Долго ли мы спали, не знаю. Надо полагать, что долго, потому что совершенно отдохнули и проснулись опять молодцами.
Я проснулся первый. Гляжу — товарищи не двигаются, лежатъ, какъ какіе нибудь кули.
Хоть постилка изъ новозеландскаго льна была очень толстая и мягкая, а все-таки это была не настоящая постель, и я немножечко понатрудилъ себѣ бока. Но я чувствовалъ себя свѣжимъ и бодрымъ.
Я опять принялся внимательно осматривать нашу келью или темницу, или каюту.
Во время нашего сна не произошло никакихъ превращеній. Темница осталась темницею, а узники узниками. Только убраны были приборы со стола.
— Чтожъ это такое? подумалъ я.
Ужь не воображаютъ ли таинственные хозяева держать насъ вѣки-вѣчные въ этой клѣткѣ? Перспектива невеселая, признаюсь.
А тутъ еще новая бѣда: хотя голова у меня теперь была свѣжа, я начиналъ чувствовать страшную тяжесть: — меня словно что давило. Я съ трудомъ дышалъ, легкія мои не удовлетворялись этимъ спертымъ воздухомъ. Темница наша, правда, была очень просторна, даже обширна; но мы, повидимому, уже потребили почти весь кислородъ, который въ ней заключался.
Извѣстно, что каждый человѣкъ потребляетъ въ часъ весь кислородъ, заключающійся въ ста метрахъ воздуха, и тогда въ этомъ воздухѣ, наполненномъ почти такимъ же количествомъ угольной кислоты, дѣлается невозможно дышать.
Необходимо, значитъ, было освѣжить воздухъ въ нашей темницѣ и тоже, вѣроятно, во всемъ подводномъ суднѣ.
Но вопросъ: какимъ образомъ капитанъ освѣжалъ воздухъ въ этомъ пловучемъ жильѣ? Что онъ добывалъ воздухъ какимъ нибудь химическимъ процессомъ, получая кислородъ, нагрѣваніемъ хлорновато-кислаго кали и поглощая угольную кислоту ѣдкимъ кали?
Въ такомъ случаѣ онъ долженъ сохранять какія нибудь сношенія съ материками, чтобы получать необходимыя вещества для подобныхъ операцій.
Или онъ просто ограничивался тѣмъ, что запасалъ въ резервуары воздухъ подъ высокимъ давленіемъ, а потомъ, смотря по надобности, выпускалъ его?
Можетъ статься!
Или онъ употреблялъ болѣе удобный, болѣе экономическій, а слѣдственно и болѣе вѣроятный способъ, то есть, просто на просто выплывалъ на поверхность океана, какъ какое нибудь китообразное, и запасался воздухомъ на двадцать четыре часа, — то есть на цѣлые сутки?
Какъ бы онъ, впрочемъ, хитро или просто ни распоряжался, мнѣ казалось, что пришло время распорядиться, и распорядиться безотлагательно, немедленно.
Я уже вынужденъ былъ участить вдыханіе, чтобы извлекать изъ этой клѣтки остававшійся въ ней кислородъ, какъ вдругъ… на меня пахнула свѣжая струя чистаго воздуха, пропитаннаго смолистыми испареніями.
Морской вѣтерокъ, животворный, наполненный іодомъ!
Да, это онъ!
Я широко раскрылъ ротъ и легкія мои вобрали въ себя свѣжія частицы.
Въ то же самое время я почувствовалъ колебанье, легкую, чуть замѣтную качку.
Подводное судно, стальное чудовище, выплыло на поверхность океана, чтобы подышать, какъ это дѣлаютъ киты.
Способъ вентиляціи судна былъ, значитъ, дознанъ.
Вдохнувъ полной грудью свѣжій воздухъ, я принялся отъискивать „дыхательный путь“, которымъ проходила къ намъ благодѣтельная струя.
Я скоро его нашелъ.
Надъ дверью отворялась отдушина; черезъ нее проходила свѣжая струя воздуха и освѣжала спертую каюту.
Пока я занимался изслѣдованіями, Недъ Лендъ и Консейль проснулись почти одновременно отъ дѣйствія оживляющей свѣжести. Они протерли себѣ глаза, потянулись, зѣвнули и въ одну минуту были на ногахъ.
— Ихъ честь какъ изволили почивать? спросилъ меня Консейль съ своей обыденной утонченностью.
— Очень хорошо, дружище, отвѣчалъ я. А вы, Недъ?
— Мертвымъ сномъ, г. профессоръ. Что это такое? Точно будто морской вѣтерокъ вѣетъ?
Такой морякъ не могъ ошибиться!
Я разсказалъ товарищамъ все, что произошло во время ихъ сна.
