Николай Огнёв.
Безумный Орлик[править]
1.[править]
Внезапно кончилась густая, перепутанная заросль; открылась зеленая и осенне-ласковая солнечная полянка; а на ней — тонкий, высокий, пошатнувшийся крест. Крест был сделан плохо, — неумелыми, немастерскими руками; просто, нелепо; обрубок молодой березки, навязанный ивовыми прутьями на другой обрубок подлиннее; и все.
Марк Петрович вздрогнул, подошел поближе и прочел вырезанную корявыми буквами на кожуре поперечного обрубка надпись;
— Сдаюсь перед Лицеи Твоим.
И то, что было написано «Лицеи», а не «Лицом», сразу показалось Марку Петровичу особенно таинственным и тихим. Кругом плавно покачивалась нежная зелень погожей осени; и баюкала; и была, как зыбка матери; а в зыбке этой лежал кто-то сдавшийся — и скрывший свое имя от всех.
Марк Петрович присел среди можжевеловых кустов, у подножия странной лесной памятки о бывшей чьей-то жизни; была жизнь — мелькнула огоньком — и скрылась здесь, на груди матери. Осталась о ней памятка; это было трогательно, и Марком Петровичем овладела печаль; не тоска городская, надрывная, а тихая лесная печаль; печаль, рожденная созерцанием вечной грани между живым и мертвым.
Когда Марк Петрович поднял голову, то удивился чрезвычайно и даже схватился за ружье: прямо перед ним — высокий и худой — стоял человек, руки закинул свободным движением за голову и рассматривал Марка Петровича с неприятным любопытством. Так же молча глянул на него Марк Петрович — и равнодушно отвернулся.
— Могилку осматриваете? — раздался через некоторое время над ним тихий, но раздельный голос. — Хорошая могилка, интересная.
И незнакомец странно кашлянул, словно посмеиваясь.
— Да? — ответил Марк Петрович. — Интересная?
По своей глубоко-замкнутой сущности и созерцательно-охотницкой вере в природу не любил Марк Петрович внезапных знакомств с людьми; а еще неприятнее было то, что в этом лесу без дорог и отметин человеческих, нашелся-таки житель; и кто знает: могли быть и еще люди.
— Ах вы, крот городской, — презрительно сказал тот же голос, — И, повернувшись, разглядел Марк Петрович странный наряд незнакомца: длинную, бахромчатую, грязно-белую рубаху и синие порты.
— Я вам помешал? — вежливо спросил Марк Петрович, приподняв шляпу. — В таком случае, я уйду.
— Слушайте-ка, — ответил незнакомый, ухватившись руками за грязные босые ноги и садясь рядом с ним. — Здесь — ночью — будет отпевание. Придут монахини с болота, безглазые; и отпоют вот его.
И незнакомый ткнул пальцем в крест.
— Ну, и что же? — внимательно поглядев на крест, опросил Марк Петрович.
— А то: вы охотник?
— Да. Я — охотник.
— А до чего вы охотник, позвольте спросить? А? Ха- ха-ха! Вы не охотник до лесных… лесных могил?
«Да он — безумный, как видно, — подумал Марк Петрович. — Хорошо, что со мной франкотт».
Из глубины леса, из можжевеловых его зарослей возник длинный и настойчивый свист; незнакомец раздумчиво выслушал и сказал:
— Вот, меня и зовут. Яни зовет. Яни Матиссен. Вы знаете его?
— Нет, не знаю, — вежливо ответил Марк Петрович. — Кто он такой?
Неслышно и. внезапно, так же, как первый, появился на полянке и второй человек, — бородатый, коренастый и низкий мужчина в грязном и засаленном полушубке. Завидев Марка Петровича, второй незнакомец оглядел его с головы до ног, потом медленным движением снял с плеча берданку и, щелкнув затвором, стал наводить дуло на Марка Петровича. Марк Петрович быстро вскочил на ноги, вскинул винтовку и привычным движением скользнул пальцами на спуск.
— Сдавайтесь, — тихо сказал второй незнакомец, не совсем по-русски выговаривая слова. — Сдавайтесь. Мы вас убьем. — Мы лесные братья.
— Это меня не трогает, — ответил Марк Петрович. — Если вы не опустите ружье, я выстрелю первый.
Осторожно и хитро, по-звериному незаметно, первый из незнакомцев подался вперед и протянул руку к Марку Петровичу; но Марк Петрович во-время учел его движение: коротким, сильным ударом опустил на его руку ружейный приклад; и, отскочив назад, снова вскинул винтовку на прицел.
Схватившись за ушибленную руку, пробормотал первый какие-то обиженно-ругательные слова, но подкрасться вновь к Марку Петровичу не решился; сел в стороне н совсем по-детски принялся сосать ушибленные пальцы.
