Это былъ солидный господинъ съ легкой наклонностью къ полнотѣ, съ лицомъ, на которомъ отражались увѣренность въ себѣ и спокойствіе, съ глазами немного сонными, съ манерами, полными достоинства, и съ голосомъ, въ которомъ изрѣдка прорывались ласково-покровительственныя нотки.
— Вотъ вы писатель, — сказалъ онъ мнѣ, познакомившись. — Писатель-юмористъ. Такъ. Навѣрное, знаете много смѣшного. Да?…
— О, помилуйте… — скромно возразилъ я.
— Нечего тамъ скромничать. Разскажите мнѣ какую-нибудь смѣшную штуку… Я это ужасно люблю.
— Позвольте… Что вы называете «смѣшной штукой»?
— Ну, что-нибудь такое… юмористическое. Я думаю, вы не ударите лицомъ въ грязь. Слава Богу — спеціалистъ, кажется! Ну, ну… не скромничайте!
— Видите ли… Я бы могъ просто порекомендовать вамъ прочесть книгу моихъ разсказовъ. Но, конечно, не ручаюсь, что вы непремѣнно наткнетесь въ нихъ на «смѣшныя штуки».
— Да нѣтъ, нѣтъ! Вы мнѣ разскажите! Мнѣ хочется послушать, какъ вы разсказываете… Ну, что-нибудь коротенькое. Вотъ, навѣрное, за бока схватишься!…
Я незамѣтно пожалъ плечами и неохотно сказалъ:
— Ну, слушайте… Мать послала маленькаго сына за гулякой-отцомъ, который удралъ въ трактиръ. Сынъ вернулся одинъ, безъ отца — и на вопросъ матери: «Гдѣ же отецъ и что онъ тамъ дѣлаетъ?» — отвѣтилъ: «Я его видѣлъ въ трактирѣ»… Онъ сидитъ тамъ съ пѣной у рта». — «Сердится, что ли»? — «Нѣтъ, ему подали новую кружку пива».
Не скажу, чтобы эта «смѣшная штучка» была особенно блестящей. Но на какой-нибудь знакъ вниманія со стороны моего новаго знакомаго я все-таки могъ надѣяться. Онъ могъ бы засмѣяться, или просто безмолвно усмѣхнуться, или даже, въ крайнемъ случаѣ, покачать одобрительно головой.
Нѣтъ. Онъ поднялъ на меня ясные, немного сонные глаза и поощрительно спросилъ:
— Ну?
— Что «ну»?
— Что же дальше?
— Да это все.
— Что же отецъ… вернулся домой?
— Да это не важно. Вернулся — не вернулся… Все дѣло въ отвѣтѣ мальчика.
— А что, вы говорите, онъ отвѣтилъ?
— Онъ отвѣтилъ: отецъ сидитъ тамъ съ пѣной у рта.
— Ну?
— Видите ли… Соль этого анекдота, сочиненнаго мною, заключается въ томъ, что мальчикъ отвѣтилъ то, что называется, — буквально. Онъ видѣлъ кружку пива съ пѣной, кружку, которую отецъ держалъ у рта, и по этому отвѣтилъ въ простотѣ душевной: «отецъ сидитъ съ пѣной у рта». А мать думала, что это — фигуральное выраженіе, сказанное по поводу человѣка, котораго что нибудь взбѣсило.
— Фигуральное?
— Да.
— Взбѣсило?
— Да!
— Ну?
— Что еще такое — «ну»?
— Значитъ, мать думала, что отецъ за что-нибудь сердится, а онъ вовсе не сердится, а просто пьетъ себѣ преспокойно пиво.
— Ну да.
— Вотъ-то ловко! Ха-ха! Ну, и здорово же: она думаетъ, что онъ сердится, а онъ вовсе и не сердится… Хо-хо! Вообще, знаете, эти трактиры.
— Что-о?…
— Я говорю — трактиры. Еще если холостой человѣкъ ходитъ, такъ ничего, а ужъ женатому, да если еще нѣтъ средствъ — такъ трудновато… Не до трактировъ тутъ. Тутъ говорится: не до жиру, быть бы живу.
Я молчалъ, глядя на него сурово, съ замкнутымъ видомъ.
Человѣкъ онъ былъ, очевидно, вѣжливый, понимавшій, что въ благодарность за разсказанное — авторъ имѣетъ право на нѣкоторое поощреніе.
Поэтому онъ принялся смѣяться:
— Ха-ха-ха! Уморилъ! Ей-Богу, уморилъ. Папа, говоритъ, въ трактирѣ пѣну пьетъ, сердится… А мать-то, мать-то! Въ какихъ дурахъ… О-ох-хо-хо! Ну, еще что-нибудь разскажите.
«Э, милый, — подумалъ я. — Тебя такой вещью не проберешь. Тебѣ нужно что-нибудь потолще».
— Ну, я васъ прошу, разскажите еще что-нибудь. — Ладно. Въ одинъ ресторанъ пришелъ посѣтитель. Оставивъ въ передней свой зонтикъ и боясь, чтобы его кто-нибудь не укралъ, онъ прикрѣпилъ къ ручкѣ зонтика такую записку: «владѣлецъ этого зонтика поднимаетъ одной рукой семь пудовъ… Попробуйте-ка украсть зонтикъ!». Пообѣдавъ, владѣлецъ зонтика вы шелъ въ переднюю и — что же онъ видитъ!
