Эти слова были сказаны капитаномъ подводнаго судна.
При этихъ словахъ Недъ Лендъ быстро поднялся и выпустилъ изъ рукъ свою жертву.
Полуудушенный прислужникъ, по знаку своего капитана, пошатываясь, вышелъ изъ каюты.
Каково значеніе, какову власть долженъ былъ имѣть этотъ капитанъ! Человѣка чуть не умертвили, а онъ по одному только легкому знаку покорно удаляется, не выражаетъ даже взглядомъ своего гнѣва!
Невозмутимый Консейль, и тотъ былъ, казалось, нѣсколько заинтересованъ. А я, признаюсь, было просто ошеломленъ.
Всѣ мы безмолвно ожидали развязки.
Капитанъ, прислонясь къ столу, скрестивъ руки на груди, наблюдалъ насъ съ глубочайшимъ вниманіемъ.
Или онъ не рѣшался говорить? Или жалѣлъ, что у него вырвалось нѣсколько словъ?
Глядя на него, можно было это подумать.
Нѣсколько секундъ длилось молчаніе, которое мы не рѣшались прерывать.
Наконецъ онъ заговорилъ.
— Господа, сказалъ онъ спокойнымъ, глубокимъ, такъ сказать, проникающимъ душу, голосомъ: — я говорю пофранцузски, поанглійски, понѣмецки и полатыни, — значитъ, я могъ вамъ отвѣчать при первомъ же нашемъ свиданіи. Но я не отвѣчалъ; я хотѣлъ прежде нѣсколько узнать васъ и потомъ обдумать это дѣло. Вашъ четырекратно повторенный разсказъ убѣдилъ меня, что вы подлинно тѣ самыя лица, за которыя вы себя выдаете. Я теперь знаю, что случай свелъ меня съ г. Пьеромъ Аронаксомъ, профессоромъ естественной исторіи въ парижскомъ музеѣ, который командированъ въ ученое путешествіе, съ его слугою Консейлемъ и съ Недомъ Лендомъ, изъ Канады, багрильщикомъ съ фрегата «Авраамъ Линкольнъ», принадлежащаго флоту Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ.
Я наклонилъ голову въ знакъ согласія. Капитанъ не предлагалъ мнѣ никакихъ вопросовъ, значитъ, мнѣ нечего было и отвѣчать.
Онъ объяснялся безъ малѣйшаго затрудненія, безъ всякаго акцента. Рѣчь его была ясна, отчетлива, кратка и выразительна.
И все-таки я не призналъ его за земляка.
Онъ продолжалъ:
— Вы, безъсомнѣнія, нашли, г. профессоръ, что я слишкомъ запоздалъ съ своимъ вторымъ визитомъ. Я запоздалъ потому, что хотѣлъ зрѣло поразмыслить, какъ мнѣ поступить съ вами. Я очень долго не рѣшался, что мнѣ дѣлать. Несчастный случай свелъ васъ съ человѣкомъ, который прервалъ всякія сношенія съ человѣчествомъ. Вы своимъ появленіемъ возмутили…
— Невольно, вставилъ я.
— Невольно? повторилъ незнакомецъ, нѣсколько возвышая голосъ. Невольно? Развѣ «Авраамъ Линкольнъ» невольно охотится за мной по всѣмъ морямъ? Развѣ вы невольно очутились на бортѣ этого фрегата? И ядра вы невольно въ меня пускали? И дядя Лендъ невольно хватилъ меня острогою?
Я замѣтилъ въ этихъ словахъ сдержанное раздраженіе.
Я отвѣчалъ ему:
— Милостивый государь, вамъ, вѣроятно, совершенно неизвѣстны споры, которые поднялись относительно васъ въ Европѣ и въ Америкѣ. Вы вѣроятно не знаете, до чего возбудили умы различныя поврежденія, произведенныя вашимъ подводнымъ судномъ. Я не буду утомлять васъ перечисленіемъ всѣхъ предположеній и догадокъ, которыми объяснили необъяснимое явленіе, я вамъ скажу только одно: „Авраамъ Линкольнъ“, преслѣдуя васъ, думалъ, что преслѣдуетъ какое нибудь могучее морское чудовище, отъ котораго во что бы то ни стало требовалось очистить моря.
