I.[править]
«Нѣтъ, я не героиня романа. Всѣ они жестоко ошибаются, находя въ моихъ глазахъ непонятную глубину и какую-то „сладостную тайну“, какъ выражается этотъ милый Юрій Андреевичъ. Правда, глаза мои недурны. Я это отлично знаю. Не даромъ же судьба создала меня женщиной. Кстати, какъ я ей за это благодарна! Какіе это восточные народы молятся каждый день: „благодарю тебя, о Боже, что ты не сотворилъ меня женщиной“. А вотъ я такъ очень этимъ довольна. Это чувство проснулось во мнѣ… какъ теперь помню… въ тотъ день, когда я въ первый разъ услышала объясненіе въ любви. Мнѣ было 16 лѣтъ. Я взглянула на себя въ зеркало, увидѣла вотъ эту граціозную фигурку, эти пушистые волосы, и вотъ эти самые лукавые глаза — и осталась довольна. Но это все пустяки, а главное то, что глаза мои говорятъ совсѣмъ не то, что имъ всѣмъ кажется.
Смотрю на нихъ… положимъ, хоть бы на Юрія Андреевича — и глаза мои, сама чувствую, то загорятся страннымъ огонькомъ, то подернутся какой-то дымкой нѣжности… а сама въ это время соображаю: „въ три часа надо проѣхать къ Роша за перчатками, а оттуда къ Лили. Успѣю или нѣтъ?“
И право, всегда мою голову занимаютъ самыя обыкновенныя вещи. Я, вѣроятно, очень пуста… По крайней мѣрѣ мнѣ никогда не хочется думать о чемъ нибудь серьезномъ и наоборотъ: всѣ пустяки кажутся мнѣ ужасно важными и интересными.
Я могу по цѣлымъ часамъ сидѣть въ спальнѣ у печки, смотрѣть какъ тамъ бѣгаютъ красные и синіе огоньки, и мнѣ начинаетъ чудится, что это не кирпичи, а развалинъ какого-то готическаго аббатства, что эти черныя головешки — средневѣковые монахи, и воображеніе рисуетъ мнѣ тысячу картинъ, и я способна забыть jour fixe у Гоницыныхъ и остаться дома.
Я не кокетка относительно костюмовъ, и разговаривать съ модисткой для меня мученье, но я могу цѣлое утро забавляться тѣмъ, что въ красивыхъ сочетаніяхъ драпирую шелкъ, газъ, набрасываю цвѣты, — для чего, для какой цѣли — неизвѣстно.
И передъ зеркаломъ я долго не засиживаюсь: свернула волосы въ узелъ, заколола толстой шпилькой, каплю духовъ, облачко пудры — и мой туалетъ готовъ; а найдетъ на меня — и я сижу, мѣняю прическу за прической, à la vierge, à la Marquise; но развѣ я въ это время себя вижу въ зеркалѣ? Чужія лица проходятъ передо мной, вереницами скользятъ тѣни прошлаго — и я уношусь, уношусь такъ далеко, что Пашѣ приходится три раза повторять: „барыня, кушать подано“…
Но самая сильная моя страсть, самая большая слабость — это духи. Духи, духи и духи!.. Какъ я ихъ люблю, какъ упиваюсь ими!.. Право, у всякого человѣка должно быть что нибудь, въ чемъ онъ находитъ забытье, опьяненье: вино, сигары, гашишъ, любовь…-- у меня это духи. Ахъ, люди и все, что ихъ окружаетъ, такъ банально, такъ избито… что хоть въ чемъ нибудь разнообразіе — необходимо. А какое разнообразіе, какая тонкость ощущеній, какая неуловимая гамма оттѣнковъ въ духахъ!
