Буря (Шекспир; Соколовский)/ДО

Буря
авторъ Вильям Шекспир, пер. Александр Лукич Соколовский

Оригинал: англійскій, опубл.: 1612. — Перевод опубл.: 1894. Источникъ: Сочинения Вильяма Шекспира в переводе и объяснении А. Л. Соколовского. В 12 т.: с портр. Шекспира, вступ. ст. «Шекспир и его значении в литературе», с прил. ист.-крит. этюдов о каждой пьесе и ок. 3000 объясн. примеч. — 2-е изд., пересм. и доп.. —  СПб.: издание т-ва А. Ф. Маркс, [1913]. — Т. 12.; az.lib.ru

БУРЯ.

«Буря» была напечатана въ первый разъ въ полномъ собраніи сочиненій: Шекспира in folio 1623 года (слѣдовательно, уже послѣ смерти поэта) и помѣщена первой пьесой этого изданія на ряду съ тѣми комедіями, которыя, какъ доказала критика, принадлежали къ юношескимъ произведеніямъ Шекспира. Обстоятельство это повело къ предположенію, не была ли «Буря» самымъ первымъ произведеніемъ поэта; но позднѣйшія изслѣдованія привели къ совершенно противоположному, заключенію, отнеся время созданія «Бури», напротивъ, гораздо болѣе позднему времени. Мотивомъ такого мнѣнія послужили не столько догматическіе факты, сколько анализъ самой пьесы, обнаружившій такую стройность, выдержку, и серьезность концепціи сюжета и его выполненія, что не было никакой вѣроятности предположитъ, чтобы такое совершенное произведеніе могло выйти изъ-подъ пера начинающаго писателя, особенно если при этомъ сопоставить и сравнить съ пьесой другія его произведенія, несомнѣнно написанныя въ началѣ поэтической карьеры автора. Произведенія Шекспира по внутреннему ихъ духу и характеру можно вообще раздѣлить на три отдѣла соотвѣтствующіе времени, когда они были написаны. Первый, къ которому относится большинство комедій и драматическихъ хроникъ, охарактеризовывается или жизнерадостнымъ, веселымъ, взглядомъ на жизнь (какъ это, замѣчается, въ комедіяхъ), или вдумчивой, серьезной наблюдательностью ея явленій, безъ подчеркнутаго стремленія выразить именно ту или другую изъ ея спеціальныхъ сторонъ. Это послѣднее направленіе замѣчается въ хроникахъ. Исключеніе представляетъ только трагедія «Ромео и Джульетта», написанная, также въ этотъ періодъ; но и эта пьеса, если исключить ея трагическій конецъ, обнаруживаетъ въ остальномъ гораздо болѣе свѣтлый, чѣмъ мрачный характеръ. Періодъ этотъ обнимаетъ время отъ 1590 года, до 1600 года, второй, длившійся въ слѣдующее десятилѣтіе, приблизительно до 1610 года, характеризуемся преобладаніемъ мрачнаго, трагичнаго взгляда на жизнь и выраженіемъ въ каждомъ произведеніи какой-нибудь спеціальной идеи преобладающей надъ всѣмъ содержаніемъ и дающей ему тонъ. Въ этотъ періодъ написаны Шекспиромъ величайшія его произведенія, какъ «Гамлетъ», «Лиръ», «Макбетъ» и позднѣе трагедіи изъ древняго міра. Наконецъ; третій періодъ, длившійся отъ 1610 года до конца жизни поэта, можетъ быть названъ періодомъ успокоенія и примиренія съ жизнью. Къ этому времени относится созданіе «Цимбелина», «Зимней сказки» и «Бури» — пьесъ, въ которыхъ явно обличается, что міровоззрѣніе автора стало въ это время далеко инымъ сравнительно съ прежними годами. Достигнувъ зрѣлыхъ лѣтъ и удалясь въ свое родное, созданное честнымъ трудомъ, Стратфордское гнѣздо, Шекспиръ, видимо, успокоился отъ тѣхъ тяжелыхъ впечатлѣній, какія долженъ былъ вынести изъ созерцанія жизни, которую извѣдалъ и изобразилъ въ своихъ предыдущихъ произведеніяхъ такъ широко и глубоко. Невольно приходитъ на мысль, какую здоровую и уравновѣшенную въ психологическомъ смыслѣ натуру долженъ былъ имѣть человѣкъ, если, воспріявъ въ свою утонченно-отзывчивую на все душу такую массу самыхъ разнообразныхъ житейскихъ явленій и затѣмъ воспроизведя ихъ въ тѣхъ твореніяхъ, какія намъ оставилъ, онъ не только не палъ духомъ подъ такимъ бременемъ, не сгорѣлъ душевно въ бурномъ пламени изображенныхъ имъ страстей, не сталъ меланхоликомъ или человѣконенавистникомъ, но, напротивъ, какъ-будто возродился вновь и вернулся къ тому же свѣтлому, примирительному взгляду на жизнь, какимъ отличается молодость. Общая идея, проходящая во всѣхъ Шекспировыхъ произведеніяхъ, состоитъ въ томъ, что земная жизнь современнаго человѣчества представляетъ все-таки въ концѣ концовъ перевѣсъ добра надъ зломъ, несмотря на торжество зла въ отдѣльныхъ случаяхъ. Идея эта сквозитъ даже въ тѣхъ изображенныхъ имъ случаяхъ, когда конфликтъ выведенныхъ событій разрѣшается самыми мрачными катастрофами. Въ тѣхъ пьесахъ, о которыхъ въ настоящемъ случаѣ идетъ рѣчь, эта струя проступаетъ съ особенной рельефностью. Что такимъ характеромъ отличаются драмы «Цимбелинъ» и «Зимняя сказка», было уже подробно сказано въ этюдахъ къ этимъ пьесамъ, и теперь остается только прибавить, что «Буря» обнаруживаетъ это направленіе еще въ гораздо большей степени. Струя жизнерадостнаго и вмѣстѣ примирительнаго тона пронизываетъ всю пьесу точно какимъ-то радужнымъ, лучезарнымъ сіяніемъ, исполненнымъ въ то же. время такого спокойствія и обличающимъ такой зрѣлый, благодушный взглядъ на жизнь, что мысль о болѣе позднемъ сравнительно созданіи пьесы приходитъ на умъ при ея чтеніи сама собой. Написать такое произведеніе могъ именно человѣкъ, чей мірообъемлющій умъ, извѣдавъ и перечувствовавъ въ жизни все, что только доступно человѣческому уму и сердцу, подвелъ съ годами итоги всего перечувствованнаго и изложилъ его подъ вліяніемъ того величаваго, спокойнаго темперамента, какимъ былъ одаренъ отъ природы. Этотъ взглядъ на пьесу, приведшій къ мнѣнію, что она была не только однимъ изъ послѣднихъ, но даже совершенно послѣднимъ произведеніемъ автора, былъ такъ заманчивъ и казался до того правдоподобнымъ, что въ подкрѣпленіе его приводились доводы, основанные даже на совершенно фантастической почвѣ. Такъ, напримѣръ, говорилось, будто въ личности Просперо должно видѣть самого Шекспира, и что заключающій пьесу фактъ, когда могучій повелитель волшебнаго острова переламываетъ свой магическій жезлъ и возвращается на покой въ Миланъ, выражаетъ иносказательно возвращеніе самого Шекспира въ Стрэтфордъ, куда онъ переселился, написавъ «Бурю», и затѣмъ переломилъ, подобно Просперо, навсегда тотъ поэтическій жезлъ, помощью котораго царствовалъ такъ долго на волшебномъ островѣ своей фантазіи. Нечего говорить, что взглядъ этотъ не болѣе, какъ изящная фантазія, и не подтверждается ничѣмъ; но уже одно появленіе такого толкованія доказываетъ, до какой степени мнѣніе о болѣе позднемъ времени созданія пьесы казалось правдоподобнымъ. Кромѣ этихъ догадокъ, существуютъ, впрочемъ, и другія, основанныя на болѣе реальныхъ фактахъ, почерпнутыхъ, впрочемъ, также изъ анализа самой пьесы. Такъ, напримѣръ, стиль и внѣшняя форма «Бури» гораздо болѣе похожи на стиль и форму позднѣйшихъ произведеній Шекспира. Риѳма встрѣчается очень рѣдко (за исключеніемъ интермедіи 4-го дѣйствія), тогда какъ въ раннихъ комедіяхъ преобладаютъ не только риѳмованные стихи, но часто цѣлыя сцены написаны стариннымъ размѣромъ (doggerelrhyme), совершенно оставленнымъ Шекспиромъ впослѣдствіи. Также нельзя не отмѣтить, что въ самой постройкѣ и обработкѣ сюжета видны замѣчательныя опытность, умѣлость и въ особенности стройность и выдержка, превосходящія не только то, что мы видимъ въ первыхъ произведеніяхъ автора, но даже и въ послѣдующихъ. Такъ, напримѣръ, небезынтересно замѣтить, что въ «Бурѣ» соблюдены Шекспиромъ даже тѣ, всегда пренебрегавшіяся имъ, строгія классическія правила, по которымъ при постройкѣ драматическихъ произведеній слѣдовало непремѣнно соблюдать единство времени и мѣста дѣйствія. Во всѣхъ пьесахъ Шекспира дѣйствіе переносится много разъ изъ одного мѣста въ другое и длится иногда цѣлые годы; между темъ въ «Бурѣ» дѣйствіе происходитъ на одномъ и томъ же островѣ и продолжается всего три часа, т. е. не болѣе времени, чѣмъ нужно для исполненія пьесы на сценѣ.

Что касается опредѣленія времени созданія пьесы со стороны догматической, т.-е. на основаніи какихъ-либо прямыхъ фактическихъ указаній, то здѣсь мы не имѣемъ никакихъ данныхъ, разрѣшающихъ этотъ вопросъ съ положительной точностью. Отсутствіе какихъ-либо изданій пьесы ранѣе выхода полнаго изданія in folio 1623 года затрудняетъ вопросъ еще болѣе. Извѣстно, впрочемъ, что въ 1611 году пьеса, озаглавленная именемъ «Буря», уже существовала, что подтверждается отчетомъ о придворныхъ празднествахъ, въ которомъ значится, что пьеса эта была представлена 1 ноября 1611 года въ Вайтголѣ, въ присутствіи короля, тѣмъ обществомъ актеровъ, къ которому принадлежалъ самъ Шекспиръ. Однако прямого указанія, что онъ былъ авторомъ пьесы, въ отчетѣ нѣтъ. Фактъ этотъ во всякомъ, впрочемъ, случаѣ опредѣляетъ только крайній поздній срокъ созданія пьесы, но не ранній. Для опредѣленія же этого послѣдняго можно принять только догадку, основанную на томъ, что въ пьесѣ упоминается о Бермудскихъ островахъ, прославленныхъ тѣми опасностями, которыя грозили въ этой мѣстности мореплавателямъ. Острова эти, правда, были открыты гораздо ранѣе, но возбудили особенно живое вниманіе публики именно въ 1610 году вслѣдствіе того, что во время англійской экспедиціи въ Виргинію, бывшей въ 1609 году, адмиральскій корабль былъ разлученъ съ своей эскадрой бурей и прибить къ Бермудскимъ островамъ, гдѣ подвергся большимъ опасностямъ. Описаніе этихъ острововъ, прозванныхъ «Чортовыми», появилось въ 1610 г., при чемъ при сличеніи съ нимъ пьесы Шекспира оказалось, что многія черты этого описанія чрезвычайно похожи на нѣкоторыя выраженія «Бури». Это обстоятельство повело къ заключенію, что «Буря» была написана не ранѣе 1610 г. и не позже 1611 года, когда пьеса была уже представлена на сценѣ. Хотя оба эти факта нельзя считать разрѣшающими вопросъ безусловно, но, присоединяя къ нимъ тѣ данныя и выводы, какіе вытекаютъ изъ анализа самой пьесы, предположеніе, что она была написана именно въ вышеупомянутый срокъ, становится очень вѣроятнымъ, и это тѣмъ болѣе, что «Цимбелинъ» и «Зимняя сказка» — пьесы, съ которыми «Буря», какъ сказано выше, имѣетъ большое сходство по общему тону и характеру, написаны тоже около этого времени.

Фабула «Бури» была предметомъ многочисленныхъ изслѣдованій и изысканій съ цѣлью опредѣлить источникъ, изъ какого она заимствована. Изысканія эти не привели однако ни къ какому положительному результату. Ни въ англійской ни въ иноземной литературѣ не оказалось не только ни одной пьесы, ни одной новеллы, но вообще никакого произведенія, которое могло бы считаться послужившимъ основаніемъ для Шекспировои комедіи. Нѣкоторые рьяные Изслѣдователи, правда, пытались увѣрять, будто существуетъ большое сходство положеній, выведенныхъ въ «Бурѣ», съ сюжетомъ нѣкоторыхъ другихъ произведеній, — но догадки такого]рода оказались уже слишкомъ натянутыми. Такъ, напримѣръ, увѣряли, будто Шекспиръ заимствовалъ содержаніе «Бури» изъ старинной нѣмецкой пьесы нюрнбергскаго драматурга Іакова Айрера, озаглавленной: «Комедія о прекрасной Сидеѣ». Въ пьесѣ этой изображена ссора двухъ противниковъ, князей Лудольфа и Лейдегаота. Побѣжденный Лудольфъ получилъ помилованье подъ условіемъ удалиться навсегда изъ страны вмѣстѣ съ своей дочерью Сидеей, что и исполнилъ, затаивъ однако надежду отмстить за свою обиду. Случай къ тому скоро представился. Вступивъ въ связь съ духами, Лудольфъ сдѣлался волшебникомъ и завлекъ, помощью подчиненныхъ ему демоновъ, сына своего врага, принца Энгельберта въ свое жилище, съ намѣреніемъ сдѣлать его рабомъ. Сидея сначала помогала во всемъ отцу и заставляла молодого принца исполнять разныя унизительныя работы (въ томъ числѣ складывать дрова), но затѣмъ влюбилась въ своего плѣнника и предложила ему искать вмѣстѣ съ нею ечастья въ бѣгствѣ. Остальное содержаніе комедіи наполнено разными приключеніями бѣглецовъи оканчивается ихъ бракомъ, вслѣдствіе чего примиряются и ихъ отцы. Нечего говорить, что хотя въ комедіи этой и есть нѣкоторыя положенія и даже факты (какъ, напримѣръ, переноска принцемъ дровъ), аналогичные съ тѣми, какіе мы встрѣчаемъ въ «Бурѣ», но аналогичность эта далека отъ того, чтобъ признать пьесу Айрера первообразомъ, изъ котораго Шекспиръ почерпнулъ сюжетъ своей комедіи. Много-много можно допустить, что онъ, зная эту пьесу, заимствовалъ изъ нея двѣ-три незначительныя детальныя черты, которыя вовсе не составляютъ фактическаго сюжета. Что же Касается сюжета внутренняго и его разработки, то здѣсь о какомъ-нибудь заимствованіи не можетъ быть и рѣчи. Вслѣдствіе этого въ настоящее время «Буря» причислена всѣми критиками къ тому незначительному числу Шекспировыхъ произведеній, сюжетъ которыхъ придуманъ имъ совершенно самостоятельно.

Если мы будемъ разсматривать произведенія Шекспира съ точки зрѣнія матеріала, изъ котораго они построены, то увидимъ, что произведенія эти всегда изображаютъ результатъ столкновенія какого-нибудь характера съ вліяніемъ на него постороннихъ причинъ въ видѣ силъ ли природы, условій ли общественной среды, въ которыхъ этотъ характеръ поставленъ, или наконецъ вліянія отдѣльныхъ личностей, съ которыми изображаемое лицо имѣло сношенія. Изъ этихъ житейскихъ и естественныхъ въ полномъ смыслѣ слова матеріаловъ составлялись тѣ изумительныя, картины, въ которыхъ поэтъ представлялъ намъ жизнь съ такой поразительной правдой и глубиной. Иного матеріала Шекспиръ не зналъ даже тогда, когда изображалъ факты и картины, не могшія существовать въ дѣйствительности. Эти факты и картины служили ді£я него въ подобныхъ случаяхъ¹ только поэтической одеждой, сквозь которую всегда проступали и являлись нашимъ глазамъ образы настоящихъ живыхъ людей и настоящихъ реальныхъ событій. Такъ, при разборѣ комедій «Сонѣ въ лѣтнюю ночь» было указано, что подъ сказочной наружной оболочкой пьесы поэтъ представилъ рядѣ самыхъ заурядныхъ житейскихъ положеній, несмотря на то, что дѣйствующими лицами были совершенно фантастическія существа. Разсматривая другія произведенія Шекспира, гдѣ онъ также присоединялъ къ рисуемымъ картинамъ сверхъестественный элементъ, мы видимъ, что и тутъ элементъ этотъ служилъ у него только поэтической формой для выраженія совершенно реальныхъ фактовъ или психологическихъ настроеній, существующихъ въ людской природѣ дѣйствительно. Таковы вѣдьмы въ «Макбетѣ», выведенныя для того лишь, чтобъ рельефнѣе изобразить вліяніе на человѣческую душу суевѣрія. Таковы призраки, смущающіе сонъ Ричарда III и, въ сущности, изображающіе только тѣ галлюцинаціи, которымъ бываютъ подвержены люди, преслѣдуемые муками совѣсти. Но если мы обратимся къ разсматриваемой комедіи, то замѣтимъ, что выведенные въ ней факты не только совершенно фантастичны, но даже не связаны одинъ съ другимъ, какъ это бываетъ въ жизни по закону причины и слѣдствія, и какъ это всегда изображалъ Шекспиръ въ своихъ произведеніяхъ. Для примѣра стоитъ взять хотя бы основной фактъ, съ котораго начинается пьеса. Буря разбиваетъ корабль. Естественнымъ послѣдствіемъ можно было ждать или трагической гибели лицъ, подвергшихся этому несчастью, или ихъ спасенія какимъ-нибудь естественнымъ же житейскимъ способомъ. Но что же мы видимъ? Поэтъ разрѣшаетъ завязавшійся узелъ самымъ, повидимому, нелѣпымъ, сказочнымъ способомъ. Буря утихаетъ по мановенію магическаго волшебнаго жезла Просперо, при чемъ самый разбитый корабль дѣлается, помощью той же магической силы, вновь цѣлымъ и годнымъ къ плаванью! Далѣе въ пьесѣ изображенъ заговоръ злодѣевъ противъ короля. Такого рода положенія встрѣчаются въ пьесахъ Шекспира нерѣдко, но всѣ они разрѣшаются помощью совершенно естественныхъ причинъ. Здѣсь же опять оказывается, что зло пресѣкаетъ какой-то фантастическій духъ Аріэль, подслушавшій невидимо заговорщиковъ и сообщившій объ этомъ своему повелителю. Главный конфликтъ пьесы, состоящій въ томъ, что неправильно отнятое у Просперо возвращается къ нему снова, обставленъ и мотивированъ также совершенно невѣроятными событіями. Въ другихъ пьесахъ Шекспира, гдѣ выведены аналогичныя положенія, мы видимъ, что преступниковъ или постигаетъ достойная кара, вызванная ихъ же злодѣяніями, или они добровольно искупаютъ свою вину искреннимъ раскаяніемъ, вытекающимъ изъ тѣхъ душевныхъ свойствъ, какія присущи ихъ характерамъ. Здѣсь же хотя король Алонзо и его товарищи также приводятся въ концѣ пьесы къ раскаянью, но оно проявляется въ нихъ вслѣдствіе того, что Просперо поражаетъ ихъ помощью своего волшебнаго жезла временнымъ сумасшествіемъ. Словомъ, съ какой бы точки ни взглянули мы на фактическую постройку пьесы, вездѣ увидимъ, что Шекспиръ точно съ намѣреніемъ отклонился отъ своего неизмѣннаго правила изображать только такія событія и явленія жизни, которыя были естественны и вытекали изъ нея самой. Не представляется ли по этому поводу загадочный вопросъ: во имя чего великій изобразитель правды жизни, Шекспиръ, сдѣлался простымъ сказочникомъ?

Если, оставя сюжетъ, мы обратимся къ анализу характеровъ отдѣльныхъ дѣйствующихъ лицъ, то и здѣсь встрѣтимъ такіе же загадочные вопросы. Если въ Шекспировыхъ лицахъ всегда изображены, какъ замѣчено выше, результаты вліянія житейскихъ событій на ихъ душевныя черты, то и въ этомъ случаѣ настоящая комедія представляетъ явное отклоненіе отъ этого правила. Такъ, напримѣръ, нравственное существо героини пьесы, Миранды, соткано изъ самыхъ прелестныхъ чертъ. Она добра, сострадательна, способна нѣжно любить, глубоко чувствуетъ все, что хорошо и граціозно, и, напротивъ, инстинктивно отвращается отъ всего дурного и грубаго; но затѣвъ невольно возникаетъ вопросы гдѣ же и какимъ средствомъ могли развиться въ ней эти качества, когда она прожила всю свою жизнь на необитаемомъ островѣ, гдѣ не видала ни одной женщины, а изъ мужчинъ знала только своего отца да чудовище Калибана, которому нельзя было даже дать имени человѣка? Какъ же она могла вдругъ полюбить Фердинанда вопреки основному свойству любви, что чувство это является въ насъ непремѣнно какъ результатъ выбора и предпочтенія выбраннаго предмета сравнительно съ другими? А Мирандѣ не изъ кого было и выбирать! Несоотвѣтственность характера съ той средой, въ которой этотъ характеръ жилъ и образовался, бросается въ глаза еще болѣе въ личности Фердинанда. По основнымъ чертамъ онъ — двойникъ Миранды. Въ немъ та же чистота души, та же способность беззавѣтно полюбить сразу и навсегда, та же готовность къ самоотверженію. Но Миранда, по крайней мѣрѣ, не видала и не испытала въ жизни дурныхъ постороннихъ вліяній, Фердинандъ же выросъ и воспитался среди испорченнаго двора своего отца, гдѣ не гнушались даже злодѣйствомъ. Какъ же, спрашивается, могъ онъ сохранить такой идеальный нетронутый взглядъ на жизнь? Явно, что и въ немъ замѣчается какая-то отчужденность его основныхъ духовныхъ началъ отъ окружавшей его обстановки. Эта черта въ личностяхъ Миранды и Фердинанда замѣтится еще лучше, если мы сравнимъ ихъ съ двумя другими парами также Шекспировыхъ любовниковъ, а именно съ Ромео и Джульеттой, а также съ Флоризелемъ и Пердитой изъ «Зимней сказки». Нравственное сходство всѣхъ трехъ паръ замѣчательно. Во всѣхъ трехъ случаяхъ изображены чистыя, идеальныя существа, въ которыхъ любовь заглушила всѣ другія чувства до того, что они, предавшись ей одной, не хотятъ знать никакихъ реальныхъ условій жизни. Но взгляните, какъ безпощадная жизнь и отмстила имъ за это пренебреженіе ея законовъ, — законовъ, правда, суровыхъ, но — увы! — неизбѣжныхъ. Ромео и Джульетта погибли подъ ея безжалостными ударами, а Флоризель съ Пердитой хотя и проскользнули счастливо среди грозившихъ имъ опасностей, но все-таки подверглись ихъ преслѣдованьямъ. Въ обоихъ этихъ случаяхъ поэтъ изобразилъ намъ жизнь такой, какова она въ дѣйствительности. Для Миранды же и Фердинанда гнетъ жизни, тяжелый для всѣхъ, какъ-будто не существовалъ. Они избѣгли его, хранимые опять тою же волшебной властью, какая царила на очарованномъ островѣ Просперо и распоряжалась по-своему всѣми событіями. Анализируя дѣйствующія лица пьесы далѣе, мы встрѣчаемся уже съ совершенно фантастическимъ существомъ, Аріэлемъ. Подобные ему духи изображены Шекспиромъ также въ «Снѣ въ лѣтнюю ночь», но тамъ бросается прежде всего въ глаза именно то, что Шекспиръ, назвавъ эти существа фантастическими, бросилъ ихъ въ водоворотъ дѣйствительной, реальной жизни, заставивъ ихъ влюбляться, ревновать и даже попадать въ такія же комическія положенія, въ какія попадаютъ самые заурядные люди, — иными словами, онъ сохранилъ за этими существами одинъ только внѣшній сверхъестественный обликъ, во всемъ же остальномъ превратилъ ихъ въ совершенно обыкновенныхъ, живущихъ среди самой заурядной физической обстановки, людей. Ничего подобнаго нѣтъ въ Аріэлѣ. Единственное существующее въ немъ человѣческое душевное свойство — безграничная любовь къ свободѣ, — любовь, ради которой онъ готовъ на все. Никакихъ другихъ качествъ и страстей онъ не знаетъ и не хочетъ знать. Но эта страсть (свойственная, конечно, всѣмъ людямъ) одерживается въ немъ не какими-нибудь житейскими причинами, препятствующими достичь желаемаго обыкновеннымъ смертнымъ, но опять-таки волшебнымъ могуществомъ Просперо, т.-е. той же фантастической властью, какая обусловливаетъ и всѣ прочіе, изображенные въ комедіи, факты. Далѣе является Калибанъ. Вотъ, повидимому, совершенно реальное, земное существо. Онъ грубъ, золъ, уродливъ, чуждъ всякаго чистаго и благороднаго чувства, словомъ — полная противоположность того, что изображено въ Мирандѣ и Аріэлѣ. Его ли не назвать истиннымъ сыномъ земли и реальной жизни? Но при болѣе внимательномъ взглядѣ мы увидимъ и въ Калибанѣ точно такое же разнорѣчіе нравственнаго его существа съ окружавшей средой, какое замѣчается и въ прочихъ лицахъ. Если можно задать вопросъ, откуда могли развиться прекрасныя чистыя качества въ Мирандѣ, то Калибанъ представляетъ загадку, почему онъ, наоборотъ, сталъ такъ дуренъ и грубъ? Если волшебный островъ и магическая власть Просперо являются относительно его поступковъ фантастическими ихъ стимулами, то и выходящій изъ того результатъ не можетъ назваться взятымъ прямо изъ жизни. Обращаясь къ главному лицу пьесы, Просперо, мы тоже придемъ къ заключенію, что характеръ его представляетъ психологическія несоотвѣтствія между основными чертами его души и вліяніемъ на нихъ внѣшнихъ событій. Прошлое лицъ, разсмотрѣнныхъ нами до сихъ поръ, въ пьесѣ не объяснено, а потому авторъ имѣлъ больше права вывести ихъ въ томъ видѣ, въ какомъ хотѣлъ, повинуясь своей фантазіи; но прежняя жизнь Просперо разсказана имъ самимъ въ такихъ мельчайшихъ подробностяхъ, что всякій писатель (а тѣмъ болѣе Шекспиръ), казалось, долженъ былъ бы принять во вниманіе эти факты и построить нравственную личность Просперо непремѣнно соотвѣтственно этимъ фактамъ. Злодѣйскій проступокъ враговъ Просперо съ нимъ и съ его малолѣтней дочерью долженъ былъ бы вызвать въ немъ, повидимому, всего скорѣе жажду мести къ этимъ врагамъ. Но Шекспиръ не прибѣгъ къ такому разрѣшенію вопроса и заставилъ, напротивъ, Просперо благодушно примириться со своими оскорбителями. Такой исходъ дѣла, конечно, не противорѣчитъ тому, что мы видимъ въ жизни. Забвеніе и прощеніе обидъ совершенно въ человѣческой натурѣ; но во всякомъ случаѣ оно должно быть мотивировано реальными причинами; причины же эти бываютъ очень разнообразны. Иногда примиреніе вызывается искреннимъ раскаяніемъ обидчика, но бываетъ также, что и самъ обиженный прощаетъ по-христіански своимъ врагамъ изъ чувства смиренія; а наконецъ нерѣдки и такіе случаи, что обида остается неотомщенною, потому что обиженный сознаётъ свое безсиліе исполнить свою месть или, наоборотъ, гибнетъ въ попыткѣ ее исполнить. Положеніе, въ какое авторъ пьесы поставилъ Просперо, не подходитъ ни подъ одинъ изъ этихъ случаевъ. Злодѣи, доведшіе Просперо до его бѣдственнаго положенія, правда, какъ-будто бы приходятъ къ раскаянію; но ихъ приводитъ къ тому не собственная ихъ совѣсть, а тотъ же Просперо, и притомъ опять помощью своего волшебнаго жезла, дѣлая ихъ временно сумасшедшими. Житейской психологической правды, значитъ, въ разрѣшеніи вопроса нѣтъ и слѣда. Разрѣшить же его какимъ-нибудь инымъ изъ упомянутыхъ выше способовъ было невозможно. Просперо не былъ настолько смиреннымъ человѣкомъ, чтобъ простить своихъ враговъ по слабости характера, а равно ему не было причинъ безсильно имъ подчиниться. Онъ представленъ въ пьесѣ существомъ, обладавшимъ силою даже сверхъестественной, и потому могъ поступить съ своими врагами по произволу. Если бъ такое отсутствіе мотивировки поступковъ Просперо проходило чрезъ всю его роль, то онъ бы оказался не живымъ лицомъ, а шаблонной куклой, въ родѣ героевъ безчисленныхъ средневѣковыхъ новеллъ; но въ концѣ пьесы есть небольшой монологъ, который, сверкнувъ, какъ лучъ во тьмѣ, не только выясняетъ личность самого Просперо, но даетъ ключъ для вывода общей идеи и всей пьесы, при чемъ дѣлаются понятными характеры и всѣхъ прочихъ главныхъ лицъ. Когда Аріэль, разсказывая о жалкомъ положеніи, въ какомъ находятся потерпѣвшіе кораблекрушеніе, говорить, что даже онъ бы ихъ пожалѣлъ, если бъ имѣлъ сердце (Дѣйствіе У-е, сцена 1-я), Просперо отвѣчаетъ:

Ихъ жаль и мнѣ.

