"Красавица" (Доде)/ДО

"Красавица"
авторъ Альфонс Доде, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: французскій, опубл.: 1886. — Источникъ: az.lib.ru • (Исторія одной старой лодки и ея экипажа).
La belle Nivernaise.
Текст издания: журнал «Міръ Божій», № 19, 1894.

«КРАСАВИЦА».

(Исторія одной старой лодки и ея экипажа). РАЗСКАЗЪ

Альфонса Додэ.

I.
Необдуманный поступокъ.

Улица Анфанъ-Ружъ въ Тампльскомъ кварталѣ. Улица эта узкая, какъ проточная труба, по бокамъ ручьи застоявшейся воды, посрединѣ лужи черной грязи, изъ отворенныхъ дверей несетъ запахомъ плѣсени и помоевъ.

По обѣимъ сторонамъ очень высокіе дома съ казарменными окнами, съ тусклыми стеклами безъ занавѣсей — это дома поденщиковъ, рабочихъ, постоялые дворы для каменщиковъ и ночлежныя квартиры.

Внизу много лавокъ — колбасныя, виноторговли, булочныя съ простымъ хлѣбомъ и одна мясная съ синимъ и желтымъ мясомъ.

На улицѣ не видно экипажей, на тротуарахъ ни гуляющихъ, ни нарядовъ; одни продавцы зелени громко выкрикиваютъ рыночные отброски, да толпы рабочихъ выходятъ изъ фабрикъ съ блузами подъ мышкой.

Сегодня восьмое число — день квартирной платы для бѣдняковъ, — день, въ который утомленные ожиданіемъ домохозяева гонятъ нищету на улицу.

Въ этотъ день на улицѣ множество телѣжекъ, нагруженныхъ желѣзными кроватями, хромыми столами, опрокинутыми вверхъ ногами, вмѣстѣ съ продранными тюфяками и убогой кухонной посудой. Нѣтъ ни клочка соломы въ упаковкѣ этой жалкой, искалѣченной, мебели, измученной путешествіями по грязнымъ лѣстницамъ и перетаскиваньемъ изъ чердаковъ въ подвалы.

Надвигаются сумерки.

Газовые фонари зажигаются одинъ за другимъ и отражаются въ канавкахъ и окнахъ лавокъ.

На улицѣ густой туманъ. Прохожіе ускоряютъ шаги. Дядя Луво стоитъ у прилавка виноторговца, въ натопленной комнатѣ, и чокается съ Вилетскимъ столяромъ.

Большое рябое и загорѣлое лицо лодочника расплывается отъ веселаго смѣха, потрясая въ ушахъ, серьги.

— Дѣло рѣшенное, дядя Дюбакъ, вы берете мой лѣсъ по назначенной мною цѣнѣ?

— По рукамъ!

— Ваше здоровье!

— И ваше!

Стаканы стучатъ, и Луво пьетъ, закинувъ голову назадъ, прищуривъ глаза, прищелкивая языкомъ — смакуя свое бѣлое вино.

Что же дѣлать! на свѣтѣ нѣтъ совершенства, а бѣлое вино — слабость Луво. Не то, чтобы онъ былъ пьяница. Нѣтъ! избави Богъ, — Хозяйка его — женщина дѣльная — не допустила бы никогда пьянства; но кто живетъ жизнью лодочника, тому не грѣхъ пропустить иногда лишній стаканчикъ.

Постепенно развеселившись, Луво улыбается даже прилавку, который видитъ какъ бы сквозь туманъ, улыбается при мысли о деньгахъ, которыя онъ положитъ себѣ въ карманъ завтра, сдавъ свой товаръ.

Пожавъ еще разъ другъ другу руки и выпивъ по послѣднему стаканчику, торговцы, наконецъ, разстались.

— Такъ навѣрно до завтра?

— Положитесь на меня.

Конечно, дядя Луво не прозѣваетъ завтрашняго дня — продажа слишкомъ выгодна, и дѣло такое подходящее, что незачѣмъ медлить.

Довольный лодочникъ направляется къ Сенѣ, сквозь толпу проталкиваясь съ радостью школьника, возвращающагося домой съ хорошими баллами.

Что-то скажетъ старуха Луво — женщина дѣльная — когда узнаетъ, что мужъ продалъ лѣсъ въ первый же день, и за такую хорошую цѣну?

Еще одна-два такихъ дѣльца, и можно будетъ купить новую барку на смѣну «Красавицы», которая начинаетъ слишкомъ сильно течь.

Это говорится не въ упрекъ ей, потому что въ молодости это была важная лодка, но дѣло въ томъ, что все на свѣтѣ старѣется, гніетъ, и самъ дядя Луво чувствуетъ, что уже далеко не такъ ловокъ и расторопенъ, какъ въ то время, когда былъ подручнымъ на Марнскихъ судахъ.

Но что это тамъ случилось?

Передъ дверью одного дома собралась толпа кумушекъ; прохожіе останавливаются, а полицейскій сержантъ, стоя посреди толпы, записываетъ что-то въ книжку. Лодочникъ слѣдуетъ общему примѣру и переходитъ изъ любопытства на другую сторону улицы.

— Что тутъ за происшествіе?

Вѣрно, раздавили собаку, опрокинулась телѣжка, а то, можетъ, пьяный упалъ въ канавку — словомъ, ничего особенно интереснаго…

Нѣтъ! на деревянномъ стулѣ сидитъ маленькій ребенокъ съ растрепанными волосами, съ лицомъ, запачканнымъ вареньемъ; онъ горько плачетъ и третъ глаза кулачками.

Струившіяся по лицу слезы разрисовали причудливыми узорами бѣдное, грязное, личико.

Непоколебимый полицейскій разспрашиваетъ ребенка, точно какого-нибудь преступника, и съ чувствомъ собственнаго достоинства заноситъ отвѣты въ записную книжку.

— Какъ тебя зовутъ?

— Таторъ.

— То-есть Викторъ?

Отвѣта не послѣдовало. Ребенокъ заплакалъ еще сильнѣе, продолжая кричать:

— Мама! мама!

Проходившая мимо простая женщина, очень грязная, некрасивая и тащившая за собой двоихъ ребятъ, выступила изъ толпы.

— Погодите, я разспрошу его, — сказала она сержанту.

Вставъ на колѣни передъ ребенкомъ, она высморкала ему носъ, утерла глаза и поцѣловала его грязныя щеки.

— Какъ зовутъ твою маму, голубчикъ?

Мальчикъ не зналъ.

Полицейскій обратился къ сосѣдямъ:

— Послушайте, дворникъ, вы-то ужь должны знать этихъ людей.

Дворникъ никогда и не слышалъ ихъ имени. Въ домѣ перебывало такое множество жильцовъ!

Все, что можно сказать, — это, что они прожили здѣсь около мѣсяца, не заплатили за все время ни копѣйки, и теперь хозяинъ выгналъ ихъ — и очень хорошо сдѣлалъ.

— Чѣмъ же они занимались?

— Да ничѣмъ. Днемъ отецъ съ матерью пили, а вечеромъ дрались. Ладили они между собой только тогда, когда принимались бить дѣтей, которыя ходили просить милостыню и воровали въ лавкахъ, на выставкахъ. Какъ видите, славная семейка.

— Какъ вы думаете, вернутся они за ребенкомъ?

— Конечно, нѣтъ. Они воспользовались переѣздомъ, чтобы отдѣлаться отъ него. Такія вещи случаются не въ первый разъ при переѣздѣ съ квартиры.

— И такъ, никто не видѣлъ, какъ ушли родители? — спросилъ полицейскій.

Они ушли рано утромъ: мужъ везъ телѣжку, жена несла узелъ въ передникѣ, а сыновья шли, заложивъ руки въ карманы. А теперь, ищи ихъ!

Прохожіе приходили въ негодованіе, осуждали родителей и шли своей дорогой!

А несчастный малютка сидѣлъ тутъ съ двѣнадцати часовъ. Мать, усадивъ его на стулъ, наказала ему:

— Будь умницей!

И съ тѣхъ поръ онъ все ждалъ. Проголодавшись, ребенокъ сталъ кричать, тогда хозяйка мелочной лавочки сжалилась и дала ему ломоть хлѣба съ вареньемъ.

Но тартинка была уже давно съѣдена, и ребенокъ принялся снова плакать.

Бѣдный малютка умиралъ отъ страха! Онъ боялся собакъ, бродившихъ около него, боялся наступавшей темноты, незнакомыхъ людей, заговаривавшихъ съ нимъ, и бѣдное маленькое сердечко билось у него въ груди такъ же сильно, какъ у умирающей птички.

Толпа, окружавшая его, все увеличивалась, и утомленный этой сценой полицейскій взялъ малютку за руку, чтобы отвести въ участокъ.

— Ну, что же, никто не желаетъ взять ребенка?

— Подождите минутку!

Толпа обернулась, и передъ ней предстало доброе, загорѣлое лицо, глупо улыбавшееся и раскрывавшее ротъ до ушей, украшенныхъ большими мѣдными кольцами.

— Подождите минутку! Я возьму ребенка, если никто другой не желаетъ.

Изъ толпы послышались восклицанія:

— Доброе дѣло!

— Вотъ и отлично!

— Какой вы славный малый!

Дядя Луво, сильно охмелѣвшій отъ бѣлаго вина, удачной продажи и всеобщаго одобренія, всталъ посреди толпы, скрестивъ руки.

— Чтожъ тутъ удивительнаго? Самое обыкновенное дѣло!

Любопытная толпа проводила Луво до полицейскаго коммиссара, не давая охладѣть его энтузіазму.

Тамъ, по принятому обычаю, съ него сняли допросъ.

— Какъ ваше имя?

— Франсуа Луво, господинъ коммиссаръ, женатый, и даже могу сказать, женатый, къ счастью, на женщинѣ съ мозгами. Для меня это большое счастье, господинъ коммиссаръ, потому что самъ-то я, видите ли — не далекъ, совсѣмъ не далекъ, ха, ха, ха! Я, какъ говорится, не орелъ. И жена говоритъ всегда: «мой Франсуа не орелъ!»

Никогда еще онъ не бывалъ такъ краснорѣчивъ.

Языкъ его развязался, явилась самоувѣренность человѣка, заключившаго выгодную сдѣлку и выпившаго притомъ бутылку бѣлаго вина.

— Какимъ ремесломъ занимаетесь?

— Лодочникъ, господинъ коммиссаръ, хозяинъ «Красавицы», знатной лодки, снабженной недурной командой. Посмотрѣли бы вы, какой знатный у меня экипажъ!.. Спросите всѣхъ шлюзныхъ приставовъ отъ Маріинскаго моста до самаго Кламеси… Вы знаете Кламеси, господинъ коммисаръ?

Присутствующіе улыбались, но Луво не умолкалъ, путаясь въ словахъ и глотая слоги.

— Славное, я вамъ скажу, мѣстечко, это Кламеси! Сверху до низа покрытое лѣсомъ, и лѣсомъ отборнымъ, это знаютъ всѣ столяры… Тамъ и я покупаю свой лѣсъ. О! я извѣстенъ всѣмъ своимъ товаромъ. Нужно вамъ сказать, что у меня очень вѣрный глазъ! Хотя я и не далекъ, не орелъ, какъ говоритъ жена, но глазомѣръ у меня очень вѣрный… Я беру, напримѣръ, дерево, толщиной съ васъ — не въ обиду вамъ будь сказано, господинъ коммиссаръ — и обматываю его веревкой вотъ такимъ образомъ…

И, схвативъ полицейскаго сержанта, онъ сталъ его обматывать бичевкой, вытащенной изъ кармана.

Сержантъ не давался.

— Оставьте меня въ покоѣ!

— Стойте… Стойте… Мнѣ хочется только показать господину коммиссару… Обмотавъ его такимъ образомъ и снявъ мѣрку, я начинаю умножать, умножать… не могу вамъ навѣрно сказать, что и на что нужно умножить. У меня жена очень сильна въ ариѳметикѣ. Умная и толковая баба, моя жена.

Публика громко хохотала, и даже самъ господинъ коммиссаръ удостоилъ улыбнуться.

Когда смѣхъ нѣсколько утихъ, онъ спросилъ Луво:

— Что же вы сдѣлаете изъ этого ребенка?

— Ужъ, конечно, не рентьера. Ихъ никогда не бывало въ моей семьѣ. Онъ будетъ лодочникомъ, и, какъ и всѣ, лодочники — честнымъ малымъ.

— У васъ нѣтъ своихъ дѣтей?

— Какъ не быть! Одна уже ходитъ, другой у груди и ждемъ третьяго. Кажется, недурно для человѣка, котораго нельзя назвать орломъ? А этотъ будетъ у насъ четвертымъ, ну! да гдѣ есть на троихъ — хватитъ и на четверыхъ. Потѣснимся немножко. Будемъ стягивать потуже поясъ, да стараться продавать лѣсъ подороже!

Серьги его такъ и прыгали отъ громкаго смѣха въ то время, какъ онъ окидывалъ самодовольнымъ взглядомъ публику. Передъ нимъ положили какую-то толстую книгу.

Не умѣя писать, онъ поставилъ въ концѣ страницы крестъ. Наконецъ, коммиссаръ передалъ ему ребенка.

