Читая въ 7 мъ No Вѣстника Европы помѣщенную критику на Электру и Opeста трагедію, я ожидалъ чего-нибудь важнаго, >то есть ожидалъ критики основательной, какая обыкновенно дѣлается учеными людьми и знатоками драмматическаго искусства, но нашелъ совсѣмъ тому противное.
Г. Критикъ долженъ былъ прежде всего разсмотрѣть содержаніе, весь планъ піесы, ходъ, расположеніе и связь явленій, разнообразіе въ противоположностяхъ свойствъ дѣйствующихъ лицъ, наипаче главныхъ, ихъ страсти, намѣренія, разговоръ, дѣйствіе, развязку и потомъ слогѣ. Но все сіе упущено и доказываетъ: первое, что г. Критикъ имѣетъ весьма недостаточное познаніе драмматическаго искусства; второе, что онъ очень мало, или совсѣмъ не читалъ Греческихъ оригиналовъ и незнакомъ съ обычаями древнихъ; третіе, что онъ забылъ силу трагедіи, которая имѣетъ своею цѣлію трогать сердца зрителей, извлекать слезы и производить въ нихъ ужасъ. Электра, при всѣхъ ея недостаткахъ, исполнила все то, чего отъ трагедіи требуетъ Аристотель и зрители. Вотъ главныя и необходимыя правила; все прочее служитъ для достиженія сихъ первыхъ. Критика г-на Ж. займетъ читателя одну минуту, и послѣ онъ eя забудетъ, a Электра г-на Грузинцова всякой разъ будетъ извлекать слезы зрителей.
Г. Ж. выписавши нѣкоторыя мѣста изъ прозы издателя, начинаетъ: «Такъ говоритъ издатель новой трагедіи Электра и Орестъ» и пр. При самомъ началѣ г. Ж. уже сдѣлалъ грамматическую ошибку. Должно было сказать: издатель трагедіи Электры и Ореста. Но сіе не удивительно: онъ еще больше ошибся въ своихъ сужденіяхъ. Ему весьма хотѣлось, чтобы г. Грузинцовъ непремѣнно вывелъ Ореста и Пилада во 2 мъ дѣйствіи, какъ у Вольтера, говоря, что въ Русской Электрѣ двѣ начальныя сценѣ не на мѣстѣ. Я не знаю, можетъ ли кто другой, кромѣ г-на Ж., написалъ такую необдуманную критику. Ежелибъ дѣйствіе началось приходомъ Эгистовымъ, или мщеніемъ Орестовымъ, то есть срединою или окончаніемъ произшествія, тогда безъ сомнѣнія можно было бы сказать, что начало трагедіи не на своемъ мѣстѣ. Но всякое начало, которое влечетъ за собою послѣдствіе, есть начало на своемъ мѣстѣ. Онъ вѣрно забылъ, или не знаетъ, что Электра Софоклова начинается тѣмъ же, чѣмъ Электра г-на Грузинцова, то есть открывается первая сцена Орестомъ и его дядькою. Я согласенъ, что начало Греческой трагедіи важнѣе, потому что дядька Орестовъ тотчасъ сказываетъ ему, что они близь дому Aгамемнонова, показываетъ ему въ дали Аргосъ и Мицену, и подводя его ко гробу Агамемнонову, говоритъ: «Здѣсь скрытъ прахъ отца твоего, умершаго отъ рукъ убійцъ.» Слѣдовательно г. Грузинцовъ, выведя Ореста и Пилада, подражалъ не второму дѣйствію Вольтеровой трагедіи, но Софоклу, и нѣтъ ничего приличнѣе сего начала. Г. Ж. не замѣтилъ, что y Софокла дядька Орестовъ обыкновеннымъ образомъ разсказываетъ ему о произшествіи смерти Агамемновой; а въ Русской Электрѣ Орестъ узнаетъ въ дѣйствіи постепенно, что Эгистѣ царствуетъ въ Аргосѣ, и что близь дворца, воздвигнута гробница отца его. Борьба страстей начинается уже съ перваго акта, что безъ сомнѣнія ближе къ цѣли настоящей трагедіи.
Говоритъ онъ: «Въ III явленіи приходитъ Клитемнестра, Форбасъ спѣшитъ удалить пришельцовъ; но Клитемнестра ихъ видѣла. Кто они? спрашиваетъ она у Форбаса.»
