АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧЪ КАРАМЗИНЪ[править]
Въ 1854 году я служилъ поручикомъ въ 4-мъ эскадронѣ Александрійскаго гусарскаго полка. Послѣ Четатскаго боя, 24-го декабря 1853 года, нашъ полкъ не имѣлъ болѣе горячихъ дѣлъ; затѣмъ, въ первыхъ числахъ апрѣля, окончилась, наконецъ, дорого стоившая государству, трехмѣсячная, неопредѣленная осада крѣпости Кала фата (въ Малой Валахіи); всѣ приготовленія для штурма этой, сильно укрѣпленной турками, крѣпости были сожжены и уничтожены. Тридцати-тысячный отрядъ, подъ командою генералъ-лейтенанта Липранди, 13-го апрѣля отступилъ къ г. Краіову (главный городъ Малой Валахіи).
Нѣсколько дней цередъ тѣмъ въ высочайшихъ приказахъ отдано было, что состоявшій въ отставкѣ лейбъ-гвардіи конной артиллеріи подполковникъ Карамзинъ опредѣляется на службу въ Александрійскій гусарскій полкъ подполковникомъ, а три дня спустя послѣдовало производство его въ полковники.
Большинство этого полка состояло въ то время изъ офицеровъ польскаго происхожденія; быстрое производство Карамзина въ полковники возбудило много толковъ между ними; люди мелочные, съ узкими понятіями, всѣ они, не зная его лично, отзывались уже объ немъ враждебно, выражаясь, по тогдашнему обычаю, что «пришлецъ всѣмъ сѣлъ на шею»; особенно недовольны этимъ были старые офицеры полка. Карамзинъ не заставилъ себя долго ждать и вскорѣ прибылъ въ полкъ, расположенный лагеремъ подъ г. Краіовымъ. Командиръ 2-го дивизіона (3-й и 4-й эскадроны), 13 подполковникъ Сухотинъ, подавшій рапортъ о болѣзни и прошеніе объ увольненіи въ отставку, сдалъ свой дивизіонъ Карамзину; въ составъ этого дивизіона, какъ-то случайно, входили одни только русскіе офицеры. Предмѣстникъ Карамзина, Александръ Николаевичъ Сухотинъ, вполнѣ русскій человѣкъ, былѣдобрый и справедливый начальникъ и въ тоже время отличный товарищъ. Они вскорѣ сошлись. Карамзину стало ясно, что въ полку преобладаетъ польскій элементъ, что полковой командиръ этому потворствуетъ, и зло пустило уже слишкомъ глубокіе корни, такъ что помочь горю трудно. Въ полку Карамзина приняли сухо; даже самъ полковой командиръ, флигель-адъютантъ полковникъ графъ Алопеусъ, встрѣтилъ его не особенно привѣтливо и, не сближаясь съ нимъ, все время держалъ себя по отношенію его какъ-то скрытно и поодаль. Карамзинъ полюбилъ свой дивизіонъ; солдаты любили и уважали Сухотина безпредѣльно, но, сожалѣя, что онъ ихъ оставляетъ, они покорились необходимости и, видя, что Карамзинъ также добрый и обходительный начальникъ, были вполнѣ преданы ему. Сухотинъ представилъ меня Карамзину отдѣльно отъ другихъ офицеровъ, какъ своего друга; поэтому я пользовался особеннымъ съ его стороны вниманіемъ и расположеніемъ до послѣднихъ дней его жизни.
Въ концѣ апрѣля 1854 г., отрядъ нашъ получилъ приказаніе отступить къ г. Слатину, за рѣчку Ольту; по всему было видно, что намъ вскорѣ придется совсѣмъ покинуть Дунайскія княжества. Иностранныя газеты немилосердно ругали насъ, предсказывая нашу погибель.
Отступленіе это не могло нравиться Карамзину, какъ человѣку, пріѣхавшему съ единственною цѣлью испытать военное счастье; бездѣйствіе отряда, однообразная аванпостная служба, видимо тяготили его. Вся служебная дѣятельность наша состояла въ томъ, что, по заведенной очереди, одинъ изъ дивизіоновъ Александрійскаго или Ахтырскаго полковъ, съ казаками, отправлялся на полсутки версты за три отъ г. Слатина по направленію къ городамъ Краіову и Каракалу, и отъ извѣстнаго пункта, образуя такимъ образомъ наблюдательный постъ, разставлялъ свои ведеты и посылалъ разъѣзды для наблюденія за движеніями турокъ, которые слѣдомъ за нами заняли вышеупомянутые оставленные нами города. Къ ночи, дивизіонъ передвигался ближе къ г. Слатину, чтобы въ темное ночное время нечаяннымъ нападеніемъ не быть отрѣзаннымъ отъ главныхъ своихъ силъ.
День ото дня я все болѣе и болѣе сближался съ Карамзинымъ; видя, что многіе изъ офицеровъ, и въ особенности поляки, какъ будто отдаляются отъ него, и не считая нужнымъ заискивать въ нихъ и навязываться своимъ товариществомъ, онъ проводилъ время въ обществѣ офицеровъ своего дивизіона, а между тѣмъ на подобную замкнутость съ его стороны въ полку смотрѣли не совсѣмъ дружелюбно. Случалось мнѣ по цѣлымъ ночамъ просиживать въ его палаткѣ, и я со вниманіемъ слушалъ интересные разсказы про заграничную жизнь и Кавказъ — гдѣ онъ прежде служилъ. Проницательный умъ его и свѣтлый взглядъ на вещи были мнѣ по душѣ. Мы вспоминали про нашу родину, матушку Россію: что-то будетъ съ нею, чѣмъ-то все это кончится? переносились мысленно и къ близкимъ нашему сердцу… Интересуясь подробностями женитьбы моей на прекрасной молодой дѣвушкѣ, которую я спустя четыре мѣсяца послѣ свадьбы долженъ былъ покинуть, отправляясь въ отдаленную страну съ полною неизвѣстностью о будущемъ, томясь болѣе года въ мучительной разлукѣ, Карамзинъ соболѣзновалъ мнѣ и глубоко сочувствовалъ моему тяжкому горю.
Бывало, въ прекрасную теплую ночь пойдемъ бродить по берегу Ольты, отдѣлявшей насъ отъ позицій, занятыхъ турками. Всюду тишина; лагерь уснулъ; огни въ палаткахъ погашены. Только мѣрные шаги часовыхъ, храпъ спящихъ въ коновязяхъ лошадей, да по временамъ отдаленный, глухой грохотъ орудій подъ Силистріею — нарушали безмолвное спокойствіе природы. Въ эти минуты Карамзинъ говорилъ иногда со вздохомъ: «почему меня тамъ нѣтъ, тамъ теперь болѣе опасности, но за то болѣе и жизни!»
Однажды, помнится мнѣ, въ одну изъ такихъ ночей, незадолго до его смерти, я пришелъ къ нему въ палатку. Поговоривъ немного, онъ сказалъ мнѣ, показывая на стоявшіе вокругъ экипажи съ его имуществомъ: — «Я могу много потерять, могу даже всего лишиться, такъ какъ случайностей войны предвидѣть невозможно, но вотъ эту завѣтную, драгоцѣнную для меня вещь у меня отнимутъ только съ жизнію».
Тутъ показалъ онъ мнѣ висѣвшій у него на груди, на золотой цѣпочкѣ, медаліонъ съ портретомъ жены его, Авроры Карловны, бывшей прежде замужемъ за богачомъ Демидовымъ, рожденной графини Шеривальдъ. Хотя слова эти запечатлѣлись у меня въ памяти, но въ то время я не придалъ имъ особеннаго значенія и никакъ не могъ предположить, что это было предчувствіе. такъ странно оправдавшееся въ послѣдствіи на дѣлѣ.
