Перейти к содержанию

Вицли-Пуцли (Гейне; Михайлов)

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Вицли-Пуцли
автор Генрих Гейне (1797—1856), пер. М. Л. Михайлов (1829—1865)
Оригинал: нем. Vitzliputzli. — Из цикла «Истории», сб. «Романсеро». Перевод опубл.: 1864[1]. Источник: Михайлов М. Л. Сочинения в трёх томах / Под общей редакцией Б. П. Козьмина — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958. — Т. 1. — С. 340—358..


Вицли-Пуцли[2]


Прелюдия

Вот она, Америка!
Вот он, вот он, Новый Свет!
Не теперешний, что начал
Увядать в европеизме.

Вот он, Новый Свет, в том виде,
Как он только что Колумбом
Извлечён из океана!
Влажной свежестью он дышит…

Весь осыпан и обрызган
10 Словно жемчугом — и ярко
Разгорается под солнцем.
Сколько в нём здоровья, силы!

Не кладби́ще романтизма
Этот свет, не куча хлама,
15 Крытых плесенью симво́лов,
Париков окаменелых.

На его здоровой почве
Всё здоровые деревья:
Ни в одном нет байронизма,
20 Ни в одном — спинной сухотки.

На ветвях сидят, качаясь,
Птицы в ярких, пёстрых перьях;
Как в очках, глаза их блещут
В круглых чёрных ободочках.

25 Важно длинный клюв насупив,
На меня всё молча смотрят;
Но всмотревшись, начинают
Тараторить, как торговки.

Что кричат, не понимаю,
30 Хоть не хуже Соломона,
Мужа тысячи красавиц,
Я язы́ки птичьи знаю.

Соломон же, как известно,
Знал все птичьи диалекты —
35 И не только все живые,
Но и вымершие даже.

Здесь, на новой почве, новы
И цветы и ароматы.
Ароматы эти страстно
40 Раздражают обонянье…

Нежат, тешат и щекотят…
И мой нос в недоуменьи
Трудным мучится вопросом:
Где духи такие нюхал?

45 Может быть, на Риджент-стрите[3],
На груди у знойно-жёлтой,
Гибкой, стройной той яванки,
Что всегда цветы жевала?

Или, может, в Роттердаме,
50 Близко статуи Эразма[4],
В белой вафельной лавчонке,
За таинственной гардиной?

Но пока в таком смущеньи
Новый Свет я созерцаю,
55 Сам я, кажется, внушаю
Вдвое большее смущенье.

Увидав мою фигуру,
В куст шмыгнула обезьяна
И, крестясь, кричит в испуге:
60 «Призрак! призрак старосветский!»

Обезьяна! не пугайся!
Я не призрак, не виденье —
Жизнь в моих струится жилах;
Верь, я сын вернейший жизни!

65 Но я долго был в сношеньях
С мертвецами — и усвоил
От покойников манеры
И их тайные причуды.

Годы юности цветущей
70 Проводил я в Венусберге[5],
Да в Кифгейзере[6], и в разных
Катакомбах романтизма.

Не пугайся, обезьяна!
Я люблю тебя… Я вижу
75 На твоей блестящей, голой,
Гладкой заднице три цвета:

Чёрный, красный, золотистый!
Эти три любезных цвета
Мне родные, — и я с грустью
80 Вспомнил знамя Барбароссы.[7]

1

Он ходил в венке лавровом,
В золотых блестящих шпорах,
А героем всё же не был, —
Да плохой он был и рыцарь.

85 Был разбойничьей он шайки
Атаманом, — в книгу славы
Кулаком вписал он наглым
Имя наглое Кортеса.[8]

Он под именем Колумба
90 Расписался в ней, — и каждый
Школьник нынче вместе учит
Наизусть два эти имя.

За Колумбом Христофором
И Кортеса Фердинанда
95 Он зовёт великим мужем
В новосветном пантеоне.