Ужъ если ты, стихійное созданье,

Таишь въ себѣ способность сострадать,

То какъ же мнѣ, такому жъ человѣку,

Какъ и они, подверженному тѣмъ же

Порывамъ чувствъ, не быть добрѣй тебя?

Хотя ихъ злость мнѣ взволновала душу

До глубины, — но чувство благородства

Во мнѣ сильнѣй: я свой смиряю гнѣвъ.

Порывъ добра похвальнѣй жажды мести.

Слова эти открываютъ предъ нами всю душу Просперо. Мы видимъ, что онъ живетъ и дѣйствуетъ на основаніи не тѣхъ внѣшнихъ вліяній, какія на насъ оказываютъ жизнь и среда, въ которой мы живемъ, но повинуясь тѣмъ основнымъ чувствамъ, какія прирожденны человѣческой душѣ помимо всякихъ подобныхъ вліяній. Онъ, всесильный отмстить своимъ врагамъ, какъ захочетъ, отказывается отъ мести, потому что чувствуетъ себя прежде всего человѣкомъ, и что въ душѣ его живутъ чувства доброты и благородства, словомъ — тѣ качества, которыя поселены въ человѣческую душу отъ природы, составляя наше самое лучшее нравственное богатство, отличающее людей отъ животныхъ. Окружающія насъ внѣшнія событія скорбной и, порой, грязной земной жизни, являются, какъ извѣстно, величайшими врагами этихъ качествъ, и мы, присматриваясь къ явленіямъ настоящей, реальной жизни, видимъ, къ сожалѣнію, что едва ли найдется человѣкъ, который не понесъ бы тяжкихъ послѣдствій этихъ вліяній, все равно въ видѣ ли собственной нравственной порчи, если у него не хватитъ силы противостоять злому соблазну, или въ видѣ тѣхъ лишеній (а иногда и гибели), какія на него упадутъ въ случаѣ, когда онъ стойко выдержитъ соблазнъ и вступитъ съ нимъ въ борьбу. Вся земная жизнь представляетъ картину такой борьбы, и, обращаясь къ созданіямъ Шекспира, мы видимъ, что эта борьба составляетъ главную основу всѣхъ его произведеній. Но въ настоящей пьесѣ поэтъ какъ-будто отступилъ отъ этого правила и ограничился изображеніемъ именно лишь этихъ основныхъ, врожденныхъ въ нашу душу, свойствъ въ томъ видѣ, какъ они существуютъ сами по себѣ, безъ вліянія на нихъ внѣшнихъ житейскихъ обстоятельствъ. Какъ же было однако справиться съ такой задачей въ поэтическомъ произведеніи, которое должно быть прежде всего рядомъ образовъ и реальныхъ фактовъ? Произведеніе, написанное съ такимъ взглядомъ, рисковало бы обратиться въ скучный психологическій трактатъ, которому не мѣсто было въ поэзіи. Шекспиръ разрѣшилъ этотъ вопросъ просто и легко. Если неудобно было развернуть и выразить предположенную идею на фонѣ явленій обыденной реальной жизни, которыя неизбѣжно бы исказили и затемнили эту идею, то оставалось замѣнить этотъ фонъ инымъ матеріаломъ, который, будучи выведенъ самъ по себѣ только какъ необходимый фонъ, не сливался бы съ тѣмъ рисункомъ, который предполагалось на немъ изобразить. Сказочный, доходящій, можно сказать, до совершенной невѣроятности; сюжетъ пьесы помогъ исполнить эту задачу. Просперо властвуетъ щ волшебномъ островѣ, вызываетъ своимъ жезломъ бури, кораблекрушенія, заставляетъ подвластныхъ ему духовъ творить тысячи самыхъ Невѣроятныхъ продѣлокъ, словомъ — вращается съ внѣшней стороны среди самой, можно сказать, нелѣпой обстановки; но среди этой-то обстановки и выдѣляется особенно рельефно его величавая фигура, какъ Человѣка, съ тѣми прирожденными человѣческой душѣ качествами, которыя существуютъ въ насъ сами по себѣ, Независимо отъ внѣшнихъ вліяній. Фигура Просперо, оттѣненная этимъ сказочнымъ фономъ, вырисовывается на немъ, какъ мраморная статуя, поставленная на однообразной темной драпировкѣ. Будь вмѣсто этого фона живой, естественный пейзажъ, статуя навѣрно не произвела бы такого сильнаго впечатлѣнія. Обращая вниманіе на прочія главныя лица пьесы, мы увидимъ, что способъ, какимъ изображенъ Просперо, повторенъ и для нихъ. На всѣхъ нихъ точно такъ же выведены основныя врожденныя человѣческія качества и свойства, независимыя отъ вліянія окружающей среды. Таковы Миранда и Фердинандъ. Выше было уже замѣчено, что въ нихъ представлены самыя лучшія, самыя чистыя человѣческія качества: любовь, скромность, самоотверженіе; но при этомъ, они являются такими счастливцами, что злое вліяніе настоящей реальной жизни проходитъ мимо нихъ, замѣненное благотворной, мягкой, силой волшебнаго жезла Просперо, т.-е., силой призрачной и несуществующей въ дѣйствительности. Аріэль — это олицетвореніе любви къ свободѣ — поставленъ въ своихъ поступкахъ также въ зависимость отъ сверхъестественной власти Просперо; слѣдовательно, и ему не грозятъ тѣ кары и препятствія, какимъ подвержены за эту любовь люди въ обыденной жизни. Наконецъ точно такую же постановку, дѣла видимъ мы и въ Калибанѣ, съ тою только разницей, что въ поименованныхъ до сей поры лицахъ изображены свойства чистыя и свѣтлыя, а въ Калибанѣ, напротивъ, житейскія и грязныя. Онъ грубъ, золъ, плотоугодливъ, неспособенъ ни^: на какое чувство благородства; но должно, къ сожалѣнію; сознаться что эти дурныя качества. точно такъ же прирожденны человѣческой натурѣ,какъ и хорошія. Калибанъ — ихъ олицетвореніе; но и онъ относительно внѣшнихъ^: проявленій этихъ качествъ замкнутъ въ тотъ же волшебный кругъ, среди котораго вращаются и прочія лица. Идея создать поэтическіе образы при такихъ- одностороннихъ условіяхъ, конечно, можетъ показаться очень смѣлой. Всякій иной писатель непремѣнно впалъ бы при подобной попыткѣ или въ холодное доктринерство, или въ скучную тенденціозность и создалъ бы нѣчто подобное твореніямъ современныхъ-символистовъ; но неистощимыя фантазія Шекспира побѣдоносно вывела его изъ такого труднаго испытанія. Просперо, Миранда и Калибанъ, будучи въ основѣ не людьми, а существами, отвлеченными отъ настоящей жизни и потому болѣе похожими на призраковъ, — тѣмъ не менѣе поражаютъ насъ яркостью и законченностью, съ какою изобразила ихъ геніальная фантазія поэта, несмотря на ихъ неестественность съ точки зрѣнія обыденной житейской правды. Интересно замѣтить; что призрачность этихъ лицъ чувствовалъ, повидимому, самъ Шекспиръ и даже выразилъ эту мысль въ текстѣ самой пьесы! Вотъ что мы читаемъ въ одномъ изъ монологовъ Просперо въ концѣ пьесы послѣ представленія, которое даютъ подвластные Просперо духи въ честь Миранды и Фердинанда:

Тѣ актеры,

Какихъ сейчасъ вы видѣли, вѣдь были

Лишь призраки. Они распались въ воздухъ,

Въ тончайшій паръ. Придетъ пора, когда,

Подобно этимъ призрачнымъ видѣньямъ,

И все исчезнетъ также: башни замковъ,

Дворцы царей, громады стройныхъ храмовъ,

А наконецъ и самый шаръ земли —

Все, все сотрется въ прахъ, въ безслѣдный прахъ,

Какъ то, что здѣсь мы видѣли! Мы сами

Вѣдь сотканы изъ тѣхъ же сновъ, какими

Окружена земная наша жизнь.

Прискорбно думать такъ! Мой старый умъ

Смущается невольно подъ наплывомъ

Подобныхъ чувствъ. Но вы не безпокойтесь

Моей хандрой. Идите въ вашу келью;

Займитесь чѣмъ-нибудь; а я пройдусь

На воздухѣ, чтобъ сбросить прочь угрюмость.

Читая эти строки, какъ-то невольно приходитъ мысль, что мы слушаемъ не Проспера, а исповѣдь самого Шекспира. Извѣдавъ всю жизнь до самыхъ сокровенныхъ, сложныхъ ея явленій и изобразивъ ее съ такой полнотой въ своихъ созданіяхъ, поэтъ все-таки не могъ додуматься до разрѣшенія ея цѣли — этой тайны, которую не дано разрѣшить никому. Что жъ удивительнаго, если, остановившись предъ такой неразрѣшимой задачей, онъ дошелъ до мысли, не счесть ли всю жизнь призракомъ, не имѣющимъ реальнаго существованія! До этого заключенія доходили великіе мыслители, жившіе слишкомъ два вѣка послѣ него. Достаточно упомянуть имена многихъ философовъ и поэтовъ, и въ томъ числѣ Гёте, окончившаго своего «Фауста» извѣстными словами:

Alles Vergängliche

Ist nur ein Grleichniss!

Но успокоиться на такой мысли значило бы обманывать себя, чего, конечно, не могъ допустить трезвый умъ такого человѣка, какимъ былъ Шекспиръ. Горькое разочарованіе бываетъ неизбѣжнымъ послѣдствіемъ подобныхъ мыслей, когда они осѣняютъ умъ такихъ людей. Просперо думаетъ освободиться отъ этого разочарованія, пройдясь по воздуху. Шекспиръ поступилъ точно такъ же, только роль воздуха исполнилъ для него въ этомъ случаѣ его поэтическій даръ. Утомленный изображеніемъ въ своихъ предшествовавшихъ произведеніяхъ тѣхъ трагическихъ коллизій, какія люди выдерживаютъ подъ ударами реальной жизни, онъ, благодаря своей здоровой, жизнерадостной натурѣ, сталъ съ годами склоняться къ мысли, что если въ реальной жизни дѣйствительно много дурного, то нравственное существо человѣка, взятое отдѣльно, представляетъ собою сокровищницу такихъ свойствъ, въ которыхъ все-таки можно найти достаточно утѣшительнаго для того, чтобы хоть на время забыть гнетъ окружающаго насъ житейскаго реализма. Такое направленіе замѣчательно ясно сквозитъ въ упомянутыхъ уже выше пьесахъ: «Цимбелинѣ» и «Зимней сказкѣ», гдѣ авторъ видимо съ любовью защитилъ отъ ударовъ жизни идеальныя, выведенныя имъ, лица. Но въ «Бурѣ» онъ пошелъ еще дальше. Идея представить прирожденныя человѣческія качества независимыми отъ этихъ ударовъ совершенно возникла подъ вліяніемъ этого направленія какъ бы сама собой, результатомъ чего и явилось разсматриваемое произведеніе. Допустивъ такой взглядъ на пьесу, мы не будемъ удивляться, почему въ общемъ мнѣніи возникла имѣющая на первый взглядъ легендарный характеръ мысль, что «Буря» была послѣднимъ произведеніемъ Шекспира. Дойдя до такого исключительнаго утонченнаго пріема творчества, дальше итти было уже некуда, а потому автору такой пьесы дѣйствительно оставалось только переломить, подобно Просперо, навсегда тотъ волшебный жезлъ, помощью котораго онъ владычествовалъ въ чудномъ царствѣ своихъ созданій.

Прочія лица пьесы не имѣютъ важнаго значенія и выведены только для округленія сюжета. (Король Алонзо и его свита совершенно безличны; пьяные матросы — неизбѣжные при тогдашнихъ представленіяхъ клоуны; только въ старикѣ Гонзало просвѣчиваютъ живыя, достойныя шекспировскаго юмора, черты. Въ общей основѣ характеръ Гонзало нѣсколько напоминаетъ Полонія. Это такой же царедворецъ, выросшій въ мягкой придворной обстановкѣ, никогда не знавшій нужды и потому пріобрѣвшій на значеніе жизни крайне ограниченные, смѣшные взгляды. Отъ Полонія онъ, впрочемъ, отличается тѣмъ, что въ высшей степени добродушенъ и искрененъ, чего не было въ датскомъ сановникѣ. О томъ, съ какимъ утонченнымъ юморомъ воспользовался Шекспиръ личностью Гонзало для того, чтобъ высказать критическое мнѣніе о нѣкоторыхъ одностороннихъ взглядахъ Монтаня на общественное благоустройство, сказано въ примѣчаніи 35.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Алонзо, король Неаполя.

Себастіанъ, его братъ.

Просперо, законный герцогъ Милана.

Антоніо, его братъ, овладѣвшій герцогствомъ.

Фердинандъ, сынъ короля Неаполя.

Гонзало, старый придворный короля.

Адріянъ, Франциско, придворные.

Калибанъ, безобразный дикарь.

Тринкуло, шутъ.

Стефано, пьяница-ключникъ.

Капитанъ корабля.

Боцманъ.

Миранда, дочь Просперо.

Аріэль, духъ воздуха.

Ириса, Церера, Юнона, Нимфы, Жнецы, духи, подвластные Просперо.

Матросы, духи.

Мѣсто дѣйствія на кораблѣ и затѣмъ на островѣ.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Корабль въ открытомъ морѣ. Буря, громъ и молнія. (Входятъ съ разныхъ сторонъ капитанъ и боцманъ).

Капитанъ. Эй, боцманъ!

Боцманъ. Здѣсь, — что случилось?

Капитанъ. Пока ничего… Скажи ребятамъ, чтобъ дружнѣе работали. Насъ несетъ прямо на берегъ. Проворнѣй, проворнѣй! (Уходитъ капитанъ, входятъ матросы).

Боцманъ. Ну, дѣтки, поворачивайтесь живѣй! Приналягте; подберите брамселя, да слушать свистокъ. Пускай вѣтеръ реветъ, пока не лопнетъ: — простору не занимать.

(Входятъ Алонзо, Антоніо, Фердинандъ, Гонзало и свита).

Алонзо. Ну, дружище боцманъ, смотри въ оба. Да гдѣ капитанъ?.. Главное — не надо трусить.

Боцманъ. Зачѣмъ вы здѣсь?.. Уходите въ каюты.

Антоніо. Тебя спрашиваютъ, гдѣ капитанъ?

Боцманъ. Развѣ не видите сами? Вы насъ путаете. Ступайте въ каюты. Здѣсь вы только помогаете бурѣ.

Гонзало. Ну, ну, полно, успокойся.;

Боцманъ, Успокоюсь, когда успокоится море. Ступайте прочь. Ужь не хотите ли вы смирить этихъ ревуновъ королевскимъ именемъ? нечего вамъ болтать. Говорю — уходите. Не мѣшайте намъ дѣлать дѣло.

Гонзало. Хорошо; но ты не долженъ забывать, кто на твоемъ кораблѣ.

Боцманъ. Нѣтъ никого, кто былъ бы мнѣ дороже, чѣмъ я самъ. Вы вотъ совѣтникъ, — такъ попробуйте, если; Сможете, унять эту сумятицу. Мы не дотронемся ни до одного каната. А не можете, такъ поблагодарите Господа за долгую жизнь и ступайте готовиться къ напасти, которой не миновать. — Дружнѣй, ребята, дружнѣй?.. Уходите, говорятъ вамъ.

(Боцманѣ уходитъ).

Гонзало. Глянь на этого плута, я ободрился самъ. Если судить по рожѣ, то ему навѣрно суждено быть повѣшеннымъ; а вѣдь такіе люди не тонутъ. Авось его веревка послужитъ канатомъ спасенья для насъ. Нашъ собственный становится плохъ. Если жъ онъ рожденъ не для петли, то дѣло дѣйствительно дрянь.

(Уходятъ Гонзало, Алонзо, Себастіанъ, Фердинандъ и Антоніо. Возвращается Боцманъ).

Боцманъ. Спускайте брамъ-стеньгу! Живо, живо!.. Тяните большой парусъ! (Внутри, корабля крики). О, чортъ бы побралъ это вытье! Изъ-за него не слышно ни бури, ни команды! (Возвращаются Себастіанъ, Антоніо и Гонзало). Вы опять здѣсь? Чего вамъ надо? Бросить намъ, что ли, все и тонуть?

Себастіанъ. Чума твоей глоткѣ, горластый безсердечный песъ!

Боцманъ. Вотъ какъ!.. Такъ работайте сами.

Антоніо. А ты повѣсься, дерзкій горланъ. Ты, кажется, боишься смерти больше насъ всѣхъ.

Гонзало. Ну, онъ отъ воды застрахованъ, даже въ томъ случаѣ, еслибъ корабль былъ не крѣпче орѣха или дырявъ, какъ рѣшето ¹).

Боцманъ. Приводи къ вѣтру! Подними два паруса еще. Держи въ открытое морѣ. (Вбѣгаютъ_: вымокшіе матросы).

Матросы. Все пропало! Молитесь, молитесь! Пропало все!..

(Уходятъ).

Боцманъ. Значитъ, полакать холодной воды придется поневолѣ ²).

Гонзало. Король въ каютѣ молится; а съ нимъ

И сынъ его; — пойдемте имъ на помощь, —

У насъ теперь судьба одна вѣдь съ ними.

Себастіанъ. Что до меня — готовъ я ко всему.

Антоніо. Сгубила даромъ насъ ватага пьяницъ.

(Боцману). А ты, пустой горланъ, пусть истрепалъ бы

Тебя въ клочки морской приливъ не разъ,

А десять разъ!

Гонзало. Ну, нѣтъ, — онъ не утонетъ,

Какъ ни широко бъ разѣвали волны

Свой ротъ, чтобъ утопить, его, — ему

Судьба попасться въ петлю.

Голоса внутри корабля. Господи, умилосердись! Мы тонемъ, тонемъ!.. Прощайте, жена и дѣти… Прощай, братъ… Мы тонемъ, тонемъ ³)!

Антоніо. Идемте умереть съ королемъ. (Уходить Антоніо).

Себастіанъ. Да, да, — мы должны съ нимъ проститься.

(Уходитъ Себастіанъ).

Гонзало. Охотно бы отдалъ я теперь тысячу миль моря за акръ пустой земли съ бурьяномъ и терновникомъ… Конечно, будь все, какъ угодно небу, но гораздо пріятнѣй было бы умереть сухой смертью. (Уходитъ).

СЦЕНА 2-я.

Островъ. Передъ пещерой Просперо. (Входятъ Просперо и Миранда).

Миранда. Отецъ, отецъ! когда твоею властью

Ты вызвалъ эту бурю — умоляю,

Смири ее! Вѣдь если бъ не взлетали

Валы до облаковъ и не тушили

Огней горящихъ молній — то спалили бъ

Они весь міръ, какъ смолянымъ, огнемъ!

Когда бъ ты зналъ, какъ я страдаю, видя

Бѣду другихъ! Прекраснѣйшій корабль,

Гдѣ, безъ сомнѣнья, было столько честныхъ,

Живыхъ существъ, — разбитъ въ куски! Мнѣ сердце

Пронзалъ ихъ вопль! Несчастныя созданья

Пошли ко дну! Когда бъ была могучимъ

Я божествомъ — землѣ бы приказала

Я поглотить шумящій океанъ,

Чтобъ не погибли ни корабль ни души

Несчастныхъ жертвъ!

Просперо. Ну, полно, — не тревожься;

Не мучь сердечко нѣжное свое:

Несчастья нѣтъ.

Миранда. Ужасный день!

Просперо. Сказалъ я,

Несчастья нѣтъ. Все сдѣлалъ я, заботясь

Лишь о тебѣ, — тебѣ, моей любимой

И милой, нѣжной дочери! Вѣдь ты

До сей поры еще не знаешь точно

Ни то — кто ты, ни то — кто я. Считаешь

Меня ты лишь отцомъ твоимъ, Просперо,

Владѣльцемъ жалкой хижины; того же,

Что многимъ выше я, чѣмъ тотъ Просперо,

Какимъ кажусь, — объ этомъ не слыхала

Ты никогда.

Миранда. Такія мысли точно

Не приходили никогда мнѣ въ умъ.

Просперо. Пришла пора узнать тебѣ объ этомъ.

Дай руку мнѣ и помоги мнѣ снять

Волшебный плащъ. (Снимаетъ магическое платье).

Вотъ такъ, — пусть здѣсь лежитъ

Пока мое могущество; а ты

Отри глаза и не томись напрасно.

То зрѣлище, которымъ былъ взволнованъ

Твой нѣжный духъ, приведено къ концу

Моимъ искусствомъ такъ, что тѣ, кого

Считаешь ты погибшими въ лучинѣ

И чьи ты стоны слышала — на дѣлѣ

Не потеряли съ головы своей

Ни волоска… Садись; должна сегодня

Ты все узнать.

Миранда. Нерѣдко, помню, ты

Мнѣ начиналъ разсказывать и прежде

О томъ, кто я; но прерывалъ внезапно

Всегда разсказъ, сказавъ: «еще не время», —

И возбуждалъ лишь этимъ любопытство

Въ моей душѣ.

Просперо. Знай, время то пришло,

И часъ насталъ, чтобъ предъ тобой открылась

Вся истина… Скажи мнѣ, помнишь ты

О тѣхъ годахъ, когда съ тобой мы жили

Еще не здѣсь? Едва ли помнишь: впрочемъ,

Тебѣ въ то время не было вѣдь даже

Трехъ полныхъ лѣтъ.

Миранда. Представь себѣ, что помню!

Просперо. Что жъ помнишь ты? Иной ли домъ, иль лица

Иныхъ людей? Скажи, что сохранила

Тебѣ объ этомъ память?

Миранда. Память мнѣ

Рисуетъ это все скорѣй похожимъ

На смутный сонъ, чѣмъ истину. Скажи,

Имѣла ль я когда-нибудь прислужницъ,

Лелѣявшихъ меня? Ихъ было, помню,

Четыре или пять.

Просперо. Ихъ было больше.

Но какъ могла такъ сохранить ты память

Объ этомъ всемъ? Скажи, мое дитя,

Что предъ тобой изъ глубины былого

Встаетъ еще? Ты помнишь, какъ мы жили

Съ тобой въ тѣ дни и какъ переселились

Затѣмъ сюда?

Миранда. Нѣтъ, этого не помню.

Просперо. Двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, Миранда,

Ливанскій тронъ твой занималъ отецъ

И былъ могучій герцогъ.

Миранда. Какъ!.. Ты, значитъ,

Мнѣ не отецъ?

Просперо. Что ты мнѣ дочь — клялась

Въ томъ мать твоя; она жъ была примѣромъ

Добраи чистоты. Отецъ твой былъ

Миланскимъ славнымъ герцогомъ, а ты,

Единое дитя мое — принцессой

Высокой, чистой крови и моей

Наслѣдницей.

Миранда. О небо!.. Но какой же

Игрой судьбы мы потеряли все?

Зачѣмъ мы здѣсь? Какъ мнѣ смотрѣть на это?

Несчастьемъ звать иль радостью судьбу?

Просперо. Тѣмъ и другимъ: несчастье насъ изгнало,

А счастье привело сюда.

Миранда. Какъ больно

Подумать мнѣ, какія пережилъ

Изъ-за меня ты горькія минуты,

Тогда какъ я о нихъ не сохранила

Памяти!.. Но продолжай, прошу.

Просперо. Мой братъ и дядя твой — его зовутъ

Антооніо (замѣть, какъ можетъ быть

Коваренъ брать!). Его любилъ я послѣ

Тебя сердечнѣй всѣхъ; ему довѣрилъ

Правленье государствомъ. Назывался

Тогда Миланъ славнѣйшей изъ державъ,

А я, Просперо, почитался первымъ

Изъ герцоговъ.. Въ достоинствахъ не знали

Мнѣ равнаго. Уснувъ на этихъ лаврахъ,

Я ревностно предался изученью

Таинственныхъ наукъ ⁴); дѣла жъ правленья

Взялъ въ руки братъ. Своимъ увлекся дѣломъ

Я до того, что чуждымъ сталъ всему,

Что дѣлалось вокругъ. И вотъ тогда-то

Твой вѣроломный и коварный дядя…

Ты слушаешь?

Миранда. О, да, о, да!..

Просперо. Усвоилъ

Искусно онъ умѣнье исполнять

Желанья близъ стоявшихъ иль, напротивъ,

Отказывать имъ въ просьбахъ; научился

Онъ поощрять въ нихъ, какъ въ деревьяхъ, ростъ

Иль подстригать излишніе побѣги

И тѣмъ достигъ того, что пересоздалъ

Сердца моихъ^/приверженцевъ, привлекши

Ихъ всѣхъ къ себѣ. Держа въ рукахъ ключи

Всей музыки правленья, онъ заставилъ

Звучать въ согласный тонъ съ своею волей

Поступки всѣхъ служившихъ мнѣ. Былъ связанъ

Я имъ, какъ дубъ, обвитый гибкимъ плющемъ,

И потерялъ безслѣдно сокъ и жизнь.

Ты слушаешь?

Миранда. О, да, отецъ мой…

Просперо. Слушай.

Забывъ мірскія цѣли ⁵) и предавши

Себя всего на изученье тайнъ,

Которыя, не будь онѣ сокрыты

Отъ глазъ толпы, превысили бъ значеньемъ

Все то, чего желаетъ родъ людской,

Я пробудилъ въ душѣ коварной брата

Дурную мысль. Довѣрчивость моя

Родила зло, подобно, какъ родится

Порой злой сынъ у добраго отца.

Я въ добротѣ не зналъ, какъ должно, мѣры,

И братъ зато коварствомъ мнѣ воздалъ

Безъ мѣры же. Хитро себя обставивъ,

Присвоилъ онъ не только всѣ доходы

Съ моихъ земель, но даже знаки чести,

Какими могъ быть облеченъ лишь я.

Онъ поступилъ, какъ лжецъ, который силой

Всегдашней лжи кончаетъ тѣмъ, что намять

Теряетъ самъ о томъ, что онъ солгалъ,

И ложь считаетъ истиной. Такъ точно

Сталъ думать братъ, что настоящій герцогъ

Не я, а онъ. Занявъ престолъ на время,

Онъ, пользуясь почетомъ власти, сталъ

Его считать себѣ принадлежащимъ

Дѣйствительно. Надежды честолюбья

Росли въ немъ съ каждымъ днемъ. Скажи — меня

Ты слушаешь?