Между тѣмъ, турки все болѣе и болѣе начали тѣснить насъ ихъ отряды высылались на фуражировку почти въ виду нашемъ; поэтому, отъ начальника главнаго отряда, генерала Липранди, послѣдовало приказаніе, чтобы 9-го мая была произведена усиленная рекогносцировка къ городамъ Каракалу и Краіову, подъ командою командира Ахтырскаго гусарскаго полка, генералъ-маіора Салькова. Въ составъ этого отряда входили слѣдующія части войскъ: четыре конныхъ орудія легкой № 10-й батареи при штабсъ-капитанѣ Шемякинѣ, сотня донскихъ казаковъ № 38-й полка при капитанѣ генеральнаго штаба К и бека, два дивизіона (четыре эскадрона) Ахтырскаго гусарскаго полка — каждый съ своимъ дивизіонеромъ, и второй дивизіонъ (два эскадрона) Александрійскаго гусарскаго полка съ его дивизіонеромъ, полковникомъ Карамзинымъ.
Такимъ образомъ, 9-го мая, въ 5 часовъ утра, отрядъ этотъ двинулся по направленію къ г. Каракалу; отошедши верстъ двадцать, мы вошли въ небольшую валахскую деревню, въ которой происходила какая-то суматоха и крестьяне, казалось, были въ напряженномъ состояніи. Они бросились къ намъ съ непокрытыми головами и, низко кланяясь, горько жаловались, что не болѣе какъ съ часъ тому назадъ турки, шедшіе изъ г. Каракала въ числѣ около шестисотъ всадниковъ, забрали у нихъ силою фуражъ и провіантъ и, не заплатя денегъ, потянулись по дорогѣ къ г. Краіову; крестьяне присовокупили къ этому, что такъ какъ турки и лошади ихъ были чрезвычайно тощи и изнурены, то мы легко можемъ ихъ догнать, разбить, взять въ плѣнъ и возвратить ограбленный у нихъ фуражъ, въ которомъ они крайне нуждаются сами, какъ люди бѣдные. Дѣйствительно, на влажной землѣ ясно обозначались слѣды турецкихъ подковъ. Лицо Карамзина прояснилось; подскакавъ ко мнѣ, онъ сказалъ съ видимымъ удовольствіемъ:
— «Ну, Павелъ Ѳедоровичъ, вспомните какъ вы дѣйствовали въ бою подъ с. Четати; приготовьтесь-ка, у насъ будетъ дѣло».
Мы всѣ прибодрялись въ ожиданіи, что вотъ сейчасъ будетъ данъ сигналъ: «наступать! рысью!» Изъ деревни мы вышли шагомъ по слѣдамъ скрывшихся турокъ, какъ вдругъ трубачъ, ѣхавшій около генерала Салькова, въ головѣ колонны, громко протрубилъ сигналъ: «стой!» Отрядъ остановился какъ вкопанный; мы молча переглянулись. Прискакавшій отъ генерала Салькова ординарецъ отдалъ приказаніе одну половину лошадей немедленно размундштучить, ослабить подпруги и кормить, а за тѣмъ, по исполненіи этого, поступить такъ же и съ другою половиною. На извѣстныхъ разстояніяхъ для предосторожности были разставлены сторожевые посты. Карамзинъ измѣнился въ лицѣ; онъ не могъ скрыть своего явнаго неудовольствія; не владѣя собою, онъ громко ропталъ, порицая двусмысленныя дѣйствія генерала Салькова. Солдаты втораго дивизіона, вторя своему начальнику, ворчали и, по обыкновенію своему, называли распоряженія подобнаго рода — измѣной. На привалѣ, какъ всегда бываетъ, начали закусывать; фургонъ Карамзина былъ переполненъ всевозможными яствами; однако онъ не пригласилъ къ себѣ никого изъ постороннихъ офицеровъ, самъ ни къ кому не присоединялся и былъ окруженъ только офицерами своего дивизіона. Мы лежали на землѣ, нѣсколько поодаль отъ генерала Салькова, окруженнаго также офицерами Ахтырскаго полка; казаки и капитанъ Кибека примкнули къ нимъ; артиллеристы расположились нѣсколько въ сторонѣ, составляя отдѣльную группу.
— «Для чего же я сюда пріѣхалъ, — продолжалъ Карамзинъ, — неужели лишь для того, чтобы быть свидѣтелемъ подобныхъ возмутительныхъ распоряженій; по моему мнѣнію, это болѣе нежели благоразумная осторожность, это просто трусость со стороны Салькова. Если онъ не надѣется на своихъ ахтырцевъ, такъ пускай бы отрядилъ меня одного съ моимъ дивизіономъ; я вполнѣ убѣжденъ, что со своими молодцами я разбилъ бы на-голову эту черномазую дрянь».
Дивизіонъ, услыхавъ его слова, въ полголоса, но съ энергіей буркнулъ: «Рады стараться, ваше высокоблагородіе!»
Генералъ Сальковъ, находясь не вдалекѣ, не могъ не видѣть и не слышать происходившаго.
Послѣ двухчасоваго отдыха, отрядъ тронулся, измѣнивъ первоначальное направленіе, именно, вмѣсто города Каракала, мы пошли къ г. Краіову по слѣдамъ ушедшихъ туда турокъ, и къ вечеру были у деревни Покатиловой, расположенной на полпути отъ г. Слатина въ Краіовъ; по ту сторону, за рѣкою, виднѣлись турецкіе аванпосты. Ночь прошла спокойно; едва стала заниматься заря, какъ отдано было приказаніе: «мундштучить, садиться!» Все это дѣлалось безъ малѣйшаго шума, таинственно; даже говорили шопотомъ. Турки также не дремали; замѣтивъ волненіе въ нашемъ станѣ, они выстроились на возвышенности въ боевыя колонны и, какъ видно, ожидали нашего нападенія. Тутъ была ихъ регулярная кавалерія безъ артиллеріи, приблизительно до шестисотъ всадниковъ. На рысяхъ пошли мы въ деревню; дойдя до ея половины, переправились черезъ широкій мостъ; артиллерія снялась съ передковъ, два раза ударила въ непріятельскія колонны. Видя, что снаряды не долетаютъ до нихъ, турки стояли неподвижно; тотчасъ былъ данъ сигналъ: «прекратить огонь и отступать!» Отрядъ повернулъ налѣво кругомъ и своимъ путемъ обратно направился къ городу Слатину.
Карамзинъ былъ внѣ себя отъ-досады, почему мы не атаковали турокъ. Отойдя верстъ пять, мы наткнулись на обозъ, состоявшій изъ двадцати одной каруццы (телѣги), нагруженныхъ солью и конвоируемыхъ турками въ ихъ главный отрядъ къ г. Краіову. Завидѣвъ насъ, турки разбѣжались, оставивъ при подводахъ однихъ погонщиковъ — валаховъ. Нашъ дивизіонъ былъ въ аріергардѣ: генералъ Сальковъ прислалъ Карамзину своего ординарца съ приказаніемъ: «не допускать обозъ этотъ въ турецкій лагерь, а повернуть его непремѣнно, подъ надежнымъ прикрытіемъ, въ нашъ главный отрядъ, въ городъ Слатинъ, такъ какъ у насъ сталъ обнаруживаться крайній недостатокъ въ соли».
Карамзинъ замѣтилъ, что никому изъ офицеровъ его дивизіона не хотѣлось возиться съ этимъ обозомъ и покидать своихъ; по деликатности своей, онъ находился въ весьма затруднительномъ положеніи. Желая пособить ему, я подъѣхалъ и сказалъ:
— Полковникъ, поручите обозъ этотъ мнѣ; къ ночи онъ будетъ доставленъ въ нашъ отрядъ.
— «Хорошо, очень вамъ благодаренъ, Вистенгофъ», — весело отвѣтилъ мнѣ Андрей Николаевичъ.
Выбравъ изъ своего отряда четырехъ гусаръ понадежнѣе, я остался. Жаръ палилъ; грустно было оставаться почти одному среди безлюдной степи, въ сомнительной мѣстности. Рискуя ежеминутно быть атакованными турками, мы съ напряженнымъ вниманіемъ озирались вокругъ, что чрезвычайно утомляло насъ. Волы тянулись медленно; наконецъ, поздно вечеромъ, кое-какъ дотащились мы до своего лагеря. Войдя въ палатку Андрея Николаевича, я засталъ его въ постелѣ; Василій, камердинеръ его, подавалъ ему какое-то лекарство, такъ какъ по возвращеніи изъ рекогносцировки у него обнаружились признаки лихорадки.
