В стародавние годы (Волков)

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
В стародавние годы
автор Леонид Петрович Волков
Опубл.: 1900. Источник: az.lib.ru • Историческая повесть из первой половины XI века.

Леонид Петрович Волков[править]

В стародавние годы
Историческая повесть из первой половины XI века
[править]

I[править]

Пасха в 1015 году праздновалась 10 апреля. Весна в этом году была ранняя, и к Святой земля покрылась густым травяным ковром, а на деревьях распустились листья.

К Светлому празднику прибыли в Киев бояре из разных концов святорусской земли и привезли великому князю Владимиру поклоны, поздравления и подарки от его сыновей. Над городом плыл колокольный звон, и под этот звон стекались на княжеский двор бояре, мужи, отроки, гости и городские старцы [Бояре — старшие члены великокняжеской дружины, мужи — младшие, отроки — прислуга мужская, гости — купцы, городские старцы — городские старожилы].

Несмотря на праздник и на весёлый вид города, у большинства бояр лица были печальные и озабоченные. Уже около года великому князю неможилось, а в последние месяцы он слабел с каждым днём. На заутрене он часто обращался к боярам и отрокам, прося их поддержать его. На его величавом, хотя и исхудавшем, лице с прямым и тонким носом, с большими тёмными глазами, с густыми бровями, с откинутыми назад седыми волосами и с густой, волнистой, частью седой, но всё ещё тёмно-русой бородой было заметно сильное утомление. Но иногда в глазах великого князя появлялся тихий свет — он выпрямлялся во весь свой богатырский рост, поднимал голову, утомлённое лицо его светлело, и тогда от всей его величавой фигуры веяло неземной мощью и святостью. По случаю нездоровья великий князь после заутрени не звал к себе никого разговляться: разговлялись у митрополита. Но, невзирая на своё нездоровье, хлебосольный князь устроил днём «почестей пир».

К 12 часам каменный терем на княжьем дворе был наполнен народом. Из великокняжеских дружинников явились, правда, немногие, потому что большинство ушло с князем Борисом на печенегов, но собрались бояре, присланные Ярославом Новгородским, Брячиславом Полоцким, Глебом Муромским, Святославом Древлянским, Мстиславом Тмутараканским и Станиславом Смоленским. Собрались и бывшие проездом в Киеве гости новгородские, болгарские с Камы, варяжские, греческие, а также старцы из разных городов: Чернигова, Любеча, Василева, Перемышля, Червеня и других городов. Был посол и от князя Бориса, привёзший весть, что печенеги ушли от пределов земли Русской, так что Борису приходится идти в глубь их страны.

Наконец около полудня вышел из опочивальни Владимир в сопровождении митрополита Михаила-грека, дочери и старшего по рождению из князей Святополка, который приехал из своей волости Вышгорода, неподалёку от Киева. Похристосовавшись со всеми, князь попросил митрополита помолиться и занял великокняжеское место у главного стола, приглашая всех садиться.

Собравшийся на пир служилый люд говорил о походе Бориса на печенегов, а на дальних столах шёпотом высказывалось сожаление о болезни великого князя. Скоморохов и музыкантов на пиру не было: лишь пели два старца, гусляр и бандурист. Скоро невесёлый пир окончился, и усталый Владимир удалился в опочивальню.

Вечером пришли к нему берестовский иерей Иларион и любимый боярин Владимир Горисвет.

— Слаб я стал, — обратился князь к Илариону, — и недолга уж жизнь моя.

— Не отчаивайся, — отвечал Иларион, — за тебя найдутся молитвенники. У кельи, в которую я удаляюсь для поста, молитвы и дум, вырыл себе пещеру инок Антоний. Он родился в Любече, откуда пошёл на Афон, в землю греческую, принял там пострижение и пришёл теперь под Киев молиться, молить Бога о построении здесь обители. Он молод, но мудр и праведен, и молитва его угодна Богу. Молись, и он и я будем молиться за тебя, княже, и пройдёт немощь твоя, да и лечцы твои искусны и с помощью Божией…

— Лечцы мои, — отвечал Владимир, — правда, успокаивают меня, но я знаю, что жизнь моя уже недолга. Так, значит, угодно Богу. Я молюсь, но не о продлении жизни, а о прощении великих грехов моих: огнём жжёт душу мою прежняя лютость моя языческая…

— Княже, ты сделал то, чего не могла сделать твоя премудрая бабка Ольга, — возразил горячо Иларион. — Ты дал народу свет Христов, веру праведную, веру греческую! Ты смыл с себя праведной жизнью во Христе прежнюю нечисть языческую. Бог избрал тебя рукою Своею, чтобы крепить веру Христову там, где, по предсказанию апостола Андрея Первозванного, должен воссиять великий град христианский и укрепиться вера Христова! Бог простил тебя и возвеличил на все времена. Ты сравнялся с апостолами, просветив светом Христовым страну необъятную.

— Все люди славят тебя, — добавил Горисвет, — ты построил город, оградил землю от врагов и разбойников, ты ли не защитник бедных? Всякий находит суд и правду у тебя!

— Спасибо вам на добром и ласковом слове, — ответил Владимир, — но не затем я вас звал, чтобы вы хвалили меня, а чтобы вы помолились за меня в эти светлые дни. Просите Бога наставить меня, кому мне отдать престол киевский. Жизнь моя на исходе, и я молю Бога, чтобы после смерти моей не было смут, чтобы брат не восстал на брата. Сердце моё лежит к Борису, но Святополк старший в роду…

— Княже, — сказал Горисвет, — Святополк окружён ляхами и попами латинскими, а людям не люба вера латинская. Сам знаешь, что Святополк разума не великого, и жена его, Клотильда, польская княжна, овладела им. Люди знают об этом, видят это и ропщут. И если бы Святополку достался киевский великокняжеский престол, Русь стала бы волостью ляшской. На то ли ты укрепил и возвеличил её, на то ли ты дал ей веру православную?

— Твои любимые сыновья Борис и Глеб, — заговорил Иларион, — не от мира сего. Для них уготованы славные венцы небесные, а не земные, для земного же владычества есть у тебя сын Ярослав, муж мудрый, к книжной мудрости ревнивый, вере праведной преданный, твёрдый, в словесах искусный, о волости своей радеющий.

— Ярослав горд, — ответил Владимир задумчиво, — горд, как Рогнеда, мать его! На гордыню его ропщут люди в Новгороде, гордыня принудила его и отложиться от меня…

— Не от тебя, княже, — возразил Иларион, — а получив известие о твоей немощи и боясь, что Святополк овладеет столом киевским, Ярослав не хотел подчиниться ему…

— Молитесь да думу думайте, — проговорил опять Владимир. — На Фоминой седмице я со двором перееду в Берестово [Берестово — летнее пребывание св. Ольги, а затем Владимира святого. Село это находилось под Киевом на том месте, где была и Аскольдова могила], и там будем вместе совет держать…

II[править]

На следующий день у Владимира была беседа со Святополком. Святополк, внук Святослава, наружностью напоминал своего деда: во всей его фигуре чувствовалась лихость. Однако кто узнавал князя ближе, тот убеждался, что его лихость была более показной, кажущейся, чем действительной. Святополк был хвастлив и лжив и старался всех перехитрить, но он не обладал для того достаточно проницательным и живым умом, а потому обыкновенно его планы наперёд разгадывались другими и разрушались. Да и в тех случаях, когда другие ему подсказывали действительно хитро и осторожно обдуманный образ действий, он не умел следовать ему.

Встретив по-родственному Святополка, Владимир начал журить его за влияние на него жены, заговорил о намерении его тестя Болеслава подчинить Польше Русь, о кознях духовника его жены латинского епископа Рейнберна, который мечтал о подчинении Руси папе. Святополк выслушивал поучения отца не возражая, а когда тот кончил свою речь, стал говорить о том, как его самого преследуют несчастья и зависть других, начал уверять Владимира в своей сыновней преданности, в любви к братьям, которые, по его словам, без всякого основания отвечали ему подозрениями и недоброжелательством. Наконец, словно ненароком, заговорил о наследовании киевского великокняжеского стола, но Владимир прервал его:

— Я пока жив. Бог вразумит меня на последок дней, кому дать киевский стол, и кому из сыновей я дам этот стол, того надлежит слушаться всем остальным братьям. А теперь поезжай с Богом к себе в Вышгород, кланяйся жене своей, помни мои наставления…

Великий князь благословил Святополка… Тот удалился недовольный, раздумывая, что сказать жене и Рейнберну, которые решительно требовали от него добиться в эту поездку от Владимира признания его наследником великокняжеского стола.