На губахъ капитана скользнуло что-то въ родѣ легкой усмѣшки. Онъ спросилъ прежнимъ спокойнымъ голосомъ:
— Г. Аронаксъ, вы поручитесь, что вашъ фрегатъ не сталъ бы преслѣдовать и угощать ядрами подводное судно?
Этотъ вопросъ меня нѣсколько смутилъ. Разумѣется, капитанъ Фаррагютъ не задумался бы ни на секунду; онъ бы почелъ такимъ же священнымъ долгомъ уничтожить подобный снарядъ, какимъ долгомъ почиталъ истребленіе гигантскаго нарвала.
— Вѣдь не поручитесь, г. профессоръ? продолжалъ капитанъ. Принимая все это во вниманіе, я, полагаю, могу считать васъ за враговъ и поступить съ вами, какъ съ врагами.
Я на это ничего не отвѣтилъ. И что было мнѣ отвѣчать? Спорить, доказывать? Какіе тутъ споры и доказательства, когда совершенно находишься во власти другого?
Мышь въ лапахъ у кошки никогда не споритъ и не доказываетъ.
— Я очень долго колебался, продолжалъ капитанъ. Ничто меня не обязывало оказывать вамъ гостепріимство. Если намъ слѣдовало разстаться, то мнѣ не кчему было съ вами и видѣться. Я могъ бы опять вывести васъ на платформу этаго судна, погрузиться въ глубину и затѣмъ забыть о томъ, существовали ли вы когда нибудь или нѣтъ. Согласитесь, что я вправѣ былъ это сдѣлать?
— Дикарь, можетъ статься, былъ бы вправѣ, отвѣчалъ я: — но человѣкъ цивилизованный — нѣтъ!
— Г. профессоръ! съ живостью возразилъ капитанъ. Я вовсе не то, что вы называете цивилизованнымъ человѣкомъ! Я разорвалъ всякія сношенія съ обществомъ. Я имѣю на это причины довольно важныя. Я, значитъ, не повинуюсь ни правиламъ, ни законамъ общественнымъ, и я попросилъ бы васъ никогда о нихъ при мнѣ не упоминать.
Сказъ былъ короткій и ясный. Въ глазахъ незнакомца сверкнулъ гнѣвъ, на лицѣ выразилось презрѣніе.
— Ну! подумалъ я, у этаго человѣка должно быть страшное прошлое! „Прервалъ всякія сношенія съ обществомъ“! „Не повинуюсь ни его правиламъ, ни его законамъ“! Легко сказать!
Незнакомецъ умолкъ и какъ будто погрузился въ самаго себя.
Я глядѣлъ на него, какъ, вѣроятно, Эдипъ глядѣлъ на сфинкса!
Послѣ долгаго молчанія онъ снова заговорилъ:
— И такъ, я долго колебался, но наконецъ рѣшилъ, что могу согласить свои интересы съ тѣмъ состраданіемъ и участіемъ, на которыя имѣетъ право всякій несчастный. Вы останетесь на моемъ суднѣ, вы будете здѣсь свободны и въ замѣнъ этой свободы — свободы, разумѣется, относительной — я поставлю вамъ одно условіе. Если вы дадите мнѣ слово подчиниться этому условію, я этимъ словомъ удовольствуюсь.
— Говорите, милостивый государь, отвѣчалъ я. Я полагаю условіе ваше такого рода, что честный человѣкъ можетъ его принять?
— Вы не ошибаетесь, милостивый государь. Вотъ это какое условіе: очень можетъ статься, что какія нибудь непредвидѣнныя обстоятельства вынудятъ меня заключать васъ время отъ времени на нѣсколько часовъ, или на нѣсколько дней въ каюту, или, какъ вы говорите, въ тюрьму. Я не желаю употреблять насилія и потому требую, въ этомъ случаѣ больше, чѣмъ во всѣхъ прочихъ, безусловнаго повиновенія. Дѣйствуя такимъ образомъ, я беру на себя всю отвѣтственность, я разрѣшаю вамъ все наблюдать, до всего доискиваться, мое дѣло будетъ поставить васъ въ невозможность видѣть то, что я желаю утаить. Принимаете вы это условіе?