— «Я подалъ Алопеусу рапортъ о болѣзни, — сказалъ онъ, — и намѣренъ нѣсколько дней никуда не выходить; вы, Павелъ Ѳедоровичъ, навѣщайте меня чаще и, по обыкновенію, обѣдайте, — не обращайте вниманія на то, что я буду ѣсть одинъ только супъ».
Потомъ онъ приказалъ мнѣ тотчасъ отправиться съ донесеніемъ къ князю Васильчикову (полковнику и флигель-адъютанту, состоявшему при генералѣ Липранди) о захватѣ обоза съ турецкою солью. При прощаньи, разсмѣявшись, онъ сказалъ мнѣ:
— «Вы одинъ сегодня съ побѣдою, у васъ и трофеи на лицо».
У князя Васильчикова я засталъ генерала Салькова, который, между прочимъ, поручилъ мнѣ передать Андрею Николаевичу, что сѣтованія его о томъ, что, какъ вчера передъ приваломъ, такъ и сегодня подъ деревней Покатиловой, онъ не вступилъ въ бой съ турками, были съ его стороны совершенно неосновательны. Онъ не имѣлъ положительныхъ свѣдѣній о численности непріятеля; полагаться же на донесенія коварныхъ валаховъ считалъ крайне опрометчивымъ. Легко могло случиться, что насъ заманивали въ западню и мы могли бы наткнуться на отрядъ, гораздо сильнѣйшій противъ того, какой былъ въ его распоряженіи, а, въ случаѣ неудачи, вся отвѣтственность пала бы на него одного, какъ старшаго, которому ввѣренъ былъ отрядъ съ предписаніемъ дѣйствовать по данной инструкціи. Я распрощался и отправился къ себѣ; захваченная соль была распредѣлена по полкамъ всего отряда. Это было въ ночь на 10-е мая.
До 16-го мая отрядъ нашъ былъ въ полномъ бездѣйствіи; жизнь шла своимъ чередомъ: музыка гремѣла; трубачи играли, лошади въ коновязяхъ фыркали, дневальные гусары по временамъ громко покрикивали на нихъ, кашевары то и дѣло суетились около котловъ, офицеры, въ странныхъ костюмахъ, шмыгали изъ палатки въ палатку, пѣли, играли въ карты и пили молдаванское вино изъ туземныхъ баклагъ Такая однообразная, не
сложная жизнь велась изо дня въ день.
Разговоръ генерала Салькова со мною о Карамзинѣ я, согласно порученію его, передалъ своевременно Андрею Николаевичу, который все это время былъ какъ-то не веселъ, иногда хандрилъ, чувствовалъ себя не совсѣмъ здоровымъ и изъ палатки своей не выходилъ.
Если-бы опытный наблюдатель попристальнѣе всмотрѣлся въ лицо командира перваго дивизіона нашего полка, подполковника Д….. то отъ его взоровъ не укрылось бы то неподдѣльное самодовольствіе, которое охватило его съ того дня, когда Карамзинъ подалъ рапортъ о своей болѣзни. Графъ Алопеусъ рапортовался больнымъ еще раньше; поэтому подполковникъ Дика, какъ старшій штабъ-офицеръ, приказомъ по полку былъ назначенъ командующимъ полкомъ.
Имѣя въ виду, что съ полуночи на 16-е мая дивизіону нашему, по заведенной очереди, слѣдуетъ отправиться на аванпосты, я заснулъ въ своей палаткѣ ранѣе обыкновеннаго, чтобы къ тому времени быть совершенно готовымъ и затѣмъ уже не спать цѣлую ночь. Около десяти часовъ вечера меня разбудилъ лошадиный топотъ проѣхавшихъ около самой моей палатки двухъ всадниковъ. Всадники эти остановились у палатки Карамзина.
— Карамзинъ спитъ? — крикнулъ одинъ изъ нихъ.
По голосу я сейчасъ узналъ князя Васильчикова.
— «Нѣтъ! — откликнулся Андрей Николаевичъ, — слѣзай съ лошади и войди».
Мнѣ слышно было какъ онъ шаркнулъ спичкой и палатка его мгновенно освѣтилась. Васильчиковъ слѣзъ съ лошади и отдалъ ее держать своему казаку.
— Здравствуй, Андрей Николаевичъ; что, ты все еще нездоровъ? — сказалъ Васильчиковъ, войдя въ палатку.
— «У меня лихорадка; и хотя говорятъ, что будто бы при этой болѣзни въ сумерки вредно спать, но я не вытерпѣлъ и заснулъ», — отвѣчалъ Карамзинъ.
— Вотъ въ чемъ дѣло, — продолжалъ Васильчиковъ, — якъ тебѣ пріѣхалъ отъ Липранди. Завтра назначается рекогносцировка въ томъ самомъ размѣрѣ, какая была 9-го мая. Сальковъ уже разъ ходилъ; Алопеусъ боленъ, ты — также; не знаемъ кому и поручить отрядъ. Между прочимъ Павелъ Петровичъ (Липранди) убѣдилъ меня ѣхать къ тебѣ и упросить тебя принять начальство надъ этимъ отрядомъ; ты не такъ боленъ, какъ тебѣ это представляется, ты просто-на-просто хандришь, капризничаешь; прогуляйся, можетъ быть, тебѣ и удастся что нибудь сдѣлать.
Карамзинъ нѣсколько минутъ молчалъ, видимо размышляя; потомъ онъ вдругъ отвѣтилъ рѣшительнымъ тономъ: «Да, пожалуй, о болѣзни моей выведутъ еще какія нибудь невыгодныя для меня заключенія! Хорошо, я согласенъ; съ удовольствіемъ принимаю начальство надъ отрядомъ. Василій! Василій! давай мнѣ одѣваться!» Василій вошелъ. «Прикажи писарю тотчасъ написать рапортъ о моемъ выздоровленіи; приготовься самъ и все необходимое въ дорогу дня на три; къ пяти часамъ утра, чтобы у тебя все было готово. Я отправляюсь сейчасъ къ Алопеусу для нѣкоторыхъ съ нимъ переговоровъ».
— Вотъ такъ отлично; узнаю тебя. До свиданья! прощай! Сейчасъ получишь предписаніе и инструкцію. Не мѣшаю тебѣ собираться и дѣлать свои распоряженія, — сказалъ Васильчиковъ, выходя изъ палатки, и, сѣвъ на коня, ускакалъ.
Палатка моя отстояла отъ Карамзинской шагахъ въ десяти, такъ что при ночной тишинѣ я не могъ не слышать этого разговора.
— «Павелъ Ѳедоровичъ! — крикнулъ онъ мнѣ, — если вы не спите, то приходите сейчасъ ко мнѣ».
Я наскоро одѣлся и вошелъ къ нему; мы сѣли.
— «Передъ этимъ я долго спалъ, — началъ онъ, — во снѣ видѣлъ своего отца. Скажите пожалуйста, — вдругъ торопливо спросилъ онъ, — читали-ли вы когда нибудь сочиненія моего батюшки?»
Я посмотрѣлъ выразительно на него и обидѣвшись сказалъ: «я не только читалъ ихъ, но училъ наизусть съ самаго моего дѣтства до зрѣлыхъ лѣтъ; кто же изъ русскихъ не былъ тронутъ въ то время, читая и перечитывая по нѣсколько разъ: „Бѣдную Лизу“, „Островъ Борнгольмъ“ и проч. Вашъ знаменитый батюшка, Николай Михайловичъ, какъ исторіографъ, остался безсмертнымъ въ русской литературѣ!»