Миранда. Разсказъ твой возвратилъ бы

Глухому слухъ.

Просперо. Тогда, чтобъ уничтожить

Преграды всѣ, стоявшія предъ цѣлью,

Какую онъ намѣтилъ, объявилъ онъ

Себя миланскимъ герцогомъ; меня же

При этомъ счелъ ничтожнымъ бѣднякомъ,

Которому достаточнымъ владѣньемъ

Могли быть груды книгъ моихъ. Для власти

И почестей казался я ему

Отжившимъ вѣкъ и больше неспособнымъ.

Чтобъ привести удачнѣй въ исполненье

Свой низкій планъ, онъ, въ жаждѣ страстной власти,

Вошелъ въ союзъ постыдный съ королемъ

Неаполя, пообѣщавъ ему

Платить погодно дань и подчинить

Его верховной волѣ мой свободный

До той поры Миланъ, — Миланъ, не знавшій

Узъ рабства никогда.

Миранда. О Боже, Боже!

Просперо. Скажи теперь, спокойно обсудивъ

Весь этотъ низкій ковъ, могу ли звать

Его своимъ я братомъ?

Миранда. Грѣхъ подумать

Дурное мнѣ о бабушкѣ; но въ жизни

Нерѣдко видимъ мы, что и у честной,

Во всемъ достойной матери бываетъ

Негодный сынъ ⁶).

Просперо. Теперь узнать должна ты,

Какъ онъ исполнилъ замыслъ свой. Король

Неаполя былъ мнѣ всегда враждебенъ

И потому сейчасъ же согласился

Но просьбу злого брата. Заключили

Они союзъ, которымъ обязался

Король за дань (какую — я не маю),

А вмѣстѣ съ тѣмъ и за покорность брата

Изгнать меня изъ герцогства со всѣми,

Кто былъ ко мнѣ приверженъ, а корону

Отдать ему. Набравъ тайкомъ толпу

Измѣнниковъ, коварный братъ открылъ

Въ глухую ночь миланскія ворота,

И былъ я схваченъ этой подлой шайкой

Съ тобою, горько плакавшей.

Миранда. Не помню,

Какъ плакала тогда я, но разлиться

Потокомъ слезъ готова и теперь,

Услыша твой разсказъ.

Просперо. Готовься жъ слушать*

Что было съ нами дальше, а затѣмъ

Я объясню и дѣло то, которымъ

Заняться должно намъ. Иначе былъ бы

Излишнимъ весь разсказъ.

Миранда. Но почему же

Они не умертвили насъ?

Просперо. Вопросъ

Понятенъ твой, — онъ вытекаетъ прямо

Изъ словъ моихъ. Вотъ видишь, дорогая —

Такъ поступить имъ не позволилъ страхъ.

Я слишкомъ былъ любимъ моимъ народомъ*

И потому запечатлѣть кровавой

Развязкой ихъ поступокъ не посмѣли

Они при всей ихъ злости. Надо было

Имъ благовиднѣй выдумать конецъ ⁷).

И вотъ они насъ посадили въ лодку;

Свезли на взморье въ ней, гдѣ приготовленъ

Для насъ былъ старый, полусгнившій ботъ,

Безъ парусовъ, безъ якоря, безъ мачты, —

Такой, что даже крысы убѣжали

Съ него давно. Насъ посадили силой

Въ него съ тобой и такъ пустили въ море

Взывать къ волнамъ, чей даже ревъ, казалось,

Гудѣлъ въ отвѣтъ на наши плачъ и стоны

Съ участіемъ, — хоть пользы намъ, конечно,

Въ томъ не было, затѣмъ, что намъ онъ только

Напоминалъ сильнѣй еще бѣду.

Миранда. Какимъ тяжелымъ для тебя была

Я бременемъ!

Просперо. Была ты херувимомъ,

Мнѣ спасшимъ жизнь. Казалось, само небо

Въ тебя вселило твердость. Улыбалась

Безпечно ты, тогда какъ я подъ гнетомъ

Меня томившей горести кропилъ

Слезами волны моря. Пробудила

Своей улыбкой ясной ты во мнѣ

Упавшій духъ; въ меня вдохнула силы

Ждать съ твердостью все, что бъ ни послала

Судьба намъ впредь.

Миранда. Но какъ же мы успѣли

Достичь земли?

Просперо. Святое Провидѣнье

Намъ помогло. Запасъ воды и пищи

Нашли мы въ нашей лодкѣ. Имъ снабдилъ

Насъ добрый другъ, Гонзало. Родомъ онъ

Былъ, правда, изъ Неаполя и даже

Назначенъ былъ исполнить приговоръ,

Сгубившій насъ, но жалость побудила

Его подать намъ помощь. Платья, вещи —

Все, словомъ, чѣмъ могли мы поддержать

На время жизнь, доставилъ онъ. Ты можешь

Судить сама, какъ это пригодилось

Намъ въ злой нуждѣ. Сверхъ этого, онъ, зная,

Какъ я цѣнилъ мое собранье книгъ,

Сложилъ и ихъ съ вещами въ нашу лодку,

Вручивъ мнѣ тѣмъ сокровище, какого

Не промѣнялъ бы я за прежній тронъ.

Миранда. О, какъ желала бъ я его увидѣть!

Просперо (вставая). Но я встаю ⁸), ты жъ оставайся здѣсь

И выслушай, чѣмъ кончились злосчастья,

Грозившія намъ въ морѣ. Утлый чолнъ

Прибитъ былъ бурей къ острову. На немъ

Я сталъ твоимъ наставникомъ. Была ты

Воспитана здѣсь мной гораздо лучше

Любой изъ тѣхъ принцессъ, чье время праздно

Проводится въ забавахъ суеты,

Подъ присмотромъ людей, чья ревность къ дѣлу —

Одни слова.

Миранда. Вѣкъ буду благодарна

Тебѣ за все. Но объясни теперь

То, что меня всего сильнѣй тревожитъ:

Зачѣмъ ты вызвалъ бурю?

Просперо. Все узнаешь.

Игрой слѣпого случая фортуна

Сегодня обратила благосклонно

Ко мнѣ лицо ⁹). Узналъ я, что мои

Враги приведены возникшей бурей

На островъ къ намъ. Таинственный мой даръ

Предвидѣнья открылъ мнѣ, что звѣзда

Моей судьбы стоитъ теперь въ зенитѣ,

И что когда я потеряю случай

Вернуть былое счастье, то оно

Утратится навѣкъ. Ни слова больше!..

Не спрашивай, — засни!.. Отяготѣлъ

Сонъ надъ тобой; — противиться ему,

Я знаю, ты не можешь… (Миранда засыпаетъ).

Эй! ко мнѣ,

Мой Аріэль! Ко мнѣ, слуга мой вѣрный!

(Является Аріэль).

Аріэль. Привѣтъ, привѣтъ, великій повелитель!

Привѣтъ тебѣ!.. Примчался я сюда,

Чтобъ сдѣлать все, что хочешь ты! Вели

Мнѣ плыть, летѣть, прыгнуть стремглавъ въ огонь,

Витать средь тучъ, всклокоченныхъ грозою! —

Готовъ на все покорный Аріэль!

Просперо. Ты въ точности исполнилъ приказанье,

Какое далъ о бурѣ я?

Аріэль. Исполнилъ.

Я на корабль ихъ налетѣлъ, какъ вихрь!

Разстроилъ всѣхъ! Вездѣ посѣялъ ужасъ!

Дробилъ себя, сверкалъ то тамъ, то здѣсь,

Горѣлъ огнемъ на мачтахъ, реяхъ, вантахъ ¹⁰)!

Былъ въ ста мѣстахъ, сливался вновь въ одно!.

Юпитеръ самъ не зажигалъ Перуномъ

Такихъ огней! Глаза не въ силахъ были

Ихъ выслѣдить ¹¹)! Громовый сѣрный трескъ

Привесть бы могъ Нептуна даже въ ужасъ,

Смирить напоръ ему подвластныхъ волнъ

И вырвать прочь изъ рукъ его трезубецъ!

Просперо. Ты молодецъ! Нашелся ль кто-нибудь

На кораблѣ, кто выдержалъ бы бодро

Все это, не смутясь?

Аріэль. Никто!.. Метались

Безумно всѣ, какъ въ бѣшеномъ припадкѣ.

Лишь моряки сдержались кое-какъ;

Другіе жъ всѣ попрыгали безумно

Въ морскую хлябь, барахтались въ волнахъ —

Такъ страшенъ имъ корабль былъ, запылавшій

Моимъ огнемъ! Принцъ Фердинандъ, съ прядями

Волосъ, торчкомъ стоявшихъ, какъ камышъ,

Изъ первыхъ былъ прыгнувшихъ въ волны, съ крикомъ,

Что адъ спустилъ на волю всѣхъ чертей,

Просперо. Ты хорошо исполнилъ порученье.

Но гдѣ корабль? Онъ близъ земли?

Аріэль. Близъ самой.

Просперо. И цѣлы всѣ?

Аріэль. Не потерялъ никто

Ни волоска. Не выпачкалась даже

Одежда ихъ, напротивъ — освѣжилась

Въ морской водѣ. Я кучками разсѣялъ

По острову ихъ всѣхъ, какъ это мнѣ

Ты приказалъ. Лишь королевскій сынъ

Сидитъ одинъ, въ пустынномъ уголкѣ,

На берегу, скрестивь умильно руки ¹²),

И студитъ вѣтеръ вздохами.

Просперо. А что,

Скажи, ты сдѣлалъ съ прочими людьми

На кораблѣ и съ королевскимъ флотомъ?

Аріэль. Корабль стоитъ у пристани въ заливѣ;

Тамъ, гдѣ велѣлъ ты мнѣ разъ какъ-то въ полночь

Принесть тебѣ росы съ притона бурь,

Бермудскихъ острововъ ¹³). Корабль не тронутъ;

Матросы спятъ, забившись подъ скамьи.

Ихъ крѣпкій сонъ, навѣянный трудами,

Усилилъ я еще могучей силой

Волшебныхъ чаръ. Весь прочій флотъ, который

Разсѣялъ я, соединился вновь

И скорбный путь направилъ свой обратно

Къ Неаполю. Всѣ говорятъ, что если

Погибъ корабль, разбитый мною въ бурѣ,

То, значитъ, съ нимъ погибъ и самъ король.

Просперо. Исполнилъ все прекрасно ты; но дѣло

Не кончено: ждетъ трудъ тебя еще.

Который часъ?

Аріэль. Зашло за полдень время.

Просперо. Не больше склянокъ двухъ ¹⁴). Должны умѣло

Употребить мы время до шести.

Аріэль. Опять за трудъ! Когда меня ты мучишь

Работой такъ — позволь же хоть напомнить

О томъ, что мнѣ давно ты обѣщалъ;

А я все жду…

Просперо. Какъ! Ропотъ на меня?

Ты дерзокъ, духъ! Что хочешь ты?

Аріэль. Свободы!..

Просперо. Ни слова прежде времени о томъ.

Аріэль. О, я молю тебя! Припомни только,

Какъ былъ тебѣ покоренъ я всегда!..

Служилъ безъ лжи, безъ лѣни, безъ обмана!

Ты службы срокъ мнѣ обѣщалъ убавить

На цѣлый годъ.

Просперо. А ты забылъ, что сдѣлалъ

Я для тебя и отъ какихъ избавилъ

Жестокихъ мукъ?

Аріэль. О, нѣтъ!

Просперо. Лжешь, дерзкій духъ!

Ты все забылъ! Считаешь за великій

Себѣ ты трудъ нырять въ соленыхъ волнахъ,

Витать въ холодныхъ сѣверныхъ вѣтрахъ

Иль землю рыть, окрѣпшую отъ стужи.

Аріэль. Труда тутъ нѣтъ.

Просперо. Лжешь, дерзкое созданье!

Забылъ ты злую вѣдьму Сикораксу,

Чудовище, согнутое кольцомъ.

Забылъ? забылъ? отвѣть!

Аріэль. О, нѣтъ.

Просперо. А я

Скажу, что да! Гдѣ родилась она?

Что жъ ты молчишь?

Аріэль. Въ Алжирѣ, повелитель.

Просперо. Напоминать, какъ вижу, долженъ я

Хоть въ мѣсяцъ разъ о томъ, чѣмъ былъ ты прежде

И чѣмъ ты сталъ. Злодѣйку Сикораксу

Изгналъ Алжиръ за мерзкія дѣла,

Знать о какихъ противно даже слуху.

Ей удалось избѣгнуть казни злой

Лишь случаемъ… Такъ или нѣтъ?

Аріэль. Все правда,

Просперо. Ее на островъ бросили сюда

Беременной. У синеглазой вѣдьмы ¹⁵)

Родился сынъ, чудовищный уродъ;

Тебя жъ она закабалила въ рабство,

И долженъ былъ съ твоей природой нѣжной

Ты стать слугой, покорнымъ ей во всемъ.

Духъ воздуха, былъ долженъ помогать

Ты ей въ земныхъ и грязныхъ чародѣйствахъ!

Ты не стерпѣлъ; — и чѣмъ же отомстила

Она тебѣ?.. При помощи такихъ же

Существъ презрѣнныхъ, какъ она, былъ ею

Ты запертъ въ стволъ расщепленной сосны,

Гдѣ изнывалъ въ томительномъ мученьи

Двѣнадцать лѣтъ. Колдунья умерла,

А ты страдалъ, какъ прежде. Стонъ и вопли

Твои неслись безъ умолку, какъ шумъ

Стучащей вѣчно мельницы. Помочь

Не могъ никто: — весь островъ былъ безлюденъ,

И жилъ на немъ одинъ лишь скверный сынъ

Колдуньи злой, страшилище, покрытый

Весь пятнами, отродье гнусной вѣдьмы.

Аріэль. Ты Калибана хочешь мнѣ назвать.

Просперо. Его, глупецъ… Я сдѣлалъ Калибана

Своимъ слугой; а про себя ты долженъ

Вѣкъ вспоминать, въ какихъ ужасныхъ мукахъ

Ты найденъ мной. Вселялъ ты жалость даже

Въ медвѣдей и волковъ. Страдаютъ такъ

Лишь души въ вѣчныхъ мукахъ. Сикоракса

Выла мертва; а съ этимъ потерялъ

Надежду ты когда-нибудь достигнуть

Свободы вновь. Я твой услышалъ вопль,

Нашелъ тебя; сосну заставилъ силой

Могучихъ чаръ открыть сомкнутый зѣвъ ¹⁶)

Ея ствола, въ которомъ былъ ты запертъ,

И дать тебѣ желанную свободу.

Аріэль. Я вѣкъ тебя зато благодарю.

Просперо. А если я хоть разъ еще услышу,

Что ропщешь ты, то, расколовши дубъ,

Тебя вобью я въ узловатый корень,

Гдѣ будешь выть ты въ тяжкихъ мукахъ цѣлыхъ

Двѣнадцать зимъ.

Аріэль. Прости мнѣ, повелитель!

Покорный духъ исполнитъ все, что ты

Ему велишь.

Просперо. Вотъ такъ умнѣй. Зато

Верну тебѣ свободу я, чуть минутъ

Два краткихъ дня.

Аріэль. Ужель?.. О, говори

Скорѣй, скорѣй, — что долженъ я исполнить?..

Просперо. Явись ко мнѣ сиреной бурныхъ волнъ;

Но только такъ, чтобъ видѣли твой образъ

Лишь ты да я; для прочихъ же людей

Будь невидимъ… Лети скорѣй и живо

Вернись назадъ.

(Аріэль исчезаетъ, Просперо обращается къ спящей Мирандѣ.)

Проснись, мое дитя;

Заснула крѣпко ты; проснись, — довольно.

Миранда (просыпаясь). Навѣялъ на меня своимъ разсказомъ

Ты странный сонъ ¹⁷).

Просперо. Стряхни его… Позвать

Должны мы Калибана. Гнусный рабъ!

Не можетъ слова молвить онъ безъ брани.

Миранда. Онъ гадокъ мнѣ; — я не люблю съ нимъ даже

И говорить.

Просперо. Что дѣлать! Безъ него

Намъ жить нельзя, — онъ служитъ намъ: разводитъ

Огонь въ пещерѣ нашей, ходитъ въ лѣсъ

Рубить дрова; его услуги нужны.

Эй, Калибанъ, гдѣ ты, уродъ? Откликнись!

Придешь ли ты?

Калибанъ (изъ пещеры). Чего вамъ?.. Дровъ довольно.

Просперо. Иди сюда, когда я приказалъ;

Есть дѣло здѣсь… Ну, черепаха! Долго ль

Я буду ждать?

(Является Аріэль въ видѣ морской нимфы).

Вотъ свѣтлое видѣнье;

Поди сюда, мой милый Аріэль;

Шепну тебѣ два слова я. (Шепчетъ ему на ухо).

Аріэль. Исполню,

Какъ должно, все. (Аріэль исчезаетъ).

Просперо (въ пещеру) А ты, зловредный рабъ,

Прижитый гнусной матерью твоей

Отъ дьявола, — придешь ли ты? (Входитъ Калибанъ).

Калибанъ. Пусть сгложетъ

Васъ чумная роса, какую съ грязи

Болотъ сбирала мать моя перомъ

Проклятыхъ вороновъ! Пусть южный вѣтеръ

На васъ заразой дунетъ и покроетъ

Болячками васъ съ головы до ногъ ¹⁸).

Просперо. Спасибо другъ; — за это нынче ночью

Ты будешь скрюченъ корчами, исколотъ

Во всѣ мѣста. Я припущу къ тебѣ

Ночныхъ духовъ съ иглами дикобразовъ.

Изрытъ ты будешь, какъ медовый сотъ,

Щипками ихъ; искусанъ весь больнѣй,

Чѣмъ жаломъ пчелъ.

Калибанъ. Мнѣ время ѣсть!.. Вѣдь островъ.

Весь этотъ мой. Оставила въ наслѣдство

Его мнѣ мать; а ты мое добро

Забралъ себѣ. Когда сюда ты прибылъ,

Ты былъ добрѣй. Меня ты баловалъ:

Поилъ водой съ плодовымъ сладкимъ сокомъ,

Училъ меня, что ночью свѣтитъ мѣсяцъ,

А солнце днемъ ¹⁹); и я тебя за это

Тогда любилъ. Я показалъ тебѣ

Весь островъ нашъ; узналъ ты, гдѣ текутъ

Ключи съ живой водой и гдѣ съ соленой;

Гдѣ пустыри, гдѣ злачныя мѣста.

Будь проклятъ я за это все! Надъ вами жъ

Пусть градомъ разразятся всѣ напасти,

Какими мстить моя умѣла мать.

Пусть васъ сгрызутъ вампиры, змѣи, жабы!

Быль здѣсь я королемъ, а нынче сталъ

Твоимъ холопомъ подлымъ! Службу всю

Несу одинъ! Гулялъ, бывало, вольно

Я, гдѣ хотѣлъ, — теперь ты запираешь

Меня въ нору, а островъ весь безстыдно

Забралъ себѣ.

Просперо. О гнусный, наглый лжецъ!

Да развѣ ты способенъ въ обращеньи

Цѣнить добро? Ты былъ (какъ ты ни гадокъ)

Обласканъ мной; съ тобою обращался

Я съ кротостью; ты даже съ нами жилъ,

Пока не вздумалъ дерзко покуситься

На честь моей Миранды.

Калибанъ. Ха-ха-ха!

А жаль, что ты тогда мнѣ помѣшалъ:

Я здѣсь развелъ бы стадо Калибановъ.

Просперо. Презрѣнный рабъ!.. Добра не можешь даже

Почуять ты! Тебя жалѣя, сталъ

Съ тобой я заниматься; научился

Ты говорить; сталъ различать хоть вещи.

Вѣдь прежде былъ ты чудищемъ, мычалъ

Замѣсто словъ. Я научилъ тебя,

Какъ выражать твои желанья рѣчью;

Но скверенъ былъ ты такъ ужъ отъ природы,

Что и добро пошло тебѣ не впрокъ.

Тебя смирить пришлось мнѣ поневолѣ;

И вотъ за что тебя я запираю

Въ твою нору, хоть стоилъ ты бы мѣста

Еще грязнѣй.

Калибанъ. За то, что научилъ

Меня ты говорить, — скажу спасибо.

Могу теперь по крайней мѣрѣ я

Тебя ругать… Пусть красная бы немочь ²⁰)

Сглодала васъ въ награду за твою

Науку мнѣ.

Просперо. Прочь, скверный гадъ! Ступай

Носить дрова, — да торопись. Ждетъ дѣло

Тебя еще. Что жмешься? Или вздумалъ

Опять ворчать? Смотри, за лѣнь твою

Вгоню тебѣ такую боль я въ кости,

Что звѣри задрожатъ въ лѣсу, услышавъ,

Какъ ты ревешь.

Калибанъ. Ну, нѣтъ, — зачѣмъ?.. Вѣдь это

Ужъ лишнее. (Тихо) Не радъ, а дѣлать надо!

Могучъ вѣдь онъ, у — какъ могучъ! Былъ силенъ

И Сетебосъ ²¹), богъ матери моей;

А онъ согнулъ бы и его въ погибель.

Просперо. Сказалъ я, прочь!

(Уходитъ Калибанъ. Является Аріэль въ видѣ морской нимфы, за нимъ слѣдуетъ, не видя его, Фердинандъ).

Аріэль (поетъ). На пескахъ золотыхъ собирайтесь;

Съ поцѣлуемъ руками сплетайтесь.

Волны стихли, — порхайте по нимъ.

Лай собачій — «боу, воу» раздается, —

Раздается, по лѣсу несется.

Голоса за сценой. Раздается, несется — боу, воу!

Аріэль. Чу — все стихло! Заря догораетъ,

И, съ привѣтомъ глядя на востокъ,

Пѣсни громко свои распѣваетъ

Пѣтушокъ, золотой гребешокъ ²²).

Фердинандъ. Гдѣ эти звуки? — на землѣ иль въ небѣ?

Затихло все… Навѣрно замѣшались

Тутъ духи здѣшнихъ мѣстъ. Сидѣлъ печально

Я на скалѣ, рыдая объ отцѣ;

Вдругъ по волнамъ промчались эти звуки,

Смиривъ и ихъ и скорбь мою. Пошелъ я

За ними вслѣдъ иль, говоря вѣрнѣе,

Былъ противъ воли ими увлеченъ,

Но стихло все… нѣтъ, нѣтъ — звучитъ опять?

Аріэль (поетъ). Тамъ глубико, на лонѣ спокойнаго дна,

Твой отецъ убаюканъ волною.

Не коснулась его разрушеньемъ она,

Но морской убрала красотою.

Засверкали жемчужины въ кольцахъ очей,

Кости стали коралломъ вѣтвистымъ.

Нимфы моря надъ нимъ, въ пляскѣ легкой своей,

Заливаются голосомъ чистымъ.

Погребальный въ ихъ голосѣ чуется звонъ!

Слышишь, слышишь?.. динь-донъ, динь-динь-донъ!

Голоса за сценой. Динь-донъ ²³).

Фердинандъ. Напоминаетъ объ отцѣ погибшемъ

Мнѣ пѣсня та… Но это чары: — звуковъ

Такихъ нельзя услышать на землѣ.

Вотъ, вотъ, опять!.. Я снова слышу гдѣ-то

Ихъ надъ собой.

Просперо (Мирандѣ). Приподними завѣсу

Закрытыхъ глазъ; смотри; скажи, что видишь?

Миранда. Кто это? — духъ? Какъ онъ прекрасенъ! Въ жизни

Я не видала лучше ничего!

Отецъ, скажи, кто это? Призракъ, геній?..

Просперо. О простота ²⁴)! Онъ ѣстъ и пьетъ, какъ мы,

Живетъ, какъ всѣ. Онъ съ корабля, который

Разбитъ при насъ. Не будь такъ удрученъ

Онъ горестью, — губительницей этой

Всего, что есть хорошаго, — могла бы

Его красавцемъ точно ты назвать.

Онъ потерялъ товарищей и ищетъ

Теперь ихъ здѣсь.

Миранда. Я божествомъ готова

Его назвать! Такихъ существъ земныхъ

Я въ жизнь мою не видѣла ни разу.

Просперо (тихо). Идетъ, какъ я хотѣлъ; — за это будешь

Свободенъ ты, мой вѣрный Аріэль.

Фердинандъ. Богиню въ ней признать, конечно, должно,

Чьимъ пѣньемъ здѣсь былъ очарованъ я…

О, преклони, молю, ко мнѣ вниманье!

Скажи, когда ты здѣшняя жилица,

И я попалъ сюда же, — что мнѣ дѣлать?

Но, впрочемъ, нѣтъ: ты это скажешь послѣ.

Открой сперва мнѣ, чудо изъ чудесъ,

Какъ звать тебя?.. Земное ль ты созданье?..

Миранда. Конечно, да, хоть чуднаго во мнѣ

Нѣтъ ничего ²⁵).

Фердинандъ. Родной языкъ я слышу…

О небеса!.. Будь тамъ я, гдѣ привыкли

Имъ говорить, — считался я бы первымъ

Изъ всѣхъ, кто говоритъ на немъ.

Просперо. Ого!

Считался ты бы первымъ? Ну, а чѣмъ

Ты сдѣлался бъ, когда такія рѣчи

Случайно здѣсь услышать могъ король

Неаполя?

Фердинандъ. Остался бъ чѣмъ кажусь:

Несчастнымъ, бѣднымъ смертнымъ, изумленнымъ,

Что здѣсь онъ слышитъ рѣчь о королѣ

Неаполя. Меня въ минуту эту

Навѣрно слышитъ онъ ²⁶), и вотъ о чемъ

Я такъ скорблю! Неаполя король

Теперь я самъ. Своими я глазами,

Залитыми приливомъ горькихъ слезъ,

Смотрѣлъ и видѣлъ, какъ погибъ въ пучинѣ

Несчастный мой отецъ.

Миранда. О ужасъ, ужасъ!..

Фердинандъ. Да, онъ погибъ, и съ нимъ его вся свита.

Погибъ равно Миланскій славный герцогъ

Съ своимъ прекраснымъ сыномъ ²⁷).

Просперо. Герцогъ живъ

И могъ съ своей бы дочерью, далеко

Прекраснѣйшей, чѣмъ сынъ, оспорить смѣло,

Что ты сказалъ; — но не пришла на это

Еще пора… (Тихо) Сверкнулъ взаимной страстью

Ихъ нѣжный взоръ… Свободенъ будешь ты

За это, Аріэль. (Фердинанду) А ты, пріятель,

Накликалъ самъ подобными рѣчами

Бѣду себѣ на плечи.

Миранда. О, зачѣмъ же

Такъ грубо говорить? (Тихо) Я въ жизни вижу

Въ немъ третьяго мужчину; но вздохнуть

Меня заставилъ, первый онъ! О, если бъ

Почувствовалъ къ нему такую жъ жалость

Отецъ, какъ я!

Фердинандъ. Когда бъ я зналъ, что сердцемъ

Свободна ты, — была бъ ты королевой

Неаполя.

Просперо. Ого, — сдержи себя!

(Тихо) Попали въ сѣть они легко другъ друга;

Но должно ихъ сдержать. Взятое скоро

Роняетъ цѣну взятаго. (Фердинанду) Пойдешь ты

Сейчасъ за мной. Ты, вижу я, обманщикъ

И негодяй! Присвоилъ дерзко ты

Себѣ чужое званье и явился

На островъ мой лазутчикомъ, задумавъ

Его отнять коварно у меня.

Фердинандъ. Неправда, нѣтъ!.. Клянусь моей въ томъ

честью.

Миранда. Живетъ ли зло въ такомъ прекрасномъ храмѣ?

Будь точно онъ притономъ злобныхъ силъ —

Жить вмѣстѣ съ ними захотѣла бъ святость.