Какъ, не ужь ли Г. Ж. и ето нашелъ страннымъ? Правда, что Клитемнестра видѣла двухъ человѣкъ, но не знаетъ кто они, то есть какого народа, и для чего пришли въ Аргосъ. Не было ничего справедливѣе, какъ спросить ей о томъ y Форбаса, которой съ ними говорилъ и безъ сомнѣнія узналъ о ихъ происхожденіи. По чему хочетъ Критикъ, чтобъ приходъ Клитемнестры произвелъ ужасъ? Она приходитъ къ Электрѣ, которая столько лѣтъ была въ заключеніи; Клитемнестра мать; преступленіе ея было необдуманное, a кратковременное заблужденіе, которое не могло потушить въ ней природныхъ чувствъ, и нѣжность ея къ дочери гораздо естественнѣе угрозъ; она тѣмъ себя не унизила, но привлекла на себя вниманіе. Еслибъ она угрожала въ несчастіи Электрѣ, какъ хочетъ Г. Ж., тогда то бы она, сдѣлалась не только несносною, но чудовищемъ. Видно по всему, что Критикъ не принималъ въ глубину чувствъ человѣческихъ, a судилъ по однимъ только образцамъ, которые имѣлъ передъ собою, и не славѣ трагиковъ. —
Клитемнестра, думаетъ онъ, не должна была открываться въ своей горести Форбасу; но онъ былъ не простой служитель олтаря, но первосвященникъ, преданный дому Атридову, и мольба Клитемнестры есть очистительная жертва по обычаю Еллинскому, что можно видѣть изъ Омировой Иліады, изъ нѣкоторыхъ трагедій Софокловыхъ и Еврипидовыхъ. Воспоминаніе Клитемнестры о своей любви необходимо; ибо воспоминая о преступленіи, должна была сказать о причинѣ, сдѣлавшей ее убійцею. Смѣшно было бы, ежелибъ старая Клитемнестра воспоминала о своихъ любовныхъ интригахъ старомy своему любовнику, такъ какъ Вольтерова старая Іокаста старому Филоктету. Г. Ж. не зналъ что сказать.
Слова Критика: "Клитемнестра въ присутствіи Электры, стоящей, конечно для симметріи, вмѣстѣ съ Кризотеміею на колѣняхъ предъ олтаремъ, называетъ Агамемнона супругомъ, и проч.
Можно ли послѣ сего повѣрить, что Господинъ Ж. въ состояніи дѣлать здравую критику? Онъ не только говоритъ о тѣхъ погрѣшностяхъ, кои угодно было ему назвать погрѣшностями, но даже о томъ, чего не писалъ сочинитель. Гдѣ онъ нашелъ, что Кризотемія и Электра стоятъ на колѣняхъ предъ олтаремъ. Долженъ ли Критикъ свои выдумки приписывать ошибкѣ сочинителя? Электра и Кризотемія стоитъ предъ гробомъ отца ихъ и не имѣютъ ни малаго участія въ жертвоприношеніи. Клитемнестра назвала Агамемнона супругомъ: не ужь ли думаетъ Г. Ж. что еслибъ она назвала его Атридомъ, то чрезъ его характеръ ея былъ бы лучше? Она такъ же и у Софокла говоритъ: «Такъ, я убила царя вашего, рушителя Трои, моего супруга» и проч.
Теперь критика Г. Ж. кончилась. Что я долженъ думать о трагедіи? Гдѣ эти знаменитыя лица Орестъ и Электра, на которыхъ больше всего зрители обращаютъ вниманіе? Онъ объ нихъ не сказалъ ни слова. Я не вижу ни духа Электры, ни мщенія Орестова, ни фурій раздирающихъ душу матереубійцы? Объ Орестѣ онъ сказалъ только, что онъ появился съ Пиладомъ, a Электра будто бы стояла предъ олтаремъ и больше ничего не дѣлала. И ето критика на трагедію! О жалкое состояніе нашей словесности! Ежелибъ я не видалъ Электры въ представленіи и не читалъ ее, что бы я могъ понять изъ такой критики? Заключить, что трагедія вся никуда, не годится? Но сего заключить не льзя, слышавши объ объ успѣхѣ. Тронутый зритель съ удовольствіемъ предается влеченію чувствъ; онъ не остановитъ слезъ своихъ, за тѣмъ что не читалъ критики г. Ж., чтобы видѣть въ ней, должно ли ему плакать или нѣтъ зрители Электры рукоплескали и плакали въ Петербургѣ и Москвѣ. Умъ ошибиться можетъ, а сердце едва ли. Вотъ истинныя достоинства трагедіи, и больше сего требовать отъ сочинителя безъ упрека совѣсти не льзя. Я не скажу ни слова о похвалахъ, коими Г. Ж. превозноситъ Эдипа въ Аѳинахъ, но такъ какъ онъ показалъ совершенное свое незнаніе въ драмматическомъ искусствѣ, то повѣрить ему и въ томъ трудно. Эдипъ въ Аѳинахъ трагедія не безъ достоинствъ, вотъ все, что обѣ ней сказать можно; и потому достойна, чтобъ разобрать ее критически. Чтожъ касается до Электры, я соглашаюсь въ томъ, что въ ней иногда встрѣчаются стихи или отъ скорости, или отъ небреженія, не вездѣ хорошо обработанные и въ нѣкоторыхъ мѣстахъ слабые: ето не малой порокъ, а особливо въ трагедіи, и что мигъ спряженный съ вѣчностью не изъясняетъ того, что хотѣла сказать Клитемнестра. Но должно ли привязывать; ея къ такимъ бездѣлицамъ, не сказавши ни слова о цѣломъ. Ето можно почесть не критикою, a скорѣе завистію мелочнаго писателя, произведенною въ немъ успѣхомъ хорошаго творенія. — Послѣ сего Г. Ж. готовъ будетъ выписать слабыя мѣста изъ Омировой Иліады, или изъ Расиновой Ифигеніи, и сказать, что поемы сіи никуда не годятся. Но ктожъ етому повѣритъ? Не обратится ли такая критика въ посмѣшище самому Критику?