От отца Святополк отправился в хоромы сестры своей Предславы, у которой застал Горисвета и послов от братьев: Ярослава Новгородского — старого Скалу и от Глеба Муромского — боярина Хвалибоя. Он вошёл было с мыслью склонить на свою сторону сестру, но, увидев у неё Горисвета, который не раз обличал его перед отцом в неправде, и послов, сказал сестре, что зашёл проститься с ней перед отъездом. Горисвет, Хвалибой и Скала хотели уйти, чтобы не мешать разговору, но Предслава удержала их. Святополк понял, что сестра, решительный характер которой он знал, не намерена вступать с ним в переговоры, и, простившись с нею, удалился. У выхода с великокняжеского двора поджидал его великокняжеский тиун Якша.

— Вижу, — сказал ему шёпотом Святополк, — все против меня. Поп Иларион и старый волк Горисвет хотят всей землёй править, но у моего тестя, князя Болеслава, рати много. Не увидят ни Борис, ни Ярослав стола киевского! Но всё зависит от тебя: на твою преданность я полагаюсь.

— Неужели, княже, ты мог в этом сомневаться?

— Да, — проговорил князь. — Однако здесь разговаривать нам опасно. Я пойду вперёд, чтобы не видели нас вместе, но и ты не мешкай.

На третий день Пасхи Владимир принимал послов своих сыновей. Он наделил их подарками и приказал ехать по местам.

— Может быть, — говорил он им на прощанье, — скоро я созову всех своих сыновей в Берестове, куда поеду на Фоминой.

Когда послы собирались уезжать, Предслава позвала Скалу.

— Передай, — сказала она, — брату Ярославу, что я, Иларион и Горисвет помним о нём… Прощай!

Во вторник на Фоминой Владимир переехал в Берестово. Весна была тёплая, ясная, и Владимир почувствовал себя значительно лучше. Каждый день вечером он подолгу советовался с Иларионом и Горисветом о делах Русской земли; говорили не раз и о наследнике, но окончательно назначить преемника Владимир не решался, желая прежде поговорить с Борисом.

10 июля прискакал в Берестово гонец от Бориса с известием, что печенеги скрылись в степях и что князь, не найдя их и считая дальнейшие поиски бесполезными, возвращается назад. Владимира ободрила эта весть, он почувствовал себя лучше прежнего и с нетерпением ожидал сына. Но вдруг 14 июля великому князю сделалось дурно. Он старался не подавать вида, шутил с окружающими, однако ночью ему стало ещё хуже…

Утром 15-го Владимир исповедался у отца Илариона, приобщился Святых Тайн, принял таинство елеосвящения и тихо, творя молитву, почил… Великого равноапостольного просветителя Руси не стало!

Иларион, Горисвет и Предслава, опасаясь, что Святополк, узнав о кончине Владимира, ещё до прибытия Бориса силою овладеет великокняжеским столом, решили не разглашать сразу печального события и перевезли тело в Киев ночью. Бояре согласились на это решение и велели тиунам и холопам молчать о случившемся. В Киев к митрополиту и попу Анастасу были посланы письма, в которых Иларион просил их приехать в Берестово по случаю неожиданной кончины великого князя. Они поторопились приехать. Митрополит приехал, отслужил панихиду по почившему и вместе с Анастасом вернулся в Киев с тем, чтобы ночью ожидать в Десятинной церкви прибытия тела великого князя. Когда они уехали, Горисвет послал к конюшенному тиуну Якше, чтобы распорядился поставить лошадей, но его не оказалось в Берестове: холопы его сказали, что он отправился в Киев за овсом…

Поздно вечером Предслава призвала к себе четырёх отроков. Она вручила им письма к Ярославу и Борису с извещением о кончине отца. Предслава предостерегала отроков, чтобы они никому не говорили, куда и зачем едут…

III[править]

Старый-престарый гусляр Андрей, которого народ звал вещим и песни и игру которого любила слушать сама Ольга, жил в Берестове в избе, построенной для него по приказанию этой мудрой княгини. Часа три спустя, по кончине Владимира святого к Андрею пришёл Горисвет и рассказал о случившемся.

— Горе нам, — ответил Андрей, — закатилось солнце красное земли Русской! Кто ж теперь будет править нами, кто сядет на стол великокняжеский?

Горисвет говорил о Борисе.

— Праведный князь Борис, любим он народом, — заметил Андрей, — но чую я, что не он будет на столе киевском. Святополк поднимет руку на братьев своих, и Борису с ним не управиться, если ему не поможет Ярослав.

— И я так думал, старче, — сказал Горисвет. — Положили мы с боярами не разглашать о кончине Владимира, перевезли ночью тело его в Киев, в Десятинную церковь, а тут авось подойдёт Борис, а потом и Ярослав, и тогда Святополку уж трудно будет овладеть столом киевским.

— Дай Бог, чтоб так сталось, — ответил Андрей. — Но думается мне, что у Святополка есть свои люди на княжеском дворе и он скоро узнает о кончине Владимира, свет великого князя.

— Как же быть, Андрей?

— Надо скорей известить Бориса и Ярослава.

— Княжна Предслава пошлёт к ним гонцов с письмами, лишь бы Святополк не захватил гонцов…

— Старец Григорий теперь в Смоленске, — заговорил Андрей, — я пошлю к нему сына Егория: пусть Григорий известит Ярослава… Другого сына пошлю к Борису. И если Святополк захватит гонцов Предславы, авось доедут мои… Есть у меня тут ещё верный человек, пошлю его к князю Глебу…

— Добро сделаешь, старче, — проговорил Горисвет и потом с глубокой грустью добавил: — Много мы с тобой, Андрей, видели на своём веку, много было светлых дней, но были и тёмные, тяжкие, а Русь всё вынесла. И если раньше она так много вынесла, то теперь, когда почивший великий князь просветил её светом христианским, вынесет она, конечно, бедствия ещё горшие… но всё же сердце у меня сжимается.

— Время наступает тяжкое, боярин, что и говорить: после лета солнечного тёмная осень с бурями, но, даст Бог, как ни стары мы с тобой, а доживём до новых светлых дней.

— Дай-то Бог, — вздохнул Горисвет, — а теперь прощай, старче, поеду к княжне Предславе, а гонцов, если можешь, пошли.

После ухода Горисвета Андрей позвал двух сыновей и племянника Ивана и, объяснив им, что случилось, сказал, чтоб они скорей собирались в путь.

Не успели Егорий с Иваном отъехать и версты от Берестова, как увидели всадника в одежде великокняжеского тиуна.

— Кто бы это мог быть? — спросил Егорий, обращаясь к Ивану.

— Кому же быть в самом деле, — отвечал тот, зорко всматриваясь. — Уж не Якша ли? Якша и есть!

— И впрямь Якша. Уж не к Святополку ли едет с вестью о кончине великого князя? Верно, что так, и, наверное, спросит нас, куда и зачем, а свернуть некуда…

— А знаешь что: скажем, что мы едем в Любеч. Старец-то Андрей, отец твой, ведь родом из Любеча, ну и скажем, что он послал нас туда к родным.

— Да пора-то страдная, не поверит.

— Скажем, что брат Андрея, дядя Семён, недомогает и что Андрей послал нас к нему.

— Недомогает… Что ж напрасно о недомогании говорить… Но уж близко мы подъехали, будь по-твоему. Сдерживать коней не годится, иначе он может подумать, что мы от него скрываемся, и не поверит словам нашим.

Они подъехали к Якше, когда тот обернулся и спросил их:

— А вы куда?

