Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая
М.: Республика; СПб.: Росток, 2010.
«РУССКИЙ БИБЛИОФИЛ»[править]
Ах, эти «библиофилы» — сущие поэты. С лупой в руках, не видя политики, «общественности» и проч., — они наклоняются над священным «мусором прошлого», что-то там делают, как-то там копаются: ворчат, бормочут. Бегут в типографию, что-то шепчут наборщикам: и в срок, когда «нужно» — в те часы и дни, когда сами они блаженно почивают, отдыхают от трудом, конечно, «праведных», перед читателем являются великолепные страницы, виньеточки, рисунки карандашом и пером, извлеченные из старых, заветных библиотек, архивов…
Тот век прошел, и люди те прошли;
Сменили их другие; род старинный
Перевелся: в готической пыли
Портреты гордых бар, краса гостиной,
Забытые, тускнели; поросли
Дворы травой, и, блеск сменив бывалый,
Сырая мгла и сумрак длинной залой
Спокойно завладели… Тихий дом
Казался пуст; но жил хозяин в нем —
Старик худой и с виду величавый,
Озлобленный на новый век и нравы…
Так цитируешь из Лермонтова, просматривая в великолепном издании «Русского Библиофила» альбом князя А. М. Белосельского (1753—1809 гг.): этот его «Vademecum»[1], куда он заносил во время путешествия в Италию свои заметки и вшивал множество получавшихся им писем от великих людей политики, литературы и философии того красочного века, — века пудры и кафтанов, учтивостей, великолепия и сменившего их буйства и отчаяния революции. Одно из писем путешественника, написанное в Петербург, случайно попало в руки Екатерины, и она надписала на нем: «Вот превосходно написанное и еще лучше продуманное письмо, — где же искать людей, если его автора оставлять без дела? Я приказала принести мне список вакансий и назначу его к какому-нибудь иностранному двору». Письмо это, написанное Екатериной по-французски, воспроизведено в facsimile в «Р. Библиофиле». Так же воспроизведены из Альбома автографы Бомарше и Бернардена де-Сент-Пьера, а равно два рисунка сепией Томона, прелестный «Ангел, играющий на лире» Виже Лебрена, известного художника — портрет Вольтера, идущего в меховой шапке и шубе, присланных ему Екатериной для защиты от швейцарских горных ветров, и… в ночных домашних туфлях!! Портрет превосходен по верности, экспрессии и живости движений. Мастер слова, В. А. Верещагин, ставит перед ним историческую эпитафию:
«Альбом закрыт и едва ли откроется когда-либо вновь; он исчерпан, исполнив свое назначение. В ярких и жизненных красках он восстановил перед нами заманчивый облик одного из вельмож екатерининского времени с тем обаятельным владычеством, которое они умели себе присваивать в обществе и на которое современное им общество отвечало благородным покорством. Это сознательное покорство испытываем и мы, знакомясь с их увлекательным бытом.
Где же теперь эти великолепные вельможи: Шуваловы, Разумовские, Белосельские, Румянцевы, Хованские, Бутурлины, Новосильцевы, образованные и талантливые, поражающие нас разносторонностью знаний, удачно соединявшие блеск живого ума с утонченными формами, мишуру и шумиху придворного быта с искрой священного пламени? Их нет и не будет; конечно, и удивляться их отсутствию нечего. Прошли те условия, при которых могли выливаться воплощавшие их стройные формы. Русская жизнь, устающая всегда от усилий, охладела, утомленная творчеством. И потому, может быть, что нет таким людям возврата — отголоски их прошлого манят улыбчивой ясностью, величавым изяществом барства и ослепительным блеском существования».
А в самом деле, что же такое случилось? А что-то такое случилось. Мы можем ярко отметить грань 14 декабря 1825 г., после которой Шуваловы и Хованские как-то отходят вдаль, в тень, а к свету и жизни, наконец, в сухой служебной деловитости — вызываются Клейнмихели, Дубельты, Бенкендорфы, Нессельроде, Гирсы. Событие на Сенатской площади дорого обошлось русскому дворянству. Это — еще падение, после стольких уже; еще «лес рубят — щепки летят». Все переменилось, в формах и духе. Быстро все стало очиновниваться и обмещаниваться. Уже не фарфор и мрамор, а железобетон, железные дороги, гигантские мосты. Русь явно переодевается в новое платье, — платье мастерового. Историки вздыхают. Но, конечно, не они делают историю. Пришел Витте и даже уже успел умереть. Совсем другой дух, — какой-то американско-одесский.
Как музыка звучит того же автора и статейка о выставке французских и английских гравюр XVIII века. Тема молодит автора: и пишет будто не человек, почти пожилой, а юноша 17 лет.
Великий князь Николай Михайлович отыскал в бумагах Государственного архива список книг, избранных для великого князя Александра Павловича, его воспитателем Лагарпом, и с его замечаниями, — и предложил его «доброхотным читателям» «Русск. Библиофила». Находка очень ценна в историческом отношению. Книги — почти все на французском языке, ибо тогда «цивилизация» сливалась с «Франциею»; и очень немного их на немецком языке. Поразительно любопытны и волнуют заметки Лагарпа для царственного ученика о таких «современных» книг, как «Contrat social», «L’origine de l’inégalité parmi les hommes»[2] Ж. Ж. Руссо. Кроме истории и мемуаров, в состав списка книг входят трактаты по финансам и торговле.
Так «Русский Библиофил», основанный (приснопамятным) Н. В. Соловьёвым", — продолжает нести на спине своей драгоценные сокровища минувших царствований и эпох уторопленным и суетным современникам.
КОММЕНТАРИИ[править]
НВ. 1916. 12 дек. № 14646.
Тот век прошел, и люди те прошли…-- М. Ю. Лермонтов. Сказка для детей, 15 (1840).