— Возьмите мальчугана, Франсуа Луво, и воспитайте его, какъ слѣдуетъ. Если узнаю что-нибудь о немъ — дамъ вамъ знать. Но не думаю, чтобы родители потребовали его когда-нибудь обратно. Вы, кажется, честный и добрый человѣкъ; и я довѣряю вамъ. Слушайтесь всегда вашей жены. А теперь до свиданья, да пейте поменьше бѣлаго вина.

Ничто не отрезвляетъ такъ быстро человѣка, какъ темная ночь, холодный туманъ и равнодушная суета людей, возвращающихся по своимъ домамъ.

Очутившись на улицѣ съ ребенкомъ и съ гербовой бумагой въ карманѣ, Луво мигомъ отрезвился. Весь энтузіазмъ его исчезъ, и передъ нимъ встала вся несообразность его поступка.

Неужели онъ останется навсегда такимъ безумцемъ и гордецомъ?

Неужели онъ не можетъ пройти по улицѣ, какъ другіе — не вмѣшиваясь не въ свои дѣла?

Ему теперь уже представлялось негодованіе жены! Ужъ и приметъ же она его, добрые люди!

Бѣда для мягкосердаго человѣка жена — баба съ мозгами.

Какъ теперь идти домой?! Вернуться къ коммиссару онъ также не смѣлъ! Что же дѣлать? Что же дѣлать? Оба плелись въ густомъ туманѣ. Луво жестикулировалъ, разговаривалъ одинъ, подготовлялъ рѣчь; Викторъ едва волочилъ по грязи ножонки; мальчикъ выбился изъ силъ, его приходилось тащить.

Луво остановился, взялъ его на руки и завернулъ въ свою куртку. Объятія маленькихъ ручекъ немножко ободрили его, и лодочникъ продолжалъ свой путь.

Будь, что будетъ! а вернуться домой все-таки надо.

Если жена выгонитъ ихъ, онъ успѣетъ еще отнести ребенка къ коммиссару; а можетъ быть, она позволитъ ему переночевать эту ночь, и мальчуганъ хоть пообѣдаетъ до сыта.

Они подошли уже къ Аустерлицкому мосту, около котораго была причалена «Красавица».

Въ воздухѣ стоялъ нѣжный и приторный запахъ сырого дерева. Темная рѣка была загромождена цѣлой флотиліей судовъ. Фонари мелькали, перепутанныя цѣпи скрипѣли отъ равномѣрнаго движенья воды.

Чтобы попасть на свою барку, Луво приходилось перебраться черезъ два плота, соединенные между собою мостиками.

Онъ пробирался боязливо, ноги его дрожали, уцѣпившійся за шею ребенокъ стѣснялъ его движенія.

Какая темная ночь!

Только маленькая лампочка, сверкающая, какъ звѣздочка въ оконцѣ каюты, да свѣтлая полоска, пробивающаяся надъ дверью, оживляютъ немного сонную барку.

Слышенъ уже голосъ хозяйки, которая бранила дѣтей, занимаясь стряпней ужина.

— Перестанешь ли ты наконецъ, Клара?

Отступать было уже слишкомъ поздно, и лодочникъ толкнулъ дверь.

Жена стояла спиной къ нему, нагнувшись къ сковородѣ, но она, узнавъ его походку, промолвила, не оборачиваясь:

— Это ты, Франсуа? Что ты такъ запоздалъ?

Картофель жарился въ кипящемъ салѣ, и паръ отъ котелка, устремляясь къ двери, затуманилъ оконныя стекла каюты. Франсуа спустилъ ребенка на полъ, и бѣдный малюткй, охваченный тепломъ, чувствовалъ, какъ у него отогрѣвались покраснѣвшія ручки.

— Тепленько тутъ…-- проговорилъ онъ тоненькимъ голоскомъ, весело улыбнувшись.

Тетка Луво обернулась.

— Это еще что такое? — вскричала она, сердито указывая мужу на оборваннаго малютку, стоявшаго посреди каюты.

Нѣтъ! Вѣдь бываютъ же иногда такія минуты, и между счастливыми супругами!

Сконфуженный лодочникъ хохоталъ, раскрывъ ротъ до ушей, не находя отвѣта, но въ душѣ искренно желалъ быть въ эту минуту на улицѣ.

Но, такъ какъ жена не спускала съ него негодующаго взгляда, ожидая объясненія, онъ разсказалъ, заплетаясь и перепутывая всю исторію, съ умоляющимъ взглядомъ собаки, чувствующей надъ собой поднятый кнутъ.

Ребенокъ былъ брошенъ родителями, и онъ нашелъ мальчугана въ слезахъ, на тротуарѣ.

Тутъ спрашиваютъ:

— Кто хочетъ взять ребенка?

— Я, — отвѣчаетъ онъ.

— Берите же, — говоритъ полицейскій коммиссаръ.

— Такъ вѣдь, мальчуганъ?

Тутъ тетка Луво разразилась гнѣвомъ:

— Да что ты съ ума сошелъ, или выпилъ не въ мѣру! Слыхана ли на свѣтѣ такая нелѣпость! Или тебѣ хочется уморить всѣхъ насъ съ голоду! Ты находишь, что мы слишкомъ богаты? Что намъ не переѣсть всего хлѣба, и что у насъ много лишняго мѣста?

Франсуа молчалъ, разсматривая свои башмаки.

— Несчастный! взгляни же ты на себя, взгляни на всѣхъ насъ! Твоя барка течетъ, какъ рѣшето! А ты еще подбираешь чужихъ дѣтей по тротуарамъ!

Все это бѣднякъ уже говорилъ себѣ. Онъ и не думалъ оправдываться и стоялъ, понуривъ голову, какъ преступникъ, слушающій свой обвинительный приговоръ.

— Изволь отнести сейчасъ же ребенка къ полицейскому коммиссару! Если онъ заартачится и не захочетъ его взять, скажи, что жена несогласна навязать его себѣ на шею. Понялъ ты меня?

Она наступала на него со сковородой въ рукѣ и съ угрожающимъ жестомъ.

Лодочникъ соглашался на всѣ ея требованія.

— Ну, полно, не сердись. Я хотѣлъ сдѣлать доброе дѣло, и попалъ въ просакъ. Самъ вижу. Хочешь, чтобы я отвезъ его сейчасъ же?

Но покорность бѣдняка смягчила сердце тетки Луво. А можетъ быть, передъ глазами ея мелькнулъ образъ одного изъ ея дѣтей, брошеннаго на темной улицѣ и протягивающаго руку прохожимъ!

Она отвернулась и, ставя на огонь сковороду, проворчала угрюмо:

— Сегодня уже нельзя, теперь и участокъ, пожалуй, запертъ. Взявъ его на свою шею, ты не можешь вытолкать его на улицу. Пусть сегодня переночуетъ; но завтра утромъ…

Разсерженная хозяйка раздувала изо всѣхъ силъ огонь.

— Но клянусь тебѣ, что завтра утромъ ты избавишь меня отъ него!

Въ каютѣ наступило молчаніе.

Хозяйка накрывала порывисто на столъ, звенѣла стаканами, бросала сердито вилками.

Испуганная Клара сидѣла, не шевелясь, въ уголкѣ.

Грудной ребенокъ пищалъ и возился на кровати, а маленькій пріемышъ смотрѣлъ съ восторгомъ на раскаленные уголья. Ему, можетъ быть, съ рожденья не удавалось видѣть огня!

Но представьте себѣ его радость, когда онъ очутился за столомъ, съ салфеткой на шеѣ, передъ полной тарелкой картофеля! Онъ глоталъ, какъ птичка, подбирающая крошки на снѣгу. Тетка Луво сердито наполняла его тарелку, чуть-чуть тронутая въ глубинѣ души аппетитомъ замореннаго ребенка. Обрадованная Клара гладила его своей ложкой, а смущенный Луво не смѣлъ поднять глазъ отъ стола.

Убравъ со стола и уложивъ дѣтей, тетка Луво сѣла передъ печкой и поставила между колѣнъ ребенка, чтобы пообчистить его.

— Нельзя его укладывать спать въ такой грязи! Держу пари, что онъ никогда не видѣлъ даже ни губки, ни гребня!

Ребенокъ вертѣлся у нея въ рукахъ, какъ волчокъ.

Умытый и расчесанный, бѣдный мальчуганъ былъ хоть куда, съ своимъ розовымъ носикомъ и твердыми, круглыми, какъ яблочко, щечками.

Тетка Луво смотрѣла на свое произведеніе съ оттѣнкомъ удовольствія.

— А сколько ему можетъ быть лѣтъ?

Франсуа положилъ трубку, обрадовавшись случаю вступить въ разговоръ. Съ нимъ заговорили еще въ первый разъ, а вопросъ былъ почти равносиленъ возвращенію милости. Онъ всталъ и вытащилъ изъ кармана бичевку.

— Сколько лѣтъ? Гм! Сейчасъ мы это тебѣ скажемъ.

Онъ схватилъ мальчугана въ охабку и обмоталъ его бичевкой, какъ это дѣлалъ съ деревьями въ Кламси.

Жена смотрѣла на него съ удивленіемъ.

— Что ты это дѣлаешь?

— Видишь — измѣряю.

Она вырвала у него изъ рукъ веревку и бросила ее въ уголъ.

— Ты совсѣмъ рехнулся съ своими причудами, бѣдный мой Франсуа. Ребенокъ вѣдь не пень!

Не везетъ въ этотъ вечеръ несчастному Франсуа!

Онъ отступаетъ сконфуженный, въ то время какъ жена укладываетъ мальчугана въ кроватку Клары. Та спитъ крѣпкимъ сномъ, разметавшись по всей постелькѣ. Она чувствуетъ смутно, сквозь сонъ, что рядомъ съ ней кладутъ что-то, протягиваетъ руку, отталкиваетъ сосѣда въ уголъ, тычетъ ему локтями въ глаза, переворачивается, — и снова засыпаетъ.

Въ каютѣ гасятъ лампу.

Бурливая Сена покачиваетъ на своихъ волнахъ деревянный домикъ, а бѣдный маленькій найденышъ чувствуетъ теплоту, разливающуюся по его тѣлу, и засыпаетъ съ ощущеніемъ незнакомой ласки; въ то время, какъ глаза его смыкаются, чья-то рука нѣжно гладитъ его по головкѣ.

II.
«Красавица».

Мадемуазель Клара имѣла обыкновеніе просыпаться очень рано.

Въ это утро она была чрезвычайно изумлена, замѣтивъ, что матери нѣтъ въ каютѣ, а на подушкѣ, рядомъ съ ней, лежитъ чья-то чужая голова.

Она протерла глаза кулачками, схватила сосѣда за волосы и приподняла его съ подушки.

Бѣдный Тотаръ проснулся; чьи-то ловкіе пальчики щекотали ему шею и таскали его за носъ.

Онъ осмотрѣлся кругомъ изумленными глазами, и удивлялся, что сновидѣніе не исчезаетъ.

Надъ головами у нихъ слышны были шаги, на набережную перетаскивали съ глухимъ шумомъ доски.

Любопытство мадемуазель Клары было сильно возбуждено.

Поднявъ кверху пальчикъ, она указывала пріятелю на потолокъ, какъ бы спрашивая жестомъ:

— Это что такое?

А это началась сдача лѣса. Виллетскій столяръ Дюбакъ явился съ телѣжкой и лошадью ровно въ шесть часовъ, и Луво принялся за работу съ никогда небывалымъ усердіемъ.

Мысль, что завтра придется отнести къ коммиссару этого несчастнаго холоднаго и голоднаго ребенка, не дала бѣдняку сомкнуть глазъ во всю ночь. Онъ готовился къ новой сценѣ утромъ, но у жены было другое въ головѣ, потому что она даже и не заикнулась о мальчуганѣ.

Франсуа надѣялся много выгадать, откладывая часъ расплаты за свое легкомысліе. Ему хотѣлось, главнымъ образомъ, заставить жену забыть о своемъ существованіи, и онъ работалъ, не жалѣя силъ, изъ страха, что, увидѣвъ его празднымъ, она закричитъ пожалуй:

— Отведи-ка ребенка туда, откуда ты его взялъ, пока ты безъ дѣла.

И онъ работалъ неутомимо. Куча досокъ быстро уменьшалась. Дюбакъ съѣздилъ уже три раза домой, а жена Луво, стоя съ ребенкомъ на мосткахъ, едва успѣвала записывать счетъ отпускаемаго товара.

Въ припадкѣ усердія, Франсуа выбиралъ бревна длиной съ мачту, а толщиной въ стѣну. Если ноша оказывалась не подъ силу, онъ звалъ на помощь Экипажъ — и они поднимали бревно вдвоемъ.

Экипажемъ назывался матросъ на деревянной ногѣ, составлявшій всю команду «Красавицы». Онъ былъ принятъ на службу изъ жалости, и держали его по привычкѣ. Инвалидъ налегалъ изъ всей силы на костыль, бревно съ усиліемъ приподнималось, и Луво, согнувшись вдвое съ натянувшимся поясомъ, медленно спускался по доскамъ перекинутаго мостика.

Есть ли какая-нибудь возможность отрывать отъ дѣла такого занятаго человѣка?

Жена его и не думала объ этомъ. Она ходила взадъ и впередъ по мосткамъ, занятая малюткой Мимилемъ, которому давала грудь.