Значитъ, на бортѣ подводнаго судна происходили такія вещи, которыя могли только видѣть люди „стоящіе внѣ общественныхъ законовъ“! Значитъ, не одно еще диво тутъ водилось!
— Мы принимаемъ, отвѣчалъ я. Только я попрошу у васъ позволенія, милостивый государь, обратиться къ вамъ съ однимъ вопросомъ — съ однимъ!
— Извольте, милостивый государь, спрашивайте.
— Вы сказали, что мы будемъ свободны на бортѣ вашего судна?
— Совершенно свободны.
— Такъ я васъ спрошу, съ вашего позволенія, что вы разумѣете подъ этой свободой?
— Вы можете ходить по всему судну, все видѣть, даже наблюдать за всѣмъ, что здѣсь происходитъ — исключая нѣкоторыхъ случаевъ, очень, впрочемъ рѣдкихъ — однимъ словомъ, пользоваться такой же свободой, какой пользуются и мои товарищи.
Очевидно, мы не разумѣли другъ друга!
— Извините, милостивый государь, возразилъ я, вѣдь свобода, которую вы обѣщаете, — свобода обходить свою тюрьму — предоставляется вездѣ всякому узнику! Подобная свобода не можетъ насъ удовлетворить!
— Однако, вамъ придется ею удовлетворяться.
— Какъ! Мы должны отказаться отъ надежды увидать родину, друзей, родныхъ?
— Да, милостивый государь, должны. Вы должны отказаться отъ нестерпимаго земнаго ига, которое люди почитаютъ за свободу. И это, можетъ статься, вовсе не такъ трудно, какъ вы полагаете.
— Ну! вскрикнулъ Недъ Лендъ: — я не дамъ такого слова, чтобы мнѣ не стараться убѣжать!
— Я вашего слова и не прошу, дядя Лендъ, холодно отвѣтилъ капитанъ.
Я не выдержалъ и сказалъ:
— Милостивый государь! вы пользуетесь нашимъ положеніемъ! нашимъ несчастіемъ! Это жестокость…. безчеловѣчіе…
— Напротивъ, милостивый государь, это участіе, милосердіе. Вы мои плѣнники послѣ битвы. Я васъ держу на своемъ суднѣ, когда могъ бы васъ спустить въ морскую глубь. Вы на меня напали! Вы проникли тайну, которую проникать ни единый человѣкъ не долженъ, тайну моего существованія! И вы думаете, что я возвращу васъ на землю? Никогда! Я долженъ удержать васъ здѣсь ради своей безопасности.
Эти слова ясно показывали, что капитанъ уже рѣшился, и что всякій споръ, убѣжденія или просьбы будутъ безполезны и напрасны.
Я сказалъ ему:
— Такъ, значитъ, вы просто предлагаете намъ выборъ между жизнью и смертью?
— Между жизнью и смертью.
Я обратился къ своимъ товарищамъ:
— Друзья? говорю имъ, на такой вопросъ нечего отвѣчать. Но мы не даемъ никакого обѣщанія, никакого слова капитану подводнаго судна, мы не связаны…
— Ничѣмъ не связаны, милостивый государь, сказалъ капитанъ.