— В Любеч, в Любеч, милость твоя Якша.

— В Любеч… Ведомо ли вам, что сталось в Берестове? — заговорил Якша, испытующе смотря на них.

— Неведомо.

— Неведомо? Бояре с Предславой скрывают, но я думаю, что сыну и племяннику Андрея ведомо. От других скрывают, но старец-то Андрей у Предславы и Горисвета в милости всегда был: от него не скрыли!

— Ничего нам неведомо, Якша, — твёрдо сказал Иван.

А зачем же вы путь в Любеч держите?

— По своим делам… Чего пристал! — сказал нетерпеливо Иван. — Едем по своим делам и в толк не можем взять, чего ты от нас хочешь.

— Ну, успокойся, — ответил Якша. — Ишь какой прыткий! А если верно, что вам ничего неведомо, так знайте, что великий князь Владимир преставился, что Предслава с боярами, со старой лисой Горисветом и с другими скрывают кончину великого князя от народа, потому что сами хотят править землёй Русской. Ведомо ли вам всё это?

— Вечная память праведнику великому князю Владимиру.

— Вечная память, — сказал Якша. — Но Предславе и Горисвету с боярами не удастся то, что они задумали. По праву старшего стол великокняжеский принадлежит доброму и разумному князю Святополку. Может, и старец Андрей помогать будет Предславе и Горисвету с боярами, может… Но увидите, что не будет по-ихнему. И польский король, тесть Святополков, и папа римский, и кесари помогут Святополку, и если вы впрямь едете в Любеч, разглашайте всем по дороге, что отныне великий князь на Руси, на столе киевском, — Святополк, старший сын. Святополк добр и щедр; если послужите ему, он вознаградит вас, без милости не оставит.

— Это уж его княжеское дело, — ответили Иван с Егорием.

— А зачем вы в Любеч-то едете? — опять спросил Якша.

— Брат старца, — заговорили Иван и Егорий, — Семён в Любече живёт, и занемог старец. Ну, Андрей и послал нас к нему.

— А откуда же стало ведомо Андрею, что брат его в Любече занемог? Во сне, что ли, видел?

— Не во сне, — быстро ответил Иван, — а помнишь, на прошлой неделе купцы из Любеча на ладьях в Берестово и Киев проезжали: вот они-то и привезли весточку. Пора-то страдная, сразу отлучиться нельзя было, да и теперь не отлучились бы, но старец Андрей всё настаивал, чтоб ехать скорей. А ты, милость твоя Якша, куда путь держишь?

— Правду ли вы мне говорите или нет, не знаю, а я вам правду скажу: еду к великому князю. Здесь неподалёку его стан, хотите — поезжайте со мною.

— Время дорого.

— Ну, как хотите, а если бы послужили ему, он не забыл бы вас. Еду я к нему, но вот и село: надо здесь старика Сороку повидать.

— Кланяемся, — ответили Егорий с Иваном.

Остановившись в селе, у избы Сороки, о котором говорили, что он по-прежнему привержен к вере языческой и занимается волхвованием, Якша вошёл к нему в избу. А Ивану с Егорием удалось уехать незамеченными и проехать бором к Вышгороду так, что Святополк остался в стороне. Но за Вышгородом ночью они наскочили на ватагу пьяных людей: это были воины Святополка, которые, загуляв в Вышгороде, не пошли с ним к Киеву, а затем, сказав, что они отправляются догонять Святополка, пошли на деле грабить соседние деревни и сёла.

— Умирает, а может, уж и умер ваш князь Владимир, — кричали они, нападая на мирных людей. — Теперь на великокняжеском столе будет наш князь Святополк! Подавайте-ка добро ваше, — погулять хотим!

Наткнувшись на эту ватагу, Егорий с Иваном насилу отделались от них, да и то благодаря находчивости Ивана, уверившего пьяных, что они с Егорием посланы Святополком и Якшей в Любеч и Смоленск.

— Но и горько же будет земле Русской, — сказал Егорий, когда они порядком отъехали, — если Святополк овладеет великокняжеским столом!

— Овладеть, может, и овладеет: некому теперь в Киеве постоять за великокняжеский стол, — ответил Иван. — Старец Андрей, отец твой, сказал, что, может, и пошлёт нам Господь кару и будет Святополк править землёй, но милость Господня велика, не допустит он гибели Руси, и скоро правлению Святополка придёт конец. Якша говорил, что Святополку помогут и ляшский князь, и папа римский, и кесари, но не повернулся его язык сказать, что Бог поможет! Бог не поможет Святополку, а Бог сильнее всех. Бог поможет Ярославу и Глебу, для которых мы везём вести. Бог поможет и нам свершить благополучно путь!..

До Любеча они ехали трое суток. Ехали быстро, неутомимо, делая небольшие остановки, чтобы только дать отдых лошадям.

В Любече гонцы отдохнули несколько часов, зашли к своему дяде старцу Семёну и к настоятелю одной из церквей любечских отцу Никодиму, к которому их направил Иларион, а также к родителям Антония Печерского, жившим в этом городе. Они советовались с отцом Никодимом, говорить ли людям о кончине великого князя, рассказав о случившемся с ними на дороге и об опасности, какая грозит со стороны Святополка.

— Пусть так, — ответил отец Никодим, — а всё же вы пока не разглашайте о кончине великого князя. Придёт время — люди узнают. А то вы скажете, что великий князь преставился и что Святополк овладел столом, а может быть, Господь Бог не допустит этого, — к чему напрасно смущать людей? Если же вы скажете, что великий князь преставился и что неизвестно, кому достанется стол великокняжеский, то могут пойти среди людей разные кривотолки, а люди разбойные, узнав, что нет на столе великого князя, осмелеют и начнут смущать народ.

Того же мнения был и старец Семён, а потому в пути до Смоленска Егорий и Иван хранили тайну, а на расспросы, куда и зачем они едут, отвечали, что держат путь в Смоленск по делам торговым.

Из Любеча они выехали под вечер и ехали берегом реки. Было около полуночи, когда они услышали крики. Оказалось, что на византийских купцов, возвращавшихся из Смоленска на Киев в Царьград, напали разбойники. Егорий с Иваном, бросившись на разбойников неожиданно для них с тылу, помогли обратить их в бегство. Когда разбойники бежали, купцы, кланяясь Егорию с Иваном и благодаря их, спросили:

— Кто вы такие, добрые витязи, и куда путь держите?

Те сказали.

Старший из купцов велел принести Егорию и Ивану подарки, но они стали отказываться. Купцы, однако, стояли на своём и просили не обижать их отказом.

— Если так, — наконец сказал Иван, — то мы возьмём от вас только бусы для наших жён. А вы лучше, прибыв в Любеч, зайдите к отцу Никодиму и пожертвуйте на храм Божий.

— Пусть будет по-вашему, — ответили купцы, — но, не покормив, мы уж вас ни за что не отпустим.

— За это спасибо: есть хочется, да и отдохнём с вами немного.

С рассветом они тронулись дальше. День и ночь прошли для них благополучно, но на второй день пошёл проливной дождь. Почву размыло, и ноги лошадей вязли в грязи. Местами приходилось сходить с лошадей и вести их за повод. Но всё же ночью на седьмые сутки они поспели к Смоленску. Въехав на один из холмов, окружавших город, Егорий сказал:

— Вон видишь, брат Иван, Смоленск-то! Смотри, какой он при месяце красивый.

— Красивый, что и говорить, но не краше Киева, да и Днепру здешнему куда до нашего! — ответил Иван.

— Сказывают, что и Новгород велик и красив, и река там, говорят, тоже большая, и идёт она в большое озеро Нево, а озеро это прямо к морю Варяжскому подходит. Старец-то Григорий оттуда родом. Сказывал, что зимы там лютые, но и люди крепкие и отважные: ни холода, ни моря не боятся, а море-то Варяжское сырое да сердитое… Хотел бы я там побывать, — проговорил Егорий.

— Ну, что ж, поезжай в Новгород со старцем Григорием.

