1947[править]
1.[править]
Во время пребывания Пушкина в Одессе там жила вдова одного генерала, который начал свою военную службу с низших чинов и дослужился до генеральского чина, хотя ничем не отличился. Генерал этот был, между прочим, в 1812 году ранен в переносицу, при чем пуля, раздробив ее, вышла в щеку.
Когда генерал умер, вдова его, желая почтить память покойного мужа, заказала на его могилу пышный памятник и непременно хотела, чтобы на нем были выгравированы стихи. К кому же было обратиться, как не к Александру Сергеевичу Пушкину, с которым генеральша была хорошо знакома?
Александр Сергеевич пообещал написать соответственные стихи, но не торопился с этим. Так проходило время, а он и не думал исполнить обещание, хотя вдова при каждой встрече не давала ему покоя.
Но вот настал день Ангела генеральши. Приехал к ней Пушкин с поздравлением. Хозяйка, что называется, пристала к нему с ножем к горлу: — Ну, Александр Сергеевич, уж теперь ни за что не отделаетесь обещаниями, — говорила она, крепко ухватив поэта за руку, — не выпущу, пока не напишете! Я все приготовила: и бумагу, и чернила. Садитесь к столику и пишите.
Пушкин с неудовольствием взялся за перо, и через минуту были готовы стихи:
Никто не знает, где он рос,
На службу поступил капралом,
Французским чем-то ранен в нос —
И умер генералом!
«Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух, не знаю», рассказывает поэт: «потому что, передав стихи, я счел за благо уйти не замеченным и уехал по-добру по-здорову».
Но с тех пор генеральша оставила поэта в покое.
2.[править]
После одного обеда, на котором было выпито изрядное количество шампанского, Пушкин беседовал со знакомой ему дамой. Дама была, после болезни, рябая.
Какая-то фраза, сказанная Пушкиным, показалась ей не совсем приличной, и она заметила:
— У вас, Александр Сергеевич, кажется, в глазах двоит.
— Нет, сударыня, — ответил он, — но рябит.
3.[править]
Однажды в приятельской беседе знакомый Пушкину офицер, по фамилии Кандыба, пристал к поэту:
— Скажи, Пушкин, поэму на «рак и рыба.»
— Дурак Кандыба, — ответил Пушкин.
— Нет, не то, — сконфузился офицер, — ну, а «рыба и рак?»
— Кандыба дурак, — невозмутимо подтвердил Пушкин.
Конечно, общий смех.
4.[править]
Один лицеист, после выпуска из Императорского Царскосельского Лицея в 1839 году, встретил Пушкина на Невском. Поэт, заметив на нем лицейский мундир, подошел к нему и спросил:
— Вы, вероятно, только что выпущены, из лицея?
— Да, только что, выпущен с прикомандированием к гвардейскому корпусу. А вы тоже воспитывались в нашем?
— Да.
— А позвольте вас спросить, где вы теперь изволите служить?
— Я числюсь по России, — ответил Пушкин.
5.[править]
Известный писатель, Ив. Ив. Димитриев, однажды посетил дом родных Пушкина, когда последний был еще ребенком.
Подшучивая над кудрявыми смуглым мальчиком, Димитриев сказал:
— Ишь какой арапчик!
На это десятилетний внук Ганнибала отрезал:
— Но зато не рябчик!
Все присутствующие смутились и удивились, что ребенок Пушкин высмеял Димитриева, обезображенного на лице рябинами.
6.[править]
Незадолго перед смертью Пушкин сидел в Александрийском Театре рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и некстати, апплодировали Асенковой, в то время знаменитой актрисе.
Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и довольно громко обронили, что сосед их дурак.
Пушкин обратился к ним со словами:
— Вы назвали меня дураком. Я — Пушкин и дал бы теперь же каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей апплодирую.
7.[править]
Будучи в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на бал. В этот вечер он был в особенном ударе. Молния острот слетала с его уст, дамы непрерывно старались завладеть его вниманием.
Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная Пушкина и считая его каким-то «вероятно, учителишкой» порешили во что быя то ни стало «переконфузить» его.
Подходят они к Пушкину и расшаркиваясь самым бесподобным образом, обращаются к нему:
— Милль пардон… Не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека, позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением. Не будете ли вы так любезны сказать нам, как правильно выразиться: "Эй, человек, подай стакан воды! «или Эй, человек, принеси стакан воды»!
Пушкин сразу понял желание подшутить над ним и, не смущаясь, совершенно серьезно ответил:
— Мне кажется, вы можете выразиться прямо: «Эй, человек, гони нас на водопбй!»
8.[править]
Александр Сергеевич, во время своего пребывания в Царскосельском Лицее, задумал удрать в Петербург — погулять. Отправляется к гувернеру Трико, тот не пускает, заявивши при этом, что он будет следить за ним.
Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив Кюхельбекера, удирает в Питер. За ними следом и Трико. К заставе первым подъезжает Александр Сергеевич.
— Фамилия? — спрашивает заставный.
— Александр Однако, — отвечает поэт.
Заставный записывает фамилию и пропускает едущего. За Пушкиным подкатывает Кюхельбекер.
— Фамилия? — спрашивает опять заставный.
— Григорий Двако, — отвечает товарищ Пушкина, придумавшего эту остроумную комбинацию.
Заставный записывает и сомнительно качает головой. Подъезжает, наконец, гувернер.
— Ваша фамилия? — окликает его сторож?
— Трико.
— Ну, врешь, — теряет терпение заставный, — здесь что-нибудь недоброе: один за другим — Одна-ко, Два-ко! Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку!
Бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин свободно покутил со своим приятелем в Питере.
9.[править]
Как камер-юнкер, Пушкин очень часто бывал у высокопоставленных особ, которые в то блаженное время на всякий выдающийся талант, как литературный, так и артистический, все еще продолжали смотреть, как на нечто шутовское, и старались извлечь из такого таланта как можно более для себя потешного. Пушкин был брезглив на подобные отношения к себе и горячо протестовал против них меткими, полными сарказма экспромптами. Явившись раз к высокопоставленному лицу, Пушкин застал его валяющимся на диване и зевающим от скуки. При входе поэта лицо, разумеется, и не подумало изменить позы, а, когда Пушкин, передав, что было нужно, хотел удалиться, то высокопоставленное лицо попросило поэта сказать экспромпт.
— Дети на полу — умный на диване, — сказал сквозь зубы раздосадованный Пушкин.
— Ну, что же тут остроумного, — возразила особа, — де-ти на по-лу, умный на диване. Понять не могу… Ждал от тебя большего.
Пушкин молчал, и когда, повторяя фразу и перемещая слоги, сановник дошел наконец: "Детина полуумный на диване, — то, разумеется, немедленно и с негодованием отпустил Пушкина.
18.[править]
В одном литературном кружке, где собралось более врагов, нежели друзей Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка был сочинен пасквиль на поэта под заглавием «Послание к поэту».
Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздав, приехал. Все присутствовавшие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности автор «Послания», не подозревавший, что Александр Сергеевич о его проделке уже предупрежден.
Литературная часть вечера началась чтением именно этого «Послания», и автор его, став посередине комнаты, громко провозгласил:
— Послание к поэту:
Затем, обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, начал:
— Дарю поэта я ослиной головой… Пушкин быстро перебивает его, обращаясь в сторону слушателей:
— А сам останется с какой? Автор смешался:
— А я останусь со своею.
— Да вы ж сейчас дарили ею? Последовало общее замешательство.
Обескураженный автор замолк на первой фразе; а Пушкин продолжал шутить и смеяться.
11.[править]
Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить карточную игру, говоря:
— Она тебя портит!
— Напротив, Ваше Величество, — отвечал поэт, — карты меня спасают от хандры.
— Но что стоит после этого твоя поэзия?
— Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов, Ваше Величество.