Онъ крѣпко пожалъ мнѣ руку, задумался и молчалъ; потомъ, какъ будто вспомнивъ что-то, сказалъ:
— «Завтра непремѣнно будетъ дѣло; вы знаете, мнѣ поручаютъ отрядъ для производства рекогносцировки по направленію къ городу Каракалу. Сейчасъ иду къ Алопеусу, просить его о назначеніи на аванпосты, вмѣсто моего дивизіона, какой-нибудь другой, по его усмотрѣнію! Я хочу, чтобы мои молодцы были въ дѣлѣ со мной; васъ и корнета Булатова назначаю состоять при мнѣ въ качествѣ ординарцевъ; корнетъ Ознобишинъ будетъ за отряднаго адъютанта».
Явился писарь; Карамзинъ подписалъ рапортъ о своемъ выздоровленіи и отправилъ его сейчасъ въ канцелярію.
Между тѣмъ приближалась полночь: второй дивизіонъ, выстроившись, былъ совершенно готовъ къ выступленію на свой постъ. Я сѣлъ на коня и сталъ передъ своимъ взводомъ. Выйдя изъ своей палатки, Карамзинъ подошелъ къ дивизіону и сказалъ:
— «Погодите, господа, отправляться, я сейчасъ къ вамъ вернусь; вполнѣ увѣренъ, что графъ уважитъ мою просьбу и согласится вмѣсто васъ отправить на аванпосты какой-нибудь другой дивизіонъ; мнѣ бы очень хотѣлось, чтобы вы были со мною».
Мы всѣ съ восторгомъ изъявили свое согласіе; солдаты, услыхавъ его слова, на сколько позволяли ночное время и лагерныя правила, дружно въ полголоса пробормотали:
— «Желаемъ! Желаемъ идти съ вашимъ высокоблагородіемъ!»
Въ палаткахъ слышенъ былъ глухой ропотъ проснувшихся офицеровъ другихъ дивизіоновъ: они ворчали:
— «Развѣ мы обязаны за васъ томиться на аванпостахъ? Кому очередь — тотъ и долженъ идти, а не выбирать себѣ службу по произволу».
Мы сдѣлали видъ, что возраженія эти принимаемъ за шутку, и отвѣтили имъ:
— «Спите себѣ спокойно, не ваше дѣло; утро вечера мудренѣе; таскаться по такой жарѣ сутокъ трое — тоже не медъ! То ли дѣло на аванпостахъ! Вы съиграетесь, а мы вернемся да съ выигравшаго жжонку потребуемъ».
Вскорѣ послѣ того возвратился Карамзинъ; онъ объявилъ намъ, что графъ не согласился перемѣнить дивизіонъ, на томъ основаніи, что лошади наши будто бы тощѣе другихъ эскадроновъ; нашъ дивизіонъ ходилъ 9-го мая съ генераломъ Сальковымъ слишкомъ далеко, другіе же эскадроны отдыхали" Кромѣ того, Алопеусъ замѣтилъ, что второму дивизіону и прежде всегда какъ-то больше другихъ выпадало на долю нести тяжесть военнаго времени, и поэтому съ его стороны было бы даже недобросовѣстно и несправедливо особенно налегать на этотъ дивизіонъ, тогда какъ эскадроны всего полка должны быть для него одинаково дороги. Къ этому примѣшивалась и хозяйственная часть, лежащая на отвѣтственности полковаго штаба. Противъ такихъ доводовъ возражать было трудно.
Пожалѣвъ, что съ нимъ не будетъ его дивизіона, Карамзинъ простился съ нами — до свиданья на аванпостахъ, черезъ которые пролегалъ завтра путь его отряду. Какъ офицеры, такъ и нижніе чины нашего дивизіона были крайне недовольны отказомъ полковаго командира на просьбу ихъ начальника; затѣмъ, дивизіонъ отправился своимъ порядкомъ на свой постъ для смѣны Ахтырскаго.
Было три часа по полуночи; я полудремалъ, лежа на землѣ около своего коня; поводья были у меня въ рукахъ. Прислушиваюсь, всматриваюсь и вижу, что кто-то скачетъ изъ (Златина прямо на насъ; послѣ оклика и всѣхъ формальностей, человѣка этого допустили до меня. Оказывается Егоръ, мой слуга; въ рукѣ у него записка, подъ мышкой узелокъ.
— Отъ кого? — спрашиваю я.
— Отъ подполковника Сухотина, — отвѣчаетъ Егоръ. Сламываю печать и читаю слѣдующее:
«Павелъ! Два часа ночи, а мы съ Андрей Николаевичемъ еще не спимъ, да врядъ-ли и будемъ спать. Онъ поручилъ мнѣ написать и тотчасъ дать знать тебѣ, чтобы къ пяти часамъ утра ты былъ совершенно готовъ, то есть, чтобы твой Мальчикъ (моя верховая лошадь) былъ накормленъ, напоенъ и замундштученъ. Мы долго толковали и онъ порѣшилъ, что, при его отношеніяхъ къ полку, около него непремѣнно долженъ находиться благонадежный и близкій къ нему человѣкъ; поэтому-то онъ и назначаетъ тебя ординарцемъ при себѣ. Какъ только отрядъ будетъ приближаться къ вамъ, ты и подъѣзжай къ нему; такъ какъ вы отправляетесь, можетъ, быть дня на три, то посылаю тебѣ полотенце и мыло; этихъ необходимыхъ вещей, я знаю, ты не взялъ съ собою. Твой А. Сухотинъ».
Я былъ чрезвычайно доволенъ такимъ назначеніемъ; отправившись показать записку своему эскадронному командиру, маіору Торвиге, я засталъ его спящимъ крѣпкимъ сномъ, прислонясь спиною къ дереву. Разбудить его стоило большаго труда, а между тѣмъ я обязанъ былъ сообщить ему содержаніе этой записки. Наконецъ, онъ пробормоталъ сквозь сонъ: «съ Богомъ! хорошо!» и опять захрапѣлъ. Положа записку около него, я отошелъ къ своей лошади.
16-го мая, въ пять часовъ утра, Карамзинъ съ ввѣреннымъ ему войскомъ[1] подходилъ къ намъ. Нашъ дивизіонъ, за исключеніемъ разставленной впереди цѣпи ведетовъ, для встрѣчи начальника своего выстроился въ должномъ порядкѣ. Я поскакалъ къ нему; подъѣзжаю, осаживаю коня, берусь подъ козырекъ.
— «Можете себѣ представить, — обратился ко мнѣ Карамзинъ, — графъ Алопеусъ не согласился васъ отпустить со мною, на томъ основаніи, что во второмъ дивизіонѣ и безъ того мало офицеровъ, поэтому оставшимся будетъ тяжело нести аванпостную службу и другія обязанности, предоставляя мнѣ право изъ шести эскадроновъ, при мнѣ находящихся, выбрать любаго офицера себѣ въ ординарцы, по моему усмотрѣнію. Кого-же я выберу, когда я хорошо почти никого не знаю? Не судьба вамъ, Павелъ Ѳедоровичъ, быть вмѣстѣ со мною!» Онъ выразительно посмотрѣлъ на меня, смущеннаго его словами. Крѣпко пожавъ мнѣ руку: «До свиданья, прощайте!» сказалъ онъ. «Если возвращусь съ успѣхомъ, то будемъ праздновать какъ слѣдуетъ», — прибавилъ онъ. Подъѣхавъ къ своему дивизіону и поздоровавшись съ нимъ, Карамзинъ громко сказалъ:
— «Знаю, что вы искренно рвались идти со мною, но не сѣтуйте, ребята, и не ропщите, что это не исполнилось. Ваша священная обязанность безпрекословно повиноваться высшему начальству, надъ вами поставленному, и исполнять точно всѣ его приказанія; это есть главное основаніе воинской доблести. Благодарю васъ, братцы, отъ всей души за ваше усердіе ко-мнѣ; въ короткое время моего командованія, я искренно полюбилъ васъ, какъ честныхъ воиновъ, настоящихъ молодцовъ! Если Богъ поможетъ возвратиться съ побѣдою, то вы хотя и не были со мною, не участвовали въ бою, но, какъ близкіе мнѣ, не останетесь безъ вознагражденія! До свиданья, господа!» — обратился онъ ко всѣмъ намъ.