Какъ Донъ Жуанъ въ поискахъ за идеаломъ своей души, я искала духовъ. Я перепробовала всѣ, выписывала изъ Парижа, Вѣны, Лондона; заказывала cœur de Rose въ Константинополѣ; смѣшивала muse съ White rose, Lilas blanc съ Chypr’омъ; и наконецъ я нашла… я нашла духи, носящіе мое имя. Развѣ это не прелесть?
Сейчасъ я разскажу какъ это было.
Я очень дружна съ Лили. — У насъ мало вѣрятъ въ женскую дружбу. И дѣйствительно, обыкновенно женщины скучаютъ другъ съ другомъ. Дѣло въ томъ, что наши женщины берегутъ все для мужчинъ: имъ онѣ стараются показаться въ лучшемъ видѣ; для нихъ и туалеты, и остроуміе, и блескъ въ глазахъ, и извѣстное напряженіе нервовъ. Когда же онѣ остаются другъ съ другомъ, то какъ-то сразу выдыхаются, спѣшатъ сбросить нравственный корсетъ, отдохнуть и приготовиться къ слѣдующимъ сеансамъ покоренія мужчинъ. Потому конечно онѣ становятся невыносимо скучны. Что-же касается до меня, то я настолько одинаково отношусь къ мужчинамъ, къ женщинамъ, ко всему на свѣтѣ что не мѣняюсь ни для кого и, если только могу быть интересна, то одинаково для тѣхъ и для другихъ.
Такъ вотъ, съ ней мы дружны. Мы видимся не очень часто, но всегда проводимъ съ удовольствіемъ тѣ немногіе часы, которые бываемъ вмѣстѣ. Всегда есть о чемъ поболтать, всегда пріятно взглянуть другъ на друга.
Такъ, года два тому назадъ, она влетаетъ ко мнѣ, и, послѣ первыхъ поцѣлуевъ, еще не снявъ шляпки, объявляетъ:
— Ну-съ, изволь меня поблагодарить.
— Сколько хочешь! Merci! (поцѣлуй). И еще merci! (и еще поцѣлуй). А теперь — скажи, за что?
— Je connais ta belle passionette, — говоритъ она мнѣ; но сознайся, что мило съ моей стороны достать духи, которые зовутъ такъ же, какъ и тебя.
— Какъ?! Софья? — спрашиваю я. — Да это нелѣпо и некрасиво!
— Но позволь — вѣдь для друзей ты всегда была Сафо! Такъ вотъ тебѣ и духи Sapho!
Я бросилась къ ней на шею отъ восторга… И съ тѣхъ поръ это мои любимые духи. Такъ вотъ видите ли… Духи играютъ такую важную роль въ моей жизни, что почти съ каждыми изъ нихъ у меня связано какое-нибудь воспоминаніе, какой-нибудь случай.
Violette de Parme — мой первый балъ…
Fleur d’orange — день моей свадьбы…
Ороропах — красавецъ, гвардейскій офицеръ, prince Anatole, и безумное объясненіе въ любви за котильономъ…
Reine de la nuit — дивныя ночи у насъ на дачѣ, гитара и „Задремалъ тихій садъ“…
Paris-Caprice — мое путешествіе заграницу.
Essence Mystérieuse — Лили…
И такъ много, много.. и теперь — если у меня вчера была мигрень, и если я сегодня проснулась съ сердцебіеніемъ — то это опять таки только изъ-за духовъ.
Дѣло въ томъ… только надо это понять какъ слѣдуетъ! Дѣло въ томъ, что третьяго дня меня ужасно разстроилъ Юрій Андреевичъ.
Въ сущности мнѣ до него очень мало дѣла. Мнѣ рѣшительно все равно, на кого съ восторгомъ будутъ глядѣть его темные, глубокіе глаза; — кого будутъ обнимать его сильныя руки, — на чьей груди будетъ отдыхать его благородная голова, такъ похожая на голову Ахилла на старой картинѣ… кого?.. кого?.. Ну, конечно, забыла кого; все равно; я ее видѣла въ галлереѣ Солдатенкова…
Я все отвлекаюсь!
