ВОСКРЕСНЫЯ ЧТЕНІЯ ВЪ СЕЛЬСКОЙ ШКОЛѢ.[править]
I.[править]
Въ 1891 году, въ нашей деревнѣ была открыта земская школа, а учителемъ въ нее назначенъ я. Съ пыломъ двадцатялѣтняго юноши принялся я за дѣло. Мой родственникъ, выстроившій школу, обставилъ ее довольно удовлетворительно, да и земство подъ его давленіемъ снабдило меня достаточнымъ количествомъ учебниковъ, такъ что почти каждый ученикъ имѣлъ отдѣльныя книги, а это страшная роскошь. Крестьяне тоже сочувственно отнеслись къ школѣ. Въ первые же дни она была переполнена желающими, и многимъ, скрѣпя сердце, приходилось отказывать. Приходитъ, напримѣръ, баба и приводитъ съ собой дѣвочку.
— Сдѣлай милость, посади ее куда-нибудь, — проситъ баба. — Дѣвка просто не даетъ проходу, ревмя реветъ, отведи въ школу да и только.
— Да, вѣдь я же тебѣ, тетка, сказалъ, мѣста нѣтъ.
— А ты, сдѣлай милость, посади. Мы ужъ у тебя въ долгу не останемся, поблагодаримъ… Дѣвкѣ мѣста немного надо, пожмутся ребята, глядишь, уголокъ и опростается, а то и постоитъ, — это ничего.
Во время этого разговора дѣвочка стоить въ выжидательномъ положеніи, держась одной рукой за фартукъ или кацавейку матери, а другою прикрывая лицо, глазами же такъ искоса поглядываетъ на тебя, что едва-ли у кого хватитъ духу отказать въ такой просьбѣ. И ребята тѣснились, а счастливица буквально втискивалась въ найденное мѣсто.
Почти всѣ ребята шли въ школу охотно, по своей волѣ, не смотря на то, что раньше имъ солоно доставалась наука отъ мѣстныхъ доморощенныхъ педагоговъ, которые до открытія школы подвизались въ нашей деревнѣ. Однимъ изъ нихъ былъ какой-то пришлый солдатъ. Онъ бралъ съ каждаго ученика 1—2 руб. и, кромѣ того, пользовался столомъ и угломъ по очереди у всей деревни. Каждые три дня онъ перекочевывалъ изъ одной избы въ другую, а за нимъ тянулись и ученики. Со своими питомцами онъ обращался очень жестоко. Краеугольнымъ камнемъ его педагогической системы была плеть, которая, какъ онъ говорилъ, «внушала уваженіе къ наукѣ и страхъ къ учителю». Чтобы внушить этотъ страхъ, онъ становился у дверей и встрѣчалъ и провожалъ учениковъ ударами плети, зато и ученики издѣвались надъ нимъ, когда онъ мертвецки напивался пьянъ. Другимъ учителемъ была крестьянка. Грамота въ ея семействѣ передавалась по наслѣдству чуть не изъ пятаго колѣна. Она учила только читать, такъ какъ писать и сама не умѣла. Мы съ ней познакомимся ниже. Какое ученье было у этихъ учителей, можно судить по тому, что ученики бѣгали къ нимъ по двѣ, по три зимы и еле научались читать. Но какъ ни плоха была эта наука, все-таки и она принесла долю пользы, давъ деревнѣ нѣсколькихъ грамотныхъ мужиковъ, которые впослѣдствіи сдѣлались наиболѣе усердными посѣтителями моихъ чтеній.
II.[править]
Еще до назначенія въ учителя я начертилъ себѣ самый обширный планъ дѣйствій, въ которомъ на первомъ мѣстѣ стояли воскресныя чтенія, но за разными школьными и домашними дѣлами мнѣ не удавалось начать ихъ.
Осень приближалась къ концу. Полевыя работы давно кончились, и крестьяне начали управляться «по домашности»: кто молотилъ новину, кто крылъ новой соломой избу, а кто готовился въ извозъ. Но вотъ наступила и зима, деревня сразу какъ-то притихла, замерла. На улицѣ не видно было ни ребятъ, ни взрослыхъ, всѣ забились въ избу, на печь, отдыхать отъ страднаго лѣта, и только по воскресеньямъ деревня немного оживала, да и то лишь въ двухъ мѣстахъ: у колодцевъ, гдѣ молодежь пѣла пѣсни, давъ трактирѣ, въ которомъ взрослые баловались чайкомъ и водочкой, калякая о разныхъ мірскихъ дѣлахъ, объ урожаѣ, цѣнѣ на хлѣбъ и т. п.