И действительно, когда Пушкина мучили карточные долги, он садился за рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком. Таким образом, например, им был написан «Граф Нулин».
12.[править]
Дельвиг, однокашник Пушкина, одно время стал вести очень разгульную жизнь. Однажды, сильно выпивши, растрепанный, явился он к Пушкину. Поэт стал убеждать товарища переменить образ жизни. Однако, на все доводы Пушкина Дельвиг отвечал с отчаянием, что, мол, жизнь земная не для него:
— А вот уж на том свете исправимся.
— Пожалуй, — говорит Пушкин, рассмеявшись, — да ты посмотри на себя в зеркало, впустят ли тебя с такой рожей?
13.[править]
Пушкин не любил стоять рядом со своею женою и шутя говорил, что ему подле нее быть «унизительно»: так мал был он в сравнении с нею ростом.
14.[править]
Забавен рассказ Гоголя о попытках его познакомиться с Пушкиным, когда он еще «не имел права» на это в своем звании писателя.
Впоследствии он был представлен на вечере у П. А. Плетнева, но раньше, как только он приехал в Петербург (в 1829 году), Гоголь, особенно желавший видеть поэта, который занимал его воображение еще на школьной скамье, прямо отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и, наконец, у самых дверей он постоял и… убежал в кондитерскую, где потребовал рюмку ликера… Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил, и на вопрос свой. «Дома ли хозяин?» — услыхал ответ слуги: «Почивают». Было уже поздно на дворе, и Гоголь с великим участием спросил: «Верно, всю ночь работал?» — «Как же, работал», — отвечал слуга: — «в картишки играл». Гоголь признался, что был поражен. Он иначе не представлял себе Пушкина, как окруженным постоянно облаком вдохновенья.
15.[править]
Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года водил он в Петербурге знакомство с гвардейской молодежью и принимал деятельное участие в кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит:
— Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник:
— Да ведь я богаче вас, — отвечает Пушкин: — Вам приходится иной раз и проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный — из тридцати шести букв русской азбуки.
16.[править]
Однажды Александр Сергеевич пришел вместе с Мицкевичем к сестре своей Ольге Сергеевне, когда обычные посетители были уже в сборе. Гости — одни в ожидании музыкального сеанса, другие — виста — расхаживали по комнате, и тут-то произошел известный обмен добродушных фраз между русским и польским поэтами. Пушкин и Мицкевич вошли вместе.
— Дорогу, господа, туз идет, — возвестил Мицкевич, указывая на Александра Сергеевича.
— Нет, вы проходите прежде! Козырная двойка туза бьет, — ответил Пушкин.
17.[править]
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе: «Какое сходство между мною и солнцем?».
— Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть, не поморщившись, — быстро ответил поэт.
18.[править]
Однажды Пушкин вошел в школу гвардейских подпрапорщиков, где у него было много знакомых среди молодежи. Молодежь занималась «делом»: ловила мышь. Но расторопная мышь улизнула от погони уже перед глазами вошедшего Пушкина, который при этом воскликнул:
Победили, победили!
Так воскликнем-же ура!
Если мышь мы не убили,
То убили мы бобра!
19.[править]
Завещание Пушкина.[править]
Друзья, простите! Завещаю
Вам все, чем рад и чем богат…
Обиды, песни — все прощаю,
А мне пускай долги простят.
20.[править]
Однажды Пушкин был очень не в духе. Он сильно нуждался в деньгах, а скорого получения их не предвидел. В эти неприятные минуты является какой-то немец-сапожник — и энергично требует свидания с Пушкиным. Раздосадованный поэт выходит и резко спрашивает:
— Что нужно?
— Я к Вам, господин Пушкин, прихожу за Вашим товаром, — ответил немец.
— Что такое? — с недоумением спросил снова поэт.
— Вы пишете стихи. Я пришел у Вас покупать четыре слова из Ваших стихов: я делаю ваксу и хочу на ярлыке печатать четыре слова, очень хорошие слова: «Яснее дня, темнее ночи». За это я вам дам, господин сочинитель, 50 рублей. Вы согласны?