Такъ вотъ, право, я къ нему совершенно равнодушна.
Но… я не знаю почему, третьяго дня я такъ разсердилась, такъ разсердилась, что страхъ.
Сидимъ мы съ Юрій Андреевичемъ у меня въ будуарѣ. Я на кушеткѣ, онъ на низенькомъ пуфѣ рядомъ со мной.
Японскій фонарикъ таинственно освѣщаетъ комнату, надъ моей головой наклоняются вырѣзные листья пальмы, и въ воздухѣ чуть слышенъ сладкій ароматъ „Sapho“.
— Вамъ нравятся эти духи, Юрій Андреевичъ? — спрашиваю я самымъ нѣжнымъ тономъ.
— Ничего себѣ! — отвѣчаетъ это чудовище.
— Вандалъ! вскрикиваю я. — Какіе-же по вашему лучше? — На его губахъ мелькаетъ загадочная улыбка, я вижу, я чувствую, что его глаза мѣняются — и онъ говоритъ:
— Мои любимые духи — Karylopsis.
О Боги! Карилопсисъ! Но знаете, карилопсисъ — это хорошо какъ рюмка коньяку, изрѣдка и въ очень небольшомъ количествѣ. А когда его много, то просто голова болитъ отъ этого удушливо-приторнаго запаха.
— Karylopsis! — говорю я. — Ну, у васъ дурной вкусъ.
— Позвольте мнѣ знать достоинства моего вкуса, chère madame! возражаетъ онъ и улыбается, но какъ улыбается! О, за одну эту улыбку я готова была возненавидѣть его.
Сама не знаю почему, но я чувствовала что вся кровь отхлынула отъ моихъ щекъ…
Боже мой! Да это понятно, я обидѣлась за мои духи… только за духи… И я поклялась отомстить за нихъ.
Клянусь памятью Сафо, ихъ чудной патронессы, — они будутъ отмщены!»…
II.[править]
… "Прелестно. Я начала свое мщеніе.
Сегодня, не успѣла я встать съ постели… Положимъ это было не очень рано какъ разъ 12 часовъ.
Это самый лучшій часъ дня, по моему. Если полночь — часъ темныхъ силъ и привидѣній, то полдень наоборотъ, навѣрно часъ какихъ-нибудь свѣтлыхъ духовъ радости… Особенно если онъ такой, какъ былъ сегодня — яркій, голубой, солнечный!
Когда Паша раздвинула тяжелыя портьеры, этотъ полдень такъ весело ворвался алмазными брызгами въ мою спальню, радужными зайчиками заигралъ на стѣнахъ, столбомъ золотой пыли поднялся до потолка — что сразу развеселилъ и меня. Я встала гораздо бодрѣе чѣмъ легла, и почему то мнѣ вдругъ показалось, что мщеніе будетъ найдено.
Сижу я, еще не совсѣмъ одѣтая, въ креслѣ, пью кофе и чего то жду.
Растворяется дверь — и появляется Лили, такая свѣжая, розовая, обворожительная въ своемъ костюмѣ: нѣжно-лиловый съ темно-зеленымъ. Я не могла бы рѣшиться надѣть эти цвѣта. Теперь не найдешь женщины безъ чего нибудь зеленаго или лиловаго. Но Лили такъ мила, что даже банальность не можетъ ее испортить. Удивительное лицо, которое придаетъ отпечатокъ оригинальности всему, что она ни надѣнетъ. Я убѣждена, что надвинь она клоунскій колпакъ на голову, и то о ней даже наши дамы скажутъ только: «Лили Брянская всегда по послѣдней модѣ!» и закажутъ себѣ такіе же колпаки, но на нихъ это будетъ некрасиво.
— Безстыдница! — говоритъ она мнѣ. — Такой день, а ты дома! И не одѣта!..