Вѣчная жажда у этого Мимиля! Весь въ отца!

Но у Луво, должно быть, не было никакой жажды въ этотъ день. Принявшись съ утра за работу, онъ ни разу не заикнулся о бѣломъ винѣ. Онъ не давалъ себѣ времени ни вздохнуть, ни обтереть потный лобъ, ни чокнуться съ покупателемъ у прилавка. Сейчасъ еще, на предложеніе Дюбака зайти выпить по стаканчику, у Франсуа достало мужества отвѣтить:

— Потомъ, успѣется еще.

Подумайте, отказаться отъ стакана вина!

Хозяйка была совсѣмъ сбита съ толку: ей подмѣнили ея Луво. Да и Клару также подмѣнили: дѣвочка не любитъ оставаться долго въ постели, а теперь одиннадцать часовъ, а ея еще не слышно.

Жена Луво спускается поспѣшно въ каюту, взглянуть, что тамъ дѣлается. Франсуа остался на палубѣ; у него руки опустились, и дыханіе замерло въ груди, точно отъ удара бревномъ по желудку.

Теперь кончено дѣло!

Жена навѣрно вспомнила про Виктора; сейчасъ она приведетъ его сюда, — и придется отправляться въ полицію.

Однако, нѣтъ; она вернулась одна, смѣется чему-то и подзываетъ знаками мужа.

— Иди скорѣе, посмотри — вотъ смѣхъ-то!

Добрякъ не можетъ ничѣмъ объяснить ея неожиданное веселье и идетъ вслѣдъ за ней, какъ автоматъ, съ дрожащими отъ волненія ногами.

Двое малютокъ сидѣли на кровати въ однѣхъ рубашенкахъ, съ босыми ногами. Они завладѣли чашкой супа, который мать, уходя, оставила для нихъ, и такъ какъ на два рта была только одна ложка, то дѣти ѣли по очереди, какъ птенчики въ гнѣздѣ, и Клара, имѣвшая обыкновеніе отказываться всегда отъ супа, теперь весело протягивала свой ротикъ къ ложкѣ.

Правда, что и тотъ, и другой замазали себѣ и глаза, и уши, но ничего не разбили, не опрокинули и сидѣли такъ умно, и такъ мило, что на нихъ никакъ нельзя было сердиться.

Жена Луво все еще смѣялась, глядя на нихъ.

— Если они ладятъ такъ хорошо между собой, то намъ съ ними и возни нѣтъ никакой, — проговорила она.

Франсуа вернулся поспѣшно къ своей работѣ, очень довольный тѣмъ, что дѣло приняло такой хорошій оборотъ.

При сдачѣ товара онъ имѣлъ обыкновеніе отдыхать днемъ, то-есть, шляться по всѣмъ прибрежнымъ, кабакамъ начиная съ Берсійской набережной вплоть до Пуанъ-дю-Журъ. Сдача затягивалась такимъ образомъ на цѣлую недѣлю, а жена все это время выходила изъ себя. Но на этотъ разъ ни слова о бѣломъ винѣ, ни тѣни лѣни, ничего, кромѣ упорнаго труда и лихорадочной и непрерывной работы.

И ребенокъ, съ своей стороны, словно понимая, что нужно войти въ милость, дѣлалъ все, что могъ, забавляя Клару.

Первый разъ въ жизни дѣвочка провела весь день безъ слезъ, ни разу не ушиблась и не продрала чулокъ. Мальчуганъ игралъ съ ней, сморкалъ ей носъ, и охотно жертвовалъ своими волосами для того, чтобы остановить слезинки Клары на рѣсницахъ.

И она таскала и дергала изо всѣхъ силъ его спутанную гриву, и дразнила своего пріятеля, какъ маленькая дворняжка, задирающая пуделя.

Мать видѣла всѣ это издали и думала про себя, что, какъ ни говори, а мальчуганъ очень хорошая нянька. Его можно продержать до окончательной сдачи товара, а отвести къ коммиссару успѣютъ и передъ отъѣздомъ.

Поэтому, вечеромъ, она не сдѣлала ни малѣйшаго намека на счетъ отправки ребенка, накормила его до сыта картофелемъ и уложила по вчерашнему спать.

Пріемыша Франсуа можно было счесть за члена семьи, а видя, какъ Клара крѣпко обнимала его за шею, засыпая, легко было догадаться, что дѣвочка приняла его подъ свое покровительство.

Разгрузка барки тянулась три дня.

Три дня тяжелаго труда, безъ малѣйшаго отдыха и развлеченія! Въ полдень нагрузили послѣднюю телѣжку, и барка опустѣла. Буксирный пароходъ отправлялся только завтра, и Франсуа прятался всю остальную часть дня въ трюмѣ, занявшись починками, слыша постоянно одну и ту же фразу, звенѣвшую уже три дня у него въ ушахъ:

— Отнеси его къ коммиссару.

Охъ! ужъ этотъ коммиссаръ! Имя его наводило точно такой же страхъ въ каютѣ «Красавицы», какъ и въ кукольномъ театрѣ. Онъ сдѣлался настоящимъ пугаломъ, которымъ обыкновенно злоупотребляла мать, унимая Клару. Стоило только ей произнести это страшное имя, и безпокойные глазенки много вытерпѣвшаго ребенка, такъ и впивались въ нее. Онъ смутно понималъ, какая масса будущаго горя заключалась въ этомъ словѣ.

Коммиссаръ! Это значитъ: не видать ни Клары, ни ласкъ, ни топившійся печки, ни картофелю, а возвратиться къ мрачной жизни, къ голоднымъ днямъ, къ сну безъ постели и къ пробужденію безъ поцѣлуевъ.

Зато, какъ онъ уцѣпился за юбку тетки Луво наканунѣ отъѣзда, когда Франсуа спросилъ ее дрожащимъ голосомъ:

— Ну, что же, отведемъ мы его, или оставимъ?..

Жена не отвѣтила ни слова. Она точно искала предлога, чтобы оставить при себѣ ребенка.

Что касается Клары, то она каталась по полу, задыхаясь отъ слезъ, и твердо рѣшилась дойти до конвульсій, если отъ нея вздумаютъ отнять ея друга.

— Ты сдѣлалъ, по обыкновенію, большую глупость, Франсуа, — проговорила серьезно дѣльная женщина. — Теперь нужно за нее платиться. Ребенокъ привязался къ намъ, Клара души въ немъ не слышитъ, и теперь всѣмъ уже было бы грустно отпустить его. Попробую оставить его у себя, но пусть мнѣ помогутъ и остальные. Первый разъ, что Клара начнетъ нервничать, или ты напьешся — я сама отведу его къ коммиссару.

Луво такъ и сіялъ. Рѣшено — онъ не станетъ больше пить. Добрякъ смѣялся, раскрывъ ротъ до ушей и наматывая канатъ, въ то время, какъ буксирный пароходъ увлекалъ за собой «Красавицу» и цѣлую длинную панораму картинъ.

III.
Въ путь-дорогу.

Викторъ ѣдетъ въ путь-дорогу по подгороднымъ селеніямъ, отражающимъ въ водѣ свои домики и огороды.

Прислонившись къ борту и закаявшись пить, Франсуа точно не слышитъ всѣхъ приглашеній шлюзниковъ и кабатчиковъ, которые только дивятся, видя, что онъ плыветъ мимо, не останавливаясь.

Впрочемъ, чтобы помѣшать баркѣ приставать къ кабакамъ, приходилось прибѣгать каждый разъ къ помощи руля. Плавая столько лѣтъ по одному и тому же пути, она знала всѣ станціями останавливалась сама, какъ лошадь, привыкшая ходить въ омнибусѣ.

Прыгая на носу на своей единственной ногѣ, Экипажъ работалъ меланхолически громаднымъ багромъ, отталкивая водоросли, округляя повороты и цѣпляясь за плотины. Хотя и не велика была его работа, но его деревянная нога постукивала день и ночь по палубѣ. Покорный и безмолвный, онъ принадлежалъ къ разряду людей, называемыхъ неудачниками.

Въ школѣ товарищъ вышибъ ему глазъ, на пильномъ заводѣ его изувѣчилъ топоръ, а на сахароварнѣ обварилъ котелъ.. Ему оставалось только сдѣлаться нищимъ и умереть съ голода гдѣ-нибудь въ канавѣ, если бы Луво — отличавшійся своимъ мѣткимъ глазомъ — не взялъ его себѣ въ помощники, когда онъ вышелъ изъ больницы.

Это было тоже когда-то причиной горячей ссоры — совершенно такъ же, какъ и за Виктора. Жена разсердилась; Луво потупилъ голову. И въ концѣ концовъ, Экипажъ остался у нихъ! Теперь онъ, вмѣстѣ съ кошкой и ворономъ, давно уже вошелъ въ составъ звѣринца «Красавицы».

Дядя Луво правилъ рулемъ такъ искусно, а Экипажъ дѣйствовалъ багромъ такъ ловко, что, спустя двѣнадцать дней послѣ отъѣзда изъ Парижа, «Красавица», поднявшись вверхъ по рѣкѣ и каналамъ, причалила на зимовку у моста Корбиньи. Лодочники не плаваютъ съ декабря до февраля. Они чинятъ въ это время свои лодки, осматриваютъ лѣса и покупаютъ къ веснѣ участки.

Такъ какъ лѣсъ не дорогъ, то въ печкахъ каютъ горитъ жаркій огонь, и если осенній сбытъ былъ выгоденъ, то это время безработицы считается минутой счастливаго отдыха.

«Красавицу», приготовили къ зимовкѣ, то-есть, отцѣпили руль и убрали его въ трюмъ вмѣстѣ съ временной мачтой, — такъ что вся палуба была свободна для игръ и бѣготни.

Какая рѣзкая перемѣна для бѣднаго найденыша!

Всю дорогу онъ казался ошеломленнымъ и испуганнымъ, точно птичка, выросшая въ клѣткѣ и удивленная свободой забывала свои и пѣсни, и крылья.

Онъ былъ еще слишкомъ малъ, чтобы восторгаться прелестями пейзажа, разстилавшагося передъ его глазами, но, тѣмъ не менѣе, величественный видъ рѣки, поднимавшейся между двумя убѣгающими вдаль горизонтами, произвелъ на него нѣкоторое впечатлѣніе.

— Да онъ точно глухонѣмой! — повторяла съ утра до вечера жена Луво, видя его такимъ молчаливымъ и задумчивымъ.

Нѣтъ! Маленькій парижанинъ Тампльскаго квартала былъ совсѣмъ не нѣмой!

Когда онъ понялъ, что все это не сонъ, что онъ уже не вернется больше на чердакъ, и что, не смотря на угрозы тетки Луво, коммиссара бояться нечего, языкъ его развязался очень скоро.

Это былъ точно разцвѣтъ подвальнаго цвѣтка, выставленнаго на окно. Онъ пересталъ прятаться по угламъ, какъ дикій звѣрокъ, котораго преслѣдуютъ собаки. Впалые глаза подъ выпуклымъ лбомъ потеряли прежнюю тревожную подвижность, и, не смотря на оставшуюся блѣдность и серьезный видъ, онъ выучился смѣяться съ Кларой.

Дѣвочка страстно любила товарища, какъ любятъ въ эти годы — просто ради удовольствія ссориться и мириться. Не смотря на упрямство осленка, сердце у нея было очень доброе, и для того, чтобы добиться отъ нея послушанія — стоило только вспомнить о коммиссарѣ.

Вскорѣ послѣ пріѣзда въ Корбиньи на свѣтъ явилась новая сестрица. Мимиль только-что минуло полтора года; въ каютѣ оказалась еще кроватка, да и дѣла прибавилось, потому что, при всѣхъ расходахъ, нечего было и думать о наймѣ служанки.

Хозяйка ворчала такъ, что у Экипажа дрожала даже деревянная нога.

Но въ мѣстечкѣ никто ихъ не жалѣлъ. Крестьяне не стѣснялись даже высказывать господину кюре своего мнѣнія, когда тотъ ставилъ имъ Луво въ примѣръ.

— Говорите, что хотите, господинъ кюре, но развѣ не безуміе, имѣя троихъ дѣтей, набирать еще чужихъ. Но Луво вѣчно были такими. Это все ихъ тщеславіе, и никакіе совѣты не измѣнятъ ихъ.

Зла имъ никто не желалъ, но всѣ были бы рады, если бы они получили хорошій урокъ.

Г. кюре былъ человѣкъ добрый, но простоватый, и легко соглашался съ другими, послѣ чего старался подъискать текстъ Священнаго Писанія, или какое-нибудь изреченіе св. отцовъ, которое оправдало бы измѣнчивость его мнѣній.

— Мои прихожане правы, — говорилъ онъ про себя, проводя рукой по плохо выбритому подбородку. — Не слѣдуетъ искушать перстъ Провидѣнія.

Но, такъ какъ, въ сущности, Луво были славные люди, то онъ не лишилъ ихъ своего пастырскаго посѣщенія.