Затѣмъ онъ прибавилъ болѣе мягкимъ голосомъ:
— Теперь позвольте мнѣ окончить. Я васъ знаю, г. Аронаксъ. Можетъ статься, товарищи ваши будутъ тяготиться пребываніемъ на моемъ суднѣ, но вы не будете. Вы, очень можетъ быть, скоро перестанете жаловаться на случай, который свелъ и связалъ насъ. Вы найдете между любимыми моими книгами ваше сочиненіе о „Тайнахъ Морскихъ Безднъ“. Я часто читалъ эту книгу. Вы подвинули науку такъ далеко, какъ только это возможно для обитателя земли. Но вы всего не знаете, вы всего не видали. Позвольте вамъ сказать, г. профессоръ, вы не пожалѣете о времени, которое проведете на бортѣ моего судна. Вы будете путешествовать по странѣ чудесъ. Вы будете находиться въ постоянномъ изумленіи. Вамъ никогда не прискучитъ то, что я вамъ покажу. Я теперь снова предпринимаю кругосвѣтное подводное путешествіе, — можетъ, послѣднее! — Я хочу снова увидать подводный міръ, и вы будете моимъ спутникомъ, мы вмѣстѣ будемъ наблюдать, изучать. Съ этого дня вы вступите въ новую стихію, вы увидите то, чего еще не видалъ ни единый человѣкъ, — себя и своихъ я не считаю — и, благодаря мнѣ, наша планета откроетъ вамъ свои послѣднія тайны.
Я не стану притворяться: слова капитана сдѣлали на меня большое впечатлѣніе. У меня, какъ у Ахиллеса, была тоже своя пятка! Я забылъ на минуту, что созерцаніе самыхъ великихъ чудесъ не стоитъ свободы.
Впрочемъ, я разсчитывалъ тоже на будущее: я полагалъ, что будущее само собою какъ нибудь разрѣшитъ, какъ многіе другіе, и этотъ трудный вопросъ.
Поэтому я отвѣтилъ:
— Милостивый государь, хотя вы и совершенно разорвали всякія сношенія съ человѣчествомъ, я все-таки надѣюсь, вѣрю, что въ васъ не замерли человѣческія чувства. Мы претерпѣли кораблекрушеніе и вы, по человѣколюбію, приняли насъ на свое судно, — мы будемъ это помнить. Что касается до меня, я, разумѣется, не отрицаю, что поглощай наука въ человѣкѣ потребность свободы, встрѣча съ вами вознаградила бы меня съ лихвою за всѣ претерпѣнныя страданія.
Я думалъ, что капитанъ протянетъ мнѣ руку въ заключеніе нашего условія и нѣкоторымъ образомъ союза. Но капитанъ руки мнѣ не протянулъ.
— Ну! думаю, очень жалко за тебя!
— Послѣдній вопросъ, сказалъ я, видя, что таинственный нашъ властелинъ хочетъ удалиться.
— Говорите, г. профессоръ.
— Какъ долженъ я васъ называть?
— Милостивый государь, отвѣчалъ онъ: — я для васъ капитанъ Немо, а вы и ваши товарищи для меня пассажиры „Нотилюса“.
Капитанъ Немо позвалъ прислужника.
Прислужникъ тотчасъ же явился и капитанъ далъ ему какія-то приказанія на непонятномъ языкѣ.
Затѣмъ капитанъ обратился къ Неду Ленду и къ Консейлю.
— Обѣдъ васъ ждетъ въ вашей каютѣ, сказалъ онъ имъ. Потрудитесь слѣдовать за этимъ человѣкомъ.
— Обѣдъ! проговорилъ Недъ Лендъ. Пора! Коли обѣдъ, такъ про непослушанье и помину не будетъ!
Консейль и Недъ Лендъ вышли изъ темницы, гдѣ они просидѣли больше тридцати часовъ.
— Нашъ завтракъ тоже готовъ, г. Аронаксъ, сказалъ мнѣ капитанъ Немо. Не угодно ли вамъ пожаловать за мною?
— Къ вашимъ услугамъ, капитанъ, отвѣчалъ я.
Я пошелъ слѣдомъ за капитаномъ. Прямо изъ дверей нашей тюрьмы мы попали въ какой-то корридоръ, освѣщенный электрическимъ свѣтомъ. Мы прошли по этому корридору шаговъ тридцать и передъ нами отворилась другая дверь.
Мы вошли въ столовую. Столовая эта была меблирована въ строгомъ вкусѣ. Два высокіе буфета стояли у стѣнъ; на полкахъ блестѣли фаянсы, фарфоръ и хрусталь; серебряная посуда сверкала при лучахъ свѣта, падавшаго съ потолка; потолокъ былъ разрисованъ изящнѣйшими рисунками, что смягчало яркое освѣщеніе.