О, игра судьбы лукавой!
Вместе с именем героя
Слито имя прощалыги
100 У людей в воспоминаньи.

Уж не лучше ли безвестно
Кануть в вечное забвенье,
Чем влачить с собой в соседстве
В даль веков такое имя?

105 Христофор Колумб родился
Быть героем. Он как солнце
Светел был великим духом;
Да и щедр он был как солнце.

Были люди, что и прежде
110 Нам давали много; он же
Подарил нас целым светом,
Что Америкою назван.

Он не мог людей избавить
Из глухой земной темницы;
115 Но темницу им раздвинул
И длиннее цепь им сделал.

И его чтут свято люди,
Изнывавшие от скуки
И в Европе, и в пределах
120 Африканских и азийских.

Лишь один из всех героев
Подарил нам нечто больше,
Чем Колумб, и нечто лучше.
Это тот, что дал нам бога.

125 Мать его Иохабетой,
А отца Амрамом звали;
Самого же — Моисеем.
Он-то мой герой любимый!

Но Пегас мой слишком долго
130 Застоялся пред Колумбом;
А сегодня я в герои
Взял себе как раз Кортеса.

Поднимайся, конь летучий!
И меня на пестрых крыльях
135 В Новый Свет неси, в тот чудный
Край, что Мексикой зовётся!

В тот дворец меня неси ты,
Где державный Монтесума[9]
Дал гостям своим испанцам
140 Так радушно помещенье!

И не только кров и пищу
В самом щедром изобильи,
Но и множество подарков
Получили проходимцы.

145 Кучи редкостных изделий,
Золотых, массивных, ценных,
В ярком свете выставляли
Благодушие монарха.

Он, слепой язычник, чуждый
150 Просвещения Европы,
Ещё верил в честность, в верность,
В святость прав гостеприимства.

Снизошёл он и на просьбу
Удостоить посещеньем
155 Пир, что в честь ему испанцы
Дать в дворце своем хотели.

Простодушен и доверчив,
Царь с придворной свитой прибыл
На испанскую квартиру —
160 И концертом встречен трубным.

Как торжественная пьеса
Называлась, я не знаю…
Может, «Верностью испанской»!
Но Кортес был автор пьесы.

165 Дал сигнал он — и мгновенно
Монтесуму окружили
И, связавши, удержали
У себя, как аманата.

Тут и умер он. Тогда-то
170 Прорвалися все заплоты,
Что от гнева мексиканцев
Дерзких выходцев спасали.

Страшно буря разразилась!
Словно бешеное море,
175 Лезли с воем ближе, ближе
Волны гневного народа.

Храбро гости отбивали
Каждый штурм. Но с каждым утром
Начинался новый приступ, —
180 И испанцы утомились.

Как не стало Монтесумы,
Истощились и припасы.
Сократилися закуски —
И повытянулись лица.

185 Отощавшие испанцы
Друг на друга лишь смотрели,
Да, вздыхая, вспоминали
Христианскую отчизну,

Где их сердцу всё родное:
190 И гуденье колоколен,
И шипенье на жаровне
Смачной оллеа-потриды…[10]

Под распаренным горошком
Все наложены колбаски
195 С чесноком и соблазняют
Аппетитно-сладким паром.

Вождь созвал совет военный, —
И решили отступленье:
Завтра, самым ранним утром,
200 Выйдет и́з городу войско.

Без труда оно вступило
В город, хитростью Кортеса;
Но в обратный путь грозили
Роковые затрудненья.

205 Город Мексико построен
Весь на острове, и гордо
Среди озера большого
Поднимается, как крепость,

Сообщаясь с берегами
210 На плотах лишь, да на лодках,
Иль по гатям, да мостами
На громадных чёрных сваях.

Ещё солнце не всходило,
Как пустились в путь испанцы;
215 Барабан не бил тревоги,
Не трубил трубач похода.

Сладкий сон своих хозяев
На рассвете потревожить
Не хотелось им. (Сто тысяч
220 Было в Мексико индейцев.)