Пушкин, конечно, согласился, а немец, довольный вполне сговорчивостью поэта, ушел заказывать желаемые ярлыки.
21.[править]
Однажды государь Николай Павлович в интимной беседе с поэтом спросил его:
— Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял бы ты участие в 14-м декабря?
— Неизбежно, Государь! — ответил Пушкин: — все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за это Небо.
Этот прямой и откровенный ответ понравился Государю. Он один из всех его окружавших понимал значение Пушкина и сознавал в нем силу поэтического гения,
— Надеюсь, заметил Государь, — теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Все, что ты сочинишь, присылай ко мне: отныне я сам буду твоим цензором.
В тот же вечер на балу у французского посланника, маршала Мармона, Император сказал графу Д. Н. Блудову:
— Знаешь ли ты, что сегодня я говорил с умнейшим человеком России? С Пушкиным.
Пушкин, узнав о восстании декабристов (он в то время жил в селе Михайловском), немедленно поехал в Петербург. По пути он в поле увидал зайца, трижды перебежавшего дорогу. Суеверный поэт немедленно вернулся домой. Это его спасло.
Деревенская жизнь и невольное одиночество в селе становились томительными и тяжелыми для поэта. Он рвался к друзьям, в столицу, к шумной жизни. По совету Жуковского Пушкин обратился к Николаю Первому:
«Ныне с надеждою на великодушие Вашего Императорского Величества с истинным раскаянием и твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку, осмелился я прибегнуть к Вашему Величеству со всеподданнейшею моей просьбою. Здоровье мое, расстроенное в первой молодости и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения. Осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края».
28-го августа 1826 года, через несколько дней после коронации, из Москвы Государь послал за Пушкиным, который следующим образом описывает свою первую встречу с Императором:
"Меня ввели в кабинет Императора, который сказал мне:
— Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?
Потом Государь спросил:
— Пушкин, принял-ли бы ты участие в 14-м декабря, если бы был в Петербурге?
— Непременно, Государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога.
— Довольно ты надурачился, — возразил император. — Надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Отныне я буду твоим цензором.
Но очень скоро поэта постигло полное разочарование, т. к. его фактическим цензором сделался Бенкендорф.
22.[править]
Одна француженка допрашивает Александра Сергеевича о том, кто были его предки. Разговор происходил по-французски.
— Кстати, господин Пушкин, вы и сестра ваша имеете в жилах кровь негра?
— Разумеется, — ответил поэт.
— Это ваш дед был негром?
— Нет, он уже им не был.
— Значит, это был ваш прадед?
— Да, мой прадед.
— Так это он был негром… да… да.. Но, в таком случае, кто же был его отец?
— Обезьяна, сударыня, — отрезал наконец Александр Сергеевич.
23.[править]
В светских кругах Петербурга смотрели на Пушкина, как на выскочку. Некогда близкие ему друзья находили возможным относиться к поэту с оттенком пренебрежения. Например, бывший товарищ Пушкина по «Арзамасу», граф Уваров, как-то сказал про Пушкина:
«Чего он важничает? Прадеда его, арапченка Ганнибала, продали за бутылку рома!»
Эту пошлость подхватил и пустил в обращение недруг Пушкина — известный Булгарин. На это Пушкин ответил своим оскорбителям стихотворением «Моя родословная», в котором он указал на предков многих знатных фамилий, бывших очень простого происхождения. Стихотворение это Пушкин закончил:
Видок Фиглярин*), сидя дома,
Решил, что дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки к шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двинулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Корме родного корабля:
Сей шкипер деду был доступен,
И сходно купленный арап
Возрос усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.
И был отец он Ганнибала,
Пред кем, средь гибельных пучин,
Громада кораблей всплывала,
И пал впервые Наварин.
- ) Ф. В. Булгарин.
Мало этого, вскоре он ответил и Уварову одной из язвительнейших своих эпиграмм, но все это не уменьшило, а, наоборот, увеличило число светских врагов поэта.