Разъ, когда я занимался въ училищѣ, ко мнѣ зашелъ одинъ знакомый крестьянинъ. Помолясь на икону, онъ поздоровался со мной, кивнулъ головой ученикамъ и сталъ у притолки. Я предложилъ ему сѣсть.
— Благодаримъ покорно, мы и такъ постоимъ, дѣло привычное.
Урокъ продолжался. Ученики читали и разсказывали, à мой гость внимательно слушалъ.
— Какъ у тебя хорошо, — началъ онъ, когда послѣ урока мы съ нимъ ушли въ мою комнату. — И свѣтло-то, и просторно, и слушать такъ лестно, ты ужъ позволь мнѣ почаще къ тебѣ заглядывать, а то дома ужъ больно тѣсно, да и скучно. Вѣдь теперь только и дѣла, что на печи валяешься, да лапоть ковыряешь. Скука до того одолѣла, что вотъ пришелъ къ тебѣ попросить книжку, все отъ нечего дѣлать почитаешь, благо Богъ умудрилъ грамотѣ.
Эти простыя слова были для меня жесточайшимъ укоромъ, такъ какъ я, не смотря на свои благія намѣренія, до сихъ поръ не нашелъ времени устроить чтенія. Не откладывая въ дальній ящикъ, я въ тотъ же день оповѣстилъ крестьянъ, чтобъ въ воскресенье приходили слушать.
Но что читать? Этотъ вопросъ заставилъ меня глубоко призадуматься. Много книгъ я перебралъ и, наконецъ, остановился на разсказѣ Л. Толстого «Богъ правду видитъ, да не скоро скажетъ».
Когда въ воскресенье я подходилъ къ училищу, около него толпилась масса ребятишекъ, которые, какъ пчелы, лѣзли въ двери, но гонимые оттуда старшими, лѣпились къ окнамъ, чтобы хоть однимъ глазкомъ посмотрѣть, что будетъ тамъ твориться. На чтеніе народу пришло очень много. Большая классная комната и прихожая биткомъ были набиты слушателями, тутъ были и безъусые парни, и сѣдовласые старики, и дѣвки, и бабы.
— А мы тебя заждались, видно рано пришли.
Послѣ нѣсколькихъ вступительныхъ словъ я хотѣлъ-было приступить къ чтенію, но не успѣлъ еще открыть книги, какъ ко мнѣ протискался деревенскій пьяный кузнецъ, Шураль, и, подавая какую-то засаленную книгу, началъ:
— Вотъ, я принесъ, Егорычъ, книжку, почитай намъ, ужъ больно хороша! Я нѣсколько разъ перечитывалъ ее.
Я взялъ, но сейчасъ же отдалъ назадъ; это была пресловутая повѣсть объ «Англійскомъ милордѣ Георгѣ». Мой отказъ не понравился кузнецу, и онъ сначала тихо, а потомъ все громче и громче сталъ высказывать свое неудовольствіе. Сосѣди уговаривали его замолчать, но онъ не слушалъ ихъ, и мнѣ пришлось самому попросить его уйти. Вся эта сцена произвела на меня непріятное впечатлѣніе; это замѣтили присутствовавшіе и начали за него извиняться.
— А ужъ ты извини его. Знамо, бухнулъ спьяна. Намъ какъ попадетъ муха, мы и пойдемъ колобродить, а вотъ завтра проспится — самъ придетъ прощенія просить. — И правда, на другой день кузнецъ пришелъ съ извиненіемъ. Впослѣдствіи онъ сдѣлался постояннымъ посѣтителемъ моихъ чтеній, и пьянымъ никогда не являлся.
Наконецъ, чтеніе началось. Въ комнатѣ все затихло и только мой голосъ, да вздохи бабъ на. патетическихъ мѣстахъ разсказа нарушали тишину. Когда я дошелъ до того мѣста, какъ Аксенова сослали въ Сибирь, кто-то въ заднихъ рядахъ замѣтилъ:
— Видно, не даромъ говорится, что отъ тюрьмы да отъ сумы не уйдешь.
Пользуясь случаемъ, я, было, хотѣлъ заставить моихъ слушателей высказаться по поводу разсказа, но моя попытка не удалась. На всѣ мои разъясненія они хоромъ отвѣчали «это точно», когда же я спрашивалъ ихъ мнѣнія, они также отвѣчали: «куда намъ, мы люди темные, вамъ виднѣе». Такіе отвѣты были вполнѣ естественны, такъ какъ большинство слушателей не только не умѣли читать, но даже и чтенія не слыхали, а болѣе развитые стѣснялись.