— Вотъ оно что! отвѣчалъ Недъ Лендъ. Теперь понятенъ этотъ вой, что мы слышали, когда „нарвалъ“ выплывалъ! Ну, „нарвалъ“!
— Да, Недъ, теперь понятно: это мы слышали дыханье „нарвала“.
— Только, знаете, г. Аронаксъ, я никакъ не могу сообразить, который это теперь часъ? Должно полагать, что обѣденный: — вы какъ думаете?
— Обѣденный, почтеннѣйшій? Вы лучше скажите, что часъ завтрака, потому что мы навѣрно доспались до утра.
— Это означаетъ, замѣтилъ Консейль, что мы проспали двадцать четыре часа, — цѣлыя сутки.
— Да, по моему непремѣнно такъ, сказалъ я.
— Я съ вами не спорю, отвѣтилъ Недъ Лендъ. Хоть обѣдъ, хоть завтракъ, все это одно. Пусть бы только скорѣе что нибудь несли.
— А кабы принесли и обѣдъ и завтракъ? сказалъ Консейль.
— Лучше и не надо! отвѣтилъ канадецъ. Да по настоящему мы имѣемъ право и на то и на другое. Я не знаю, какъ вы, а я уписалъ бы преотлично и обѣдъ и завтракъ.
— Подождите, Недъ, сказалъ я. Очевидно, неизвѣстные хозяева не имѣютъ намѣренія морить насъ голодомъ. Имѣй они это намѣреніе, они вчера не стали насъ подчивать.
— Коли только они насъ не откармливаютъ, г. профессоръ! отвѣчалъ багрильщикъ.
— Что это, Недъ, сказалъ я: — какъ это вамъ приходятъ въ голову такія мысли! Мы вѣдь не къ людоѣдамъ попали!
— Да я и не завѣряю, что они какъ слѣдъ настоящіе людоѣды, г. профессоръ, а такъ, можетъ, занимаются этимъ время отъ времени, изрѣдка этакъ… знаете? Почемъ мы знаемъ, можетъ, они ужь давнымъ давно свѣжаго мяса въ глаза не видали! Ну, а въ такомъ случаѣ три такихъ парня, какъ г. профессоръ, Консейль и я, — это вѣдь такая находка…
— Выкиньте вы эти мысли изъ головы, Недъ! сказалъ я багрильщику. Бѣда съ вами, какъ я погляжу! Заберете вы что нибудь себѣ въ голову, да потомъ и рубите съ плеча. Вы вотъ теперь вообразите, что мы попались къ людоѣдамъ, да, пожалуй, и начнете честить хозяевъ… Вы поудержитесь, Недъ; а то вѣдь хуже можете накликать напасть…
— Да ну ихъ! Я теперь думаю только о ѣдѣ. Смерть есть хочу, а они ничего не несутъ!
— Какіе вы, Недъ! сказалъ я. Надо соображаться съ здѣшними порядками. Знаете пословицу: въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не лѣзь! У васъ, дружище, желудокъ не по здѣшнимъ часамъ, — бѣжитъ впередъ!
— Это ничего, спокойно замѣтилъ Консейль: — его можно поставить по часамъ.
— Напрасно вы и говорите, другъ любезный, отвѣчалъ ему Недъ Лендъ: — я и такъ знаю ваше смиренье. Признаюсь! И что вы послѣ этого за человѣкъ? Ни рыба, ни мясо! Вамъ не дай обѣдать, вы посидите за пустымъ столомъ, потомъ встанете и благодарственную молитву прочитаете! Вы согласитесь лучше съ голоду околѣть, чѣмъ сказать: — дай ѣсть, — ѣсть хочу!.. Какъ можно! жаловаться, это…
— Что толку въ жалобахъ? спросилъ Консейль. Къ чему онѣ? Что въ нихъ пользы?
— Какъ что пользы? Какъ къ чему? Да къ тому, что я жалуюсь! Это хоть немножко облегчаетъ. И коли эти пираты, — я ихъ пиратами называю, потому что г. профессоръ непозволяетъ называть людоѣдами, — коли только они воображаютъ, что меня можно держать въ этой клѣткѣ, какъ какого нибудь безотвѣтнаго ягненка, такъ они очень ошибаются! Послушайте, г. Аронаксъ, говорите откровенно! Вы какъ полагаете, долго они насъ будутъ держать въ этой желѣзной коробкѣ?
— Откровенно вамъ говорю, Недъ, не знаю.
— Ну, не знаете навѣрно, такъ какъ думаете?
— Я думаю вотъ что: мы случайно узнали очень важную тайну, и коли экипажу подводнаго судна надо эту тайну сохранить, коли эта тайна важнѣе жизни трехъ человѣкъ, такъ мы въ большой опасности. А коли, напротивъ, тутъ нѣтъ ничего важнаго, такъ при первой же оказіи стальное чудовище, которое насъ поглотило, опять возвратитъ насъ обществу земныхъ обитателей.
