Былъ холодный ноябрскій вечеръ. Я только что уписалъ весьма плотный обѣдъ, въ которомъ не послѣднюю роль играли неудобоваримые трюфели, и сидѣлъ одинъ въ столовой, упираясь ногами въ каминную рѣшетку, а локтями въ небольшой столикъ, на которомъ помѣщались разныя разности по части дессерта и довольно пестрая батарея винъ и ликёровъ. Передъ обѣдомъ я читалъ «Леонида» Гловера, «Эпигоніаду» Вильки, «Паломничество» Ламартина, «Колумбіаду» Барлоу, «Сицилію» Тукермана и «Достопримѣчательности» Гризвольда. Немудрено, что я чувствовалъ теперь нѣкоторое отупѣніе. Я пытатся прояснить свои мысли съ помощью лафита, когда же это не удалось, взялся за газету. Внимательно пробѣжавъ столбецъ «о квартирахъ, сдающихся въ наймы», столбецъ «о пропавшихъ собакахъ» и два столбца «о сбѣжавшихъ женахъ и ученикахъ», я храбро принялся за передовую статью и прочелъ ее съ начала до конца, не понимая ни слова. Вообразивъ, что она написана на китайскомъ языкѣ, я снова прочелъ ее съ конца до начала съ такимъ же результатомъ. Я уже хотѣлъ бросить съ отвращеніемъ
|
Этотъ томъ изъ четырехъ страницъ, счастливую книгу, |
когда вниманіе мое было привлечено слѣдующей замѣткой:
«Пути къ смерти многочисленны и странны. Одна Лондонская газета сообщаетъ о господинѣ, который скончался вслѣдствіе необыкновенной причины. Онъ забавлялся игрой «Метать дротикъ», которая заключается въ томъ, что играющій выдуваетъ иглу изъ тонкой трубочки. Онъ вложилъ иглу въ трубочку не тѣмъ концомъ и набирая воздуху, чтобъ дунуть посильнѣе, втянулъ ее себѣ въ ротъ. Игла проникла въ легкія и черезъ нѣсколько дней онъ умеръ».
Прочитавъ эту замѣтку, я пришелъ въ страшное бѣшенство, самъ не знаю почему. — Это пошлая выдумка, — воскликнулъ я, — жалкое вранье, нелѣпое измышленіе какого-нибудь несчастнаго писаки, какого-нибудь поганаго изобрѣтателя сенсаціонныхъ происшествій. Эти молодцы разсчитываютъ на поразительное легковѣріе нашего вѣка и затрачиваютъ все свое остроуміе на измышленіе возможныхъ, но невѣроятныхъ происшествій, необычайныхъ случаевъ, какъ они выражаются. Но для мыслящаго ума (подобнаго моему, — прибавилъ я въ скобкахъ, безсознательно приставивъ палецъ къ носу), для спокойнаго созерцательнаго пониманія, какимъ обладаю я, ясно съ перваго взгляда, что крайнее умноженіе необычайныхъ случаевъ въ послѣднее время, — что оно-то и есть самый необычайный случай. Я съ своей стороны намѣренъ отнынѣ не вѣрить ничему «необычайному».
— Mein Gott, какой ше ви глюпый! — отвѣчалъ чей-то голосъ,— самый замѣчательный голосъ, какой только приходилось мнѣ когда-нибудь слышать. Я подумалъ было, что у меня просто звенитъ въ ушахъ — какъ бываетъ иногда у людей изрядно нагрузившихся — но звукъ напоминалъ скорѣе гудѣнье пустой бочки, когда по ней колотятъ палкой. Я бы и приписалъ его этой причинѣ, если бъ не слышалъ членораздѣльныхъ словъ. Я отнюдь не отличаюсь нервностью, а нѣсколько стаканчиковъ Лафита, которые я пропустилъ, еще придали мнѣ храбрости, такъ что я ничуть пе испугался, а спокойно поднялъ глаза и внимательно осмотрѣлъ комнату.
— Хм! — продолжалъ тотъ же голосъ, — ви налисался, какъ свинья, если не видите, что я сишу противъ васъ.
