Гораций (Quintus Horatius Flaccus), знаменит. римск. поэт, один из славной плеяды Августовского века, род. в 65 г. до P. X. в Венузии, ум. в 8 г. до P. X. Едва ли о ком-нибудь из древних писателей существует такая колоссальная литература, как о нем. Давнишний и пристальный интерес к Г. самых различных исследователей объясняется, несомненно, как условиями того знаменательного историческ. момента, который ярко и характерно отпечатлелся в произведениях римск. поэта, так и тем общепсихологическ. содержанием и настроением, тою внутренней сутью, какие отличают его творчество. В историческ. отношении важно то, что Г., как человек и писатель, перешел рубеж, отделявший Рим-республику от Рима-монархии. Духовный рост нашего автора совершался в эпоху разложения когда-то славной республики, в эпоху ее перехода к цезаризму. В Афинах, куда 18-летний Г. отправился для усовершенствования в науках и философии, он сошелся с Марком Брутом, убийцей Юлия Цезаря, прибывшим в Грецию для того, чтобы организовать там войну за республику против будущего императора Октавиана и его сторонников. Общение с великим республиканцем, благородным романтиком свободы, сильно повлияло на юношу Г., и он принял участие в его походах. Знаменитая битва при Филиппах трагически решила судьбу республики; ее защитники были разбиты, Брут и Кассий покончили с собою, а Г., как он сам в одном из своих стихотворений поведал человечеству, бежал, „бесславно бросив щит“ (очевидно — вместе с другими бойцами). Затем он воспользовался амнистией для побежденных, вернулся в Рим и мало-по-малу из республиканца стал убежденным монархистом. Он вошел в тесные отношения к другу и советнику Октавиана-Августа, богатому вельможе Меценату, прославленному покровителю искусств и наук, а впоследствии сблизился и с самим Августом, восхвалению которого и посвятил не мало своих од и посланий. Нельзя, однако, думать (вопреки Берне и некотор. историкам литературы), что Г. руководили корысть и низкопоклонство: такого низменного впечатления его поэзия не производит, следов грубой лести и приспешничества мы в ней не встречаем; наконец, в пользу Г. говорит и тот несомненный факт, что своей близости к солнцу он, хотя и мог, но не пожелал использовать для себя сколько-нибудь широко и всю жизнь довольствовался малым и скромным. Пусть и принял он в дар от Мецената маленькое поместье в Сабинуме, пусть и был он „клиентом“ вельможи (в римском значении этого слова), — все это ничуть не переходило границы того, что в те времена считалось морально-допустимым и не требовало от Г. измены убеждениям. Гораздо правдоподобнее, что на Г. повлиял объективный ход событий и что он искренне проникся уважением к Августу, положившему конец междоусобицам, которые потрясали республику в ее последние годы, — к Августу, необыкновенно высоко поднявшему мировой престиж Рима и водворившему порядок и покой, — а их больше всего ценила не-героическая, миролюбивая натура Г. Это и приводит нас к той психологическ. сущности, кот. его характеризует и кот. придает его поэзии не один лишь временный, но и общечеловеческ. интерес. В этом психологич. отношении важно то, что Г. отличается спокойным ладом своей всегда уравновешенной и трезвой лиры, со струн котор. он одинаково извлекает как оды, так и сатиры, как прославления, так и порицания. Но и те, и другие одинаково чужды пафоса. Г. хвалит не восторженно, порицает не страстно. У него ни к кому и ни к чему нет энтузиазма, ни в утверждении, ни в отрицании. Истину он говорит улыбаясь и этим из нее вынимает ее горькое жало. Он обожествляет Августа, но помимо того, что Август действительно и явно для всех был необычаен, в его обожествлении нет у Г. религиозности, не живет самое чувство бога. Ибо Г. был не пророк, а только прихожанин. Полное отсутствие патетического не делает его, однако, вялым и безличным: эстетическая особенность Г., его своеобразие, как художника, именно в том и состоит, что в срединности и умеренности, в беспорывности духа он нашел какую-то красоту и сумел все это обыкновенное, почти мещанское, бесцветное, возвести в перл создания. Он из минусов сделал плюсы. Такого результата, несомненно поразительного, он достиг в силу своего благодушия, юмора, своей способности к лукавой, почти не обидной иронии, — в конечном счете, благодаря своей любви к жизни. Он эту жизнь принимает в ее несовершенстве, в ее, т. сказать, приблизительности только; он не требует от нее больше, чем она может дать, и тонко знает, где надо человеку в своей требовательности