Зонтикъ исчезъ, а на томъ мѣстъ, гдѣ онъ стоялъ, приколота записка: «я пробѣгаю въ часъ пятнадцать верстъ — попробуйте-ка догнать»!
Любитель «смѣшныхъ штучекъ» поощрительно взглянулъ на меня и сказалъ:
— Ну, и что же? Догналъ онъ похитителя или нѣтъ?
Я вздохнуть и началъ терпѣливо:
— Нѣтъ, онъ его не догналъ. Да тутъ и не важно дальнѣйшее. Вся соль анекдота заключается именно въ курьезномъ совпаденіи этихъ двухъ записокъ. Авторъ первой, видите ли, думалъ, что онъ непобѣдимъ, разсчитывая на свои здоровыя руки, и никакъ онъ не разсчитывалъ, что здоровыя ноги гораздо важнѣе.
— Важнѣе?
— Да.
— Сколько онъ тамъ написалъ, что пробѣжитъ въ часъ?
— Пятнадцать верстъ.
— Это много считается?
— Порядочно.
— А вѣдь поймай этотъ первый-то владѣлецъ зонтика — похитителя въ то время, какъ тотъ писалъ записку, онъ бы ему задалъ перцу, а? Тутъ и ноги не по могутъ, а?
— Не знаю.
— Это, навѣрное, было давно, я думаю? Въ прежнее время? Теперь-то вѣдь въ передникъ ресторановъ всюду швейцары, которые и отвѣчаютъ за пропажу вещей.
— Да.
— Теперь все какъ-то сдѣлалось культурнѣе. Положимъ, раньше-то и воровства было меньше. А?
— Да.
Мы помолчали.
Вопросъ еще, догналъ ли бы онъ похитителя, если бы даже и умѣлъ бѣгать быстрѣе его. Потому что раньше нужно узнать, въ какую сторону онъ побѣжалъ, да не свернуть ли съ дороги, а то могъ просто припрятать зонтикъ, да и отпереться отъ всего: «знать не знаю, выдать не вѣдаю — никакого зонтика не воровалъ и никакой записки не писалъ».
— Да.
По моимъ сухимъ, сердитымъ репликамъ любитель анекдотовъ почуялъ, что я имъ не совсѣмъ доволенъ, и, рѣшивъ, по своему обыкновенію, щедро вознаградить меня смѣхомъ, — неожиданно захохоталъ.
— Ха-ха! Ох-хо-хо! Ну, и уморилъ. Выходить он — гдѣ зонтикъ? Хвать-похвать, анъ зонтика-то и нѣтъ. Ну, и ловкіе ребята бываютъ! Прямо-таки, пальца въ ротъ не клади. И откуда вы столько смѣшныхъ штучекъ знаете?! Ну, разскажите еще что-нибудь. Ну, пожалуйста, ну, миленькій…
— Разсказать? — прищурился я. — Извольте! Одинъ господинъ, явившись на обѣдъ къ родителямъ своей невѣсты и страдая отъ тѣсной обуви, снялъ потихоньку подъ столомъ съ ноги башмакъ, но въ это время собачонка схватила башмакъ да бѣжать, а женихъ испугался, вскочилъ, опрокинулъ столъ, причемъ миска съ горячимъ супомъ опрокинулась на тещу, — и помчался за собачонкой. По дорогѣ онъ разбилъ дорогую вазу, а потомъ, желая достать для разутой ноги какой-нибудь башмакъ, ударилъ тестя ногой въ животъ, повалилъ его и сталь стаскивать съ ноги ботинокъ. Но оказалось, что у тестя одна нога была искусственная, и вдругъ она отрывается вмѣстѣ съ ботинкомъ, и нашъ женихъ грохается на полъ, обрывая портьеру; но въ это время собачонка, съ башмакомъ во рту…
Дальше я не могъ продолжать: нечеловѣческій страшный хохотъ душилъ моего новаго знакомаго.
Онъ буквально катался по дивану, отмахиваясь руками, ногами, задыхаясь и кашляя. Лицо побагровѣло, и на глазахъ выступили слезы.
— О-охъ, — визжалъ онъ тонкимъ голосомъ. — Довольно. Ради Бога, довольно! Вы меня убьете вашимъ разсказомъ!…
Раньше я не понималъ: для чего и кому нужны десятки тысячъ метровъ кинематографическихъ лентъ, на которыхъ изображены: солдатъ, попавшій въ барабанъ и заснувшій тамъ; разсѣянный прохожій, опрокидывающій на своемъ пути дѣтскія колясочки и влюбленныя парочки; свадебный обѣдъ, участникамъ котораго шутникъ насыпаетъ за воротъ «порошокъ для чесанія», молодой человѣкъ, котораго кусаетъ блоха во время объясненія съ невѣстой и который начинаетъ бѣгать по комнатѣ, ловя эту блоху; пьяный, залѣзшій въ матрацъ и катающійся въ такомъ положеніи по людной улицѣ — для чего и кому все это нужно? — я не понималъ.
Теперь — понимаю.