Чтеніе очень понравилось, и почти цѣлую недѣлю въ деревнѣ только и было разговоровъ, что о немъ. Бабы, эти каторжныя работницы, по уши загрязшія въ морѣ домашнихъ заботъ и горя, и то частенько разсуждали у колодца о слышанномъ въ школѣ.
Черезъ нѣсколько чтеній составъ постоянныхъ слушателей выяснился, а вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнился и характеръ нашихъ бесѣдъ. Осталось человѣкъ 20—25, которые аккуратно приходили каждое воскресенье. Рѣдкое чтеніе не проходило безъ споровъ.
Разъ по поводу книжки Погосскаго «Судъ людской — не Божій» дѣло чуть-чуть не дошло даже до драки. Книжка состоитъ изъ двухъ частей: въ первой разсказывается о судѣ Іисуса Христа надъ грѣшницей, во второй — въ параллель представленъ судъ людской. Жена крестьянина, выведенная изъ терпѣнья распутной жизнью мужа и звѣрскимъ обращеніемъ, бѣжитъ отъ него въ городъ, но на дорогѣ ее ловятъ и, доставляютъ къ супругу. Извергъ посадилъ ее въ телѣгу, повезъ деревней и билъ на глазахъ у собравшагося народа. Никто не выискался защитить несчастную. Всѣ хотя и жалѣютъ, но признаютъ, что мужъ поступаетъ правильно.
Большинство моихъ слушателей держалось того же мнѣнія. Такое мнѣніе возмутило тетку Арину, бабу лѣтъ тридцати, очень умную и бойкую. Она-то и учила раньше ребятъ грамотѣ.
— Что же, по твоему, слѣдуетъ бѣгать? — возражалъ ей Шураль тотъ самый мужикъ, который на первое чтеніе пришелъ пьяный. — Бабамъ дай только повадку, такъ онѣ со свѣта сживутъ… Ишь что выдумала — бѣгать, точно барыня какая! Это только барамъ приличествуетъ, у нихъ сердце непереносное, а нашему брату надо всегда терпѣть…
— Ахъ, ты безстыжія бѣльмы! Что онъ говорить! Что жъ, по твоему, баба — скотина, надъ ней и можно издѣваться при всемъ честномъ народѣ? Вѣдь мы также сотворены, тоже въ церковь ходимъ, да и не меньше вашего и работаемъ.
— А ты, тетка Арина, не горячись! что ругаться, лучше дѣломъ говори, — прервалъ ее староста, пожилой мужикъ, пользующійся въ деревнѣ славой хорошаго хозяина, не брезговавшаго и принажать при случаѣ своихъ должниковъ. — Ты говори прилично, вѣдь въ общественномъ мѣстѣ находишься.
— Какъ же, дядя Степанъ, не горячиться, когда этотъ иродъ говорить…
— А ты опять. Что же, онъ говорить правду, — бабу нужно учить, но не такъ, какъ этотъ, нужно учить по законному: привелъ бы ее въ избу да тамъ маленько и поучилъ бы, чтобы дурь выбить… А при людяхъ не годится, потому баба скоро стыдъ потеряетъ. Поколотишь ее такимъ манеромъ разокъ — другой, а тамъ ужъ она и безъ боя побѣжитъ по деревнѣ съ крикомъ мужа на всѣ корки ругать, своей бѣдой похваляться…
Другой разъ заспорили объ отношеніи родителей къ сыновьямъ и дочерямъ. Тетка Арина опять защищала женщинъ, а староста снова возражалъ ей.
— Пустое Ты, баба, мелешь. Развѣ можно равнять сына съ дочерью? Сынъ растетъ — работникъ будетъ, наслѣдникъ, его и нужно ублажать, а дочь что? — чужая работница. Выросла, вышла замужъ, только и видѣли.
— Это ты, дядя Степанъ, все по житейскому разсуждаешь, а о Богѣ забываешь, — вмѣшайся въ разговоръ деревенскій книжникъ, который въ рѣдкихъ случаяхъ вставлялъ свое слово, но зато съ такой увѣренностью и такъ положительно, что рѣдко кто рѣшался возражать. — Что ты все о земномъ? Вѣдь не вѣкъ останешься на землѣ, надо помыслить и о небесномъ… Ты возьми во вниманіе вотъ что: кто будетъ за насъ грѣхи замаливать, сыновья или дочери? и выйдетъ, что дочери. Выйди въ родительскую на кладбище и посмотри, кто панихидки по покойникамъ служитъ? Баба молитвой да милостыней поминаетъ, а мужикъ въ трактирѣ чайкомъ да водочкой.