Онъ засталъ мать въ то время, какъ она выгадывала, какъ бы скроить Виктору панталоны изъ старой мужниной куртки, такъ какъ ребенокъ явился къ ней безъ всякаго багажа, а хозяйка не терпѣла видѣть около себя лохмотьевъ. Она подала г-ну кюре скамейку, и, когда тотъ, заговоривъ про Виктора, намекнулъ, что его можно было бы при протекціи архіепископа помѣстить въ Отенскій дѣтскій пріютъ, г-жа Луво, не имѣя обыкновенія стѣсняться съ кѣмъ бы то ни было, отвѣтила рѣзко:

— Ребенокъ, конечно, тяжелая обуза для насъ, господинъ кюре, и я думаю, что, принеся его ко мнѣ, Франсуа доказалъ еще разъ, что онъ не орелъ. Сердце у меня такое же мягкое, какъ и у отца; но если бы Викторъ встрѣтился мнѣ, я, конечно, пожалѣла бы его, но оставила бы тамъ, гдѣ онъ былъ. Теперь же, разъ мы пріютили ребенка, то, конечно, не за тѣмъ, чтобы отдѣлаться отъ него, и если когда-нибудь мы очутимся изъ-за него въ затруднительномъ положеніи, то не обратимся никогда ни къ кому за милостыней.

Въ эту минуту Викторъ вошелъ въ каюту, таща на рукахъ Мимиля. Ребенокъ сердился за то, что его отняли отъ груди, и мстилъ за это, отказываясь ходить. Теперь у него рѣзались зубы, и онъ кусалъ, кого попало.

Растроганный этимъ зрѣлищемъ, священникъ протянулъ руку надъ головой пріемыша, проговоривъ торжественно:

— Самъ Господь благословляетъ многочисленныя семьи.

Онъ ушелъ, очень довольный, что въ памяти его нашлось такъ хорошо подходящее къ случаю нравоученье.

Хозяйка не солгала, говоря, что Викторъ былъ у нихъ членомъ семьи. Не переставая ворчать и угрожать ежеминутно коммиссаромъ, женщина съ мозгами привязалась не на шутку въ блѣдному ребенку, не отходившему отъ ея юбки. Иногда Луво упрекалъ ее за баловство, но она неизмѣнно отвѣчала одно и то же:

— Не слѣдовало его брать.

Мальчику минуло семь лѣтъ, и они съ Кларой стали ходить въ школу. Книги и корзинку несъ всегда Викторъ и мужественно сражался, отстаивая ихъ завтракъ отъ слишкомъ безцеремонныхъ аппетитовъ маленькихъ сорванцовъ. Съ тѣмъ же мужествомъ онъ принялся и за ученье, и, не смотря на то, что посѣщалъ школу только зимой, когда нельзя было плавать на лодкѣ, по окончаніи занятій, онъ зналъ больше всѣхъ крестьянскихъ ребятишекъ, неповоротливыхъ и такихъ же шумныхъ, какъ ихъ деревянные башмаки, не смотря на то, что они зѣвали круглый годъ надъ азбукой.

Викторъ съ Кларой возвращались домой изъ школы лѣсомъ. Дѣти любили смотрѣть на дровосѣковъ, когда они рубили деревья. Виктора, какъ мальчика проворнаго и ловкаго, заставляли иногда влѣзать на верхушку сосны, чтобы привязать веревку, съ помощью которой сваливали дерево. Поднимаясь на сосну, онъ казался все меньше и меньше, и Клара всегда ужасно боялась, когда онъ достигалъ верхушки. Онъ же смѣло качался тамъ, чтобы подразнить дѣвочку.

Иногда они заходили навѣстить дровяника Можандра.

Дровяникъ былъ человѣкъ худощавый и сухой, какъ палка. Жилъ онъ одинъ въ лѣсу, за деревней, безъ друзей, безъ знакомыхъ. Деревенское любопытство было долго возбуждено уединеніемъ и нелюдимостью незнакомаго человѣка, который явился изъ Ньевра и завелъ лѣсной дворъ въ сторонѣ отъ другихъ.

Шесть лѣтъ уже онъ работалъ неутомимо, какъ поденщикъ, во всѣ времена года, не давая себѣ никогда ни одного дня отдыха, хотя люди и говорили, что онъ человѣкъ денежный; и дѣйствительно, старикъ дѣлалъ крупныя покупки и часто навѣщалъ нотаріуса въ Корбиньи, чтобы посовѣтоваться съ нимъ на счетъ помѣщенія своихъ сбереженій. Разъ какъ-то онъ сказалъ г. кюре, что онъ вдовецъ. Больше никто ничего не зналъ о немъ.

Завидѣвъ идущихъ дѣтей, Можандръ откладывалъ въ сторону свою пилу и оставлялъ работу, чтобы поговорить съ ними. Викторъ пользовался его особеннымъ расположеніемъ, и старикъ училъ его вырѣзывать челноки изъ обрубковъ дерева.

— Ты напоминаешь мнѣ потеряннаго мною ребенка, — сказалъ онъ разъ мальчику и, словно испугавшись своей откровенности, поспѣшилъ прибавить:

— О! это было давно, очень давно!

— Когда не захочешь держать больше Виктора, отдай его мнѣ, — предложилъ онъ въ другой разъ Луво. — Наслѣдниковъ у меня нѣтъ, я не остановлюсь ни передъ какими жертвами, пошлю его въ городъ, отдамъ въ школу, тамъ онъ сдастъ экзамены и поступитъ въ лѣсное училище.

Но Франсуа былъ еще въ пылу своего добраго дѣла. Онъ отвѣчалъ отказомъ, и Можандръ ждалъ терпѣливо, пока постепенное увеличеніе семьи Луво, или какое-нибудь денежное затрудненіе, отвратятъ лодочника отъ усыновленія мальчика. Случай, казалось, покровительствовалъ его желаніямъ.

Дѣйствительно, можно было подумать, что, вмѣстѣ съ Викторомъ, на «Красавицу» вступила неудача.

Съ этихъ поръ все пошло вкривь и вкось. Лѣсъ продавался плохо. Экипажъ вѣчно ломалъ себѣ руку или ногу наканунѣ сдачи товара, и, наконецъ, въ одинъ прекрасный день, передъ самымъ отъѣздомъ въ Парижъ, захворала и слегла хозяйка. Посреди воя ребятъ, Франсуа потерялъ совсѣмъ голову, смѣшивалъ супъ съ лекарствами, и такъ сильно раздражалъ больную своей неловкостью, что отказался ходить за ней, приставивъ на свое мѣсто Виктора.

Первый разъ въ жизни лодочнику пришлось покупать лѣсъ самому. Сколько онъ ни обматывалъ деревья веревками, сколько ни измѣрялъ ихъ по тридцати шести разъ, въ счетѣ постоянно оказывалась ошибка — помните его знаменитый счетъ:

— Я умножаю, умножаю… впрочемъ, это лучше знаетъ жена.

Исполнивъ кое-какъ заказъ, онъ пустился въ Парижъ съ сильной тревогой, и попалъ на недобросовѣстнаго покупателя, который воспользовался случаемъ, чтобы надуть его.

Луво вернулся на барку разстроенный и сѣлъ въ ногахъ у постели жены.

— Постарайся поскорѣе поправиться, жена, иначе мы всѣ погибнемъ, — проговорилъ онъ упавшимъ голосомъ.

Хозяйка поправлялась очень медленно. Бѣдная женщина мужественно боролась съ неудачей, дѣлая невозможное, чтобы свести концы съ концами.

Будь какая-нибудь возможность купить новую лодку, они могли бы еще поднять торговлю, но то, что было отложено, ушло на болѣзнь, а барышей едва доставало, чтобы заткнуть дыры выбившейся изъ силъ «Красавицы».

Викторъ сдѣлался для нихъ тяжелой обузой. Это былъ уже не четырехлѣтній ребенокъ, одежда которому выходила изъ старой куртки, а содержаніе почти ничего не стоило въ семьѣ. Теперь ему было уже двѣнадцать лѣтъ, ѣлъ онъ за большого, не смотря на то, что оставался худенькимъ, нервнымъ мальчикомъ, которому нельзя было и думать поручить работать багромъ, когда Экипажъ ломалъ себѣ что-нибудь.

Все шло чѣмъ дальше, тѣмъ хуже. Послѣдній разъ добрались съ большимъ трудомъ до Кламесси. «Красавица» текла со всѣхъ сторонъ, починки были уже недостаточны, нужно было обновить всю подводную часть, или, вѣрнѣе сказать, дать ей отставку и замѣнить ее новой лодкой.

Разъ, въ мартовскій вечеръ, передъ самымъ отъѣздомъ въ Парижъ, озабоченный Луво, разсчитавшись съ Можандромъ, собрался идти домой, когда дровяникъ пригласилъ его зайти къ себѣ въ домъ распить бутылку вина.

— Мнѣ нужно переговорить съ тобой, Франсуа.

Они вошли въ избушку.

Можандръ налилъ два стакана вина, и пріятели усѣлись за столомъ, другѣ противъ друга.

— Нужно тебѣ сказать, Луво, что я не всегда былъ такимъ одинокимъ, какъ ты меня видишь. Помню время, когда у меня было все, что нужно для счастья, — и имущество, и жена, которая меня крѣпко любила. Я потерялъ все разомъ — и по своей винѣ!

Плотникъ смолкъ; признаніе, которое онъ намѣревался сдѣлать, застряло у него въ горлѣ.

— Я не былъ никогда злымъ человѣкомъ, Франсуа, но у меня былъ порокъ…

— У тебя?

— Онъ остался и до сихъ поръ. Я люблю больше всего деньги. Это-то и было причиной всѣхъ моихъ несчастій.

— Какимъ же это образомъ, бѣдный мой Можандръ?

— Слушай, что я тебѣ разскажу. Послѣ женитьбы, когда у насъ родился ребенокъ, мнѣ пришло въ голову послать жену въ Парижъ, въ кормилицы. Это очень выгодное дѣло, если мужъ человѣкъ солидный и можетъ управлять домомъ одинъ. Жена ни за что не хотѣла разставаться съ ребенкомъ.

— Послушай, — говорила она, — мы и безъ того зарабатываемъ достаточно! Это будутъ проклятыя деньги! Онѣ не пойдутъ намъ впрокъ. Оставь этотъ заработокъ людямъ бѣднымъ, обремененнымъ семьей, и избавь меня отъ горя разлуки съ вами.

— Я ничего не хотѣлъ слушать, Луво, и принудилъ ее ѣхать.

— Ну, и что же?

— А то, что жена моя, найдя мѣсто, отдала ребенка одной старухѣ, чтобы отвезти его домой. Проводила ихъ сама на желѣзную дорогу, и съ тѣхъ поръ о нихъ ни слуху, ни духу.

— А что же твоя жена-то, бѣдный мой Можандръ?

— Когда ей сообщили это извѣстіе, у нея бросилось молоко въ голову… и она умерла.

Оба умолкли, Луво — тронутый тѣмъ, что слышалъ, Можандръ — подавленный своими воспоминаньями.

— Въ наказаніе себѣ, — заговорилъ опять плотникъ, — я обрекъ себя на жизнь, которую веду. Я прожилъ двѣнадцать лѣтъ вдали отъ людей и выбился изъ силъ. Я боюсь умереть одинокимъ. Сжалься надо мной, Франсуа, отдай мнѣ Виктора, — пусть онъ замѣнитъ мнѣ потеряннаго ребенка!

Луво былъ сильно смущенъ. Викторъ, правда, стоилъ имъ очень дорого. Но, если они разстанутся съ нимъ теперь, когда онъ уже будетъ скоро полезенъ, всѣ жертвы, принесенныя для того, чтобы его выростить, пропадутъ безслѣдно.

Можандръ угадалъ его мысли.

— Само собой разумѣется Франсуа, что я вознагражу тебя за всѣ потери, если ты отдашь мнѣ Виктора. Да и для него это было бы недурное дѣло. Видя въ лѣсу учениковъ Лѣсного училища, я каждый разъ думаю: и мой сынъ могъ бы быть такимъ же бариномъ, какъ эти господа. Викторъ трудолюбивъ, нравится мнѣ, и ты знаешь, что я буду обращаться съ нимъ, какъ съ сыномъ. Ну! рѣшай же, согласенъ ли?

Вечеромъ, уложивъ дѣтей, вопросъ этотъ обсуждали въ каютѣ «Красавицы».

— Видишь ли, Франсуа, мы сдѣлали для этого ребенка все, что могли, — разсуждала умная женщина. — Богу извѣстно наше желаніе оставить его при себѣ; но если представляется случай разстаться безъ вреда для него, то нужно только собраться съ силами, дѣлать нечего!..

Глаза ихъ невольно обратились къ кроваткѣ, на которой Викторъ и Мимиль спали дѣтскимъ спокойнымъ и безмятежнымъ сномъ.

— Бѣдный ребенокъ! — прошепталъ нѣжно Франсуа.

Въ каютѣ слышны только мѣрные удары волнъ объ лодку, да по временамъ доносятся звуки желѣзнодорожнаго свистка, разсѣкающаго темноту.

— Да поможетъ намъ Господь, а я не отдамъ его, Франсуа! — зарыдала вдругъ тетка Луво.

IV.
Тяжелыя времена.

Виктору шелъ уже пятнадцатый годъ.

Блѣдный ребенокъ выросъ какъ-то вдругъ, преобразившись незамѣтно въ дюжаго широкоплечаго молодца, съ спокойными движеніями. Плавая съ малыхъ лѣтъ на «Красавицѣ», онъ уже зналъ дорогу не хуже любого стараго лодочника, помнилъ всѣ отмели, угадывалъ высоту воды и работалъ то багромъ, то на рулѣ. Красный поясъ придерживалъ его широкую куртку, раздувавшуюся на спинѣ.

