Ни отвѣта на телеграмму, ни дочери. Однако, одинъ Вашингтонъ удивлялся этому и выказывалъ нѣкоторую тревогу. Послѣ трехъ дней ожиданія, онъ спросилъ у леди Росморъ, какая можетъ быть тому причина. И она совершенно спокойно отвѣчала:
— О, вы никогда не можете предугадать, какъ поступитъ Салли. Вѣдь она настоящая Селлерсъ, по крайней мѣрѣ, во многихъ отношеніяхъ, а Селлерсы ни за что не могутъ сказать вамъ заранѣе, что они сдѣлаютъ, потому что и сами того не знаютъ. Повѣрьте мнѣ, она жива и здорова, о ней нечего безпокоиться. Устроивъ свои дѣла, моя дочь пріѣдетъ или напишетъ, тогда все и узнается.
Наконецъ, извѣстіе пришло въ видѣ письма, которое было распечатано матерью безъ всякой лихорадочной поспѣшности, безъ дрожи въ рукахъ и другихъ проявленій чувствъ, какъ бываетъ обыкновенно при запоздалыхъ отвѣтахъ на важныя телеграммы. Она старательно протерла очки, продолжая любезно бесѣдовать еъ гостемъ, не спѣша развернула листокъ и стала читать его вслухъ:
«Кенильвортъ-Кипъ, Редгаунтлетъ-Голлъ, Ровена-Айвенго колледжъ.
«Дорогая, безцѣнная мама́ Росморъ. — О, какъ я рада, вы не можете себѣ представить! Вы знаете, онѣ всегда задирали передо мною носы, когда слышали о нашихъ родственныхъ связяхъ, и я по мѣрѣ силъ платила имъ тѣмъ же. По ихъ словамъ, пожалуй, пріятно быть законной тѣнью графа, но быть тѣнью тѣни, да еще получать при этомъ щелчки, это ужь никуда не годится. А я постоянно возражала, что имѣть за собою четыре поколѣнія предковъ-торгашей, какихъ-нибудь Педлеровъ да Макъ-Аллистеровъ, еще куда ни шло, но быть вынужденнымъ сознаться въ такомъ происхожденіи — благодарю покорно. Итакъ, ваша телеграмма произвела дѣйствіе циклона. Разсыльный вошелъ прямо въ большую пріемную залу, которая называется у насъ Робъ-Ройской, и торжественно произнесъ нараспѣвъ: — «Депеша леди Гвендоленъ Селлерсъ»! Ахъ, если бы вы видѣли сборище этихъ хихикавшихъ и болтавшихъ аристократокъ изъ-за прилавка, внезапно окаменѣвшихъ на мѣстѣ! Я скромно ютилась въ уголку, какъ и подобаетъ Сандрильонѣ. Прочитавъ телеграмму, я попробовала упасть въ обморокъ и это бы мнѣ удалось, если бы я успѣла приготовиться, но все случилось совершенно внезапно. Впрочемъ, не бѣда, и такъ вышло хорошо: прижавъ платокъ къ глазамъ, я побѣжала, рыдая, въ свою комнату, какъ бы нечаянно уронивъ телеграмму. Но все же на одинъ моментъ я посмотрѣла краешкомъ глаза на подругъ, и этого было мнѣ достаточно, чтобы увидать, какъ онѣ вырываютъ одна у другой поднятый листокъ. Потомъ я полетѣла дальше, въ мнимомъ припадкѣ отчаянія, веселая въ душѣ, какъ птичка.
«Тутъ меня осадили изъявленіями участія. Визиты были до того многочисленны, что мнѣ пришлось принимать посѣтительницъ въ гостиной миссъ Августы-Темпльтонъ-Ашморъ-Гамильтонъ. Моя же собственная комната, гдѣ могутъ помѣститься всего три человѣка съ кошкой въ придачу, оказалась слишкомъ тѣсна для нахлынувшей публики. Еще до сихъ поръ я продолжаю быть предметомъ общаго вниманія по случаю траура и защищаюсь отъ попытокъ навязаться на родство со мною. И представьте себѣ, что первой явилась ко мнѣ съ соболѣзнованіями эта сумасбродная дѣвчонка Скимпертонъ, которая постоянно поддразнивала меня, играя роль самой важной особы въ колледжѣ на томъ основаніи, что кто-то изъ ея предковъ когда-то былъ Макъ-Аллистеромъ. Право, это одно и то же, какъ если бы самая ничтожная птица въ звѣринцѣ вздумала чваниться своимъ происхожденіемъ отъ допотопнаго птеродактиля.