Успѣхъ чтеній былъ такъ очевиденъ, что въ деревнѣ нашлись, люди, пожелавшіе утилизировать ихъ. Въ одно прекрасное утро приходитъ ко мнѣ нашъ деревенскій трактирщикъ, собственно содержатель чайной, такъ какъ водку онъ продавалъ контрабандой.
— Пришелъ къ вамъ, Гр. Ег., съ просьбицей. Посовѣтуйте, какую бы газетку мнѣ для заведенія выписать?
— Какъ газету? Кто же ее будетъ у тебя читать?
— А мы подговорили одного солдатика, онъ по вечерамъ и будетъ читать… Все пріятнѣе посѣтителямъ чаекъ кушать. У насъ, какъ въ столицѣ будетъ, — съострилъ онъ…-- Да вотъ еще хотѣлъ васъ попросить, не можете ли и вы по воскресеньямъ принимать участіе? Вамъ вѣдь все равно, гдѣ ни читать, лишь бы слушали, а мы передъ вами въ долгу не остались бы, прилично вознаградили бы…
Я, конечно, наотрѣзъ отказался, хотя мысль его и показалась мнѣ очень дѣльной. Правда, отчего бы не устроить въ деревнѣ чайной, гдѣ бы по вечерамъ читались дѣльныя книжки? Такая чайная имѣла бы громаднѣйшій успѣхъ между крестьянами и была бы могущественнымъ противникомъ кабака, куда часто идутъ не съ цѣлью напиться, а чтобы на людяхъ въ свѣтлой просторной комнатѣ хоть сколько-нибудь забыться отъ той ужасной обстановки, въ которой часто находится дома мужикъ. Нашимъ устроителямъ обществъ трезвости слѣдовало бы обратить вниманіе на этотъ простой планъ кабатчика….
III.[править]
Освоившись съ чтеніями и изучивъ моихъ слушателей, я рѣшилъ прочесть имъ что-нибудь изъ Некрасова. Задумано — сдѣлано. Въ первое же воскресенье, когда явились слушатели въ полномъ составѣ, я развернулъ собраніе сочиненій на поэмѣ «Морозъ, Красный носъ». Но прежде чѣмъ приступить къ чтенію, я вкратцѣ ознакомилъ крестьянъ съ біографіей поэта.
Съ первыхъ же строкъ мои слушатели заинтересовались, и это, какъ въ зеркалѣ, отразилось на ихъ простыхъ лицахъ, неумѣвшихъ скрывать своихъ чувствъ. Характеристика русской женщины, духовная мощь крестьянки ускользнула отъ ихъ вниманія, и только описаніе внѣшней красоты и физической силы вызвало кое-какія замѣчанія.
— Теперь ужъ такихъ бабъ нѣтъ, — замѣтилъ староста. — Народъ измельчалъ, силы противъ прежняго втрое не стало, а все отъ того, что народъ избаловался. Развѣ въ былое время слышно было о такихъ дебошахъ, развѣ въ наше время парни были такая вольница, какъ теперь? Бывало, выйдешь на гульбище, такъ сердце радуется, какъ все идетъ благопристойно. Парни коренастые, въ поддевкахъ, дѣвки въ сарафанахъ съ прозу ментами, а теперь что?.. Парни спинжаки какіе-то надѣли, а что на дѣвкахъ и назвать не умѣю. А опять пѣсни! У насъ все пѣлось въ ноту, какъ затянутъ, такъ и идетъ плавно, а у этихъ, — онъ указалъ на парней, пришедшихъ на чтеніе, — типъ да блинъ, а объ словахъ и говорить нечего: соблазнъ одинъ.