— Да, чудный день! — отвѣчаю я. — Кусочекъ сегодняшняго солнца вѣрно попалъ тебѣ въ глаза, и остался тамъ, потому что они у тебя особенно блестятъ.
— Это отъ радости! — хохочетъ она.
— Отъ радости? Чему-же ты радуешься?
— Чему? всему! Тому, что погода дивная, что мнѣ только двадцать два года, что я блондинка, а не брюнетка, что я вижу свою petite Sapho и сейчасъ утащу ее гулять, ну — всему, всему!
Я была страшно рада, что она въ такомъ настроеніи. Когда Лили безпричинно счастлива и весела, у нея являются удивительно удачныя идеи..
— Я сидѣла и ждала радости, — говорю я ей. — И вотъ ты пришла.
— Жестокое разочарованіе?
— Наоборотъ, мнѣ тебя нужно. Ты должна мнѣ помочь.
— Въ чемъ угодно, берусь за все! Сегодня я чувствую въ себѣ столько силы, столько свѣжести! Ахъ, эта погода!
И она завертѣлась вальсомъ по комнатѣ, задѣла юбкой вазонъ съ цвѣтами, выдрала мимоходомъ моему мопсу Бобику уши, что-то запѣла и наконецъ бросилась меня цѣловать за ушкомъ, тамъ, гдѣ кончаются завитки моихъ пепельныхъ волосъ.
Когда этотъ вихрь кончился, я попросила ее посидѣть спокойно, и, пока она занялась gaufrettes (это наше любимое печенье), я объяснила ей свое затрудненіе Я разсказала ей все, qui, quoi et comment — и она поняла меня именно такъ, какъ я этого хотѣла.
Она ловила мои слова съ жадностью, закусивъ губки, пристально глядѣла на меня и повторяла: «je saisis… je saisis!..»
Не успѣла я кончить, какъ она подхватила мои слова:
— Отомстить! И я знаю какъ!
— Знаешь? Прелесть моя, говори!
— Слушай!.. и въ нѣсколькихъ словахъ она объяснила мнѣ свой планъ, закончивъ свою рѣчь такъ:
— Помнишь? Въ «Прекрасной Еленѣ» — «trop de fleurs», говоритъ Калхасъ. Ну такъ вотъ, это всегда скучно — «trop de fleurs!»
— О, милая, какъ мнѣ тебя благодарить!
— Такъ одѣвайся же — и за дѣло!
Черезъ двѣ минуты я была готова, мы сѣли въ пролетку и отправились на Кузнецкій. У пассажа мы остановились и прежде всего направились въ А-laToilette.
— Пожалуйста, флаконъ Каrylopsis…
Приказчикъ принесъ намъ флаконъ: зеленая этикетка, и на ней японка подъ зонтикомъ, красный цвѣтокъ и журавли.
— Вотъ, вотъ! Такъ этого еще!
Онъ принесъ еще флаконъ.
— Нѣтъ, пожалуйста, все, сколько у васъ есть.
Удивленный, онъ принесъ цѣлый ящикъ — дюжину флаконовъ:
— Въ данную минуту больше у насъ не имѣется…
— Такъ вотъ это все.
Мы расплатились и вышли. Оттуда мы прошли по всѣмъ почти магазинамъ пассажа и нашли еще двѣ дюжины флаконовъ.
— Еще дюжину и довольно. Ѣдемъ къ Шанксу! скомандовала Лили. — Такъ мы и сдѣлали.
Войдя въ магазинъ, первый, кого мы тамъ увидали — это былъ Юрій Андреевичъ.
Онъ выбиралъ записную книжку, но увидѣвъ насъ, поспѣшилъ къ намъ навстрѣчу.
— Какой добрый геній внушилъ вамъ зайти сюда, mesdames? — съ низкимъ поклономъ спросилъ онъ.
— Вѣроятно, le génie des Parfums, — улыбнулась я, потому что мы пришли купить духовъ.