«Но попробуйте угадать, въ чемъ состояло мое величайшее торжество. Ни за что не угадаете! Вотъ въ чемъ. Эта глупышка и двое другихъ постоянно оспаривали одна у другой первенство, по званію, конечно. Изъ-за этого онѣ чуть не уморили себя голодомъ, потому что каждая старалась встать первой изъ-за стола, причемъ ни одна изъ нихъ не доѣдала своего обѣда, а норовила вскочить посрединѣ, чтобы оказаться во главѣ остальныхъ. Хорошо. Цѣлый день я провела въ уединеніи, — какъ будто предаваясь печали, — а на самомъ дѣлѣ мастерила себѣ траурное платье — но на слѣдующій вышла въ общему столу, и что же, какъ бы вы думали? Эти три надутыхъ гусыни сидѣли себѣ преспокойно цѣлый обѣдъ. Ужъ онѣ чавкали-чавкали, лакали-лакали, ѣли-ѣли, вознаграждая себя за долгій постъ, такъ что глаза у нихъ замаслились, и все время смиренно ожидали, когда лэди Гвендоленъ соблаговолитъ первая подняться изъ-за стола.
«Да, ужь могу сказать: теперь на моей улицѣ праздникъ. И представьте, ни одна изъ нашихъ пансіонерокъ не имѣла жестокости спросить, какимъ образомъ у меня оказалось новое имя. Однѣ воздержались отъ этого изъ человѣколюбія, а другія по инымъ соображеніямъ. Въ настоящемъ случаѣ въ нихъ сказалась не природная доброта, а строгая выдержка. Это я ихъ вышколила такъ отлично.
«Когда я покончу здѣсь всѣ старые счеты и въ достаточной степени упьюсь воскуряемымъ мнѣ ѳиміамомъ, то соберу свои пожитки и пріѣду къ вамъ. Передайте папа, что я также люблю его, какъ и мое новое имя. Кавая счастливая идея пришла ему! Впрочемъ, у него никогда не было недостатка въ счастливыхъ идеяхъ.
Гаукинсъ потянулся за письмомъ и бросилъ на него взглядъ.
— Хорошая рука. — замѣтилъ онъ. — Увѣренный, твердый и смѣлый почеркъ. Видно, что ваша дочь бойкаго характера.
— О, всѣ они бойкіе, Селлерсы. Т. е. я хочу сказать: были бы такими, если бы ихъ было много. Даже и бѣдные Латерсы не повѣсили бы носовъ, будь они Селлерсами; я подразумѣваю: чистокровными. Конечно, и въ нихъ билась та же самая жилка и даже очень сильно, но между фальшивымъ долларомъ и настоящими все-таки большая разница.
На седьмой день послѣ отправки телеграммы, Вашингтонъ въ задумчивости вышелъ къ утреннему завтраку, но тутъ же очнулся, охваченный внезапнымъ спазматическимъ восторгомъ. Передъ нимъ появилось самое восхитительное юное созданіе, какое онъ когда-либо встрѣчалъ въ своей жизни. То была Салли Селлерсъ, леди Гвендоленъ, пріѣхавшая ночью. И ему показалось, что на ней самое хорошенькое, самое изящное платье, какое только можно себѣ вообразить: что оно превосходно сидитъ на молодой дѣвушкѣ и представляетъ чудо изысканнаго вкуса по своему фасону, отдѣлкѣ, мастерскому исполненію и ласкающей гармоніи цвѣтовъ. А, между тѣмъ, это былъ простенькій и недорогой утренній туалетъ. Теперь Гаукинсу стало понятно, почему, не смотря на вопіющую бѣдность, обстановка въ домѣ Селлерсовъ отличалась такой привлекательностью, такъ ласкала глазъ и производила такое умиротворяющее впечатлѣніе своей гармоніей. Передъ нимъ была на лицо сама волшебница, посреди чудесъ, созданныхъ ея руками, и придавала своей собственной персоной настоящій колоритъ и законченность общей картинѣ.