Тутъ я догадался взглянуть прямо по направленію моего носа, точно — увидѣлъ передъ собою, за столомъ, существо неописуемое. Туловище его состояло изъ винной бочки или чего-то въ этомъ родѣ, совершенно фальстафовскаго вида. Къ нижнему концу его были прикрѣплены два боченка, повидимому, служившіе вмѣсто ногъ. Вмѣсто рукъ болтались двѣ довольно длинныя бутылки, горлышками впередъ. Голова чудовища имѣла видъ Гессенской кружки, напоминающей огромную табакерку, съ дырой посреди крышки. Табакерка (увѣнчанная воронкой, напоминавшей каску, надвинутую на глаза) помѣщалась на бочкѣ, такъ что дыра приходилась прямо противъ меня; и изъ этой дыры, напоминавшей съёженный ротикъ сердитой старой дѣвы, странное существо выпускало какіе-то шипящіе и свистящіе звуки, очевидно считая ихъ за осмысленную рѣчь.
— Я вишу, — сказало оно, — что ви налисался, какъ свинья, потому что сидите тамъ и не видите, что я сишу сдѣсь, и я вишу, что ви глюпъ, какъ гусь, потому что не вѣрите касетѣ. Это истинная прафта — каштое слофо прафта.
— Кто вы такой, скажите пожалуйста? — спросилъ я съ достоинствомъ, хотя чувствовалъ нѣкоторое смущеніе, — какъ вы сюда попали? и о чемъ вы толкуете?
— Какъ я попалъ сюта, — отвѣчала фигура, — это не ваше тѣло; а гофорю я, что мнѣ шелательно гофорить, а кто я такой ви долшенъ самъ уфитѣть.
— Вы пьяный бродяга, — отвѣчалъ я, — я вотъ сейчасъ позвоню и велю васъ вытолкать въ шею!
— Хе! хе! хе! — засмѣялся гость, — хо! хо! хо! ви не мошете это стѣлать.
— Не могу сдѣлать? — возразилъ я, — что вы хотите сказать? Чего я не могу сдѣлать?
— Посфонить колокольшикъ, — отвѣчалъ онъ, пытаясь усмѣхнуться своимъ отвратительнымъ ртомъ.
Я хотѣлъ было исполнить свою угрозу, но бездѣльникъ стукнулъ меня по лбу горлышкомъ одной изъ своихъ бутылокъ, и я снова повалился въ кресло. Я былъ совершенно ошеломленъ и въ первую минуту не зналъ, что дѣлать. Между тѣмъ онъ продолжалъ:
— Видите, лючше вамъ ситѣть спокойно; и теперь ви уснаете, кто я такой. Я Ангелъ Необычайнаго.
— Довольно необычайный ангелъ, — рѣшился я замѣтитъ, — однако, я всегда думалъ, что ангелы бываютъ съ крыльями.
— Крылья! — воскликнулъ онъ съ негодованіемъ, — что мнѣ тѣлать съ крыльями. Mein Gott! ви, кашется, думаете, что я цицленокъ.
— Нѣтъ, — о, нѣтъ, — возразилъ я, испугавшись, — вы не ципленокъ, вовсе нѣтъ.
— Карошо, сидите ше смирно, или я опять утарю васъ кулакомъ. У ципленокъ есть крылья, и у сова есть крылья, и у шертенокъ есть крылья, и у глафный Teufel есть крылья. У ангелъ не пыфаетъ крылья, а я ангелъ необычайнаго.
— Вы явились ко мнѣ по дѣлу?
— По тѣлу! — воскликнуло чудище, — какой ви невѣша, спрашиваетъ о тѣлѣ у тшентльмена и ангела!
Такихъ рѣчей я не могъ вынести даже отъ ангела. Собравшись съ мужествомъ, я схватилъ солонку и швырнулъ ее въ голову непрошенному гостю. Но или онъ уклонился, или я промахнулся, — только солонка пролетѣла мимо и разбила стеклянный колпакъ надъ часами, стоявшими на каминѣ. Что касается ангела, то въ отвѣтъ на мое нападеніе онъ нѣсколько разъ стукнулъ меня по лбу горлышкомъ бутылки, и я смирился. Стыжусь сознаться, но отъ боли или отъ волненія у меня даже выступили слезы на глазахъ.
— Mein Gott, — сказалъ ангелъ необычайнаго, видимо тронутый моимъ огорченіемъ, — Mein Gott, этотъ каспадинъ или отшень пьянъ, или отшень огоршенъ. Не слѣтуетъ пить такое крѣпкое вино, нушно потпафлять воты. Пейте вотъ это и не плашьте, не плашьте!
Съ этими словами онъ дополнилъ мой стаканъ (въ которомъ было на одну треть портвейна) какой-то безцвѣтной жидкостью изъ своей руки — бутылки. Я замѣтилъ, что на этихъ бутылкахъ были этикетки съ надписью «Kirschenwässer».