— Но здѣсь, кажется, нѣтъ «Sapho».
— Пожалуйста, — обратилась я къ приказчику, флаконъ Карилопсиса!
Надо было видѣть выраженіе лица Юрія Андреевича. Лили такъ ущипнула мою руку, что я чуть не вскрикнула. Но дѣйствительно… эта торжествующая улыбка была нѣсколько преждевременна.
Наконецъ, мы закупили послѣдній транспортъ Карилопсиса и отправились домой.
Мы пошли пѣшкомъ, и Юрій Андреевичъ съ нами.
Я была въ чудномъ настроеніи, Лили также. Бываетъ такое настроеніе, что вотъ идешь по улицѣ — и тебѣ хочется остановить всякого ребенка, улыбнуться каждой старушкѣ, услышать благословеніе нищаго за необычно щедрую милостыню… и дѣлать глазки всѣмъ мужчинамъ, которыхъ встрѣчаешь.
Всѣ дамы казались намъ красивѣе, всѣ магазины наряднѣе, всѣ улицы — чище подъ этими яркими лучами солнца, подъ этимъ голубымъ небомъ, словно вспомнившимъ о далекой Италіи.
Мы такъ хохотали, что это было просто shoking, особенно надъ одной фразой Лили.
Не могу не записать: elle en а de ces reparties parfois!
Зашелъ разговоръ, не помню почему, о Петербургѣ.
— Вы конечно тамъ тоже были? — спрашиваетъ ее Юрій Андреевичъ.
— О, еще бы, два года.
— Весело вамъ тамъ было?
— Весело? — спокойно отвѣчаетъ она: — О, нѣтъ. Вѣдь я тамъ вышла замужъ.
Ахъ, какъ я ее понимаю! Я ни за что не выйду во второй разъ замужъ. Глупость хороша когда ее не повторяешь. Нѣтъ, я не создана для этого! Мнѣ стоитъ почувствовать надъ собой цѣпи… хоть бы изъ паутины…и все-таки, мнѣ сейчасъ же захочется ихъ разорвать.
Нѣтъ, есть что-то высшее въ неудовлетворенной страсти. На ступитъ удовлетвореніе — и стремленію конецъ. Но вѣчность стремленія… вѣчность желанія… Какая красота! Какая поэзія!..
Какъ я завидую этимъ двумъ тѣнямъ, Франческѣ-да-Римини и Паоло, что какъ сухіе листья кружатся по волѣ вѣтра, въ вѣчныхъ объятьяхъ другъ у друга!.. И это — наказаніе? Право, я готова предположить, что Данте ошибся дверью и попалъ вовсе не въ адъ!..
Я опять отвлеклась… Мысли перегоняютъ одна другую, и такъ у меня всегда.
Такъ, вотъ, весь подъ впечатлѣніемъ Karylopsis’а, Юрій Андреевичъ былъ особенно любезенъ… Онъ даже просилъ позволенія зайти ко мнѣ, — но я сжала локоть Лили и сказала:
— Я обѣщала Лили завтракать у нея… Я такъ давно не видѣла Сергѣя Львовича! — Вотъ же ему маленькое наказанье за то, что я переиспытала!
Усаживаясь въ экипажъ, Лили шепнула мнѣ:
— Ты не наказала сама себя?
— Но право-же, нѣтъ…
III.[править]
«… Нашъ планъ, кажется, удаченъ.
Вся моя квартира продушена Карилопсисомъ. Мебель, ковры, гардины-залиты имъ. Пульверизаторъ не выходитъ изъ рукъ горничной. Сначала Юрій Андреевичъ былъ очевидно въ восторгѣ отъ этого.
— О, какія сладкія воспоминанія! — сказалъ онъ мнѣ какъ-то.