Какъ только Луво оставлялъ его у руля, Клара, превратившаяся почти уже въ взрослую дѣвушку, усаживалась рядомъ съ нимъ, любуясь его спокойнымъ лицомъ и сильными движеніями.

Путь изъ Корбиньи въ Парижъ былъ особенно труденъ въ этотъ разъ. Сена, поднявшись отъ сильныхъ осеннихъ дождей, разрушила почти всѣ запруды и неслась къ морю, какъ бѣшеное животное.

Встревоженные лодочники спѣшили сдавать товаръ, такъ какъ рѣка текла уже въ уровень съ набережными, а депеши, посылаемыя ежечасно со всѣхъ шлюзныхъ постовъ, предсказывали новое повышеніе воды.

Прошелъ слухъ, что притоки размыли всѣ плотины, залили поля, и вода все идетъ на прибыль и на прибыль. Набережная наполнилась озабоченной толпой, множествомъ телѣжекъ и лошадей, надъ которыми махали своими гигантскими руками паровые журавли. Винный рынокъ былъ уже пустъ. Ломовые увозили послѣдніе ящики съ сахаромъ. Машинисты покидали свои буксирные пароходы, набережныя пустѣли, длинныя вереницы возовъ бѣжали отъ наводненія, какъ отступающая армія.

Замѣшкавшись въ дорогѣ отъ бурной погоды и остановокъ въ темныя безлунныя ночи, Луво отчаивались сдать свой товаръ во время.

Всѣ горячо принялись за дѣло и работали усердно до поздней ночи, при свѣтѣ фонарей и газовыхъ рожковъ. Къ одиннадцати часамъ весь грузъ былъ сложенъ на берегу, около самыхъ перилъ набережной.

Видя, что Дюбакъ не возвращается съ своей телѣжкой, семья улеглась спать.

И ужасная же была эта ночь! Цѣпи, не переставая, громко звенѣли, барочная обшивка немилосердно трещала, лодки стучали одна о другую.

Расшатанная безпрерывными толчками, «Красавица» стонала, точно мученикъ на пыткѣ. Не было никакой возможности заснуть.

Луво, жена его, Викторъ и Экипажъ поднялись на разсвѣтѣ, оставивъ дѣтей спать.

За ночь вода въ Сенѣ поднялась еще выше. Бурная и волнующаяся, какъ море, зеленая рѣка бѣсновалась подъ низко нависшимъ небомъ.

На набережныхъ не было ни малѣйшаго движенія. На рѣкѣ не виднѣлось ни одной лодки; только обломки кровель да заборовъ быстро неслись по теченію.

Позади мостовъ рисовался въ туманѣ силуэтъ собора Парижской Богоматери.

Нельзя было терять ни минуты — вода залила уже нижнюю часть берега, и волны, лизавшія края досокъ, успѣли уже разрушить нѣсколько ярусовъ бревенъ.

Франсуа, тетка Луво и Дюбакъ, поспѣшно нагружали телѣжку, стоя по колѣни въ водѣ.

Вдругъ рядомъ раздался сильный трескъ, напугавшій ихъ всѣхъ. Огромный плотъ, нагруженный жерновымъ камнемъ, разорвавъ цѣпь, раскололся на двое и скрылся подъ водой около самой набережной, взволновавъ воду.

Въ то время, какъ они стояли неподвижно, ошеломленные этимъ неожиданнымъ крушеніемъ, сзади нихъ послышался новый шумъ.

Отъ сильнаго сотрясенія «Красавица» сорвалась съ цѣпи и отдѣлилась отъ берега.

— Дѣти! мои дѣти! — вскрикнула тетка Луво, обезумѣвъ отъ ужаса.

Викторъ уже бросился въ каюту и вернулся на палубу, держа на рукахъ меньшаго ребенка.

Клара и Мимиль выбѣжали за нимъ, протягивая руки къ набережной.

— Берите ихъ скорѣе!

— Скорѣе лодку!

— Бросьте веревку!

Что тутъ дѣлать! Нечего было и думать переправить всѣхъ вплавь.

Безполезный калѣка Экипажъ бѣгалъ, растерявшись, взадъ и впередъ по палубѣ.

Взглянувъ на этого обезумѣвшаго человѣка и на рыдающихъ дѣтей, у Виктора, оставшагося капитаномъ судна, явилась энергія, необходимая для того, чтобы спасти ихъ всѣхъ.

— Бросай веревку! — командовалъ онъ. — Да живѣе, не зѣвай!

— Лови!

Они тщетно возобновляли три раза попытку. «Красавица» отплыла слишкомъ далеко отъ берега, и канатъ падалъ каждый разъ въ воду.

Увидѣвъ это, Викторъ бросился къ рулю и слышно было, какъ онъ крикнулъ:

— Не бойтесь ничего! Я справлюсь!

И дѣйствительно, сильнымъ поворотомъ руля, онъ повернулъ и поставилъ прямо барку, которая неслась по теченію бокомъ.

Луво, стоя на набережной, совсѣмъ потерялъ голову. Онъ хотѣлъ броситься въ воду, чтобы соединиться съ дѣтьми, но Дюбакъ обхватилъ его обѣими руками и держалъ, не выпуская, въ то время какъ тетка Луво закрыла лицо руками, чтобы не видѣть, что будетъ.

«Красавица» шла теперь прямо по теченію и неслась съ быстротой парохода подъ Аустерлицкій мостъ.

Викторъ правилъ рулемъ, навалившись на него изъ всѣхъ силъ спиной, ободрялъ дѣтей и отдавалъ приказаніе. Экипажу. Онъ былъ теперь вполнѣ увѣренъ, что летитъ настоящимъ путемъ, потому что направилъ лодку прямо на красный флагъ, повѣшенный посрединѣ главнаго пролета и указывавшій путь лодочникамъ.

Только, Боже мой, достаточно ли высоко отверстіе между водой и мостовымъ сводомъ для того, чтобы они могли пройти!

Онъ видѣлъ, что мостъ быстро приближается.

— За багоръ, Экипажъ! А ты, Клара, держи хорошенько малышей.

Самъ онъ уцѣпился всѣми силами за руль. Онъ уже чувствовалъ въ волосахъ вѣтеръ, свистѣвшій подъ сводомъ.

Они были уже подъ мостомъ.

Увлеченная теченіемъ, «Красавица» скрылась съ страшнымъ шумомъ подъ сводомъ, но толпа, собравшаяся на Аустерлицкомъ мосту, успѣла замѣтить, какъ матросъ на деревянной ногѣ, промахнувшись зацѣпиться багромъ, упалъ съ размаха внизъ лицомъ на палубу и слышала, какъ ребенокъ, стоявшій у руля, кричалъ изъ всѣхъ силъ:

— Крюкъ! Бросьте крюкъ!

Лодка была подъ мостомъ.

Въ темнотѣ свода Викторъ ясно различалъ огромныя желѣзныя кольца, вдѣланныя въ основаніе столбовъ, чувствовалъ надъ самой головой камни арки, а впереди видѣлъ длинную анфиладу другихъ мостовъ, рисовавшихся на мрачномъ небѣ.

Вслѣдъ затѣмъ горизонтъ расширился, показался свѣтъ, и свѣжій воздухъ пахнулъ ему въ лицо, словно онъ вышелъ изъ темнаго подвала; надъ головой раздались одобрительные крики толпы, а передъ глазами возвышался окруженный рѣкой соборъ, точно остановившійся на якорѣ фрегатъ.

Лодка мгновенно остановилась.

Мостовымъ сторожамъ удалось зацѣпить ее крюкомъ за одинъ изъ бортовъ барки.

Викторъ бросился къ крюку и крѣпко прикрутилъ канатъ веревкой.

«Красавица» поплыла медленно къ берегу, слѣдуя по тянувшему ее направленію, и остановилась у Турнельской набережной съ своими пассажирами дѣтьми и пятнадцатилѣтнимъ капитаномъ.

Какая радость, когда всѣ собрались вечеромъ, передъ дымящимся ужиномъ, въ каютѣ барки, благополучно причаленной къ берегу.

Маленькій герой сидѣлъ на почетномъ, на капитанскомъ, мѣстѣ.

Послѣ утренней тревоги, ѣда плохо шла въ горло, но у всѣхъ полегчало на сердпѣ послѣ пережитаго ужаснаго страха, и всѣмъ легко дышалось.

Сидя около стола, хозяева перемигиливались между собой, какъ бы говоря:

— А что бы это было, если бы мы отнесли его къ коммиссару?

Дядя Луво хохоталъ, раскрывъ ротъ до ушей, и оглядывалъ всю свою семью влажными глазами.

Глядя со стороны, можно было подумать, что на ихъ долю выпало какое-нибудь необыкновенное счастье, что на «Красавицѣ» исчезли вдругъ всѣ щели или что они выиграли главный выигрышъ въ лотерею.

Лодочникъ только и дѣлалъ, что хлопалъ Виктора кулакомъ по плечу, выражая такимъ образомъ свою обычную ласку.

— Экій молодчина, этотъ Викторъ! Какой поворотъ руля! Ты вѣдь видѣлъ, Экипажъ? Лучше не могъ бы сдѣлать и я, самъ хозяинъ!

Бѣднякъ провелъ цѣлыя двѣ недѣли въ восторженномъ состояніи и бѣгалъ по набережной, разсказывая встрѣчному и поперечному про знаменитый поворотъ руля.

— Понимаете: лодку несетъ… Тутъ онъ, бацъ!

И Луво дѣлалъ жестъ, обозначавшій маневръ мальчика. Между тѣмъ, вода въ Сенѣ стала убывать, и приближалось время отъѣзда.

Разъ утромъ, въ то время, какъ Викторъ съ Луво выкачивали воду, почтальонъ подалъ лодочнику письмо.

Бюро полицейскаго коммиссара XII округа. Господину Луво (Франсуа), владѣльцу лодки на Аустерлицкой набережной. Парижъ.

На оборотѣ была синяя печать.

Лодочникъ распечаталъ письмо дрожащей рукой и, будучи въ грамотѣ такъ же слабъ, какъ и въ ариѳметикѣ, передалъ его Виктору.

— Прочитай-ка, что это?

«Бюро полицейскаго коммиссара XII округа, — началъ Викторъ, — господина Луво (Франсуа), владѣльца лодки, покорнѣйше проситъ прибыть немедленно въ канцелярію вышеозначеннаго полицейскаго коммиссара».

— И только?

— Больше ничего.

Луво ушелъ и пропадалъ цѣлый день.

Когда онъ вернулся вечеромъ, въ немъ не было и слѣда прежняго веселаго настроенія. Онъ былъ мраченъ, угрюмъ и придирчивъ.

Тетка Луво не понимала, что съ нимъ сдѣлалось, и, когда дѣти ушли играть на палубу, спросила:

— Что случилось?

— Такъ, вышли непріятности.

— На счетъ товара?

— Нѣтъ, на счетъ Виктора.

И онъ разсказалъ ей, что получилъ приглашеніе явиться къ коммиссару.

— Знаешь, женщина, которая бросила ребенка, была ему не мать.

— Неужели?

— Она украла его.

— Какъ же это узналось?

— Она сама призналась передъ смертью коммиссару.

— Значитъ, тебѣ сказали имя его родителей?

Луво вздрогнулъ.

— Зачѣмъ же имъ было говорить?

— Я думала, что тебя за этимъ и вызвали.

Франсуа разсердился.

— Если бы я зналъ что-нибудь, то, вѣроятно, сказалъ бы тебѣ, — и весь раскраснѣвшись съ досады, онъ вышелъ, громко хлопнувъ дверью.

Тетка Луво была очень озадачена.

— Что это съ нимъ сдѣлалось?

И въ самомъ дѣлѣ, что сдѣлалось вдругъ съ Франсуа? Съ этого дня его манеры, слова, характеръ — все вдругъ измѣнилось. Онъ лишился аппетита, плохо спалъ и часто говорилъ по ночамъ. Началъ спорить съ женой, бранилъ безпрестанно Экипажъ, и придирался ко всѣмъ, а больше всѣхъ къ Виктору.

Когда удивленная жена спрашивала, что съ нимъ, онъ грубо отвѣчалъ ей:

— Ровно ничего. И откуда ты выдумала, что со мной что-то сдѣлалось. Просто вы всѣ нападаете на меня.

Бѣдная тетка Луво такъ и не могла ничего добиться.

— Право, онъ сходитъ съ ума! — рѣшила она наконецъ. И она сочла его дѣйствительно совсѣмъ помѣшаннымъ въ тотъ вечеръ, когда онъ сдѣлалъ имъ ужасную сцену изъ-за Можандра.

Путешествіе подходило къ концу, и они были уже близко къ Кламессо.

Викторъ и Клара бесѣдовали про школу, и когда мальчикъ сказалъ, что будетъ радъ видѣть Можандра, Луво вышелъ изъ себя.

— Оставь насъ въ покоѣ съ твоимъ Можандромъ, я не желаю имѣть съ нимъ больше дѣла.

— Что же онъ тебѣ сдѣлалъ? — вмѣшалась мать.

— Что сдѣлалъ… что сдѣлалъ… это до тебя не касается. Я, надѣюсь, хозяинъ въ семьѣ.