— «Прощайте, братцы!» — крикнулъ еще разъ гусарамъ, отскакивая отъ фронта. Солдаты громко, единодушно и задушевно напутствовали его.
Отрядъ тронулся безмолвно; все дальше и дальше уходилъ онъ, оставляя за собою цѣлый столбъ густой пыли, сквозь которую какъ огненныя искры блестѣло въ отдаленіи ярко вычищенное оружіе гусаръ.
Трудно не вѣрить въ предчувствіе! Помню я, что въ ту минуту, когда отрядъ совершенно скрылся изъ глазъ, точно свинцовая гиря начала давить мнѣ грудь, на меня напала тоска, уныніе, какая-то необъяснимая скорбь! Случалось и прежде разставаться со своими на короткое время, но ничего подобнаго я ни разу не испытывалъ. Въ полдень, по обыкновенію, насъ смѣнилъ Ахтырскій дивизіонъ.
Въ лагерѣ та же грусть: палатки пусты, коновязи безъ лошадей, праздные деньщики, развалившись на землѣ отъ нечего дѣлать, мурлычатъ себѣ подъ носъ непривлекательныя пѣсни; вокругъ все тихо, мертво. Я пошелъ къ Сухотину; онъ былъ не въ духѣ; поругавъ Алопеуса, онъ сказалъ:
— "Садись и слушай, что я тебѣ буду разсказывать. По уходѣ твоемъ на аванпосты, Андрей Николаевичъ пригласилъ къ себѣ троихъ нашихъ дивизіонеровъ и всѣхъ шестерыхъ эскадронныхъ командировъ на совѣщаніе; оно шло какъ-то вяло, апатично и кончилось ничѣмъ; ссылаясь на предстоящій ранній походъ, они просились хотя немного передъ тѣмъ отдохнуть. Мы остались вдвоемъ; тогда ему пришла мысль увѣдомить тебя, что онъ беретъ тебя съ собою, на что утромъ, при отходѣ отряда, Алопеусъ не согласился, какъ тебѣ уже извѣстно. Андрею Николаевичу что-то не спалось всю ночь; въ четыре часа приказано было сѣдлать, а около пяти отрядъ былъ уже собранъ и построенъ въ ожиданіи прибытія къ нему Карамзина. По обыкновенію, какъ тебѣ извѣстно, до прибытія старшаго начальника, стоятъ всегда всѣ «вольно»; солдаты въ это время тянутъ изъ коротенькихъ люлекъ свои любимый тютюнъ, хохочатъ, болтая разный вздоръ. Офицеры также, собравшись въ кружокъ передъ фронтомъ, курятъ сигары, папиросы, смѣются, острятъ, болтаютъ о картахъ, трунятъ надъ проигравшимся, вспоминаютъ попойки, критикуютъ пѣхоту и прочее. Солдаты чутко прислушиваются къ разсужденіямъ своихъ начальниковъ, сочувствуютъ имъ, и, дѣлая нерѣдко очень удачныя заключенія, подчасъ вѣрно опредѣляютъ нравственныя качества и умственныя способности говорившаго. Такъ было и тутъ. Д… началъ:
— «Посмотримъ, что-то сдѣлаетъ сегодня нашъ петербургскій франтъ? Чортъ знаетъ, что творитъ Липранди! Можно ли поручать столь серьезное дѣло человѣку новому въ полку, только что поступившему вновь на службу изъ довольно продолжительной отставки, небывалому еще въ дѣлахъ!»
"Онъ говорилъ это самоувѣренно, по обыкновенію подбоченясь, куря папироску, и видимо недовольный тѣмъ, что наканунѣ Карамзинъ подалъ рапортъ о своемъ выздоровленіи, отнявъ такимъ образомъ у него первенство. Говорившаго окружали офицеры. слушая рѣчь его со вниманіемъ.
— «Да, для васъ, Кузьма Егоровичъ, это просто обида; вы съ юнкерскаго чина служите въ нашемъ полку; всѣ солдаты васъ знаютъ и уважаютъ; они привыкли уже къ вамъ. А это чортъ знаетъ что такое! Безъ году недѣля въ полку, а уже, смотрите, полковникъ! За что произвели? спросите! чѣмъ отличился? Развѣ тѣмъ, что сѣлъ всѣмъ на шею — вотъ это такъ! Служи тутъ послѣ того!» — басилъ, куря изъ своей трубки Жукова табакъ, подполковникъ Б….шъ, вѣчно озлобленный тѣмъ, что, служа что-то давно въ чинѣ подполковника, никакъ не могъ попасть въ полковники.
— «Да я бы на вашемъ мѣстѣ, Кузьма Егоровичъ, сказался
больнымъ, но не сталъ бы подчиняться Богъ знаетъ кому», — возразилъ командиръ седьмаго эскадрона, штабъ-ротмистръ П……кій.
— «Разумѣется». — отозвался поручикъ X……скій, куря гаванскую сигару и выправляя воротничокъ своей накрахмаленной батистовой рубашки.
— «Это не только для всѣхъ насъ, но и для простыхъ солдатъ обидно!» показывая на фронтъ, закричали поляки.
"Солдаты одобрительно что-то буркнули. Болѣе благоразумные офицеры, слыша столь неумѣстные разговоры передъ фронтомъ, отошли въ сторону и стали поодаль отъ группы злорадствовавшихъ; но послѣднихъ было большинство.
"Карамзинъ вышелъ изъ палатки, раздалась команда: «садись! равняйся! смирно!»
"Андрей Николаевичъ сѣлъ на коня, подскакалъ къ фронту и поздоровался съ нимъ. Солдаты, наущенные предъидущими разговорами своихъ ближайшихъ начальниковъ, отвѣтили вяло, негромогласно: «Здравія желаемъ, ваше высокоблагородіе!» Проѣхавъ вдоль фронта, Карамзинъ возвратился на средину всего отряда, попросивъ подъѣхать къ себѣ всѣхъ штабъ и оберъ-офицеровъ.
— «Господа! для васъ я лицо еще новое, — началъ этотъ благородный человѣкъ; — мы не имѣли времени хорошенько узнать другъ друга; Богъ дастъ, время сблизитъ насъ тѣснѣе. Въ настоящую, быть можетъ, серьезную по ея послѣдствіямъ, минуту, забывъ мелочные расчеты самолюбія, будемъ имѣть въ виду одну общую цѣль! Зададимся мыслію выполнить свято задачу, на насъ возложенную, будемъ дѣйствовать по братски для достиженія успѣшнаго результата. Если кто нибудь изъ васъ, господа, во время предстоящей, можетъ быть, небезопасной рекогносцировки, найдетъ нужнымъ дать мнѣ благоразумный совѣтъ, то я съ удовольствіемъ приму его какъ отъ истиннаго товарища».
— «Полковникъ! Вы нашъ отрядный начальникъ теперь, мы должны безпрекословно исполнять всѣ ваши приказанія и распоряженія», — отозвался подполковникъ Дика.
"Прочіе офицеры молчали; затѣмъ Карамзинъ попросилъ всѣхъ стать на свои мѣста и, обратившись къ гусарамъ, сказалъ имъ:
— «Еще изстари полкъ вашъ получилъ названіе безсмертныхъ, храбрыхъ гусаръ. Въ эту минуту я счастливъ, что командую вами! Вполнѣ увѣренъ, что если придется сразиться съ врагомъ, то вы. подобно вашимъ предкамъ, ударите на него дружно, смѣло, покажете себя истинными молодцами! Не правда-ли, братцы?»
— «Рады стараться!» отвѣчали громко гусары, повеселѣвъ въ лицѣ.
"Подъѣхавъ къ казакамъ, онъ сказалъ: «казаки всегда составляли доблестное войско, всегда были молодцами! ваша исторія полна блестящихъ подвиговъ неустрашимости противъ враговъ. Вы таковыми и теперь себя покажете!» Казаки благодарили восторженно.