Любезность ангела значительно смягчила меня; и съ помощью воды, которую онъ усердно подливалъ въ мой портвейнъ, я, наконецъ, оправился настолько, что могъ слушать его странныя рѣчи. Я не возьмусь повторить все, что онъ мнѣ разсказывалъ, но изъ его словъ я заключилъ, что онъ геній, которому подвѣдомственны contretemps человѣчества, и на обязанности котораго лежитъ устройство необычайныхъ случаевъ, изумляющихъ скептика. Разъ или два я попытался выразить свое полнѣйшее недовѣріе къ его росказнямъ, но, замѣтивъ, что онъ сердится не на шутку, счелъ болѣе благоразумнымъ молчать и не мѣшать ему разглагольствовать. Онъ говорилъ очень долго, а я сидѣлъ, откинувшись на спинку кресла и закрывъ глаза, жевалъ виноградъ и разбрасывалъ вѣточки по комнатѣ. Вдругъ ангелъ почему-то возмутился моимъ поведеніемъ. Онъ всталъ въ страшномъ гнѣвѣ, нахлобучилъ воронку еще ниже на глаза, изрыгнулъ какое-то ругательство, пробормоталъ какую-то угрозу, которой я не понялъ, и въ заключеніе отвѣсилъ мнѣ низкій поклонъ и ушелъ, пожелавъ мнѣ, словами архіепископа въ Жиль Блазѣ, «beaucoup de bonheur et un peu plus de bon sens».
Его уходъ очень обрадовалъ меня. Нѣсколько — очень немного — стакановъ лафита, которые я пропустилъ, нагнали на меня сонливость и мнѣ хотѣлось вздремнуть четверть часика или минутъ двадцать. Въ шесть часовъ мнѣ нужно было во что бы то ни стало отправиться по важному дѣлу. Срокъ страховки моего дома кончился наканунѣ; возникли кое-какія недоразумѣнія, и рѣшено было, что я явлюсь къ шести часамъ въ контору общества для переговоровъ о возобновленіи страховки. Взглянувъ на часы, стоявшіе на каминѣ (я такъ отяжелѣлъ, что не въ силахъ былъ достать карманные часы), я съ удовольствіемъ убѣдился, что могу подремать еще двадцать пять минутъ. Часы показывали половину шестого, до страховой конторы было не болѣе пяти минутъ ходьбы; а больше двадцати пяти минутъ я никогда не спалъ послѣ обѣда. Итакъ, я совершенно спокойно расположился заснуть.
Всхрапнувъ въ свое полное удовольствіе, я снова взглянулъ на часы, и готовъ былъ повѣрить въ возможность необычайныхъ случаевъ, убѣдившись, что, вмѣсто моихъ положенныхъ пятнадцати или двадцати минутъ, проспалъ всего три, такъ какъ часы показывали безъ двадцати семи минутъ шесть. Я снова заснулъ и, проснувшись вторично, съ изумленіемъ увидѣлъ, что и теперь было безъ двадцати семи минутъ семь. Я вскочилъ, чтобы осмотрѣть часы, и убѣдился, что они остановились. Я досталъ карманные часы: оказалась половина восьмого. Я проспалъ два часа и, очевидно, опоздалъ. Ничего, — подумалъ я, — схожу завтра утромъ и объяснюсь, но что такое случилось съ часами? Осмотрѣвъ ихъ, я убѣдился, что одна изъ виноградныхъ вѣточекъ, которыя я разбрасывалъ по комнатѣ во время рѣчи ангела, попала въ часы и, по странной случайности, засѣла въ скважинѣ для ключа, остановивъ такимъ образомъ движеніе минутной стрѣлки.
— Ага! — сказалъ я, — вотъ оно что. Дѣло ясно. Самый обыкновенный случай, какіе бываютъ время отъ времени!
Я не думалъ больше объ этомъ происшествіи и въ свое время улегся въ постель. Поставивъ свѣчу на столикъ, подлѣ кровати, и попытавшись прочесть нѣсколько страницъ трактата «О Вездѣсущіи Божества», я, къ несчастью, заснулъ почти въ ту же минуту, забывъ погасить свѣчу.