— Вы видите? — опросил второй, медленно опуская берданку. — Он сошел с ума. Мы, кажется, оба сошли с ума. Мы лесные братья. Мы давно в этом лесу. Раньше нас было трое.
— А где же третий? — невольно оглянувшись кругом, спросил Марк Петрович.
— Он сдался. Он здесь. Он лежит под этим крестом. Он долго мучился. Это он вырезал на кресте слова. Потом я его застрелил — он меня просил об этом. Я — Яни Митиссен — застрелил своего брата. Брата, вам это странно, да? А вы тут что делаете? Что вы делаете над могилой нашего брата? Кто вы такой?
— Я просто охотник, — угрюмо проговорил Марк Петрович, опершись на винтовку. — И давно вы здесь?
— Не знаю; давно. Три зимы и четыре лета. Раньше были патроны. Теперь нет патронов. Я не мог в вас стрелять.
И Янн Матиосен тяжело опустился на землю, бросив рядом свою берданку.
2.[править]
— Нет ли хлеба? — спросил он неожиданно-вкрадчивым голосом. — Мы давно не ели хлеба. Мы ели зелень и птиц, и кроликов. Мы очень хотим хлеба.
Марк Петрович расстегнул сумку и, вынув из нее краюху полузасохшего хлеба, бросил его к подножию креста. Яни Матиссен встал и, подойдя к кресту, поднял хлеб; его товарищ жадно наблюдал; Яни Матиссен разломил краюху и бросил ему один из кусков; безумный схватил хлеб обеими руками — тут только заметил Марк Петрович длинные когтеобразные ногти на его руках — и принялся рвать пищу зубами.
— Мы живем, как звери, — сказал Яни Матиссен. — Мы ловим кроликов в западни и едим их живыми. Вы понимаете, что значит есть кроликов живыми?
— Слушайте, слушайте, — нетерпеливо перебил безумный. — Погодите, Яни Матиссен. Слушайте лес. Не говорите пустых слов, Лес хочет говорить.
Лес и сам славно призывал к тишине: пошел по нему шорох, легким стоном вздохнули его глубины. Волна мольбы этой пронеслась и замолкла, умерла.
— Вот, — сказал безумный торжественно; встал, протянул руки вперед, и его глаза блеснули белым светом да обветренном, покрытом слоем грязи, лице. — Вот, слушайте.
И безумный заговорил тихо и нараспев, словно по невидимой книге читая неведомую молитву:
— Ночью, когда дикие кошки ползают по ветвям, скрипят когтями, прорезывают тьму зеленым огнем круглых глаз, плачут жалобными, ребячьими голосами, — такой ночью вот что бывает. Слушайте. Тогда из осоки неслышно выходят болотные монахини, безглазые; и крадутся — тихо-тихо! — по неизведанным тропинкам леса. Это — вы не думайте, что это русалки; они не заплетают волшебных венков; не вьются их туманные облики в лунных хороводах среди полян; они несут с собою всю лесную, зеленую скорбь и великое молчание подземное. Много-много их сестер томится в никем не знаемых пещерах, и не ведает никто о том, когда кончится их плен. Но жив в них дух болот; он им и велит идти сюда, отпевать царевича-брата и плакать, плакать над этой могилой… И болотные монахини, скорбя и безмолвствуя, лишь на глубокое ночное время выносят свою печаль из зеленых топей. И плачут, плачут… И я… тоже… плачу… Да нет! — с яростью вдруг закричал безумный, размазывая слезы по грязному лицу. — Я отвык… я отвык говорить. Раньше я знал… знал. Я хорошо… я все знал. Слушайте вы, проклятые городские кроты! Вы не знаете леса; вы не понимаете его песен! Вы приходите сюда с ружьями… Вы!
— Да, бедный Орлик, не знаем мы леса, — придвигаясь ближе, с тоской сказал Яни Матиссен, и в его глазах мелькнул тоже белый огонь безумия. — Бедный, больной Орлик… Но говори, говори…
— Ночью слышен хруст сучьей под чьими-то ногами, — еще тише продолжал безумный Орлик. — Это… это маленькие люди, тоскуя и молясь, .разыскивают моего брата, царевича своего. Они, ведь, не знают, что он лежит под этим крестом. Никому — слышите? — никому не дано власти, сломить его плен.