"Артиллеристовъ привѣтствовалъ онъ слѣдующими словами:
— «До этого времени вся служба моя была въ артиллеріи; безпримѣрная храбрость и самоотверженность этого войска извѣстны каждому, мнѣ же. въ особенности. Развитостью вы стоите выше другихъ; на васъ, братцы, я вполнѣ надѣюсь!»
— «Рады стараться! постараемся, ваше высокоблагородіе!» громко крикнули добрые артиллеристы.
«Отрядъ тронулся въ путь».
Сухотинъ кончилъ свой разсказъ.
— «Что ты скажешь?» спросилъ онъ меня.
— Скверно, — отвѣтилъ я.
Возвратившись съ аванпостовъ, товарищи мои всѣ заснули; мнѣ не спалось, сонъ бѣжалъ меня; скучно; я пошелъ бродить по лагерю, зашелъ въ палатку Карамзина, чтобы взять что нибудь почитать (съ нимъ была библіотека). Тутъ все напоминало мнѣ недавнее его присутствіе: недопитый стаканъ чаю стоялъ на его складномъ столѣ, въ пепельницѣ лежала только что недокуренная сигара, тутъ же открытая книга «Revue des deux Mondes», на постелѣ валялся халатъ, въ углу брошены туфли. При видѣ всего этого, мнѣ сдѣлалось какъ-то тяжело на душѣ; хотѣлъ читать — не читается, книга валится изъ рукъ, мысли въ какомъ-то разбродѣ. Пошелъ было въ себѣ полежать — не лежится, не спится; вскочилъ и отправился бродить по берегу рѣки Ольты, на тѣ самыя мѣста, гдѣ мы хаживали съ Андреемъ Николаевичемъ. Погода была тихая, жаркая; обойдя извилистый берегъ рѣки, я взглянулъ на городъ Слатинъ. День былъ праздничный; всюду кишѣлъ народъ; пестрыя толпы красивыхъ молдаванокъ наполняли улицы; онѣ хохочутъ и болтаютъ, кокетничая съ пѣхотными офицерами. Крестьяне и солдаты, съ короткими трубочками во рту, толпятся около шинковъ, шумятъ, кричатъ; повсюду гамъ и говоръ. Такъ прошелъ весь день.
Было уже восемь часовъ вечера; съ берега видно далеко; думаю, вотъ и наши, можетъ быть, скоро вернутся, не найдя турокъ; но нѣтъ, этого быть не можетъ; я хотѣлъ было уже идти къ себѣ, вдругъ смотрю, на горизонтѣ едва обрисовался черный, густой столбъ пыли; я остановился; пыль эта клубилась, все росла и быстро приближалась; послѣдніе лучи догоравшаго солнца, ударяя на блестящее оружіе скачущаго всадника, вдругъ ярко освѣтили гусара Ахтырскаго полка. Ясно было, что посланный скакалъ отъ наблюдательнаго поста съ какимъ нибудь важнымъ извѣстіемъ; вдали виднѣлась еще большая масса пыли. Сердце у меня такъ и замерло! Что-то недоброе случилось, подумалъ я. Предчувствіе не обмануло меня; не успѣлъ я дойти до палатки Сухотина, какъ внизу, въ штабѣ главнаго отряда, ударили тревогу; мгновенно во всѣхъ полкахъ отряда ее подхватили, и вотъ повсюду барабаны затрещали, гусарскіе сигналисты пронзительно затрубили. «Сѣдлай! мундштучь! садись! становись къ расчету!» кричали вахмистры. Все суетилось, торопилось; сумятица была общая. Спрашиваю — что случилось? никто ничего не знаетъ. Наши люди сами по себѣ, безъ приказанія, начали укладываться и запрягать лошадей. Вдругъ слышу, въ сторонѣ деньщики между собою говорятъ, будто турки ворвутся сейчасъ въ нашъ лагерь, подобно тому, какъ они это сдѣлали въ с. Четати. Все можетъ быть, подумалъ я.
Сѣвши на коней, мы спустились внизъ въ штабъ главнаго отряда, который весь, въ полномъ составѣ, былъ въ сборѣ. Такъ какъ ночью предполагалось куда-то идти, то дивизіонъ нашъ получилъ приказаніе находиться въ авангардѣ отряда. Тутъ мы узнали, что нашъ полкъ разбитъ турками на-голову; на мой вопросъ: гдѣ Карамзинъ? — «убитъ!» отвѣчаютъ мнѣ.
Нѣтъ, думаю, этого быть не можетъ; я не вѣрилъ своимъ ушамъ; если онъ убитъ, значитъ всѣхъ убили.
Наконецъ, мимо насъ стали проходить возвращавшіеся, утомленные александрійцы; они шли группами, на большомъ разстояніи одна отъ другой. Группы эти состояли изъ тридцати, тридцатипяти и сорока человѣкъ людей, скученныхъ изъ разныхъ эскадроновъ, что изобличала нумерація на ихъ киверахъ. Люди видимо были раздражены постигшею ихъ неудачею и потому на вопросы націи отвѣчали неохотно и пасмурно. Наконецъ, отъ прибывающихъ офицеровъ этого злосчастнаго отряда мы положительно узнали, что турки отбили у насъ наши четыре орудія; прислуга почти вся, а артиллерійскія лошади совершенно всѣ перебиты. Нашего полка убиты: полковникъ Карамзинъ, поручики Винкъ и Брошневскій; юнкера: князь Голицынъ и фонъ-Ганъ; нѣкоторые офицеры ранены. Гусаровъ нижнихъ чиновъ выбыло изъ строя убитыми и ранеными двадцать человѣкъ; у казаковъ убито и ранено нѣсколько человѣкъ. Хорошо, что была ночь: она насъ избавила отъ сардоническихъ взглядовъ офицеровъ другихъ полковъ, сгруппировавшихся изъ любопытства около насъ и возвращавшихся нашихъ товарищей. Ясно было, что пораженіе полное; «вотъ, подумалъ я, и Александрійскій безсмертный полкъ! одинъ погромъ — и слава твоя потухла».
Было десять часовъ вечера; отрядъ тронулся, подъ начальствомъ самого генерала Липранди по направленію къ Каракалу. Группы александрійцевъ, собранныхъ изъ разныхъ эскадроновъ, не переставали попадаться намъ на встрѣчу; мы краснѣли; намъ слышно было, какъ офицеры другихъ полковъ и въ особенности пѣхотные подтрунивали надъ нами. Отошедши верстъ пять, приказано было остановиться; между генералами видимо происходило какое-то совѣщаніе; оно продолжалось не долго; насъ немедленно повернули налѣво кругомъ и отвели обратно въ Слатинъ, на прежнія позиціи. Куда мы шли, зачѣмъ вернулись — это оставалось для насъ тайной.
Мы возвратились въ лагерь около полуночи; трудно было намъ, какъ отъ офицеровъ своего полка, такъ и отъ артиллеристовъ, узнать подробности несчастнаго дѣла этого, а также о плачевной кончинѣ злополучнаго Карамзина и прочихъ нашихъ товарищей. Всѣ были въ переполохѣ, утомлены, осовѣвши; всякій занятъ былъ самимъ собою; многіе были слегка ранены, оцарапаны; иные, познакомившись съ силою турецкихъ фухтелей, лежали съ черными пятнами на спинѣ и стонали; другіе ворчали объ утратѣ своихъ часовъ и полуимперіаловъ и немилосердно все зло и вину взваливали на мертваго Карамзина.
На другой день весь отрядъ (исключая бывшихъ вчера въ дѣлѣ), опять подъ командою генерала Липранди, отправился подъ городъ Каракалъ, но, не найдя тамъ никого, возвратился обратно къ Слатинъ. На слѣдующій день, когда первыя впечатлѣнія неудачи миновались, когда всѣ болѣе или менѣе поуспокоились, вотъ свѣдѣнія, какія сообщили мнѣ офицеры, бывшіе въ дѣлѣ 16-го мая 1854-го года:
Отрядъ Карамзина, отойдя отъ своего наблюдательнаго поста верстъ на двадцать впередъ, остановился и въ виду небольшой валахской деревни сдѣлалъ двухъ-часовой привалъ; по обыкновенію, одна часть, размундштучивъ лошадей, кормила ихъ, а потомъ и другая; солдаты поѣли сухарей. Ведеты были выставлены по направленіямъ къ Краіову и Каракалу и къ этимъ двумъ турецкимъ пунктамъ высылались разъѣзды.