Просперо. Иди за мной! (Мирандѣ) А ты — молчи! Измѣнникъ

Коварный онъ. (Фердинанду) Оковами согну я

Тебя въ кольцо. Вода морская будетъ

Тебѣ питьемъ, а пищей — шелуха

Да ракушки… Иди!

Фердинандъ. Нѣтъ, нѣтъ!.. Покуда

Могу сопротивляться я, не дамъ

Взять верхъ врагу.

(Выхватываетъ мечъ, но останавливается, очарованный волшебнымъ знакомъ Просперо).

Миранда. Отецъ, отецъ!.. Не дѣлай

Ему вреда! Не искушай его!

Онъ честенъ, онъ не золъ!

Просперо. Какъ? Хочетъ дочь

Учить отца ²⁸)? А ты вложи своей мечъ;

Не хвастай имъ; вины твой сознанье,

Ты видишь самъ, остановило силу

Твоей руки, — такъ не храбрись безъ пользы.

Тебя могу обезоружить я

Соломинкой.

Миранда. Отецъ! Молю я…

Просперо. Прочь!

Оставь мой плащъ.

Миранда. Умилосердись! Сжалься!..

Я поручусь собою за него…

Просперо. Сказалъ, молчи! Наговорю иначе

Жестокихъ словъ я и тебѣ. Сама ты

Мнѣ станешь ненавистной. Просишь ты

За наглеца. Ужели ты, проживши

Весь вѣкъ твой здѣсь, гдѣ Калибанъ да я

Лишь были на глазахъ твоихъ, серьезно

Подумала, что нѣтъ людей на свѣтѣ

Такихъ, какъ онъ? О глупая!.. Когда бъ

Сравнитъ могла ты съ нимъ другихъ людей —

Его бы стала звать ты Калибаномъ,

А ихъ сочла за ангеловъ.

Миранда. Желанья

Мои скромнѣе: я лучшаго, чѣмъ онъ,

Представить не могу себѣ.

Просперо (Фердинанду). За мной!

Ты видишь самъ, что потерялъ всѣ силы

Ты, какъ дитя.

Фердинандъ. Онъ правъ, онъ правъ… я точно

Въ какомъ-то снѣ… я чѣмъ-то околдованъ!

Но, что ни будь: — пусть потерялъ я въ морѣ

Отца, друзей, пусть этотъ человѣкъ

Такъ странно взялъ меня своей угрозой

Во власть свою, — перенесу я все,

Лишь только бъ могъ я въ день хоть разъ изъ оконъ

Моей тюрьмы встрѣчать небесный взоръ

Прелестной этой дѣвушки! Когда бъ

Тюрьмою сталъ весь необъятный міръ,

Я и тогда считалъ себя на волѣ бъ

Въ такой тюрьмѣ!

Просперо (тихо) Исполнилъ все прекрасно,

Мой Аріэль. (Фердинанду) Иди за мной. (Аріэлю) А ты

Замѣть себѣ, что должно дѣлать дальше.

Миранда (Фердинанду). Не унывай! Отецъ мой добръ: — грозить

Тебѣ онъ только рѣчью. Я теряюсь

Сама въ догадкахъ тщетныхъ, что сегодня

Съ нимъ сдѣлалось.

Просперо (Аріэлю). Свободенъ будешь ты,

Какъ горный вихрь; но въ точности исполни,

Что я сказалъ.

Аріэль. Исполню все, властитель.

Просперо (Фердинанду). Иди за мной. (Мирандѣ) А ты о немъ ни слова. (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Другая часть острова. (Входятъ король Алонзо, Себастіанъ, Антоніо, Гонзало, Адріанъ, Франциско и другіе).

Гонзало. Э, государь!.. не будьте такъ печальны.

Вѣдь есть чему порадоваться нынче

И вамъ и намъ. Спастись всегда пріятнѣй,

Чѣмъ умереть, — такъ что же горевать?

Простой вѣдь самый случай! Каждый день

Горюютъ такъ владѣльцы кораблей,

Купцы, матросы, жены ихъ и дѣти.

А вотъ подобнымъ чудомъ, что успѣли

Мы всѣ спастись — похвастать удается

Не всякій!.. Сравните же разумно

Добро и зло, доставшіяся намъ.

Кор. Алонзо. Прошу, молчи.

Себастіанъ (Антоніо). Король глотаетъ его утѣшенія, какъ холодную похлебку.

Антоніо. Отъ утѣшителя все-таки не отдѣлается.

Себастіанъ. Часы его остроумія заведены: сейчасъ начнутъ бить.

Гонзало. Итакъ, государь…

Себастіанъ. Слышишь? Считай разъ.

Гонзало (продолжая). Я говорю, что если мы будемъ неумѣренно питать въ себѣ нашу печаль, то знаете ли, чего разстройство можемъ получить?

Себастіанъ. Брюха.

Гонзало. Совершенно такъ: разстройство духа ²⁹). Вы сказали вѣрнѣй, чѣмъ думали.

Себастіанъ. А вы поняли вѣрнѣй, чѣмъ я ожидалъ.

Гонзало. Потому, государь…

Антоніо. Языкъ у него некупленный.

Кор. Алонзо. Я просилъ замолчать.

Гонзало. Повинуюсь, государь; — но все же…

Себастіанъ (подхватывая его слова). Говорить не перестану.

Антоніо. Какъ думаешь, — который изъ двухъ пѣтуховъ запоетъ первый? Гонзало или Адріанъ?

Себастіанъ. Держу за стараго пѣтуха.

Антоніо. Я за молодого.

Себастіанъ. А какой закладъ?

Антоніо. Къ чему закладъ?.. Держимъ просто ради смѣха.

Себастіанъ. Согласенъ.

Адріанъ. Однако, несмотря на то, что островъ кажется пустыннымъ…

Себастіанъ. Ха-ха-ха!

Антоніо. Проигралъ — плачу.

Адріанъ (продолжая). Безлюднымъ и даже недоступнымъ…

Себастіанъ (перебивая). Однако…

Адріанъ (продолжая). Однако…

Антоніо. Безъ этого слова нельзя.

Адріанъ (продолжая). Климатъ такъ нѣженъ, мягокъ и деликатенъ…

Антоніо. Говоритъ, точно о дѣвкѣ ³⁰)

Себастіанъ. Что жъ! — нѣжность и деликатность въ нихъ тоже первое качество.

Адріанъ (продолжая). Воздухъ обдаетъ какой-то сладостью.

Себастіанъ. Какъ дыханье чахоточнаго.

Антоніо. Или ароматъ болотъ.

Гонзало. Да, да, — здѣсь можно найти все, что нужно для жизни.

Антоніо. Кромѣ средствъ ее поддержать.

Себастіанъ. Въ этомъ точно большой недочетъ.

Гонзало. Вы посмотрите на траву: какъ она свѣжа и зелена.

Антоніо. Только жаль, порыжѣла.

Себастіанъ. Зеленый оттѣнокъ все-таки есть.

Антоніо. Онъ ошибся въ немногомъ.

Себастіанъ. Въ бездѣлицѣ: въ правдѣ того, что сказалъ.

Гонзало. Но знаете ли, въ чемъ главное чудо, можно сказать даже невѣроятное?

Себастіанъ. Какъ и всѣ чудеса.

Гонзало (продолжая). Это то, что наши платья, вымокшія въ морской водѣ, остались такими же свѣжими и блестящими, какими были прежде. Соленая вода какъ-будто ихъ выкрасила вновь, нимало не испортивъ.

Антоніо (Себастіану). Если бъ одинъ изъ его кармановъ могъ говорить, то громко бы сказалъ, что онъ вретъ.

Себастіанъ. Или прикарманилъ это вранье ³¹).

Гонзало. Такъ вотъ, говоря о свѣжести нашихъ платьевъ, я нахожу, что они остались точь-въ-точь такими жъ, какими были, когда мы надѣли ихъ въ первый разъ въ Африкѣ, въ день брака дочери короля Кларибелы съ королемъ Туниса.

Себастіанъ. Хорошій это былъ день и счастливый для нашего возвращенія ³²).

Адріанъ. Ни разу Тунисъ не былъ осчастливленъ такой красавицей-королевой.

Гонзало. Да, да, — со временъ вдовы Дидоны.

Антоніо. Вдовы Дидоны? Это что за новость? Для чего онъ приплелъ ее сюда?

Себастіанъ. Для полноты разсказа слѣдовало бы упомянуть и о вдовцѣ Энеѣ. Какъ вы объ этомъ думаете?

Адріанъ. Вы сказали, вдова Дидона? Какъ же это? — Вѣдь она была царицей Карѳагена, а не Туниса.

Гонзало. Да вѣдь Карѳагенъ былъ въ Тунисѣ.

Адріанъ. Неужели?

Гонзало. Могу васъ увѣрить.

Антоніо. Вашъ языкъ творитъ стѣны городовъ, какъ чудотворная арфа Амфіона ³³).

Себастіанъ. Не только стѣны, но и самые города.

Антоніо. Посмотримъ, какихъ чудесъ натворитъ онъ еще.

Себастіанъ. Какъ знать?.. Можетъ-быть, спрячетъ этотъ островъ въ карманъ и, возвратясь домой, подаритъ своему сыну вмѣсто яблока.

Антоніо. А зернышки посѣетъ по дорогѣ, и изъ нихъ вырастутъ въ океанѣ новые острова.

Гонзало. Неужели?

Антоніо. Почему же нѣтъ?

Гонзало (Алонзо). Вотъ мы, государь, толкуемъ о томъ, что одежда наша осталась такой же свѣжей, какой была въ Тунисѣ въ день свадьбы вашей дочери, теперешней королевы.

Антоніо. Прибавьте королевы, какой въ Тунисѣ никогда еще не бывало.

Себастіанъ. Кромѣ вдовы Дидоны, конечно.

Антоніо. Да, да, — вдовы Дидоны.

Гонзало. Такъ вотъ, не правда ли, государь, что моя куртка такъ же свѣжа, какъ и въ тотъ день, когда я ее надѣлъ въ первый разъ, — въ нѣкоторомъ отношеніи, конечно.

Антоніо. Это прибавлено кстати.

Гонзало (продолжая). То-есть, я хотѣлъ сказать: въ день бракосочетанія вашей дочери.

Кор. Алонзо. Прошу, довольно: ваша болтовня

Претитъ моимъ ушамъ ³⁴⁾. Желалъ я лучше бъ,

Чтобъ этой свадьбы не было совсѣмъ!

Изъ-за нея остался я безъ сына

Да потерялъ, могу сказать, и дочь.

Для дальнихъ странъ пришлось покинуть ей

Италію, и знаетъ Богъ одинъ лишь,

Придется ль мнѣ ее увидѣть вновь.

Сынъ, милый сынъ! Неаполя корона

Ждала тебя! Наслѣдникомъ Милана

Ты былъ равно; — какимъ же пожранъ ты

Чудовищемъ?

Франциско. Предположить вѣрнѣе,

Что сынъ вашъ живъ. Я видѣлъ самъ, какъ смѣло

Боролся онъ съ горами бурныхъ волнъ,

Всплывалъ наверхъ, разбрасывалъ ихъ взмахомъ

Могучихъ рукъ, встрѣчалъ безстрашной грудью

Громады ихъ и все же успѣвалъ

Держать побѣдно голову. Руками

Онъ гребъ, какъ парой веселъ, и держалъ

Путь къ берегу, который, наклонясь

Надъ волнами, казалось, порывался

И самъ помочь отважному пловцу.

Я убѣжденъ, что храбрый сынъ вашъ спасся.

Кор. Алонзо. Нѣтъ, нѣтъ, — онъ мертвъ!

Себастіанъ. Вы виноваты сами

Въ постигшемъ васъ несчастьѣ. Почему

Не захотѣли осчастливить вы

Европу вашей дочерью? Сослали

Ее вы въ глушь, въ невѣдомую даль,

И отдали въ супруги африканцу,

Лишивъ себя возможности впередъ

Съ ней видѣться, — такъ какъ же вамъ не плакать?

Кор. Алонзо. Ну, ну, молчи!

Себастіанъ. Мы всячески старались

Васъ убѣдить; стояли на колѣняхъ;

Да и она, прелестная душа,

Подъ гнетомъ думъ, какія ей шептали

Долгъ дочери и чувство отвращенья

Къ тому, что предстояло ей, не знала,

Какъ быть, на что рѣшиться. А теперь

Исчезъ вашъ сынъ, и навсегда, конечно;

Да сверхъ того, въ Неаполѣ съ Миланомъ

Умножили количество мы вдовъ

Такимъ числомъ, что не утѣшимъ ихъ

И всѣ, когда вернемся. Виноваты

Во всемъ лишь вы.

Кор. Алонзо. Я потерялъ всѣхъ больше.

Гонзало. Замѣчу вамъ, синьоръ Себастіанъ,

Что если то, что вы сейчасъ сказали,

И истина, — то говорить объ этомъ

Не слѣдуетъ! Вы бередите рану,

Которую, напротивъ, надо было бъ

Покрыть цѣлебнымъ пластыремъ.

Себастіанъ. Согласенъ.

Антоніо. Совѣтъ подъ-стать хоть лѣкарю.

Гонзало. Вѣдь если

Глядѣть такъ будетъ мрачно государь,

То захандримъ, какъ отъ погоды скверной,

За нимъ и мы.

Себастіанъ. Погоды скверной?

Антоніо. Вѣрно.

Гонзало. Будь этотъ островъ мой — развелъ бы я…

Антоніо (перебивая). На немъ крапиву.

Себастіанъ. Или щавель съ полынью.

Гонзало. А если бъ былъ его я королемъ…

Себастіанъ. То безъ вина весь вѣкъ бы прожилъ трезвымъ.

Гонзало. Нѣтъ, нѣтъ, — не то: х передѣлалъ все бы

На новый ладъ. Во-первыхъ, запретилъ бы

Я торговать; безслѣдно бъ уничтожилъ

Всѣ должности; про грамотность забыли бъ

И говорить; не знали бъ ни богатства

Ни нищеты. Запрещены бы были

Права, наслѣдства, тяжбы. Были бъ срыты

Межи полей. Пахать, работать, сѣять,

Жать виноградъ иль добывать металлы,

Само собой, не сталъ никто бъ, и всѣ

Въ спокойной жили праздности, включая

И женщинъ въ то число. Онѣ же стали бы

Невинны, чисты, искренни! Конечно,

Я изъ владѣній бы своихъ изгналъ

Правительство ³³).

Себастіанъ. Вотъ тебѣ разъ! А самъ

Хотѣлъ быть королемъ.

Антоніо. Конецъ, какъ видно,

Забылъ свое начало.

Гонзало. Все давала бъ,

Что нужно намъ, природа, безъ усилья

Рабочихъ рукъ. Обмановъ иль измѣнъ,

Ножей, оружья, пороху и пушекъ —

Не знали бы въ поминѣ. Въ полномъ счастьѣ бъ

Народъ мой добрый жилъ да поживалъ

Насчетъ даровъ, обильно данныхъ небомъ.

Себастіанъ. А что, скажите, подданные ваши

Женились бы?

Антоніо. Зачѣмъ?.. лѣнтяямъ было бъ

Достаточно съ лихвой и потаскухъ.

Гонзало. И какъ бы управлялъ я! Люди въ счастьѣ

Про золотой бы позабыли вѣкъ.

Себастіанъ. Виватъ, король!

Антоніо. Ура, монархъ Гонзало!

Гонзало. Вы слышите, надѣюсь, государь?

Кор. Алонзо. Ахъ, замолчи!.. Ты мнѣ надоѣдаешь.

Гонзало. Охотно вѣрю вашему величеству. Вѣдь я, собственно, говорилъ для этихъ господъ, у которыхъ, кажется, такія чувствительныя легкія, что они готовы хохотать при всякомъ случаѣ.

Антоніо. Мы хохотали надъ вами.

Гонзало. Ну, въ качествѣ предмета, возбуждающаго смѣхъ, вѣдь я передъ вами ничто; а потому, если желаете, можете продолжать ваши насмѣшки надъ ничѣмъ.

Антоніо. Каковъ щелчокъ намъ обоимъ!

Себастіанъ. Жаль только, что онъ попалъ плашмя.

Гонзало. Вы, я знаю, синьоры, храбры. Если бъ мѣсяцъ вздумалъ вращаться безъ перемѣны пять недѣль, то вы попробовали бы вышибить и его изъ небесной сферы ³⁶).

Себастіанъ. Непремѣнно, и пошли бы на охоту съ факелами.

Антоніо. Ну, полноте, не сердитесь.

(Является Аріэль, невидимый, для присутствующихъ. Раздается торжественная музыка).

Гонзало. Не безпокойтесь! Я не такъ легко теряю благоразуміе. Если желаете усыпить меня вашими насмѣшками, то можете продолжать. Меня и безъ того клонитъ ко сну.

Антоніо. Такъ спите и слушайте.

(Всѣ засыпаютъ, кромѣ Алонзо, Себастіана и Антоніо).

Кор. Алонзо. Вотъ чудеса, — заснули всѣ. Ахъ, если бъ

Забыться могъ и я отъ тяжкихъ думъ

Спокойнымъ сномъ! Мнѣ кажется, дремота

Дѣйствительно готова одолѣть

Мои глаза.

Себастіанъ. Тогда не должно ей

Противиться. Сонъ посѣщаетъ рѣдко

Насъ въ горькій часъ; а если онъ пришелъ,

То, значитъ, съ нимъ пришло успокоенье.

Антоніо. Засните же; — мы постоимъ на стражѣ.

Кор. Алонзо. Благодарю. Но что за странный сонъ…

(Засыпаетъ. Аріэль скрывается).

Себастіанъ. Съ чего они дѣйствительно заснули?

Антоніо. Такой здѣсь, вѣрно, воздухъ.

Себастіанъ. Да вѣдь мы-то

Съ тобой не спимъ; меня не клонитъ даже.

Антоніо. Я тоже бодръ, — они же повалились,

Какъ-будто сговорясь. Пришибло точно

Ихъ громомъ всѣхъ. А что, Себастіанъ?

Вѣдь можно бы… молчу, молчу… Но все же

Мнѣ кажется, что на твоемъ лицѣ

Читаю я, что можно, или чѣмъ

Ты можешь быть. Подобный случай рѣдокъ.

Мнѣ чудится, что вижу на тебѣ

Корону я.

Себастіанъ. Ты спишь и бредишь.

Антоніо. Нѣтъ;

Самъ видишь — здраво говорю.

Себастіанъ. Быть-можетъ,

Да только рѣчь твоя похожа очень

На сонный бредъ. Подумай, что сказалъ ты!

Ты въ странномъ снѣ: глаза твои открыты,

Ты движешься и говоришь, заснувъ.

Антоніо. Нѣтъ, я не сплю; — спишь ты иль, лучше молвить,

Свое ты счастье хочешь самъ проспать,

Зарыть его. Не спя, ты закрываешь

Свои глаза.

Себастіанъ. Хоть ты храпишь, но въ храпѣ

Твоемъ есть смыслъ.

Антоніо. Я говорю серьезно;

А потому серьезнымъ будь и ты.

Понявъ меня, ты станешь втрое выше,

Чѣмъ прежде былъ.

Себастіанъ. Кто? Я? Увы! Всегда я

Стоячей былъ водой.

Антоніо. Я научу

Тебя, какъ стать проточной.

Себастіанъ. Что жъ! Попробуй:

Приливный валъ мой разбивался вѣчно

Объ лѣнь мою.

Антоніо. О, если бы ты зналъ,

Какъ ты твоимъ наружнымъ равнодушьемъ

Играешь въ руку мнѣ! Тотъ, кто привыкъ

Всю жизнь лишь колебаться, очень часто

Даетъ себя увлечь другимъ, и это

Какъ разъ благодаря тому, что полонъ

Онъ самъ бездѣйствіемъ и страхомъ.

Себастіанъ. Вижу,

Что въ самомъ дѣлѣ ты затѣялъ что-то.

Ты выдаешь глазами и лицомъ,

Что это такъ. Ну, что жъ! Откройся смѣло.

Роди на свѣтъ то, что тебя томитъ.

Антоніо. Такъ слушай же.

(Указывая на Гонзало)

  Хоть этотъ благодушный

Старикъ со слабой памятью (его

Помянутъ, впрочемъ, вѣдь и послѣ смерти

Не Богъ вѣсть чѣмъ), — итакъ: хоть по своей

Забавной страсти убѣждать успѣлъ онъ,

Какъ кажется, увѣрить короля,

Что будто сынъ его избѣгнулъ смерти;

Но въ этомъ вѣдь не больше вѣроятья,

Чѣмъ въ томъ, когда бъ, заснувши, этотъ старецъ

Во снѣ вдругъ началъ плавать.

Себастіанъ. Это такъ:

Что спасся принцъ — надежды, безъ сомнѣнья,

Нѣтъ никакой.

Антоніо. Зато подумай, сколько

Даетъ собой такая безнадежность

Надеждъ тебѣ! Когда надежды намъ

Нѣтъ точно въ первомъ случаѣ, то много

Сулитъ другой! — такъ много, что и самый

Тщеславный въ мірѣ глазъ не вдругъ бы обнялъ

Все то, что можно ждать. Принцъ Фердинандъ,

Ты самъ сказалъ, погибъ.

Себастіанъ. Погибъ.

Антоніо. Кто жъ будетъ

Наслѣдникомъ престола и вѣнца

Неаполя?

Себастіанъ. Принцесса Кларибела.

Антоніо. Дочь короля? Едва ль: — вѣдь до Туниса

Не близокъ путь, — туда не доберешься

И въ цѣлый вѣкъ. Съ письмомъ придется солнце

Туда послать, а человѣкъ съ луны

Не доползетъ ³⁷). На бородѣ ребятъ

Пробьется волосъ прежде, чѣмъ они

Туда дойдутъ. Такъ ей ли, чьей виной

Мы всѣ чуть-чуть не потонули въ морѣ,

Занять престолъ? Спаслись лишь тѣ, кому

Назначено судьбой исполнить дѣло,

Которому все прошлое лишь было

Одинъ прологъ. А что насъ ждетъ — зависитъ

Отъ насъ съ тобой.

Себастіанъ. Несешь ты вздоръ: дочь брата —

Наслѣдница законная вѣнца

Неаполя; хотя Тунисъ, конечно,

Отъ насъ далекъ.

Антоніо. Да, отдѣленъ отъ насъ

Такимъ пространствомъ онъ, что каждый локоть,

Какой пришлось бы Кларибелѣ смѣрить

Въ пути сюда, ей крикнулъ бы: «держись

За свой Тунисъ и дай Себастіану

Стряхнуть свой сонъ». Представь, что тѣ, кого

Мы видимъ здѣсь заснувшими такъ мирно,

Вдругъ умерли; — несчастнѣе они

Не стали бы; людей же, чтобъ царить

Въ Неаполѣ, сыскали бы прекрасно

Мы и безъ нихъ. Досужихъ болтуновъ,

Вотъ хоть такихъ, какъ нашъ Гонзало, можно

Найти всегда. Я самъ охотно бъ сталъ

Такой, какъ онъ, придворною сорокой.

Да, еслибъ ты взглянулъ на все, какъ я,

То этотъ сонъ тебѣ бы сталъ полезенъ,

Чтобъ вырасти! Ты понялъ или нѣтъ?

Себастіанъ. Пожалуй, да.

Антоніо. Такъ какъ же взглянешь ты

Въ лицо тому, что шлетъ тебѣ фортуна?

Себастіанъ. Твой братъ Просперо убранъ былъ вѣдь также

Тобой съ пути.

Антоніо. Ты нравъ; а посмотри,

Какъ хорошо сидитъ его одежда

Теперь на мнѣ: пышнѣй, чѣмъ было прежде.

Я ровней прежде былъ съ его слугами,

Теперь же сталъ надъ ними господинъ.

Себастіанъ. А совѣсть?

Антоніо. Что? Была бъ она мозолью,

Въ просторныхъ туфляхъ сталъ бы я ходить.

Ну, а теперь скажу, что съ этой феей

Я не сводилъ знакомства никогда.

Что совѣсть? — вздоръ! Будь совѣстей хоть двадцать

И встань онѣ мнѣ поперекъ пути,

Чтобъ взять Миланъ — растаять бы заставилъ

Я ихъ, какъ ледъ; смутить бы не позволяя

Меня ничѣмъ. Смотри: твой братъ заснулъ.

Будь мертвымъ онъ — казался бъ онъ такимъ же.

Земли бы онъ не стоилъ, на которой

Теперь лежитъ. Тремя вершками стали

Я уложить могу его навѣкъ;

А ты возьмись такимъ же точно средствомъ

Покончить счетъ со старымъ болтуномъ,

Чтобъ не ворчалъ за нашу онъ затѣю.

Что до другихъ, то приманить намъ будетъ

Легко ихъ всѣхъ, какъ кошку, молокомъ.

Они на все, чего мы ни захочемъ,

Намъ будутъ бить съ готовностью часы.

Себастіанъ. Меня примѣръ твой соблазняетъ точно.

Ты взялъ Миланъ — возьму Неаполь я!

Мечъ наголо! Однимъ ударомъ можешь

Освободить себя ты отъ условья

Платить мнѣ дань, и я, ставъ королемъ,

Любить тебя впередъ не буду меньше.

Антоніо. Такъ въ руки мечъ! И чуть я свой направлю

На короля — кончай съ Гонзало ты.

Себастіанъ. Постой, постой — скажу тебѣ еще я.

(Отходятъ, разговаривая. Въ воздухѣ раздается тихая музыка. Является Аріэль, невидимый для прочихъ).

Аріэль. Мой господинъ, узнавъ своимъ искусствомъ,

Что здѣсь бѣда грозитъ его друзьямъ,

Прислалъ меня на помощь имъ, — погибнетъ

Иначе все, что хочетъ сдѣлать онъ.

(Поетъ на ухо Гонзало)

Проснитесь, проснитесь — надъ вами

Злодѣйскій нависъ заговоръ!

Покуда вы тѣшились снами,

Подкрался онъ тихо, какъ воръ,

Дремоту стряхнуть торопитесь!

Проснитесь, проснитесь, проснитесь ³⁸)!

Антоніо. Ну, оба вдругъ!

Гонзало (просыпаясь). О ангелы благіе!

Спасите жизнь святую короля!

Кор. Алонзо. Что?.. Въ чемъ бѣда? Мечи въ рукахъ обоихъ…

Что смотрите вы дико такъ на насъ?

Себастіанъ. Не знаю я… стояли мы на стражѣ,

Какъ вдругъ въ лѣсу раздался странный ревъ —

Бычачій, львиный — распознать не могъ я.

Онъ, безъ сомнѣнья, разбудилъ и васъ.

Что до меня — я былъ испуганъ страшно.

Кор. Алонзо. Я не слыхалъ ни шороха ни звука.

Антоніо. О. онъ бы силой поразилъ своей

Чудовище! Поколебалъ бы землю!

Онъ былъ похожъ на ревъ огромной стаи

Свирѣпыхъ львовъ.

Кор. Алонзо. А ты, Гонзало, слышалъ?

Гонзало. Мнѣ, государь, почудился какой-то

Престранный звукъ, какъ-будто въ уши кто-то

Мнѣ сталъ жужжать. Я, пробудясь, толкнулъ

Сейчасъ же васъ и вскрикнулъ; оглядясь же,

Увидѣлъ ихъ съ мечами наголо.

Шумъ точно былъ, а потому полезнѣй,

Я полагаю, поискать иного

Пріюта вамъ, а также наготовѣ

Держать мечи.

Кор. Алонзо. Дѣйствительно, уйдемте.

Попробуемъ при этомъ поискать

И сына мы.

Гонзало. Храни его отъ дикихъ

Звѣрей, Господь; ихъ здѣсь, конечно, много.

Кор. Алонзо. Идемте же. (Уходятъ всѣ, кромѣ Аріэля).

Аріэль. Лечу сказать Просперо,

Что сдѣлалъ я. А ты, король спасенный,

Иди на поискъ сына твоего. (Исчезаетъ).