— Это точно, — поддержалъ его дядя Аѳанасій, тотъ книжникъ, который въ разговорахъ опирался на Священное Писаніе. — Это ты точно говоришь — соблазнъ одинъ насталъ. А все отъ того, что народъ отъ Бога отдаляться началъ, святое писаніе чтить пересталъ… Образованность одолѣла; мальчишка выучится грамотѣ, первымъ дѣломъ берется за пѣсенникъ, а не то, чтобы за божественную книжку… Ихъ, должно быть, такъ учатъ…
— Нѣтъ ужъ ты, дядя Аѳанасій, образованность оставь; тутъ наука не причемъ, а скажи, что насъ великатная жизнь губитъ… Вотъ мы съ тобой какъ цѣлую жизнь за матушку соху держимся, такъ крѣпко и сидимъ, голодны не бываемъ и законъ Божій блюдемъ… А что образованность, такъ это намъ ничего, кромѣ пользы, не приноситъ. Это я тебѣ на дѣлѣ докажу. Вотъ я — глупый мужикъ, прочелъ въ книжкѣ, что плужкомъ да желѣзной бороной способнѣе работать, и завелъ. Другое дѣло — клеверъ, у васъ на усадьбѣ овца не нагуляется, а я пудиковъ сто, а то и болѣе накашиваю…
— Что ты намъ своими плужками въ носъ тычешь? Отъ твоихъ новшествъ скоро земля родить перестанетъ, отъ нихъ вѣдь на, матушка, холодѣетъ…
Споръ грозилъ затянуться до безконечности, такъ какъ оба попали на любимыхъ коньковъ и готовы были спорить до ночи.
Чтобы прекратить его, я началъ читать дальше.
Въ селѣ за четыре версты,
У церкви, гдѣ вѣтеръ шатаетъ
Подбитые бурей кресты,
Мѣстечко старикъ выбираетъ…
Всѣ обратились въ слухъ: —
Мать сыну то гробъ покупала,
Отецъ ежу яму копалъ.
Жена ему саванъ сшивала, Всѣмъ разомъ работу вамъ далъ, — читалъ я, а мои слушатели волновались, гдѣ-то въ углу всхлипывала баба.
— Вишь, даже убогенькій и тотъ пожалѣлъ…
Голубчикъ, ты нашъ сизокрылый,
Куда ты отъ насъ улетѣлъ?
Пригожествомъ, ростомъ и силой
Ты ровни въ селѣ не имѣлъ,
Родителямъ былъ ты совѣтникъ,
Работничекъ въ полѣ ты былъ,
Гостямъ хлѣбосолъ и привѣтникъ,
Жену и дѣтей ты любилъ.
— Вишь, какъ надрываются, сердечные, какъ складно голосятъ, чай и покойничку пріятно слушать…
Шураль сидѣлъ нахмурившись, даже и онъ взгрустнулъ, не смотря на похвальбу, что его никакое чтеніе не разжалобить, — надъ выдумкой-де нечего грустить.
— Всѣ мы такъ, — бурчалъ онъ себѣ подъ носъ, — пока живъ, я такой и сякой, не знаютъ какъ обругать, а подохнешь, и начнутъ причитывать — и голубчикъ-то, и привѣтникъ…
Ну трогай, саврасушка, трогай!
Натягивай крѣпче гужи!
Служилъ ты хозяину много,
Въ послѣдній разокъ послужи!
Описаніе покупки лошади, болѣзни и смерти хозяина было прослушано въ глубокомъ молчаніи. Когда же я кончилъ главу словами: «и умеръ» — всѣ разомъ заговорили. Всѣ жалѣли Прокла вспоминали подобные случаи изъ своей жизни, разсуждали о знахаряхъ, о лѣченіи, примѣтахъ и т. п. Шумъ былъ невообразимый такъ что трудно было разобраться въ отдѣльныхъ мнѣніяхъ.
Стану безъ малаго жать,
Снопики крѣпко вязать,
Въ снопики слезы ронять…
читалъ я, а кругомъ было такъ тихо, такъ тяжело у всѣхъ на душѣ, что, когда я дошелъ до строкъ.
Что мнѣ до силы нечистой?
Чуръ меня! Дѣвѣ Пречистой
Я приношенье несу…
у многихъ на глазахъ показались слезы, которыя удивительно гармонировали съ суровыми лицами слушателей.
— Ишь ты, нечистая сила стала искушать ее, — замѣтила тетка Арина.
— Полно молоть-то, — остановилъ ее староста. — Чай это не сказку читаютъ, развѣ нечистая сила въявь дѣйствуетъ? Ей это все со страху казалось…
Только ты милости къ намъ не явила
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Господи! сколько и дровъ нарубила!
Не увезешь на возу!
— И не замѣтила, какъ за думами работу кончила…
— А мысли-то, мысли, какъ у нея путаются: то вспомнитъ, какъ хорошо съ мужемъ жила, то смерть… Тяжело ей, сердечной!