— Сам знаешь, домой надо возвращаться! Не будь пора страдная, не пустил бы тебя одного в Ростов: там меря — обычая звериного, Бога не знает…

— Не тужи, Егорий, Бог поможет, доеду, а может быть, Григорий даст мне кого-нибудь в подмогу. А тебе надо в Смоленске попытать, не поедут ли купцы на ладьях в Киев: по течению скоро доедешь.

— Дело говоришь…

— Бусы-то свези моей жене и передай с поклоном. Скажи, что до Смоленска вместе доехали счастливо, даст Бог, счастливо доеду и до Ростова и вернусь…

Они въезжали в город. Собаки подняли лай.

— Что за люди? — окрикнул их ночной сторож.

— К старцу Григорию-гуселыцику, — отвечали они.

— А вы-то кто такие да откуда?

— Из-под Киева, из села Берестова, от старца Андрея-гуселыцика к старцу Григорию.

— Старец Григорий у боярина Стрелы, да теперь ночь, чего беспокоить боярина ночью!

— Ну что ж, мы подождём тут с тобой, да скоро и утро наступит.

Действительно, утренняя заря уже загоралась.

— Да, утро близко, — сказал сторож, — поведу я вас к терему боярскому, там подождём, авось кто-либо выйдет. Так говорите, что из-под Киева. Долго ли в пути были?

— Семь суток.

— Больно уж скоро вы ехали!

— Ехали скоро — это верно! Сам знаешь, пора-то страдная, — ответил Иван, — дома надо быть, а между тем его (он указал на Егория) отец, а мой дядя, Андрей-гусельщик, послал нас по делу важному и спешному к старцу Григорию. Вот мы и торопились: и весть-то нужно скорей доставить, да и домой скорей возвращаться…

Уже рассветало, когда сторож подвёл их к боярскому терему. На дворе терема залаяли собаки. Сторож из боярских холопов подошёл к калитке и через оконце спросил:

— Кто там?

— Да вот два молодца, сказывают, что из-под Киева к старцу Григорию приехали, — ответил ночной сторож.

— Из Берестова, от старца Андеря-гусельщика к старцу Григорию, — сказали Егор и Иван.

Сторож отворил калитку и, оглянув прибывших, повёл их в свою сторожку, и они, утомлённые, присев на лавки, сейчас же заснули. Но недолго пришлось им отдыхать: через час, не более, их разбудил старец Григорий.

Они низко поклонились старику, а он обнял и поцеловал их:

— Что вас, молодцы, сюда привело? Какие вести привезли? Что старец Андрей?

— Старец Андрей благодарит Бога за дарованный ему долгий век, — отвечали они, — шлёт тебе поклон и велел сказать тебе, что великий князь Владимир свет Святославович преставился…

— Вечная ему память, вечная память великому князю праведному! — произнёс Григорий, осеняя себя крестным знамением. — Когда же преставился великий князь?..

— Поутру семь суток тому назад…

И они рассказали Григорию, как в Киеве захотели скрыть смерть Владимира, как поступила Предслава и как старец Андрей, обсудив всё с Горисветом, послал одного из сыновей к Борису.

— А вас ко мне? — спросил Григорий.

— Меня, — ответил Егорий, — к тебе, чтобы ты дал знать Ярославу, а его, — указал он на Ивана, — в Ростов к Глебу…

— Подождите тут, — сказал Григорий, — я схожу к боярину Стреле. Дело важное.

— Должны мы тебе сказать ещё, старче, — начал Иван, — что неподалёку от Киева встретили мы тиуна Якшу. Допытывал он нас, куда и почто мы едем. Мы не сказали ему доподлинно, а ответили, что едем к дяде Семёну в Любеч, что посланы к нему Андреем проведать о здоровье его. А Якша и поведай нам, что он едет к Святополку, что Святополк идёт к Киеву… А как обогнули мы Вышгород, встретили пьяных воинов Святополковых, которые сказывали, что Святополк пошёл уже к Киеву…

— Горе земле будет от Святополка, — ответил Григорий, — горе. Вы тут теперь подождите, сейчас позовут вас.

В боярских покоях, куда пригласили гонцов, они подкрепились и отдохнули. В полдень их позвали к боярину Стреле.

— Весть горькую привезли вы, — сказал он, — старец Григорий сам поедет сегодня же в Новгород к князю Ярославу, а вы оба поезжайте в Ростов к Глебу.

Егорий ответил, что ему надо возвращаться в Берестово и что в Ростов пойдёт один Иван.

— Поезжай, — сказал Стрела, — кланяйся старцу Андрею. Тебе, Иван, я дам человека, чтобы указал дорогу в Ростов, а сам поеду к нашему князю Станиславу повестить ему о кончине великого князя. Князю неможется. Хворый он у нас и слабый и в последнее время совсем изболелся. Как бы его эта весть не добила, а не сказать ему нельзя: от князя таить невозможно…

В тот же день Иван отправился с одним из людей Стрелы в Ростов к князю Глебу. Егорий поплыл на купеческих ладьях обратно в Киев, а Григорий поехал в Новгород.

Весть о кончине Владимира потрясла больного Станислава, и он через несколько дней скончался.

IV[править]

Мы оставили Якшу, когда он входил в избу Сороки. Хозяина, однако, не оказалось дома.

— Где же муж твой? — спросил Якша у старухи, жены Сороки.

Та, низко кланяясь, ответила:

— У князя Святополка.

— У князя! Не у князя, а у великого князя, — поправил её Якша. — А Святополк-то где?

— Не знаю сама-то, не знаю. Только заря занялась, как разбудили нас люди Святополковы, мужа позвали к нему… Сейчас сын-то наш придёт и укажет тебе дорогу к князю… Да вот и он, лёгок на помине, — сказала старуха.

Вошёл парень лет двадцати пяти, и Якша велел проводить его к Святополку.

Святополк расположился вёрстах в пяти от Киева, в лесу. Сюда и привёл Якшу сын Сороки. Якша торжественно объявил Святополку о кончине великого князя и о тайных приготовлениях к его похоронам в Десятинной церкви.

— Что же делать? — ответил раздумчиво Святополк. Он кликнул отрока и велел позвать к себе в шатёр своих ближайших бояр и латинского попа, который был у него в стане.

Латинский поп Фридрих, худой и высокий, родом лях, сложив руки точно для молитвы и возведя глаза к небу, сказал:

— Тебе, княже, по праву старшего принадлежит стол киевский! Ты знаешь от бискупа Рейнберна, как благоволит к тебе папа, и, конечно, он не оставит тебя без королевского титула. Но ты спрашиваешь: что теперь делать? Против тебя ведутся козни. Младшие хотят быть выше старшего! Люди властолюбивые хотят, чтобы великий князь был игрушкой в их руках, и, зная, что ты никому не позволишь приказывать себе, хотят оттолкнуть от тебя народ, который любит тебя. Итак, что же делать? Папа римский за тебя, а за кого он, тот будет победителем. По моему разумению, тебе следует поступить так. Сегодня ночью, как сказал почтенный и преданный тебе слуга твой Якша, тело Владимира будет поставлено в Десятинную церковь. Не надо мешать этому! Оставим Горисвету и Илариону распоряжаться сегодня, как они хотят, завтра же ранним утром ты с дружиной входи смело в Киев, иди в великокняжеский терем, принадлежащий тебе по праву, и объяви народу, что люди властолюбивые хотят скрыть кончину Владимира, ибо сами желают править землёй, но ты им этого не дал сделать… А ты, слуга верный и преданный, — обратился латинянин к Якше, — вернись в Киев и предуведоми народ о замыслах Горисвета и Илариона. Да и у вас, бояре, есть в Киеве родственники и знакомые: действуйте через них, подготовляйте народ, распространяйте слухи о доброте, мудрости и щедрости великого князя Святополка, оклеветанного врагами его перед киевлянами. Прав ли я, верно ли я говорю?

— Прав, верно, — ответили бояре.

— Так и поступим, — воскликнул Святополк, — а теперь, отроки, дайте браги и мёду! Выпей с нами и ты, Якша, слуга мой верный и преданный! В Киев ещё успеешь. Ты будешь теперь боярином моим! Выпьем за боярина Якшу! Позвать сюда волынщиков и гуселыциков!