«Его не нужно перебивать, — быстро проносилось в сознании Марка Петровича. — Но жутко с ними; как отсюда выйти? Хорошо, что у них нет патронов… Оба они, видно, сумасшедшие. Из тех, должно быть, лесных братьев; которых так усердно ловили здесь года четыре назад. Они были — были! — развитыми, интеллигентными, быть может…»
— Ночью… ночью слышны короткие, тяжелые удары по вековым стволам сосен и дубов, — тянул безумный Орлик нараспев свою речь, раскачиваясь в ее такт и не опуская поднятых рук.. — Ходит дозорный по чаще, тяжело ступает корневыми ногами по можжевеловым кустам, репейных собак вычесывает косматой лапищей из запутанной гривы и, тяжелой дубиной ляпая но стволам, ведет счет статным, молчаливым великанам. — «Все ли тут?» — «Все». Но и ему не дано власти знать… знать…
Марк Петрович, не отрываясь, смотрел на безумного Орлика и думал о том, что в его словах есть какая-то тайна, лесная правда, которую понять и выразить, может-быть, одним безумным и дано; но внезапно вздрогнул и оглянулся: с ухваткой зверя, готовящегося к прыжку, стоял рядом с ним Яш Матиссен и пристальным, белым взглядом смотрел на винтовку Марка Петровича.
— Его убить надо, — шепнул Яни Матиссен. — Он безумный, он больной; его надо убить… убить…
— Отойдите от меня прочь, — строго ответил, вскидывая винтовку, Марк Петрович. — Ну? Раз… два…
— Погодите, погодите, — становясь молитвенно на колени, протянул к нему руки Яни Матиссен. — Ну, я же вас прошу: дайте… дайте мне ваше ружье… на одну, самую маленькую, минуточку. Он же просил… просил меня. Он знал, что сойдет… с ума. Он просил меня… Умоляю вас… Я не могу его душить. Я застрелю, не глядя, он даже не почувствует! О! Я умею стрелять! Я знаю, как… Пустите, дайте!..
И Яни Матиссен, вскочив на ноги, схватился за дуло винтовки и потянул ее к себе; Марк Петрович выдернул скользкое дуло из его рук и, быстро, перевернув ружье, ударил Яни Матиссена изо всей силы тяжелым прикладом по темени; тот рухнул навзничь, но в то же мгновение ощутил Марк Петрович, что чьи-то влажные пальцы обвили его шею, чьи-то острые когти вонзились в горло; хотел закричать, но не смог; задохнулся; лес запрыгал, стал красным, загорелся желтым круговым пламенем.
«Вот умру», — вонзилась в сознание последняя, острая мысль; и сейчас же все кругом заволокла черная, дымная пелена.
3.)[править]
… — Ночью проносится протяжный стон по лесу… Кто стонет? Кто плачет? Кто жалуется? Кто тоскует? Кто исходит пленной печалью? На это нет ответа; имя его глубоко зарыто в землю, переплелось с корнями; и лес не выдаст — Не выдаст — тайны имени его. И только одному ему — Безымянному… брату моему — дана власть знать… знать…
Слово за словом, все ясней и ясней, входило в сознание Марка Петровича.
— Где же это я? Болит голова… — вспомнилось ому. — И почему правой стороне жарко, а левой холодно?
Удалось открыть глаза; наверху, в небе было темно и сумрачно; где-то сбоку, справа, полыхал костер; Марк Петрович попытался привстать, но ощутил явственную слабость; ободранное горло саднило и вызывало в памяти испытанную в детстве боль от многочисленных пчелиных укусов.
— Но настанет время, — все тянулся, переходя мало-помалу в крик, голос безумного Орлика откуда-то из темноты. — Среди голубого дня почернеет небо, на закате родится вихрь, примчится к лесу, раскачает он кудрявых великанов и тогда… тогда на тебе, моя полянка, вздыбятся пласты земли, клочьями полетят кусты во все стороны, пошатается крест — и лес радостным гулом, ревом и кликами воспоет песню освобождения. Потому что — надежда живет. Надежда живет в сердцах лесных братьев! И будет надпись… надпись: «Встаю перед Лицом Твоим». Встаю! Встаю! Приветствую тебя!
И не успели замолкнуть отзвуки исступленного, страстного крика, как над Марком Петровичем ухнул выстрел. Марк Петрович вскочил, забывая слабость, на ноги и за высоким столбом огня, прыгавшим и рассыпавшим искры, увидел волшебным светом овеянного безумного Орлика с винтовкой в руках; Марк Петрович схватился за картечницу, но и ее не было; тут и безумный разглядел Марка Петровича.
— Это ты убил бедного Яни? — раздался тихий голос из-за костра, — бедного Яни Матиссена?
— Я его не хотел убить, — стараясь вложить в свои слова возможно больше ясности, ответил Марк Петрович, а про себя подумал: «Что мне делать? Что делать? Как отнять ружье? Здесь не дачная местность, звать на помощь некого…».
— Читай! — крикнул безумный из-за костра, наводя на Марка Петровича дуло ружья. — Читай, что написано на кресте! Читай! Да не так читай! Громко читай! Мы, лесные братья, приказываем тебе читать!