СЦЕНА 2-я.

Другая часть острова. (Входитъ Калибанъ съ вязанкой дровъ. За сценой раскаты грома).

Калибанъ. Весь смрадъ болотъ, зараза вся, какая

Встаетъ отъ нихъ въ горячій лѣтній день,

Вольется пусть зловредною отравой

Просперо въ грудь. Пусть съ головы до пятокъ

Сгніетъ онъ весь! Ватага злыхъ чертей,

Какими онъ травитъ меня, я знаю,

Близехонько; но я не перестану

Его ругать. Вѣдь безъ его приказа

Изъ нихъ никто не смѣетъ задирать

Меня ничѣмъ: щипать, колоть иглами

Иль заводить въ трясину огонькомъ.

Онъ, онъ одинъ велитъ имъ зубоскалить,

Терзать меня, кривляться, какъ мартышкамъ,

Въ моихъ глазахъ, опутывать мнѣ ноги

Клубками змѣй, гудѣть мнѣ въ уши звономъ,

Кусать, шипѣть проклятымъ языкомъ

И доводить меня кривляньемъ гнуснымъ

До одури! (Входитъ Тринкуло). Вонъ онъ, идетъ одинъ!

Предвижу я, что пакостить прислали

Его за то, что не принесъ я скоро

Вязанку дровъ. Попробую на землю

Прилечь ничкомъ — авось пройдетъ онъ мимо.

(Ложится на землю).

Тринкуло. Ну, ужъ берегъ! Ни деревца ни кустика! А буря начинаетъ ревѣть хуже прежняго. Это черное облако разразится дождемъ, какъ бочка. Если жъ начнется гроза, такъ и впрямь некуда будетъ спрятать голову. Дождь хлынетъ, какъ изъ ведра. (Наталкиваясь на Талибана) Это что? Человѣкъ или рыба? Рыба: воняетъ рыбой, да еще тронутой. Ни дать ни взять гнилая треска. Странная рыба. Будь я въ Англіи (вѣдь я бывалъ и тамъ), хорошую можно было бы сдѣлать спекуляцію. Будь у меня хоть только рисунокъ этой рыбы — не мало ротозѣевъ заплатили бы по шиллингу, чтобъ на нее поглазѣть. Это чудище дало бы мнѣ добрый доходъ. Я черезъ него сталъ бы человѣкомъ. Вѣдь въ Англіи хромой нищій не жди гроша, а смотрѣть на мертваго индійца ³⁹) полѣзутъ всѣ. Съ виду человѣкъ, а на рукахъ рыбьи перья. Тепелъ, — ей-ей, тепелъ. Я, значитъ, ошибся: это не рыба, а здѣшній житель. Его пришибло громомъ. (Громъ). Ну, буря начинается снова. Заберусь подъ его плащъ. Вѣдь другого прибѣжища нѣтъ. Нужда заставитъ порой лечь въ одну постель съ первымъ встрѣчнымъ. Пережду бурю хоть здѣсь.

(Ложится и прикрывается съ Калибаномъ однимъ плащомъ. Входитъ Стефано съ бутылкой въ рукахъ).

Стефано (напѣвая). Погулявши долго въ морѣ,

Вышелъ я на бережокъ.

Плохая пѣсня, когда приходится умирать. Ну, да ничего! Мое

утѣшенье здѣсь. (Пьетъ и поетъ):

Юнга, боцманъ и штурманъ собрались

По красоткѣ себѣ завести.

Поголовно всѣ ими плѣнялись.

Только не было съ Катей пути:

Надо всѣми Катюша смѣялась,

А чуть только подъѣдетъ матросъ,

Катя точно отъ бѣса чуралась,

Зажимая предъ дегтемъ свой носъ.

А портной-забулдыга, не споря,

Съ Кати все, что захочетъ, беретъ.

Уберемтесь-ка, братцы, мы въ море,

Катю жъ дьяволъ пускай унесетъ ^4Ü).

Пѣсня, конечно, дрянь, а утѣшиться можно. (Пьетъ).

Калибанъ. Отстань!.. Не тронь!

Стефано. Это что? Черти здѣсь, что ли? Вотъ, говорятъ, будто росказни про дикарей и индійцевъ вздоръ. Не пугай, не пугай: я спасся отъ воды не затѣмъ, чтобъ испугаться твоихъ четырехъ ногъ ⁴¹), хоть пословица и говоритъ, что порядочные люди на четверенькахъ не ходятъ; а про меня будутъ такъ говорить, пока я живъ.

Калибанъ. Не мучь!.. не тронь!

Стефано. Какой-то уродъ со здѣшняго острова. Дрожитъ точно въ лихорадкѣ. Только гдѣ же онъ могъ научиться нашему языку? Надо ему помочь хоть ради этого. Если бы мнѣ удалось его вылѣчить и привезти съ собой въ Неаполь, то славный былъ бы подарокъ для любого императора, въ какихъ бы воловьихъ сандаліяхъ онъ ни ходилъ ⁴²).

Калибанъ. Отстань, говорягь! принесу дровъ сколько надо..

Стефано. Его трясетъ лихорадка, потому онъ и мелетъ вздоръ. Дамъ ему приложиться къ моей бутылкѣ. Если онъ не пилъ вина прежде, то этимъ средствомъ всякую болѣзнь, сниметъ, какъ рукой. А хорошо было бы его вылѣчить и сдѣлать ручнымъ. Кто захочетъ его купить, дастъ добрыя деньги; а я такое сокровище не продешевлю.

Калибанъ. Ты меня пока хоть и не тронулъ, но я вижу, что встряска мнѣ будетъ. Недаромъ ты весь дрожишь ⁴³) Это все штуки Просперо.

Стефано. Ну-ка, поднимайся да разѣвай ротъ. Попробуешь — проглотишь языкъ ⁴⁴). Говорю — разѣвай ротъ. Стряхнешь твой трясъ: — увидишь самъ, что такъ будетъ. Пойми, что я тебѣ другъ, и потому открывай глотку.

Тринкуло. Слышу будто знакомый голосъ. Неужели это… да нѣтъ, не можетъ быть, — вѣдь онъ утонулъ. А если не онъ, такъ, значитъ, чортъ. Господи, помилуй меня грѣшнаго!

Стефано. Ай! что же это такое? Четыре ноги и два голоса! Вотъ такъ чудовище! Переднимъ голосомъ говоритъ хорошія слова, а заднимъ ругается! Чудеса! Не пожалѣю всей бутылки, лишь бы его вылѣчить. Ну, пей! Вотъ такъ ^4б). Теперь надо влить и въ другой ротъ.

Тринкуло. Стефано, ты?

Стефано. Тьфу! — Задній голосъ назвалъ меня по имени.. Дьяволъ, дьяволъ! Надо дать тягу. Длинной ложки у меня нѣтъ ⁴⁶).

Тринкуло. Если ты Стефано, такъ ощупай меня и не бойся. Я Тринкуло. Говорю, не бойся. Я Тринкуло, твой другъ, Тринкуло.

Стефано. Если ты точно Тринкуло, такъ вылѣзай на свѣтъ, — не то я тебя вытащу за вторыя ноги. Вотъ это, должно быть, твои. Кой прахъ! Да вѣдь ты въ самомъ дѣлѣ Тринкуло! Какъ же ты сдѣлался стульчакомъ этого урода ⁴⁷)? Неужели онъ тебя родилъ?

Тринкуло. Я думалъ, что его пришибло громомъ. А ты развѣ не утонулъ? Впрочемъ, теперь я самъ вижу, что нѣтъ. Буря прошла? Я спрятался подъ плащъ этого урода вѣдь отъ нея… Такъ ты живъ? Значитъ, два неаполитанца спаслись!

Стефано. Ну, ты меня не тереби очень: меня тошнитъ съ голоду.

Калибанъ. Онъ чортъ иль нѣтъ — мнѣ все равно; но жить

Я съ нимъ готовъ, а за его напитокъ,

Вели онъ только — въ ноги поклонюсь.

Стефано. Какъ же ты спасся? Какъ попалъ сюда? Разскажи и поклянись бутылкой, что не совралъ. Я самъ приплылъ на бочкѣ хереса, которую матросы выбросили за бортъ; а бутылку смастерилъ своими руками изъ бересты, когда добрался до берега.

Калибанъ. Я тоже поклянусь бутылкой быть твоимъ вѣрнымъ рабомъ. Вѣдь этотъ напитокъ съ неба.

Стефано (протягивая бутылку). Цѣлуй и клянись. (Тринкуло) А ты разсказывай, какъ спасся.

Тринкуло. Доплылъ до берега, какъ утка. Я вѣдь плаваю не хуже ихъ — въ этомъ могу поклясться.

Стефано (протягивая бутылку). Цѣлуй и клянись. Плаваешь ты точно, какъ утка; но это не мѣшаетъ тебѣ быть гусемъ.

Тринкуло (показывая на бутылку). А что, много у тебя въ запасѣ этого добра?

Стефано. Цѣлая бочка, дружище. Мой погребъ въ скалѣ, на другой сторонѣ острова. Тамъ спряталъ я мой боченокъ. (Калибану). Ну, а ты, уродъ, что? Прошли твои корчи?

Калибанъ. Скажи мнѣ: съ неба ты сошелъ иль нѣтъ?

Стефано. Прямехонько оттуда. Я упалъ съ луны и былъ тѣмъ самымъ человѣкомъ, который на ней стоитъ.

Калибанъ. Видѣлъ, видѣлъ! Мнѣ тебя на ней показывали. Видѣлъ и собаку твою и вязанку хвороста ⁴⁸).

Стефано. Неужели? Клянись еще; цѣлуй бутылку, а я налью ее снова.

Тринкуло. Уродъ-то, кажется, набитый дуракъ. А я его боялся! Дуракъ, дуракъ рѣшительно! Повѣрилъ въ человѣка на лунѣ! Ну, не олухъ ли? А вино тянетъ здорово!

Калибанъ. Я покажу на островѣ тебѣ

Всѣ злачныя мѣста, поля и рѣки.

Я буду ноги цѣловать твои,

Лишь будь моимъ хозяиномъ и богомъ!

Тринкуло. Должно-быть, плутъ величайшій. Чуть заснетъ его богъ, онъ навѣрно стащитъ бутылку.

Калибанъ. Дай ноги мнѣ поцѣловать твои

И клятву дать слугой тебѣ быть вѣрнымъ.

Стефано. Ну, хорошо: вставай на колѣни и клянись.

Тринкуло. Глядя на этого урода, я готовъ лопнуть со смѣха. Мнѣ хочется его позолотить.

Стефано. Ну, что жъ? Цѣлуй мои ноги.

Тринкуло. Уродъ пьянехонекъ.

Калибанъ. Все, все увидишь ты: ручьи, поля.

Тебѣ плоды я стану рвать съ деревьевъ,

Носить дрова, ловить сѣтями рыбу.

Будь проклятъ тотъ, кому я былъ слугой!

Ты, ты одинъ указъ впередъ мнѣ будешь!

Тринкуло. Преуморительное чудовище! — сдѣлалъ себѣ диво изъ пьяницы.

Калибанъ. Я покажу тебѣ, гдѣ на деревьяхъ

Растутъ плоды; копать ногтями стану

Я трюфели; найдешь ты въ гнѣздахъ птицъ;

Я сѣтью наловлю тебѣ мартышекъ;

Сведу въ кусты орѣшника; со скалъ же

Руками наберу тебѣ пингвиновъ.

Иди, иди, прошу, иди за мной.

Стефано. Ну, хорошо, — веди. Много болтать нечего. Король нашъ потонулъ, а потому мы съ тобой, Тринкуло, будемъ его наслѣдниками. (Калибану) Эй, ты! Неси мою бутылку. Мы сейчасъ нальемъ ее снова.

Калибанъ (поетъ, пьянѣя). Ужъ ты, старый мой хозяинъ, пропадай!

Тринкуло. Вотъ такъ горло! Хорошо реветъ пьяное чучело.

Калибанъ (поешь и пляшешь). Не ловить мнѣ больше рыбы во рѣкахъ!

Не рубить дрова и сучья во лѣсахъ]

Не пойдетъ скоблить посуду Калибанъ!

Новый баринъ, новый баринъ ему данъ ⁴⁹)!

А старый ищи другого слугу! Воля, воля! у-у-у! воля пришла!

Стефано. Молодецъ уродъ! Ну, веди насъ, веди.

(Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА 1-я.

Передъ пещерой Просперо. Входитъ Фердинандъ, неся на плечахъ чурбанъ).

Фердинандъ. Трудимся мы порою и въ игрѣ;

Но трудъ тогда превозмогаемъ чувствомъ

Забавы той, какую намъ даетъ

За то игра. Бываетъ такъ и въ жизни:

Готовы мы сносить и низкій трудъ,

Когда сулитъ онъ намъ въ концѣ награду.

Вотъ хоть теперь: что можетъ быть презрѣннѣй

Работы той, какую я несу?

Но мысль о той, въ чью пользу я стараюсь,

Въ моихъ глазахъ живитъ и грубый трудъ,

Его назвать невольно заставляетъ

Отрадою. О, въ сколько разъ она

Добрѣй отца!.. Онъ весь одна суровость.

Далъ онъ приказъ, чтобъ перенесъ сюда

Я тысячу такихъ тяжелыхъ бревенъ.

Она жъ, когда тружусь я передъ ней,

Твердитъ въ слезахъ, что стыдно и грѣшно

Томить такимъ позорнымъ, низкимъ дѣломъ

Людей, какъ я, — и я въ минуты эти

Готовъ забыть отъ счастья самый трудъ,

Готовъ назвать его своей отрадой!

(Входитъ Миранда. За нею въ нѣкоторомъ отдаленіи останавливается Просперо).

Миранда. Ахъ, отдохни!.. Не изнуряй себя.

Пусть молнія сожгла бы эти бревна!

Дрова вѣдь будутъ плакать на огнѣ ⁵⁰),

Стыдясь, что ты трудился черезъ силу,

Чтобъ ихъ носить. Оставь свою работу

И отдохни. Отецъ сидитъ за книгой,

И предъ тобой свободныхъ три часа.

Фердинандъ. Нельзя, нельзя, безцѣнное созданье.

Не кончу я иначе, что велѣлъ

Мнѣ твой отецъ исполнить до заката.

Миранда. Прошу тебя, прерви свой трудъ! Хочу я

Тебѣ помочь: дай мнѣ полѣно это;

Его снесу я въ кучу за тебя.

Фердинандъ. Какъ? — хочешь ты, чтобъ я сидѣлъ спокойно,

А ты мой трудъ взвалила на себя?

Не говори!.. Переломлю скорѣе

Я свой хребетъ, чѣмъ допущу позорно,

Чтобъ низкій трудъ твоихъ коснулся рукъ.

Миранда. Но почему жъ то дѣло, надъ которымъ

Трудиться ты, позорно для меня?

Скажу тебѣ: мнѣ будетъ легче даже

Заняться имъ: я имъ займусь съ охотой,

Отъ всей души, а ты ему не радъ.

Просперо (тихо). Заражена ты, милое созданье!

Придя сюда, ты ясно выдаешь,

Что это такъ.

Миранда. Какъ ты усталъ!

Фердинандъ. Нимало:

Твой свѣтлый взглядъ способенъ оживить

Усталый духъ, какъ сладкій сонъ подъ утро

Снимаетъ слѣдъ вечерняго труда ⁵¹).

Открой, молю, какъ звать тебя!.. Прошу я

Лишь для того, чтобъ поминать я могъ

Тебя, молясь.

Миранда. Меня зовутъ Мирандой…

(Тихо) О мой отецъ! нарушенъ твой запретъ.

Фердинандъ. Дивить должна, прелестная Миранда,

Ты точно міръ ⁵²). Видалъ не мало женщинъ

На свѣтѣ я; не разъ ихъ сладкій голосъ

Меня плѣнялъ; любилъ изъ нихъ я многихъ

За прелести, какими любовался

Порою въ нихъ, но не встрѣчалъ ни разу

Я женщины, чтобъ качества ея

Не враждовали съ бездной недостатковъ,

И этимъ мой не прохлаждался пылъ.

Лишь ты одна явилась предо мной

Такимъ высокимъ, дивнымъ совершенствомъ,

Что совмѣстилась, кажется, въ тебѣ

Краса ихъ всѣхъ!

Миранда. Я не видала женщинъ

Сказать о нихъ могло мнѣ что-нибудь

Лишь зеркало. Изъ всѣхъ мужчинъ на свѣтѣ

Извѣстны мнѣ до этихъ поръ лишь также

Отецъ да ты. Какіе есть еще —

Не знаю я; но поклянусь моей

Я скромностью (цѣннѣй въ моемъ приданомъ

Брильянта нѣтъ), — что если бы рѣшилась

Я спутника избрать на цѣлый вѣкъ,

То выборъ мой остановился бъ вѣрно

Сочиненія Шекспира. T. XIL

Лишь на тебѣ! Я не могу и въ мысляхъ

Вообразить, чтобъ кто-нибудь на свѣтѣ

Сталъ дорогъ такъ душѣ моей, какъ ты!

Но Боже мой!.. Что я болтаю!.. Можно ль

Такъ позабыть, что велѣно отцомъ!

Фердинандъ. Миранда! знай, что я — наслѣдный принцъ

И, можетъ-быть, къ несчастью, сталъ теперь ужъ

И королемъ. Такъ посуди: ужели бъ

Позволилъ я, чтобъ грубый, рабскій трудъ

Пятналъ мой санъ? Нѣтъ! Никогда не сталъ бы

Сносить я то, что я сношу, такъ точно,

Какъ не позволилъ я бы грязнымъ мухамъ

Садиться на лицо мое… Причина

Другая тутъ: узнай, что я скажу

Отъ всей души: чуть я тебя увидѣлъ —

Отдался въ рабство сердцемъ я тебѣ,

И если сталъ работникомъ покорнымъ,

То сталъ я имъ лишь для одной тебя,

Чтобъ быть твоимъ…

Миранда. Меня ты, значитъ, любишь?..

Фердинандъ. Пусть небеса свидѣтелями будутъ

Моимъ словамъ!.. Благословятъ пусть ихъ,

Когда святая правда въ нихъ; а если

Я низко лгу — то пусть и само счастье

Мнѣ обратится въ горе и бѣду!

Люблю и чту тебя я, вѣрь мнѣ, выше

Всего, что могутъ дать намъ жизнь и свѣтъ!

Миранда. О дурочка! — расплакалась я глупо

Надъ радостью.

Просперо (тихо). Плѣнительная встрѣча

Двухъ свѣтлыхъ душъ, зардѣвшихся чистѣйшимъ

Огнемъ любви! Да окропитъ союзъ ихъ

Благое небо радостью!

Фердинандъ. О чемъ же

Ты плачешь такъ?

Миранда. О томъ, что я не въ силахъ

Тебѣ, какъ должно, отплатить за то,

Что далъ мнѣ ты, — и потому мнѣ стыдно

Принять твой даръ; лишиться же его

Мнѣ будетъ смерть… Но, ахъ!.. все это вздоръ!

Стараясь скрыть кипящее въ насъ чувство,

Мы тѣмъ его лишь выдаемъ сильнѣй!

Прочь, ложный стыдъ! Пусть вдохновитъ невинность

Меня сказать, что быть хочу твоей

Женою я, когда лишь самъ захочешь

Меня ты взять!.. А если нѣтъ — останусь

Я дѣвушкой. Меня отвергнуть можешь

Ты, какъ жену, но быть твоей рабой

Не запретишь!.. Я, хочешь иль не хочешь,

Все жъ буду ей.

Фердинандъ. Владычицей ты будешь

Моей души, а я твоимъ покорнымъ

Рабомъ навѣкъ!

Миранда. Такъ будешь мнѣ ты мужемъ?..

Фердинандъ. О, да, о, да! — съ такимъ же точно счастьемъ.

Съ какимъ свободу получилъ бы рабъ.

Дай руку мнѣ.

Миранда. Бери въ придачу съ сердцемъ.

Прощай теперь.

Фердинандъ. Прощай сто тысячъ разъ!

(Уходятъ Фердинандъ и Миранда),

Просперо. Быть какъ они счастливымъ я, конечно,

Ужъ не могу: — для нихъ на свѣтѣ все

Краса и счастье; но съ меня довольно

Ужъ видѣть то, что счастливы они.

Пойду къ своимъ я книгамъ: много надо

Устроить мнѣ до вечера еще.

(Уходитъ).

СЦЕНА 2-я.

Другая часть острова. (Входятъ Калибанъ съ бутылкой, Стефано и Тринкуло).

Стефано. Сказано, молчи! Воду будемъ пить, когда кончится вино; а до того ни капли. Потому смѣло на абордажъ ⁵³). Эй, уродъ-слуга! Пей за мое здоровье!

Тринкуло. Уродъ-слуга? Не уродъ, а дуракъ. Говорятъ, на островѣ всего пять человѣкъ. Насъ здѣсь трое. Если остальные два пьяны, какъ мы, то, значитъ, пошатнулось все государство

Стефано. Пей, уродъ, когда велятъ. У тебя глаза ужъ закатились подъ лобъ

Тринкуло. А куда же имъ иначе закатиться? Чудный былъ бы этотъ уродъ, еслибъ глаза закатывались у него подъ хвостъ.

Стефано. Онъ утопилъ языкъ въ хересѣ, а меня такъ не могло утопить цѣлое море. Я проплылъ, пока добрался до берега, цѣлыхъ тридцать пять миль. Клянусь, что правда. Ты, уродъ, будешь моимъ лейтенантомъ, а не то — знаменосцемъ.

Тринкуло. Лейтенантомъ — куда ни шло; а знамя-то какъ же онъ понесетъ, если ноги не носятъ его самого?

Стефано. Скажи, уродъ, — вѣдь ты въ битвѣ не побѣжишь?

Тринкуло. Зато не подвинется и впередъ. Оба вы растянетесь, какъ собаки, не пикнувъ ни слова.

Стефано. Да ну же, уродъ!.. — промолви хоть слово.

Калибанъ. Здоровъ ли ты? Поцѣловать позволь

Мнѣ твой сапогъ. (Указываетъ на Тринкуло).

Ему служить не стану

Я ни за что: — передъ тобой онъ трусъ.

Тринкуло. Врешь, уродъ! Я не побоюсь схватиться даже съ констаблемъ. Развѣ человѣкъ выпившій, сколько выпилъ сегодня, можетъ быть трусомъ? Отвѣчай, поскудная ты рыба! Или ты думаешь, что такое получудище, полурыба, какъ ты, можетъ врать сколько угодно?

Калибанъ. Слышишь, какъ онъ надо мной насмѣхается? Неужели позволитъ это такой вельможа, какъ ты?

Тринкуло. О дуракъ, дуракъ! — принялъ Стефано за вельможу.

Калибанъ. Вотъ, вотъ! — онъ начинаетъ опять. Закусай его до смерти.

Стефано. Эй, Тринкуло! держи языкъ за зубами, — не то вздерну тебя на первое дерево. Уродъ — мой подданный, и я не дамъ его обижать.

Калибанъ. Благодарю, повелитель, благодарю! Угодно ли тебѣ выслушать еще разъ, что я тебѣ говорилъ.

Стефано. Угодно! Становись на колѣни и разсказывай, а мы съ Тринкуло будемъ слушать. (Является Аріэль, невидимый для прочихъ).

Калибанъ. Я уже тебѣ сказалъ, что меня держитъ въ неволѣ колдунъ, хозяинъ этого острова. Онъ подло отнялъ его у меня.

Аріэль. Лжешь!

Калибанъ (думая, что это сказалъ Тринкуло).

Нѣтъ, лжешь ты самъ, проклятая мартышка"

О, если бы мой храбрый господинъ

Убилъ тебя! То, что сказалъ я — правда.

Стефано. Тринкуло, если ты прервешь его еще хоть разъ — я выбью тебѣ зубы.

Тринкуло. Да я не говорилъ ничего.

Стефано. Такъ молчи и впередъ. (Калибану) Продолжай.

Калибанъ. Ну, вотъ, какъ ты ужъ слышалъ, колдовствомъ

Забралъ онъ этотъ островъ, гдѣ законный

Хозяинъ я. Отмсти ему, отмсти!

Ты можешь сдѣлать это. (Укаіывая на Тринкуло) А такая

Дрянь вотъ, какъ онъ, не сдѣлаетъ вовѣкъ.

Стефано. И сдѣлаю.

Калибанъ. Ты будешь властелиномъ здѣсь, а я —

Твоимъ слугой покорнымъ.

Стефано. А какъ же намъ спроворить это дѣло?.. Сведешь ты меня, что ли, къ нему?

Калибанъ. Сведу, сведу!.. Когда заснетъ онъ ночью,

То ты ему въ високъ вколотишь гвоздь.

Аріэль. Ты лжешь, — не будетъ такъ!

Калибанъ. У-у, наглецъ! Паршивый негодяй!

Отдуй его да отбери бутылку.

Пусть тянетъ онъ одну морскую воду,

А я ему не покажу вовіжи

Ни одного здороваго ключа.

Стефано. Эй, берегись Тринкуло! Не мѣшай уроду говорить. Не то придетъ конецъ моему милосердію, и я отколочу тебя, какъ треску.

Тринкуло. Да что ты присталъ? Я не сказалъ ни слова. Хочешь, уйду отъ васъ совсѣмъ?

Стефано. Развѣ ты не сказалъ, что онъ лжетъ?

Аріэль. Ты лжешь.

Стефано. Что-о-о? — я лгу? Такъ вотъ же тебѣ за это. (Бьетъ Тринкуло). Попробуй повторить, что ты сказалъ.

Тринкуло. Да я ничего не говорилъ. Ты, кажется, спятилъ самъ. Чортъ бы побралъ васъ и съ бутылкой, если она доводитъ васъ до такой дури. Чума твоему уроду, а тебѣ пусть отгрызетъ дьяволъ пальцы.

Калибанъ. Ха-ха-ха!

Стефано (Калибану). Продолжай. (Тринкуло) А ты убирайся куда знаешь.

Калибанъ. Да ты отдуй его; скажи лишь слово —

Я помогу.

Стефано (Тринкуло). Сказано, убирайся. (Калибану) А ты продолжай.

Калибанъ. Ты слышалъ ужъ: онъ, отобѣдавъ въ полдень,

Ложится спать. Вотъ тутъ-то ты и можешь

Покончить съ нимъ; лишь не забудь сперва

Забрать его всѣ книги. Сдѣлавъ это,

Бей, рѣжь его, какъ вздумаешь; разбей

Башку бревномъ иль распори полѣномъ

Ему животъ. Безъ книгъ вѣдь онъ такой же

Дуракъ, какъ я. Безъ нихъ его не будетъ

Ни знать ни слушать ни единый духъ.

Они его не терпятъ поголовно

Вѣдь всѣ, какъ я; — такъ брось въ огонь лишь книги.

Есть у него тьма тьмущая добра.

Онъ украшать сбирается всѣмъ этимъ

Себѣ свой домъ, который хочетъ строить.

Но что всего чуднѣй въ его пещерѣ —

Такъ это дочь! Онъ самъ твердитъ, что краше

Ея нѣтъ въ свѣтѣ. Я изъ женщинъ видѣлъ

Лишь мать мою, колдунью Сикораксу;

Но дочь куда красивѣе ея.

Стефано. Ты говоришь, что дѣвка хороша?

Налибанъ. Отмѣнная! Ручаюсь въ томъ. Въ постель,

Какъ должно, угодитъ и ужъ навѣрно

Тебѣ хорошій принесетъ приплодъ.

Стефано. Ну, если такъ, то рѣшено: я его убью, а затѣмъ провозглашу себя и его дочь королемъ и королевой. Да здравствуютъ наши величества! Ты и Тринкуло будете вице-королями. Хорошъ мой планъ, Тринкуло?

Тринкуло. Превосходный.

Стефано. Давай руку. Я жалѣю, что тебя поколотилъ. Но ты, пока живъ, все-таки держи языкъ за зубами.

Калибанъ. Онъ будетъ спать чрезъ полчаса. Желаешь

Тогда ты кончишь съ нимъ?