— Дочь моя, майоръ Гаукинсъ, пріѣхала домой раздѣлить печаль родителей, прилетѣла на скорбный призывъ помочь виновникамъ своихъ дней перенести тяжкую утрату. Она ужасно любила покойнаго графа, обожала его, сэръ, обожала…
— Что вы, папа, да я его никогда не видѣла.
— Правда, — правда, я хотѣлъ сказать это о… кхэ!.. о ея матери.
— Я обожала эту прокопченную треску? этого безпутнаго мямлю, этого…
— Ну, да, не ты, а я боготворилъ его. Несчастный, благородный малый! Мы были неразлучными това…
— Послушайте, что онъ мелетъ! Мельберри Сель… Мель… Росморъ! — никогда мнѣ не привыкнуть къ этому мудреному имени. Не одинъ, а тысячу разъ ты говорилъ мнѣ, что этотъ злополучный баранъ…
— Ну, хорошо, хорошо, я перепуталъ; я хотѣлъ сказать это про кого-то другого; теперь и самъ не знаю, про кого. Но не въ этомъ дѣло; кто-то дѣйствительно боготворилъ покойника, я это отлично помню, и еще…
— Папа, я хотѣла бы пожать руку майору Гаукинсу и познакомиться съ нимъ поближе. Я васъ отлично помню, майоръ, хотя была еще ребенкомъ, когда мы видѣлись съ вами въ послѣдній разъ. Мнѣ очень, очень пріятно возобновить наше знакомство; вѣдь вы для насъ все равно, что родной.
И сіяя привѣтливой улыбкой, она пожала ему руку, выразивъ надежду, что и онъ не забылъ ея.
Такой задушевный привѣтъ растрогалъ Вашингтона, который въ благодарность за него готовъ былъ увѣрить дѣвушку, что онъ отлично помнитъ ее, даже лучше собственныхъ дѣтей, но факты, очевидно, говорили противное, а потому у него въ довольно несвязной рѣчи какъ-то само собою вырвалось откровенное признаніе, что ея необычайная красота поразила его, что онъ до сихъ поръ не можетъ придти въ себя, а потому невполнѣ увѣренъ, помнитъ-ли ее, или нѣтъ. Этотъ отвѣтъ заслужилъ Вашингтону расположеніе красавицы, и они стали друзьями.
Въ самомъ дѣлѣ, красота этого прелестнаго созданія была рѣдкаго типа. Она заключалась главнымъ образомъ не въ глазахъ, не въ формѣ носа, рта, подбородка, а въ гармоническомъ сочетаніи всѣхъ отдѣльныхъ частей. Настоящая красота зависитъ болѣе отъ правильнаго размѣщенія и точнаго распредѣленія линій, чѣмъ отъ ихъ множества. То же относится и къ цвѣту лица. Комбинація красокъ, которая при вулканическомъ изверженіи придаетъ больше прелести ландшафту, можетъ обезобразить женское лицо. Такова была Гвендоленъ Селлерсъ.
Съ ея пріѣздомъ, семейный кружокъ оказался въ полномъ составѣ и было рѣшено приступить къ оффиціальнымъ поминкамъ. Они должны были начинаться ежедневно въ шесть часовъ вечера (время обѣда) и кончаться вмѣстѣ съ обѣдомъ.
— О, нашъ родъ, майоръ, такой важный и знаменитый, такой славный, что непремѣнно требуетъ королевскихъ, скажу: даже императорскихъ поминокъ. Э… леди Гвендоленъ! Ушла? Ну, все равно. Мнѣ нужна моя книга пэровъ. Я сейчасъ принесу ее самъ и поважу вамъ кое-какія подробности, которыя дадутъ вамъ яркое понятіе о томъ, что такое наша фамилія. Я просматривалъ Бюрка и нашелъ, что изъ шестидесяти четырехъ незаконныхъ дѣтей Вильгельма-Завоевателя… Милая моя, не цринесешь-ли ты мнѣ этой книги? Она на письменномъ столѣ въ твоемъ будуарѣ. — Такъ вотъ я говорилъ, что только дома: Сентъ-Альбановъ, Бекле и Графтоновъ стоятъ выше нашего въ общемъ спискѣ; вся же остальная британская знать тянется длинной вереницей за нами. Ахъ, благодарю васъ, миледи. Теперь мы возвращаемся къ Вильгельму и находимъ… Письмо на имя X. Y. Z. Превосходно! Когда ты получилъ его?