остановиться. Как и все римляне, он чужд отвлеченной философии, он не жалует метафизики Платона, идеализма, — он хорошо чувствует себя только в области конкретного (не с этим ли в связи находится и то, что его стихотворения пестрят собственными именами, примерами, всяческой осязательностью?). Он — практик и практику обращает в поэзию. У него всегда к услугам готовый ум, тихие, но убедительные лучи которого распространяются и на читателей. Снисходительный к себе, а потому и к другим, для всех доступный, порядочный, но не очень щепетильный, Г. поэтизирует золотую средину, меру вещей (est modus in rebus), и сам он идет по самой средине жизни, от нее не отклоняясь ни вправо, ни влево. Он верен своему девизу „ничему не удивляться“, и это nil admirari служит ему щитом против жизни, делает его мало чувствительным к ее ударам, — пожалуй, и к ее дарам. У него, в самом деле, есть нечто от стоицизма, к котор. он с гордостью себя причисляет. Поэт-помещик, художник-хозяин, но с явным оттенком меланхолии, он любит деревню, мирный быт, угол спокойный, — его убаюкивает идиллия. Он слишком спокоен и чрез ограду своего спокойствия смотрит на людскую сутолоку. Корабль милее ему в гавани, чем в открытом море. Это не значит, разумеется, чтобы он был равнодушен к наслаждениям и чувственным радостям; наоборот, он совсем не бежит их, но и здесь не перейдет он меры. Стоик неусердный, он — певец вина, но вином не опьяненный; эротик умеренный, слегка любящий, но никогда не влюбленный, он со своей Лидией, Неэрой, Лалагой сойдется, разойдется; он не удивится, ему ничего, если изменит ему женщина, если у него самого иссякнет живое чувство. Вообще, он жизнь берет, он готов жить, не прочь и умереть. Он принадлежит к тем редким людям, которые, по его собственному выражению, в назначенный час безропотно покидают жизнь, как сытый гость на пиру встает из-за стола. Вот это житейское, практичное, срединное и вдохнул Г. в свои стихи. Не поэт-специалист, он свои произведения отделывает очень тщательно и медленно, часто переворачивает стиль и в своей умной теории словесности („Послание к Пизонам“) советует не торопиться с опубликованием книг, дать им вылежаться чуть ли не в течение девяти лет. Как писатель, он склоняется ниц перед эллинским гением, перед сладостью его искусства и советует римским авторам денно и нощно перечитывать сочинения греков. В юности он и сам писал греческие стихи, но потом оставил это, сообразив, „что нечего носить дрова в лес“. Себе в заслугу он справедливо вменяет, что первый стал петь на голос эолийский, т. е. применил к латинскому стиху музыкальные греческие ритмы; он, действительно, придал этим своей поэзии необыкновенную мелодичность, красоту напева. Особенно его оды и эподы носят на себе изящный отпечаток греческого духа. Приверженность к нему была в глазах писателей-староверов большим грехом Г.; вообще, в его время происходила борьба литературных партий, и Г., как новатор, возбудил против себя негодование сторонников напыщенной старины. Из этого спора он вышел, однако, победителем; он сумел преодолеть ограниченную римскую традицию с ее сухостью и утилитаризмом, реформировал поэзию в духе непринужденности, легкости и простоты и ступил на более широкий и торный путь единения с общечеловеческой культурой, на путь европеизма (справедливо русский биограф Г., проф. Благовещенский, считает его типичным европейцем). Все это и позволило Г. высказать о самом себе верное пророчество: оправдались его знаменитые слова в оде „К Мельпомене“, — „я памятник воздвиг себе вечнее меди прочной и зданий царственных превыше пирамид“. — Г. оставил нам 4 книги од (Carmina с Carmen saeculare), 1 книгу эпод (собств. „Iambi“), 2 книги сатир (Sermones) и 2 книги писем (Epistolae); I кн. сатир явилась в 41—35 гг., II в 35—30 гг., Эподы — в 41—30 гг., I—III кн. Од в 30—22 гг., I кн. Писем в 21—18 гг., IV кн. Од — ок. 13 г. и затем II кн. Писем. Во вторую книгу Писем входит и „Ars poëtica“. Из литературы о Г. укажем на след.: Ribbeck, „Geschichte der römischen Dichtung“, II, Augustinisches Zeitalter (1889); Sellar, „The Roman poets of the Augustian age. Horace and the elegiacs Poets“. Ha русск. яз. H. M. Благовещенский, „Г. и его время“ (1878); Луциан Миллер, „Жизнь и сочинения Г.“ (1880). Полный перевод стихотворений Г. принадлежит Фету.
ЭСГ/Гораций
< ЭСГ
| ← Гораций, Публий Коклес | Гораций | Горбатовский уезд → |
 Словник: Гирке — Город. Источник: т. 15 (1912): Гирке — Город, стлб. 460—465 ( скан ) |
- Википроекты