— А на святую икону какъ надѣялась! Только, видно, Богу не угодно было…
Каждый высказывалъ свои соболѣзнованія, каждый жалѣлъ ее, какъ будто она была ихъ близкая родственница.
Мѣсто, Гдѣ авторъ олицетворяетъ морозъ, было понято въ буквальномъ смыслѣ, и только одинъ староста усумнился. Зато тетка Арина торжествовала:
— Что же, и теперь будешь утверждать, что нечисть въявь не является?
Опять мѣрно, стихъ за стихомъ, полилось чтеніе. Слушатели всѣ превратились въ слухъ. Рѣчь мороза была прослушана при гробовомъ молчаніи, и когда я кончилъ главу словами:
И такъ то ли любо ей было
Внимать его сладкимъ рѣчамъ,
Что Дарьюшка очи закрыла,
Топоръ уронила къ ногамъ,
Улыбка у горькой вдовицы
Играетъ на блѣдныхъ губахъ,
Пушисты и бѣлы рѣсницы,
Морозныя иглы въ бровяхъ!!!
и остановился, — молчаніе все еще продолжалось. Видно было, что слушатели всецѣло отдались впечатлѣнію этой захватывающей драмы.
— Замерзла, — замѣтилъ кто-то, съ трудомъ сбрасывая съ себя оцѣпенѣніе.
— И сама за покойничкомъ отправилась.
— Господи, вотъ жизнь-то…
Нѣсколько минутъ продолжался подобный разговоръ, а я молчалъ, боясь разсѣять очарованіе, вызванное этимъ чуднымъ произведеніемъ…
Конецъ ужъ не произвелъ такого впечатлѣніе. Драма разыгралась, была прочувствована и теперь каждый углубился въ себя.
Чтеніе кончилось. Народъ какъ-то нехотя расходился.
— И какъ это Некрасовъ могъ такъ вѣрно все описать?.. Словно самъ въ ихъ шкурѣ побывалъ…
— И складно выходитъ, точно пѣсня… Ужъ ты, Егорычъ, въ слѣдующій разъ еще что-нибудь почитай изъ этой же книги, — говорили мужики, прощаясь со мной.
V.[править]
На другой день послѣ чтенія приходитъ ко мнѣ староста. Я пилъ чай и предложилъ ему почаевничать со мной.
— Что же… можно…-- отчего не раздѣлить компанію: чай на чай, не палка на палку.
Меня удивило, что дядя Степанъ такъ скоро принялъ приглашеніе. Обыкновенно, крестьяне прежде долго отказываются, и только послѣ усиленныхъ просьбъ соглашаются. Поговоривъ о разныхъ деревенскихъ злобахъ дня: скотинѣ, волостномъ судѣ, земскомъ начальникѣ и т. п., дядя Степанъ круто перевелъ разговоръ на чтеніе.
— А мы вчера отъ тебя пошли въ трактиръ чайку попить, такъ и тамъ все. говорили объ этомъ разсказѣ… Мужики дюже одобряли… Ну, и споръ же поднялся, чуть-чуть не подрались, ужъ за судомъ къ тебѣ собрались идти, да посовѣстились…
Дядя Степанъ немного замялся; я тоже молчалъ, похлебывая чай.
Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе; наконецъ, онъ робко спросилъ:
— А что, по сельскому хозяйству Некрасовъ ничего не писалъ?
— Нѣтъ. Вѣдь онъ поэтъ.
— Стихи, значитъ, одни писалъ… Жалко… А то я купилъ бы его книжку…
Разговоръ опять замялся.
— А у тебя нѣтъ его личности, портрета?
Я досталъ съ полки томъ и передалъ его дядѣ Степану. Онъ бережно положилъ его на столъ и сталъ внимательно разсматривать портретъ.
— Ишь ты какой сурьезный! — а потомъ добавилъ: бариномъ ходилъ, шапка на немъ дорогая… Какъ это онъ только про насъ все такъ доподлинно узналъ?.. Ты, сдѣлай милость, дай мнѣ ее домой почитать, я тебѣ въ сохранности возвращу…
Я, конечно, не отказалъ и сталъ съ нетерпѣніемъ ждать воскресенья, чтобы узнать результаты самостоятельнаго чтенія. Дни тянулись такъ медленно, что я, наконецъ, не выдержалъ и въ пятницу, подъ предлогомъ, что мнѣ нужна книга для подготовки къ чтенію, отправился къ старостѣ самъ.