Во снѣ меня преслѣдовалъ ангелъ необычайнаго. Мнѣ казалось, что онъ стоитъ передъ кроватью, раздвигаетъ занавѣски и страшнымъ, глухимъ голосомъ пустой бочки угрожаетъ мнѣ жестокой местью за презрительное отношеніе къ нему. Въ заключеніе своей длинной рѣчи онъ снялъ съ головы воронку, вставилъ ее мнѣ въ глотку и вылилъ въ меня цѣлый океанъ киршвассера изъ бутылки, замѣнявшей ему руку. Агонія сдѣлалась невыносимой и я проснулся какъ разъ во время, чтобы увидѣть крысу, которая, вытащивъ горѣвшую свѣчку изъ подсвѣчника, уносила ее въ зубахъ, — но слишкомъ поздно, чтобы помѣшать ей унести свѣчу въ свою норку. Вскорѣ послышался сильный удушливый запахъ — домъ загорѣлся. Пламя распространялось съ невѣроятной быстротой и черезъ нѣсколько минуть охватило всю постройку. Мнѣ невозможно было выбраться изъ комнаты иначе какъ въ окно. Впрочемъ, на улицѣ живо собралась толпа, принесли лѣстницу. Я сталъ быстро спускаться но ней, какъ вдругъ огромная свинья, жирное брюхо которой, да и вся вообще наружность, положительно напоминали моего посѣтителя, какъ вдругъ, говорю я, свинья, до тѣхъ поръ мирно дремавшая въ лужѣ, рѣшила, что ей необходимо почесать лѣвое плечо, и притомъ непремѣнно о лѣстницу. Въ ту же минуту я долетѣлъ внизъ и сломалъ себѣ руку.
Это несчастье, потеря страховой преміи и еще болѣе серьезная потеря волосъ, которые начисто сгорѣли во время пожара, настроили меня на серьезный ладъ, такъ что въ концѣ концовъ я рѣшилъ жениться. Была у меня на примѣтѣ богатая вдовушка, только что потерявшая седьмого мужа, и на ея-то сердечныя раны рѣшился я излить бальзамъ брачнаго обѣта. Она застѣнчиво пролепетала «да» въ отвѣтъ на мои мольбы. Я бросился къ ея ногамъ въ порывѣ благодарности и обожанія. Она наклонилась ко мнѣ и ея роскошныя кудри смѣшались съ моими, которыя я взялъ на прокатъ у Гранжана. Не понимаю, какъ перепутались наши волосы, но такъ случилось. Я всталъ съ сіяющей лысиной, безъ парика; она въ гнѣвѣ и негодованіи, опутанная чужими волосами. Такъ разбились мои надежды вслѣдствіе случайности, которую невозможно было предвидѣть, случайности, впрочемъ, весьма естественной.
Какъ бы то ни было, я, не падая духомъ, рѣшился атаковать менѣе жестокое сердце. Судьба благопріятствовала мнѣ въ теченіе нѣкотораго времени, но снова мои надежды лопнули по милости самаго обыкновеннаго случая. Встрѣтивъ мою возлюбленную на бульварѣ, среди городской élite, я хотѣлъ было привѣтствовать ее изящнѣйшимъ поклономъ, какъ вдругъ мнѣ запорошило глаза какой-то дрянью, такъ что на минуту я совсѣмъ ослѣпъ. Когда я протеръ глаза, владычица моего сердца уже исчезла, до глубины души оскорбленная моей, какъ она думала, умышленной небрежностью. Пока я стоялъ, ошеломленный внезапностью этого происшествія (которое, впрочемъ, могло бы случиться со всякимъ смертнымъ) и все еще протирая глаза, ко мнѣ подошелъ ангелъ необычайнаго и предложилъ свою помощь съ любезностью, какой я вовсе не ожидалъ отъ него. Онъ очень внимательно и ловко осмотрѣлъ мой глазъ. Объявивъ, что въ него попали чистые «пустяки», онъ вытащилъ эти «пустяки» (въ чемъ бы они ни состояли).
Теперь я разсудилъ, что мнѣ пора умереть (такъ какъ судьба очевидно рѣшилась преслѣдовать меня) и, остановившись на этомъ рѣшеніи, отправился къ ближайшей рѣкѣ. Тутъ я раздѣлся (находя вполнѣ основательнымъ умереть въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ родился) и съ разбѣга кинулся въ рѣку. Единственной свидѣтельницей моего поступка была одинокая ворона, которая, по всей вѣроятности, наѣлась вымоченныхъ въ водкѣ зеренъ, опьянѣла и отстала отъ своихъ товарищей. Какъ только я очутился въ водѣ, этой птицѣ пришла фантазія схватить самую необходимую часть моей одежды и улетѣть. Отложивъ въ виду этого самоубійство, я просунулъ свои нижнія конечности въ рукава сюртука и пустился въ погоню за воровкой со всей быстротой, какой требовалъ случай и позволяли обстоятельства. Но злая судьба по прежнему преслѣдовала меия. Я бѣжалъ во всю прыть, задравъ голову къ верху и не спуская глазъ съ похитителя моей собственности, какъ вдругъ почувствовалъ, что terra firma ускользнула изъ подъ моихъ ногъ.