— Мой совет, княже: не зови их, — сказал латинянин. — Если бы народ узнал о музыке в стане твоём, когда умер твой отец, он осудил бы тебя.

— Ты прав, мудрый Фридрих, — ответил Святополк.

К вечеру Якша вернулся в Берестово. Он сказал, что ездил в Киев за овсом.

В полночь бояре осторожно спустили на верёвках из верхних клетей обёрнутое в ковёр тело Владимира и поставили на сани [санями вто время назывались не только сани нашего времени (розвальни), но и возки]. Тихо тронулось печальное шествие к Киеву. Впереди шёл с крестом Иларион. Певчих не было. За гробом шли Предслава, Горисвет, бояре и отроки. Во втором часу шествие подошло к Десятинной церкви, у которой было встречено митрополитом и Анастасом. В церкви была совершена лития.

Уже с вечера ходили по Киеву слухи, распущенные приверженцами Святополка, о кончине Владимира, о том, что смерть его скрывают и что ночью тело его будет поставлено в Десятинную церковь. К утру эти слухи охватили весь Киев, и народ толпами стекался в Десятинную церковь, чтобы поклониться телу равноапостольного. Недвижно лежал Владимир посреди церкви на возвышении, покрытом ковром. Лицо его дышало святостью. «Знатные плакали, — говорит летописец, — как по заступнике земли своей; убогие — как по заступнике, кормителе своём…»

В 7 часов утра приехал в Киев Святополк с дружиною и направился прямо к великокняжескому терему.

— Чтоб не подумали люди, что я корысти ради хочу овладеть великокняжеским столом, я раздам бедным всё великокняжеское добро, — сказал он и велел открыть столы для бедных, а сам пошёл в гридницу, где собрались латинянин Фридрих и любимцы Святополка, чтобы посоветоваться, как предотвратить козни братьев.

— Как твой тесть поступил со своими братьями, как Болеслав чешский со своими, так и тебе надлежит. Твоё право на великокняжеский стол, и ты должен отстаивать это право, — сказал латинянин. — Скажи, Лешко, — обратился он к боярину, родом ляху, — как поступил Болеслав ляшский.

— Он убил братьев своих, — ответил Лешко.

— Таким же образом, — добавил латинянин, — поступили и Болеслав чешский, которого зовут Рыжим, и папа не осудил ни Болеслава польского, ни Болеслава чешского, ибо они отстаивали своё право.

— Я подумаю, — сказал Святополк, — а теперь поеду с тобой, Фридрих, к митрополиту и в Вышгород. Вас же, Якша и Чёрный, с дружиною и воинами оставлю править в Киеве. Люди боятся войны, они не хотят споров между братьями, и они признают меня. Но жду я беды из Новгорода. С Борисом и Глебом хлопот много не будет, но Ярослав — хитёр, в книжной мудрости искусен.

— Ярослав не опасен теперь: у него вражда с новгородцами. Так писал оттуда латинский патер бискупу Рейнберну. Поговорим с бискупом, он решит, как быть с Ярославом, — ответил латинянин.

Святополк ничего не ответил. Он думал, по-видимому, о чём-то другом. Немного погодя он медленно проговорил:

— Подождём и с Борисом, и с Глебом. Я отправлю сейчас к Борису письмо… Враги мои уж, вероятно, известили о кончине отца. Я напишу ему, что занял великокняжеский стол, как принадлежащий мне по праву… и добавлю, что хочу жить с ним по-братски, в любви и дружбе. Он поверит. Я объявлю об этом народу, который любит его, и они успокоятся за него… Глебу я напишу, что Владимир болен и зовёт его. Узнав о кончине Владимира, Ярослав и Глеб могут соединиться, а потому Глеба надо позвать поскорее сюда… Сейчас я отправлюсь к митрополиту и о том, что услышу от него, скажу вам…

От митрополита Михаила-грека Святополк и Фридрих вернулись в хорошем настроении духа.

— Митрополит, — заявил Святополк, — желает мира и признал вполне естественным, что я, как старший, добиваюсь великокняжеского стола. Он и Анастас слышали, что Владимир желал завещать престол Борису, но не успел этого сделать… Впрочем, они сами думают, что Борис не будет добиваться великокняжеского стола, узнав, что я занял его.

— А ты не верь их сладким речам, княже, — сказал Якша.

— Не верь, — поддержали и другие.

— Увидим, — ответил Святополк. — Итак, в Вышгород, а на вас, Якша и Чёрный, надежда моя, что вы успокоите людей, если их будут смущать враги мои!

V[править]

Поздней ночью приехал Святополк в Вышгород. На княжьем дворе все уже спали, кроме нескольких холопов, ждавших возвращения князя и бискупа Рейнберна. О княгине доложили князю, что она занемогла и легла почивать.

Вышгородский княжеский терем был деревянный, но прочной и красивой постройки. Этот терем был выстроен святой Ольгой: княгиня более других городов любила Вышгород. Теперь здесь на всём лежал польско-литовский отпечаток, слышалась ляшская речь.

В те далёкие времена между русским и ляшским языком разница была небольшая, да и в обычаях русских и ляхов, этих двух столь родственных народов, различия большого не замечалось, но уже тогда обозначилась разница в характерах этих двух народов, долго потом боровшихся за главенство в славянском мире. Уже и тогда, хотя это было до формального разделения церквей (1054 г.), римское духовенство смотрело на папу не столько как на представителя духовной власти, сколько как на земного властелина и, утверждая веру по латинскому обряду, подчиняло народы светской власти папы, стараясь вносить в жизнь этих народов римско-германские взгляды. Германский император, действовавший заодно с папой, выставлялся католическим духовенством как глава всех государей.

Лишь только Святополк вошёл к себе в опочивальню, как к нему явился Рейнберн в сопровождении приехавшего вместе со Святополком Фридриха.

— Приветствую тебя, великий князь, — сказал Рейнберн, полный человек средних лет с гладковыбритым лицом и с лукавыми прищуренными глазами.

— Прошу благословения твоего, — ответил Святополк.

— Я от имени папы римского благословляю тебя. Всего два дня тому назад гонец привёз мне из Кракова присланное из Рима письмо: в нём папа шлёт тебе привет и выражает уверенность, что ты достигнешь того, чего достоин. Папа, как видишь, не ошибся! Ты уже великий князь! Благодари папу: он помог тебе мудрыми советами, он поддержит тебя и в дальнейшей борьбе с братьями, которые, конечно, будут стараться вырвать у тебя великокняжеский стол. О, этот новогородец Ярослав! Положим, его же люди теперь против него, но всё же бойся его! Итак, папа во многом помог тебе и ещё поможет, когда это потребуется, но не забудь же своих обещаний. Теперь ты в долгу у папы!

— Я помню, — ответил Святополк, и по лицу его промелькнуло едва заметное недовольство. — Я умею держать своё слово.

— Без папы, — продолжал между тем хитрый Рейнберн, — ты никогда не достиг бы великокняжеского стола, хотя он и принадлежит тебе по праву. Кстати, что сказал тебе ваш митрополит?

Святополк передал Рейнберну разговор свой с митрополитом и Анастасом, сообщил, что они относятся вполне сочувственно к его исканиям великокняжеского стола.

— Но помни, князь, — сказал Рейнберн, — что и митрополит и Анастас на твоей стороне, пока за тобой сила: они всегда будут на стороне того, в чьих руках власть. Пошатнётся твоё положение — и они отвернутся от тебя, да и то помни, что они греки, а русское духовенство не на твоей стороне: оно на стороне Ярослава. Ты видел Илариона?

— Нет, не видел, и, конечно, он не станет искать встречи со мной…

— Всё-таки ты должен повидаться и с ним, и с Горисветом, и Предславой. От них в Киеве всё зло. Братья твои рассеяны, с ними легко будет справиться, но за Предславу, Горисвета и Илариона постоят киевляне. Помни это… Ну, да потолкуем ещё завтра: ты, я вижу, устал с дороги…

На следующий день утром в гриднице собрались Святополк, его жена Клотильда, Рейнберн и Фридрих. На губах у Клотильды, женщины высокого роста, с умным взглядом голубых глаз, змеилась презрительно-недовольная усмешка.