Уже смерклось, когда я вышелъ изъ дому, но въ деревнѣ еще не зажигали огней. Я подошелъ къ небольшому домику, на воротахъ котораго висѣла дощечка съ надписью «сельскій староста», и, ставъ на заваленку, заглянулъ въ окно. Въ избѣ было тяхо. Небольшая лампа, свѣшиваясь надъ столомъ, тускло освѣщала просторную комнату.. Хозяйка что-то хлопотала* у печки, мцлодуха, понуривъ, голову, качала люльку и что-то пѣла, пира босыхъ водъ свѣшивалась съ.палатой. Молодежи; не видно было, должно быть, еще гуляла на.улицѣ. Самъ старикъ, дядя Огеванъ, сидѣлъ у стола и внимательно читалъ книгу. Я долго любовался на его смуглое, окаймленное рыжеватыми волосами, вдумчивое лицо; наконецъ постучался.
— Кто тамъ? — окрикнула хозяйка. — Сейчасъ отопремъ, — и она опрометью бросилась въ дверь. Дядя Степанъ бережно закрылъ книгу и положилъ на полку, подъ образа.
— А, Егорычъ! милости просимъ. Самоварчикъ нагрѣть не прикажешь-ли, бабы сейчасъ оборудуютъ..
Мнѣ хотѣлось скорѣе приступить къ допросу, а потому я и отказался отъ чая, но этимъ сдѣлалъ большую ошибку. Крестьяне очень скрытны и не любятъ отвѣчать прямо на задаваемые вопросы, за чаемъ же или водочкой у нихъ языкъ какъ будто развязывается.
— Ну что, нравится книга?;
— Ничего… книга хорошая, каждый вечеръ читаю:
— Что говорить про вечера: и дни, и ночи просиживаетъ надъ нею, того и гляди ослѣпнетъ, — вмѣшалась хозяйка.
— А ты не въ свое дѣло не суйся, — осадилъ ее мужъ. — Этой себѣ у печки, да помалкивай.
Видя, что разговоръ, не вяжется, я сталъ собираться домой.
— Если тебѣ нужна книга, возьми… Но по голосу и глазамъ видно было, что ему еще не хочется разставаться съ ней. Такъ въ этотъ разъ я и ушелъ ни съ чѣмъ; потомъ ужъ мнѣ старуха его разсказывала:
— Словно бѣлены объѣлся нашъ старикъ — цѣлые дни сидятъ за книгой; задастъ скотинѣ корму и опять за нее… Молитесь, — скажетъ, — бабы, за раба божьяго Николая, — и начнетъ вычитывать какой-то стихъ, а мы, знамо дуры, ничего не понимаемъ… Ходилъ онъ съ этой книгой и къ Аѳанасью, тотъ только не захотѣлъ читать, а потомъ парней своихъ началъ принуждать прочесть, да извѣстно, — ихъ дѣло молодое, отлыниваютъ…
V.[править]
На второе чтеніе я назначилъ первымъ номеромъ «Коробейники», а въ добавленіе къ нимъ нѣсколько мелкихъ стихотвореній, которыя бы рельефнѣе выдѣлили типы Дарьи (изъ «Мор. Кр. Носъ») и Катерины (изъ «Коробейниковъ»).
«Коробейники» не вызвали такого сильнаго впечатлѣнія, какъ «Морозъ красный носъ», да и не удивительно, такъ какъ въ этомъ произведеніи нѣтъ той захватывающей драмы, которая въ прошлый разъ такъ мощно покорила ихъ. Но, тѣмъ не менѣе, и «Коробейники» имъ очень понравились, особенно же мѣста, гдѣ описывается свиданіе въ рощѣ и описаніе торга. Послѣднее вызвало взрывѣ хохота.
Хорошо было дѣтинушкѣ
Сыпать ласковы слова,
Да трудненько Катеринушкѣ
Парня ждать до Покрова.
Часто въ ночку одинокую
Дѣвка часу не спала,
А какъ жала рожь высокую
Слезы въ три ручья лила! и т. д.
— Ишь ты, сердечная, какъ убивается, друга милаго ждавши… какія пріятныя слова говоритъ… Эхъ-эхъ… не всѣхъ только такъ выдаютъ, не всѣмъ такое счастье выпадаетъ… Вотъ насъ не такъ выдавали, а впрочемъ, — спохватилась тетка Арина, — нечего Бога гнѣвить, сжились-слюбились…
— То-то слюбились!.. А мы думали, ты на старости снова хочешь начать, — шутили надъ ней мужики.
— Знамо, что хорошо, то хорошо!