— И вы довольны? --спросила я. Но помните слова поэта:
… „Nessun maggior dolore,
Che ricordarsi del tempo felice
Nellа miseria“…
— Развѣ это miseria? Быть съ вами, слушать ваши причудливыя рѣчи, глядѣть въ ваши русалочьи глаза…
— И вспоминать del tempo felicè? — перебила я его. — Полноте! Возьмите лучше книгу и почитайте мнѣ вслухъ. Вотъ послѣдніе разсказы Mendes’а… Это будетъ полезнѣе чѣмъ даромъ сотрясать воздухъ!
Онъ послушно взялъ книгу… Отъ нея такъ и повѣяло Карилопсисомъ…
IV.[править]
„… Я почти не отпускаю его отъ себя… Только потому, конечно, чтобъ онъ больше былъ въ этой атмосферѣ.
Все, его пальто, шляпа, перчатки — давно надушены Карилопсисомъ. Края его стакана вытерты Карилопсисомъ. Его сигары смочены Карилопсисомъ. Я даже живые цвѣты безжалостно порчу и душу ихъ чашечки Карилопсисомъ. Простятъ ли мнѣ они?..
Но я мщу почти за нихъ — я мщу за Сафо! Я страшно люблю это имя. Я вообще люблю Сафо. Какой-то далекой звѣздой сіяетъ мнѣ ея образъ изъ тьмы вѣковъ…
Недавно я прочла книгу одного нѣмецкаго ученаго… Конечно, я забыла какъ его зовутъ… Но тогда я готова была летѣть въ Берлинъ, чтобы найти его и расцѣловать.
Такъ вотъ онъ доказываетъ, что Сафо вовсе не была той некрасивой, мужественной женщиной, какъ ее считаютъ многіе — наоборотъ, что она была небольшаго, роста, стройная, изящная женщина, эта пышноволосая, дивная Сафо“ — какъ говоритъ о ней безумно влюбленный Алкей. О да, да! Только женщина во всемъ значеніи этого слова могла писать такіе гимны Кипридѣ:
„… Вѣчно юная, вѣчно прекрасная,
Я зову тебя съ страстной мольбой.
Не терзай. Афродита всевластная,
Истомленнаго сердца тоской!..“
О, эта канцона Сафо! Сколько силы, сколько страсти въ ней! Какой отзвукъ на неё въ моемъ сердцѣ!…
„.. Дай мнѣ счастія, дай мнѣ забвенія,
Дай свободною грудью вздохнуть!..“
Но только та Сафо.. и эта…
Какая разница!
Та — великая, свѣтлая, со своею божественной лирой, — и эта — ничтожная, обыкновенная женщина…
Но нѣтъ! Пусть не дано мнѣ въ чудныхъ строфахъ изливать свои чувства — и все таки поэзія есть въ моей душѣ, и даетъ мнѣ незабвенныя минуты…
Сафо! Я не хочу уступать тебѣ… въ умѣньи любить!..
Что я пишу? Развѣ я люблю? Развѣ я хочу, развѣ я могу любить? Нѣтъ, меня hl манитъ любить такъ, какъ любятъ люди, съ грубыми порывами, съ ядомъ ревности, съ земною лаской…
Я бы хотѣла любить такъ, какъ любятъ цвѣты…
Ну что это? Кажется Кагуlopsis начинаетъ дѣйствовать на мою голову. Вотъ были бы мило…»
V.[править]
«…Все лучше и лучше. Онъ начинаетъ морщиться.
На дняхъ я вмѣсто ликера подлила ему въ кофе Карилопсиса. C'était le comble.
Плохо одно, что не только на него, но и на меня начинаетъ дѣйствовать Карилопсисъ.