И здѣсь, какъ при выступленіи изъ Слатина, многіе офицеры дозволили себѣ, въ виду нижнихъ чиновъ, употреблять неумѣстныя выраженія, подрывающія довѣріе и ослабляющія власть всякаго отдѣльнаго начальника, и при томъ еще въ виду непріятеля, съ которымъ легко могло быть дѣло. Предполагаютъ также, будто предатели-валахи имѣли время и возможность сообщить въ Каракалъ о численности нашего отряда.
Начальникъ Каракала, городскіе и сельскіе обыватели еще въ прошломъ, 1853 году, во время стоянки у нихъ нашего полка, когда мы шли впередъ какъ завоеватели и покровители, относились къ намъ враждебно и дѣйствовали предательски.
На привалѣ Карамзинъ пригласилъ къ себѣ всѣхъ офицеровъ на закуску, но многіе отказались отъ нея и, отдѣлившись, образовали особую группу, громко смѣялись, шумѣли и кричали на польскомъ нарѣчіи; Карамзина видимо коробило это; онъ ничего не ѣлъ и не пилъ и, сверхъ обыкновенія, не дотронулся даже до чая, который онъ очень любилъ, такъ что камердинеръ его Василій крайне этому удивился. Молча лежалъ онъ на землѣ, курилъ сигару и сосредоточенно о чемъ-то думалъ; подъ конецъ всталъ и просилъ офицеровъ, чтобы они кушали и пили для подкрѣпленія силъ, добавя: «Богъ знаетъ гдѣ и когда намъ придется сегодня ужинать». Роскошно накормивъ своихъ ординарцевъ, унтеръ-офицеровъ и вѣстовыхъ, онъ приказалъ играть подъемъ; отрядъ двинулся далѣе по направленію къ Каракалу. Отойдя верстъ семь, они подошли къ небольшому, узкому мосту, перекинутому черезъ мелководную рѣку Тизлуй. Карамзинъ скомандовалъ «стой!» На-скоро было сдѣлано совѣщаніе и тутъ-же порѣшили перейти этотъ мостъ, на томъ основаніи, что въ случаѣ отступленія легко можно было переправиться вбродъ. Поручикъ генеральнаго штаба Черняевъ[2] былъ противъ этого, но Карамзину увлекшись большинствомъ голосовъ, не послушалъ Михаила Григорьевича. Перешли мостъ «съ права по три», такъ какъ онъ былъ узокъ и безъ перилъ, и отошли еще версты три впередъ. Черняевъ, ѣхавшій съ казаками въ авангардѣ, вдругъ остановилъ ихъ, самъ вернулся назадъ къ отряду и доложилъ Карамзину, что въ верстѣ отсюда предстоитъ еще переправа черезъ другой, такой-же узкій мостъ, перекинутый надъ топкимъ болотомъ. Карамзинъ задумался; видя неудобство оставаться въ бездѣйствіи между двумя мостами, онъ сказалъ Черняеву: «На основаніи данной мнѣ инструкціи, я дѣйствую самостоятельно; не думаю, чтобы съ такимъ извѣстнымъ своею храбростью полкомъ намъ пришлось отступать; не допускаю этой мысли; съ этими молодцами надобно идти всегда впередъ!»
Всѣ молчали. Черняевъ замѣтилъ Карамзину, что это громадный рискъ съ его стороны, вернулся къ казакамъ и пошелъ съ ними впередъ. Вслѣдъ за казаками весь отрядъ съ артиллеріей перешелъ и другой мостъ, вступивъ на необозримую, ровную поляну; вдали, на горизонтѣ виднѣлись высокія башни Каракала. Пройдя еще съ версту, наши увидали, что отъ Черняева несется казакъ; подлетѣвъ къ Карамзину, онъ докладываетъ, что на обширной равнинѣ этой, впереди ихъ, стоятъ четыре колонны непріятельскихъ всадниковъ, каждая примѣрно въ пятьсотъ человѣкъ, двѣ колонны регулярной кавалеріи и двѣ башибузуковъ; держатся они болѣе къ сторонѣ города; артиллеріи у нихъ не видно. Карамзинъ тотчасъ навелъ на указанное мѣсто свою подзорную трубу и, посмотрѣвъ внимательно, нашелъ, что стоятъ только двѣ колонны, а остальныя двѣ массы, по его мнѣнію, суть два забора, находящіеся вблизи самаго города; вслѣдъ затѣмъ онъ приказалъ дать сигналъ «рысью». Отрядъ двинулся на рысяхъ; пройдя этимъ аллюромъ три версты, онъ подошелъ къ непріятелю на такое разстояніе, что артиллерія видимо могла уже дѣйствовать; тогда Карамзинъ приказалъ дать сигналъ «огонь». Молодецки артиллеристы снялись съ передковъ, орудія грянули, турки зашатались! но торжество это продолжалось не долго; артиллерія, по неизвѣстной причинѣ, вдругъ безъ приказанія прекратила огонь[3]. Карамзинъ поблѣднѣлъ какъ полотно, но скрылъ свой ужасъ и не потерялся. Гусары видимо оробѣли, турки ободрились; тогда Карамзинъ приказалъ ударить сигналъ «къ атакѣ». Начать долженъ былъ восьмой эскадронъ, на который Карамзинъ надѣялся болѣе другихъ; молодецки бросился эскадронъ на правый флангъ непріятеля, врубился въ средину турокъ и началъ ихъ косить своими саблями: къ несчастію, въ самую жаркую минуту, командиръ эскадрона; поручикъ Винкъ, увидѣлъ, что старшій вахмистръ его, окруженный пятью турками, непремѣнно будетъ изрубленъ, бросился съ однимъ гусаромъ къ нему на помощь. Храбрый Винкъ тутъ-же былъ изрубленъ, а вахмистръ спасенъ. Это обстоятельство нравственно сильно подѣйствовало на солдатъ; увидя себя безъ начальника, который имѣлъ на нихъ большое вліяніе, они вдругъ сами собою, безъ приказанія, бросились назадъ. Данъ былъ сигналъ идти въ атаку пятому эскадрону; командиръ эскадрона, маіоръ Красовскій, рванулся впередъ; оглянувшись, онъ увидѣлъ возлѣ себя одного только своего юнкера фонъ-Гана: эскадронъ на полдорогѣ до непріятеля повернулъ назадъ. Турки на мѣстѣ изрубили Гана, а Красовскій, съ раздробленною рукой ускакалъ назадъ. Данъ былъ сигналъ къ «общей атакѣ». Эскадроны не тронулись съ мѣста; офицеры и люди растерялись, мялись, жались одинъ къ другому, не слушая ни трубача, ни словесной команды Карамзина. Суматоха была общая; образовалось безначаліе!
