Жития святых по изложению свт. Димитрия Ростовского/Ноябрь/19

Жития святых по изложению свт. Димитрия Ростовского — 19 ноября

Источник: Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четьих-Миней св. Димитрия Ростовского (репринт). — Киев: Свято-Успенская Киево-Печерская Лавра, 2004. — Т. III. Месяц ноябрь. — С. 493—553.

День девятнадцатый

---

Житие

святаго пророка

Авдия

‎вятый пророк Авдий был родом из села Вифарама, близ Сихема^[1]; он служил при дворе царей Израильских и был домоправителем у царя Ахава^[2]. От юности своей он был весьма богобоязнен, и когда весь Израиль отступил от Бога и стал поклоняться скверному Ваалу^[3], он тайно служил Единому Истинному Богу отцов своих, спасшему Израиля от Египта и проведшему его чрез Чермное море посуху. Когда беззаконная Иезавель истребляла всех пророков Господних^[4], Авдий взял сто пророков, скрыл их по пятидесяти в двух пещерах и кормил их хлебом и водою во время голода, бывшего во дни Пророка Илии^[5]. Однажды Ахав призвал Авдия и сказал ему:

— Пойди по земле ко всем источникам водным и ко всем потокам на земле, не найдем ли где травы, чтобы нам прокормить коней и лошаков и не лишиться скота.

И разделили они между собою землю, чтобы обойти ее: Ахав особо пошел одною дорогою, и Авдий особо пошел другою дорогою. Когда Авдий шел дорогою, навстречу ему показался Илия. Он узнал его, и пал на лице свое, и сказал:

— Ты ли это, господин мой Илия?

Тот сказал ему:

— Я; пойди, скажи господину твоему: Илия здесь.

Он сказал:

— Чем я провинился, что ты предаешь раба твоего в руки Ахава, чтобы умертвить меня? Жив Господь Бог твой! Нет ни одного народа и царства, куда бы не посылал государь мой искать тебя; и когда ему говорили, что тебя нет, он брал клятву с того царства и народа, что не могли отыскать тебя. А ты теперь говоришь: пойди, скажи господину твоему: Илия здесь. Когда я пойду от тебя, тогда Дух Господень унесет тебя, не знаю куда; и если я пойду уведомить Ахава, и он не найдет тебя, то он убьет меня, а раб твой богобоязнен от юности своей. Разве не сказано господину моему, что я сделал, когда Иезавель убивала пророков Господних, как я скрывал сто человек пророков Господних, по пятидесяти человек, в пещерах и питал их хлебом и водою? А ты теперь говоришь: пойди, скажи господину твоему: Илия здесь. Он убьет меня.

И сказал Илия:

— Жив Господь Саваоф, пред Которым я стою! Сегодня я покажусь ему.

И пошел Авдий навстречу Ахаву, и донес ему об Илие. И когда Ахав увидел Илию, Пророк Божий обличил его в заблуждении и затем сотворил великое чудо: свел огонь с Неба на жертвы и воду, как пишется о том в 3 книге Царств^[6]. Видя это, Авдий радовался всемогущей силе Бога своего, и распалялся любовию к нему и горел ревностию о Нем, и усерднее служил Ему, исполняя заповедь Его. Затем, когда умер Ахав и царство Израильское после него принял сын его Охозия^[7], Авдий нес воинскую службу. По свидетельству св. Дорофея и блаженного Иеронима, он был один из трех пятидесятников, посланных Охозиею к Пророку Илии, из коих двух сжег огонь, упавший с Неба по слову Пророка, а третий, который и был Авдий, был помилован: он приступил с смирением к св. пророку Илие и умолял его и говорил ему:

— Человек Божий! Да не будет презрена душа моя и душа рабов твоих — сих пятидесяти — пред очами твоими.

Потому-то и пощадил его Илия и, встав, пошел с ним к царю. О того времени Авдий оставил царскую службу, и пошел за св. Пророком Илиею и получил духа пророчества, как сохранивший и питавший пророков Господних и сам последовавший за Пророком^[8]. По смерти он был погребен вместе со своими предками^[9].

Житие преподобных

Варлаама и Иоасафа,

царевича Индийского, и отца его —

царя Авенира

‎сть на Востоке страна, весьма обширная, называемая Индиею, заселенная многими народами и всякими богатствами и плодами превосходящая другие страны, границами же своими приближается она к пределам Персидским. Страна эта была просвещена некогда святым Апостолом Фомою, но не оставила до конца служения идолам, ибо многие, закоренев в язычестве, не приняли спасительного учения и держались бесовской прелести. С течением времени нечестие разрослось, как терние, стало подавлять доброе семя благочестия, так что язычников в Индии стало гораздо более, чем верных.

В той стране вступил на престол один царь, по имени Авенир, великий и славный силою и богатством, но весьма бедный духом, ибо он был язычник и служил бесам, а не Богу, поклоняясь бездушным идолам, и жестоко гнал Церковь Христову, а особенно учителей церковных, пресвитеров и иноков. Некоторые из его придворных, уверовав во Христа и убедившись в суете мира сего, оставили всё и сделались иноками; вследствие этого царь пришел в великую ярость. Схватив многих иноков, он предал их смерти, и повелел всюду принуждать христиан поклониться идолам. Послал он и по всем подвластным ему странам указ князьям и начальникам областей о том, чтобы мучениями и всякого рода убийствами изводили всех верующих во Христа и не желающих поклониться идолам. Вследствие этого многие из верующих поколебались, — и некоторые, не имея сил перенести мучения, отпали от веры; но другие сами отдавались на мучения и, крепко страдая за Господа своего, полагали за Него души свои. Большинство же, скрывая свою веру ввиду опасности, тайно служили Господу, соблюдая Его святые заповеди, а иные бежали в пустыни, особенно иноки, и там скрывались в горах и дебрях.

В это время родился у царя сын и назван был Иоасафом. Младенец был чрезвычайно красив, и эта необыкновенная красота как бы предзнаменовала имевшую быть в нем великую красоту душевную. Царь, собрав множество волхвов и гадателей по звездам, расспрашивал их о том, что ожидает младенца, когда он придет в возраст. Те, после многих наблюдений, сказали, что он будет выше всех до него бывших царей. Один же из гадателей, самый мудрый, не по течению звезд, но, как некогда Валаам^[10], — по Божественному откровению, сказал царю:

— Младенец не придет в возраст в твоем царстве, а в другом — лучшем и несравненно большем; думаю также, что он примет гонимую тобою христианскую веру, и надеюсь, что не окажется ложным это мое пророчество. — Царь, услыхав, что сын его будет христианином, сильно опечалился и раздумывал, что бы сделать, дабы пророчество это не исполнилось. Он выстроил особое прекрасное здание со множеством светлых помещений, где и должен был воспитываться Иоасаф. Когда же он начал подрастать и приходить в смысл, царь приставил к нему пестунов и слуг, юных возрастом и прекрасной наружности и приказал, чтобы они не позволяли никому постороннему приходить к царевичу, который не должен видеть никого, кроме них. Кроме того, царь распорядился, чтобы они ничего не говорили царевичу о печалях этой жизни: смерти, старости, болезни и других подобных скорбях, знание которых могло бы препятствовать его веселью, но предлагали бы его вниманию только прекрасное и веселое — для того, чтобы ум его, всегда занятый наслаждениями и удовольствиями, не мог размышлять о будущем. Он повелел также, чтобы никто не смел сказать ни одного слова о Христе — так, чтобы Иоасаф никогда не слыхал даже Имени Христова, ибо всего более желал царь скрыть от него это Имя, боясь, как бы не исполнилось предсказание звездочета; если же с кем-либо из служащих приключилась бы болезнь, его должно было уводить от царевича, а вместо него назначался другой, молодой и красивый, чтобы глаза царевича не видали ничего скорбного. Когда же царь узнал, что в его земле еще есть несколько уцелевших иноков, каковых, он думал, уже нет и следа, то пришел в великую ярость и тотчас же послал вестников по всем странам и городам, которые должны были объявить, чтобы по истечении трех дней во всем царстве не оставалось ни одного инока; оказавшиеся же налицо после указанного срока пусть будут преданы смерти чрез сожжение или усечение мечом: ибо они, говорил царь, научают людей чтить Распятого как Бога.

Итак, царский сын, безвыходно находясь в устроенном ему помещении, достиг юношеского возраста, постиг всю индийскую и египетскую мудрость, и был весьма разумен и понятлив и украшен всяким благонравием. Он задумывался над тем, ради чего отец держит его в безвыходном затворе и спросил об этом одного из своих пестунов. Этот, видя, что отрок имеет совершенный разум и очень добр, подробно поведал ему всё, что предсказали о нем звездочеты, когда он родился, и как отец его воздвиг гонение на христиан, особенно на иноков, из коих многих убил, прочих же изгнал из своей земли, ибо он боялся, говорил пестун, как бы ты не сделался христианином. Услышав это, царский сын замолчал и про себя обсуждал всё сказанное пестуном.

Царь часто посещал сына, потому что очень любил его. Однажды Иоасаф сказал ему:

— Хотелось бы мне, отец мой, узнать от тебя нечто о том, о чем постоянно я скорблю и печалюсь.

Отец, объятый сердечною болью, отвечал:

— Скажи, милое дитя, какая печаль овладела тобою, и я сейчас же постараюсь переменить ее на радость.

Тогда Иоасаф спросил:

— Что за причина моего заключения здесь, почему ты скрываешь меня за стенами и воротами, лишил выхода отсюда и сделал невидимым для всех?

Отец отвечал:

— Не хочу я, дитя мое, чтобы ты видел что-нибудь из того, что могло бы вызвать скорбь в твоем сердце и лишить тебя радостной жизни; я желаю тебе прожить весь свой век в беспрерывных утехах, во всякой радости и веселии.

— Так знай же, отец, — отвечал отрок, — что затвор этот доставляет мне не радость и веселие, а такую скорбь и печаль, что и самая пища и питие кажутся мне не сладкими, а горькими: я желаю видеть всё, что есть за этими воротами; поэтому, если ты не хочешь, чтобы я погиб от скорби, то позволь мне выходить, куда я хочу, и наслаждать душу зрением того, чего я не видал доселе.

Опечалился царь, услышав это, и решил, что если он запретит сыну выход, то повергнет его в еще бо́льшую скорбь и печаль, и сказал он сыну:

— Пусть будет, дитя мое, по твоему желанию.

И тотчас же велел привести отборных коней и приготовить всё, что приличествует царской чести, и уже более не запрещал сыну выходить, куда он захочет. При этом он приказал спутникам царевича, чтобы они не допускали до встречи с ним ничего предосудительного или печального, но показывали бы ему только одно хорошее и прекрасное, что веселит глаза и сердце; по дороге он повелел всюду устраивать хоры поющих, а пред ним идти со всякого рода музыкой и представлять различные зрелища, чтобы всем этим услаждался дух царевича.

Часто выходя из дворца с такими почестями и утехами, царский сын в один день увидел, по рассеянности слуг, двух людей, из которых один страдал проказою, а другой был слеп. Он спросил сопровождавших его: кто — это и почему они — таковы? Сопровождавшие, будучи уже не в состоянии скрыть немощь человеческую, сказали:

— Это — страдания человеческие, которые обыкновенно приключаются людям от тленной природы и немощного устройства плоти нашей.

Отрок спросил: — Со всеми ли людьми это происходит?

Ему отвечали:

— Не со всеми, но с теми, здоровье которых расстраивается от злоупотребления благами земными.

Тогда отрок спросил:

— Если это происходит не со всеми людьми обычно, то знают ли те, которых имеют постигнуть эти беды, или же они приходят внезапно и неожиданно?

Сопровождавшие отвечали:

— Кто из людей может знать будущее?

Царевич перестал спрашивать, но восскорбел сердцем о виденном, необычайном для него явлении, и изменилось выражение лица его. — Немного дней спустя, находясь опять на пути, встретил он дряхлого старца, с морщинистым лицом, расслабленными членами, сгорбленного, всего седого, беззубого и еле говорящего. Увидев его, отрок пришел в ужас и, велев привести его к себе, спросил приведших: кто это и отчего он — такой? Они отвечали:

— Ему уже много лет, и так как силы его мало-помалу убывали и члены ослабевали, то и пришел он в ту дряхлость, какую ты видишь.

Юноша сказал:

— Что же с ним будет далее, когда он проживет еще более лет?

Они отвечали ему:

— Ничего более, как только смерть возьмет его.

Юноша спросил:

— Всем ли людям предстоит то же, или же это бывает только с некоторыми?

Они отвечали:

— Если смерть не постигнет кого в юности, то невозможно человеку, после многих лет, не придти в такую же дряхлость.

Отрок спросил:

— В какие годы постигает это людей, и если смерть предстоит всем без исключения, то нет ли какого-нибудь средства избежать ее и не впасть в такую беду?

Ему сказали:

— В восемьдесят или в сто лет приходят люди в такую дряхлость, и потом умирают, и иначе не может быть, ибо смерть есть естественный долг человека, и наступление ее неизбежно.

Увидав и услыхав всё это, разумный юноша, вздохнув из глубины сердца, сказал:

— Если это так, то горька эта жизнь и полна всяких скорбей; и кто может быть беспечальным, всегда находясь в ожидании смерти, пришествие которой не только неизбежно, но, как вы сказали, и неизвестно?

И пошел он в свой дворец, и был в великой печали, беспрестанно размышляя о смерти и говоря сам себе:

«Если все умирают, то и я умру, да еще и не знаю, когда… когда же умру, кто вспомнит обо мне? Пройдет много времени, и всё придет в забвение… нет ли какой-либо иной жизни после смерти и другого мира?»

И был он весьма смущен этими мыслями; однако не сказал ничего своему отцу, а только много расспрашивал вышеназванного пестуна, не знает ли он кого-нибудь, могущего поведать ему обо всем и утвердить ум его, изнемогающий в размышлениях? Пестун сказал:

— Я говорил тебе раньше, как отец твой тех мудрых пустынников, которые всегда размышляли об этих вещах — одних убил, других, в гневе, изгнал, и теперь не знаю никого из них в наших пределах.

Юноша сильно скорбел по сему поводу, жестоко болел душою и проводил жизнь в непрестанной печали: оттого вся сладость и красота мира сего были в глазах его мерзостью и нечистотою. И Бог, хотящий всем спастись и в разум истины прийти, по обычному Своему человеколюбию и милости, наставил отрока на правый путь следующим образом.

Был в то время один премудрый и в добродетелях совершенный инок, по имени Варлаам, саном священник, живший в пустыне сенаридской. Наставляемый Божественным откровением, он узнал о положении царского сына, вышел из пустыни и, переменив одежды, принял вид купца и, сев на корабль, отправился в Индийское царство. Приплывши к городу, в котором находился дворец царского сына, он прожил там много дней и собрал подробные сведения о царевиче и его приближенных. Узнав же, что вышеназванный пестун ближе всех к царскому сыну, старец отправился к нему и сказал:

— Знай, господин мой, что я купец и пришел из далекой страны; есть у меня драгоценный камень, подобного которому не находили никогда и нигде и которого я до настоящего времени никому не показывал, а теперь говорю тебе о нем потому, что вижу, что ты человек разумный и смышленый; итак, введи меня к царскому сыну и я отдам ему тот камень, цены которого никто исчислить не может, ибо он превосходит всякие добрые и многоценные вещи: он подает слепым зрение, глухим слух, немым язык, больным здоровье, изгоняет из людей бесов, во всем умудряет безумных и дает приобретшему его все желаемые блага.

Пестун сказал ему:

— По виду ты старик, а между тем говоришь пустые слова и безмерно похваляешься: сколько я ни видал драгоценных камней и жемчуга, и сколько ни имел их у себя, но камня, имеющего такую силу, как ты сказал, не видал и не слыхал. Впрочем, покажи мне его, и, если слова твои окажутся справедливыми, я тотчас введу тебя к царскому сыну, и ты удостоишься от него почестей и получишь соответствующее вознаграждение.

