собою, правда, языки, но въ нихъ международнаго не было ровно ничего. Авторы почему‐то называли свои языки „всемірными“, потому развѣ, что во всемъ мірѣ не было ни одного лица, съ которымъ можно было бы объясняться на этихъ языкахъ! Если для всемірности языка достаточно, чтобы одно лицо назвало его таковымъ, въ такомъ случаѣ каждый изъ существующихъ языковъ можетъ сдѣлаться всемірнымъ по желанію каждой отдѣльной личности. Такъ какъ эти попытки наивно были разсчитаны на то, что міръ обрадуется имъ и единодушно дастъ имъ санкцію, а это единодушное согласіе и есть самая невозможная часть дѣла при естественномъ индифферентизмѣ міра къ кабинетнымъ попыткамъ, не приносящимъ ему безусловной пользы, а разсчитаннымъ на его готовность піонерски жертвовать своимъ временемъ, — то понятно, почему эти попытки встрѣтили полное фіаско; ибо бо́льшая часть міра вовсе не интересовалась этими попытками, а тѣ, которые интересовались, разсуждали, что не стоитъ тратить время на изученіе языка, на которомъ никто меня не пойметъ кромѣ автора; „пусть молъ сначала міръ, или нѣсколько милліоновъ человѣкъ изучатъ этотъ языкъ, тогда и я его изучу“. И дѣло, которое могло бы приносить пользу каждому отдѣльному адепту только тогда, если бы уже прежде существовала масса другихъ адептовъ, не находило ни одного приверженца и оказывалось мертворожденнымъ. И если одна из послѣднихъ попытокъ, „Volapük“, пріобрѣла себѣ, какъ говорятъ, нѣкоторое количество адептовъ, то это только потому, что сама идея „всемірнаго“ языка до того возвышенна и заманчива,
собою, правда, языки, но в них международного не было ровно ничего. Авторы почему‐то называли свои языки «всемирными», потому разве, что во всём мире не было ни одного лица, с которым можно было бы объясняться на этих языках! Если для всемирности языка достаточно, чтобы одно лицо назвало его таковым, в таком случае каждый из существующих языков может сделаться всемирным по желанию каждой отдельной личности. Так как эти попытки наивно были рассчитаны на то, что мир обрадуется им и единодушно даст им санкцию, а это единодушное согласие и есть самая невозможная часть дела при естественном индифферентизме мира к кабинетным попыткам, не приносящим ему безусловной пользы, а рассчитанным на его готовность пионерски жертвовать своим временем, — то понятно, почему эти попытки встретили полное фиаско; ибо бо́льшая часть мира вовсе не интересовалась этими попытками, а те, которые интересовались, рассуждали, что не стоит тратить время на изучение языка, на котором никто меня не поймет кроме автора; «пусть мол сначала мир, или несколько миллионов человек изучат этот язык, тогда и я его изучу». И дело, которое могло бы приносить пользу каждому отдельному адепту только тогда, если бы уже прежде существовала масса других адептов, не находило ни одного приверженца и оказывалось мертворожденным. И если одна из последних попыток, «Volapük», приобрела себе, как говорят, некоторое количество адептов, то это только потому, что сама идея «всемирного» языка до того возвышенна и заманчива,