Святополк сидел понурив голову и пил пиво из большого ковша.

— Тут дело первой важности, а он не может обойтись без вина и пива! Его, старшего брата, лишают законного права, а меня и детей хотят лишить всего… Что ж я, польская княжна, для того шла за тебя замуж, чтобы быть под властью братьев твоих? Не потому ли и выдал меня отец мой за тебя, что ты уверял, что будешь великим князем? Отец мой скоро будет уж не князем, а королём, а его дочь и внуки сидят на скудном уделе! Хорош муж!..

Святополк ничего не ответил, лишь ещё ниже опустил голову.

— Слаб ты духом, князь, — заговорил Рейнберн. — Клотильда женщина, а мужественнее тебя, и мужественнее потому, что сильна её вера в могущество папы и друга его императора Генриха II. На чьей стороне папа, тот и будет победителем, а кроме папы, за тебя и император, и тесть твой, князь польский, а народ всегда идёт за победителем.

Тогда встал Святополк. На побледневшем лице его менялись злоба и тяжёлая грусть. Он заговорил взволнованно:

— В недостатке мужества меня ещё никто не упрекал и, думаю, никогда не упрекнёт. Много ли было людей мужественнее и отважнее деда моего Святослава, а я вышел в него…

Святополк прошёлся по гриднице.

— Да, в недостатке мужества не меня упрекать. Что ж? Посмотрим-посмотрим, одолеет ли меня хитрец новгородский, а что касается Станислава Смоленского, Святослава Древлянского, Бориса и Глеба…

— Первым делом, — перебил Рейнберн, — надо избавиться от двух последних.

— Ты знаешь, как поступили с братьями тесть твой Болеслав польский и Болеслав чешский… — вставила Клотильда, — и ты должен поступить так.

Святополк снова сел и задумался. Присутствовавшие следили за ним с беспокойством.

— Будь по-вашему, — заговорил он наконец. — Отроки, позвать сюда бояр Путяту и Горясера и боярцев Тольца, Еловита и Лешка.

— Привержены ли вы ко мне всем сердцем? — обратился к ним Святополк, когда они вошли.

— Можем головы свои сложить за тебя, — ответили бояре.

— Ты, Путята с Тольцем, Еловитом и Лешком идите на Альту к Борису, а ты, Горясер, взяв своих людей, держи путь на Муром к Глебу. Не говорите никому о том, что я приказываю вам сделать… Уберите братьев моих Бориса и Глеба…

Бояре и боярцы вздрогнули, но ни слова не проронили. Молча поклонились они и вышли из гридницы.

— Не медлите, — крикнул им вдогонку Святополк, — поезжайте сегодня же! — И, обращаясь затем к Рейнберну, жене и Фридриху, спросил: — Довольны ли теперь?

— Такого мужа я люблю, — ответила Клотильда. — Я впрочем, и не сомневалась в тебе!

— Помни, что папа и тесть твой Болеслав поддержат тебя, — сказал Рейнберн, возводя очи к небу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

VI[править]

На следующий день в Десятинной церкви состоялось отпевание и погребение тела почившего великого князя. Несколько дней спустя в великокняжеский терем переселились из Вышгорода жена Святополка Клотильда, опекун Рейнберн, патер Фридрих, все бояре Святополковы и челядь. Однако вскоре Клотильда с опекуном Рейнберном и ляшской челядью уехала в Краков к своему отцу Болеславу. С Клотильдой уезжал и Рейнберн, Фридрих же должен был остаться при Святополке для руководства им и сообщения в Краков о ходе дел, причём в случае надобности предполагалось выслать Святополку подмогу из Кракова.

Немного спустя после этого отъезда к великому князю был позван Якша.

— Дивлюсь, — начал Святополк, — что нет ещё вестей, особенно от Путяты. От Горясера, правда, пока ещё и не может быть: до Глеба далеко. Но всё-таки… Боюсь, как бы люди, которые любят этих князей, узнав об убийстве их, не восстали против меня…

— Так зачем же говорить людям, — ответил Якша, — что ты приказал убить их. Будем говорить, что мы не знаем, кто их убил, что ты за всех отвечать не можешь.

— Мне кажется, — как бы не расслышав слов Якши, заговорил Святополк, — мне кажется, что Бориса и Глеба можно было оставить. Они не опасны…

Затем князь в раздумье проговорил:

— Опаснее Ярослав. Надо подумать о нём: он хитёр… Что скажут Судислав Псковский, Брячислав Полоцкий, Станислав Смоленский и Святослав Древлянский? Мстислав опасен… Правда, он далеко; он на одном конце, а Ярослав на другом, и где он — никому точно не известно. Ему с Ярославом не перекликнуться. Станислав хворает, есть даже слух, что он умер. Судислав и Брячислав Ярослава не любят. Я уверен, что они не помогут ему. Мог бы пойти ему на помощь Святослав, да он не из смелых.

— Главное, — перебил Якша, — чтобы в Киеве не было козней против нас и чтобы киевская дружина, которая пошла с Борисом на печенегов, не восстала против тебя. А раз она останется без Бориса, то что же ей делать, как не примкнуть к тебе? Ты должен, конечно, осыпать её милостями. Вот только старый волк Горисвет дичится нас и вместе с Предславой и Иларионом мутят людей.

— Подожди, справлюсь я и с этим осиным гнездом — Берестовым. Пока же нельзя его трогать. Пускай говорят: вот, мол, как великодушен Святополк, коли даже своих явных врагов не трогает! Но придёт время — и я рассчитаюсь с ними. А что касается жены моей Клотильды и Рейнберна, то это очень хорошо, что они уехали. Люди косо смотрят на Рейнберна и на ляшскую челядь. Как ты думаешь, Якша, не распустить ли слух, что я развожусь с Клотильдой?

— Нет, — ответил, подумав, Якша, — не нужно. Если бы этот слух дошёл до твоего тестя, то у него явилось бы подозрение, что ты и впрямь хочешь отделаться от неё и от него, а ведь он тебе нужен: без борьбы с Ярославом дело не обойдётся.

— Да, но ведь он может и не узнать.

— Слухом земля полнится, да и Фридрих тут при тебе. Разве тебе не известно, что он всё сообщает в Краков?

— Пожалуй… Да, Фридрих стоит над моей душой, но придёт время, когда я и от него, и от Рейнберна, и от Болеслава избавлюсь! Но вот что, Якша, я слышал, что ты оттягал у кого-то огород.

— Это тебе, княже, вероятно, на меня Фридрих наклеветал. Он хочет оттолкнуть тебя от меня…

— Может быть… Впрочем, это твоё личное дело. Можешь делать что тебе угодно, но теперь, пока мы ещё не укрепились, надо быть осторожным. Отдай этот огород, если даже он по справедливости и твой. Я не оставлю тебя без вознаграждения теперь же… Потом, когда мы укрепимся, бери всё у кого захочешь.

— Будь по-твоему, княже, — ответил Якша, — хоть огород и по справедливости мой: пусть возьмут его, но ты меня, скудного, не оставь без вознаграждения за эго лишение…

VII[править]

Был знойный июльский день. Краем дремучего бора медленно двигалась небольшая дружина; впереди ехали два всадника. Один из них — широкоплечий рыжий детина с квадратным загорелым лицом и короткой бородой — обтёр красным платком лицо и обратился к своему товарищу, худощавому всаднику:

— Да, Еловит, скоро наше дело покончится. Получим мы награду от великого князя и погуляем с тобой знатно. Давно уже жаждет душа моя настоящего веселья.