Хорошее отношение Государя к Пушкину возбуждало ависть. Многие из современников не понимали всего величия гения. Для них он ыл «писака», ничем не отличавшийся от Булгарина, и только. Жизнь Пушкина становилась все неспокойнее и неспокойнее. Эта жизнь в свете всегда была ему противна, но он должен был волей-неволей вести ее, дабы не лишить свою любимую жену ее развлечений. Эта жизнь отрывала поэта от работы. Пушкин страдал невыносимо, и никто, даже такое близкое существо, как жена, не понимали и не замечали этих страданий.
24.[править]
Ф. В. Булгарин был враг Пушкина. Не было злой сплетни, которую Булгарин не распускал бы про него.
Пушкин ему мстил злыми эпиграммами и четверостишьями:
На Ф. В. Булгарина
Все говорят: он Вальтер Скотт,
Но я, поэт, не лицемерю:
Согласен я — он просто скот,
Но что он Вальтер Скотт — не верю.
2.
Фаддей роди Ивана,
Иван роди Петра —
От дедушки болвана
Какого ждать добра?
25.[править]
«Пушкин и чернослив».[править]
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может — лестная надежда! —
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!..
Пушкин.
Осенью 1828 года Пушкин гостил в имении Вульфов — Малинниках. Слух о знаменитом госте быстро облетел соседей, и они зачастили в Малинники. «Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито», — писал Пушкин Дельвигу. (Мунито — пес Императора Николая Первого — славился необычайной дрессировкой). — «На-днях было сборище у одного соседа, я должен был туда приехать» — продолжал Пушкин в том-же письме. — "Балованные ребятишки хотели непременно туда-же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу и думала потихоньку от них убраться. Но Петр Маркович Полторацкий, гостивший в это время у нее в доме, неподалеку от Малинников, взбудоражил детей словами: «Дети, дети! Мать вас обманывает — не ешьте черносливу, поезжайте с нею. Там будет Пушкин — он весь сахарный, а зад его яблочный; его разрежут, и всем вам будет по кусочку.» Дети разревелись: «Не хотим черносливу, хотим Пушкина!» Нечего делать — их повезли к соседям, куда приехал и Пушкин. «И они сбежались ко мне, облизываясь», — писал Пушкин, — «но увидев, что я не сахарный, а кожаный, — совсем опешили»,
Прошло более ста лет. Времена переменились. Россия стала Совдепией. Но большевики сочинили тысячу легенд, что Пушкин — «их поэт». Забыли, что он дворянин, помещик и аристократ. Раз гений…О, конечно, — их. Но как отпраздновать, чем ознаменовать? Покуда-же делали весь 1936 год в память Пушкина пряники, «Мясо с огурцом — Пушкин» и другие кулинарные блюда. История же с черносливом теперь повторилась… Но совершенно наизнанку. Мальчик в лавке на предложение взять «пряник Пушкин», громко заявил: «Мама, не хочу Пушкина, а хочу чернослива. Чернослив вкусный, он в шоколаде, а в Пушкине вкуса никакого нет».
Жизнь в столице Пушкина не удовлетворяла, и его тянуло в деревню к природе, к уединению и покою. Осенью 1826 года Пушкин поехал к Вульфам в Малинники. Здесь он много работал, закончил седьмую главу «Евгения Онегина», но w много развлекался и ухаживал за барышнями. Письма его из Малинников полны беззаботной веселости, одно свое письмо он подписывает: «Тверской Ловелас».
«Здесь очень много хорошеньких девченок, и я вожусь с ними платонически, и оттого толстею и поправляюсь в моем здоровьи… Здесь мне очень весело, ибо я деревенскую жизнь очень люблю. Здесь думают, что я приехал набирать строфу в Онегина, а я езжу на пароме, играю в вист по восьми гривен роббер и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока»… Его веселый припев в то время:
Хоть малиной не корми,
Да в Малинники возьми.