Дѣло въ томъ, что я свалился въ пропасть и, безъ сомнѣнія, разбился бы въ дребезги, если бы не успѣлъ схватиться за конецъ длинной веревки, висѣвшей изъ пролетавшаго мимо воздушнаго шара.
Опомнившись и сообразивъ, въ какомъ ужасномъ положеніи я нахожусь, я принялся кричать изо всѣхъ силъ, чтобы увѣдомить объ этомъ аэронавта. Но долгое время я кричалъ напрасно. Дуракъ не могъ — или подлецъ не хотѣлъ замѣтить меня. Между тѣмъ шаръ быстро поднимался, а мои силы еще быстрѣе падали. Я уже хотѣлъ покориться моей судьбѣ и спокойно шлепнуться въ море, какъ вдругъ услыхалъ вверху глухой голосъ, напѣвавшій арію изъ какой-то оперы. Взглянувъ вверхъ, я увидѣлъ ангела необычайнаго. Онъ облокотился на бортъ лодочки, курилъ трубку и, повидимому, благодушествовалъ, вполнѣ довольный собою и вселенной. Я не могъ говорить отъ истощенія и только жалобно смотрѣлъ на него.
Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ онъ смотрѣлъ, не говоря ни слова. Наконецъ, заботливо передвинувъ трубку изъ праваго угла въ лѣвый, удостоилъ заговорить.
— Кто ви такой, — спросилъ онъ, — какого шорта ви тамъ тѣлаете?
Въ отвѣтъ на эту жестокую и лицемѣрную выходку, я могъ только сказать: помогите!
— Помогите! — отозвался негодяй, — не хочу. Вотъ путилка, — помогите самъ сепѣ, — и шортъ васъ потери!
Съ этими словами онъ бросилъ тяжелую бутылку съ киршвассеромъ, которая попала мнѣ на голову и, какъ мнѣ показалось, вышибла изъ нея весь мозгъ. Подъ вліяніемъ этой идеи, я хотѣлъ бросить веревку и испустить духъ, но остановился, услышавъ крикъ ангела:
— Тершитесь, — кричалъ онъ, — зашѣмъ спѣшить? Хотите еще путилка или ви уше тресвый и пришли въ шуства?
Я поспѣшилъ дважды кивнуть головой. Первый разъ отрицательно, въ знакъ того, что не хочу второй бутылки, а второй — утвердительно, въ знакъ того, что я дѣйствительно трезвъ и положительно пришелъ въ чувство. Такимъ путемъ мнѣ удалось нѣсколько смягчить ангела.
— Знашитъ, ви наконецъ пофѣрили? — спросилъ онъ. — Ви, наконецъ, пофѣрили въ необычайное?
Я снова кивнулъ головой въ знакъ согласія.
— И ви пофѣрили въ меня, ангела необычайнаго?
Я снова кивнулъ.
— И ви согласенъ, что ви пьяница и дуракъ?
Я еще разъ кивнулъ.
— Полошите-ше вашу лѣфую руку въ правый карманъ прюкъ, въ знакъ подношенія ангелу необычайнаго.
Этого требованія я, очевидно, не могъ исполнить: во-первыхъ, моя лѣвая рука была сломана при паденіи съ лѣстницы, слѣдовательно, если бы я выпустилъ веревку изъ руки, то выпустилъ бы ее совсѣмъ. Во-вторыхъ, мои брюки унесла ворона. Итакъ, я, къ крайнему своему сожалѣнію, принужденъ былъ покачать головой въ знакъ того, что не могу въ настоящую минуту исполнить весьма справедливое требованіе ангела. Но какъ только я это сдѣлалъ…
— Упирайся же «sum teuffeel», — заревѣлъ ангелъ. Съ этими словами онъ вытащилъ острый ножикъ и перерѣзалъ веревку, на которой я висѣлъ. Мы пролетали въ эту минуту надъ моимъ домомъ (который во время моихъ странствованій былъ очень красиво отстроенъ за ново) такъ что, полетѣвъ внизъ, я попалъ какъ разъ въ трубу и очутился въ каминѣ столовой.
Когда я пришелъ въ себя (такъ какъ паденіе совершенно оглушило меня) было четыре часа утра. Моя голова покоилась въ золѣ камина, а ноги на обломкахъ опрокинутаго столика, среди остатковъ дессерта, разбитыхъ стакановъ, опрокинутыхъ бутылокъ и пустого кувшина изъ подъ киршвассера. Такъ отомстилъ за себя ангелъ необычайнаго.