Увы! теперь онъ былъ такимъ полновластнымъ хозяиномъ, что, вмѣсто того, чтобы остановиться, по обыкновенію, въ Корбиньи, поплылъ дальше, поднялся еще два лье къ самому лѣсу.

Онъ объявилъ, что Можандръ только о. томъ и думаетъ, какъ бы надуть его при каждой продажѣ, и что онъ будетъ теперь вести дѣла съ другимъ продавцомъ.

Они стояли слишкомъ далеко отъ деревни, для того, чтобы ходить въ школу, поэтому Викторъ и Клара проводили цѣлые дни въ лѣсу, сбирая хворостъ. Утомившись тащить свою тяжелую ношу, они опускали ее на краю канавы и садились на землю посреди цвѣтовъ. Викторъ вытаскивалъ изъ кармана книгу и заставлялъ Клару читать. Они любили смотрѣть на солнце, пробивавшееся сквозь вѣтви деревьевъ и бросавшее свои дрожащіе золотые лучи на ихъ волосы и книгу. Около нихъ жужжали тысячи насѣкомыхъ, вдали стояла лѣсная тишина. Засидѣвшись въ лѣсу, нужно было спѣшить домой, по прекрасной широкой аллеѣ, прорѣзанной густой тѣнью стволовъ. Въ концѣ аллеи виднѣлась высокая мачта «Красавицы», а вдали, въ легкомъ туманѣ, поднимавшемся отъ рѣки, мелькалъ огонекъ.

Это тетка Луво стряпаетъ ужинъ на берегу, на открытомъ воздухѣ.

Маленькая сестренка валяется по землѣ. Экипажъ и Луво курятъ молча трубки.

Разъ, передъ ужиномъ, они увидѣли, что кто-то вышелъ изъ лѣса и направляется къ нимъ.

— Никакъ это Можандръ!

Это былъ дѣйствительно дровосѣкъ, но посѣдѣвшій и состарѣвшійся. Онъ шелъ, опираясь на палку, и, казалось, задыхался отъ усталости.

Подойдя къ Луво, онъ протянулъ ему руку.

— Ну, что! ты измѣнилъ мнѣ, Франсуа.

Лодочникъ пробормоталъ какой-то невнятный отвѣтъ.

— О! я нисколько не сержусь на тебя, — продолжалъ старикъ.

Видъ у него былъ такой усталый, что теткѣ Луво сдѣлалось жаль его, и, не обращая вниманія на неудовольствіе мужа, она предложила ему присѣсть на скамейку.

— Надѣюсь, вы не больны, господинъ Можандръ?

— Я немножко простудился.

Говорилъ онъ медленно и очень тихо.

Горе смягчило его. Онъ разсказалъ, что уѣзжаетъ изъ этой мѣстности и намѣренъ переселиться на житье въ Ньеврскомъ департаментѣ.

— Все кончено, я бросаю торговлю. Я богатъ, денегъ у меня много, очень много, но куда онѣ мнѣ? Я не могу купить на нихъ потеряннаго счастья.

Франсуа слушалъ его, нахмуривъ брови.

— Чѣмъ больше старѣюсь, тѣмъ мнѣ тяжелѣе одиночество, — продолжалъ Можандръ. — Бывало, развлекался работой, но теперь у меня душа не лежитъ и къ работѣ, — не тянетъ ни къ чему. Поэтому я намѣренъ переселиться: — можетъ быть, хоть это развлечетъ меня.

И глаза его, какъ бы невольно, устремились на дѣтей. Въ эту минуту Викторъ и Клара показались изъ лѣса съ вязанками хвороста.

Увидѣвъ Можандра, они бросили хворостъ и подбѣжали къ старику.

Тотъ поздоровался съ ними, по обыкновенію, дружески и, обращаясь къ угрюмому Луво, проговорилъ:

— Счастливый ты человѣкъ, у тебя четверо дѣтей, а у меня не осталось никого.

И старикъ тяжело вздохнулъ.

— Я не имѣю права жаловаться, самъ всему виноватъ. Онъ поднялся съ мѣста, и всѣ послѣдовали его примѣру. — Прощай, Викторъ. Работай и люби своихъ родителей, помни, что это твой долгъ.

И, положивъ руку на плечо мальчика, онъ долго смотрѣлъ на него.

— Если бы у меня былъ живъ ребенокъ, онъ былъ бы теперь такой же большой.

Луво, сжавъ сердито губы, только что не выговорилъ:

— Да убирайся же ты вонъ!

Однако, когда Можандръ пошелъ, Франсуа вдругъ почувствовалъ къ старику жалость и позвалъ его.

— Не хочешь ли попробовать нашего супу, Можандръ?

Это вырвалось у него невольно и рѣзкимъ тономъ, отнимавшимъ всякую охоту согласиться.

Старикъ покачалъ головой.

— Спасибо, я не голоденъ. Человѣку, у котораго есть горе, тяжело видѣть чужое счастье.

И онъ ушелъ, согнувшись и опираясь на палку.

Луво не проронилъ во весь вечеръ ни слова. Всю ночь онъ проходилъ по палубѣ, а утромъ ушелъ куда-то, не сказавъ никому ни слова.

Онъ отправился прямо къ священническому дому, около самой церкви.

Это было небольшое четырехугольное зданіе, впереди котораго зеленѣлъ небольшой лужокъ, а сзади шелъ огородъ. Передъ крыльцомъ кудахтали куры, на лужкѣ мычала привязанная корова.

Рѣшеніе Луво облегчило его сердце. Отворяя калитку, онъ глубоко вздохнулъ, подумавъ, что, выходя отсюда, сброситъ съ себя тяготившую его заботу.

Кюрэ сидѣлъ на холодкѣ, въ столовой. Онъ только что пообѣдалъ и теперь сладко дремалъ, склонивъ голову надъ молитвенникомъ.

Проснувшись при входѣ Луво, онъ замѣтилъ страницу и, закрывъ книгу, усадилъ лодочника, не перестававшаго вертѣть въ рукахъ фуражку.

— Что скажете, Франсуа, чѣмъ могу быть вамъ полезнымъ?

Луво нуженъ былъ совѣтъ, и онъ попросилъ позволенія разсказать подробно всю исторію.

— Потому что, какъ вамъ извѣстно, г. кюрэ, я не особенно далекъ. Не орелъ! — говоритъ жена.

И, развеселившись этимъ вступленіемъ, онъ разсказалъ все дѣло, запыхавшись, весь красный, не отрывая глазъ отъ козырька своей фуражки.

— Помните, г. кюрэ, Можандръ сказалъ вамъ разъ, что онъ вдовецъ? А овдовѣлъ онъ пятнадцать лѣтъ тому назадъ; жена его пріѣхала въ Парижъ, въ кормилицы. Показавъ, по обыкновенію, ребенка доктору, она покормила его въ послѣдній разъ грудью и отдала дитя разносчицѣ.

— Что это значитъ разносчица, Франсуа?

— Это женщина, которая доставляетъ по домамъ дѣтей кормилицъ, г. кюрэ. Она укладываетъ ихъ, какъ котятъ, въ корзинку.

— Странное ремесло!

— А имъ занимаются честные люди, г. кюрэ. Но жена Можандра попала на женщину незнакомую, на какую-то колдунью, которая воровала дѣтей и отдавала ихъ за плату другимъ лѣнивицамъ, а тѣ таскали ихъ по улицамъ, чтобы разжалобить народъ.

— Что это вы разсказываете, Франсуа?

— Истинную правду, г. кюрэ. Эта скверная женщина накрала множество дѣтей, и въ числѣ ихъ и малютку Можандра. Она продержала его у себя четыре года, стараясь выучить его просить милостыню, но ребенокъ былъ сыномъ честнаго отца и никогда не соглашался протягивать руку. Тогда она бросила его на улицѣ, на Божью волю. Только шесть мѣсяцевъ назадъ, въ больницѣ, передъ смертью, у ней проснулась совѣсть. — А я знаю по опыту, какъ тяжелы упреки совѣсти, господинъ кюрэ.

И бѣднякъ поднялъ глаза кверху, какъ бы давая клятву, что не лжетъ.

— Тогда она попросила позвать полицейскаго коммиссара и назвала ему имя ребенка, а тотъ повторилъ его мнѣ. Это мой Викторъ.

— Викторъ — сынъ Можандра! — вскричалъ г. кюрэ, выронивъ изъ рукъ молитвенникъ.

— Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.

Священникъ не могъ придти въ себя отъ изумленія и бормоталъ несвязныя фразы, въ которыхъ слышалось: «бѣдное дитя… перстъ Божій…»

Онъ всталъ, прошелся по комнатѣ, подошелъ къ окну, налилъ себѣ стаканъ воды и, наконецъ, остановился передъ Франсуа, засунувъ руки за поясъ.

Онъ придумывалъ какое-нибудь нравоученіе, приличное случаю, и, не придумавъ ничего, проговорилъ:

— Ну, что же! нужно возвратить его отцу.

Луво вздрогнулъ.

— Это-то меня и смущаетъ, г. кюрэ. Вотъ уже полгода, какъ я знаю эту исторію, и у меня не достало до сихъ поръ мужества разсказать это не только кому-нибудь, но даже и женѣ. Мы приняли столько горя, чтобы выростить ребенка, перенесли вмѣстѣ такъ много нуждъ, что теперь и не знаю, какъ у меня достанетъ силъ разстаться съ нимъ.

Все это было совершенно вѣрно, и, жалѣя Можандра, нельзя было не чувствовать жалости и къ бѣдному Франсуа.

Жалѣя ихъ обоихъ, г. кюрэ не зналъ, что дѣлать, и призывалъ мысленно внушеніе свыше. На лбу его показались крупныя капли пота, и, забывая, что Франсуа пришелъ самъ къ нему за совѣтомъ, онъ проговорилъ задыхающимся голосомъ:

— Послушайте, Франсуа, поставьте себя на мое мѣсто и скажите, что бы вы посовѣтовали?

Лодочникъ опустилъ голову.

— Я вижу, что нужно отдать Виктора, и почувствовалъ это особенно въ тотъ день, когда Можандръ зашелъ къ намъ. У меня сердце надрывалось, видя его такимъ старымъ, грустнымъ, больнымъ. Мнѣ было передъ нимъ такъ стыдно, какъ если бы у меня въ карманѣ лежали украденныя у него деньги. Я не могъ больше таить въ себѣ секрета и пришелъ разсказать все вамъ.

— И хорошо сдѣлали, Луво, — отвѣчалъ г. кюрэ, очень довольный тѣмъ, что лодочникъ, такъ сказать, самъ подсказалъ ему приличное нравоученье. Никогда не поздно исправить ошибку. Я самъ пойду съ вами къ Можандру, и вы сознаетесь ему во всемъ.

— Завтра, г. кюрэ!

— Нѣтъ, Франсуа, сегодня, и сейчасъ же!

И, видя огорченіе бѣдняка и судорожныя движенія, которыми онъ мялъ свою шапку, священникъ проговорилъ слабымъ, умоляющимъ голосомъ:

— Прошу васъ, Луво, пойдемте, пока у насъ обоихъ не ослабѣла рѣшимость!

V.
Честолюбивые замыслы Можандра.

Сынъ!

У Можандра сынъ! Онъ не спускаетъ съ него глазъ, сидя противъ Виктора на скамейкѣ вагона, уносящаго ихъ съ грохотомъ въ Ньевръ.

Это было настоящее похищеніе.

Старикъ увелъ сына, почти не сказавъ спасибо, какъ какой-нибудь скряга, который, выигравъ главный выигрышъ въ лотереѣ, спѣшитъ унести свое сокровище.

Онъ не хотѣлъ видѣть своего ребенка окруженнымъ прежними привязанностями. Онъ жаждетъ самъ его любви, съ такой же жадностью, которую чувствовалъ прежде къ золоту, и не допускаетъ ни займа, ни раздѣла!

Сокровище должно принадлежать безраздѣльно одному ему, и кругомъ не нужно завистливыхъ и заискивающихъ глазъ.

Въ ушахъ Можандра шумитъ сильнѣе поѣзда. Голова его горитъ, какъ локомотивъ.

Но мечта его летитъ быстрѣе всякихъ локомотивовъ и экстренныхъ поѣздовъ, перескакивая дни, мѣсяцы и годы. Онъ видитъ мысленно передъ собой двадцатилѣтняго Виктора, затянутаго въ темно зеленый мундиръ съ серебрянымъ шитьемъ.

Онъ уже воспитанникъ лѣсного училища. Кажется даже, что на боку воспитанника Можандра болтается шпага, а на головѣ надѣта на бекрень треухголка, какъ у политехника, потому что всѣ школы и мундиры нѣсколько перепутались въ головѣ Можандра. Но что за бѣда! Дровяникъ не постоитъ ни за галунами, ни за позолотой! Онъ въ состояніи заплатить за все… и Викторъ «баринъ», передъ которымъ мужчины будутъ снимать шляпы, и который будетъ сводить съ ума барынь!

А въ уголкѣ гдѣ нибудь старикъ съ мозолистыми руками скажетъ съ гордостью:

— Это мой сынъ! Ну, пойдемъ, сынокъ!