Жизнь в деревне среди друзей подбодрила поэта, но не надолго: Бенкендорф не прекращал своих придирок.
26.[править]
В 1833 году приятель поэта П. Н. Нащокин приехал в Петербург и остановился в гостинице.
Это было 29 июня, в день Петра и Павла. Съехалось несколько знакомых, в том числе и Пушкин. Общая радость, веселый говор, шутки, воспоминания о прошлом, хохот. Между тем, со двора, куда номер выходил окнами, раздавался еще более громкий хохот и крик. Это шумели каменщики, которые сидели на кирпичах около ведра водки и деревянной чашки с закускою. Больше всех горланил какой-то мужик с рыжими волосами,
Пушкин подошел к окну, прилег грудью на подоконник, сразу заметил крикуна и сказал приятелям: «Тот, рыжий, должно-быть именинник», и крикнул, обращаясь к нему:
— Петр!
— Что, барин?
— С Ангелом!
— Спасибо, господин.
— Павел! — крикнул Пушкин опять, и, обернувшись в комнату, прибавил: — В такой куче и Павел найдется.
— Павел ушел.
— Куда? Зачем?
— В кабак… Все выпили. Да, постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь?
— Я и старушку — матушку твою знаю.
— Ой?
— А батько-то помер?
— Давно, царство ему небесное!… Братцы, выпьемте за покойного родителя!
В это время входит на двор мужик со штофом водки. Пушкин, увидав его раньше, закричал:
— Павел, с Ангелом! Да неси скорее!…
Павел, влезая на камни, не сводил глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, объяснял ему, пьют, а рыжий не отстает от словоохотливого барина:
— Так, стало, и деревню нашу знаешь?
— Еще б не знать: Ведь она близ реки?
— Так, у самой речки.
— Ваша изба, почитай, крайняя?
— Третья от края… А чудной ты, барин! Уж поясни, сделай милость, не святым же духом всю подноготную знаешь?
— Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы и зашли в избу к твоей старухе.
— Так… Теперь смекаю.
— А вот жаловалась на тебя: мало денег посылаешь!
— Грешен, грешен!.. — Да вот все на проклятое выходит, — сказал мужик, указывая на стакан, из которого выпил залпом и прокричал: «Здравствуй, добрый барин!»…И… закусил.
27.[править]
«Моя эпитафия».[править]
Здесь Пушкин погребен: он с музой молодою,
С любовью, леностью провел веселый век;
Не делал доброго, однако ж был душою
Ей-Богу, добрый человек.
28.[править]
Однажды Пушкин сидел в опере. Господин, рядом с ним сидящий, все дремя подпевал артисту Петрову. Раздосадованный Пушкин громко сказал: «Что за идиот, мешает слушать!» — «Позвольте, сударь, это кого вы так изволили назвать?» — «Ну, конечно, Петрова, который мне мешает наслаждаться вашим пением», — ответил Пушкин.
29.[править]
Всем известна замечательная поэма Пушкина «Цыгане», начинающаяся:
Цыгане шумною толпой
По Бессарабии кочуют…
Эта поэма была написана под впечатлением встреч с вольными детьми степей и постоянного наблюдения над их жизнью.
Все население в ту пору относилось к цыганам благосклонно. Для мужчин последние были постоянными поставщиками лошадей и ветеринарами, а черноглазые гадальшицы всегда умели развеселить и заинтересовать скучающею публику.
В то далекое время цыгане располагались по берегам реки Бычка и по горе Инзова. На этой же горе находился и дом, в котором жил Пушкин.