Варлаам же сказал:

— Справедливо сказал ты, что не видал и не слыхал о таком камне нигде, но верь словам моим, что он есть у меня: я не похваляюсь и не лгу на старости лет, а говорю истину, а что ты попросил посмотреть его, так послушай, что я скажу: мой драгоценный камень с его действиями и чудесами, имеет еще и то свойство, что не может видеть его тот, кто не имеет здоровых очей и чистого, совершенно непорочного тела; если же кто, оскверненный, нечаянно увидит тот камень, то потеряет и зрение, и ум. Я же, зная врачебное искусство, вижу, что очи твои болят, и потому боюсь показать тебе мой камень, чтобы не сделаться виновником твоего ослепления; о сыне же царском я слышал, что он ведет беспорочную жизнь и имеет очи здоровые и ясные, а потому и хочу показать ему свое сокровище; так не будь же нерадив и не лиши своего господина такой важной покупки.

Пестун отвечал ему:

— Если так, то не показывай мне камня, ибо я осквернил себя многими нечистыми делами и, как ты сказал, имею нездоровый вид; а словам твоим я верю и господину моему сказать не поленюсь.

И отправившись во дворец, пестун рассказал царевичу всё по порядку, и он, выслушав речь пестуна, ощутил в сердце своем какую-то радость и духовное веселие, и велел тотчас же ввести к себе купца.

Варлаам вошел к царевичу, поклонился ему и приветствовал его мудрою и приятною речью. Царевич велел ему сесть. Когда же пестун ушел, Иоасаф сказал старцу:

— Покажи мне камень, о котором ты рассказывал моему пестуну такие великие и дивные вещи.

Варлаам же обратился к нему с такою речью:

— Всё, сказанное тебе обо мне, царевич, истинно и несомненно, ибо неприлично мне говорить пред твоим величеством что-либо ложное; но прежде чем не узнаю я твоих мыслей, я не могу открыть тебе великую тайну, ибо Владыка мой сказал:

«Вышел сеятель сеять. И когда он сеял, иное упало при дороге; и налетели птицы и поклевали то. Иное упало на места каменистые, и, взошедши, засохло, ибо не имело влаги. Иное упало в терние, и заглушило его терние. Иное упало на добрую землю и принесло плод сторицею»^[11]. Итак, если я найду в твоем сердце землю плодоносную и добрую, я не поленюсь сеять в тебе божественное семя и открыть тебе великое таинство. Если же земля эта будет каменистая и полная терния, или — придорожная, попираемая мимоидущими, то лучше совсем не бросать в нее спасительного семени и не отдавать его на расхищение птицам и зверям, метать пред коими бисер строго запрещено. Но я надеюсь найти в тебе наилучшую землю, для того, чтобы тебе принять словесное семя, и увидеть бесценный камень, и просветиться зарею света, и принести плод сторичный; ибо ради тебя я принял много труда и прошел далекий путь, чтобы показать тебе то, чего ты не видал, и научить тому, чего ты никогда не слыхал.

Иоасаф отвечал ему:

— Я, старче честны́й, одержим невыразимым желанием слышать новые и добрые слова, и внутри сердца моего горит огонь, разжигающий меня к познанию некоторых важных и необходимых вещей, и до сего дня не нашел я человека, могущего разъяснить мне то, что у меня в уме, и наставить меня на правый путь. Если же я нашел бы такого человека, то услышанные от него слова я не отдал бы на съедение птицам и зверям, не оказался бы каменным и полным терния, как ты сказал, но с благодарностию принял бы и сохранил их в сердце своем. И ты, если знаешь что-либо, не скрывай от меня, а поведай мне, ибо, как только услыхал я, что ты пришел из далекой земли, тотчас возрадовалась душа моя и я вознадеялся чрез тебя получить желаемое: потому-то и допустил я тебя немедленно к себе и с радостию принял, как кого-либо из знаемых или сверстников моих.

Тогда Варлаам, отверзши уста свои, полные благодати Святаго Духа, начал говорить ему о Едином Боге, всё сотворившем, и о всём, что совершилось от начала мира: о грехопадении Адама и об изгнании из рая, о праотцах и пророках; затем — о воплощении Сына Божия, о вольной Его страсти и о воскресении; о Св. Троице, о Крещении и о всех тайнах святой веры: ибо Варлаам был весьма премудр и искусен в Св. Писании. Изъясняя учение притчами и подобиями, украшая речь свою прекрасными рассказами и изречениями, он размягчил, как воск, сердце царевича, который чем далее, тем внимательнее, с наслаждением слушал его. Наконец, царевич познал, что тот бесценный камень есть Христос Господь, ибо свет воссиял в душе его и открыл очи его ума, так что он уверовал без всяких сомнений всему, что поведал ему Варлаам. И восстав с своего престола, он подошел к премудрому старцу и, в радости обняв его, сказал:

— О достойнейший между людьми! Это-то и есть, как думаю, тот бесценный камень, который ты имеешь втайне и не всякому желающему показываешь, но только достойным, у которых здравы душевные чувства; ибо как только слова твои достигли до моего слуха, вошел сладостный свет в сердце мое и тотчас исчез тяжкий покров печали, долгое время лежавший на моей душе. Итак, скажи мне, правильно ли я рассуждаю об этом, а если знаешь что-либо еще лучшее, поведай мне.

И Варлаам, продолжая слово, говорил ему о доброй и злой смерти, о всеобщем воскресении, о жизни вечной, о воздаянии праведным и о муке грешников; и привел его своими словами в великое умиление и сердечное сокрушение, так что весь он был в слезах и долго плакал. Кроме того, Варлаам рассказал ему о суете и непостоянстве мира сего, и об отвержении его, и иноческом и пустынном житии.

Как драгоценные камни в сокровищнице, слагал Иоасаф все слова Варлаама в сердце своем и так насладился его беседою и полюбил его, что захотел быть с ним всегда неразлучно и слушать его учение. Расспрашивал он его о пустынном житии, о пище и об одежде, говоря:

— Скажи мне, какова пища твоя и живущих с тобою в пустыне, откуда у вас одежда и какая?

Варлаам сказал:

— Пищею служат нам древесные плоды и травы, растущие в пустыне. Если же кто из верующих принесет нам немного хлеба, то мы принимаем приносимое, как посланное Божественным промыслом; одежда же наша — власяная и из кож овечьих и козьих, весьма ветхая и вся в заплатах, одинаковая зимою и летом, а ту одежду, которою я покрыт сверху, я взял у одного верного мирянина, чтобы не узнали, что я инок: если бы я пришел сюда в собственной одежде, то не был бы допущен к тебе.

Иоасаф попросил старца показать ему обычные иноческие одежды, и тогда Варлаам снял верхнюю одежду, и страшное зрелище представилось Иоасафу: тело старца все иссохло и почернело от действия солнца, кожа держалась только на костях, от чресл до колен он опоясан был раздранным и колючим власяным рубищем и такую же мантию имел на плечах. Иоасаф удивился такому тяжкому подвигу и, пришедши в изумление от великого терпения старца, вздохнул и заплакал, и умолял старца взять его с собою на такое же пустынное житие.

Варлаам сказал:

— Не желай этого сейчас, чтобы из-за тебя не обрушился на братию гнев твоего отца, но прими Крещение и останься здесь, а я отправлюсь один; когда же Господь захочет, придешь ко мне и ты, ибо я верю, что и в этом веке и в будущем мы будем с тобою жить вместе.

Иоасаф, со слезами, сказал:

— Если такова воля Господа Бога, то соверши надо мною Св. Крещение, и возьми у меня побольше золота, чтобы отнести твоим братиям, находящимся в пустыне, на пищу и одежду.

— Богатые дают убогим, — отвечал Варлаам, — а не убогие богатым: как же ты хочешь дать нам, богатым, сам будучи убогим? Ведь самый последний из нашей братии богаче тебя несравненно. Надеюсь, что и ты, по милости Божией, вскоре обогатишься этим истинным богатством; но когда ты разбогатеешь именно таким образом, то сделаешься скупым и несообщительным.

Иоасаф не понял сказанного ему, и Варлаам объяснил ему тогда свои слова в том смысле, что оставляющие всё земное ради Христа приобретают блага небесные, а между тем малейший небесный дар дороже всех богатств мира сего. При этом он присовокупил Иоасафу:

— Золото часто бывает причиною греха, и потому мы не держим его у себя, а ты хочешь, чтобы я отнес братиям моим змия, которого они уже попрали ногами.

Затем он посоветовал Иоасафу готовиться к Св. Крещению, заповедал ему продолжительный пост и молитву, а сам удалился от него и в уединенном месте молился за него Богу. На другой день он снова пришел к нему и долго поучал его истинной вере. И так в течение продолжительного времени старец приходил ежедневно к царевичу и излагал пред ним учение Пророков и Апостолов и святоотеческие предания. В тот же день, в который он вознамерился крестить Иоасафа, Варлаам изрек ему следующее поучение:

— Вот, ты хочешь принять печать Христову, знаменоваться светом лица Божия и быть сыном Божиим и храмом Святаго и Животворящего Духа: веруй же теперь в Отца, и Сына, и Святаго Духа, во Святую и Живоначальную Троицу, в трех Ипостасях и во едином Божестве славимую, раздельную Ипостасями и Ипостасными свойствами, но единую существом. Итак, веруй во Единого Бога — Отца нерожденного и Единого Господа нашего Иисуса Христа, Света от Света, Бога Истинного от Бога Истинного, рожденного прежде всех век; ибо от Всеблагаго Отца родился Всеблагий Сын, от нерожденного Света воссиял Свет Присносущный, от Истинной Жизни произошел Животворящий Источник, от самой Силы Отчей явилась Сила Сыновняя, Который есть Сияние славы и Слово Ипостасное, искони сущий у Бога и Сам сущий Бог, Безначальный и Присносущный, чрез Которого получило бытие всё видимое и невидимое. И веруй во Единого Духа Святаго, от Отца исходящего, Бога совершенного и Животворящего, освящающего, имеющего такую же волю, Всемогущего, Соприсносущного, пребывающего в своей Ипостаси. И так, покланяйся Отцу, и Сыну, и Святому Духу, в трех Ипостасях, с различными свойствами, но в Едином Божестве. Общее всем им есть Божество, и едина есть природа Их, и едино существо, и едина слава, едино царство, едина сила, едина власть; общее же Сыну и Святому Духу то, что они от Отца; собственное же у Отца — нерождение, у Сына — рождение и у Духа — исхождение. Так веруй сему; но не пытайся постигнуть образ рождения или исхождения, ибо он непостижим, а правым сердцем без всякого исследования принимай, что Отец, Сын и Святый Дух по всему суть едино, кроме нерождения, рождения и исхождения; и что Единородный Сын и Слово Божие и Бог, нашего ради спасения, сошел на землю, по благоволению Отца, и содействием Святаго Духа без семени зачался во утробе Святой Девы и Богородицы Марии и нетленно родился от Нея, и был совершенным Человеком, ибо Он есть как совершенный Бог, так и совершенный Человек, из двух естеств, т. е. Божества и человечества, — в двух естествах разумных, вольных и действующих и во всем имеющих совершенство, по свойству каждого естества, содержащих волю, слово и власть, — по Божеству и человечеству в едином составе, — и всё сие принимай без исследования умом и не пытайся узнать самого образа, каким всё это произошло: как умалил себя Сын Божий, и человек произошел от девических кровей без семени и нерастленно, или каким образом произошло соединение. Всё это мы научены содержать верою, как преданное нам в Божественных Писаниях, но уразуметь и выразить самую сущность не можем. Веруй в Сына Божия, по милосердию Своему ставшего Человеком и принявшего все свойства естества человеческого, кроме греха: ибо Он чувствовал голод и жажду, спал, утруждался и скорбел по человечеству и за беззакония наши был предан смерти, распят и погребен, вкусив действительной смерти, в то время как Божество в Нем пребывало бесстрастным и неизменным. Мы ничего, относящегося к страданию, отнюдь не применяем к Его бессмертному Божественному естеству, но исповедуем, что Он пострадал и был погребен воспринятым Им Его человеческим естеством, а силою Божественною воскрес из мертвых в нетлении и восшел на Небеса, и опять имеет прийти со славою, чтобы судить живых и мертвых^[12] и воздать каждому по делам его правою мерою^[13]: ибо воскреснут мертвии и восстанут сущии во гробех, причем сохранившие заповеди Христовы и отшедшие в правой вере наследуют жизнь вечную, а осквернившие себя грехами и уклонившиеся от истинной веры пойдут в муку вечную. И не веруй, что есть какая-то изначальная сущность или царство зла, и не воображай, что оно — безначально, или самостоятельно, или получило свое начало от Бога: думать так — безрассудно. На самом деле зло проникает в нас по нашей собственной вине и действию диавола чрез нашу невнимательность к самим себе. Так как мы обладаем свободою воли, то можем по собственному хотению выбирать или доброе, или злое. Исповедуй также едино крещение от воды и Духа во оставление грехов. Принимай причастие Пречистых Христовых Таин, веруя, что это — воистину Тело и Кровь Христа Бога нашего, которые дал Он верующим во оставление грехов, ибо в ночь, в которую был предан, определенно завещал Он святым своим ученикам и Апостолам и всем Своим будущим последователям, сказав: прїими́те, ꙗ҆ди́те, сїѐ є҆́сть тѣ́ло моѐ, є҆́же за вы̀ ломи́мое во ѡ҆ставле́нїе грѣхѡ́въ. Также и взяв чашу, дал им, говоря: пі́йте ѿ неѧ̀ всѝ, сїѧ̀ є҆́сть кро́вь моѧ̀, ꙗ҆́же за вы̀ и҆ за мнѡ́гїѧ и҆злива́емаѧ во ѡ҆ставле́нїе грѣхѡ́въ: сїѐ твори́те въ моѐ воспомина́нїе^[14]. Это — Само Слово Божие, действующее и всё творящее силою Своею, действует и претворяет чрез священные слова и чрез снисшествие Духа Святаго предложенные хлеб и вино в Его Тело и Кровь и подает во освящение и просвещение причащающимся с верою. Поклоняйся так же с верою и лобызай честно́е изображение (лика), вочеловечившегося нас ради Бога Слова, имея в мыслях, что в этом изображении ты видишь Самого Творца: ибо «честь, оказываемая изображению, — говорить святый Василий Великий, — переходит на первообраз». А первообраз, — это тот, чье лице изображается и кто послужил причиною изображения: так, взирая на написанное на иконе, мы умственными очами восходим к тому, кого эта икона изображает, и, благоговейно поклоняясь образу Принявшего на Себя плоть нашу, не обоготворяем самого написанного образа, но образ Воплотившегося Бога и Уничижившего Себя нас ради до образа рабского крепко и с любовию лобызаем; равно лобызай и образы Пречистой Матери Его и всех святых. Покланяйся с верою и изображению Честна́го и Животворящего Креста и целуй его ради Распятого на нем плотию, на спасение роду человеческому, Христа Бога и Спаса мира, даровавшего нам образ Креста в знамение победы над диаволом, который боится и трепещет силы крестной. Вот чему должен ты верить и с этой верой ты принимаешь Св. Крещение: так сохрани же эту веру без всякого изменения и еретических добавлений до последнего издыхания… Возненавидь же все учения, противные этой непорочной вере, и считай их враждебными Богу, так как, по слову Апостола: а҆́ще мы̀ и҆лѝ а҆́гг҃лъ съ нб҃сѐ бл҃говѣсти́тъ ва́мъ па́че, є҆́же бл҃говѣсти́хомъ ва́мъ, а҆на́ѳема да бꙋ́детъ^[15]. — И действительно, нет другого Евангелия, нет другой веры, кроме проповеданной Апостолами и утвержденной Богоносными отцами на различных Соборах и преданной Соборной Церкви.