Но испанцы собралися
Уходить, не расплатившись, —
И гораздо раньше встали
В это утро мексиканцы.

225 На мостах, плотах и гатях
Собрались они и ждали,
Чтоб гостям на расставаньи
Поднести прощальный кубок.

На мостах, плотах и гатях
230 Завязалася пирушка!
Кровь лилась рекой багровой,
И борьба на смерть кипела.

С грудью грудь они боролись —
И оттискивались ясно
235 На груди индейцев голой
Арабески лат испанских.

То-то было рубки, давки!
И отчаянная свалка
Страшно-медленно клубилась
240 Вдоль мостов, плотов и гатей.

Мексиканцы дико пели
И визжали, а испанцы
Бились молча, покупая
Каждый шаг свой свежей кровью.

245 В тесноте и давке мало
Было проку от военных
Европейских ухищрений:
От коней, от лат и пушек.

Да к тому ж иной испанец
250 Много золота награбил
И трудненько подвигался
Со своей греховной ношей.

Из-за адского металла
Очень многим приходилось
255 Погубить не только душу,
Но и тело вместе с нею.

Той порою челноками
Сплошь всё озеро покрылось.
С челноков летели стрелы
260 На мосты, плоты и гати.

Попадали в суматохе
И в своих они, конечно;
Но немало положили
И изящнейших гидальго.

265 На одном мосту свалился
Дон Гастон, державший знамя
Со святым изображеньем
Богородицы Марии.

Даже в этот образ стрелы
270 Мексиканцев попадали:
Шесть блестящих стрел воткнулись
Прямо в сердце — и остались,

Как мечи те золотые,
Что в великий пост пронзают
275 Грудь у Mater Dolorosa[11]
На процессиях церковных.

Дон Гастон, прощаясь с жизнью,
Знамя передал Гонсальву;
Но и тот, стрелой сражённый,
280 Мёртвый наземь покатился.

Сам Кортес, сам полководец,
Знамя взял — и нёс высоко
Над конём весь день, до ночи,
До конца упорной битвы.

285 В битве с лишком полтораста
В этот день легло испанцев;
С лишком восемьдесят взяли
В плен живыми мексиканцы.

Много раненых смертельно
290 После умерло. Средь боя
Лошадей двенадцать было
Иль убито, или взято.

Только к ночи рать Кортеса
Добралась до твёрдой почвы,
295 Где лишь несколько плакучих
Ив росло, к воде склоняясь.

2

За кровавым днём сраженья
Наступила ночь триумфа.
Сотни тысяч ярких плошек
300 Всюду в Мексико пылают.

В свете сотен тысяч плошек
И в огне костров смолистых
Как в дневном стоят сияньи
Все дома, дворцы и храмы… —

305 И кумирня Вицли-Пуцли,
Что своей кирпично-красной
Массой так напоминает
Колоссальные строенья

Ассириян, вавилонян
310 И египтян, как их видим
Мы в изящнейших рисунках
Генри Мартина, британца.[12]

Те ж громадные террасы,
По которым кверху, книзу,
315 Вдоль и вширь свободно ходит
Много тысяч мексиканцев.

На ступенях всюду группы
Диких воинов пируют,
В опьяненьи от победы
320 И от пальмового сока.

К кровле храма эти всходы
Поднимаются зигзагом,
К окружённой балюстрадой
И громаднейшей платформе.

325 Там на жертвеннике-троне
Восседает сам великий
Вицли-Пуцли, кровожадный
Бог войны. Он страшно-злобен;

Но наружность так затейна
330 И так вычурно-забавна,
Что при тайном содроганьи
Смех невольно возбуждает.

Замечаешь в нём, вглядевшись,
Будто родственное что-то
335 С Бледной базельскою Смертью[13]
И с брюссельским Манкен-Писсом.[14]

Справа все стоят миряне;
Все попы стоят налево.
В ризы из узорных перьев
340 Облачилось духовенство.