— И я рад погулять, Путята, — отвечал сухощавый с заметной грустью, — да работа мне в этот раз не по сердцу. И сам не разберу, что со мной: Бориса ли мне вдруг жаль стало, Святополку ли служить не по сердцу, просто ли неможется мне… Хоть и стыдно признаться, но уж открою тебе душу по-товарищески. Не первое это будет наше с тобой дело, а в первый раз смущается душа моя. И всё мне на ум приходят речи попа Еремея о грехе да о душе да о будущей муке разбойников…

Путята захохотал:

— Знал бы князь, какие у тебя мысли, не выбрал бы себе в слуги для такого важного дела эдакую бабу слюнявую. Не наказание Божие ждёт нас, а награда великого князя. А Борис ли, Ярослав подвернулся под руку — не всё ли равно? Придёт очередь Святополка — и его в землю отправим и плакать и вздыхать не будем. Одначе, — добавил он после минуты молчания, — пора нам поспешать, как бы кто не упредил нас.

— И мне, брат Путята, подозрительны показались те два молодца, что повстречались на рассвете, хотя они и показывали грамоту, будто от князя Святополка. Да куда бы он посылал их по нашему пути?

— Да, жаль, что пропустили мы их, — хмурясь, промолвил Путята. — Надо поспешать.

До их цели оставалось часа два езды.

На высоком берегу реки Альты шумела и волновалась княжеская дружина. Люди спешно разбирали шатры, складывали походное имущество на возы, седлали коней. Дружина готовилась к спешному отъезду. Лишь несколько шатров оставались нетронутыми. У одного из них стоял высокий красивый юноша. Глаза его грустно смотрели на шумную толпу, окружавшую его. Из толпы вышел высокий старик в богатой боярской одежде.

— Выслушай, княже, последнюю нашу речь, — проговорил он. — Не видишь ли ты перста Божия в том, что мы вовремя предуведомлены о грозящей тебе опасности, хотя гонцам и трудно было опередить посланных Святополком. Ты был любимым сыном Владимира, великого князя нашего, и тебе, надежде и любимцу народа, сулил он передать престол свой. Помни это. Справиться с посланными Святополка — пустая задача. Скажи слово — и ото всей их дружины следа не останется. Надо будет — все мы ляжем на этом поле, а тебя сохраним для Руси…

— Благодарствую, бояре и ратники, за любовь и верность вашу, — отвечал Борис. — Но не для борьбы со своими братьями, не для пролития родной крови был я главою вашей дружины. Шёл я с радостью на печенегов и для защиты родного края от басурман не жалел ничьей жизни… Теперь же дело другое. Не могу я идти с мечом против брата. Да будет воля Господня! Идите, друзья мои! Я остаюсь — и да исполнится судьба моя!..

Толпа бояр опять зашумела, заволновалась. Слышны были разные крики: одни не хотели покидать Бориса, другие говорили, что позорно сдаваться Святополковым слугам; были и такие, что вслух возмущались слабостью Бориса, находя его речи подобающими монаху, но не витязю.

Тем временем слуги спешно собрали походное добро боярское, и после трогательного, грустного прощания почти вся дружина двинулась на север…

Остался Борис с несколькими преданнейшими отроками. Ночь надвигалась. Одна за другой на тёмно-синем небе загорались бледным светом звезды. Было тихо. Непонятная грусть чувствовалась в природе, и такая же грусть легла на сердца преданных отроков. Они чувствовали, что эта ночь была последней в жизни их любимого князя и, возможно, в их собственной.

Тихо сидели они у шатров, прислушиваясь к каким-то звукам, похожим не то на конский топот, не то на шум деревьев. Разговоров не было слышно, хотя никто не спал. Всякому в эти минуты вспоминалось самое дорогое. Князь Борис один не думал о прошлом: он молился, молился за душу горячо любимого отца; молился о ниспослании себе силы и твёрдости для перенесения без ропота всего предназначенного ему волей Господней…

Вдруг молитва его была прервана. Он услышал тихий стон, лёгкий звук оружия, осторожный шёпот. Прибывшие могли быть только слугами Святополковыми. Молодой князь это знал, но не испугался. Он продолжал молиться громко, прося у Господа награды небесной для своих верных отроков. В это время у входа в его шатёр показались две тени. Вот протянулась рука, чтобы отдёрнуть полог шатра, но другая тень схватила протянутую руку и отдёрнула её.

— Путята! — прошептал чей-то испуганный, взволнованный голос. — Путята, остановись, послушай, за кого он молится!

— Помилуй, Господи, и сжалься над омрачённой душою брата моего Святополка, — явственно доносилось из шатра, — и над душами рабов его. Прости им, Господи, и пошли им в земной жизни искупить грех их; не ввергни их в вечную геенну огненную!

— Нет, Путята, я не могу, — прошептал опять взволнованный голос, и обе тени тихо отошли.

Месяц своим кротким светом, казалось, хотел влить в души людей мир и тишину; из шатра доносилось пение псалма Давида. И голос поющего был так трогателен, что даже сердца этих двух людей на время смягчились. Время шло, убийцы сидели не двигаясь.

Но вот пение смолкло, огонь в шатре погас, месяц в это же время зашёл за тучу. Воцарился мрак и завладел своими слугами. Убийцы бросились к шатру. Откинув его полы, они устремились к постели князя. Путята занёс кинжал, но вдруг между лежащим князем и Путятою появился другой человек. Кинжал попал прямо в его грудь, и защитник Бориса упал у его ложа.

— Георгий, это ты, верный друг мой? — воскликнул Борис и тотчас же упал от другого удара кинжала.

Убийцы зажгли огонь. Дрожащий пламень светильника осветил два трупа. На полу лежал молодой черноволосый воин, преданнейший отрок Бориса Георгий Угрин, а на постели навзничь — сам князь.

— Ты прав, Еловит, — проговорил Путята. — Незадача нам с этим делом. Уж моя ли рука не верна! С самого раннего детства меня всегда хвалили за меткость руки; никто лучше меня не убивал кур да поросят. Когда дошло время до людишек, то и они после первого моего удара дух испускали. А тут посмотри: ведь князь-то жив.

— И впрямь жив, — боязливо и вместе радостно ответил Еловит. — Знаешь, Путята, не добивай его. Отвезём его к великому князю, пусть уж он сам рассудит; может, ещё и смягчится его сердце, и не захочет он брать Каинова греха на душу.

— Ну что ж, завернём его во что-нибудь да и в обратный путь.

Еловит стал торопливо искать, во что бы завернуть князя. Одеяло было всё залито кровью. Еловит оторвал часть холста, из которого сделан был шатёр, и бережно завернул Бориса. Путята между тем обшаривал шатёр, все найденные драгоценные вещи прятал в карман. Уходя, он заметил на тёмной шее убитого отрока что-то блестящее.

— Золотая гривна, — пробормотал он, — вот бы и забыл. — Он дёрнул за кожаный ремень, в который была продета гривна, но ремень не рвался и через голову не снимался. Сильным взмахом кинжала отделил Путята голову от туловища, и гривна с ремешком осталась у него в руках.

— Ну, моё дело покончено, — вытирая забрызганные кровью руки и лицо, сказал Путята, — теперь едем.

Всю дорогу Еловит заботливо оберегал раненого, но старания его оказались напрасны: Святополк, узнав о том, что брат его ещё жив, немедленно приказал своим воинам добить его, что и было исполнено. Убив Бориса, Святополк приказал убить верных его отроков. Из их числа только Моисею Угрину, благодаря ночной тьме, удалось счастливо избегнуть смерти.

VIII[править]

Было раннее утро последнего июльского дня. Туман ещё висел над рекою Волховом, хотя солнце уже золотило верхушки новгородских церквей. В это время к красивому боярскому деревянному терему, стоявшему почти на самом берегу речки, подошёл крепкий и рослый старик с гуслями за плечами, с сумкой на боку и длинным посохом. Собаки подняли лай, но старик ласково заговорил с ними, и собаки, завиляв хвостами, утихли.

К старику подошёл один из холопов:

— А, это ты, Григорий, — проговорил он. — Откуда так рано?

— Далече был, издалече иду, принёс вести важные, — ответил гусляр. — А боярин спит ещё?

— Боярин спит, боярыня тоже, а боярышни только что вышли птицу кормить.

— Так веди меня к ним.

Боярышни с радостью бросились к Григорию:

— Здравствуй, старик… Здравствуй, Григорий!