Сказав это и научив царского сына Иоасафа символу веры, изложенному на Никейском Соборе, Варлаам крестил его во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа в водоеме, находившемся в царском саду. Таким образом сошла на Иоасафа благодать Святаго Духа. Вошедши затем в спальню Иоасафа, Варлаам совершил там Богослужение и приобщил его Пречистых и Животворящих Таин, и оба они пребывали в духовной радости, воссылая хвалу Богу. После того Варлаам научил царевича, как ему подобает жить после Крещения, преподав ему учение о добродетели, и удалился к себе.

Между тем слуги и пестуны Иоасафа, видя частые посещения царевича старцем, пришли в недоумение; и вот, старший из них, по имени Зардан, которого царь за его верность и преданность приставил надзирать за двором царевича, сказал однажды Иоасафу:

— Ты хорошо знаешь, государь, как почитаю я твоего отца и как я ему верен, — за то и приставил он меня служить тебе. Теперь же, видя, как часто входит к тебе и беседует с тобою этот странный человек, я боюсь, не христианской ли он веры, против которой так враждует отец твой, и не пришлось бы мне подвергнуться из-за него осуждению на смерть. Поэтому, или скажи о нем царю, или перестань совсем беседовать с ним, или отошли меня от себя, чтобы не быть мне в ответе.

Царевич отвечал:

— Вот что мы сделаем сначала, Зардан: ты сядешь тайно за завесою и послушаешь его беседы со мною, — тогда я тебе и скажу, что нужно сделать.

И когда однажды Варлаам явился во дворец, Иоасаф, спрятавши предварительно Зардана за завесою, сказал старцу:

— Напомни мне вкратце учение твое, дабы оно крепче укоренилось в моем сердце.

Варлаам начал говорить и многое поведал ему о Боге, благочестии, будущих благах и вечных мучениях, и, наконец, после долгой беседы, встал, сотворил молитву и удалился в свое жилище.

Царевич вызвал тогда Зардана и спросил его, испытывая:

— Слышал ли ты, о чем беседовал со мною этот лживый старик: он покушается прельстить меня своим учением, лишить всех моих утех и наслаждений и привести к чужому Богу.

Зардан отвечал:

— Не искушай, государь, меня, раба твоего: я хорошо знаю, как глубоко пали тебе на сердце слова этого человека, и все мы знаем, что проповедь его — истинна. Но с тех пор, как твой отец воздвиг лютое гонение на христиан, вера их обречена на погибель, и если она всё-таки пришлась тебе по сердцу и ты можешь понести соединенные с нею страдания и труды, то да исполнится благое желание твое. Но что же делать мне? Я даже и смотреть не в силах на такие страдания и на столь скорбное житие их. От страха царского гнева сердце у меня замирает, я не знаю, что отвечать ему на то, как попустил я тому человеку входить к тебе.

На это царевич сказал Зардану:

— Я не нашел лучшей награды тебе за твою великую преданность и верную службу мне, как постараться открыть тебе неизреченные блага: познание твоего Создателя и веру в Него. Я надеялся, что как только ты услышишь правое учение, тотчас возлюбишь его и последуешь ему вместе со мною. Но, вижу я, надежда обманула меня, ибо ты огрубел сердцем и не хочешь познать Истину. Исполни, по крайней мере, одно желание мое: не говори ничего до времени отцу, так как этим ты ничего не достигнешь, а только причинишь ему скорбь и печаль.

На другой день Варлаам, пришедши к царевичу, сказал ему о своем намерении оставить его. Иоасаф, не в силах будучи перенести разлуку, скорбел душою и горько плакал. Старец долго беседовал с ним, утверждая его в вере и добродетели и убеждая не плакать по нем. Он предрек также царевичу, что скоро они оба соединятся навсегда. Тогда Иоасаф, не желая причинять старцу огорчения, а вместе и боясь как бы Зардан не донес о приходе старца царю, со слезами сказал Варлааму:

— Раз ты пожелал, отец мой духовный и добрый учитель, того, чтобы мне остаться здесь, в этом суетном мире, а тебе самому удалиться на место твоего духовного покоя, то я не смею более удерживать тебя. Итак, иди, хранимый Богом с миром, и поминай всегда мое окаянство в святых твоих молитвах, дабы и я получил со временем возможность придти к тебе и уже постоянно видеть честно́е лицо твое. Но окажи мне любовь твою, оставь мне эту твою худую и ветхую мантию на память о твоем иноческом житии и учении и для охранения от всякого действия сатанинского.

Старец отдал ему свою мантию, которую Иоасаф ценил более царской багряницы. Затем Варлаам встал на молитву и умиленно молился за Иоасафа, вручая новопросвещенного юношу Божию Промыслу и защите. Окончив молитву, он обратился к царевичу, поцеловал его и сказал:

— Чадо Небесного Отца! Мир тебе и спасение вечное.

Затем он вышел из дворца, радуясь и благодаря Бога, благонаправившего путь его.

По удалении Варлаама блаженный Иоасаф предался постоянной молитве и подвижнической жизни. Видя это, Зардан чрезвычайно огорчился и, притворившись больным, удалился в свой дом. Царь, узнав о болезни Зардана, послал к нему своего, весьма искусного, врача лечить его. Врач внимательно исследовал болезнь Зардана и известил царя, что он не мог найти в Зардане никакой иной причины болезни, кроме какой-то печали, пораженный которой он и болеет. Тогда царь подумал, что сын его за что-нибудь разгневался на Зардана, вследствие чего последний и захворал от печали, и пожелал сам навестить больного и узнать от него точнее о причине болезни. Но Зардан сам поспешил явиться к царю, пал пред ним на землю и признал себя достойным всякого наказания за то, что небрежно охранял царевича, и рассказал царю обо всем, что случилось с Иоасафом.

— Один лукавый человек, — говорил он, — волхв и обманщик, именем Варлаам, пришел из пустыни и беседовал с сыном твоим о вере христианской, и теперь царевич — уже христианин.

Услышав это, царь содрогнулся от скорби, а затем пришел в несказанную ярость. Он тотчас призвал самого главного из своих вельмож, по имени Арахию, мудрого советника и искусного звездочета, и рассказал ему всё по порядку, как было.

Арахия, утешая его, ответил:

— Не печалься, царь, ибо мы весьма легко отклоним твоего сына от христианской веры, если овладеем Варлаамом; если же не разыщем его, то я знаю другого старца, — уже нашей веры, — по имени Нахора, живущего в пустыне и занимающегося звездочетством, у которого я и сам учился и который всем обликом очень похож на Варлаама, — я ведь и Варлаама хорошо знаю в лицо, так как ранее видал его. Итак, вызвав этого Нахора из пустыни, прикажем ему притвориться Варлаамом и будем вести с ним прения о вере; он сделает вид, что он побежден и объявит христианскую веру ложною, а твой сын, видя это, отвратится от христианства и возвратится к отеческим богам.

Царь, нашедши такой совет хорошим, утешился несколько в своей скорби, предался тщетным надеждам и поспешно отправил самого же Арахию со множеством воинов искать Варлаама. Арахия, прошедши длинный путь, достиг наконец до пустыни Сенаридской. Здесь он долго ходил без всяких дорог и чрез едва проходимые дебри, нашел в одном месте под горою небольшое количество пустынников и схватил их. Один из них был у них за старшего и носил с собою волосяной мешок, наполненный костями ранее отшедших некоторых святых отцов, — для постоянного напоминания о смерти. Арахия спросил пустынников:

— Где находится тот обманщик, который прельстил царского сына?

— Его нет у нас, — отвечал за всех носивший волосяной мешок, — и не будет, так как он бегает от нас, гонимый силою Христовою, а пребывает он среди вас.

— Знаешь ли ты его? — спросил Арахия.

— Знаю, — отвечал пустынник, — обманщика — диавола; он то и живет среди вас, и вы угождаете ему.

— Но я спрашиваю тебя о Варлааме.

— Если ты спрашиваешь о Варлааме, — отвечал пустынник, — то тебе нужно было бы сказать: «где тот, кто отвратил царского сына от обольщения»? Он — наш брат и делит с нами подвиг иноческого постничества, но вот уже много дней мы не видели его.

— Где же он находится?

— Мы знаем его келлию в пустыне, но я не открою вам ее места.

Арахия, разъярившись, угрожал им смертию, но они радовались, слыша о смерти. Он нанес им множество ран и подверг их лютым мукам, требуя, чтобы они указали местопребывание Варлаама, но они молчали. После того Арахия опять тщательно разыскивал повсюду Варлаама и, не нашедши его нигде, возвратился к царю ни с чем, ведя за собою только упомянутых пустынников в числе семидесяти. Царь всячески принуждал их сказать, где — Варлаам, и отречься от Христа; но они не только не послушались его, а и укоряли его за безбожие, за что царь приказал отрезать им языки, выколоть глаза и отсечь руки и ноги. Так скончались доблестные страдальцы.

После их смерти Арахия, по царскому приказу, ночью пошел к волхву Нахору, который жил в пустыне вместе с бесами и занимался колдовством, и, подробно рассказав ему всё, упросил его притвориться Варлаамом. Потом он возвратился к царю, а на другой день снарядил отряд воинов и опять распустил слух, что идет искать Варлаама, и отправился снова в пустыню. Здесь Нахор показался отряду при выходе из одной дебри; воины, заметив его, погнались за ним и, догнавши, схватили и привели к Арахии, который, как будто не зная Нахора, спросил его, кто он такой? Нахор ответил, что он — Варлаам. Все очень обрадовались и повели его связанным к царю. Между тем повсюду разнеслась весть о том, что Варлаам схвачен, и Иоасаф сильно скорбел об этом и горько плакал. Но Бог, всеобщий Утешитель, в одном откровении объявил Иоасафу, что схвачен не Варлаам, а вместо него волхв Нахор.

Царь сначала отправился во дворец сына и — то добрыми и кроткими, то яростными и суровыми словами — убеждал его оставить христианскую веру и возвратиться к богам отцов, но ничем не мог отвратить его от любви ко Христу: Иоасаф на все речи отца отвечал с великою мудростию, доказывая ничтожество языческих богов, прославляя Единого Истинного Бога, Создателя всего, и заявляя о своей готовности идти за сего Бога на раны и смерть. Но так как естественная любовь отца к сыну не позволяла царю мучить его и, кроме того, собственная совесть обличала его, когда он слышал истину, возвещаемую царевичем, то он сказал:

— Тебе следовало бы, дитя мое, во всем повиноваться отцовской воле, но ты груб и непокорен и упорно противишься мне, воображая, что ты мудрее всех: поэтому оставим напрасное препирательство и дадим место самой правде. Вот, я соберу многолюднейшее собрание и созову всех мудрецов со всего нашего царства, а равно приглашу и христиан, при чем своим глашатаям прикажу повсюду громко объявлять, чтобы никто из христиан ничего не боялся, но чтобы они без страха шли на собрание, в котором общим судом мы рассмотрим, какая вера — лучше. В моих руках находится и прельстивший тебя Варлаам, закованный в железо, — я не успокоился, пока не схватил его: я выведу его на собрание, и пусть он вместе с своими христианами станет против наших мудрецов и состязается с ними о вере. И если вы, христиане, с своим Варлаамом преодолеете наших, то получите всё, чего ни пожелаете; если же будете побеждены, то должны будете во всем повиноваться моему повелению.

— Буди воля Господня, — отвечал блаженный Иоасаф, — и пусть будет все, как ты желаешь; а Бог Истинный да поможет нам не уклониться с правого пути!

Тогда царь при помощи всюду разосланных грамот и чрез глашатаев, громко возвещавших царскую волю по всем городам и селениям, повелел всем служителям идолов и христианам собраться в одно место, — последним (христианам) ничего не боясь, — для решения вопроса об истинной вере посредством состязания христиан с Варлаамом в главе — с языческими жрецами и волхвами. При этом царь созвал всех бывших в его стране мудрейших жрецов, чародеев и волхвов персидских, халдейских, которые должны были преодолеть христиан. И вот, к царю сошлось великое множество идолопоклонников, мудрых в злобе и хитрых во лжи учителей, которые, глаго́лющесѧ бы́ти мꙋ́дри, ѡ҆б̾юродѣ́ша^[16], христиане же, из которых одни были избиты неверными, другие скрывались, разбежавшись по горам и пещерам, собрались в весьма небольшом числе, и среди них нашелся только один, именем Варахия, сведущий в Божественном Писании: он-то один только и выступил в помощь мнимому Варлааму, не зная, что на самом деле это не Варлаам, а волхв Нахор.

Царь сел на высоком престоле, повелев и сыну сесть с собою, но царевич, из почтения к отцу, сел не рядом с ним, а около престола на полу. Пред лицом царя предстали все языческие мудрецы, приведен был и Нахор, — мнимый Варлаам.

— Вот, — сказал царь, — обращаясь к своим мудрецам, — вам предстоит немалый подвиг, и одно из двух ожидает вас: или вы, победив в прении Варлаама и его единомышленников-христиан, удостоитесь всяких почестей, или же, будучи побеждены, понесете позор, бесчестие и жестокую казнь, ибо я всех вас без сожаления погублю и тела ваши отдам на съедение зверям и птицам, а детей ваших обращу в вечное рабство, если вы не преодолеете христиан.

Когда царь произнес эти слова, Иоасаф воскликнул:

— Праведным судом рассудил ты ныне, царь! И я скажу нечто подобное своему учителю.

И, обратившись к Нахору, он сказал:

— Варлаам! В какой славе и среди каких утех ты впервые узнал меня! Но своими долгими беседами ты заставил меня отступить от богов и законов моих предков, служить неведомому Богу и раздражить моего отца и владыку. Поэтому, теперь представь себе, что ты стоишь как бы на весах: если ты выйдешь победителем из предстоящего состязания и докажешь, что учение твое — истинно, то ты прославишься как проповедник Истины, и я останусь верным твоему учению, служа Христу до последнего издыхания; если же ты будешь побежден и чрез то сделаешься виновником моего посрамления, то я сам отмщу за свою обиду: я стану ногами тебе на грудь и, вырвав собственными руками твое сердце и язык, брошу их вместе с остальным твоим телом на съедение псам, чтобы и все другие на твоем примере научились не сметь обольщать царских детей.

Нахор пришел от этих слов в великий ужас, видя, что он пойман в свою же сеть и упал в яму, которую сам же выкопал. Страшась неизбежной смерти, ожидающей его, если он раздражит царевича, имеющего полную возможность мучить его, как только захочет, Нахор решился держать сторону Иоасафа и защищать христианскую веру. И когда началось прение между жрецами и христианами, Нахор заговорил подобно тому, как в древности известный Валаам, который послан был царем Валаком проклясть Израиля, а вместо проклятия благословил его многими благословениями^[17]: точно так же и Нахор, начав состязание, продолжал его от утра до вечера, говоря как бы по внушению от Духа Святаго: так иногда благодать Божия может действовать и в нечистых сосудах ради своей святой славы. И так мудро изобличил Нахор суетность и ложность языческих богов и так непреложно доказал, что одно только христианство есть истинная вера, что никто не мог возразить еще ни единого слова. Об этом прении Нахора с жрецами идольскими пространно и прекрасно написал святый Иоанн Дамаскин в своем повествовании о святых Варлааме и Иоасафе.

Итак, все языческие мудрецы, и жрецы, и философы уныло стояли пред Нахором и молчали, как немые, покрытые стыдом, не имея ничего возразить ему. Царевич же радовался в душе и прославил Господа, Который, как некогда Савла, так теперь Нахора — из гонителя сделал учителем и проповедником истины. Царь и Арахия, изумленные неожиданною изменою Нахора, страшно гневались на него. Царь и хотел бы мучить Нахора вместе с христианами, но не мог нарушить своего царского слова, которым он приглашал христиан свободно и безбоязненно явиться на состязание о вере, обещая, как царь, не причинять им никакого зла. Поэтому он приказал собранию разойтись, сказав, что на утро будто бы опять будет прение.