Поэт любил в хорошее летнее утро любоваться с этой горы восходом солнца. Здесь-же он увидел в первый раз цыганку Стешу, игравшую впоследствии такую большую роль в кишеневской жизни поэта. По всей вероятности, на Инзовой горе расположился кочующий цыганский табор, и Стеша, увидев прогуливающегося здесь молодого барина, подошла к нему с предложением погадать. Красота Стеши поразила Пушкина, и он до того увлекся ею, что начал довольно часто посещать табор, где его любили за веселый нрав и щедрость. Следует добавить, что к этому же времени относится и другой роман Пушкина, бьющего или воображавшего себя страстно влюбленным в молдаванскую аристократку Людмилу И-за. В то время, как с последнею Пушкин встречался по вечерам, на гуляниях, пикниках и т. п., Стеше он посвящал каждое утро и добрую половину дня.
Пока дело ограничивалось посещениями Пушкиным табора, подарками, песнями и пляскою, табор смотрел на поэта дружелюбно и даже любил его, но вскоре вольные сыны степей заметили, что Стеша все больше и больше привязывается к Пушкину, да и последний не всегда сдерживал свой пылкий, страстный нрав.
Но последствием этих обстоятельств было то, что в одно прекрасное утро Пушкин на месте табора нашел лишь черепки разбитой посуды, сор и ямки от кольев, к которым прикреплялись шатры. Сначала поэт пришел в бешенство, хотел пуститься в погоню за табором, но потом так же скоро и успокоился, к большой радости своих кишеневских друзей, замечавших, что он начинал не на шутку увлекаться дикой красавицей.
Однако, эта радость была преждевременна. Лето стояло на исходе, но погода попрежнему была жаркая, и вдруг разразилась страшная гроза с ливнем.
Проливной дождь, ливший, как из ведра, сразу наполнил водою все пересохнувшие ручьи и мелководный Бычек. Дом Пушкина, находившийся на склоне горы, был залит водою, т. к. на него хлынули сверху целые водные потоки. В это время у Пушкина находились его друзья. Молодые люди смеялись, шутили и помогали хозяину убирать с полу разные вещи, как вдруг отворилась дверь, и вошла усталая и измокшая Стеша. Все позабыли о наводнении и с любопытством глядели на сцену неподдельно-радостного свидания двух любящих друг друга людей.
Стеша искренне любила поэта, а последний, надо полагать, больше увлекся ее красотою, нежели любил, и… часто изменял ей.
В то время в Кишеневе был Романовский Сад, куда Пушкин часто ходил с Людмилой И-за. Здесь Пушкин постоянно декламировал ей свои стихи, горячо признавался ей в любви и, вероятно, сорвал не один поцелуй.
Стеша, часто остававшаяся одна, мучилась ревностью и тосковала. Наконец, она решилась подстеречь Пушкина с соперницей. Благодаря ее врожденной хитрости и беззаботности Пушкина, эта задача не стоила ей большого труда. Узнав заранее место и час, в который Пушкин и Людмила И-за посещали сад, Стеша спряталась в кустах смородины и стала их поджидать. Как назло, в этот день прогулка поэта и красавицы-молдаванки отличалась особенною интимностью. Стеша не выдержала и, как дикая кошка, кинулась на И-зу.
Пушкин сначала было растерялся, но затем, видя, что И-за лежит без чувств на земле, в свою очередь ударил цыганку толстою палкою, служившею подпоркой для виноградной лозы. Стеша закричала от боли и, оставив соперницу, хотела была броситься на Пушкина, но потом, как-будто раздумав, даже не взглянула на коварного изменника и гордой поступью вышла из-сада. Больше ее не видали в Кишеневе: цыганка иди покончила с собою, или — что вероятнее — вернулась в табор.
Конечно, на крики и шум сбежались садовники и гуляющие. Избитую и лежавшую без чувств И-зу унесли в экипаж, а слух о происшествии с быстротою молнии облетел весь город. Гордая молдаванка не могла вынести скандала и куда-то уехала.
Константин Коровин о Пушкине.