— Нѣтъ, матушка! это штука барская — по любви жениться, а намъ работница нужна… Если будетъ здорово работать, да во всемъ мужу покоряться, то и миръ, да и любовь будетъ у нихъ, — сказалъ дядя Аѳанасій.
— Не больно слюбишься, — возразилъ молодой парень. Это былъ, первый случай, когда молодежь вступила въ споръ съ стариками. — Небольно слюбишься, когда за шиворотъ къ вѣнцу притащатъ, да на постылой окрутятъ… Старики этого не понимаютъ, не имъ жить. По моему, лучше въ солдаты уйти, чѣмъ на немилой жениться, — отъ солдатчины отдѣлаешься, а съ женой по гробъ носиться будешь…
— Ишь ты, какой разумникъ выискался! Что жъ — мы хуже васъ были, или плохо живемъ теперь?
— Страху въ васъ не стало… Въ наше время за такія слова ухъ какъ лихо выпороли бы, до новыхъ вѣниковъ помнилъ бы…
Конецъ «Коробейниковъ» моимъ слушателямъ не понравился.
— Не тѣмъ, я думала, кончится, — говорила тетка Арина. — Думала, что онъ новую лапушку найдетъ…
— Ничего ты, баба, не понимаешь, — спорилъ кузнецъ. Убійству должно быть, иначе и разсказъ не въ разсказъ былъ бы… Безъ убійства никакъ нельзя… Только жаль, что парень погибъ. Чтобы лѣснику одного старика укокошить, а парнюгу къ Катеринушкѣ отпустить?.. Въ хорошихъ книгахъ всегда благополучіемъ кончается; вотъ хоть взять англійскаго милорда Георга…
— Чего ты со своимъ милордомъ суешься! Неужели онъ лучше Некрасова?
— Да какъ тебѣ сказать… Милордъ, пожалуй, будетъ почище, потому Некрасовъ только объ мужикахъ пишетъ, а тамъ, ты посмотри, кого-кого нѣтъ, и все такія страшныя приключенія, волосъ на головѣ дыбомъ становится… А тутъ что? мы и безъ него знаемъ свою нужду-горюшко…
— Твой милордъ сказка одна, — горячо вступился староста. — Какое намъ дѣло до милорда твоего? Ты намъ наше горе размыкай, вотъ что!.. Некрасовъ, батюшка, тѣмъ и хорошъ, что насъ любилъ, не брезговалъ нашимъ братомъ и компанію водилъ съ вами, да наше горе описывалъ… Какъ почитаешь его стиховъ, такъ словно на сердцѣ легче станетъ… А милордъ твой самая пустая книжка будетъ, — баринъ прочтетъ ее и позабудетъ, а то и совсѣмъ не станетъ читать, потому онъ самъ по заморскимъ странамъ ѣзжалъ, разные виды видывалъ… А Некрасова почитаетъ, — узнаетъ, какова есть наша жизнь, подумаетъ, пожалѣетъ… Вотъ что ты бери во вниманье… А то — приключенья, убійства!.. Жалко только объ сельскомъ хозяйствѣ ничего онъ не писалъ. Не наученъ, должно быть, былъ, а можетъ, не дошелъ еще: пожилъ бы подольше — написалъ бы…-- Что и говорить, башка былъ…
На слѣдующихъ чтеніяхъ я выбиралъ и другія стихотворенія изъ такихъ, конечно, которыя были доступны моимъ слушателямъ, и каждое имѣло большій или меньшій успѣхъ, смотря по содержанію. Читалъ ли я «Власа» — слушатели находили подобный типъ и въ своей средѣ; «Калистратушка» со своимъ добродушнымъ юморомъ тоже былъ не чуждъ имъ; «Орина, мать солдатская» была сколкомъ съ какой-то тетки Секлетеи, у которой сынъ тоже хворый вернулся со службы, — словомъ, всѣ оказались имъ знакомы, всѣ дороги. Слушателямъ пріятно было видѣть, что ими интересуются, что про ихъ жизнь написаны цѣлыя книги, и притомъ «такъ-то ли складно»…
Наступившая весна заставила отложить дальнѣйшія чтенія до зимы. Но какъ ни былъ кратокъ мой опытъ, онъ достаточно убѣдилъ меня, что надъ выборомъ матеріала для чтеній мнѣ больше не придется останавливаться. Наша литература представляетъ богатѣйшій источникъ, какъ показалъ примѣръ одного только Некрасова. Моя аудиторія все время была оживлена и заинтересованъ, и я чувствовалъ себя вполнѣ удовлетвореннымъ.