Тогда царевич сказал отцу:

— Царь! В начале дела суд, согласно твоему повелению, был поставлен правильно, так твори же правду до конца и реши что-нибудь одно: или прикажи моему учителю провести эту ночь у меня, чтобы нам вместе с ним размыслить о том, что нужно будет говорить нам завтра, а ты точно так же поступишь вместе с своими единомышленниками, или же оставь мне их, а сам возьми к себе моего учителя, ибо если обе противные стороны пробудут время до прения у тебя, то мой учитель неизбежно будет находиться в угнетении и страхе, а твои мудрецы — в радости и покое, а в таком случае дело не может, по моему мнению, идти правильно и выйдет только насилие сильного над слабым и нарушение данного тобою христианам обещания.

Царь, побежденный мудрыми словами сына, оставил ему Нахора, уведши с собою остальных своих жрецов и все еще надеясь, что Нахор исполнит свое обещание (возвратить Иоасафа в язычество); царевич же, захватив с собою Нахора, отправился в свой дворец, радуясь ѡ҆ бз҃ѣ сп҃сѣ свое́мъ.

— Не думаешь ли ты, — сказал он Нахору, пришедши к себе, — что я не знаю, что ты не Варлаам, а Нахор? Впрочем, ты хорошо поступил, доказывая истинность христианской веры и обличая ничтожество идолов: итак, уверуй в того Бога, за Имя Коего ты так доблестно восстал.

Потрясенный словами Иоасафа, Нахор раскаялся во всех своих прежних пороках и, искренно желая обратиться к Истинному Богу, умолял Иоасафа позволить ему тайно убежать в пустыню, присоединиться к скрывающимся там пустынникам и принять Святое Крещение. Иоасаф, наставив его в вере, отпустил с миром. Он бежал в пустыню, нашел там одного святой жизни иерея и, приняв от него Крещение, стал проводить жизнь свою в покаянии.

Наутро царь, узнав о случившемся с Нахором, отчаялся в надеждах, какие на него возлагал. Видя, что его мудрецы окончательно побеждены и находятся в безвыходном положении, он разгневался на них, предал их позорному поруганию, а некоторых и сильному телесному наказанию, велел вымазать им лица сажею и прогнал их от себя. И с тех пор он уже не почитал более жрецов и не приносил жертв идолам, а хулил их. Но, не поклоняясь идолам и в то же время не принимая христианской веры, он находился крайнем замешательстве и расстройстве мыслей. А к Иоасафу между тем приходили многие из язычников и, услажденные спасительной беседой с ним, обращались ко Христу. Поэтому жрецы, видя свое бесчестие и поругание и уклонение царя от их богов, поспешно отправили послов к одному знаменитому волхву, по имени Февде, жившему в пустыне в сообществе с бесами, и, известив его о всем случившемся, усиленно молили его о помощи. Февда, сопровождаемый великою бесовскою ратью, смело отправился к царю, лично знавшему и любившему его, и вновь своими льстивыми речами склонил его к язычеству и устроил с ними большое празднество в честь идолов. Стараясь опять обратить к идолопоклонству и блаженного Иоасафа, волхв дал царю лукавый совет, чтобы он удалил от Иоасафа всех слуг, а вместо них для служения приставил бы к нему благообразных жен и прекрасных девиц.

— А я, — говорил он далее, — пошлю одного из бесов возжечь в нем сладострастный огонь, и, лишь только царевич впадет в грех блуда, тотчас же, царь, всё будет по-твоему.

Царь послушался лукавого совета, собрал множество красивых девушек и молодых женщин и, украсив их дорогими одеждами и золотыми уборами, повел их к сыну во дворец, а всех его слуг вывел вон, так что во дворце не осталось никого из мужчин, и всякую службу при царевиче исполняли женщины и девушки. Нашли, невидимо, туда и лукавые духи, посланные волхвом Февдою, и стали разжигать у юноши плотскую страсть и внушать ему непотребные мысли. Блаженный Иоасаф претерпевал великое искушение и борьбу с самим собою — особенно, когда одна, самая прекрасная из всех девушка, научаемая не только царем, но и бесами, простерла на него сети своей красоты. Она была дочерью одного царя, попала в плен, и, уведенная из отечества, досталась, как самая дорогая добыча, царю Авениру. Полагаясь на ее необыкновенную красоту, отец послал ее на соблазн сыну; вошедши в нее, бес-обольститель научил ее мудрым речам и хитрой беседе, а вместе с тем и святому юноше вложил в сердце сначала любовь без всякой похоти, стараясь постепенно уловить его в свои сети. И действительно, Иоасаф полюбил ее за ее мудрость и благонравие и, кроме того, жалел ее за то, что, будучи царской дочерью, она сделалась пленницею и лишилась своего отечества и высокого положения; он раздумывал, наконец, и о том, как бы отклонить ее от идолопоклонства и сделать христианкою.

С такими помыслами, не ощущая в себе никакой страстной похоти, он начал с нею беседовать так:

— Познай, девица, Бога, живущего во веки, чтобы не погибнуть тебе в заблуждении. Познай Создателя, и ты будешь блаженна, уневестившись Бессмертному Жениху.

Много еще подобного говорил он ей, и вот, нечистый дух научил ее начать дело соблазна и увлечь невинную душу к погибели. И сказала девица:

— Если ты, господин мой, заботишься о моем спасении и хочешь избавить мою душу от языческих заблуждений, то исполни и ты одну мою просьбу, и я тотчас же отрекусь от своих отечественных богов, обращусь к твоему Богу и буду служить ему до последнего издыхания и, следовательно, ты получишь награду за мое обращение.

— В чем же состоит твоя просьба? — спросил девушку святый юноша.

Она, обольщая его взором и выражением голоса, ответила:

— Вступи со мною в супружество, и я исполню всякое твое приказание.

— Напрасно осмелилась ты, — сказал он, — обратиться ко мне с такою просьбою, так как, хотя я и желаю твоего спасения, но осквернить себя не соглашусь.

Стараясь облегчить ему путь ко греху, она в свою очередь сказала:

— Ты сам, господин мой, будучи столь мудрым, напрасно говоришь так, — называешь супружество осквернением: я тоже знаю христианские писания, много читала их в своем отечестве и много раз беседовала с христианами. Разве в книгах ваших не написано: честна̀ жени́тва во всѣ́хъ и҆ ло́же нескве́рно, и еще: лꙋ́чше є҆́сть жени́тисѧ, не́жели разжиза́тисѧ^[18]. — Разве не знали брака древние патриархи, пророки и праведники, как о том свидетельствуют ваши Писания? Разве Писание не возвещает, что Петр, которого вы называете верховным Апостолом, имел жену? Так кто же научил тебя называть брак осквернением, господин мой? В действительности ты сам отступил от правды вашего учения.

— Хотя в Писании и есть всё то, что ты сказала, — отвечал святый — и действительно, каждому предоставляется, если он желает, вступить свободно в брак, но только — кроме тех, кто обещался Христу хранить свое девство; а я, как только принял Святое Крещение, дал обет представить себя Христу чистым в непорочном девстве: так как же я дерзну преступить клятву, данную Богу?

Обольстительница сказала ему:

— Если ты не берешь меня в супружество, то исполни другое мое легко исполнимое и ничего не стоящее желание. Если хочешь спасти мою душу, будь со мною в эту ночь. Сделаешь так, — я обещаю тебе, что завтра же приму христианскую веру, и тогда тебе не только будет прощение грехов за такую твою заботливость о моем обращении, но ты получишь и великую награду; ибо ра́дость быва́етъ на нб҃сѝ ѡ҆ є҆ди́номъ грѣ́шницѣ ка́ющемсѧ^[19], говорит твое Писание, а если бывает радость на Небесах об обращении грешника, то не будет ли велико и воздаяние тому, кто обратит грешника и сделается причиною такой радости грешника? Без всякого сомнения — так, ибо и ваши Апостолы многое совершали по своему усмотрению, преступая меньшую Божественную заповедь ради заповеди бо́льшей. Не обрезал ли Апостол Павел Тимофея^[20], хотя обрезание христианам и необязательно? И однако он не побоялся так поступить ради большей пользы для дела проповеди. И многое подобное сему найдешь ты в своих книгах. Итак, если ты действительно желаешь спасти мою душу, то исполни это мое ничтожное желание.

Когда она говорила это, душа святаго, овладеваемая противоположными мыслями, стала колебаться между добром и злом, твердость решения сохранить девство начала ослабевать, а воля и разум как бы размягчались. Видя это, сеятель греха — диавол преисполнился радости и возвестил другим бесам:

— Смотрите, как девушка эта хочет сделать то, что оказалось не под силу даже нам! Поэтому именно теперь нападем на юношу с особою силою, потому что у нас не будет другого более удобного времени исполнить желание и приказание пославшего нас.

Воскликнув это, нечистый вместе с своими слугами дерзостно устремился на воина Христова и привел в расстройство все его душевные силы, зажегши в нем нечистую любовь к девице и сильную похоть. Тогда святый, ударяя себя в грудь и вздыхая от глубины сердца к Богу, поспешно прибег к молитве, и, проливая обильные слезы, взывал к Могущему спасти его от треволнений и бури, и говорил:

— На тѧ̀ гдⷭ҇и ᲂу҆пова́хъ, да не постыжꙋ́сѧ во вѣ́къ^[21]… Нижѐ да посмѣю́тъ ми сѧ вразѝ моѝ^[22], уповающему на Твою державу, но будь моею защитою в этот час и направь пути мои, по воле Твоей, к прославлению святаго и страшного Имени Твоего на мне, рабе Твоем.

Долго молился святый, обливаясь слезами и творя многочисленные коленопреклонения, и, наконец, пал на землю и уснул. Во сне он вскоре увидел, что взят какими-то неизвестными мужами, проходит чудными местами и приводится на какое-то великое поле, покрытое прекрасными и чрезвычайно благоуханными цветами. Здесь он видел множество разнообразных и прекрасных деревьев, имевших неизвестные и необыкновенные плоды, приятные на вид и возбуждавшие желание вкусить их; листья этих деревьев весело шумели от легкого ветерка и тихо колыхались, испуская непрерывно благоухание. Под деревьями стояли престолы из чистого золота, драгоценных камней и жемчуга, испускавшие сильный блестящий свет; стояли там также ложа, покрытые разнообразными покровами несказанной красоты и блеска. Посредине протекали воды — чистые и прекрасные, веселившие взор. Упомянутые необыкновенные мужи провели Иоасафа чрез всё описанное поле и ввели его в город, блиставший неизреченным светом, имевший стены из чистого золота и драгоценных камней, никогда еще никем не виданных, а столбы стен и ворота — из цельного жемчуга… Но кто выразит всю красоту и блеск этого города?! Свет, сиявший свыше обильными лучами, наполнял все улицы города, и какие-то крылатые и светлые видом воины ходили по городу и пели сладкозвучные песни, каких никогда еще не слыхало ухо человека. И услышал Иоасаф голос:

— Вот — покой праведных! Вот — веселие угодивших в жизни своей Господу.

Взявшие Иоасафа мужи хотели, выведши его из города, вести назад. Но он, плененный виденными им красотою и великолепием, сказал:

— Умоляю вас, не лишайте меня этой неизреченной радости и позвольте мне жить в каком-нибудь углу этого города.

— Теперь тебе нельзя остаться здесь, — отвечали они ему, — хотя за многие подвиги и усилия ты со временем войдешь сюда, если только употребишь для того все силы, ибо нꙋ́ждницы восхища́ютъ Царство Небесное^[23].

После того они опять повели его чрез вышеупомянутое великое поле и ввели в темные места, полные мрака и печали и во всем противоположные тому свету и радости, какие ранее видел Иоасаф. Там была беспросветная, унылая тьма и всё полно было скорби и смятения. Там горела огненная печь, кругом которой ползали черви, пожирающие человеческое тело, и стояли духи отмщения. Какие-то люди были жестоко палимы огнем, и слышался голос:

— Вот — место грешников! Вот — место тех, которые осквернили себя постыдными делами!

Затем водившие Иоасафа в видении вывели его из тьмы, и тотчас он, пробудившись, пришел в себя, но весь трепетал, и слёзы ручьем текли из его очей. И тогда вся красота юной соблазнительницы его и остальных жен и девиц показалась ему хуже грязи и гноя. Вспоминая же о своем видении, он то объят был желанием достигнуть светлого города, то — одержим страхом вечных мучений и, обессиленный, лежал в постели и не мог встать.

Царю было доложено об его болезни, и царь тотчас поспешно пришел к нему и стал расспрашивать о причине болезни. Иоасаф рассказал ему всё, что было показано ему в видении, и присовокупил:

— Зачем ты расставил мне сети, желая уловить меня и ввергнуть душу мою в погибель? Ведь если бы не помог мне Бог, то душа моя едва ли бы не была в аду. Но сколь благ Бог Израилев, избавивший меня, грешного, от уст львовых! В смятении заснул я; но посетил меня с высоты Бог Спаситель мой и показал мне, каких благ лишаются прогневляющие Его и какие муки они себе готовят… Итак, отец, если уже ты как бы затыкаешь уши и не хочешь слушать меня всякий раз, как я говорю тебе об истинном благе, то мне-то, по крайней мере, не мешай идти правым путем. А я одного желаю, это — оставить всё и отправиться туда, где пребывает угодник Христов Варлаам, и с ним провести всё остальное время моей жизни. Если же ты захочешь удержать меня силою, то скоро увидишь меня умершим от печали и уныния, и тогда ты, не имея сына, не будешь уже более называться отцом.

И опять сильнейшая скорбь овладела царем, и, опечаленный, пошел он в свой дворец. Оставили непобедимого воина Христова также и лукавые духи и со срамом возвратились к Февде, который стал их укорять:

— Вот как бессильны вы, окаянные, — говорил он, — не могли даже и юношу победить!

А они, понуждаемые силою Божиею, против воли признались:

— Не можем мы противостоять силе Христовой, не можем даже взглянуть на крестное знамение, которым ограждает себя юноша.

Чрез несколько времени царь, взяв с собою Февду, опять пришел к сыну, и на этот раз Февда беседовал с юношей, отстаивая своих богов, но не мог преодолеть того, кому даны были уста и премудрость свыше, — премудрость, против которой стоять не может никто. Побежденный и посрамленный Февда долго молчал, как немой, не находя ничего более сказать, и наконец, едва опомнившись и обратившись к царю, сказал:

— Царь! Дух Святый живет в сыне твоем; мы действительно побеждены и нечего нам ему ответить… Воистину велик Бог христианский, велика вера их и велики таинства их!

И, обращаясь к царевичу, спросил:

— Скажи мне, освященный душою: приимет ли меня Христос, если я оставлю свои злые дела и обращусь к Нему?

Святый Иоасаф начал говорить ему о покаянии грешников и о милости Божией, скоро принимающей истинно кающихся. Февда умилился сердцем и тотчас же поспешил в свою пещеру, сжег там все книги, по которым занимался волхвованием и затем последовал примеру Нахора: сподобился Святаго Крещения и проводил жизнь в покаянии.

Так как царь не знал уже более, что ему делать с сыном, то Арахия советовал ему разделить свое царство на две половины и одну отдать сыну.

— Если ты пожелаешь мучить своего сына, — говорил он, — то будешь врагом самой природе и назовешься не отцом, а мучителем собственного сына, да к тому же и его погубишь, и сам останешься без детей и еще прибавишь себе печали. Остается сделать одно: раздели пополам царство твое и вели сыну своему царствовать в назначенной для него части. Занявшись житейскими попечениями, он мало-помалу начнет свыкаться с тою жизнию, какою живем мы, и всё сделается по-нашему, так как привычки, укоренившиеся в душе, изменяются не столько насилием, сколько верою. Если даже он останется верным христианству, то для тебя будет некоторым утешением в печали уже одно то, что ты не бездетен, что у тебя есть сын — царь.