— А какъ это чудовище да завербуетъ насъ въ свой экипажъ? сказалъ Консейль. Завербуетъ, да и будетъ держать…
— До тѣхъ поръ, пока какой нибудь фрегатъ побыстрѣе или поискуснѣе „Авраама Линкольна“ овладѣетъ этимъ разбойничьимъ гнѣздомъ и вздернетъ и весь экипажъ, и насъ вмѣстѣ съ нимъ, на реи! сказалъ Недъ Лендъ.
— Это вы хорошо разсудили, Недъ, отвѣчалъ я ему, но пока еще этого нѣтъ, лучше не будемъ говорить о подобныхъ вещахъ. Повторяю вамъ, подождемъ, сообразимся съ обстоятельствами! Предпринимать ничего не надо, потому что нельзя!
— Нѣтъ, г. профессоръ, надо что нибудь предпринимать! Непремѣнно надо, вскрикнулъ багрильщикъ. Что нибудь да предпринять!
— Да что же, Недъ? что?
— Бѣжать!
— Бѣжать изъ „земной“ тюрьмы и то очень иногда трудно, а ужь изъ подводной такъ и совсѣмъ, по моему, невозможно.
— Что жъ вы замолчали, пріятель? спросилъ Консейль у канадца. Что задумались? Отвѣчайте ихъ чести. Я знаю, американецъ никогда не оплошаетъ, — всегда какъ нибудь вывернется.
Багрильщикъ молчалъ; онъ очевидно былъ смущенъ. Въ самомъ дѣлѣ, бѣгство въ нашемъ положеніи было немыслимо.
Но канадецъ, это тотъ же французъ, а французы народъ скорый и рѣшительный.
— Такъ вы не догадываетесь, г. профессоръ? сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. Не соображаете, что должны дѣлать люди, которые не могутъ вырваться изъ своей тюрьмы?
— Нѣтъ, любезнѣйшій Недъ, не догадываюсь.
— А очень просто! Коли нельзя изъ нея вырваться, такъ надо хорошенько въ ней устроиться по своему!
— Какъ начнемъ устраиваться-то по своему, замѣтилъ Консейль, такъ, пожалуй…
— Что тутъ пожалуй? Нечего тутъ жаловать! Вышвырнуть всѣхъ тюремщиковъ и сторожей, да и конецъ! перебилъ Недъ Лендъ.
— Какъ, Недъ? сказалъ я. Вы въ самомъ дѣлѣ воображаете?… Вы хотите овладѣть этимъ подводнымъ судномъ? Вы серьезно?…
— Очень серьезно, г. профессоръ, отвѣчалъ канадецъ.
— Да вѣдь это невозможно! Немыслимо!
— Почему жъ, г. профессоръ? Очень это можетъ быть, что намъ выпадетъ удобный случай. А коли выпадетъ, такъ отчего намъ не воспользоваться? Вѣдь ихъ тутъ, на этомъ поплавкѣ, надо полагать, всѣхъ-то на-всѣхъ десятка два, — что жъ, по вашему, два француза и канадецъ не управятся съ двумя десятками какихъ нибудь проходимцевъ?
Я вижу, что лучше какъ нибудь замять этотъ споръ и говорю ему:
— Разумѣется… коли такой случай представится… Мы тогда увидимъ. Но пока еще никакого случая не представилось и вы, Недъ, пожалуйста, поудержитесь. Вѣдь ужь коли вы хотите дѣйствовать, такъ дѣйствуйте хитростью, только хитростью и возможно что нибудь сдѣлать; а начнете вы выходить изъ себя, кричать, такъ вы все дѣло испортите. Обѣщайте, мнѣ, Недъ, что вы не будете выходить изъ себя!
— Обѣщаю, г. профессоръ, отвѣчалъ Недъ, но такимъ голосомъ, который не внушилъ мнѣ большаго довѣрія. — Обѣщаю. Ни единаго грубаго слова не скажу, не измѣню себѣ ни единымъ движеніемъ, ни единымъ взглядомъ. Что бы тамъ ни было, — пусть хоть ѣсть не даютъ — я ничего, — какъ словно воды въ ротъ наберу.
— Ну, хорошо, Недъ; я вѣрю вашему слову, полагаюсь на него, сказалъ я канадцу.
Затѣмъ разговоръ прекратился и каждый изъ насъ принялся размышлять въ одиночку.
Я, признаюсь, не обольщался надеждами, не смотря на увѣренность Неда Ленда. Я не допускалъ никакого такого „удобнаго случая“, который бы помогъ намъ овладѣть нашей тюрьмой. Судя по тому, какъ искусно управляли этой подводной машиной, должно было заключить, что на ней находился очень многочисленный экипажъ; значитъ, въ случаѣ борьбы, мы бы пропали, какъ мыши на подтопѣ. Къ тому же, чтобы вступить въ борьбу, надо было быть свободнымъ, а мы сидѣли на замкѣ. Какъ вырваться изъ этой стальной каюты? Она была герметически затворена.