А онъ вчера уже жаловался на головную боль. Я цѣлый день не отпускала его отъ себя и каждыя пять минутъ пульверизировала всѣ комнаты. Онъ начинаетъ что-то подозрѣвать, по крайней мѣрѣ сегодня онъ очень удивлялся быстрой перемѣнѣ моего вкуса…
Нѣтъ! Я не могу! Голова кружится…
Всѣ платья продушены этимъ навязчивымъ запахомъ… ахъ, нѣтъ остался одинъ пенюаръ, crêpe Rose-thé… уютный и легкій…
Идея! Надѣну его и уѣду изъ дома. Я должна отдохнуть отъ Карилопсиса.
Но куда въ пенюарѣ?
Ротонду, платокъ — и къ Лили!»
VI.[править]
«… Я еще не могу опомниться отъ всего этого.
Послѣдніе три дня мы не разставались съ Юрій Андреевичемъ. Онъ, кажется, вбилъ себѣ въ голову, что обязанъ этимъ моему желанію быть съ нимъ…
Право, я не стану его разувѣрять!
И такъ, эти три дня étaient tout à fait parfumés au Karylopsis.
Но чего мнѣ это стоило!
Я шла на всѣ жертвы. Я позволяла ему цѣловать свои руки, чтобы только сильнѣе чувствовалъ онъ этотъ запахъ.
Karylopsis былъ повсюду. Боже, какъ это меня утомило! Даже онъ замѣтилъ голубыя тѣни у меня подъ глазами… Мудрено ли? Я двѣ ночи не спала отъ мигрени.
Но и онъ страдалъ не меньше меня. Я это видѣла. И вотъ, наконецъ, сегодня… о, побѣда!
Онъ является — въ рукахъ у него громадный флаконъ баккара.
Я смотрю на него.
Вдругъ онъ опускается передо мною на колѣни и задыхающимся голосомъ говоритъ…
Что бы вы думали?
Une déclaration?
О нѣтъ!
Онъ только говоритъ:
— Умоляю васъ на колѣняхъ, перемѣните духи! Я побѣжденъ, я отказываюсь отъ Карилопсиса!
— Вы такъ любили его? — лукаво протягиваю я.
— Да, не стану скрывать — любилъ. Но Sapho вытѣснила изъ моей души всѣ прежнія воспоминанія! Sapho — царица моя теперь!..
И такъ — я побѣдила.
То есть нѣтъ, побѣдили мои духи; но побѣжденныхъ несомнѣнно двое:
Карилопсисъ и Юрій Андреевичъ!
Можетъ быть я поступила немного неосторожно…
Но побѣдителей не судятъ!
Въ то время, какъ я думаю все это, онъ вдругъ принимается цѣловать мое платье, мои руки, бормочетъ несвязныя слова… я смутно слышу: „люблю… обожаю… моя Сафо!..“ Право, онъ былъ какъ безумный.
Ахъ, какъ Карилопсисъ скверно дѣйствуетъ на голову!
Кстати раздался звонокъ — это была Лили.
Она всегда кстати. Есть же такіе люди!
Въ моихъ глазахъ… нѣтъ, вѣрнѣе въ его глазахъ она сразу прочла мою побѣду, потому что улыбнулась и сказала:
— Ну, Сафо, теперь ты можешь дезинфецировать свою квартиру. А ce qui parait, le mauvais esprit de Karylopsis est chassé par la force suprême de Sapho!
Я уѣду къ ней на два дня, а здѣсь велю растворить всѣ окна и вывѣсить все провѣтриваться.
— Нѣтъ, Юрій Андреевичъ! Какъ-то вы отплатите мнѣ за все то безпокойство которое вы мнѣ причинили?
— Всей моей жизнью, если она вамъ нужна!
— Только этимъ флакономъ духовъ „Sapho“ который, я вижу, вы привезли съ собою! Мнѣ этого довольно!..
Лили приняла торжественную позу и произнесла:
— Сафо! Мы отомстили за тебя!»..
VII.[править]
«… Боже мой! Неужели я опять выхожу замужъ? послѣ всего, что я говорила?…
Oh, èa n’а pas de nom!..»