И «сынокъ» думаетъ также въ это время, надвинувъ на глаза, въ ожиданіи треуголки, свой маленькій беретъ. Ему хочется скрыть свои слезы отъ отца.

Но разлука была такъ неожиданна!

Поцѣлуй Клары и теперь еще горитъ у него на щекѣ. Дядя Луво отвернулся.

Тетка Луво поблѣднѣла, какъ полотно.

А Мимиль, чтобы утѣшить его, притащилъ ему свою чашку супу.

Всѣ! всѣ! даже Мимиль!

О! Какъ-то они будутъ теперь жить безъ него!

Какъ онъ самъ будетъ жить безъ нихъ!

И будущій ученикъ лѣсного училища такъ смущенъ, что, когда отецъ заговариваетъ съ нимъ, онъ постоянно отвѣчаетъ ему: «Да, господинъ Можандръ».

Не конецъ еще мытарствамъ маленькаго лодочника «Красавицы».

Чтобы сдѣлаться бариномъ, недостаточно однѣхъ денегъ, придется еще перенести много горя и труда.

Викторъ чувствуетъ это въ то время, какъ поѣздъ мчится со свистомъ по мостамъ надъ Неверскимъ предмѣстьемъ. Ему кажется, что онъ уже видѣлъ когда-то, въ далекомъ и грустномъ прошломъ, эти узкія улицы, узкія, какъ тюремныя окна, на которыхъ висятъ обтрепанныя лохмотья.

Но вотъ уже подъ ногами у нихъ мостовая. Кругомъ шумитъ и суетится любопытная толпа и люди, нагруженные чемоданами, гремятъ извозчичьи кареты и тяжелые желѣзнодорожные омнибусы, которые берутъ съ боя и спѣшатъ занять путешественники съ стянутыми ремнями пледами.

Викторъ съ отцомъ выѣхали въ извозчичьей каретѣ за рѣшетки вокзала.

Дровяникъ не разстается съ своей идеей. Онъ жаждетъ немедленнаго превращенія и везетъ «сынка» прямо къ портному, работающему на школу.

Лавка новенькая, прилавки блестятъ, какъ зеркало, хорошо одѣтые молодые люди отворяютъ покупателямъ двери съ тонкой, снисходительной улыбкой.

Они показываютъ Можандру премію «Иллюстрированной Моды», на которой школьникъ куритъ папироску въ обществѣ амазонки, какого-то господина въ охотничьемъ костюмѣ и невѣсты въ бѣломъ атласномъ платьѣ.

У портного есть какъ разъ готовый форменный сюртукъ съ прямыми полами и золотыми пуговицами. Онъ раскидываетъ его передъ глазами дровяника.

— Ты будешь въ немъ точно военный! — восклицаетъ сіяющій гордостью Можандръ.

Одинъ господинъ, безъ сюртука, въ жилетѣ съ клеенчатымъ сантиметромъ на шеѣ, подходитъ къ воспитаннику Можандра и снимаетъ съ него мѣрку.

Эта операція вызываетъ у маленькаго лодочника воспоминанія, отъ которыхъ глаза его наполняются слезами! Причуды Луво, негодованіе женщины съ мозгами и все, что онъ оставилъ позади. Теперь всему конецъ.

Между молодымъ человѣкомъ, котораго Викторъ видитъ въ зеркалѣ въ форменныхъ панталонахъ, и маленькимъ подручнымъ на «Красавицѣ» не осталось ничего общаго.

Портной толкнулъ презрительно ногой подъ прилавокъ, какъ кучу лохмотьевъ, его униженную куртку. Викторъ чувствуетъ, какъ съ него снимаютъ все его прошлое.

— И какъ снимаютъ? Его заставляютъ отказаться даже ютъ воспоминаній!

— Нужно порвать со всѣми недостатками вашего прежняго воспитанія, — говоритъ строго директоръ, не скрывая своего недовѣрія.

И, чтобы облегчить перерожденіе мальчика, рѣшено, что онъ будетъ ходить въ отпускъ въ первое воскресенье каждаго мѣсяца.

О! какъ горько плакалъ бѣдный ребенокъ въ первый вечеръ, проведенный имъ въ холодномъ и грустномъ дортуарѣ, въ то время, какъ другіе воспитанники громко храпѣли на своихъ желѣзныхъ кроватяхъ, а воспитатель увлекался романомъ, который читалъ украдкой, при свѣтѣ ночника.

Что онъ вытерпѣлъ во время проклятыхъ рекреаціонныхъ часовъ, когда товарищи задирали и тормошили его!

Какъ онъ грустилъ во время ученія уроковъ, уткнувшись носомъ въ свой пюпитръ и вздрагивая отъ крика воспитателя, который колотилъ по каѳедрѣ, повторяя постоянно одну и ту же фразу:

— Тише, господа, тише!

Этотъ крикливый голосъ будитъ въ немъ всѣ тяжелыя воспоминанія и отравляетъ ему жизнь.

Онъ напоминаетъ ему мрачные дни далекаго дѣтства, логовище Тампльскаго. квартала, колотушки, ссоры, все то, что онъ началъ забывать.

И онъ цѣпляется съ отчаяніемъ за свѣтлые образы Клары и «Красавицы», освѣщающихъ солнечнымъ лучомъ мракъ юго жизни.

Вѣроятно, поэтому-то воспитатель и видитъ съ изумленіемъ изображеніе лодки на поляхъ всѣхъ книгъ ученика Можандра.

Вѣчно одна и та же лодка воспроизводится съ удивительнымъ упорствомъ на каждомъ листкѣ книги. То она плыветъ медленно, точно сжатая каналомъ, по узенькой лѣстницѣ полей книги. То выплываетъ цѣликомъ на теоремы, забрызгавъ фигуры и мелкій текстъ задачъ и объясненій. То плыветъ на всѣхъ парусахъ по океану созвѣздій. Тутъ-то она располагается со всѣми удобствами, распускаетъ паруса, и флагъ ея свободно развѣвается. Директору надоѣли постоянныя жалобы, съ которыми къ нему безпрестанно обращаются, и онъ рѣшается, наконецъ, поговорить объ этомъ съ старикомъ Можандромъ.

Дровяникъ не можетъ придти въ себя отъ изумленія.

— Такой кроткій мальчикъ!

— Онъ упрямъ, какъ оселъ.

— Такой умненькій!

— Ему ничего не вбить въ голову.

Никто не хочетъ понять, что воспитанникъ Можандръ выучился читать въ лѣсу, черезъ плечо Клары, и что это совсѣмъ не то, что учиться геометріи подъ колотушки сердитаго воспитателя.

Вотъ почему воспитанникъ Можандръ переводится изъ средняго класса въ младшій.

Дѣло въ томъ, что между учителемъ въ Корбиньи и профессорами Неверской школы оказывается удивительная разница. Между ними лежитъ все огромное разстояніе, отдѣляющее преподаваніе въ кроликовой шапкѣ, отъ преподаванія въ горностаевой тогѣ.

Старикъ Можандръ въ отчаяніи.

Ему кажется, что лѣсничій въ треуголкѣ удаляется быстрыми шагами. Онъ сердится, проситъ, умоляетъ.

— Хочешь брать приватные уроки? Хочешь имѣть учителей?.. Я возьму тебѣ самыхъ лучшихъ и самыхъ дорогихъ.

А пока, воспитанникъ Можандръ попадаетъ въ разрядъ «лѣнтяевъ», и его трехмѣсячныя отмѣтки служатъ неопровержимымъ доказательствомъ его сквернаго поведенія. У него у самого является сознаніе своей глупости, и онъ съ каждымъ днемъ погружается все глубже и глубже въ область мрака и глубокой грусти.

Если бы Клара и остальные видѣли, что сдѣлали изъ ихъ Виктора!

Какъ они поспѣшили бы отворить настежъ двери его темницы!

Съ какой радостью предложили бы они раздѣлить съ нимъ послѣдній кусокъ хлѣба и удѣлили бы ему мѣстечко на своей голой доскѣ!

Вѣдь и они также несчастливы! Дѣла идутъ все хуже и хуже. Лодка дѣлается все старше и старше.

Викторъ знаетъ все это изъ писемъ Клары, которыя онъ получаетъ иногда съ помѣткой «прочитано», сдѣланной краснымъ карандашомъ взбѣшеннымъ директоромъ, который ненавидѣлъ «эту контрабандную переписку».

— О! если бы ты былъ съ нами! — говорятъ эти нѣжныя, но все болѣе и болѣе грустныя, посланія. — Ахъ! если бы ты былъ съ нами!"

Можно было подумать, что въ то время все шло какъ нельзя лучше, и что Викторъ спасъ бы все своимъ присутствіемъ.

Хорошо же! Викторъ спасетъ все. Купитъ новую лодку, утѣшитъ Клару, подниметъ упавшую торговлю и докажетъ, что они любили не неблагодарнаго и пріютили не никуда негоднаго.

Но для этого нужно сдѣлаться человѣкомъ, умѣть зарабатывать деньги, нужно быть ученымъ.

И Викторъ раскрываетъ книги съ небывалымъ рвеніемъ. Теперь стрѣлки могутъ летать сколько хотятъ, воспитатель можетъ стучать по каѳедрѣ, повторяя, какъ попугай:

— Потише, господа, потише!

Викторъ не поднимаетъ головы.

Онъ теперь уже не рисуетъ картинъ и презираетъ шарики, попадающіе ему въ. физіономію.

И онъ только работаетъ… и работаетъ…

— Письмо воспитаннику Можандру.

Чистая благодать эти воспоминанія о Кларѣ; когда онѣ являются во время занятій, придаютъ онѣ ему бодрости, приносятъ ароматъ свободы и привязанности.

Викторъ прячетъ голову за доску пюпитра и цѣлуетъ криво нацарапанный дрожащей рукой адресъ; видно непрерывное движеніе лодки качало столъ, на которомъ писала Клара.

Но, увы! рука Клары дрожала отъ волненія, а не отъ качки.

«Все кончено, милый Викторъ! Наша „Красавица“ не будетъ больше плавать.

Она умерла и своей смертью разорила насъ.

На кормѣ повѣшена доска съ надписью:

Продажа стараго лѣса на сломъ.

Пришли какіе-то люди и все оцѣнили и описали, начиная съ багра Экипажа и кончая кроваткой, на которой спала сестренка. Кажется, все будетъ продано, и у насъ ничего не останется. Что съ нами будетъ? Мама умретъ отъ горя, а отецъ такъ сильно измѣнился…»

Викторъ не дочиталъ письма.

Слова прыгали у него въ глазахъ; лицо пылало, какъ въ огнѣ, въ ушахъ шумѣло.

О! теперь ему было совсѣмъ не до ученья.

Истощенный работой, грустью и лихорадкой, онъ сталъ бредить.

Ему казалось, что его быстро несетъ по теченію свѣжая и прекрасная Сена. Онъ хотѣлъ освѣжить въ рѣкѣ свой пылающій лобъ. Онъ слышалъ смутно звонъ колокольчика.

Вѣрно, въ туманѣ шелъ буксирный пароходъ, потомъ поднялся сильный шумъ волнъ.

— Вода прибываетъ! вода прибываетъ!

Онъ весь задрожалъ при мысли о темнотѣ, царствующей подъ аркой моста, и вдругъ посреди всѣхъ этихъ видѣній около него показалось испуганное и волосатое лицо воспитателя:

— Вы нездоровы, Можандръ?

Дѣйствительно, воспитанникъ Можандръ сильно боленъ.

Докторъ только качаетъ головой, когда бѣдный отецъ, провожая его до дверей, спрашиваетъ испуганнымъ, сдавленнымъ голосомъ:

— Скажите, докторъ, онъ не умретъ?

Видно, что докторъ самъ не увѣренъ.

— Нѣтъ, — отвѣчаетъ онъ, — но такъ вяло и нерѣшительно, точно боятся скомпрометироваться.

О зеленомъ мундирѣ и о треуголкѣ нѣтъ уже и рѣчи. Все дѣло въ томъ, чтобы не дать умереть воспитаннику Можандру.

Докторъ сказалъ прямо, что его слѣдовало бы оставить на свободѣ, если онъ поправится…

Если поправится!

Мысль потерять найденнаго ребенка заглушаетъ у разбогатѣвшаго отца всѣ прежніе, честолюбивые, замыслы.

Все кончено, онъ отказывается отъ своей мечты.

Онъ готовъ похоронить своими руками воспитанника лѣсного училища. Онъ, пожалуй, заколотитъ самъ гробъ. И даже не надѣнетъ по немъ траура.

Только бы тотъ другой остался живъ.

Только бы онъ всталъ, обнялъ его за шею и сказалъ:

— Не горюй, папа, я выздоровѣлъ.

И дровяникъ склоняется надъ кроватью Виктора.

Старое дерево расщепилось до основанія. Сердце Можандра смягчилось.

— Я отпущу тебя, мой мальчикъ. Ты вернешься къ нимъ и будешь опять плавать на лодкѣ. А мнѣ, старику, довольно будетъ только посмотрѣть на тебя изрѣдка.

Теперь колокольчикъ уже не звонитъ въ рекреаціи, къ обѣду и къ классамъ. Начались каникулы, и школа опустѣла.

Не слышно ничего, кромѣ шепота фонтана во дворѣ, да чириканья воробьевъ на лугу.

Стукъ колесъ слышенъ точно издали, и значительно смягченный, такъ какъ улица устлана соломой.