Приняв совет Арахии, царь так и сделал: разделил царство пополам и над одною половиною поставил царем Иоасафа. Иоасаф, хотя и не помышлял о царской власти, желая пустынной иноческой жизни, но, рассудив, что всё клонится к лучшему, принял отделенную ему часть царства и, вступив на престол, прежде всего постарался искоренить языческое многобожие и распространить веру в Единого Истинного Бога. Он разрушил по всей земле своей идолов и разорил до основания их капища, а вместо их строил христианские храмы и всячески распространял веру Христову. Услышав об этом, христианские епископы, пресвитеры и диаконы выходили из гор и пустынь и стекались к благочестивому царю, который принимал их с радостию и вместе с ними заботился о спасении душ человеческих. Вскоре он просветил светом веры и окрестил всех своих подданных, не переставая в то же время слезно молиться Богу об обращении своего отца.

И милосердый Бог не презрел его усердной молитвы и слёз: Он коснулся светом Своей благодати сердца Авенира, и спала завеса тьмы с очей ума его, и он увидел зарю истины и познал суетность лжеименных богов. Авенир собрал своих советников и открыл им о своем сердечном желании принять христианскую веру. Все похвалили его намерение, ибо всех, по молитвам Иоасафовым, посѣти́лъ є҆́сть восто́къ свы́ше^[24]. Тотчас же царь письмом призвал своего сына, чтобы научиться от него вере и благочестию. О, какою радостию и веселием наполнилось сердце Иоасафа, когда он увидел, что отец его обращается к Богу Истинному! Достаточно научив своего отца вере в течение многих дней и преподав ему тайны святой веры подобно тому, как самому ему преподавал их преподобный Варлаам, Иоасаф привел его к Святому Крещению и сам восприял его от святой купели. Дело — поистине новое и дивное! Своему отцу он сделался отцом и для родившего его по плоти явился посредником духовного его возрождения. Вслед за царем приняли Святое Крещение его вельможи, воины, рабы, короче, — вся индийская земля. И была тогда великая радость на земле и на Небесах: на земле радовались верные обращению неверных, а на Небесах — Ангелы, о бесчисленных грешниках кающихся.

После крещения Авенир всю царскую власть отдал сыну, а сам жил уединенно в безмолвии и, всегда посыпая голову пеплом, сокрушался о грехах своих: так прожил он четыре года и, получив от Бога прощение грехов, преставился в мире.

В сороковой день по кончине царя Авенира Иоасаф, совершая память ему, созвал всех своих вельмож, советников, воинских начальников и других важных должностных лиц и объявил им свою тайну, именно, что он желает оставить земное царство и все мирское, уйти в пустыню и иночествовать. Все опечалились и проливали слезы, так как все очень любили его за его кротость, смирение и благотворительность. Вместо себя он хотел поставить царем одного из своих вельмож, именно — Варахию, давно уже бывшего христианином, — того самого, который держал сторону мнимого Варлаама в прении о вере против всех языческих мудрецов. Иоасаф знал, что Варахия весьма тверд в вере и имеет великую любовь ко Христу.

Но Варахия отказался от царства, говоря:

— Люби, царь, ближнего, как самого себя. Если царствовать — хорошо, царствуй сам. А если — нет, то зачем отдаешь мне царство? Зачем налагаешь на меня тяготу, от которой бежишь сам?

Тогда все усердно, со слезами, стали умолять святаго Иоасафа, чтобы он не оставлял их. Но он ночью написал грамоту к всему синклиту и ко всем начальникам, в которой поручал их Богу и повелевал, чтобы они никого не ставили себе царем, кроме Варахии, и, оставив эту грамоту в своей опочивальне, сам тайно вышел и поспешно отправился в пустыню. Наутро пронесся слух о его удалении. Народ смутился и впал в печаль. Многие рыдали. Наконец все жители столицы бросились разыскивать его и нашли в одном высохшем ручье молящимся с воздетыми руками. Здесь его окружили и, павши пред ними, с рыданиями упрашивали возвратиться во дворец и не покидать их. Иоасаф, вынужденный этими мольбами, возвратился, но скоро опять собрал всех и сказал:

— Напрасно вы, удерживая меня, противитесь воле Господней.

Затем он клятвенно подтвердил свои слова, так что с этой минуты он и одного дня не может уже оставаться царем. На Варахию он против желания его возложил свой венец, посадил его на своем престоле и дал ему должное наставление об обязанностях царя, а сам, простившись с народом, вышел из дворца и из города, спеша в пустыню. Весь народ вместе с Варахиею и со всеми властями, убедившись, что Иоасаф непреклонен в своей мысли оставить царство, не в силах будучи удержать его мольбами и не смея вернуть его с пути насильно, шли за ним с плачем и далеко провожали его; он же просил их не огорчать его и оставить одного; но некоторые всё-таки издалека следовали за ним, с рыданиями, до самого захода солнца, когда ночь скрыла от их глаз любимого владыку и они перестали видеть друг друга.

Таким образом Варахия принял скипетр индийского царства, а Иоасаф вменѝ всѧ̑ ᲂу҆ме́ты бы́ти, да хрⷭ҇та̀ прїѡбрѧ́щетъ^[25]. В первую же ночь своего пути вошел в жилище одного бедняка и отдал ему свою одежду, а сам пошел на подвиг пустынного жития во власянице, которую дал ему некогда Варлаам. При этом он не имел с собою ни хлеба, ни другого чего-нибудь, потребного для пищи, ни воды: всю надежду свою он возложил на Промысл Божий и горел пламенною любовию к Господу своему. Достигнув пустыни, он, возведши очи ко Христу, воскликнул:

— Пусть глаза мои не видят уже более благ мира сего и пусть сердце мое не услаждается уже более ничем, как только Тобою, упование мое! Направь путь мой и веди меня к угоднику Твоему Варлааму! Покажи мне виновника моего спасения, и да научит меня пустынному житию тот, кто научил меня познать Тебя, Господи!

Два года ходил святый Иоасаф по пустыне один, ища Варлаама. Питался он травами, растущими там, и часто терпел голод вследствие недостатка самой травы, так как почва той пустыни была сухая и мало плодородная. Много напастей перенес он от диавола, который нападал на него, то смущая ум его различными помыслами, то устрашая привидениями; иногда являлся он ему черным и скрежеща зубами, иногда устремлялся на него с мечом в руке, как бы желая его умертвить, то принимал виды различных зверей, змиев, аспидов. Но мужественный и непобедимый воин Христов все эти видения побеждал и прогонял мечом молитвы и оружием Креста.

По окончании второго года, Иоасаф нашел в Сенаридской пустыне одну пещеру и в ней инока, спасавшегося в безмолвии, от которого он узнал, где находится Варлаам. В радости он быстро пошел указанною ему тропою, достиг до Варлаамовой пещеры и, став у входа, толкнул дверцу, говоря:

— Благослови, отче, благослови!

Варлаам, услышав голос, вышел из пещеры и, по вдохновению свыше, узнал Иоасафа, которого невозможно было узнать по внешнему виду, потому что он почернел от солнечного зноя, оброс волосами и имел иссохшие щеки и глубоко ввалившиеся глаза. Старец, ставши лицом на восток, вознес благодарственную молитву Богу, а затем они с любовью обнялись и лобызались святым лобзанием, омывая лица свои теплыми слезами радости. Сев, они стали беседовать, и первый начал Варлаам. Он сказал:

— Ты хорошо сделал, что пришел, чадо мое, чадо Божие и наследник Царства Небесного! Да даст тебе Господь вместо временных благ вечные, вместо тленных — нетленные. Но прошу тебя, возлюбленный, скажи мне: как ты пришел сюда? Что после моего удаления с тобою случилось? Познал ли твой отец Бога, или все еще остается в прежнем заблуждении?

Иоасаф рассказал ему по порядку всё, что случилось по уходе Варлаама и что сотворил Господь Своею всесильною помощию. Старец, выслушав всё, весьма радовался и удивлялся и, наконец, сказал:

— Слава Тебе, Христе Боже, что благоволил Ты семени слова Твоего, всеянному мною в душу раба Твоего Иоасафа, так произрасти и обратиться в сторичный плод.

Между тем настал вечер и, сотворив обычные молитвы, они только тогда уже, наконец, вспомнили о пище. И вот, Варлаам устроил трапезу, богатую душеспасительною беседою, полную духовных брашен, но скудную пищей телесной, так как она состояла только из сырых невареных овощей, небольшого количества фиников и воды из ближайшего источника. Укрепившись такою трапезою, они возблагодарили Бога, отверзающего руку Свою и насыщающего всякое животное Своим благоволением. Затем они совершили ночные молитвы и опять начали душеспасительную беседу, и беседовали всю ночь до времени утреннего пения.

Проводя такую удивительную и равноангельную жизнь, Иоасаф с Варлаамом прожили вместе довольно много лет. Наконец, преподобный Варлаам почувствовал приближение своей кончины, призвал своего духовного сына Иоасафа, которого он возродил к новой жизни, и сказал ему:

— Сын мой, я уже давно желал видеть тебя прежде своей кончины, и когда я однажды молился о тебе, явился мне Господь наш Иисус Христос и обещал привести тебя ко мне. Теперь Господь исполнил мое желание: я вижу тебя отрекшимся от мира и всего мирского и соединившимся со Христом. И так как время моего отшествия теперь уже приспело, то предай тело мое земле, отдай прах праху, а сам оставайся на этом месте, продолжая духовное житие и вспоминая обо мне, смиренном.

Выслушав эти слова, Иоасаф горько рыдал о разлуке с преподобным, и старец едва мог утешить его духовною беседою, а затем послал его к некоторым братиям, жившим в той же пустыне, и велел принести всё потребное для совершения Божественной Литургии. Иоасаф поспешно отправился, взял, что нужно, и так же поспешно возвратился, боясь, чтобы его духовный отец не скончался без него и чтобы не лишиться его последнего благословения. Варлаам совершил Божественную Литургию, и оба они причастились Святых Таин. Затем преподобный долго беседовал с учеником о душеполезных вещах и с умилением молился Богу о себе и своем ученике; после молитвы, отечески обняв Иоасафа, старец в последний раз облобызал его и благословил, знаменался крестным знамением и возлег на одр; тогда лице его сделалось светлым и радостным, как будто к нему пришли какие-то друзья; так преставился он ко Господу, прожив в пустыне 70 лет, а всего от роду около 100 лет.

Иоасаф, пролив над ним обильные слезы, весь день и всю ночь пел над ним Псалмы; наутро же, выкопав могилу около вертепа, предал погребению тело честна́го старца и, сев около могилы, горько плакал до тех пор, пока не изнемог от плача и уснул. Во сне он опять увидел тех чудных мужей, которых видел некогда во время искушения: они пришли к нему, взяли его и повели опять на великое поле, которое он уже видел, и в сияющий город. Когда он входил в городские ворота, его встретили Ангелы Божии, несущие два венца неописуемой красоты.

Иоасаф спросил:

— Чьи эти блестящие венцы?

— Оба — твои, — отвечали ему Ангелы, — за то, что ты спас много душ и за то, что, оставив для Бога земное царство, ты посвятил себя иноческой жизни; но один из них до́лжно отдать твоему отцу за то, что при твоей помощи, он оставил путь, ведущий к погибели, чистосердечно и усердно каялся и примирился с Господом.

— Но как же возможно, — возразил Иоасаф, — чтобы мой отец за одно только раскаяние получил награду, равную со мною, понесшим такие труды?

Как только он это сказал, он увидел Варлаама, который говорил ему:

— Не говорил ли я тебе когда-то, Иоасаф, что когда ты разбогатеешь, то сделаешься скуп и неподатлив? Но почему же теперь ты не хочешь, чтобы твоему отцу была честь, равная с тобою? Не следует ли, напротив, тебе всею душою радоваться тому, что услышаны твои о нем молитвы?

Иоасаф, сказав Варлааму, как имел обычай говорить ему всегда при жизни: «Прости, отче, прости», — продолжал:

— Скажи мне, где же живешь ты сам?

— Я получил светлую обитель в этом прекрасном и великом городе, — отвечал Варлаам.

Иоасаф стал просил Варлаама взять его с собою в свою обитель и с любовию принять, как своего гостя. Варлаам отвечал:

— Еще не пришло время тебе, носящему телесное бремя, быть здесь; но если ты мужественно пребудешь до конца в иноческих подвигах, как я тебе заповедал, то скоро прийдешь сюда и удостоишься постоянной жизни здесь, здешней славы и здешних радостей и вечно будешь вместе со мною.

Пробудившись, с душею еще полною виденного света и неизреченной славы, Иоасаф прославил Владыку всего, воссылая ему вдохновенную благодарственную песнь.

На месте сожительства с преподобным Варлаамом святый Иоасаф прожил до самой своей кончины. На 25-м году от рождения оставил он земное царствование и принял на себя подвиг постничества, и, прожив в пустыне 35 лет, преставился ко Господу.

Один святый пустынник, живший неподалеку, узнавши, по вдохновению, о преставлении святаго Иоасафа, пришел к нему в тот же час, когда он скончался, воспел над честным его телом со слезами любви обычные песнопения надгробные и положил его вместе с мощами преподобного Варлаама, чтобы и тела тех, которые были нераздельны по духу, почивали нераздельно в одном месте. После погребения святаго Иоасафа пустыннику было откровение от Бога, повелевавшее ему идти в Индийское царство и известить царя Варахию о кончине святаго. Получив это известие, царь со множеством народа отправился в пустыню и, прибыв в пещеру преподобных отцов, открыл гроб их и нашел мощи святых Варлаама и Иоасафа нетленными, причем от них исходило великое благоухание. Взяв святые мощи, Варахия с честию перенес их из пустыни в свое отечество и положил в церкви, созданной святым Иоасафом, славя Бога в Троице, Которому и от нас да будет честь и поклонение ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

---

Тропа́рь прпⷣбныхъ, гла́съ д҃:

Ѿ дх҃о́внагѡ наста́вника наꙋчи́всѧ царю̀ і҆ѡаса́фе, бг҃а позна́ти, креще́нїемъ же просвѣти́тисѧ, лю́ди къ вѣ́рѣ ѡ҆брати́лъ є҆сѝ, и҆ ѻ҆тцꙋ̀ твоемꙋ̀ ѿ кꙋпѣ́ли прїи́мникъ бы́въ, ца́рство ѡ҆ста́вивъ, пꙋсты́ню дости́глъ є҆сѝ, и҆ въ не́й трꙋдолю́бнѣ подвиза́лсѧ є҆сѝ: молѝ хрⷭ҇та̀ бг҃а со ᲂу҆чи́телемъ твои́мъ варлаа́момъ, сп҃сти́сѧ дꙋша́мъ на́шымъ.

Конда́къ, гла́съ и҃:

Вѣ́дый твоѐ и҆з̾ младе́нства бл҃аго́е и҆зволе́нїе, і҆ѡаса́фе, є҆ди́нъ сердцевѣ́децъ бг҃ъ, и҆ ѿ ца́рствїѧ земна́гѡ въ мона́шеское пребыва́нїе приведы́й тѧ̀ вели́комꙋ варлаа́мꙋ послѣ́довати сподо́би, съ ни́миже и҆ ны́нѣ го́рнїй і̑ерⷭ҇лимъ всесвѣ́тлый ѻ҆те́чество и҆мѣ́ѧ, жела́емыѧ добро́ты кра́снѡ наслажда́ѧсѧ ст҃ы́ѧ трⷪ҇цы, мо́лимъ тѧ̀ ца́рскаѧ красото̀, помина́й на́съ вѣ́рою чтꙋ́щыѧ тѧ̀.