— Сдаюсь перед Лицем Твоим, — стараясь не показать охватившей его жути, прочел Марк Петрович; и всем его существом овладело глухое, как будто предсмертное беспокойство. "Побежать — «в спину выстрелит», мелькнула мысль где-то в глубине.
— Ага! Сдаешься? Так. А затем ты убил бедного Яни, бедного Яни Матиссена? Ага! Говори!
— Почему вы думаете, что я его убил? — спросил Марк Петрович в смутной надежде разговором оттянуть время и выманить у безумного винтовку. — Может быть, он еще жив?
--Нет! Я пробовал! — горестно воскликнул безумный. — Он спит — спит, как мертвые; Ступай и ты к нему, а? Я поплачу и над тобой? Вас будет трое: трое мертвых лесных братьев. И придут сейчас болотные монахини, безглазые, и отпоют вас всех троих…
— Они уже здесь, — странным, торжественным голосом сказал Марк Петрович. — Вот они, болотные сестры; они сзади вас. Взгляните назад.
Безумный Орлик быстро обернулся, невольно опустив ружье; как рысь, одним стремительным движением, прыгнул через костер Марк Петрович и грузно сбил своим телом безумного с ног.
— А-а, — захрипел тот, впиваясь зубами в левую руку Марка Петровича. — Х-хы…
Но винтовка была уже и правой руке охотника; оттолкнувшись ею от земли, выдернул он из зубов противника и левую.
— Где же лежит ваш Матиссен? — тяжело дыша и вытаскивая из-под Орлика картечницу, спросил Марк Петрович. — Надо посмотреть; может быть, он еще жив?
Но безумный, не отвечая, судорожно всхлипывал; тогда Марк Петрович пошел кругом костра и сейчас же наткнулся на распростертое на земле тело; Яни Матиссен, лежал, по-видимому, в том же положении, в какое его привел удар прикладом: навзничь, с руками, откинутыми назад. Марк Петрович взял его руку — и содрогнулся: рука было холодна, холоднее ночного осеннего воздуха. Костер вспыхнул и осветил разбитую голову Матиссена; волосы на голове и бороде спутала темно-красная кровь.
«Это я его убил, я, — с ужасом вспомнил Марк Петрович. — Что же будет теперь с этим несчастным, большим безумцем?»
— Послушайте, Орлик, — сказал он, нагибаясь и гладя безумного по голове. — Я вам сделал больно? Простите меня, я не хотел этого.
— Зачем, — плача по-детски, ответил Орлик, поднимая всклокоченную голову с земли, — зачем вы убили бедного Яни, бедного Яни Матиссена? Ведь, придут… ведь, придут… безглазые сестры… им придется отпевать… нас всех… всех…
— Вот что, Орлик. — сказал Марк Петрович, садясь рядом. — Пойдемте со мной. В город. Там светло и хорошо. Там вам дадут много-много хлеба. Много мяса. Вас вымоют в ванне. Вы помните: ванна? Вам будет там хорошо, лучше, чем здесь. Пойдемте? Вы должны послушаться меня. Я вам заменю Яни Матиссена, и мы будем вместе, как… как лесные братья…
— Да, — ответил Орлик. — Да. Вот. Дайте вспомнить. Город? Там… осталась… мама. Да. Вот. Но мне туда… нельзя. Там… в нас стреляли.
— В вас больше не будут стрелять, — сказал Марк Петрович. — Мы пойдем с вами в дом, в хороший дом, И мы будем жить в этом доме.
— Погодите, погодите, — засуетился Орлик. — Но вы забыли про клятву? Про клятву-то вы я забыли? А? Погодите, погодите: слушайте. — И безумный Орлик встал и вытянул руки. — Мы, лесные братья, — зазвенел его голос по лесу, — мы, братья лесные, спаянные кровью, отверженные людьми и богом; мы, изгнанные из городов и объявившие лес своим царством, — клянемся в непрестанной мести нашим палачам и гонителям. Клянемся не покидать — не покидать! — друг друга… до самой смерти. Вы слышите? Слышишь, проклятый крот городской? Клянемся любить свободу и лес — последнюю нашу родину, последнее наше царство!.. Клянемся!.. Клянемся!..
И Орлик рухнул на землю и охватил руками крест; костер вспыхнул, погасая, еще раз — и Марк Петрович вздрогнул: темно-красной показалась ему надпись на кроете… Постояв в нерешительности несколько мгновений, он вскинул винтовку за плечи и побрел с полянки, стараясь в темноте определить дорогу, по которой пришел.
А на полянке, мигая, потухал костер и недоверчиво-красным оком смотрел ему вслед.
1913.
Источник текста: Рассказы / Н. Огнев. — Москва; Ленинград: Круг, 1925. — 217 с.; 20 см. С. 188—198.