не дешевая. А?
— Послушайте… братцы! — воскликнулъ я, вкладывая въ эти слова всю силу убѣжденія. — Я вхожу въ ваше положеніе и становлюсь на вашу точку зрѣнія… Ну, повезло вамъ, выслѣдили, забрались… Ваше счастье! Предположимъ, заберете вы эти вещи и даже пронесете ихъ мимо дворника. Что же дальше?!
Понесете вы ихъ, конечно, къ скупщику краденаго и, конечно, получите за это гроши. Вѣдь я же знаю этихъ вампировъ. На вашу долю приходится рискъ, опасность, побои, даже тюрьма, а они сидятъ сложа руки и забираютъ себѣ львиную долю.
— Это вѣрно, — сочувственно поддакнулъ голосъ.
— А еще бы же не вѣрно! — вскричалъ я въ экстазѣ. — Конечно, вѣрно. Это проклятый капиталистическій принципъ — жить на счетъ труда… Поймите: развѣ вы грабите? Васъ грабятъ! Вы развѣ наносите вредъ? Нѣтъ, эти вампиры въ тысячу разъ вреднѣе!! Товарищъ! Дорогой другъ! Я вамъ сейчасъ говорю отъ чистаго сердца: мнѣ эти вещи дороги, по разнымъ причинамъ, а безъ будильника я даже завтра просплю. А что вы выручите за нихъ? Гроши!! Вздоръ. Вѣдь вамъ и полсотни не дадутъ за нихъ.
— Гдѣ тамъ! — послышался сокрушенный вздохъ. — Дай Богъ четвертную выцарапать.
— Дорогіе друзья!! Я вижу, что мы уже понимаемъ другъ друга. У меня дома лежать деньги — это вѣрно — сто пятнадцать рублей. Безъ меня вы ихъ, все равно, не найдете. А я вамъ скажу, гдѣ они. Забирайте себѣ сто рублей (пятнадцать мнѣ завтра на расходы нужно) и уходите. Ни заявленій въ полицію, ни розысковъ не будетъ. Это просто наше частное товарищеское дѣло, которое ни кого не касается. Хотите?
— Странно это какъ-то, — нерѣшительно сказалъ воръ (если бы я его видѣлъ, то добавилъ бы: «почесывая затылокъ», потому что у него былъ тонъ человѣка, почесывающаго затылокъ). — Вѣдь мы уже все серебро увязали.
— Ну, что жъ дѣлать… Оставьте его такъ, какъ есть… Я потомъ разберу.
— Эхъ, баринъ, — странно колеблясь, промолвилъ воръ. — А ежели мы и деньги ваши заберемъ, и вещи унесемъ, а?
— Милые мои! Да что вы, звѣри, что ли? Тигры? Я увѣренъ, что вы оба въ глубинѣ души очень порядочные люди… Вѣдь такъ, а?
— Да вѣдь знаете… Жизнь наша такая собачья.
— А развѣ жъ я не понимаю?! Господи! Истинно сказали: собачья. Но я вамъ вѣрю, понимаете — вѣрю. Вотъ, если вы мнѣ дадите честное слово, что вещей не тронете — я вамъ прямо и скажу: деньги тамъ-то. Только вы же мнѣ оставьте пятнадцать рублей. Мнѣ завтра нужно. Оставите, а?
Воръ сконфуженно засмѣялся и сказалъ:
— Да ладно. Оставимъ.
— И вещей не возьмете?
— Да ужъ ладно. Пусть себѣ лежать. Это вѣрно, что съ ними наплачешься.
Ну, вотъ и спасибо. На письменномъ столѣ стоить коробка для конвертовъ, голубая. Сверху тамъ конверты и бумага, а внизу деньги. Четыре двадцатипятирублевки и три по пяти. Согласитесь, что вамъ бы и въ голову не пришло заглянуть въ эту коробку. Ну, вотъ. Не забудьте погасить электричество, когда уйдете. Вы черезъ черный ходъ прошли?
— Такъ точно.
— Ну, вотъ. Такъ вы, уходя, заприте, все-таки, дверь на ключъ, чтобы кто-нибудь не забрался.
Ежели дворникъ наткнется на лѣстницѣ — скажите: «корректуру приносили». Ко мнѣ часто носятъ. Ну, теперь, кажется, все. Прощайте, всего вамъ хорошаго.
— А ключъ куда положить отъ дверей?
— Въ лѣвый уголъ, подъ вторую ступеньку. Будильникъ не испортили?
— Нѣтъ, въ исправности.
— Ну, и слава Богу. Спокойной ночи вамъ.
Когда я вернулся домой, въ столовой на столѣ лежалъ узелъ съ вещами, возлѣ него — три пятирублевыхъ бумажки и записка:
«Будильникъ поставили въ спальню. На пальто воротникъ моль съѣла. Взбутетеньте прислугу.
Смотрите же — обѣщали не заявлять! Гриша и Сергѣй».
Всѣ друзья мои въ одинъ голосъ говорятъ, что я умѣю прекрасно устраиваться въ своей обычной жизни. Не знаю. Можетъ быть. Можетъ быть.