Страдание святаго мученика

Варлаама

‎вятый мученик Варлаам был родом из Антиохии Сирийской. В престарелых летах он был схвачен за исповедание Имени Иисуса Христа и приведен на суд к языческому князю. Варлаама стали принуждать принести жертву идолам. Когда же он отказался сделать это, то его подвергли многим лютым мучениям за Христа Господа: сначала его немилосердно били воловьими жилами, а потом строгали железными когтями. После сего язычники повели святаго мученика к идольскому храму и там, по приказанию мучителя, простерши его руку над жертвенником, на котором горел огонь, положили на нее горячие уголья с ладаном, чтобы он возложил курение на жертвенник их скверных богов. Мучители думали, что мученик от нестерпимой боли сбросит горячие уголья вместе с ладаном пред идолами. И если бы он сделал так, ему хотели сказать:

— Вот, уже ты принес жертву богам нашим.

Но язычники не достигли того, чего им хотелось, ибо мученик Христов стоял непоколебимый, как столп, держа на руке своей горящий огонь, и был крепче меди и железа, ибо до тех пор держал на руке огонь, пока не сгорели пальцы его и не упали вместе с огнем на землю. Несмотря на то, он не двинул рукою и не возложил на алтарь пред идолами угольев с ладаном. — Явившись столь мужественным и непобедимым страдальцем и воином Христовым, святый Варлаам при доблестном исповедании предал душу свою Господу^[26].

Слово святаго Василия Великого

о святом мученике Варлааме

‎ прежние времена смерть святых чествовали сетованием и слезами. Го́рькѡ пла́касѧ Иосиф об умершем Иакове^[27]; немало сетовали Иудеи о кончине Моисеевой^[28], и Самуила почтили многими слезами^[29]. А ныне радуемся при кончине преподобных; потому что качества скорбного изменились после Креста. Не плачем уже, когда сопровождаем смерть святых, но в восторженных ликованиях веселимся при их гробах; потому что смерть для праведных — сон, вернее же сказать, отшествие к лучшей жизни. Поэтому закалаемые мученики радуются; желание блаженнейшей жизни умерщвляет в них ощущение болезней при заклании. Мученик смотрит не на опасности, но на венцы; не ужасается ударов, но вычисляет награды; видит не исполнителей казни, бичующих здесь, на земле, но представляет себе Ангелов, приветствующих с Неба; имеет в виду не кратковременные опасности, но вечные воздаяния. И у нас уже мученики пожинают светлый залог славы; потому что, от всех оглашаемые восторженными приветствиями, из гробов уловляют они в сеть свою тысячи народа.

Сие самое исполнилось ныне над мужественным Варлаамом. Прозвучала бранная труба мученика, и, как видите, собрала воинов благочестия. Провозглашен лежащий Христов подвижник, и открыл зрелище Церкви. И как сказал Владыка верных: вѣ́рꙋѧй въ мѧ̀, а҆́ще и҆ ᲂу҆́мретъ, ѡ҆живе́тъ^[30]; так, мужественный Варлаам умер — и созывает торжественные собрания; поглощен гробом — и приглашает к пиршеству.

Теперь благовременно нам воскликнуть: гдѣ̀ премꙋ́дръ, гдѣ̀ кни́жникъ, гдѣ̀ совопро́сникъ вѣ́ка сегѡ̀^[31]? Сегодня у нас непобедимым учителем благочестия поселянин, которого мучитель влек, как удобоуловляемую добычу, но в котором, по испытании, узнал непреодолимого воина, над которым смеялся за его неправильную речь, и который устрашил ангельским мужеством: ибо нравы его не огрубели вместе с орудием слова, и рассудок не оказал в себе тех же недостатков, какие были у него в словах. Но стал он вторым Павлом, с Павлом говоря: а҆́ще и҆ невѣ́жда сло́вомъ, но не ра́зꙋмомъ^[32]. Бичующие его исполнители казни приходили в оцепенение, а мученик оказывался возрастающим в силах; ослабевали руки строгающих, но рассудок строгаемого не преклонялся; бичи расторгали стройное сплетение жил, но крепость веры делалась более нерасторгаемою; исчезла плоть на изрытых боках, но цвело любомудрие разума; бо́льшая часть плоти омертвела, но мученик был бодр, как не начинавший еще подвигов.

Когда любовь к благочестию поселится в душе, — тогда все виды браней для нее смешны, и все терзающие ее за любимый предмет более услаждают, нежели поражают. Свидетелем мне в этом любовь Апостолов, которая некогда делала для них приятными бичи Иудеев. Ибо сказано: и҆дѧ́хꙋ ра́дꙋющесѧ ѿ лица̀ собо́ра, ꙗ҆́кѡ за и҆́мѧ Его сподо́бишасѧ безче́стїе прїѧ́ти^[33].

Таков и ныне прославляемый нами воин. Мучения вменял он себе в веселие, бичуемый думал, что бросают в него розами; уязвлений нечестия избегал, как стрел, а гнев судии почитал тенью дыма; смеялся свирепым приказам оруженосцев; ликовал при виде опасностей, как при виде венцов; увеселялся побоями, как почестями; в жесточайших мучениях скакал, как бы приемля блистательнейшие награды; презирал обнаженные мечи; с таким же ощущением принимал на себя руки исполнителей казни, как бы они были мягче воска; древо казни лобызал, как спасительное; темничными затворами наслаждался, как разнообразием цветов. Правая рука его была крепче огня, который враги употребляли против него как последнее средство. Ибо, возложив огонь на жертвенник для возлияния демонам, привели и поставили пред ним мученика, и, велев ему над жертвенником держать распростерши правую руку, употребили ее вместо медного алтаря, с хитрою мыслию возлагая на нее горящий ладан. Они надеялись, что рука, препобежденная силою огня, вскоре по необходимости сложит ладан на жертвенник.

Увы, какое хитросплетенное обольщение нечестивых! «Поелику, — говорят они, — тысячи ран не поколебали его воли, то поколеблем пламенем хотя руку упорного борца. Поелику разнообразными средствами не потрясли его душу, то приведем в потрясение по крайней мере десницу, действуя на нее огнем». Но жалкие эти люди не воспользовались сею надеждою. Ибо, хотя пламень пожигал руку, но рука продолжала держать на себе пламень подобно пеплу; она не обратила хребта, подобно беглецам, враждующему огню; но неизменно держалась, доблестно борясь с пламенем, и дала мученику случай сказать словами Пророка: бл҃гослове́нъ гдⷭ҇ь бг҃ъ мо́й, наꙋча́ѧй рꙋ́цѣ моѝ на ѡ҆полче́нїе, персты̀ моѧ̑ на бра́нь^[34]. Огонь вступил в брань с рукою; и поражение оказывалось на стороне огня. Продолжилась борьба пламени и правой руки мученика, и рука одержала какую-то небывалую в борьбах победу: хотя пламень проникал сквозь руку, однако же рука была еще распростерта для борьбы. Подлинно, это рука, превосходящая упорством огонь! Рука, не учившаяся уступать огню! Огонь, наученный терпеть поражение от руки! Железо уступает огню, смягчаемое его мучительной силой. Медь не противится его властительству. Но всё преодолевающая сила огня, сожигая простертую руку мученика, не поколебала ее! Справедливо мученик мог воскликнуть при сем к Владыке: ᲂу҆держа́лъ є҆сѝ рꙋ́кꙋ деснꙋ́ю мою̀: и҆ совѣ́томъ твои́мъ наста́вилъ мѧ̀ є҆сѝ, и҆ со сла́вою прїѧ́лъ мѧ̀ є҆сѝ^[35].

Как наименую тебя, доблестный воин Христов? Назову ли изваянием? Но много унижу твою терпеливость. Огонь, приняв в себя изваяние, размягчает его; а правую твою руку не убедил и к тому чтобы она показала движение. Наименую ли тебя железным? Но нахожу, что и этот образ ниже твоего мужества. Ты один убедил пламень не делать насилия руке; ты один имел руку алтарем. Ты один пламенеющею десницею поражал лица демонов, и тогда обращенною в уголь рукою поразил их главы, а ныне обращенною в пепел десницею попираешь и ослепляешь их полчища.

Но для чего детским лепетом уничижаю добляго подвижника? Предоставим песнословить его тем, у кого язык гораздо тверже; призовем на сие велегласнейшие трубы учителей. Восстаньте теперь передо мною вы, славные живописатели подвижнических заслуг! Добавьте своим искусством это неполное изображение военачальника! Цветами вашей мудрости осветите неясно представленного мною венценосца! Пусть буду побежден вашим живописанием доблестных дел мученика; рад буду признать над собою и ныне подобную победу вашей крепости. Посмотрю на эту точнее изображенную вами борьбу руки с огнем. Посмотрю на этого борца, живее изображенного на нашей картине. Да плачут демоны, и ныне поражаемые в вас доблестями мученика! Опять да будет показана им палимая и побеждающая рука! Да будет изображен на картине и Подвигоположник в борьбах Христос, Которому слава во веки веков! Аминь.

---

Слово святаго Иоанна Златоуста

о святом мученике Варлааме

1. К этому священному празднику и торжеству созвал блаженный Варлаам, не для того, чтобы мы прославляли его, но чтобы подражали ему, не для того, чтобы нам быть слушателями похвал, но чтобы быть подражателями его подвигов. В делах житейских люди, достигающие высокой власти, никогда не захотят видеть других участниками одной с ними чести, потому что там зависть и ненависть нарушают любовь, а в делах духовных не так, но совершенно напротив: мученики тогда особенно и чувствуют свою честь, когда видят подобных себе рабов достигшими участия в их благах, так что кто хочет хвалить мучеников, пусть подражает мученикам, кто хочет превозносить похвалами подвижников благочестия, пусть подражает трудам их, — это принесет мученикам удовольствие не меньше собственных их доблестей. А чтобы убедиться тебе, что действительно они тогда особенно чувствуют собственные блага, когда видят нас в безопасности, и считают это величайшею для себя честию, послушай Павла, который говорит: мы̀ ны́нѣ жи́ви є҆смы̀, а҆́ще вы̀ стоитѐ ѡ҆ гдⷭ҇ѣ^[36]. И Моисей прежде него говорил Богу: а҆́ще у҆́бѡ ѡ҆ста́виши и҆̀мъ грѣ́хъ, ѡ҆ста́ви: а҆́ще же ни, и҆ мѧ̀ и҆згла́ди и҆з̾ кни́ги твоеѧ̀, въ ню́же вписа́лъ є҆сѝ^[37]; я не чувствую, — говорит, — вышней почести по причине их несчастия. Общество верных есть связное тело: какая же польза голове быть увенчанною, когда ноги подвергаются мучению?

А как можно, скажешь, подражать теперь мученикам? Теперь не время гонения. Знаю это и я; не время гонения, но время мученичества; не время таких подвигов, но время венцов; не преследуют люди, но преследуют бесы; не гонит мучитель, но гонит диавол, который тяжелее всех мучителей; ты не видишь пред собою угольев, но видишь разожженный пламень похоти. Они попирали уголья, а ты попирай огонь естества; они боролись с зверями, а ты обуздывай гнев, этого дикого и неукротимого зверя; они устояли против невыносимых мук, а ты преодолевай непристойные и порочные помыслы, изобилующие в твоем сердце, — так подражай мученикам. Ны́нѣ нѣ́сть на́ша бра́нь къ кро́ви и҆ пло́ти, но къ нача́лѡмъ, и҆ ко власте́мъ и҆ къ мїродержа́телємъ тьмы̀ сеѧ̀, къ дꙋховѡ́мъ ѕло́бы поднебє́снымъ^[38]. Похоть естества есть огонь, огонь неугасимый и постоянный, есть пес бешеный и неистовый; хотя бы тысячи раз ты отгонял его, он тысячи раз нападает и не отстает; жесток пламень угольев, но этот — пламень похоти — еще хуже; мы никогда не имеем перемирия в этой войне, никогда не имеем отдыха в настоящей жизни, но борьба постоянная, чтобы и венец был светел. Поэтому Павел всегда и вооружает нас, так как всегда время войны, так как враг всегда бодрствует. Хочешь знать, что похоть жжет не меньше огня? Послушай Соломона, который говорит: ходи́ти кто̀ бꙋ́детъ на ᲂу҆́глїѧхъ ѻ҆́гненныхъ, но́гъ же не сожже́тъ ли; та́кѡ вше́дый къ женѣ̀ мꙋжа́тѣй не без̾ вины̀ бꙋ́детъ, нижѐ всѧ́къ прикаса́ѧйсѧ є҆́й^[39]. Видишь, что похоть по естеству своему соперничает с естеством огня? Как невозможно прикасающемуся к огню не получить обжога, так взгляд на красивые лица быстрее огня охватывает невоздержную на взгляды душу; и чем служит для огня горючее какое-нибудь вещество, тем красота телесная для глаз людей похотливых. Посему не должно давать огню похоти пищи — внешнего созерцания, но всячески прикрывать его и погашать благочестивыми мыслями, обуздывая дальнейшее распространение пламени и не позволяя ему сокрушать твердость нашего духа. И всякое удовольствие, во время преобладания страстей, обыкновенно сильнее огня сожигает душу, если кто не будет мужественно, с терпением и верою, противодействовать каждой страсти, подобно тому, как блаженный и доблестный подвижник Христов Варлаам поступил с своею рукою. Он держал в правой руке целый костер и не поддавался боли, но оставался бесстрастнее статуй; или — лучше — хотя и испытывал боль и страдал, — так как у него было тело, а не железо, — но, испытывая боль и страдая, показал в смертном теле любомудрие бесплотных сил.

2. Но чтобы эта история была более ясна, я дальше начну рассказ об его мученичестве, а ты посмотри на коварство диавола. Одних святых он ставил на сковороды, других бросал в котлы, кипящие сильнее огня, одним скоблил бока, других погружал в море, иных предавал зверям, других ввергал в печь, одним раздроблял члены, с других еще с живых сдирал кожу, иным под окровавленные тела подлагал уголья, и искры, попадавшие в раны, терзали их резче всякого зверя, для иных выдумывал иные более тяжелые мучения. Но видя, что все это осталось осмеянным, и что страдальцы преодолевали это с великою твердостию и приходившим после них на те же подвиги служили величайшим побуждением к мужеству, — что он делает? Он придумывает новый род козней, чтобы неожиданностию и необычностию мучения низвергнуть душу мученика, так как то, что знаем и о чем слыхали, будь оно и невыносимо, бывает пренебрегаемо, как известное уже и ожидаемое, а неожиданное, хотя и легкое, бывает несноснее всего. Итак, пусть будет новая борьба, и пусть будет необыкновенная хитрость, чтобы новость и неожиданность, смутив подвижника, легко уронили его. Что же он делает? Он выводит святаго из темницы связанным. И то было делом сего коварства, чтобы не вдруг с самого начала употреблять тяжелые орудия и причинять страшные мучения, но начинать борьбу с меньшего. Для чего? Для того, чтобы, если подвижники будут поражены, поражение их было позорным, потому что они не устояли и против малого; если же они преодолеют и победят, то чтобы, изнурив силы свои на меньшем, были при большем легко одолимыми. Поэтому он наперед употреблял меньшие, чтобы, преодолеет ли он или не преодолеет, не обмануться: если я преодолею, говорил он, то посмеюсь; а если не преодолею, то сделаю более слабыми для будущего. Итак, он выводит его из темницы, а он вышел, как доблестный подвижник, долгое время упражнявшийся на палестре^[40]; и в самом деле — темница для мученика была школою борьбы, и там, наедине беседуя с Богом, он научился от Него всякой борьбе, потому что где такие узы, там и Христос.