Нѣтъ, коли только у капитана подводнаго судна имѣлась какая нибудь важная тайна, — что казалось мнѣ очень вѣроятнымъ — такъ онъ никогда не позволитъ намъ свободно расхаживать по своему судну!
По моему, вопросъ былъ въ томъ, швырнетъ ли онъ насъ въ воду, или современемъ высадитъ гдѣ нибудь на какой нибудь необитаемый клочекъ земли.
Ничего нельзя было сказать навѣрно и положеніе было незавидное.
Я думалъ:
— Плохо, плохо! Благоразумный человѣкъ сразу пойметъ, что это несбыточное дѣло, — только Недъ Лендъ можетъ еще строить тутъ воздушные замки!
А Недъ Лендъ чѣмъ больше раздумывалъ, тѣмъ больше свирѣпѣлъ. Ужъ въ горлѣ у него начиналось словно какое клокотанье и движенья стали порывистыя, конвульсивныя. Онъ вставалъ, кружился, какъ дикій звѣрь въ клѣткѣ, топалъ ногами, хваталъ объ стѣну кулакомъ и пятками.
Въ самомъ дѣлѣ, намъ становилось не втерпежъ: время уходило, голодъ жестоко насъ мучилъ и на этотъ разъ никто не показывался.
— Ну! думалъ я, они ужь очень забываютъ насъ! Коли у нихъ нѣтъ худаго умысла, такъ слѣдовало бы имъ обращать на наши нужды какое нибудь вниманіе!
А Недъ Лендъ свирѣпѣлъ все больше и больше; хоть онъ и далъ, мнѣ честное слово „сдерживаться“, я сильно опасался, что онъ выкинетъ какую нибудь штуку, какъ только очутится лицомъ къ лицу съ врагомъ, или, точнѣе говоря, пока еще хозяиномъ.
Прошло еще два часа. Канадецъ звалъ, кричалъ, ревѣлъ, но все понапрасну. Желѣзныя стѣны были глухи. Я, сколько ни прислушивался, не могъ уловить никакого шума, никакого звука даже внутри судна, — все въ немъ, казалось, умерло. Оно не двигалось, — иначе я почувствовалъ бы какое нибудь дрожаніе въ корпусѣ корабля при дѣйствіи винта. Безъ сомнѣнія, судно снова погрузилось въ морскую глубину.
Это безмолвіе было ужасно. Мы были брошены, забыты въ тюрьмѣ и я не смѣлъ углубляться, сколько еще времени насъ тутъ продержатъ и что изъ всего этаго выйдетъ. Надежды, какія у меня было зародились послѣ свиданія съ капитаномъ судна, мало по малу совершенно исчезли. Спокойный, честный взглядъ этаго человѣка, хорошее выраженіе его лица, благородство осанки, — все это словно улетучилось. Я ужь начиналъ представлять себѣ таинственнаго незнакомца такимъ, какимъ онъ, вѣроятно, и былъ на самомъ дѣлѣ — безжалостнымъ, неумолимымъ, жестокимъ. Я думалъ:
— Человѣкъ, который отрѣшился отъ общества, который не имѣетъ, повидимому, ничего общаго съ людьми, какой милости, какого великодушія можно отъ него ожидать!
Что задумалъ этотъ человѣкъ? Уморить насъ голодной смертью въ этомъ желѣзномъ ящикѣ?
Что съ нами будетъ? у людей отъ голоду помрачается разсудокъ, они дѣлаются способными на все…
Эта послѣдняя мысль залѣзла мнѣ въ голову и мнѣ начали представляться самыя ужасныя картины…
Консейль сохранилъ свою обычную невозмутимость. Недъ Лендъ рыкалъ, какъ разъяренный левъ.
Вдругъ послышался шумъ. По металическому полу звонко раздались чьи-то шаги; щелкнулъ замокъ, визгнули засовы, дверь отворилась и показался уже знакомый намъ прислужникъ.
Не успѣлъ я сморгнуть, какъ нашъ Недъ Лендъ уже ринулся на этаго несчастнаго, повалилъ его и схватилъ такъ за горло, что онъ захрипѣлъ подъ его мощной рукой.
Консейль поспѣшилъ на помощь и старался вырвать жертву изъ рукъ багрильщика, я тоже хотѣлъ броситься къ нимъ, но меня, мгновенно, такъ сказать, окаменили слова, внезапно произнесенныя на чистомъ французскомъ языкѣ.
— Успокойтесь, дядя Лендъ, а вы, г. профессоръ, будьте столь обязательны, выслушайте меня.