Между тѣмъ турки, видя все происходившее у насъ и понявъ, въ чемъ дѣло — начали заскакивать намъ въ тылъ, торопясь завладѣть тѣмъ самымъ мостикомъ, который сзади насъ перекинутъ былъ черезъ топкое болото, дабы преградить намъ путь къ отступленію. Тотчасъ весь отрядъ, понявъ этотъ маневръ, увидѣлъ себя въ безвыходномъ, ужасномъ положеніи. Минута была тяжелая! Въ это самое мгновеніе, въ серединѣ разстроеннаго фронта всѣхъ трехъ родовъ оружія, кто-то скомандовалъ громкимъ голосомъ: «налѣво кругомъ! маршъ, маршъ!» Всѣ бросились опрометью, безъ оглядки, назадъ; каждый изъ чувства самосохраненія летѣлъ скорѣе на этотъ роковой мостъ, спасая себя. Напрасно Карамзинъ кричалъ имъ: «Стойте, господа! куда вы? стой, стой!» — никто не слушалъ. Турки, видя такой страхъ бѣжавшихъ, бросились на нихъ въ сабли и пики, настигли артиллерію, перебили почти всю растерявшуюся прислугу, перекололи всѣхъ лошадей ихъ, овладѣвъ вполнѣ нашими четырьмя орудіями. На мосту была свалка своего рода: тутъ наши тѣснились, жались, торопясь пробиться и перескочить мостъ; въ этой свалкѣ были убиты перваго эскадрона поручикъ Брашневскійи юнкеръ князь Голицынъ. Поручику Брашневскому турки предлагали сдаться въ плѣнъ, такъ какъ подъ нимъ была убита лошадь; онъ не согласился, и предпочелъ умереть. Ознобишинъ и Булатовъ, оставя Карамзина по серединѣ фронта, будучи посланы для отдачи приказаній, увѣряютъ, что по возвращеніи ихъ не нашли уже его на мѣстѣ и, полагая, что онъ со всей массой поскакалъ къ мостику, сами помчались туда же, удачно пробились и перескочили его. Но не такъ было дѣло; когда все ринулось бѣжать, лошадь Карамзина бросилась за прочими конями; онъ придержалъ ее; та взвилась на дыбы и опрокинулась назадъ; вовремя вынулъ онъ ноги изъ стремянъ, уклонясь въ сторону; когда лошадь встала, Карамзинъ уже не могъ сѣсть на нее, потому что, во время паденья, она порвала подперсья, вслѣдствіе чего сѣдло съѣхало къ самому хвосту; она начала бить задними ногами до тѣхъ поръ, пока не сбила совсѣмъ сѣдла; затѣмъ ускакала вслѣдъ за другими нашими лошадьми. Карамзинъ остался пѣшій, совершенно одинъ; два трубача, бывшіе при немъ, и тѣ ускакали. Скакавшій мимо него унтеръ-офицеръ втораго эскадрона Кубаревъ, видя такое положеніе своего начальника, остановился, мгновенно схватилъ за узду бродившую тутъ лошадь изъ-подъ убитаго башибузука и подвелъ ее къ Карамзину. Карамзинъ сѣлъ на нее; но она была слишкомъ мала для его большаго роста, слабосильна и лѣнива до того, что, не взирая на пришпориванье, почти не трогалась съ мѣста. Карамзинъ слѣзъ и бросилъ ее; въ это время артиллеристъ, увидавъ это, подводитъ ему прекрасную изъ-подъ орудія подручную лошадь, крича: «Ваше высокоблагородіе, садитесь скорѣе какъ нибудь». «Благодарю тебя, мой другъ, благодарю, спасибо тебѣ; мнѣ теперь ужъ болѣе ничего не нужно», печально отвѣтилъ ему Карамзинъ. Въ это мгновеніе наскочили турки, убили артиллериста, взяли лошадь и окружили Карамзина. Ихъ было человѣкъ двадцать; они сорвали съ него золотые часы, начали шарить по карманами, вынули всѣ находившіеся при немъ полуимперіалы, сняли киверъ, серебряную лядунку, кушакъ, саблю, пистолетъ, раздѣли его до-гола, оставивъ только на немъ канаусовую рубашку; затѣмъ били его плашмя саблями по голымъ ляжкамъ и ногамъ, погоняя идти проворнѣе въ плѣнъ. Страдалецъ повиновался; въ это самое время, одинъ изъ башибузуковъ, подмѣтивъ золотую цѣпочку, болтавшуюся у него подъ рубашкой, разодралъ ее и сорвалъ съ груди тотъ самый медаліонъ, который нѣсколько дней тому назадъ онъ показывалъ мнѣ въ своей палаткѣ, въ минуту откровенности. Карамзинъ поблѣднѣлъ какъ смерть; на лицѣ его изобразилось горькое отчаяніе; взведя глаза къ небу, опрометью выхватилъ онъ саблю изъ ноженъ злодѣя, ударилъ его со всего розмаха по головѣ и грабитель упалъ на мѣстѣ бездыханный. Другой бросился къ нему — Карамзинъ перешибъ ему руку; тогда остальные турки, освирѣпѣвъ, бросились разомъ на него, закололи его пиками и саблями, нанеся восемнадцать смертельныхъ ранъ, и, бросивъ трупъ, сѣли на лошадей и ускакали. Послѣднее обстоятельство разсказывалъ намъ раненый гусаръ 1-го эскадрона, сидѣвшій все время притаившись подъ мостомъ и видѣвшій все происходившее; онъ кое-какъ дотащился къ ночи на другой день къ намъ въ отрядъ. Краіовскіе купцы, слышавшіе объ этой катастрофѣ отъ тѣхъ самыхъ турокъ, которые убили Карамзина, добавляютъ, что паша (Чайковскій) былъ очень недоволенъ ими, почему они не доставили Карамзина въ плѣнъ живымъ, зная напередъ, какой громадный выкупъ можно было бы получить за него; тѣ разсказали ему подробности дѣла, оправдываясь невозможностью выполнить его желаніе.
Три дня спустя послѣ этого, графъ Алонеусъ подалъ рапортъ о своемъ выздоровленіи и вступилъ въ командованіе полкомъ. Бывъ дежурнымъ по полку, я явился къ нему съ вечернимъ рапортомъ; между прочими разговорами онъ сказалъ мнѣ:
— «Вы должны быть всегда мнѣ благодарны, Вистенгофъ, за то, что я не допустилъ васъ 16-го мая идти съ Карамзинымъ. Врядъ-ли вернулись бы вы! У васъ дома молодая жена, мнѣ жалко было васъ. Я очень недоволенъ Карамзинымъ, онъ помрачилъ безсмертную славу полка».
— «Трудно опредѣлить, ваше сіятельство, что было бы со мною, еслибы я тамъ находился. Благодарю васъ за сочувствіе къ моему другу, къ моей женѣ. Андрей Николаевичъ теперь покойникъ; не будемъ тревожить прахъ этого злополучнаго человѣка; жизнь его имѣла несравненно болѣе шансовъ, нежели моя; онъ слишкомъ дорого поплатился за свою увѣренность въ безсмертную славу нашего полка», — отвѣтилъ я, раскланялся и ушелъ.
Спустя семь дней послѣ погрома нашего полка, рано утромъ, каруцца, запряженная двумя волами, со скрипомъ въѣхала въ нашъ лагерь; на ней лежали обезображенные, черные какъ сапогъ, три трупа: Карамзина, Брашневскаго и князя Голицына. Правая рука Андрея Николаевича висѣла на одной только жилкѣ; привозъ въ нашъ лагерь этихъ труповъ такъ грустно напоминалъ про 16-е мая, что всѣ какъ-то невольно говорили шопотомъ; у многихъ было тяжело на сердцѣ, хотя и отъ совершенно разныхъ причинъ.
Преданный Карамзину второй дивизіонъ, въ полномъ составѣ, со слезами опустилъ гробъ его въ холодную могилу. Такъ печально окончилъ жизнь, въ цвѣтущихъ еще годахъ, благородный, умный, образованный Андрей Николаевичъ, одинъ изъ сыновей знаменитаго нашего писателя Николая Михайловича Карамзина.
Симферополь.
- ↑ Четыре конныхъ орудія легкой № 10-й батареи при штабсъ-капитанѣ Малиновскомъ, одна сотня казаковъ Донскаго 38-й полка при поручикѣ генеральнаго штаба Черняевѣ, и три дивизіона Александрійскаго гусарскаго полка (шесть эскадроновъ), имѣя по восьми рядовъ во взводѣ. Первымъ дивизіономъ командовалъ подполковникъ Дика; третьимъ подполковникъ Бантышъ и четвертымъ маіоръ Раздеришинъ.
- ↑ Михаилъ Григорьевичъ, въ настоящее время генералъ-маіоръ, бывшій главнокомандующій сербской арміей въ 1876 году.
- ↑ Есть подозрѣніе, что зарядовъ, по оплошности, взято было въ крайне ограниченномъ числѣ и ихъ не хватило. П. В.