Итак, он вышел, сделавшись более крепким от более долгого пребывания в темнице; когда же по выходе его диавол чрез служителей своего беззакония вывел его на средину, то не привязал его к дереву и не окружил палачами, так как видел, что он желает этого и наперед освоился с мыслию об этом наказании; но употребляет против этой башни некоторое необыкновенное, новое, неожиданное орудие, которое могло бы произвести ее падение: ведь он во всех случаях старается больше обманом свалить святых, нежели мучить болию. Какое же это орудие? Приказав ему протянуть перевернутую навзничь руку над жертвенником, они положили на ней горячие уголья и ладан, чтобы, если он почувствует боль и перевернет руку, то они вменят это ему в жертвоприношение и отречение (от веры). Видишь ли, как коварен диавол? Но посмотри, как запина́ѧй премꙋ̑дрымъ въ кова́рствѣ и҆́хъ^[41] сделал тщетными козни его, и самую напряженность разнообразных хитростей обратил к возвышенно и умножению большей славы мученику. Когда враг, употребив бесчисленные злоухищрения, отходит затем побежденным, тогда подвижник благочестия является еще более славным, как случилось и здесь. Блаженный Варлаам простоял, не наклонив и не перевернув руку, как будто она была составлена из железа, между тем как, если бы и перевернулась рука, и тогда это не было бы виною мученика.

3. Здесь внимательно слушайте меня все, чтобы убедиться, что, если бы его правая рука и перевернулась, это не было бы поражением. Почему? Потому, что как мы судим о тех, которым терзают ребра, или мучат как-либо иначе, так должно судить и здесь. Если они не выдержат и принесут жертву, это вина их слабости, что, не перенесши страданий, они принесли жертву; если же они, претерпевая мучения, заболеют от страданий, но не изменят благочестию, то никто не обвиняет их за эти болезни, но мы еще больше хвалим их и удивляемся за то, что они, и изнемогая от страданий, вытерпели и не отреклись. Так и здесь: если бы блаженный Варлаам, не вынося сожигания, обещался принести жертву, то был бы побежден; а если бы рука его перевернулась, тогда как он не уступал, то это не вина воли мученика: это произошло бы по немощи не воли, но естества жил, соответственно их силе, рука склонилась бы от огня против воли святаго. Как мы не осуждаем тех, которым терзают ребра, за то что разрывается их плоть, или лучше, — приведу более близкий пример, — как никто не станет порицать страждущих горячкою и судорогами за то, что изгибаются их руки, потому что это происходит не от их изнеженности, но от болезненного жара, который истощает влагу и неестественно стягивает связь нервов, так никто не стал бы порицать и этого святаго, если бы перевернулась рука его. Если горячка, и без воли страждущего ею, обыкновенно стягивает и извращает члены, то тем более могли сделать это положенные на правую руку уголья, хотя бы мученик и не поддавался. Однако они не сделали этого, чтобы ты с избытком убедился, что благодать Божия была присуща и укрепляла подвижника и исправляла недостаток природы; потому и самая рука его не испытала свойственного ей, но, как будто составленная из адаманта^[42], оставалась не перевернувшеюся. Кто тогда, взирая на это, не удивился бы? Кто не вострепетал бы? Смотрели свыше Ангелы, взирали Архангелы; зрелище было блистательное и поистине превышающее природу человеческую. Подлинно, кто не пожелал бы видеть человека, который подвизался и не испытывал свойственного людям, который сам был и жертвенником, и жертвою, и жрецом? Посему двоякое восходило курение, одно — от сожигаемого фимиама, а другое — от растопляемой плоти; и последнее курение было приятнее первого, последнее благоухание — лучше первого. Здесь случилось то же, что и с купиною: как та купина горела и не сгорала, так и здесь рука горела, но душа не сгорала; тело истреблялось, но вера не истощалась; плоть изнемогала, но ревность не изнемогала; горячие уголья, прожигая средину руки, падали вниз, но мужество души не упадало; рука была повреждена и исчезла, — потому что была из плоти, а не из адаманта, — но душа требовала еще другой руки, чтобы и на ней показать свое терпение. Как храбрый воин, вошедший в среду неприятелей и разбивший строи сражающихся с ним, сломав свой меч от множества непрестанных ударов, ищет, обернувшись другого меча, потому что не насытился избиением врагов, — так точно и душа блаженного Варлаама, потеряв одну руку, при поражении бесовских ополчений, требовала еще другой руки, чтобы и на ней показать свою ревность. Не говори мне, что он отдал только одну руку; но прежде этого представь себе, что предавший руку отдал бы и голову, предал бы и ребра, противостал и огню, и зверям, и морю, и пропасти, и кресту, и колесу, и всем, когда-либо слышанным мучениям, и все потерпел, если не самым опытом, то намерением. Мученики идут не на определенные мучения, но готовят себя на неизвестные казни; они не господа над волею мучителей и не назначают им пределов и меры мучений, но каким бы бедам ни пожелала подвергнуть их бесчеловечная и зверская воля мучителей, на те они и выходят с решимостию — разве только тело, изнемогши среди мучений, оставит неисполненным желание мучителей. Итак, плоть его истреблялась, а воля делалась более ревностною, превосходя самые уголья своим блеском и сияя больше их, потому что внутри его горел духовный огонь, гораздо более этого огня яркий. Поэтому он и не чувствовал внешнего пламени, что внутри его горел светлый и пламенный огонь любви Христовой.

4. Станем же, возлюбленные, не только слушать это, но и подражать. Как вначале я говорил, так и теперь говорю: каждый пусть не только в настоящий час удивляется мученику, но, и отходя домой, пусть ведет с собою этого святаго, пусть введет его в свой дом, или — лучше — в свое сердце посредством воспоминания о сказанном. Прими его, как выше сказано, и в сердце своем поставь его с простертою рукою, прими увенчанного победителя и никогда не попускай ему выйти из ума твоего. Для того мы и привели вас к гробницам святых мучеников, чтобы и от взгляда на них вы получили некоторое побуждение к добродетели и подготовлялись к той же ревности. Так воина возбуждает и молва о герое, а гораздо более вид его и взгляд на него, особенно когда воин, вошедши в самый шатер героя, увидит окровавленный меч, лежащую голову неприятеля, висящую вверху добычу, свежую кровь, капающую с рук того, кто поставил трофей, везде лежащие копья и щиты, и стрелы и всякое другое оружие. Посему и мы собрались здесь. Гроб мучеников есть воинский шатер; и если ты откроешь очи веры, то увидишь здесь лежащую броню правды, щит веры, шлем спасения, обувь благовествования, меч духовный, самую главу диавола, поверженную на землю^[43]. Когда у гроба мученика ты видишь бесноватого, лежащего навзничь и, часто, терзающего себя самого, то видишь не что иное, как отсеченную голову лукавого. Эти оружия и теперь еще лежат при воинах Христовых; и как цари погребают героев вместе с оружием, так сделал и Христос — погреб их с оружием, чтобы и прежде воскресения показать всю славу и силу святых. Познай же духовное их всеоружие, и ты отойдешь отсюда, получив величайшую пользу. Великая и у тебя, возлюбленный, война с диаволом, великая, сильная и постоянная.

Итак, изучай способы борьбы, чтобы подражать и победам; презирай богатство, деньги и всякое иное житейское великолепие; не считай блаженными богатеющих, но ублажай мучеников, не тех, что в роскоши, но тех, что на сковородах, не за роскошною трапезою, но в кипящем котле, не в банях ежедневно бывающих, но в жестоких печах, не благовониями пахнущих, но испускающих дым и смрад от сожигаемой плоти. Это благоухание лучше и полезнее того; то ведет к мучению употребляющих его, а это к наградам и вышним венцам. А чтобы тебе убедиться, что роскошь есть зло, равно как и намащение благовонными мастями, и пьянство, и неумеренное употребление вина, и роскошная трапеза, послушай, что говорит Пророк: лю́тѣ… спѧ́щїи на ѻ҆дрѣ́хъ ѿ косте́й слоно́выхъ, и҆ ласкосе́рдствꙋющїи на посте́лѧхъ свои́хъ, ꙗ҆дꙋ́щїи кѡ́злища ѿ па́ствъ, и҆ тельцы̀ ѿ ста́дъ млеко́мъ пита́еми, пїю́щїи процѣже́ное вїно̀, и҆ пе́рвыми вонѧ́ми ма́жꙋщїисѧ^[44]. Если же это запрещалось в Ветхом Завете, то тем более при благодати, где больше любомудрия. Это сказано мною как к мужам, так и к женам; поприще общее, — нет различая пола в стане Христовом, но одно собрание. И жены могут надевать броню, ограждать себя щитом и бросать стрелу, как во время мученичества, так и в другое, когда требуется великое дерзновение. Как превосходный стрелок, искусно бросив с тетивы стрелу, приводит в смятение весь строй неприятелей, — так и святые мученики и все поборники истины, противясь козням диавола, с языка своего, как бы с тетивы, искусно пускают слова, и они, подобно стрелам, летящим по воздуху, попадая в невидимые полчища бесов, приводят в смятение все их воинство. То же самое произошло и с блаженным сим Варлаамом: простыми словами, как бы летучими стрелами, он приводил в смятение диавольский стан. Будем и мы подражать этому искусству. Не видите ли, в каком изнеможении бывают возвращающиеся с зрелищ? А причиною то, что они тщательно внимают происходящему там, и оттуда они приходят, сохраняя в душах своих и извращения глаз, и движения рук, и кружения ног, и образы всех показанных видов извращения мучимого тела. Как же не нелепо, что они на погибель души своей оказывают такую заботливость и постоянно удерживают в памяти происходящее там, а мы, имея сравняться с Ангелами чрез подражание здешнему, не оказываем равного с ними усердия к соблюдению сказанного? Нет, прошу и умоляю; не будем так нерадивы о своем спасении, но станем все сохранять мучеников в душах своих, с их сковородами, с котлами, с прочими мучениями, и, как живописцы часто очищают картину, потемневшую от дыма, от сажи и от продолжительности времени, так и ты, возлюбленный, пользуйся воспоминанием о святых мучениках: когда привходящие житейские заботы помрачат душу твою, ты очисти ее воспоминанием о мучениках. Если ты будешь иметь это воспоминание в душе своей, то ни богатству не будешь удивляться, ни бедности не станешь оплакивать, ни славы и власти не будешь восхвалять, и совершенно ничего из дел человеческих — из блистательных не станешь считать чем-нибудь великим, а из прискорбных — невыносимым, но, став выше всего этого, будешь иметь в постоянном созерцании этого образа урок добродетели. Кто видит каждый день воинов, мужественно действующих в войнах и битвах, тот никогда не пожелает роскоши, и не изнеженною и рассеянною жизнию будет восхищаться, но строгою, твердою и готовою на подвиги. Да и что общего между пьянством и сражением, между чревоугодием и мужеством, между благовонными мастями и оружием, между войною и пиршествами? Ты — воин Христов, возлюбленный: вооружайся же, а не заботься об украшениях; ты — доблестный подвижник: будь же мужествен, а не заботься о нарядах. Так будем подражать этим святым, так почтим этих героев, увенчанных победителей, друзей Божиих и, прошедши одинаковый с ними путь, мы удостоимся одинаковых с ними венцов, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Конда́къ мч҃нкꙋ, гла́съ д҃:

Ꙗ҆ви́лсѧ є҆сѝ преꙋдивле́нъ крѣ́постїю, всесожже́нїѧ лїва́нъ бл҃гово́ненъ себѐ прине́слъ є҆сѝ, же́ртвꙋ хрⷭ҇тꙋ̀: и҆ вѣне́ц по́чести прїи́мъ варлаа́ме, при́снѡ молѝ за ны̀ страда́льче.

Житие преподобного

Варлаама Печерского

‎ то время, когда преподобные отцы наши Антоний, Феодосий и Никон^[45] сияли в Киевских пещерах доблестными подвигами, как три светильника, достойные предстоять престолу Святой Троицы, многократно приходил к ним насладиться их сладостною беседою некто Варлаам, сын благородных и христолюбивых родителей — Иоанна, первого между боярами князя Изяслава, и Марии, внук славного и храброго Вышаты, правнук воеводы Остромира^[46].

С юности Варлаам сиял красотою телесной и чистотою души и возымел любовь к названным преподобным отцам и — настолько сильную, что захотел жить с ними вместе и оставить мирскую жизнь, вменяя ни во что славу и богатство. Особенно в страх привело его слово Господа, сказанное ему, между прочим, преподобными: Оу҆до́бѣе є҆́сть вельбꙋ́дꙋ сквозѣ̀ и҆глины̀ ᲂу҆́ши проитѝ, не́же бога́тꙋ въ црⷭ҇твїе бж҃їе вни́ти^[47]. И вот, пришедши однажды к преподобному Антонию, он открыл ему свое намерение.

— Хотел бы я, отче, — сказал он, — если угодно Богу, быть иноком и жить с вами.

— Благо хотение твое, чадо, — отвечал старец, — и благодатно намерение; но смотри, как бы не возвратили тебя назад богатство и слава мира сего, ибо, по слову Господню никто́же, возло́жь рꙋ́кꙋ свою̀ на ра́ло, и҆ зрѧ̀ вспѧ́ть, ᲂу҆пра́вленъ є҆́сть въ ца́рствїи бж҃їи^[48].

Многое и еще говорил старец на пользу душевную Варлааму, и сердце у него всё более и более разгоралось любовию к Богу.

В таком расположении душевном пошел он домой. На другой же день после беседы с старцем, оставив не только родителей, но и обрученную уже с ним невесту, он сел на коня, одетый в светлые и дорогие одежды и, имея при себе множество пеших слуг, ведущих убранных коней, торжественно прибыл к пещере. Когда преподобные вышли и поклонились ему до земли, как кланялись тогда знатным людям, он сам поклонился им так же (сошедши с коня). Затем он снял с себя боярскую одежду и положил ее у ног преподобного Антония, и поставил пред ним разубранных коней, говоря:

— Вот, отче, суетные блага мира сего: делай с ними, что хочешь; вмѣнѧ́ю всѧ̑ ᲂу҆ме́ты бы́ти, да хрⷭ҇та̀ прїѡбрѧ́щꙋ^[49], и хочу жить вместе с вами в этой пещере, а домой более уже не возвращусь.

— Смотри, чадо, — отвечал ему преподобный Антоний, — Кому ты обещаешься и Чьим воином хочешь быть, ибо вот, невидимо предстоят Ангелы Божии, принимая твое обещание. Берегись, как бы отец твой, пришедши сюда с вооруженною силою, не вывел тебя отсюда, хотя бы ты этого и не желал: ведь мы ничем тебе помочь не можем, а ты между тем явишься пред Богом лжецом и отступником.

— Верую Богу моему, отче! — воскликнул Варлаам. — Если даже отец и пожелает мучить меня, я не возвращусь к мирской жизни; об одном молю тебя: скорее соверши надо мною постриг.

Тогда преподобный Антоний велел преподобному Никону постричь Варлаама и облечь в монашескую одежду, что и было сделано.

Боярин Иоанн, узнав, что его любимый сын постригся в иночество, сильно разгневался на преподобных и, взяв с собою множество слуг, напал на спасавшихся в пещере иноков и всех разогнал оттуда, а сына насильно вытащил вон и, сорвав с него мантию и куколь, бросил их в ручей. Затем он одел его в светлые драгоценные одежды, приличествующие его происхождению; но святый тотчас же сбросил их с себя, не желая даже и смотреть на них, и это повторялось несколько раз, так что отец велел связать ему руки, силою опять одеть его и в таком виде вести через город домой. Но Варлаам, увидя по пути яму, наполненную нечистотами, быстро спустился в нее и, поспешно сбросив с себя одежду, топтал ее ногами в грязи, попирая вместе с нею и ухищрения лукавого. Когда они пришли домой, отец велел ему сесть с собою за стол: он принужден был поневоле повиноваться, но ничего не ел из подаваемых кушаний и сидел, опустив голову. По окончании трапезы, отец отпустил Варлаама в его комнату, приставив слуг стеречь его, чтобы он не ушел. Потом он приказал обрученной со святым девице надеть лучшие украшения для прельщения его и всячески ухаживать за ним. Но угодник Христов Варлаам ушел в одну из комнат и сел в углу на пол. Обрученница его, согласно данному ей приказанию, пошла за ним, и упрашивала сесть на своей постели. Тогда он, видя ее неразумие и догадавшись, что отец подослал ее, чтобы прельстить его, вознес из глубины сердца тайную молитву всемилостивому Богу о спасении от соблазна. Три дня просидел он, не вставая, на одном месте, ничего не вкушая, не одеваясь и оставаясь в одной власянице. Между тем преподобный Антоний и находившиеся с ним в пещере были очень опечалены его судьбою и молились за него Богу. И Бог услышал молитву их, ибо, по слову Псалмопевца, воззва́ша пра́веднїи, и҆ гдⷭ҇ь ᲂу҆слы́ша и҆̀хъ, и҆ ѿ всѣ́хъ скорбе́й и҆́хъ и҆зба́ви и҆̀хъ^[50], и, видя терпение и смирение святаго, обратил ожесточившееся сердце отца на милость к сыну. Слуги донесли боярину, что вот уже четвертый день сын его не принимает пищи и не одевается. Отец сжалился над сыном и, боясь, как бы он не умер от голода и холода, призвал его и, с любовию поцеловав, отпустил в пещеру. И произошло тогда нечто весьма удивительное: послышались в доме рыдания и вопли, как по мертвеце; плакали все: отец с материю — о том, что лишаются сына, невеста — о том что разлучается с женихом, рабы и рабыни — о том, что покидает их добрый господин. А святый Варлаам, как птица, вырвавшаяся из сети, быстро направился к пещере. Находившиеся в ней иноки всем сердцем обрадовались, увидя Варлаама, и прославили Бога, услышавшего их молитву о нем.