Стефано. Ну, безъ сомнѣнья.

Аріэль. Все открою моему повелителю.

Калибанъ. Вотъ счастье-то! Развеселился я!

А что теперь, не грянуть ли намъ пѣсню,

Какой меня ты нынче научилъ?

Стефано. Валяй!.. Я согласенъ. Подтягивай, Тринкуло.

(Поетъ).

Веселитесь и смѣйтесь надъ нами,

Думать всякій, что хочетъ, воленъ!

Калибанъ. Не тотъ голосъ.

(Аріэль наигрываетъ голосъ пѣсни на тамбуринѣ и флейтѣ).

Стефано. Это что такое?

Тринкуло. Какой-то невидимка ⁵⁴) играетъ голосъ нашей пѣсни.

Стефано. Эй!.. Кто ты такой? Если человѣкъ, такъ покажись въ своемъ видѣ, а если дьяволъ, такъ явись, въ какомъ хочешь.

Тринкуло. Господи, прости наши прегрѣшенья!

Стефано. Чего трусишь?.. Смерти но миновать. Выходи на меня, кто хочетъ, — авось убережемся.

Калибанъ. Ты боишься?

Стефано. Нѣтъ, уродъ, нѣтъ.

Калибанъ. Бѣды тутъ нѣтъ: вѣдь островъ этотъ весь

Наполненъ голосами. Пѣсни звонко

Гудятъ вездѣ; но отъ того вреда

Нѣтъ никому. Порой я самъ бываю

Обвѣянъ точно тысячью звонковъ,

Гудковъ и струнъ; а то вдругъ раздадутся

И голоса. Они меня во снѣ

Разбудятъ вдругъ и сонъ нагонятъ снова.

Мнѣ чудится тогда, что будто тучи

Раскрылись вдругъ и сыплютъ на меня

Дождемъ богатствъ. Проснусь и захраплю'

Попрежнему.

Стефано. Славное будетъ у меня королевство съ даровой музыкой.

Калибанъ. Лишь бы извести Просперо.

Стефано. Все будетъ!.. Я, что сказано, помню.

Тринкуло. Слышите, слышите?.. Звуки уходятъ. Идемте за ними, а тамъ кончимъ, что рѣшено.

Стефано. Веди насъ, уродъ, — мы идемъ за тобой. А хотѣлось бы мнѣ посмотрѣть на этого невидимаго барабанщика: славно онъ работаетъ.

Тринкуло. Идемте, что ли, — я готовъ.

(Уходятъ).

СЦЕНА 3-я.

Другая часть острова. (Входятъ король Алонзо, Себастіанъ, Антоніо. Гонзало, Адріанъ, Франциско и другіе).

Гонзало. Охъ, государь!.. Позвольте отдохнуть.

Клянусь Святою Дѣвой, разломило

Всѣ кости мнѣ! Легко сказать: въ лѣсу вѣдь

Мы исходили цѣлый лабиринтъ

Дорогъ прямыхъ, кривыхъ; нѣтъ больше силы.

Позвольте жъ отдохнуть!

Кор. Алонзо. Тебѣ я вѣрю

Охотно, старина. Я самъ вѣдь тоже

Измученъ такъ, что, кажется, лишусь

Послѣднихъ силъ. Садись и отдыхай.

Пусть успокоятся навѣкъ съ тѣмъ вмѣстѣ

Мои мечты! Не стану больше я

Лелѣять ихъ. Мой сынъ погибъ навѣрно.

Смѣется само море надъ попыткой

Искать его на сушѣ. Будь надъ нимъ

Покой и миръ!

Антоніо (Себастіану). Я радъ, что распростился

Съ надеждой онъ. Не откажись лишь ты

Изъ-за одной ничтожной неудачи

Отъ тѣхъ надеждъ, какими задались

Съ тобою мы.

Себастіанъ. Нашелся бъ только случай —

Свое возьмемъ.

Антоніо. Дождаться надо ночи.

Они, уставъ, забудутъ осторожность,

И мы тогда застигнемъ ихъ врасплохъ.

Себастіанъ. Такъ нынче въ ночь. Молчи, — ни слова больше.

(Въ воздухѣ раздается торжественная музыка. На высотѣ появляется Просперо. На сцену входятъ фантастическіе призраки и вносятъ накрытый столъ съ кушаньями. Протанцовавъ хороводъ, они склоняются предъ королемъ и приглашаютъ его съ присутствующими занять за столомъ мѣста, затѣмъ удаляются).

Кор. Алонзо. Что слышу я?.. Какіе это звуки?

Вы слышите?

Гонзало. Гармонія звучитъ

Дѣйствительно прелестно.

Кор. Алонзо. Да хранятъ

Насъ небеса. Что можетъ это значить?

Себастіанъ. Живой, должно-быть, кукольный театръ ⁵⁵).

Увидѣвши диковинки такія,

Повѣрить можно и въ единороговъ

И въ феникса. Живетъ онъ, говорятъ,

Въ Аравіи, на деревѣ волшебномъ,

Гдѣ царствуетъ надъ всей страной одинъ.

Антоніо. Я вѣрю въ то и въ это. Если даже

Увижу что-нибудь, что почиталъ

Совсѣмъ ужъ невозможнымъ, то теперь

Хоть клятвой подтвержу, что видѣлъ точно.

Разсказчикамъ-бродягамъ буду вѣрить,

Чьи росказни считаются за вздоръ

Глупцами тѣми, что привыкли сиднемъ

Сидѣть въ домахъ.

Гонзало. Да, да, — когда бъ, пріѣхавъ

Въ Неаполь, сталъ я говорить объ этомъ,

То и мои слова сочли бъ, пожалуй,

За выдумку. Не чудно ль въ самомъ дѣлѣ,

Что видѣли мы здѣсь островитянъ

(Они жильцы вѣдь здѣшнихъ мѣстъ, конечно),

Чей видъ снаружи страшенъ, но въ манерахъ

Ихъ видны добродушье и умѣнье

Себя держать, какимъ похвастать могутъ,

Пожалуй, только люди, да и то

Не всякіе.

Просперо (тихо). Ты, честный старецъ, правъ:

Здѣсь, среди васъ, найдутся люди хуже

Самихъ чертей.

Кор. Алонзо. Я пораженъ ихъ видомъ,

Походкой, взглядомъ, жестами. Они

Сказать умѣли знаками такъ много,

Что лишними тутъ были бъ и слова.

Просперо (тихо). Дождись конца, чтобъ такъ хвалить.

Франциско. Исчезли

Они престраннымъ образомъ.

Себастіанъ. Что нужды?

Вѣдь кушаній они не унесли;

А мы исправно голодны. Угодно ль

Вамъ, государь, покушать съ нами?

Кор. Алонзо. Нѣтъ.

Гонзало. Э, — почему же, государь? Бояться

Тутъ нечего. Не вѣрили мы въ дѣтствѣ

Въ людей съ зобами точно у быковъ

Иль съ лицами средь плечъ, а въ наше время

Докажетъ каждый путникъ, страховавшій

Себя предъ долгимъ странствіемъ ⁵⁶), что люди

Такіе есть.

Кор. Алонзо. Поѣсть недурно, впрочемъ,

Будь это даже хоть въ послѣдній разъ.

Намъ все равно потеряннаго нами

Не отыскать. Садитесь, братъ и герцогъ,

Со мной за столъ и дѣлайте, какъ я.

(Громъ и молнія. Является Аріэль въ видѣ Гарпіи ⁵⁷) и хлопаетъ крыльями по столу. Кушанья исчезаютъ).

Аріэль. Трехъ грѣшниковъ я вижу предъ собой!

Рука судьбы, держащая во власти

Весь дольній міръ, велѣла волнамъ моря

Изрыгнуть васъ на груду этихъ скалъ,

Гдѣ нѣтъ людей, затѣмъ, что недостойны

Вы жить средь нихъ! Безумьемъ поражаю

Я васъ всѣхъ трехъ.

(Король, Себастіанъ и другіе выхватываютъ мечи).

Смирите вашу храбрость!

Она погибель принесетъ собой

Самимъ лишь вамъ. Безумны вы! Узнайте,

Что я съ толпой товарищей моихъ

Служу судьбѣ! Мечами легче ранить

Вамъ бурный вихрь иль взмахомъ ихъ разстроить

Живую зыбь смыкающихся волнъ,

Чѣмъ вырвать прочь перо или пушинку

Изъ нашихъ крылъ. Не по рукѣ вамъ будетъ

Оружье то, которымъ вы могли бы

Намъ повредить!.. Внимайте же теперь

Моимъ словамъ (я къ вамъ за этимъ присланъ):

Вступили вы въ злодѣйскій заговоръ,

Съ тѣмъ, чтобъ отнять у честнаго Просперо

Миланскій тронъ. Съ невинною малюткой

Былъ преданъ онъ свирѣпой злобѣ волнъ,

И волны жъ вамъ зато теперь отмстили!

Есть правый судъ, который не проститъ

Злодѣйскихъ дѣлъ, хотя на время сдержитъ,

Быть-можетъ, гнѣвъ. Возстановитъ на васъ

Не только злость онъ волнъ и грозныхъ камней,

Но тяжкій гнѣвъ еще иныхъ существъ,

Чья мощь сразитъ покой и ваше счастье!

Лишенъ Алонзо сына своего

Рѣшеньемъ ихъ, и голосъ мой пророчитъ

Въ грядущемъ вамъ рядъ новыхъ, долгихъ бѣдъ,

Ужасныхъ бѣдъ, тягчайшихъ самой смерти!..

Спастись отъ нихъ на этомъ отдаленномъ

Елочкѣ земли вы можете лишь только

Раскаяньемъ, обѣтъ давъ непритворный

Начать вести иную жизнь впередъ.

(Аріэль исчезаетъ съ громомъ, затѣмъ раздается тихая музыка. Фантастическіе призраки являются снова; танцуютъ съ насмѣшливымъ кривляньемъ и уносятъ столъ).

Просперо (тихо). Прекрасно разыгралъ ты, Аріэль,

Роль Гарпіи: — разнесъ исправно блюда

И весь ихъ столъ. Изъ моего приказа

Не позабылъ исполнить ничего.

Усердно постарались и другіе

Мои прислужники. Все, что велѣлъ

Я сдѣлать имъ, исполнили они,

Какъ слѣдуетъ. Мой чародѣйскій даръ

Помогъ достичь всего, чего желалъ я.

Моихъ враговъ сразилъ безумный пылъ,

И всѣ они въ моей полнѣйшей власти.

Оставлю ихъ; пойду на Фердинанда

Взглянуть теперь. Считаютъ утонувшимъ

Они его, а онъ сидитъ съ своимъ

Сокровищемъ, которое дороже

Ему и мнѣ всѣхъ радостей и благъ. (Просперо удаляется),

Гонзало. Во имя всѣхъ святыхъ, молю, скажите,

Что съ вами, государь?.. Что поразило

Такъ страшно васъ?

Кор. Алонзо. О ужасъ! ужасъ, ужасъ!..

Иль бурный валъ мнѣ громко проревѣлъ?

Иль страшный вихрь сказалъ мнѣ ярымъ свистомъ,

Иль трескъ грозы, какъ громовой органъ,

Наполнилъ слухъ мнѣ именемъ Просперо?..

Въ моемъ злодѣйствѣ обличилъ меня!..

О, вотъ за что лишился я и сына!

Но я сыщу, сыщу его, — сыщу

На глубинѣ, куда не достигала

Рука людей, иль съ нимъ погибну вмѣстѣ!

(Уходитъ король Алонзо).

Себастіанъ. Пусть полкъ чертей выходитъ на меня —

Я перебью ихъ всѣхъ поодиночкѣ.

Антоніо. И я, и я!.. (Уходятъ Себастіанъ и Антоніо).

Гонзало. Свихнулись трое всѣ…

Ихъ грѣхъ, какъ ядъ, таился въ нихъ незримо

И вдругъ теперь, возставъ съ ужасной силой,

Сразилъ ихъ умъ… Спѣшите жъ вы, чьи ноги

Сильнѣй моихъ, — спѣшите остеречь

Ихъ отъ бѣды. Они въ своемъ безумьѣ,

Пожалуй, вѣдь способны сотворить

Зло надъ собой.

Адріанъ. Да, да, — идемъ за ними.

(Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Передъ пещерой Просперо. (Входятъ Просперо, Фердинандъ и Миранда).

Просперо. Хоть я и былъ съ тобой неласковъ прежде,

Теперь же отдалъ жизнь тебѣ иль, лучше

Сказать — все то, что мнѣ живило жизнь!

Возьми жъ ее! Я закрѣпляю снова

Мои слова. Все, что тебя заставилъ

Я вытерпѣть, лишь было испытаньемъ

Твоей любви, и выдержалъ прекрасно

Ты искусъ твой. Теперь, предъ небесами,

Дарю тебѣ за это я мое

Сокровище! — О Фердинандъ! не смѣйся

Моимъ словамъ: — когда ее узнаешь

Ты ближе самъ — поймешь ты, что достойнѣй

Она всѣхъ хвалъ, какими превознесъ я

Ее тебѣ, — покажутся ничтожны

Онѣ предъ ней!

Фердинандъ. Когда бъ любой оракулъ

Сказалъ иное мнѣ — то не повѣрилъ

Я бъ и ему.

Просперо. Прими жъ ее не только

Какъ цѣнный даръ, тебѣ врученный мной,

Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ счастье и довольство,

Какія честно заслужилъ ты самъ.

Но только знай, что если покусишься

Расторгнуть поясъ дѣвственный ея

Ты прежде, чѣмъ васъ свяжетъ воедино

Святой обрядъ — то не пошлетъ вамъ небо

Росы любви, чтобъ взросъ на ней блаженствомъ

И вашъ союзъ. Засуха непріязни,

Раздоръ и злость осыплютъ ваше ложе

Дурной травой, и возрастетъ на немъ,

Взамѣнъ любви, лишь ненависть другъ къ другу.

А потому дождитесь, чтобъ предъ вами

Зажегъ огонь свой чистый Гименей.

Фердинандъ. Лелѣю я въ мечтахъ своихъ счастливыхъ

И долгій вѣкъ, и честное потомство,

И дни любви, такой же точно чистой,

Какъ та, какой проникнутъ я теперь.

А потому, повѣрь, что никакой

Соблазнъ страстей, какъ ни былъ бы усиленъ

Онъ временемъ, благопріятствомъ мѣста

Иль чѣмъ инымъ, — не побудитъ меня

Забыть свой долгъ и дать ему растаять

Въ огнѣ нечистой страсти. Не испорчу

Я самъ себѣ тотъ чудный день, когда

Намъ кажется, что хромы кони Феба,

И не дождемся ночи мы, какъ-будто бъ

Она ползла въ цѣпяхъ.

Просперо. Отвѣтъ прекрасенъ.

Вы посидѣть здѣсь можете вдвоемъ

И поболтать… Сюда, мой Аріэль!

Слуга усердный мой! (Является Аріэль).

Аріэль. Я здѣсь, властитель;

Что хочешь ты?

Просперо. Исполнили прекрасно

И ты и всѣ товарищи твои,

Что я велѣлъ. Но ждетъ еще другая

Работа васъ. Веди сюда ватагу

Всѣхъ тѣхъ духовъ, которыхъ отдалъ я

Тебѣ во власть. Проворнѣй, торопитесь!

Хочу потѣшить юную чету

Я зрѣлищемъ тѣхъ чаръ, какія вызвать

Способенъ я… Я слово далъ на это,

И ждутъ они обѣщаннаго мной!

Аріэль. Исполнить въ мигъ?

Просперо. Въ одно мгновенье ока.

Аріэль. Чуть успѣешь молвить «разъ»,

Чуть успѣешь дать приказъ,

Духи, въ пляскѣ колыхаясь,

Корча лица и кривляясь,

Всѣ предстанутъ вслѣдъ за мной

Въ мигъ, какъ листъ передъ травою!

Буду ль я любимъ тобой?

Просперо. О, да, мой милый Аріэль: любимъ

Отъ всей души, но не являйтесь раньше,

Чѣмъ я скажу.

Аріэль. Все понято прекрасно.

(Аріэль исчезаетъ).

Просперо (Фердинанду). А ты будь вѣренъ слову: не давай

Свободы пылу ласки. Если вспыхнетъ

Огонь въ крови, то можетъ, какъ солома,

Сгорѣть на немъ честнѣйшая изъ клятвъ.

А потому будь сдержаннымъ, иначе —

Прощай обѣтъ благоразумный твой.

Фердинандъ. Окованъ такъ глубокимъ уваженьемъ

Я къ чистотѣ, что страсти жаръ, повѣрь мнѣ,

Смирится имъ, какъ снѣжной пеленой.

Просперо. Ну, хорошо. Сюда, мой Аріель!

Веди ватагу всю; — придетъ пусть лучше

Ихъ больше, чѣмъ отстанетъ хоть одинъ.

Явитесь же, — а вы смотрите молча ⁵⁸).

(Тихая музыка. Является Ириса).

Ириса. Привѣтъ Церерѣ, благостной богинѣ!

Оставь свои поляны и лѣса,

Ковры цвѣтовъ, простертые въ долинѣ,

Колосья ржи, пшеницы и овса!

Оставь стада, живущія, какъ дома,

На высяхъ горъ, украшенныхъ дерномъ;

Оставь снопы, укрытые соломой,

И дерева, обвитыя плющомъ.

Оставь цвѣты, какими убираетъ

Апрѣль луга для чистыхъ нимфъ твоихъ,

И сѣнь кустовъ, гдѣ горестно вздыхаетъ

Тотъ, кто въ мечтахъ обманутъ былъ своихъ.

Забудь листву и гроздья винограда,

Песокъ морскихъ скалистыхъ береговъ,

Гдѣ, нѣжась въ часъ полдневный, какъ наяда,

Искала ты покоя отъ трудовъ.

Ириса я и послана Юноной.

Покинутъ ей мой радужный чертогъ.

Желаетъ здѣсь царица благосклонно

Внести любовь въ счастливый уголокъ.

Чу! слышишь ты? летятъ ея павлины;

Легокъ и скоръ могучій ихъ полетъ.

Покинь и ты зеленыя равнины,

Чтобъ раздѣлить труды ея заботъ.

(Является Церера).

Церера. Привѣтъ тебѣ, Ирисѣ многоцвѣтной!

Покорна ты царицѣ всѣхъ боговъ.

Льешь, знаю я, съ улыбкой ты привѣтной

Обильный дождь на злакъ моихъ луговъ.

Вѣнчаешь ты своею аркой дивной

Мои поля, пригорки и кусты!

Спрошу въ отвѣтъ на голосъ твой призывный,

Что дѣлать мнѣ? Зачѣмъ явилась ты?

Ириса. Царица даръ поднесть четѣ прелестной

Въ священный день ихъ брака собралась.

Церера. Скажи сперва (тебѣ вѣдь все извѣстно):

Когда сюда съ царицей ты неслась,

То не была ль Венера съ Купидономъ

Равно при ней? Вѣдь клятва мной дана,

Что съ той поры, какъ сумрачнымъ Плутономъ

Коварно дочь моя похищена,

Вѣкъ буду я за горе Прозерпины ⁵⁹)

И съ нимъ и съ ней въ раздорѣ роковомъ.

Ириса. О, не страшись: — на это нѣтъ причины

Они не съ ней — тебѣ ручаюсь въ томъ.

Умчались прочь они, влекомы парой

Ихъ голубковъ, на Паѳосъ дальній свой.

Не удалось накинуть злыя чары

Имъ здѣсь на страсть невинности святой

Покорна клятвѣ, пара молодая

Себя хранитъ до тѣхъ священныхъ дней,

Пока, дары любви узаконяя,

Ей не зажжетъ свѣтильникъ Гименей.

Вотъ почему любовницу Арея

Невольный стыдъ отсюда прочь умчалъ.

А вмѣстѣ съ тѣмъ и сынъ ея, краснѣя

Отъ злости, стрѣлы всѣ переломалъ.

Поклялся онъ, что, какъ ребенка, птицы

Его однѣ впредь будутъ занимать.

Церера. Но, чу! — вдали Юноны колесницы

Ужъ слышенъ бѣгъ — его легко узнать.

(Является Юнона).

Юнона. Привѣтъ сестрѣ! Какъ ты живешь, какъ можешь?

Надѣюсь я, что въ свѣтлый, брачный день

Четы младой низвесть ты мнѣ поможешь

Покой и миръ въ домашнюю ихъ сѣнь.

ПѢСНЯ.

Юнона. Честь, довольство и участье,

Долгій вѣкъ, потомства счастье,

Страсти вѣчно юной жаръ

Вамъ несетъ Юнона въ даръ.

Церера. Изобилье урожая,

Въ домѣ житницы, до края

Чистымъ полныя зерномъ,

Бочки съ огненнымъ виномъ,

Вѣтви съ сочными лозами,

Отягченныя плодами,

Дождь въ указанные дни,

Въ жизни радости одни,

Безъ прерыва и безъ мѣры, —

Вотъ подарокъ вамъ Цереры ^б").

Фердинандъ. Что за плѣнительный волшебный видъ!

И музыка! — Вѣдь это, вѣрно, духи?

Просперо. Да, духи; — вызвалъ ихъ моей я властью

Изъ дальнихъ нѣдръ, чтобъ передъ вами здѣсь

Возникъ воочью плодъ моихъ фантазій.

Фердинандъ. О, если бъ могъ на вѣчные я годы

Остаться здѣсь!.. Такой отецъ, такая

Подруга дней!.. Не нужно съ ними рая.

(Юноша съ Церерой разговариваетъ тихо и приказываютъ что-то Ирисѣ).

Просперо (Фердинанду). Молчи, молчи! Юнона и Церера

Въ виду имѣютъ что-то… Тс… ни слова!

Исчезнетъ все иначе въ мигъ одинъ.

Ириса. Вы, нимфы водъ, вѣнчанныя осокой,

Чей ясный взглядъ не зналъ любви оковъ,

Оставьте сводъ хрустальныхъ волнъ глубокій;

И здѣсь на мой явитесь громкій зовъ.

Помочь должны по волѣ вы царицы

Устроить пиръ для молодой четы,

Спѣшите жъ сплесть веселой вереницей

Вашъ хороводъ въ честь юной красоты.

(Являются нимфы).

Зову жнецовъ, нажившихъ подъ истомой

Трудовъ загаръ, равно прійти сюда,

Надѣвъ вѣнки и шляпы изъ соломы,

Пусть здѣсь они забудутъ дни труда!

(Являются жнецы въ праздничныхъ одеждахъ и исполняютъ вмѣстѣ съ нимфами граціозный танецъ. Въ концѣ его Просперо быстро встаетъ и произноситъ нѣсколько словъ, послѣ чего духи медленно исчезаютъ со страшнымъ глухимъ шумомъ).

Просперо (про себя). Чуть не забылъ я гнусный заговоръ

На жизнь мою злодѣя Калибана

Съ его зловредной шайкой. Близокъ часъ,

Когда они задумали исполнить

Свой умыселъ. (Духамъ) Довольно, — удалитесь.

Фердинандъ (Мирандѣ). Когда я не ошибся, то отецъ

Взволнованъ чѣмъ-то, и взволнованъ сильно.

Миранда. Да, да, — и я не видѣла ни разу,

Чтобъ выражалъ такъ ясно онъ свой гнѣвъ.

Просперо. Ты смотришь, сынъ, тревожно, точно ты

Испуганъ чѣмъ-нибудь. Не бойся: время

Прервать забавы наши. Тѣ актеры,

Какихъ сейчасъ вы видѣли, вѣдь были

Лишь призраки. Они распались въ воздухъ,

Въ тончайшій паръ… Придетъ пора, когда,

Подобно этимъ призрачнымъ видѣньямъ,

И все исчезнетъ также: — башни замковъ,

Дворцы царей, громады стройныхъ храмовъ,

А наконецъ и самый шаръ земли —

Все, все сотрется въ прахъ, въ безслѣдный прахъ,

Какъ то, что здѣсь мы видѣли! Мы сами

Вѣдь сотканы изъ тѣхъ же сновъ, какими

Окружена земная наша жизнь.

Прискорбно думать такъ! Мой старый умъ

Смущается невольно подъ наплывомъ

Подобныхъ чувствъ… Но вы не безпокойтесь

Моей хандрой… Идите въ вашу келью,

Займитесь чѣмъ-нибудь, а я пройдусь

На воздухѣ, чтобъ сбросить прочь угрюмость.

Ферд. и Мир. Покой и миръ да будутъ надъ тобой.

(Фердинандъ и Миранда уходятъ).

Просперо. Благодарю… Явись, мой Аріэль,

Быстрѣй, чѣмъ мысль. (Является Аріэль).

Аріэль. Съ твоею мыслью слитъ

Я всей душой… Что должно мнѣ исполнить?

Просперо. Должны съ тобой готовить мы отпоръ

Злодѣйству Калибана.

Аріэль. Да, властитель.

Хотѣлъ тебѣ напомнить я не разъ

Объ этомъ самъ, когда игралъ Цереру ⁶¹),

Но не посмѣлъ.

Просперо. Гдѣ этихъ негодяевъ

Оставилъ ты?

Аріэль. Мертвецки пьяны всѣ

И напустили на себя при этомъ

Такой задоръ, что рады звать на драку

Съ собой весь свѣтъ. Орутъ и глупо машутъ

Дубинами; бьютъ землю, по которой

Идутъ впередъ, и бредятъ все своимъ

Дурацкимъ замысломъ. Когда жъ забилъ я

Въ мой барабанъ, они, какъ жеребцы,

Вздрогнувши вдругъ, уставились глазами

И, распустивъ носы свои по вѣтру,

Какъ-будто слушать вздумали и ими

Мой барабанъ, остановились всѣ,

Какъ дураки… Я напустилъ на нихъ

Такую блажь, что побрели послушно

Они за мной, какъ глупые телята

За маткою; а я давай мычать

И тѣмъ завелъ всю тройку этихъ дурней

Въ лѣсную глушь, гдѣ ободрали сучья

Имъ платье все, изранивъ ноги въ кровь.

Сидятъ они теперь въ болотной тинѣ,

Чья вонь сильнѣй, чѣмъ собственная ихъ.

Просперо. Прекрасно все исполнилъ ты, мой соколъ.

Останься же невидимымъ, какъ былъ,

Для нихъ для всѣхъ. Ступай въ мою пещеру;

Тащи сюда мой скарбъ. Онъ долженъ быть

Приманкою для этихъ негодяевъ.

Аріэль. Лечу, лечу! (Исчезаетъ).

Просперо. Бѣсъ, воплощенный бѣсъ, —

Пропалъ весь трудъ, съ которымъ такъ старался

Пересоздать я скотскую въ немъ кровь.

Негоденъ онъ ни для чего. Съ годами

Становится сквернѣе и сквернѣй

Онъ духомъ, какъ и тѣломъ… Всѣхъ троихъ

Скручу я такъ, что недостанетъ силы

У нихъ ревѣть.

(Является Аріэль съ охапкой великолѣпныхъ платьевъ).

Развѣсь все на веревкѣ.

(Просперо и Аріэль скрываются. Входятъ Калибанъ, Тринкуло и Стефано, всѣ мокрые и въ грязи).

Калибанъ. Тсс… тише, тише! Подходите такъ,

Чтобъ кротъ не могъ услышать. Мы стоимъ

Теперь какъ разъ передъ его пещерой.

Стефано. Ты, уродъ, послушай однако, что я скажу. Вѣдь твой, какъ ты сказалъ, будто бы безвредный бѣсенокъ сыгралъ съ нами прескверную штуку. Онъ завелъ насъ въ болото, какъ блудячій огонь ^о2).

Тринкуло. Отъ насъ всѣхъ разитъ конской мочой. Неужели ты думаешь, что мой носъ этимъ доволенъ?

Стефано. И мой также? Слышишь, уродъ? Если ты меняразсердишь, то…

Тринкуло. Хорошаго тебѣ не будетъ.