По срединѣ столовой залы стоялъ богато сервированный столъ.
Капитанъ Немо указалъ мнѣ мѣсто и попросилъ садиться.
— Садитесь, г. профессоръ, сказалъ онъ: — и принимайтесь за ѣду, какъ человѣкъ, который очень долго постился и умираетъ съ голоду.
Завтракъ состоялъ изъ многихъ блюдъ, отлично приготовленныхъ; нѣкоторыя блюда были рыбныя, но нѣкоторыя рѣшительно ставили меня въ тупикъ: я никакъ не могъ рѣшить, хотя приблизительно, изъ чего они приготовлены. Вкусъ въ нихъ былъ отличный, но какой-то необыкновенный, какой-то странный, къ которому, впрочемъ, я скоро привыкъ.
Эти различныя кушанья содержали въ себѣ, какъ мнѣ показалось, много фосфора, и я вывелъ заключеніе, что они, вѣроятно имѣютъ морское происхожденіе, или относятся къ морской растительности.
Капитанъ Немо посматривалъ на меня. Я ничего у него не спрашивалъ, но онъ самъ угадалъ мои мысли и отвѣтилъ мнѣ на вопросы, которые я не рѣшался ему предложить, боясь показаться навязчивымъ.
— Большая часть этихъ блюдъ вамъ неизвѣстна, сказалъ онъ: — но вы можете ихъ кушать безъ всякаго опасенія. Это кушанья здоровыя и питательныя. Я уже давнымъ давно отказался отъ „земной“ пищи и здоровье мое ничуть отъ этого не пострадало. Мой экипажъ, — а экипажъ у меня все здоровяки — тоже питается морскими произведеніями.
— Такъ, значитъ, все это морскія произведенія?
— Да, г. профессоръ, все морскія. Море удовлетворяетъ всѣмъ моимъ потребностямъ и нуждамъ. Закину невода, черезъ нѣсколько минутъ вытащу и они уже полнехоньки, — чуть не разрываются отъ тяжести пойманной рыбы; спущусь въ глубину этой стихіи, которая кажется недоступна человѣку, и охочусь за дичью, въ своихъ подводныхъ лѣсахъ. Мои стада, какъ стада стараго Нептунова пастуха, мирно пасутся на обширныхъ лугахъ океана. Да, у меня это громадное имѣніе, съ котораго я безъ всякаго ущерба собираю постоянные доходы.
Я поглядѣлъ на капитана Немо съ нѣкоторымъ удивленіемъ и отвѣтилъ ему:
— Я очень хорошо понимаю, капитанъ, что закинутые невода чуть не рвутся отъ тяжести пойманныхъ рыбъ, но для меня не совсѣмъ ясно, какимъ это образомъ вы охотитесь за водяной дичью въ подводныхъ лѣсахъ, и откуда вы можете добыть хоть золотникъ какой нибудь говядины, это я рѣшительно не постигаю.
— Говядины у меня и нѣтъ, г. профессоръ, отвѣчалъ капитанъ. Я не употребляю въ пищу, я уже сказалъ вамъ, мясо земныхъ животныхъ.
— Ну, а это что же такое? спросилъ я, указывая на одно блюдо, гдѣ лежало нѣсколько кусковъ мяса.
— То, что вы принимаете за говядину, г. профессоръ, вовсе не говядина, а филейная часть морской черепахи. А вотъ это печенка дельфина, — попробуйте, вкусъ точь въ точь какъ въ рагу изъ свинины. Мой поваръ большой искусникъ въ своемъ дѣлѣ и умѣетъ отлично сохранять всѣ наши съѣстные припасы. Отвѣдайте всего понемножку, г. профессоръ, и скажите свое мнѣніе. Вотъ консервы изъ кубышки [1], — малаецъ нашелъ бы ихъ несравненными; вотъ сливки, выдоенныя изъ сосцевъ китообразныхъ; вотъ сахаръ, добытый изъ водорослей Сѣвернаго моря, а вотъ, позвольте поподчивать васъ вареньемъ изъ морскихъ анемоновъ [2], — смѣю васъ увѣрить это варенье стоитъ всѣхъ другихъ земныхъ вашихъ вареній.