— Вчера вечеромъ; но я заснулъ, не дождавшись васъ; вы вернулись такъ поздно, а когда я пришелъ сегодня къ завтраку, миссъ Гвендоленъ… она, право, отшибла у меня всякую память.
— Чудная дѣвушка, чудная. Знатное происхожденіе сказывается и въ ея поступи, и въ чертахъ, и въ манерѣ, но посмотримъ, однако, что пишетъ тотъ. Это ужасно интересно.
— Я не читалъ письма, э… Росм… мистеръ Росм… э…
— М’лордъ! Произноси какъ можно отрывистѣй. Такъ принято въ Англіи. Я сейчасъ распечатаю. Ну, теперь давайте посмотримъ:
«А. Вы знаете, кому. Думаю, что я знаю васъ. Подождите десять дней. Пріѣду въ Вашингтонъ».
На лицахъ обоихъ пріятелей выразилось разочарованіе. Наступила пауза. Потомъ майоръ произнесъ со вздохомъ:
— Но вѣдь мы не можемъ дожидаться денегъ десять дней.
— Нѣтъ. Малый ужасно безразсуденъ. Вѣдь съ точки зрѣнія финансовъ мы совсѣмъ сидимъ на мели.
— Еслибъ можно было дать ему понять тѣмъ или другимъ манеромъ, что намъ приходится невтерпежъ!
— Да, да, вотъ именно — и что еслибъ онъ соблаговолилъ пожаловать поскорѣе; это было бы съ его стороны большимъ одолженіемъ, которое мы…
— Которое мы…
— Съумѣемъ оцѣнить…
— Именно… и какъ нельзя лучше вознаградить…
— Разумѣется. Это сейчасъ поддѣнетъ его. Говоря по правдѣ, если въ немъ бьетея человѣческое сердце, если ему не чужды гуманныя чувства къ ближнему, онъ явится сюда въ двадцать четыре часа. Перо и бумагу. Сейчасъ за дѣло.
Друзья набросали двадцать два различныхъ объявленія, но ни одно изъ нихъ не годилось. Всѣ они имѣли одну слабую сторону. Если прибѣгнуть къ сильнымъ выраженіямъ, Питъ сейчасъ раскуситъ, чѣмъ это пахнетъ, у него явится подозрѣніе, а въ болѣе мягкой формѣ выходить сухо и не произведетъ надлежащаго дѣйствія. Наконецъ, полковникъ бросилъ все дѣло и сказалъ:
— Я замѣтилъ, что, въ подобныхъ литературныхъ упражненіяхъ, чѣмъ больше стараешься замаскировать свое настоящее намѣреніе, тѣмъ менѣе это удается. Когда же вы беретесь за писанье съ чистой совѣстью, не имѣя надобности что-либо скрывать, вы можете настрочить цѣлую книгу, въ которой самъ чортъ ничего не разберетъ. Такъ сочинители и дѣлаютъ.
Гаукинсъ также отложилъ въ сторону перо и оба рѣшили какъ-нибудь извернуться, чтобы можно было подождать десять дней. Они даже развеселились потомъ немного: имѣя впереди кое-что опредѣленное, развѣ нельзя призанять денегъ подъ предстоящую награду или какъ-нибудь дотянуть до получки? А тѣмъ временемъ будетъ усовершенствованъ способъ матеріализаціи — и тогда конецъ всѣмъ печалямъ.
На другой день, десятаго мая, случилось, между прочимъ, два знаменательныхъ событій. Останки благородныхъ арканзасскихъ близнецовъ отплыли изъ Америки въ Англію по адресу лорда Росмора, тогда какъ лордъ Росморъ — сынъ Киркудбрайтъ-Ллановеръ-Мерджорибэнксъ-Селлерсъ, виконтъ Берклей, отплылъ изъ Ливерпуля въ Америку, съ тѣмъ, чтобы передать свои права на графскую корону настоящему пэру Мельберри Селлерсу изъ Росморъ-Тоуэрса, въ округѣ Колумбія, въ Соединенныхъ Американскихъ Штатахъ.
Этимъ двумъ кораблямъ, имѣвшимъ такое близкое соотношеніе, предстояло встрѣтиться, пять дней спустя посреди Атлантическаго океана и разойтись, не обмѣнявшись привѣтственными сигналами.