Когда число братии в пещере увеличилось до 12-ти, то преподобный Антоний, видя доблестное подвижничество Варлаама и преуспеяние его в добродетели, от всего сердца благодарил Бога за то, что в цветущем юноше оказались духовные плоды, свойственные старцу, и проявилась такая благодать, что он вполне мог быть вождем в жизни для прочих. Поэтому, посоветовавшись со всеми братиями, жившими в пещере, он поставил Варлаама игуменом вместо себя, а сам, привыкнув жить один и не перенося людской суеты и разговоров, переселился на другой холм, что под новым монастырем, и там выкопал пещеру, в которой и жил, предаваясь безмолвию и беседуя всегда с Единым Богом. Там лежит честно́е тело его и доныне.

Преподобный Варлаам, приняв начальство над братиею, стал вести еще более строгую подвижническую жизнь. Когда число братии значительно увеличилось, а между тем в пещере во время соборного Богослужения могло поместиться не более 20 человек, тогда он, испросив благословение у преподобного Антония, построил над пещерою небольшую деревянную церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, для того чтобы в этой церкви собирались для богослужебного пения те из братий, которые, за теснотою, не могли принимать участия в пении при Богослужении в пещере. С тех пор обозначилось видимым образом и место самой пещеры, остававшееся дотоле незаметным. Чрез несколько лет великий князь Изяслав Ярославич, нареченный во Святом Крещении Димитрием, построил каменный храм во имя тезоименитого себе святаго, великомученика Димитрия, и устроил при этом храме монастырь. Преподобного Варлаама, как своего родственника и мужа, опытного в иноческой жизни, князь поставил в этом монастыре игуменом. Здесь преподобный вел образ жизни, к какому привык в пещере; братию же и всех вообще он более всего учил и умолял заботиться о спасении души со всею ревностию и иметь совесть, всегда чистую пред Богом и ближними. И Бог, видя любовь преподобного к братии и его попечения о них, помогал им совершенствоваться во всех добродетелях.

Ко многим другим своим подвигам преподобный Варлаам присоединил здесь еще новый: выбрав удобное время, он отправился во Святый Град Иерусалим, и, обошедши Святую Землю, возвратился в свой монастырь. Чрез несколько времени он отправился в Царьград, обошел там все монастыри и, купив всё нужное для обители, отправился назад. Находясь в пути, он впал в тяжелый недуг и, достигнув города Владимира, остановился около него в монастыре, называемом Святая Гора, где и почил с миром о Господе^[51], завещав пред смертью бывшим с ним перенести тело его для погребения в Киев, в Печерский монастырь, а иконы и всё, купленное им для нужд обители, передать преподобному Феодосию. Завещание преподобного было исполнено, и честны́е мощи его доныне лежат в пещере нетленными.

Молитвами преподобного Варлаама да сподобимся и мы, исполняя на пути земной жизни нашей заповеди Господни, соделаться наследниками нашего небесного отечества во Христе Иисусе Господе, Которому слава со Отцем, и Святым Духом вовеки. Аминь.

Память святаго мученика

Азы

и с ним 150 воинов

‎вятый мученик Аза был воином в Исаврии^[52] при царе Диоклетиане. Но потом, желая быть воином не земного царя, а Небесного, он оставил воинское звание и удалился в пустыню. Совершая здесь многочисленные чудеса и исцеляя больных, он, как ревностный последователь Христа, был схвачен и приведен на суд к правителю Исаврийской области Аквилину. Когда воины вели святаго на суд, святый Аза поучал их вере Христовой, — и воины уверовали после того, как святый сотворил пред ними чудо. Так как сопровождавшие мученика воины сильно возжелали Святаго Крещения, то Аза обратился с молитвою к Богу, и, по молитве святаго, истекла вода. Тем не менее воины, научаемые святым, который внушил им, что они обязаны повиноваться предержащим властям, — привели Азу на суд к правителю, и, вместе с ним, исповедывали себя христианами. Тогда правитель Аквилин, для устрашения других, повелел подвергнуть мученика великим истязаниям, рвать тело его железными когтями и, наконец, привязав его к колесу, вертеть последнее. Однако святый, при помощи Божией, оставался невредимым. Видя это, жена правителя и дочь ее уверовали во Христа и исповедывали свою веру. Тогда правитель так разгневался, что тут же повелел обезглавить свою жену и дочь, а с ними и всех уверовавших воинов, которых было числом 150 человек.

После того святый Аза был подвергнут новым мучениям и, наконец, был обезглавлен^[53].

Память святаго мученика

Илиодора

‎ царствование Аврелиана^[54] в Памфилийском^[55] городе Магидисе, которым управлял Аеций, безбоязненно проповедывал Христа один благочестивый человек, именем Илиодор. За это он был схвачен и приведен к правителю, обвиненный в распространении гонимого учения. Святаго привели на суд. На допросе правитель Аеций долго убеждал Илиодора, чтобы он отрекся от Христа и принес жертву идолам. Но святый мужественно и твердо исповедывал Христа Богом. Тогда правитель повелел повесить его и строгать его тело железными когтями. Во время мучений святый Илиодор громким голосом воскликнул:

— Господи, Иисусе Христе! Помоги мне!

Тотчас последовал Голос с Неба:

— Не бойся! Я с тобою!

Голос этот слышали исполнители казни, которые видели при этом и четырех Ангелов. Видение так подействовало на них, что они уверовали в Господа нашего Иисуса Христа и стали обличать правителя. Разгневанный правитель тотчас же повелел бросить их в море. Вместе с этим он повелел разжечь медного вола и бросить туда мученика. Когда святый был ввержен туда, то, по молитвам его, вол тотчас же остыл, а святый воспел Богу благодарственную песнь.

Узнав об этом, правитель удивился и, подойдя к медному волу, убедился, что вол мгновенно остыл. Обратясь к святому, он сказал:

— Нечестивец! Твои волшебства превозмогли даже огонь!

Святый же отвечал:

— Не волхвования сделали то, но помощь Христа.

Сказав это, святый стал просить у мучителя три дня сроку, чтобы обдумать, что делать.

Когда святый был освобожден, он тайно отправился в капище и стал там молиться; по молитве святаго произошло землетрясение, во время которого идолы, упав, разбились. Узнав об этом, правитель приказал снова привести на суд святаго Илиодора и, исполнившись гнева, повелел повесить его и в голову его вонзить разожженные гвозди. Испытывая страшную боль, святый призвал на помощь Бога, и тотчас же мучения его облегчились. Тогда правитель приказал наложить на него тяжелые железные оковы и отвести к правителю одного соседнего города. Когда святый Илиодор был приведен в последнему, то тот долго беседовал с ним с тою целию, чтобы принудить его к принесению жертвы идолам. Но видя его упорство, правитель повелел вложить руки и ноги его в четыре расщепа дерева и затем бросить в разожженный котёл. Находясь в котле, святый молился, и вместе с этим призывал предстоящих войти к нему, говоря, что это не причинит им вреда. И многие из бывших там уверовали в Господа нашего Иисуса Христа.

— Поистине велик Бог христианский, — говорили они.

Правитель, видя, что многие уверовали в Бога Илиодорова, и боясь, как бы уверовавшие не скрыли святаго мученика, приказал отвести его в Магиду. Тогда воины взяли его и пошли вместе с ним. Прибывши в Магиду, они снова привели его на суд. Подвергнув святаго испытанию, правитель повелел повесить его, строгать его тело и затем отсечь ему голову. Когда Илиодора влекли за город, святый мученик сделал знак рукою влекущим, чтобы они остановились, и когда те исполнили его просьбу, он совершил моление, после чего был обезглавлен^[56].

---

1. Сихем — ныне Наблус — один из древних городов Палестины — лежал в Самарии на горе Ефремовой, в 18 часах пути от Иерусалима, в высокой и богатой, плодородной долине между горами Гаризим и Гевал. В настоящее время город потерял свое прежнее первостепенное значение: богат во множестве сохранившимися древнейшими своими памятниками.
2. Ахав, сын Амврия, нечестивейший царь Израильский, царствовал с 924 по 903 г. до Р. Хр.
3. Ваал, с еврейского: «господин», «владыка», почитался финикиянами верховным богом, которому поклонялись и изменившие своей вере Израильтяне. В образе его язычники обоготворяли солнце и мужскую производительную силу, действующую чрез жену свою Астарту, в образе которой обоготворялась луна. Поклонение им отличалось крайнею гнусною развращенностью и безнравственными обрядами.
4. Иезавель — дочь царя-жреца Сидонского, жена Ахава, отличалась крайним нечестием и беспутными нравами. Слепо подчиняясь ее влиянию, Ахав превзошел нечестием всех своих предшественников и предался самому постыдному идолопоклонству. Он построил в Самарии храм Ваалу, позволил Иезавели воздвигнуть на своей земле алтари божествам Тирским и Сидонским и содержать при себе множество ложных пророков языческих. Наконец Иезавель воздвигла гонение на пророков Бога Истинного, и они все погибли бы, если бы Авдий, домоправитель царский, не скрыл их от ее неистовства (3 Кн. Цар., гл. 18, ст. 4).
5. Илия Фесвитянин — славнейший из пророков ветхозаветных, начальник общества сынов пророческих в царстве Израильском, грозный обличитель пророков Вааловых и нечестия Ахава и Иезавели. Память его совершается 20-го июля.
6. 3 Кн. Цар., гл. 18, ст. 4—8.
7. Охозия — царь Израильский, преемник Ахава, умер на втором году своего царствования, оставив престол брату своему Иораму.
8. 4 Кн. Цар., гл. 1, ст. 13—15.
9. Авдий был похоронен в Самарии; жил и действовал в конце X и в начале IX века до Р. Хр.; оставил по себе пророческую книгу, которая занимает четвертое место в ряду книг т. н. малых пророков и состоит из одной главы. Его пророчества почти все направлены против Эдомитян, или Идумеев. В конце книги есть мессианское пророчество о спасении от Сиона и об открытии царства Господня, которое ясно указывает на Церковь Новозаветную.
10. Кн. Числ., гл. 22—24. Валаам — пророк из города Пефора, близ Харрана, в Месопотамии. О нем была такая молва, что кого он благословит, тот будет благословен, и кого проклянет, тот будет проклят. Валак, царь Моавитский, устрашенный победами Израильтян, призвал Валаама, чтобы он проклял их, но, вразумленный Богом, Валаам вместо проклятия произнес слова благословения.
11. Еванг. от Матф., гл. 13, ст. 3—8.
12. Еванг. от Иоан., гл. 5, ст. 20.
13. Еванг. от Матф., гл. 16, ст. 27. Апок., гл. 22, ст. 12.
14. Еванг. от Матф., гл. 26, ст. 26—28. 1 Посл. к Коринф., гл. 11, ст. 24—25.
15. Посл. к Галат., гл. 1, ст. 8.
16. Посл. к Римл., гл. 1, ст. 22.
17. Кн. Числ, гл. 22.
18. Посл. к Евр., гл. 13, ст. 4; 1 Посл. к Коринф., гл. 7, ст. 9.
19. Еванг. от Луки., гл. 15, ст. 7.
20. Кн. Деян. Ап., гл. 16, ст. 3.
21. Псал. 30, ст. 2
22. Псал. 24, ст. 1.
23. Еванг. от Матф., гл. 11, ст. 12.
24. Еванг. от Луки, гл. 1, ст. 78.
25. Посл. к Филип., гл. 3, ст. 8.
26. Св. мученик Варлаам † в 304 г. в Кесарии Каппадокийской.
27. Кн. Быт., гл. 50, ст. 1.
28. Кн. Второзак., гл. 34, ст. 8.
29. 1 Кн. Царств, гл. 25, ст. 1.
30. Еванг. от Иоан., гл. 11, ст. 25.
31. 1 Посл. к Коринф., гл. 1, ст. 20.
32. 2 Посл. к Коринф., гл. 11, ст. 6.
33. Кн. Деян. Ап., гл. 5, ст. 41.
34. Псалом 143, ст. 1.
35. Псалом 72, ст. 23—24.
36. 1 Посл. к Солун., гл. 3, ст. 8.
37. Кн. Исх., гл. 32, ст. 32.
38. Посл. к Ефес., гл. 6, ст. 12.
39. Кн. Притч., гл. 6, ст. 28—29.
40. Палестра — площадь, на которой у Греков и Римлян производились гимнастическая игры, или сражения.
41. 1 Посл. к Коринф., гл. 3, ст. 19.
42. Адамант — алмаз, — камень, имеющий такую крепость, что чертит и режет прочие камни, не получая оттого вреда. Это название в церковной литературе придается многим святым, прославившимся твердостью своей веры и характера.
43. Посл. к Ефес., гл. 6, ст. 14—17.
44. Кн. Прор. Амоса, гл. 6, ст. 4—6.
45. Преп. Антоний — первоначальник иноческого жития на Руси, подвизавшийся в затворе в пещерах Киевских; память его совершается 10-го июля. Преп. Феодосий — игумен Киево-Печерский, начальник монашеского общежития на Руси: память его совершается 3-го мая и 14-го августа (перенесение мощей). Преп. Никон — первый ученик и сотрудник преп. Антония; память его совершается 23-го марта.
46. Изяслав Ярославич, сын великого князя Ярослава Мудрого, внук св. Владимира Великого, княжил в Киеве с 1054 по 1068 г. — Вышата — воевода Киевского ополчения, отправившегося при Ярославе, с сыном его Владимиром, в 1042 году, на Греков. — Остромир — Новгородский посадник; с его именем сохранилось Евангелие — один из древнейших памятников церковно-славянской письменности.
47. Еванг. от Матф., гл. 19, ст. 24.
48. Еванг. от Луки, гл. 9, ст. 62. Рало — плуг. Выражение это представляет собою присловие народное, означающее — предпринять какое-либо дело, столь же нелегкое, сколь нелегко пахать; чтобы хорошо вспахать и чтобы работа сия была успешна, пахарь зорко смотрит вперед и не оглядывается постоянно назад, иначе работа его не будет успешна и хороша. Так и в деле последования Христу: кто, решившись на сие, оглядывается назад — на мир и блага его, тот и неблагонадежен для Царствия Божия, ибо может быть отвлечен от него.
49. Посл. к Филип., гл. 3, ст. 8.
50. Псал. 33, ст. 18.
51. † 1065 года.
52. Исаврия — небольшая область на юге Малой Азии.
53. В начале IV века.
54. Аврелиан — римский император, царствовал с 270 по 275 г.
55. Памфилия — область на юге Малой Азии.
56. Около 273 года.