Въ этой-то тишинѣ и уединеніи пришелъ въ себя воспитанникъ Можандръ.

Онъ удивляется, видя себя на чистой, бѣлой постелѣ, съ широкими бѣлыми занавѣсами, поддерживающими около него полусвѣтъ, тишину и уединеніе.

Ему хочется приподняться съ подушки, отдернуть занавѣси и посмотрѣть, гдѣ онъ; но, хотя онъ и чувствуетъ себя свѣжимъ, нѣтъ силъ этого сдѣлать, и онъ лежитъ и ждетъ. Кругомъ слышенъ шепотъ голосовъ.

Слышно, какъ будто по полу ходятъ на цыпочкахъ, слышенъ даже привычный звукъ, какъ будто по доскамъ прогуливается палка отъ метлы.

Викторъ уже слышалъ когда-то этотъ звукъ. Только гдѣ?

— Да на палубѣ «Красавицы», Такъ! такъ!

И, собравшись съ силами, больной шепчетъ слабымъ голосомъ, который кажется ему очень громкимъ!

— Ей! это ты, Экипажъ?

Занавѣси отдергиваются, и Викторъ видитъ въ ослѣпительномъ дневномъ свѣтѣ всѣхъ тѣхъ, кого онъ такъ часто звалъ въ бреду.

Всѣхъ! Да, рѣшительно всѣхъ!

Тутъ и Клара, и Можандръ, дядя и тетка Луво, Мимиль, маленькая сестренка и старая, худая, какъ его багоръ, ошпаренная цапля, которая широко улыбается и весело смѣется своимъ беззвучнымъ смѣхомъ.

Всѣ руки тянутся къ нему, всѣ головы склоняются; для всѣхъ готовы рукопожатія, улыбки, поцѣлуи и цѣлая куча вопросовъ.

— Гдѣ я? И какъ вы очутились здѣсь?

Но докторскія приказанія очень строги. Его сѣдые волосы не шутили, дѣлая это распоряженіе. Нужно спрятать руки подъ одѣяло, молчать и не волноваться.

Чтобы не дать ребенку разговаривать, Можандръ говоритъ самъ, не умолкая ни на минуту.

— Представь себѣ, что десять дней тому назадъ, въ тотъ самый день, какъ ты захворалъ, я пришелъ поговорить съ директоромъ. Отъ него я узналъ, что ты работаешь, какъ поденщикъ, и дѣлаешь большіе успѣхи. — Можешь себѣ представить мою радость. Я прошу разрѣшенія видѣть тебя, и только-что за тобой пошли, какъ вдругъ въ кабинетъ вбѣгаетъ твой испуганный воспитатель. Съ тобой только-что сдѣлался припадокъ горячки. Я бѣгу въ лазаретъ, — ты меня не узнаешь. Глаза горятъ, какъ свѣчи, и такой сильный бредъ! — О! мой бѣдный мальчикъ, ты былъ сильно боленъ! я не отходилъ отъ тебя ни на минуту. Ты былъ постоянно въ бреду. Говорилъ про «Красавицу», про Клару, про новую лодку и мало ли про что. Тогда я вспомнилъ про письмо Клары; его нашли у тебя въ рукѣ и отдали мнѣ. А я, понимаешь, совсѣмъ забылъ о немъ. Тутъ я вынулъ его изъ кармана и ударилъ себя по лбу.

— Можандръ, — сказалъ я себѣ, — не годится изъ-за своего горя забывать друзей, и я пишу, чтобы всѣ они ѣхали сюда.

Никакого отвѣта.

Тогда, воспользовавшись тѣмъ днемъ, когда тебѣ было получше, я ѣду самъ за ними и привезъ ихъ всѣхъ къ себѣ, гдѣ они живутъ теперь и будутъ жить до тѣхъ поръ, пока мы придумаемъ, какъ устроить дѣло.

— Такъ вѣдь, Луво?

У всѣхъ слезы на глазахъ, а руки Виктора высовываются изъ подъ одѣяла и ищутъ Можандра.

Такъ какъ Виктора нельзя увезти домой, то придумываютъ, какъ устроить образъ жизни.

Клара останется у больного и будетъ его развлекать и приготовлять ему питье.

Тетка Луво будетъ хозяйничать дома. Франсуа будетъ присматривать за постройкой, начатой дровяникомъ на Большой улицѣ.

Можандръ же отправится въ Кламеси. Ему нужно повидаться съ знакомыми, которые затѣяли большое лѣсное дѣло. Они будутъ, вѣроятно, очень рады взять такого опытнаго лодочника, какъ Луво.

— Нѣтъ! нѣтъ! Пожалуйста, безъ спора и сопротивленія.

Споритъ, конечно, не Викторъ.

Его уже поднимаютъ и подкатываютъ въ большомъ креслѣ къ окну.

Они одни съ Кларой въ тихомъ и безмолвномъ лазаретѣ. Викторъ въ восторгѣ.

Онъ благословляетъ свою болѣзнь. Благословляетъ продажу «Красавицы» и благословляетъ вообще всѣ болѣзни и всѣ продажи на свѣтѣ.

— Помнишь, Клара, какъ я, бывало, правилъ рулемъ, а ты садилась подлѣ меня съ вязаньемъ.

Клара помнитъ такъ хорошо, что опускаетъ глаза, краснѣетъ, и оба смущаются.

Вѣдь ужь теперь Викторъ не маленькій мальчикъ въ красномъ беретѣ, ноги котораго не доставали до палубы, когда онъ влѣзалъ верхомъ на руль.

Да и она, придя утромъ и снимая платокъ, чтобы бросить его на кровать, кажется совсѣмъ взрослой дѣвушкой, съ круглыми руками въ обтянутыхъ рукавахъ и съ стройной таліей.

— Приходи пораньше, Клара, и оставайся какъ можно дольше.

Имъ такъ весело завтракать и обѣдать вдвоемъ, около самаго окна, задернутаго бѣлой занавѣской.

Молодые люди перебираютъ свои дѣтскія воспоминанія, супъ, который они ѣли, бывало, съ одной ложки, сидя на краю кровати.

Охъ! эти дѣтскія воспоминанія!

Они летаютъ по школьному лазарету, какъ птички въ садкѣ. Вѣроятно, они вьютъ себѣ гнѣздышки во всѣхъ складкахъ занавѣсей, потому что каждое утро являются и начинаютъ порхать новыя воспоминанія.

Слушая эти разговоры, дѣтей можно было бы принять за восьмидесяти-лѣтнюю чету, которая смотритъ и видитъ только далекое прошлое.

Развѣ у нихъ нѣтъ будущаго, которое, можетъ быть, также не лишено нѣкотораго интереса?

Да, конечно, есть и будущее, и о немъ думаютъ очень часто, но только про него не упоминаютъ въ разговорахъ.

Впрочемъ, иногда слова совсѣмъ не нужны для разговора.

Нѣжное рукопожатіе и вспыхнувшее лицо говорятъ часто больше всякихъ словъ.

Викторъ и Клара говорятъ цѣлый день на этомъ языкѣ.

Вѣрно, поэтому-то они такъ часто и молчатъ. Поэтому-то и дни летятъ такъ быстро, что цѣлый мѣсяцъ промелькнулъ незамѣтнымъ образомъ.

Поэтому же и докторъ, взъерошивъ свои сѣдые волосы, долженъ былъ изгнать своего больного изъ лазарета.

Въ это самое время вернулся Можандръ изъ путешествія. Онъ засталъ всю семью дома. И когда встревоженный Луво спросилъ: — Ну что же! согласны тамъ взять меня? — старикъ Можандръ не могъ удержаться отъ смѣха.

— Согласны ли взять тебя, старина? Имъ нуженъ былъ хозяинъ на новую лодку и они благодарили меня за сдѣланный подарокъ.

— Кто это «они»?

Дядя Луво въ такомъ восторгѣ, что не разспрашиваетъ о подробностяхъ.

Всѣ отправляются въ Кламеси, не зная хорошенько, въ чемъ дѣло.

Какая радость ждетъ ихъ на каналѣ.

У набережной, расцвѣченная флагами, великолѣпная новая барка гордо поднимаетъ посреди зелени свою лакированную мачту. На ней кончаютъ отдѣлку, а то мѣсто, гдѣ написано названіе барки, закрыто сѣрой парусиной.

У всѣхъ вырывается радостный крикъ:

— Какая чудная лодка!

Луво не вѣритъ своимъ глазамъ. Страшное волненіе видна въ его глазахъ, онъ раскрываетъ ротъ до ушей, а серьги его трясутся, какъ корзинки съ салатомъ.

— Она слишкомъ великолѣпна! Я никогда не рѣшусь, плавать на ней. Ее только поставить подъ стекло.

Можандръ насильно втащилъ его на палубу, съ которой Экипажъ зоветъ ихъ знаками.

Какъ! даже Экипажъ подновленъ?

Да, и Экипажъ вычищенъ, вылощенъ и отдѣланъ заново.

У него новенькій багоръ и новая деревянная нога.

Это любезность со стороны подрядчика, человѣка опытнаго и исполнившаго свое дѣло безукоризненно. Взгляните сами. Полъ на палубѣ вымощенъ натертыми воскомъ досками, вокругъ рѣшетка. Тутъ же скамейка и навѣсъ отъ солнца и дождя.

Въ трюмѣ можно помѣстить двойное количество товара. А каюты-то! о! какія каюты! Три комнаты, кухня! вездѣ зеркала!

Луво тащитъ Можандра на палубу. Онъ очень взволнованъ и дрожитъ не хуже своихъ серегъ.

— Слушай, Можандръ…-- лепечетъ онъ.

— Въ чемъ дѣло?

— Ты забылъ только одну вещь…

— Что именно?

— Ты не сказалъ, за чей счетъ я буду работать.

— А тебѣ хочется знать?

— Конечно!

— Да за свой собственный'

— Какъ!.. значитъ… лодка…

— Твоя собственность!

Какой ударъ, дѣти мои! какой ударъ прямо въ грудь!

Къ счастью, подрядчикъ, строившій лодку, — человѣкъ предусмотрительный, догадался поставить на палубѣ скамейку.

Луво упалъ на нее, какъ раненый.

— Это невозможно… я не могу принять…

Но у Можандра готовъ отвѣтъ на все.

— Что за вздоръ! Ты забылъ нашъ старый счетъ, всѣ расходы, сдѣланные для Виктора. Будь покоенъ, Франсуа, я еще остаюсь у тебя въ долгу.

И товарищи обнимаются, какъ родные братья.

Но Можандръ приготовилъ полный сюрпризъ, потому что въ то время, какъ старики обнимаются на палубѣ, изъ лѣса показывается г. кюрэ съ развѣвающимися хоругвями, впереди которыхъ идутъ музыканты.

Это еще что такое?

А крестины-то лодки!

Все населеніе Кламеси собралось на праздникъ.

Хоругви развѣваются по вѣтру.

Музыка играетъ, дзинь-бумъ-бумъ!

Всѣ лица сіяютъ.

Все освѣщено яркими лучами солнца, зажигающими серебряный крестъ и мѣдные инструменты музыкантовъ. Чудный праздникъ!

Сняли съ борта сѣрую парусину, и на голубомъ фонѣ выдѣлилось написанное золотыми буквами имя лодки «Новая Красавица».

Ура «Новой Красавицѣ»! Такую же долголѣтнюю жизнь ей, какъ прежней и болѣе счастливую старость!

Г. кюрэ подошелъ къ лодкѣ.

Позади него выстроились въ рядъ пѣвчіе и музыканты.

Хоругви спускаются.

— Benedicat Deus…

Викторъ нареченъ крестнымъ отцомъ лодки, а Клара — крестной матерью.

Г. кюрэ подозвалъ ихъ къ себѣ, къ самому краю набережной. Молодые люди держатся за руки, оба сконфужены и дрожатъ.

Они лепечутъ едва слышно слова, подсказанныя имъ дьячкомъ, а г. кюрэ кропитъ ихъ святой водой.

— Benedicat Deus…

Точно молодая чета передъ алтаремъ.

Эта мысль пришла всѣмъ въ голову.

Возможно, что она пришла въ голову и имъ, потому что они не смѣютъ взглянуть другъ на друга и смущаются все больше и больше, по мѣрѣ того, какъ церемонія подходитъ къ концу,

По окончаніи ея толпа расходится — «Новая Красавица» получила благословеніе.

Но музыкантовъ нельзя отпустить безъ угощенія.

Въ то время, какъ Луво наливаетъ имъ вина, Можандръ подмигиваетъ теткѣ Луво и, взявъ за руки крестнаго и крестную, подводитъ ихъ къ священнику.

— Вотъ крестины и кончены, г. кюрэ, а когда же теперь свадьба?

Викторъ и Клара вспыхнули, какъ маковъ цвѣтъ.

Мимиль и сестренка хлопаютъ въ ладоши.

Посреди общаго восторга, сильно возбужденный дядя Луво наклоняется къ плечу дочери.

Добрякъ лодочникъ смѣется, раскрывъ ротъ до ушей, радуясь заранѣе придуманной шуткѣ, и говоритъ насмѣшливо:

— Слушай-ка, Клара, теперь самое время… не отнести ли намъ Виктора-то къ коммиссару?

"Міръ Божій", № 19, 1894