А на мраморных ступеньках
Алтаря сидит столетний,
Безволосый, безбородый
Человечек в красной куртке.

345 Это жрец главнейший. Точит
Он ножи свои; с усмешкой
Точит их — и всё порою
Смотрит искоса на бога.

И как будто понимая
350 Эти взгляды, Вицли-Пуцли
И ресницами моргает,
И сжимает даже губы.

Тут же жмутся на ступеньках
Храмовые музыканты
355 С барабанами, с рогами.
Треск и стон стоит ужасный!

Треск и стон стоит ужасный!
Вот и певчие запели
Мексиканское «Те Deum».[15]
360 Ну, точь-в-точь мяучат кошки!

Да, точь-в-точь мяучат кошки,
Но из крупной той породы,
Что людей хватают вместо
Крыс — и тиграми зовутся!

365 И лишь только эти звуки
Донесёт на берег ветер,
У испанцев, там приставших,
Заскребут на сердце кошки.

Там, под ивами, уныло
370 Всё стоят они и смотрят…
Смотрят пристально на город,
Отражающий на тёмной

Влаге озера, как будто
Им назло, огни триумфа.
375 Все стоят как бы в партере
Колоссального театра.

Кровля ж храма Вицли-Пуцли
Вся сияет, словно сцена.
Там играют в честь победы
380 Нынче пьесу под заглавьем:

«Человеческая жертва».
Содержанье очень древне, —
И не так ужасно в нашей
Христианской обработке,

385 Где вкушаем вместо крови
Мы вино, а вместо тела
Лишь безвредную лепёшку
Из муки обыкновенной.

Но не то у этих диких!
390 Шутка их грозна, серьёзна:
Телом будет — точно тело,
Кровью будет — кровь людская.

И на этот раз обилье
Христианской чистой крови,
395 Не мешавшейся издавна
С кровью мавров иль евреев!

Веселися, Вицли-Пуцли!
Вдоволь есть испанской крови!
Тёплым паром этой крови
400 Ты потешишь обонянье.

Нынче восемьдесят с лишком
Пред тобой врагов заколют;
Будет славное жаркое
У жрецов твоих на ужин.

405 Ведь жрецы такие ж люди,
И должны, как все, питаться,
И, конечно, жить не могут
Только запахом, как боги.

Чу! вот в смертные литавры
410 Бьют! вот громко рог рокочет!
Это знак, что уж восходят
К кровле жертвы на закланье.

Да, позорно обнажённых,
Пленных тащат и волочат
415 По ступеням, — закрутили
За спиной им крепко руки.

Перед ликом Вицли-Пуцли
Силой ставят на колени
И к потешной пляске нудят
420 Их кровавым истязаньем.

От ужасных мук испанцы
Так кричат и стонут громко,
Что за воплями их глохнет
Каннибальский гам и грохот.

425 Жутко публике! Кортесу
И его дружине слышны
Эти вопли. Все в тех воплях
Голоса друзей узнали.

И на ярко освещённой
430 Сцене всё им ясно видно —
И фигуры, и движенья,
Видно нож, и кровь им видно.

Тут испанцы сняли шлемы,
Опустились на колени,
435 Стали петь псалом надгробный,
Стали петь и «De profundis».[16]

Среди тех, что умирали,
Был Раймондо де Мендоса,
Сын прекрасной аббатиссы,
440 Молодой любви Кортеса.

Как у юноши на шее
Медальон с её портретом
Увидал Кортес — слезами
У него глаза затмило.

445 Но он вытер эти слёзы
Жесткой кожаной перчаткой,
Глубоко вздохнул — и начал
Петь с другими: «Miserere!»[17]

3

Всё бледней мерцают звёзды,
450 И над озером туманы
Поднялись как привиденья,
Волоча свой белый саван.

Пир погас, огни потухли;
И попы и прихожане
455 Разлеглись на кровле храма
И храпят на лужах крови.