Калибанъ. О господинъ!.. умѣрь свой гнѣвъ. Добыча,

Какую ты получишь, будетъ выше

Всѣхъ этихъ мелочей; лишь не шуми:

Должны мы быть безмолвнѣе, чѣмъ полночь.

Тринкуло. Толкуй, толкуй; — а что мы потеряли въ болотѣ бутылку — это, по-твоему, тоже мелочь?

Стефано. Да, да! — это мало сказать, что несчастье, а просто безсовѣстность.

Тринкуло. Для меня эта потеря хуже, чѣмъ наше купанье въ болотѣ. А все надѣлалъ твой безвредный бѣсенокъ.

Стефано. Бутылку я выужу назадъ во что бы то ни стало, хоть бы пришлось для этого окунуться по уши еще разъ.

Калибанъ. Лишь не шуми; — вотъ входъ въ его пещеру.

Войди въ нее и соверши свой подвигъ.

Отдастъ тебѣ во власть твою навѣки

Онъ островъ весь; а я покорно буду

Лизать подошвы ногъ твоихъ.

Стефано. Ну, хорошо! Веди насъ. Я чувствую, что кровь моя начинаетъ закипать храбростью.

Тринкуло (увидя развѣшанныя одежды). Король Стефано!

О храбрый король Стефано ⁶³)! Смотри-ка, что тутъ понавѣшено.

Калибанъ. О дуракъ, дуракъ! Брось, это ветошь.

Тринкуло. Ветошь? Ну, нѣтъ, уродъ: мы въ этомъ дѣлѣ кое-что смыслимъ. Видишь, король Стефано?

Стефано. А ну-тка, Тринкуло, сними эту мантію. Я хочу напялить ее на себя.

Тринкуло. Повинуюсь вашей милости.

Калибанъ. О, чтобъ раздуло этого глупца

Водянкою! Ну, что вы оба льститесь

На эту дрянь? Сперва покончить надо

Со старикомъ. А то вѣдь онъ, проснувшись,

Исщиплетъ такъ насъ съ головы до пятокъ,

Что не узнаемъ сами мы себя.

Стефано. Молчи, уродъ, молчи! Смотри, Тринкуло, куртки вытянуты на веревкѣ, какъ по линіи. Эта будетъ моей. Ну вотъ теперь она съ линіи свалилась. Лишь бы не вылѣзъ ея волосъ отъ жары, когда мы будемъ переходить линію экватора, и не стала бы она плѣшивой.

Тринкуло. Ничего; во всякомъ дѣлѣ надо только попасть на правильную линію ⁶⁴). А мы въ воровствѣ на это мастера.

Стефано. Хорошо сказано! Вотъ зато куртка и тебѣ. Я здѣсь царь и потому добрыя шутки безъ награды не оставляю. «Попасть на правильную линію» — остро, очень остро! Вотъ тебѣ куртка еще.

Тринкуло (Калибану). Что жъ ты стоишь, уродъ?.. Подмажь себѣ руки клеемъ и тащи также, что попадется.

Калибанъ. Ну, да, — нужна мнѣ эта дрянь! Мы здѣсь

Теряемъ только время и дождемся,

Что обратитъ онъ въ дикихъ насъ гусей

Иль въ обезьянъ съ гнуснѣйшей, подлой рожей.

Стефано. Молчи, уродъ, молчи и дѣлай, что велятъ. Помоги стащить все это добро туда, гдѣ спрятанъ мой боченокъ съ водкой. А вздумаешь разсуждать такъ, я вытурю тебя изъ моего королевства въ шею. Ну! — сказано, неси.

Тринкуло. Забери это также.

Стефано. И это, и это, словомъ — все.

(За сценой раздаются охотничьи крики. Затѣмъ являются Просперо и Аріэль съ толпой духовъ въ видѣ собакъ).

Просперо. Эй, Пригорокъ! — ату ихъ, ату!

Аріэль. Впередъ, Серебро! Впередъ!

Просперо. Эй, Вѣдьма! Тиранъ! Хватай ихъ, хватай!

(Калибанъ, Тринкуло и Стефано убѣгаютъ, преслѣдуемые собаками).

Скорѣй сбери духовъ моихъ. Вели имъ

Вцѣпиться въ эту шайку. Пусть имъ скрючатъ

Они суставы корчами, исщиплютъ

До пятенъ ихъ, какъ тигровъ иль пантеръ.

Аріэль. Чу, слышишь, какъ ревутъ?

Просперо. Пускай затравятъ

Всей сворой ихъ… Попали поголовно

Враги теперь во власть мою. Подходитъ

Конецъ моимъ всѣмъ замысламъ. Твоей

Свободы близокъ часъ. Вольнѣе будешь,

Чѣмъ воздухъ ты; но до того обязанъ

Ты мнѣ еще усердно послужить. (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Передъ пещерой Просперо. (Входятъ Просперо въ волшебной мантіи и Аріэль).

Просперо. Созрѣло все, что я хотѣлъ свершить.

Волшебный даръ мой дѣйствуетъ исправно,

Толпа духовъ послушна мнѣ, и время

Летитъ впередъ спокойно и легко.

Который часъ?

Аріэль. Шестой, — тотъ часъ, когда,

Какъ ты сказалъ, мы кончимъ наше дѣло.

Просперо. Сказалъ я такъ дѣйствительно предъ тѣмъ,

Какъ вызвалъ эту бурю. Гдѣ оставилъ

Ты короля и свиту всю?

Аріэль. Сковалъ ихъ

Я чарами въ томъ самомъ положеньи,

Какъ ты велѣлъ. Какъ узники въ темницѣ,

Сидятъ они въ зеленой рощѣ липъ,

Чья тѣнь хранитъ твой гротъ отъ бурныхъ вѣтровъ.

Не вырвется на волю ни одинъ,

Покуда имъ не разрѣшишь ты это.

Король Алонзо, братъ его и твой —

Безумны всѣ, а остальные, въ страхѣ

И горести, сидятъ, глядя на нихъ.

Сильнѣе жъ всѣхъ растроганъ и взволнованъ

Тотъ старичокъ, котораго при мнѣ

Звалъ, сколько помню, добрымъ ты Гонзало.

Онъ плачетъ такъ, что слезы льются градомъ

По старой бородѣ его, какъ дождикъ

По крышѣ хатъ, покрытыхъ камышомъ.

Околдовалъ ты ихъ съ такою силой,

Что если бъ видѣлъ ихъ, то, я увѣренъ,

Ты сжалился надъ ними бы и самъ.

Просперо. Ты думаешь?

Аріэль. Имѣй я въ груди сердце —

Я ихъ бы пожалѣлъ.

Просперо. Ихъ жаль и мнѣ.

Ужъ если ты, стихійное созданье,

Таишь въ себѣ способность сострадать,

То какъ же мнѣ — такому жъ человѣку,

Какъ и они, подверженному тѣмъ же

Порывамъ чувствъ — не быть добрѣй тебя?

Хотя ихъ злость мнѣ взволновала душу

До глубины, но чувство благородства

Во мнѣ сильнѣй. Я свой смиряю гнѣвъ.

Порывъ добра похвальнѣй жажды мести.

Когда мнѣ ихъ удастся привести

Къ раскаянью (а это все, чего я

Отъ нихъ хочу), — я не нахмурю даже

На нихъ бровей. Ступай и приведи

Ихъ тотчасъ же. Сниму съ нихъ чары я

И возвращу имъ потемненный разумъ,

Чтобъ сдѣлались они опять собой.

Аріэль. Спѣшу исполнить твой приказъ, властитель.

(Аріэль исчезаетъ).

Просперо. Вы, духи горъ, ручьевъ, полей и рощей!

Чей легкій шагъ проходитъ безъ сіѣда

На берегу невѣрномъ и зыбучемъ

Морскихъ песковъ! Бѣжите отъ Нептуна

Съ испугомъ вы, когда на васъ несется

Приливный валъ. Утаптывать забава

Вамъ въ лунномъ свѣтѣ, крошки-шалуны,

Траву луговъ, завороживъ кругами

На ней мѣста, куда ступить не смѣетъ

Нога овецъ ⁶⁵). Вы ростите тайкомъ,

Въ глухую ночь, головки мухоморовъ.

Гасить огни вамъ любо по ночамъ;

И все жъ, хотя способны на такой вы

Лишь праздный вздоръ, — я силою моей

Васъ заставлялъ темнить ликъ свѣтлый солнца,

Спускать съ цѣпей могучій сонмъ вѣтровъ,

Сливать въ хаосъ вздымавшіяся волны

Съ клубами тучъ; повелѣвать стрѣлами

Юпитера, сражая ими въ щепки

Стволы дубовъ. Могилы даже были

Покорны мнѣ: я силою моей

Ихъ заставлялъ давать свободу мертвымъ.

И вотъ теперь слагаю добровольно

Я власть мою! Въ послѣдній разъ должны

Исполнить вы приказъ мой. Пробудите

Гармоніей угасшій разумъ тѣхъ,

Кого сразилъ безумьемъ я. Когда же

Такъ сбудется, зарою я свой жезлъ,

Сломавъ его въ куски, навѣки въ землю

И погружу таинственную книгу

Въ пучину водъ такъ глубоко, что глубже

Не западалъ и корабельный лотъ.

(Раздается торжественная музыка. Входитъ съ безумными жестами король Алонзо, поддерживаемый Гонзало. За нимъ, въ такомъ же положеніи, Себастіанъ и Антоніо, сопровождаемые Адріаномъ и Франциско. Всѣ входятъ въ кругъ, начерченный Просперо, и останавливаются въ немъ зачарованные. Просперо, взглянувъ на нихъ, продолжаетъ, обращаясъ сначала къ Алонзо).

Пусть музыка, цѣлитель этотъ лучшій,

Когда сраженъ наплывомъ дикихъ мыслей

Нашъ скорбный духъ, тебѣ даруетъ снова

Свѣтъ разума и успокоитъ мозгъ твой,

Бушующій въ смущенной головѣ.

Но, стой пока: еще ты зачарованъ!..

Гонзало честный! посмотри: готовъ я,

Какъ ты, заплакать тоже! — подалъ мнѣ

Ты въ томъ примѣръ. (Тихо) Слабѣютъ" быстро чары.

Какъ утра свѣтъ, подкравшись тихо къ ночи,

Прочь гонитъ мракъ, — такъ точно ясный лучъ,

Коснувшись ихъ разсудка, начинаетъ

Будить ихъ умъ. (Громко) О дорогой Гонзало!

Спаситель мой и въ то же время вѣрный

Слуга того, въ чьей свитѣ ты явился

На островъ мой, — вознаградить сумѣю

И словомъ я и дѣломъ, вѣрь, тебя

За все, за все! (Королю) жестоко поступилъ,

Алонзо, ты со мной и съ бѣдной крошкой,

Моей невинной дочерью. Виновенъ

Въ томъ самомъ же твой братъ Себастіанъ:

Онъ подстрекнулъ тебя на это дѣло,

А потому наказанъ, какъ и ты.

(Антоніо) Теперь къ тебѣ я обращусь, въ чьихъ жилахъ

Течетъ съ моей одна и та же кровь,

Родной мой братъ! Забывъ законъ природы

И совѣсти, хотѣлъ съ Себастіаномъ

Ты умертвить злодѣйски короля!

(Вотъ почему сообщникъ твой и терпитъ

Сильнѣе всѣхъ); но, какъ ты ни безчестенъ,

Прощаю я со всѣми и тебя.

(Тихо) Растетъ потокъ ихъ разума и скоро

Войдетъ опять въ прозрачное русло,

Стряхнувши муть минутнаго безумья.

(Громко) Но вижу я, что ни одинъ не можетъ

Меня узнать. Неси мнѣ, Аріэль,

Беретъ и мечъ: — хочу имъ показаться

Я тѣмъ, чѣмъ былъ: признаютъ пусть во мнѣ

Они опять миланскаго владыку.

Спѣши, спѣши — свободы близокъ часъ.

(Аріэль приносить герцогское одѣяніе и, помогая Просперо переодѣться, поетъ).

Аріэль. Сладкимъ медомъ я съ пчелкой питаюсь,

Сплю въ распуколькѣ свѣжихъ цвѣтовъ

И на мыши летучей катаюсь

Вслѣдъ за стаей полуночныхъ совъ.

Лѣтомъ свѣтлымъ на лонѣ природы

Радость пью всей душою моей;

Но, дождавшись желанной свободы,

Заживу я еще веселѣй ⁶⁶)!

Просперо. Да, да, мой Аріэль; какъ ни прискорбно

Разстаться мнѣ съ тобой — твою свободу

Получишь ты: такъ будетъ, будетъ, будетъ ⁶⁷)!

Лети теперь незримо на корабль

И разбуди заснувшихъ въ немъ матросовъ.

Когда жъ они и боцманъ съ капитаномъ

Стряхнуть свой сонъ — веди ихъ всѣхъ сюда;

Но торопись.

Аріэль. Въ полетѣ выпью воздухъ

И возвращусь, не давъ тебѣ моргнутъ.

(Аріэль исчезаетъ).

Гонзало. Что за страна!.. Смятенье, ужасъ, муки!..

Какой-то рой невѣдомыхъ чудесъ!

Дай средство намъ уйти, святое небо,

Отсюда прочь!

Просперо (Алонзо). Передъ тобой, король,

Стоитъ миланскій герцогъ! тотъ Просперо,

Кого ты такъ жестоко оскорбилъ.

А чтобъ пресѣчь твое сомнѣнье въ этомъ,

И чтобъ меня ты точно счелъ живымъ —

Отъ всей души тебя я обнимаю

И вмѣстѣ съ тѣмъ привѣтствую сердечно

Всѣхъ тѣхъ, кого я вижу здѣсь съ тобой.

Кор. Алонзо. Просперо, ты иль кто-нибудь изъ странныхъ

Тѣхъ призраковъ, чей видъ меня смущалъ

Такъ долго здѣсь, — сказать я не рѣшаюсь…

Но, вижу, ты изъ плоти и костей;

Твой бьется пульсъ… Я чувствую, что даже

Тотъ злой кошмаръ, который велъ меня,

Какъ мнѣ казалось, къ тяжкому безумью,

Смиряется, чуть твой я встрѣтилъ взглядъ…

Чтобъ ни было — разсказъ твой много-много

Сулитъ чудесъ. Тебѣ я возвращаю

Твой прежній санъ и вмѣстѣ съ тѣмъ прошу:

Прости меня! Скажи, какимъ ты чудомъ

Успѣлъ спастись и какъ попалъ сюда?

Просперо (Гонзало). Сперва позволь обнять тебя, мой старый,

Достойный другъ, чью честность ни измѣрить

Ни наградить.

Гонзало. Не побожусь, во снѣ ли

Я вижу все, иль точно наяву!..

Просперо. Слѣды на васъ еще тѣхъ чаръ, какими

Мой островъ васъ успѣлъ заворожить.

Подъ гнетомъ ихъ но видите вы даже

И истины… Привѣтъ мой всѣмъ.

(Себастіану и Антоніо)

А вы,

Достойная чета! Какъ могъ легко бы

Призвать на васъ я праведную кару

Властителя, предъ всѣми доказавъ,

Что оба вы измѣнники! Но, впрочемъ,

Смолчу на этотъ разъ.

Себастіанъ (тихо). Не онъ, а дьяволъ

Шевелитъ языкомъ его.

Просперо. Ты лжешь!..

(Антоніо) Что до тебя, презрѣннѣйшій злодѣй,

Кого назвать мнѣ стыдъ и горе братомъ, —

Прощаю я гнуснѣйшее изъ всѣхъ

Твоихъ злодѣйствъ; но требую, чтобъ отдалъ

Ты мнѣ обратно герцогство (хоть молвлю

При этомъ я, что удержать не могъ бы

Его ты самъ, когда бъ и захотѣлъ).

Кор. Алонзо. Коль скоро ты дѣйствительно Просперо,

То разскажи подробно намъ, какъ спасся

Отъ смерти ты, какъ встрѣтилъ насъ на этомъ

Зломъ берегу, гдѣ мы, за часъ иль два,

Разбиты были бурею, чьей злостью

(Какъ больно вспомнить мнѣ объ этомъ горѣ!)

Погубленъ сынъ, мой бѣдный Фердинандъ!

Просперо. Скорблю о немъ равно и я всѣмъ сердцемъ.

Кор. Алонзо. Ужасно это горе! Безысходно!

Осталось мнѣ лишь плакать и терпѣть.

Просперо. Къ терпѣнью вы еще не прибѣгали;

А на меня такъ пролило оно

Ужъ свой бальзамъ. Взгляните: потерялъ

Не меньше я, а между тѣмъ спокоенъ

И не крушусь.

Кор. Алонзо. Но что жъ ты потерялъ?

Просперо. Сказалъ я вамъ: не меньшее и съ вами

Въ одинъ и тотъ же часъ. Но даровала

Судьба вамъ больше средствъ себя утѣшить

Въ бѣдѣ, чѣмъ мнѣ!.. Сегодня потерялъ

Я дочь мою!

Кор. Алонзо. Сказалъ ты, дочь? О, если бъ

Перенести ее и сына могъ

Въ Неаполь я!.. Ихъ сдѣлать королевой

И королемъ! Для этого готовъ

Я былъ бы самъ похоронить навѣки

Себя въ той грязной тинѣ, гдѣ лежитъ

Мой бѣдный сынъ!.. Скажи, когда лишился

Ты дочери?

Просперо. Въ сегодняшнюю бурю.

Но, кажется, синьоры эти всѣ

Поражены такъ сильно всѣмъ, что здѣсь

Увидѣли, что, какъ, во снѣ, не вѣрятъ

Ни слуху ни глазамъ; не слышатъ звука

Своихъ же словъ ⁶⁸). Но хоть и вѣрно то,

Что чувства ихъ поражены обманомъ, —

Не меньше вѣрно то, что передъ ними

Дѣйствительно стоитъ Просперо самъ,

Миланскій прежній герцогъ, потерявшій

Свой славный тронъ и выброшенный моремъ

На островъ здѣсь, гдѣ сдѣлался его онъ

Властителемъ. Но что объ этомъ, впрочемъ,

Болтать теперь! Такой разсказъ бы сталъ

Не повѣстью, разсказанною кратко

Предъ завтракомъ, но лѣтописью фактовъ,

Изложенныхъ въ порядкѣ день за днемъ.

Такъ что жъ смущать имъ первое свиданье?

Прошу я васъ пожаловать въ мой скромный,

Убогій кровъ, — онъ мой дворецъ; въ немъ нѣтъ

Ни подданныхъ ни слугъ. Приму радушно

Васъ, какъ могу. А такъ какъ возвратили

Вы мнѣ мой санъ, то отплачу за это

Я вамъ добромъ, не меньше драгоцѣннымъ.

Свершу предъ вами чудо я, которымъ,

Увѣренъ я, останетесь довольны

Не меньше вы, чѣмъ благодаренъ вамъ

Я за возвратъ потерянной короны.

(Отдергиваетъ въ пещерѣ занавѣску и открываетъ Фердинанда и Миранду, играющихъ въ шахматы).

Миранда. Мой милый другъ, — плутуешь ты!

Фердинандъ. Я, радость?

За цѣлый міръ не соглашусь сфальшивить

Я предъ тобой ⁶⁹)!

Миранда. Да, да, — поставь на ставку

Хоть двадцать королевствъ — я все жъ скажу,

Что ты сыгралъ не такъ.

Кор. Алонзо. О, если вижу

Я призрака, то будетъ сынъ потерянъ

Два раза мной!..

Себастіанъ. Вотъ чудо изъ чудесъ!..

Фердинандъ (увидя отца)- Пусть море намъ погибелью грозитъ —

Оно подчасъ бываетъ милосердно!

Я клялъ его напрасно!

(Бросается къ ногамъ Алонзо).

Кор. Алонзо. Все, чѣмъ можетъ

Благословить счастливѣйшій отецъ, —

Пусть осѣнитъ тебя, мой сынъ! Скажи намъ,

Что дѣлалъ ты и какъ попалъ сюда?

Миранда. О чудеса! Какихъ созданій дивныхъ

Я вижу здѣсь! Какъ долженъ быть прекрасенъ

Земной весь міръ, когда живутъ такія

Въ немъ существа.

Просперо. Ей ново все.

Кор. Алонзо. Что вижу?

Съ кѣмъ ты игралъ? Не больше трехъ часовъ

Прошло еще съ тѣхъ поръ, какъ могъ сойтись

Ты съ этой дѣвушкой. Не должно ль видѣть

Богиню въ ней, которой были мы

Разлучены и собраны вновь вмѣстѣ?

Фердинандъ. Она такая жъ смертная, какъ мы,

Но Промысла безсмертнаго велѣньемъ

Моя навѣкъ! Хоть я ее избралъ,

Не испросивъ отцовскаго совѣта,

Но сдѣлалъ такъ затѣмъ лишь, что не зналъ я,

Живъ онъ иль нѣтъ. Отецъ ея, Просперо,

Миланскій славный герцогъ, о которомъ

Слыхалъ я часто громкую молву,

Но никогда его не видѣлъ прежде, —

Онъ возвращаетъ въ дочери своей

Мнѣ жизнь мою и самъ впередъ мнѣ будетъ

Вторымъ отцомъ.

Кор. Алонзо. А я — такимъ же ей.

Не странно ль? — долженъ я просить прощенья

У дочери!

Просперо. Ни слова, государь:

Зачѣмъ смущать намъ памятью о прошломъ

Счастливый день.

Гонзало. Когда бы не душили

Мнѣ слезы грудь — давно вознесъ бы я

Мольбу къ богамъ, чтобъ пролили они

Святую благодать свою на эту

Прекрасную чету и осѣнили

Ее своимъ вѣнцомъ! Одна ихъ воля

Насъ привела счастливо такъ сюда.

Кор. Алонзо. Отъ всей души скажу: аминь!

Гонзало. Судите

Вѣдь сами вы: миланскій герцогъ былъ

Неправедно лишенъ своей короны;

И вотъ теперь велитъ его потомству

Судьба царить въ Неаполѣ… О радость!

Должны писать подобныя дѣла

Мы золотомъ на прочномъ, твердомъ камнѣ.

Нашла въ Тунисѣ мужа Кларибела,

А Фердинандъ сыскалъ себѣ жену

Какъ разъ въ тотъ мигъ, когда его считали

Погибшимъ мы! Просперо возвратилъ

Себѣ свой тронъ, живя на одинокомъ,

Пустынномъ, дикомъ островѣ; а вы

Себѣ вернули разумъ свой въ минуту,

Когда угасъ, казалось, онъ совсѣмъ!

Кор. Алонзо (Фердинанду и Мирандѣ).

Подайте ваши руки; — пусть печали,

Бѣды и скорбь гнетутъ всю жизнь того,

Кто отъ души не посулитъ вамъ счастья.

Гонзало. Да будетъ такъ!

(Входятъ боцманъ и капитанъ, сопровождаемые Аріэлемъ).

Смотрите, государь, —

Еще явились наши. Ну, не правду ль

Я говорилъ, что этотъ негодяй

Сухъ выйдетъ изъ воды въ подарокъ петлѣ ⁷⁰)?

Заставилъ ты, бездѣльникъ, вѣдь и милость

Покинуть насъ: — ты напугалъ ее

Своей ругней, когда мы были въ морѣ;

Что жъ ты молчишь теперь на берегу?

Что новаго?

Боцманъ. Новѣй всего и лучше,

Что видимъ мы спасеннымъ короля

Со всей почтенной свитой. Дальше — новость,

Что нашъ корабль, который мы считали

Въ куски разбитымъ бурей, оказался

Цѣлехонекъ и оснащенъ сполна,

Какимъ онъ былъ, когда пустился въ море.

Аріэль (Просперо). Все это дѣло рукъ моихъ, властитель,

И сдѣлано съ тѣхъ поръ, какъ удалился

Отсюда я.

Просперо. Ты молодецъ.

Кор. Алонзо. Чѣмъ дальше,

Тѣмъ все чуднѣй. (Боцману) Какъ ты попалъ сюда?

Боцманъ. Сказалъ бы все, когда бъ мнѣ не казалось,

Что говорю въ какомъ-то я бреду.

Мы всѣ заснули мертвымъ сномъ и, сами

Не зная, какъ, внезапно очутились

Подъ люками. Вдругъ, слышимъ, раздался

Престранный шумъ — ревъ, звонъ цѣпей, мычанье —

Ну, словомъ, гамъ, какого невозможно

И описать. Мы, точно одурѣвъ,

Вскочили всѣ. Глядимъ: — мы на свободѣ,

А нашъ корабль, исправный, оснащенный,.

Стоитъ въ виду совсѣмъ готовый плыть.

Нашъ капитанъ отъ радости пустился

Чуть-чуть не въ плясъ; — но тутъ его со мной

Схватило вдругъ какой-то чудной силой

И принесло, точь-въ-точь во снѣ, сюда.

Аріэль (Просперо). Все ль сдѣлано?

Просперо. Отлично; — скоро будешь.

Свободенъ ты.

Кор. Алонзо. Да это лабиринтъ

Невѣдомыхъ чудесъ! Простымъ разсудкомъ.

Не доберешься тутъ ни до чего.

Какой-нибудь оракулъ пусть возьмется

Насъ просвѣтить.

Просперо. Оставьте, государь,

Трудить напрасно умъ надъ разрѣшеньемъ.

Всѣхъ этихъ дѣлъ. Въ свободную минуту

Я объясню до ясности вамъ все

(И это будетъ скоро), а покамѣстъ

Откиньте прочь томительное бремя

Тяжелыхъ думъ и будьте веселѣй.

(Аріелю) А ты лети снять чары съ Калибана

И съ прочихъ двухъ. Гони ихъ всѣхъ сюда.

(Аріэль исчезаетъ).

(Королю) Ну, какъ, синьоръ?.. Получше ль вамъ теперь?

Я показать хочу здѣсь въ заключенье

Еще вамъ двухъ достойныхъ молодцовъ".

Которыхъ вы, какъ кажется, забыли.

(Возвращается Аріэль, гоня передъ собою Калибана, Стефано и Тринкуло, наряженныхъ въ украденныя ими платья),

Стефано. Въ жизни все удача; а потому о себѣ думать не стоитъ. Всякій думай о другихъ ⁷¹). Coraggio, глупый уродъ! «coraggio».

Тринкуло. Если мои глаза не врутъ ⁷²), то вотъ дѣйствительно великолѣпное зрѣлище.

Калибанъ. О Сетебосъ ⁷³)! Что за подборъ духовъ!

А мой-то господинъ въ какомъ нарядѣ!

Такимъ его не видывалъ я въ жизнь.

Достанется теперь мнѣ на орѣхи.

Себастіанъ. Антоніо, — смотри-ка, что за твари.

Я думаю, ихъ стоило бъ купить.

Антоніо. Да, да, — хорошъ особенно вотъ этотъ:

По виду точно рыба, и навѣрно

Продажная.

Просперо. Вы посмотрите только

На ихъ нарядъ и разрѣшите сами,

Честны ль они? Вотъ этотъ негодяй —

Сынъ старой, злой колдуньи. Вызывать

Она могла морской приливъ, какъ мѣсяцъ.

Вся тройка ихъ украла нынче подло

Мое добро; а этотъ полудьяволъ

(Звать такъ его мы можемъ, потому что

Онъ точно чортовъ сынъ) подуськалъ ихъ

Меня убить… Двухъ возвращаю я

Обратно вамъ — они изъ вашей свиты;

А этого ублюдка темноты

Беру себѣ.

Калибанъ. Исщиплетъ онъ до смерти

Меня теперь.

Кор. Алонзо. Да это ключникъ мой,

Стефано, горькій пьяница.

Себастіанъ. Гдѣ жъ добылъ

Онъ здѣсь вина и какъ успѣлъ напиться?

Кор. Алонзо. Тринкуло тоже, кажется, готовъ.

Дѣйствительно загадка, гдѣ достали

Они вина? Смотрите: рожи ихъ

Горятъ, какъ жаръ ⁷⁴). Да интересно тоже,

Гдѣ просолили такъ они себя?