(Из «Воспоминаний детства»)[править]
Многим бы хотелось видеть Пушкина. А бабушка моя, Екатерина Ивановна Волкова, видела его, И много говорила мне и брату моему, когда мы были детьми. Говорила об Александре Сергеевиче Пушкине, что это был самый умный человек России… И мне представлялся он красивым, на белом коне, как наша лошадь Сметанка, и в каске с перьями. А бабушка сказала мне, что нет, он был маленького роста, сгорбленный, курчавый блондин, с голубыми большими глазами, блестящими, как-будто на них были слезы. Серьезный, никогда не смеялся. Одет был франтом, носил большое кольцо на пальце и смотрел в золотой лорнет. Зачем это, — подумал я, — маленького роста? Неправда, что бы мне ни говорили. Мой дед, Михаил Емельянович, был огромного роста, и мне хотелось-бы, чтоб и Пушкин был такой-же, и приносил бы мне игрушки. Но мне всегда нравилось, когда бабушка читала мне Пушкина. И я, слушая, сидя на лежанке, думал: а ведь его убили. Как это гадко!
Несказанно я любил слушать бабушку, когда она читала Пушкина. И все как-то было полно им: и вечер, и зимняя дорога, тройка, когда меня взял с собой мой дед в Ярославль, остановки на постоялом дворе, калачи, поросенок, икра, и месяц, и страшный лес да дороге. Как верно и хорошо он написал про все это, все самое мое любимое!
И я знал уже много стихов Пушкина наизусть. Из дому деда, на Рагожской улице, уходил на соседний большой двор, к ямщикам, в ямскую избу, где было тепло, пахло щами. Такие хорошие ямщики, отдыхали, сидели, пили чай. Ели баранки, ситный, и любили меня, хозяйского внука. Я всей душой любил ямщиков. Я им говорил наизусть:
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит…
и видел, — нравилось ямщикам.
— Ну-ка, — говорили они мне, — скажи, Костя, вот ему… про разгулье удалое аль сердешную тоску… Как это, скажи-ка…
Ямщики слушали.
Один из них, Игнат, с черной бородой, часто просил меня:
— Скажи, да скажи… про старушку родную…
Тогда я ему говорил стихи:
Буря мглою небо кроет…
Игнат плакал. Всегда плакал. Поразило меня однажды, что приятель отца моего, судебный следователь Поляков, сказал про Пушкина: барин, камер-юнкер. И что-то нехорошо говорил.
Я сказал бабушке, Екатерине Ивановне:
— Поляков не любит Пушкина.
— Да, — ответила она, — не слушай его. Он нигилист.
Я не понял, но подумал: нигилист — это должно-быть вроде дурака.
Странно, что Ларион Михайлович Пряничников, впоследствии художник, родственник наш, часто бывая в доме у нас, тоже не любил Пушкина, тоже сказал: камер-юнкер!
Мой дед был именинник. Лежал в постели, прихварывал. Утром я пришел к нему и сказал стихи:
Птичка Божия не знает…
Он меня погладил по голове и, смотря добрыми глазами, сказал мне:
— Это, Костя, хороший барин сочинил.
Потом, вздохнув, сказал:
— Эх, грехи, грехи. Ты, Костя, когда молишься на ночь--то поминай его. Он, ведь, был добрый, как Божий серафим. Мученик — ведь его убили.
Вот, — думал я, — что такое.
— Дедушка, — говорю я, — а Игнат… я ему сказал стихи, а он заплакал.
— Ишь-ты, — удивился дед. — Он, Игнат, хороший мужик. Бедный, бездомный. Пьет только частенько…
Почему-то дед запретил мне ходить в ямщицкую, к ямщикам.
— Есть, — говорит, — запойные… Всякого наслушаешься. Не надо, — говорит, — ходить тебе туда.
Когда дед умер, то после я спрашиваю няню Таню:
— Вот, дед мне велел молиться о Пушкине.
— А кто он тебе доводится? — спросила няня Таня.
— Он серафим от Бога был, камер-юнкер; убитый…
— Ишь-ты! — вздохнула няня. — Ну, молись так: Помяни, Господи, во царствии Твоем раба Твоего камер-юнкера Серафима.
Я на ночь, стоя на коленях в постели, поминал деда, покойную сестру и доброго, убиенного «Камер-юнкера Серафима».