Нету сна лишь красной куртке.
При огне последней лампы
С сладострастно-злобным визгом
460 Жрец лепечет истукану:

«Вицли-Пуцли! Пуцли-Вицли!
Мой божочек Вицли-Пуцли!
Позабавился ты нынче
И понюхал ароматов.

465 Недурна ведь кровь испанцев?
Как дымилась аппетитно!
А твой лакомый носишка
Так и лоснился довольством!

Завтра мы коней заколем,
470 Благородно-ржущих чудищ.
Духи ветра их родили,
Любодействуя с моржами.

Будь умён — и я зарежу
Для тебя обоих внуков,
475 Мальчуганов с сладкой кровью,
Услаждающих мне старость.

Только будь умён — и больше,
Больше дай побед нам новых!
Дай побед нам, мой божочек!
480 Пуцли-Вицли! Вицли-Пуцли!

Истреби врагов ты наших,
Этих выходцев, приплывших
К нам из дальних и доныне
Не открытых стран заморских!

485 Что им дома не жилося?
Голод гнал иль преступленье?
Правду молвит поговорка:
От добра добра не ищут!

Что им нужно? Набивают
490 Нашим золотом карманы
И хотят, чтоб нам блаженство
Где-то на́ небе досталось.

Нам сперва казалось — это
Существа породы высшей,
495 Дети солнца; им, бессмертным,
Гром и молния подвластны.

Но они такие ж люди,
Так же смертны! Нынче ночью
Я ножом своим изведал
500 Человечность их и смертность.

Те же люди! и не лучше
Нашей братьи. А иные
Есть и гаже обезьяны:
Обросла вся рожа шерстью.

505 Говорят, в штанах запрятан
У иных и хвост такой же.
Если ты не обезьяна,
И штанов тебе не нужно!

Да и нравственно-то гадки!
510 Ничего им нет святого:
Слышал я, что пожирают
И своих богов-то даже.

Истреби ты этих гнусных
Нечестивцев, богоедов!
515 Дай побед нам, Вицли-Пуцли!
Вицли-Пуцли! Пуцли-Вицли!»

И в ответ жрецу раздался
Голос бога, грустный, хриплый
И глухой, как ветер ночи,
520 Речь ведущий с камышами:

«Жрец ты мой! мясник кровавый!
Резал ты народу много.
Наточи теперь свой ножик,
Распори себе ты брюхо!

525 Из распоротого брюха
Упрыгнёт душа — поскачет
По каменьям, пням и кочкам
На лягушечью трясину.

Там сидит царица жаба,
530 Тётка мне. Она промолвит:
„Здравствуй, душенька! Здоров ли
Мой племянничек любезный?

Как-то он в сияньи солнца
Вицли-пуцельствует нынче?
535 Всё ль отмахивает счастье
От него и мух и думы?

Иль в железных, чёрных лапах,
Омочённых в яд ехидны,
Он сидит у Кацлагары,
540 Злой богини бед и горя?“

Отвечай, душа без тела:
„Шлёт поклон свой Вицли-Пуцли
И от всей души желает,
Чтоб тебе, проклятой, лопнуть!

545 Ты войну ему внушила,
И совет твой стал бедою.
Наступает исполненье
Горьких древних предсказаний,

Что погибель будет царству
550 От пришельцев с бородами;
Что с Востока принесут их
Деревянные к нам птицы.

Есть и старое присловье:
Бабья воля — божья воля!
555 Божья воля крепче вдвое,
Если баба — матерь божья.

А она мне и враждебна,
Гордая царица неба,
Непорочная девица,
560 Чудотворка, чародейка.

Под её щитом испанцы
Победят нас, — и погибну
Я, из всех богов жалчайший,
С бедной Мексикою вместе“.

565 Как исполнишь порученье,
Пусть душа твоя в трясину
Заползёт — и спит спокойно,
Чтоб моих не видеть бедствий.

Этот храм падёт, а сам я
570 Погребусь в огне и дыме
И в развалинах, — и больше
Никому меня не видеть.