Тринкуло. Я, ваше величество, не выхожу изъ этого развода съ тѣхъ поръ, какъ съ вами разстался, и, кажется, не выгоню его изъ своихъ костей во вѣки вѣковъ. Впрочемъ, это не бѣда: теперь не будутъ по крайней мѣрѣ лѣзть ко мнѣ мухи.

Себастіанъ. Ну, а ты, Стефано, что скажешь?

Просперо. Ты, кажется, хотѣлъ быть здѣсь королемъ.

Стефано. Да, — а сталъ волдыремъ ⁷⁵).

Кор. Алонзо (указывая на Калибана).

Я ничего же видывалъ чуднѣй.

Просперо. Онъ также скверенъ духомъ, какъ и тѣломъ.

Ступай въ пещеру, негодяй, съ ватагой

Твоихъ друзей и приберите тамъ

Какъ должно все, когда ты хочешь быть

Прощеннымъ мной за всѣ твои продѣлки.

Калибанъ. Иду, иду и буду впредь умнѣй.

Самъ не пойму, какъ могъ я стать такимъ

Тройнымъ осломъ, что счелъ за божество

Пьянчугу-дурака и вздумалъ даже

Ему служить.

Просперо. Ну, — прочь безъ разговоровъ!

Кор. Алонзо. Сперва снимите платья тѣ, какія

Нашли вы здѣсь.

Себастіанъ. Вѣрнѣй сказать, украли.

(Стефано, Тринкуло и Калибанъ уходятъ).

Просперо. Теперь прошу пожаловать я ваше

Величество со всею вашей свитой

Въ мой скромный домъ, гдѣ проведете вы

Лишь эту ночь. Я сокращу ее

Разсказами, которые навѣрное

Помогутъ это сдѣлать. Вы подробно

Узнаете всю жизнь мою съ тѣхъ поръ,

Какъ я попалъ на этотъ дикій островъ.

А тамъ, съ разсвѣтомъ, провожу я васъ

На вашъ корабль, и поплывемъ всѣ вмѣстѣ

Въ Неаполь мы, гдѣ весело свершится

Счастливый бракъ возлюбленной четы.

Затѣмъ вернусь я снова въ мой Миланъ,

Гдѣ буду думать только о могилѣ.

Кор. Алонзо. Горю желаньемъ я скорѣй услышать,

Что скажешь ты. Разсказъ, конечно, будетъ

Чудесенъ твой.

Просперо. Узнаете вы все,

Я обѣщаю вамъ попутный вѣтеръ

И тихій путь. Успѣете догнать

Вы весь вашъ флотъ, какъ ни ушелъ далеко

Ужъ онъ съ тѣхъ поръ. (Аріелю) Тебѣ, мой Аріэль,

Приказъ послѣдній мой — исполнить точно,

Что я сказалъ. А тамъ вернись къ стихіямъ

И будь навѣкъ свободенъ и счастливъ!

Прошу теперь войти въ мое жилище.

(Уходятъ). ЭПИЛОГЪ. (Который произноситъ Просперо, обращаясь къ публикѣ).

Разрушилъ чары я свои.

И силы слабыя мои

Теперь остались лишь однѣ,

Чтобъ быть слугами въ жизни мнѣ.

Отъ васъ зависитъ разрѣшить,

Остаться здѣсь мнѣ или плыть

Въ Неаполь съ вами?.. Я простилъ

Моихъ враговъ и возвратилъ

Себѣ мой санъ, — такъ васъ молю,

Чтобъ милость доброю свою

И вы простерли на меня.

Не присуждайте же, чтобъ я

Навѣкъ остался одинокъ

На острову, отъ всѣхъ далекъ.

Спасенья жду отъ этихъ мукъ

Я въ дружномъ плескѣ вашихъ рукъ.

Надуйте жъ парусъ бѣдный мой

Своею громкой похвалой, —

Иначе долженъ схоронить

Желанье я вамъ угодить.

Духовъ во власти у меня

Вѣдь больше нѣтъ, и долженъ я

Передъ бѣдой смирять свой страхъ

Одной молитвой на устахъ ⁷⁶).

А потому, когда средь васъ

Такіе есть, которыхъ часъ

И мысль раскаянья крушитъ, —

То пусть ихъ голосъ убѣдитъ

Сидящихъ здѣсь и прочихъ всѣхъ

Простить мнѣ мой предъ вами грѣхъ.

ПРИМѢЧАНІЯ.

1. Въ подлинникѣ здѣсь неподходящее для русскаго языка присловье: «leaky, as an unstanched wenck», т.-е. буквально: дырявъ, какъ неудержимая потаскушка.

2. Въ подлинникѣ: «must our mouths be cold?», т, -е. буквально: неужели наши рты должны охолодѣть?

3. Въ нѣкоторыхъ изданіяхъ крики за сценой печатаются, какъ продолженіе рѣчи Гонзало.

4. Въ подлинникѣ Просперо называетъ свои занятія: «liberal arts», т.-е. буквально: свободныя искусства. Но въ современномъ языкѣ это выраженіе имѣетъ спеціальное, иное значеніе. Просперо же хочетъ именно сказать, что онъ занимался таинственными науками, т.-е. магіей.

5. Въ подлинникѣ Просперо говоритъ: «neglecting wordly ends», т.-е. буквально: пренебрегши мірскія окончанія. Выраженіе: мірскія цѣли передаетъ этотъ смыслъ вполнѣ.

6. Въ подлинникѣ Миранда говоритъ: «good wombs have borne bad sons», т.-е. буквально: случалось, что хорошія утробы рожали дурныхъ сыновей. На современномъ русскомъ литературномъ языкѣ такое выраженіе прозвучало бы совершенно не въ тонъ со свѣтлой и чистой личностью Миранды.

7. Въ подлинникѣ Просперо говоритъ, что враги его «with colours fairer painted their foul ends», т.-е. буквально: раскрасили лучшими красками конецъ своей гнусной цѣли.

8. Въ подлинникѣ здѣсь довольно темное мѣсто. Просперо говоритъ: «mow 1 arise», т.-е. я встаю, — какъ бы собираясь уходить, и тотчасъ же прибавляетъ, обращаясь къ Мирандѣ: но ты сиди и слушай дальше. Спрашивается, какъ же онъ можетъ уйти и продолжать разсказъ? Вслѣдствіе этого нѣкоторые комментаторы, какъ, напр., Блакстонъ, передаютъ слово: «я встаю» Мирандѣ, которая будто бы думаетъ, что отецъ кончилъ свой разсказъ. Другіе объясняютъ еще иначе, но бездоказательно. Во всякомъ случаѣ эта неясность не имѣетъ важнаго значенія въ ходѣ пьесы.

9. Въ подлинникѣ Просперо говоритъ: «bonntiful Fortune, now my dear lady», т.-е. буквально: благодѣтельная фортуна, теперешняя дорогая моя лэди, т.-е. теперь мнѣ покровительствующая.

10. Извѣстные электрическіе огни святого Эльма, вспыхивающіе во время морскихъ грозъ на мачтахъ, считались въ Шекспирово время продѣлками духовъ.

11. Въ подлинникѣ молніи охарактеризованы здѣсь оригинальнымъ выраженіемъ: «sight-outrunning», т.-е., что молніи по своей скорости опережали врѣніе.

12. Выраженіе Аріэля, что Фердинандъ сидитъ, скрестивъ руки, и студить вѣтеръ вздохами, не лишено нѣкотораго комическаго оттѣнка. Въ этомъ выразился тогдашній взглядъ на фей, духовъ и всѣхъ тому подобныхъ фантастическихъ существъ, которыя считались одаренными умомъ, шаловливостью и юморомъ, но были лишены истиннаго чувства, чтобы соболѣзновать людскому горю. Такимъ изображенъ также бѣсенокъ Пукъ въ комедіи «Сонъ въ лѣтнюю ночь».

13. Бермудскіе острова были очень опаснымъ мѣстомъ вслѣдствіе бушевавшихъ тамъ безпрестанныхъ бурь. Народная фантазія населила ихъ злобными духами, будто бы производившими эти бури. Въ Шекспирово время существовало нѣсколько описаній этой мѣстности.

14. Просперо опредѣляетъ здѣсь часъ морскими часами, состоявшими изъ склянокъ, наполненныхъ пересыпающимся пескомъ.

15. Синіе бѣлки глазъ считались въ то время одною изъ уликъ, по которымъ узнавали вѣдьмъ.

16. Въ подлинникѣ Просперо говоритъ: «made gape the pine», т.-е. буквально: заставилъ сосну зѣвнуть.

17. Въ этихъ словахъ Миранды — намекъ на то, что Просперо заставилъ ее заснуть своей волшебной силой.

18. Слова Калибана о колдовствѣ вѣдьмъ и о южномъ вѣтрѣ, приносившемъ будто бы заразу, заимствованы Шекспиромъ изъ вышедшей въ 1582 году книги, озаглавленной «De proprietatibus rerum».

19. Мысль эта выражена въ подлинникѣ довольно темно, а именно: «teach me how to name the bigger light and how the less, that burnt by day and night», т.-е. буквально: научилъ меня называть большой свѣтъ и малый, которые горятъ днемъ и ночью. Подъ большимъ и малымъ свѣтомъ подразумѣвали солнце и луну.

20. Болѣзнь эта, названная въ подлинникѣ «red plague», была, вѣроятно, рожа.

21. Сетебосъ былъ патагонскимъ божествомъ. Имя это взято Шекспиромъ изъ книги: «Eden’s history of travayle in the west and east Indies».

22. Буквальный переводъ пѣсенки Аріэля: «Собирайтесь на желтыхъ пескахъ и сплетайтесь руками. Когда же вы поцѣлуетесь среди утихшихъ волнъ, то пляшите дружно. Легкіе духи грянутъ вамъ припѣвъ». Припѣвъ, «боу, воу». Аріэль. «лаютъ цѣпныя собаки»; слышите, слышите: вотъ и пѣтухъ, надрываясь, поетъ кукареку.

23. Буквальный переводъ этой пѣсни: Аріэль: "Твой отецъ лежитъ на глубинѣ пяти саженъ. Его кости превратились въ кораллъ, а глава — въ жемчужины. Ничего не попортилось изъ его существа, но превратилось подъ вліяніемъ моря во что-то богатое и странное. Морскія нимфы громко гудятъ ему похоронный звонъ. Припѣвъ, «динь-донъ». Аріэль. Я ихъ слышу: динь-донъ.

24. Въ подлинникѣ Просперо называетъ здѣсь Миранду: «wench», буквально: дѣвчонка. Но смыслъ въ настоящемъ случаѣ именно тотъ, какой данъ редакціи перевода.

25. Въ подлинникѣ здѣсь игра созвучіемъ словъ: «maid» — дѣвушка и «made» — сдѣлать или создать. Фердинандъ спрашиваетъ: «O you wonder! if you be made?» «Кто ты? чудо или созданье (made)?» А Миранда отвѣчаетъ: «no wonder sir but certainly a maid», т.-е. не чудо, но просто дѣвушка. Въ переводѣ этого нельзя было передать.

26. Этой фразой Фердинандъ хочетъ сказать, что считаемый умершимъ отецъ слышитъ его съ того свѣта.

27. Во всей пьесѣ не упоминается болѣе нигдѣ, что завладѣвшій Миланскимъ герцогствомъ Антоніо имѣлъ сына, и что сынъ этотъ погибъ во время бури.

28. Въ подлинникѣ Просперо, обращаясь къ Мирандѣ, говоритъ: «my foot ту tutor», т.-е. буквально: моя нога хочетъ быть моимъ учителемъ. Присловье это равнозначуще съ русской пословицей: яйца курицу не учатъ. Но обѣ эти редакціи были бы въ настоящемъ случаѣ неудобны.

29. Въ подлинникѣ здѣсь игра, основанная на созвучіи словъ: «dollar» — долларъ (монета) и «dolour» — горе. Себастіанъ въ отвѣтъ на вопросъ Гоизало: «что получатъ предающіяся горю?» — отвѣчаетъ «долларъ», ничтожную монету (въ смыслѣ очень мало или ничего). А Гонзѣло принимаетъ его отвѣть въ смыслѣ: горе (dolour). Въ переводѣ это созвучіе замѣнено по возможности, чтобъ сохранить комическій смыслъ подлинника.

30. Здѣсь также игра словъ. Адріанъ говоритъ, что климатъ острова имѣетъ «a delicate tempérance» (вмѣсто temperature), т.-е. имѣетъ деликатную (т.-е. мягкую температуру). А Антоніо принимаетъ слово temperance въ смыслѣ женскаго имени Темперандія и говоритъ, что «Tempérance was a delicate wench», т.-е., что Темперандія была деликатная дѣвка. Въ переводѣ нельзя было передать это буквально.

31. Эта довольно натянутая острота основана въ подлинникѣ также на звукѣ слова «pocket», которое значитъ: карманъ, а также прикарманить (т.-е. украсть).

32. Эти слова Себастіана, вѣроятно, имѣютъ ироническій, т.-е. обратный смыслъ. День возвращенія изъ Туниса не могъ назваться счастливымъ, потому что корабль ихъ былъ разбитъ бурей.

33. Амеіонъ и Цетосъ были братья-близнецы, сыновья Зевса и первые греческіе музыканты. Ими построены Ѳивы, при чемъ, по миѳическому сказанію, камни стѣнъ складывались сами, повинуясь звукамъ Амеіоновой арфы. Въ подлинникѣ Шекспировой пьесы сказано просто, что «языкъ Гонзало имѣетъ силу, какъ чудотворная арфа», — но такъ какъ это — намекъ именно на арфу Амеіона, то въ текстѣ перевода это имя прибавлено для разъясненія смысла.

34. Въ подлинникѣ Алонзо говоритъ, что разговоръ звучитъ: «against the stomach. of my sense», т.-е. буквально: противъ желудка моихъ чувствъ, т.-е. мнѣ непріятенъ.

35. Вся эта тирада Гонзало объ устройствѣ государствъ явно заимствована Шекспиромъ изъ книги Монтаня: «Essais», въ которой авторъ, желая дать своимъ соотечественникамъ нравственный урокъ, описываетъ будто бы идеальную жизнь первобытныхъ американскихъ народовъ. Переводъ книги Монтаня, сдѣланный Флоріо, появился въ Англіи въ 1603 году, и въ нынѣшнемъ вѣкѣ былъ отысканъ одинъ экземпляръ этой книги, принадлежавшій лично Шекспиру, что доказывается тѣмъ, что на немъ оказалась собственноручная подпись имени и фамиліи поэта Willm-Shakspere. Этотъ драгоцѣнный экземпляръ хранится въ настоящее время въ Британскомъ музеѣ. Говоря объ этомъ заимствованіи, сдѣланномъ Шекспиромъ у французскаго философа, нельзя не обратить вниманія, какъ взглянулъ на него Шекспиръ и какой тонъ ему придалъ. Нравственный урокъ Монтаня превратился подъ перомъ Шекспира въ комическую пустую болтовню старика Гонзало, — человѣка, правда, добродушнаго и честнаго, но въ то же время выжившаго отъ старости изъ ума и почти впавшаго въ дѣтство. Невольно приходитъ мысль, не высказался ли въ этомъ осмѣяніи взглядовъ Монтаня личный взглядъ самого Шекспира на соціальное устройство общества, и не подтверждается ли этимъ установившееся мнѣніе, что поэтъ былъ замѣчательно уравновѣшенной натурой и чуждался всякихъ утопическихъ взглядовъ на жизнь и людское благосостояніе?

36. Трудно объяснить, что хочетъ сказать Гонзало своей фразой о мѣсяцѣ. Если въ ней насмѣшка надъ непостоянствомъ и задорностью обоихъ его собесѣдниковъ, то надо сознаться, что острота реплики довольно натянутая.

37. Въ средніе вѣка существовала довольно странная легенда, будто пятна на лунѣ имѣютъ фигуру человѣка. Народная фантазія даже придумала объясненіе, что этотъ человѣкъ — Каинъ, приговоренный вѣчно стоя ь на лунѣ въ наказаніе на убійство своего брата.

38. Буквальный переводъ этой пѣсни: «Пока вы здѣсь храпите, заговоръ съ открытыми главами выбираетъ минуту, чтобъ свершить свой умыселъ. Если дорожите вашей жизнью, стряхните сонъ и берегитесь! Проснитесь, проснитесь».

39. Въ Шекспирово время корабли, возвращавшіеся изъ Индіи, часто привозили тамошнихъ туземцевъ и другія диковины тѣхъ странъ, при чемъ ихъ показывали за деньги на ярмаркахъ въ балаганахъ.

40. Буквальный переводъ этой пѣсни: «Капитанъ, юнга, боцманъ, пушкарь и его помощникъ любили Молли, Мэгъ, Маріанну и, Маргариту, но мало интересовались Катей, потому что у нея былъ злой языкъ. Она кричала моряку: ступай повѣсься! Она не терпѣла запаха дегтя и смолы. Но портной могъ щекотать и чесать, гдѣ у нея чесалось. Отправимтесь въ море, ребята, а Катя пускай повѣсится».

41. Тринкуло ложится подъ плащъ Калибана такъ, что ноги обоихъ торчатъ въ разныя стороны. Этимъ объясняются слова Стефано о четвероногомъ чудовищѣ.

42. Смыслъ словъ о воловьихъ сандаліяхъ довольно теменъ. Вѣроятно, это намекъ на то, что римскіе императоры изображались въ этой обуви.

43. По тогдашнимъ понятіямъ, люди, одержимые бѣсомъ, постоянно кривлялись и дрожали. Потому Калибанъ, считая Стефано однимъ изъ чертей, присланныхъ Просперо, чтобъ его мучить, и обращается къ нему съ этими словами.

44. Въ подлинникѣ Стефано, подавая Калибану бутылку, говоритъ: «here is that, which will give language to you, cat», т.-е. здѣсь вещь, которая заставитъ тебя говорить, какъ кошку. Слова эти — перифраза пословицы: «good liquor will make a cat speak», т.-е. хорошее вино заставитъ говорить и кошку. Редакція перевода выражаетъ ту же мысль больше въ характерѣ русскаго языка.

45. Въ подлинникѣ здѣсь Стефано говоритъ слово: amen — аминь.

46. Въ этихъ словахъ — намекъ на пословицу: «he, who eats with the devil hath need of a long spoon», т.-е. кто ѣстъ съ дьяволомъ, долженъ запастись длинной ложкой (въ смыслѣ: держать себя отъ него дальше). Эта, очень распространенная въ Шекспирово время, поговорка встрѣчается у Шекспира не разъ.

47. Какъ въ этомъ монологѣ, такъ и въ слѣдующихъ Стефано называетъ Калибана: «moon-calf», буквально: лунный теленокъ. Такъ называлось уродливое животное, которое, по сказанію Плинія, можетъ родиться отъ женщины безъ участія мужчины.

48. Къ легендѣ о человѣкѣ на лунѣ (см. прим. 37) добавлялось, будто онъ держитъ въ рукахъ фонарь и связку хвороста. Въ такомъ видѣ луна выведена въ комедіи «Сонъ въ лѣтнюю ночь».

49. Буквальный переводъ пѣсни Калибана: «Не буду я больше дѣлать запрудъ для рыбы, не буду носить дровъ для огня по первому приказу. Не буду скоблить тарелки! Ванъ банъ Калибанъ! У тебя новый господинъ! Старый пусть ищетъ другого слугу».

50. Слезами дровъ Миранда метафорически называетъ воду, которая капаетъ съ сырого дерева, когда оно горитъ.

51. Въ подлинникѣ эта мысль выражена очень коротко и неясно. Фердинандъ на слова Миранды, что онъ утомленъ, отвѣчаетъ: «'t is fresh moming with me when you are by at night», т.-е. буквально: вечеръ, когда ты со мной, превращается для меня въ свѣжее утро, т.-е. твое присутствіе освѣжаетъ меня отъ трудовъ, какъ утро.

52. Имя Миранды произведено отъ глагола admirare — дивиться. На этомъ основаніи Фердинандъ и дѣлаетъ свой отвѣтъ, называя ее — «admired Miranda», т.-е. Миранда, которая заставляетъ себѣ дивиться. Въ переводѣ игра словъ замѣнена по возможности также созвучіемъ словъ: Миранда и міръ.

53. Словами: «на абордажъ» Стефано приглашаетъ продолжать попойку.

54. Въ подлинникѣ Тринкудо говоритъ, что музыку играетъ «the picture of Nobody», т.-е. буквально: портретъ никого. Въ словахъ этихъ — намекъ на обычай того времени изображать иногда на трактирныхъ вывѣскахъ и титулахъ книгъ карикатурную фигуру съ надписью: «Никто».

55. Въ подлинникѣ Себастіанъ называетъ явленіе призраковъ — «aliving drollery», т.-е. Живая потѣха. Такъ назывались балаганныя представленія, въ которыхъ живые люди изображали куколъ.

56. Въ подлинникѣ Гонзало говоритъ: «each putter out of five for one will bring us good warrant of», т.-е. буквально: объ этомъ разскажетъ намъ любой страхователь пятерной суммы на одну. Въ то время былъ обычай, что отправлявшіеся въ долгое опасное странствованіе оставляли сумму денегъ и въ случаѣ счастливаго возвращенія получали ее упятеренною. Если же погибали, то сумма оставалась въ пользу страхователя.

57. Гарпіи были миѳологическія чудовища, изображенныя во многихъ греческихъ оказаніяхъ, а также поэтическихъ произведеніяхъ. Въ исторіи царя Финея разсказывается, что онѣ являлись, когда онъ садился за обѣдъ, и портили его пищу, покрывая столъ нечистотами. Этотъ именно разсказъ послужилъ Шекспиру источникомъ для сцены явленія Аріэля.

58. Вся слѣдующая сцена явленія духовъ и богинь — точное воспроизведеніе тѣхъ существовавшихъ въ Шекспирово время представленій, которыя назывались «масками». Представленія эти обыкновенно давались въ зàмкaxъ и дворцахъ знатныхъ лицъ ихъ знакомыми во время семейныхъ или иныхъ торжествъ.

59. Прозерпина была дочь Цереры, похищенная противъ воли матери богомъ ада Плутономъ.

60. Буквальный переводъ этихъ пѣсенъ: Юнона: Честь, богатство, благословенный бракъ, долгая жизнь, постоянство, ежедневныя радости, — пусть все это прольется на ваши головы. Юнона поетъ вамъ свое благословеніе. Церера: Земные плоды, богатыя жатвы, житницы, всегда полныя, виноградники, отягченные гроздями, вѣтви, согбенныя подъ тяжестью плодовъ, долгая весна, продолжающаяся до конца жатвы, отсутствіе нужды, — вотъ чѣмъ благословляетъ васъ Церера.

61. Хотя въ пьесѣ и сказано, что являющіяся въ этой сценѣ миѳологическія лица — только переодѣтые подвластные Просперо духи, но прямого указанія, что подъ видомъ Цереры является Аріэль, въ текстѣ пьесы нѣтъ.

62. Въ подлинникѣ «Jack» (вм. Jack o’lantem — блудячій огонь). Имя Jack употреблялось въ то время для означенія простоватыхъ людей, а также шалуновъ, бродягъ и т. п. Отсюда произведено и выраженіе Jack o’lantem — блудячій огонь. Эти огни считались продѣлками духовъ, сбивавшихъ путниковъ съ дороги.

63. Здѣсь намекъ на старинную балладу о скупомъ королѣ Стефано, который изъ скупости не платилъ своему портному за платье. Балладу эту поетъ Яго въ «Отелло».

64. Этотъ разговоръ Стефано съ Тринкуло основанъ въ подлинникѣ на довольно натянутой игрѣ значеніемъ слова «line», которое значило: веревка, экваторъ (полуденная линія), поясъ (въ смыслѣ середины тѣла) и линейка. Въ подлинникѣ Стефано, обращаясь къ веревкѣ, говоритъ, что на ней (line) висятъ его платья, и что когда онъ спуститъ ихъ съ веревки, то они будутъ подъ ней (under the line). Но эту послѣднюю фразу можно понять двояко: спустить платья съ пояса (line), а также — быть подъ экваторомъ (line). Продолжая острить далѣе, онъ говоритъ, что, пожалуй, шерсть платьевъ вылѣзетъ подъ экваторомъ отъ жары какъ у людей вылѣзаютъ волосы. Тринкуло же возражаетъ, что они украдутъ платья «by line and level», т.-е. буквально: по линейкѣ и ватерпасу (въ смыслѣ: съ математической ловкостью). Нечего прибавлять, что въ этой натянутой игрѣ словами очень мало остроумія, и очень возможно, что вся она была введена въ пьесу клоунами для потѣхи вульгарной публики. Буквальный переводъ былъ бы совершенной безсмыслицей.

65. Въ народныхъ сказаніяхъ объ эльфахъ, между прочимъ, говорилось, что они по ночамъ утаптывали своими плясками зелень луговъ, и что на этихъ мѣстахъ овцы не смѣли щипать траву.

66. Буквальный переводъ этой пѣсни: «Гдѣ сосетъ медъ пчелка, тамъ сосу и я. Сплю въ чашечкѣ буквицы. Когда начинаютъ кричать совы, я летаю на спинѣ летучей мыши въ дни веселаго лѣта. Весело, весело заживу я теперь подъ цвѣтками, висящими на вѣтвяхъ». Въ подлинникѣ въ текстѣ пѣсни не упоминается о радости Аріэля вырваться на свободу. Но очень вѣроятно, что это — пропускъ, такъ какъ иначе было бы непонятно, почему Просперо начинаетъ слѣдующій монологъ именно подтвержденіемъ, что онъ его освободитъ.

67. Въ подлинникѣ Просперо оканчиваетъ этотъ стихъ словами: «so, so, so», т.-е. такъ, такъ, такъ. Значеніе этихъ словъ толкуютъ различно. Нѣкоторые принимаютъ ихъ за подтвержденіе обѣщанія дать Аріэлю свободу. Другіе же полагаютъ, что онъ указываетъ одѣвающему его Аріэлю, какъ слѣдуетъ надѣть платье. Для редакціи перевода принятъ первый смыслъ.

68. Въ подлинникѣ Просперо, говоря, что присутствующіе сами не вѣрятъ тому, что видятъ и говорятъ, употребляетъ оригинальное выраженіе: «they scarce think their words are natural breath», т.-е. буквально: они не вѣрятъ, что ихъ слова — натуральное дыханіе.

69. По толкованію Деліуса, Фердинандъ понимаетъ слова Миранды не въ смыслѣ фальши въ игрѣ, но что она не хочетъ вѣрить его любви, вслѣдствіе чего онъ и клянется, что не согласится обмануть ее за цѣлый міръ. Едва ли нужно такое утонченное объясненіе, такъ какъ сцена эта необыкновенно граціозна сама по себѣ и при буквальномъ смыслѣ.

70. Слова эти — продолженіе мысли 1-й сцены 1-го дѣйствія, когда во время бури Гонзало говоритъ о боцманѣ, что онъ навѣрно не утонетъ, потому что ему суждено быть повѣшеннымъ.

71. Очень вѣроятно, что смыслъ этой фразы Стефано искаженъ, и что ее слѣдуетъ понимать обратно, т.-е. «всякій думай о себѣ, а не о другихъ», — такой смыслъ болѣе подходитъ къ характеру пьяницы Стефано.

72. Въ подлинникѣ Тринкуло называетъ здѣсь глава «шпіонами своей головы» — spies, which I wear in my head.

73. См. примѣчаніе 21.

74. Въ подлинникѣ Алонзо говоритъ о Тринкуло и Стефано, что «grand liquor kath gilded 'em», т.-е. буквально: добрый напитокъ ихъ вызолотилъ.

75. Въ подлинникѣ Стефано отвѣчаетъ: «I should have been a sore», т.-е. я буду раной. Въ этихъ словахъ — намекъ на то, что, вмѣсто королевскаго сана, онъ покрылся ранами въ той охотѣ, какую устроилъ на него Просперо съ духами въ видѣ собакъ.

76. Въ этихъ словахъ Гонзало — намекъ на то, что чародѣи могли спастись только помощью раскаянія и молитвы.