Я попробовалъ — впрочемъ, больше по любознательности, чѣмъ по жадности.
— Море, г. Аронаксъ, продолжалъ капитанъ Немо: — море — это моя кормилица, — кормилица самая щедрая, самая неистощимая. И не только море меня кормитъ, оно меня и одѣваетъ. Платье, что на васъ надѣто, знаете изъ чего соткано? Изъ жилочницы нѣкоторыхъ раковинъ. Чѣмъ выкрашена ткань? Краской багреца[3]; а какой краской эти фіолетовыя полосы по пурпурному полю? Краской, которую я извлекаю изъ морскаго зайки[4]. Вы у себя въ каютѣ найдете разные духи на туалетномъ столикѣ, и духи эти дистилированы изъ морскихъ травъ, цвѣтовъ и растеній. Постель ваша сдѣлана изъ самаго мягчайшаго взморника. Перо, которымъ вы будете у меня писать, очинено изъ китоваго уса, а чернила изъ жидкости, отдѣляемой каракатицей[5]. Все мнѣ дается моремъ, все!
— Вы любите море, капитанъ?
— Да, люблю! Море, это все! Море покрываетъ семь десятыхъ земнаго шара. Дыханье его чистое, живительное. Это — необозримая пустыня, гдѣ человѣкъ не чувствуетъ себя одинокимъ, потому что онъ слышитъ и видитъ, какъ кругомъ вездѣ кипитъ жизнь. Море — это вѣчное движеніе, вѣчная любовь, какъ справедливо сказалъ одинъ илъ вашихъ земныхъ поэтовъ. Природа, г. профессоръ, являетъ себя здѣсь въ трехъ царствахъ, минеральномъ, растительномъ и животномъ. Послѣднее, то есть животное, имѣетъ своими представителями четыре группы животно-растеній, три класса суставчатыхъ, пять классовъ моллюсковъ, три класса позвоночныхъ, млекопитающихъ, пресмыкающихъ и несмѣтные легіоны рыбъ, принадлежащихъ къ безконечному разряду животныхъ, — въ этомъ разрядѣ насчитываютъ болѣе тринадцати родовъ, изъ которыхъ одна десятая только водится въ прѣсныхъ водахъ. Море — это громадный резервуаръ природы. Моремъ началось образованіе земли и — кто знаетъ? моремъ, можетъ статься, все и окончится. Въ морѣ вы видите божественное спокойствіе. Море не принадлежитъ деспоту-человѣку. На его поверхности онъ еще можетъ беззаконно распоряжаться, можетъ затѣвать кровопролитныя битвы съ своимъ ближнимъ, истреблять своихъ братьевъ, — однимъ словомъ, упражняться во всѣхъ земныхъ беззаконіяхъ, но, на тридцать футовъ ниже морской поверхности его могущество ни къ чему не ведетъ, его вліяніе исчезаетъ, власть теряется. О, г. профессоръ! живите въ глубинахъ морскихъ! Только тамъ царствуетъ полная независимость! Только тамъ мы можемъ пользоваться свободой!
Капитанъ Немо вдругъ умолкъ! онъ словно подавилъ въ себѣ энтузіазмъ, невольно прорвавшійся въ его хвалебной пѣснѣ морю.
Или онъ сказалъ лишнее? Что же лишнее? Или просто онъ, вопреки своему обычаю, увлекся и жалѣлъ о томъ?
Нѣсколько минутъ онъ въ видимомъ волненіи ходилъ по столовой. Затѣмъ успокоился, лицо его приняло обычное выраженіе холодности и увѣренности. Онъ остановился и сказалъ мнѣ:
— Теперь, г. профессоръ, если вы желаете осмотрѣть Нотилюсъ, такъ я къ вашимъ услугамъ.