Но я буду жив: мы, боги,
Долголетней попугаев;
575 Как они же, мы линяем
И меняем только перья.

В край врагов моих, известный
Под названием Европы,
Я уйду. Мне там открыта
580 Будет новая карьера.

Превращусь из бога в чёрта,
Адским пугалом там стану
И, как злейший враг, с врагами
Поступать начну жестоко.

585 Стану их терзать и мучить
И пугать толпой видений;
Предвкушенье ада, серу,
Всюду нос их будет чуять.

Мудрецов их, дураков их
590 Соблазнять начну я; стану
Щекотить их добродетель,
Чтоб она как … смеялась.

Да, я буду чёртом, чёртом!
И сведу теснее дружбу
595 С Астаротом, Вельзевулом,
Сатаной и Велиалом.[18]

И с тобой сойдусь я, Лили,[19]
Мать греха, змея-ползунья!
Ты изящному искусству
600 Лжи и зла меня научишь

Милой Мексики не в силах
Я спасти от разрушенья;
Но отмщу ужасной местью
Я за Мексику родную!»




Примечания

  1. Впервые — в журнале «Библиотека для чтения», 1864, № 1, отд. IV, с. 1—18 с подписью «Л. Ш.» и цензурными искажениями. Также — в книге Немецкие поэты в биографиях и образцах / Под редакцией Н. В. Гербеля — СПб: В типографии В. Безобразова и К°, 1877. — С. 469—476..
  2. Вицли-Пуцли — бог войны у ацтеков (прим. редактора).
  3. Риджент-стрит (англ. Regent Street) — одна из центральных улиц Лондона (прим. редактора).
  4. Эразм Роттердамский (1466—1536) — выдающийся учёный-гуманист эпохи Возрождения, на родине которого, в Роттердаме, ему установлен памятник (прим. редактора).
  5. Венусберг (нем. Venuberg — Венерина гора) — название нескольких гор в Германии, где по народным сказаниям, живёт богиня Венера (прим. редактора).
  6. Кифгейзер — горная гряда в Тюрингии, где находятся развалины замка Кифгаузен, известного по мифологическим сказаниям (прим. редактора).
  7. Барбаросса (итал. Barbarossa — Рыжая Борода) — прозвище Фридриха I (1122—1190), императора Священной Римской империи (прим. редактора).
  8. Фернандо Кортес (1485—1547, у Михайлова — Фердинанд вместо Фернандо) — испанский конкистадор, завоевавший Мексику и уничтоживший государственность ацтеков (прим. редактора).
  9. Монтесума (1466—1520) — последний ацтекский правитель Мексики (прим. редактора).
  10. Оллеа-потрида — испанское кушанье, род горячего винегрета с мясом (прим. редактора).
  11. лат. Mater Dolorosa — Скорбная мать, Богородица (прим. редактора)
  12. Джон Мартин (у Гейне ошибочно — Генри; 1789—1854) — английский живописец (прим. редактора).
  13. Базельская Смерть — имеется ввиду фреска «Пляска смерти» в Базельском соборе, посвящённая в память об эпидемии чумы (прим. редактора).
  14. Манкен-Писс (нидерл. Manneken Pis) — миниатюрная бронзовая статуя-фонтан в Брюсселе в виде мальчика, писающего в бассейн (прим. редактора).
  15. лат. «Те Deum» (Тебя Бога хвалим) — первая строка католической молитвы (прим. редактора)
  16. лат. «De profundis» — «Из глубины», католическая заупокойная молитва (прим. редактора)
  17. лат. «Miserere!» — «Помилуй!», другая католическая заупокойная молитва (прим. редактора)
  18. Астарот (Астарта) — имя главной богини у семитов-язычников, символом которой служили два рога. Вельзевул, Сатана и Велиал — имена дьявола (прим. редактора).
  19. Лили (Лилит) — первая жена Адама, мать злых духов (прим. редактора).


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.