— Здравствуйте, боярышни. Родители ещё почивают?

— Почивают. Ты, пока они почивают, сыграл бы нам на гуслях да спел.

— Теперь не до игры и не до песен. Сходил бы кто в хоромы да приказал поскорей доложить боярину о моём приходе. Больно уж весть принёс важную…

Одна из сестёр пошла в терем, а остальные стали спрашивать старика, какую такую важную весть он принёс.

— Великий князь Владимир Красное Солнышко преставился, — отвечал он, — и сидит теперь в Киеве на великом столе Святополк…

Вскоре в одном из оконец терема показалась голова боярина Скалы, того самого, которого Ярослав посылал в Киев к отцу с поздравлениями на Светлый праздник.

— Старче Григорий, добро пожаловать! — крикнул он приветливым голосом.

Войдя в хоромы и поздоровавшись с боярином и боярыней, Григорий сказал им:

— Ведомо ли вам, что закатилось Солнце Красное земли Русской, что не стало великого князя Владимира свет Святославовича?

— С нами Бог! — ответили испуганно враз боярин с боярыней.

— Да верно ли ты говоришь? — продолжал Скала. — Были ведь вести у нашего князя Ярослава от княгини Предславы, да и у меня от Илариона, что здоровье великого князя поправляется…

— Поправлялось, это правда, ответил Григорий, но потом сразу великий князь занемог, и утром пятнадцатого июля Господь Бог призвал его к себе. Кому быть на великокняжеском столе в Киеве? Не Святополку же, предавшемуся ляхам и латинству! Борис и Глеб — не от мира сего. Им не совладать с хищным зверем Святополком. Так кому же постоять за людей, за землю Русскую, как не Ярославу?!

— Ия так думаю, — ответил Скала. Кроме Ярослава, некому. Но у нас тут, в Новгороде, время трудное. Да что долго говорить, поедем лучше к князю…

— Да верно ли ты говоришь, старик? — спросил князь, когда Григорий сказал ему о кончине великого князя.

— Как перед Богом. Да скоро, верно, и гонцы от Предславы будут у тебя, если только их не задержал в пути Святополк.

Ярослав поник головой, на глазах блеснули слёзы, а на его оливковом лице, обрамленном чёрной как смоль бородой, отразилась глубокая дума.

— Со святыми упокой душу великого и праведного отца моего! — полагая крестное знамение, в тихой задумчивости проговорил он. — Виноват я перед ним, огорчал его, хоть и помимо своей воли. Говорят, что по гордыне я хотел отложиться с новгородской землёй, но видит Бог, я хотел лишь отстоять землю новгородскую, независимость её, опасаясь Святополка. И вот он на киевском великокняжеском столе! Он сгубит землю святорусскую продаст веру греческую!

Ярослав приказал позвать на совет бояр Бадая и Луку, которые вместе со Скалой были его ближайшими советниками, затем двух любимейших чернецов, своего духовника отца Гавриила и двух городских старцев, Ивана и Ходко.

Положение Ярослава было затруднительным. Он знал об отношении к себе Святополка, считал его опасным врагом, знал, что без борьбы не обойдётся, а у Святополка была сила немалая. К тому же у Ярослава в это время обострились отношения с новгородцами. Дело в том, что когда Владимир собирался было идти походом на Новгород, чтобы наказать Ярослава за его желание отложиться, Ярослав призвал варяжскую дружину, которой не распускал и помирившись с отцом.

Между варягами и новгородцами, однако, пошли ссоры и столкновения, закончившиеся тем, что в конце концов новгородцы перебили горсть варягов. Рассерженный Ярослав строго наказал за это виновных…

Долго советовался Ярослав со своими приближёнными. Ещё не закончилось совещание, как приехали гонцы от Предславы, подтвердившие весть, привезённую Григорием. Ярослав решил пока не объявлять обо всём этом людям новгородским, но скоро по городу пошли слухи о кончине праведного великого князя Владимира Красного Солнышка. Неделю спустя Ярослав собрал новгородцев на вече и сказал:

— Ах любезная моя дружина, что я свершил! Нынче было бы можно, золотом бы окупил!..

Новгородцы молчали потупив головы. Ярослав, взволнованный, продолжал:

— Отец мой умер, а Святополк под Киевом… Помогите мне!

— Хотя, князь, братья наши и перебиты, однако поможем тебе бороться, — отвечали тронутые новгородцы.

Вернувшись с веча, Ярослав застал у себя гонцов от князя Глеба. Младший брат сообщал ему, что получил известие от верного человека о кончине отца, а от Святополка сообщение, что отец опасно болен и зовёт его, Глеба, в Киев, куда, как писал Глеб, он и отправляется, чтобы поклониться праху почившего. Ярослав сейчас же распорядился послать к Глебу гонцов. Им было приказано догнать Глеба по дороге к Киеву и известить его о грозящей опасности. Ярослав писал Глебу, что Святополк, замышляя, очевидно, что-то недоброе, хочет завлечь его в Киев, и советовал ему одному не ходить в Киев, а подождать его, Ярослава. Гонцы новгородские встретили по дороге гонцов Предславы, которые везли Ярославу весть об убиении Святополком Бориса. Под Смоленском они наконец догнали и Глеба. Глеб огорчился известием о кончине брата. Под влиянием этого известия и письма Ярослава он в нерешительности остановился под Смоленском. Это было в начале августа.

После жаркого дня настал тихий тёплый вечер. На крутом берегу Днепра несколько воинов окружили костёр.

— Вот, друзья, — говорил высокий светло-русый юноша, — и не видать нам Киева, куда так стремился наш князь, да и моя душа, правду сказать, давно рвалась. Стосковался я по родным. А теперь денёк-другой отдохнём тут да назад в Муром, а то, пожалуй, к князю Ярославу поедем. Вместе братьям легче будет защищаться от злодея Святополка.

— Грустно смотреть на кроткого князя нашего, — заговорил другой витязь. — Уж как он тоскует по отце и брате! Жаль князя, а мне вот при чужом горе радость. Счастлив я, что могу навестить своих в Смоленске. Уж два года, как я тут не был. За это время сестра моя младшая, самая моя любимая, выросла, невестой стала и красавицей, только грустна она что-то.

— Возьми меня завтра с собой, Андрей, как поедешь во Смоленск, — отозвался третий отрок. — Хочу и я посмотреть ваш город.

— Едем, Игорь, — радостно согласился Андрей. Мне кажется, нет города лучше нашего. Посмотри. Видишь внизу? Днепр течёт чёрный да грозный. Как сталь кинжала сверкает его исчерна-серебряная волна. Сколько соловьёв в садах тенистых, сколько боярышень-красавиц в узорчатых теремах!

Вдруг один из воинов приложил ухо к земле и тревожно воскликнул:

— Слышен топот, и близко… Много коней едет!

— Уж не от Ярослава ли помощь к нам поспешает?

— А моё сердце, — печально сказал Андрей, — другое чует: не Ярославова то дружина, а Святополкова. Не помощь и радость она нам везёт, а горе и смерть.

Топот был слышен совершенно отчётливо.

Вот из-за холма по берегу Днепра на ярко-розовом фоне вечернего неба стали вырисовываться фигуры всадников с копьями и луками. Всего их было человек двести.

Ярослав или Святополк послал эту дружину? Передовой всадник подъехал к сидящим у костра и ласково проговорил:

— Здорово, отроки, а где князь ваш Глеб? Нам надобно видеть его по спешному делу.

— Князя теперь тревожить нельзя, — хмуро ответил Андрей. — Подождите до утра.

— Мы посланные великого князя, и нам нужно видеть князя сейчас!

Андрей воскликнул:

— Вы бы так сразу и сказали! Мы сейчас проведём вас к князю. Игорь, Всеволод, Семён! Вот проводите гостей дорогих, да прежде угостите их чарой доброго вина. С дороги никогда не помешает чарочка.

Один из отроков побежал в ближайший шатёр за вином. Другие обступили приезжих и стали расспрашивать, утомила ли их дорога, о князе, о Киеве. Пока они разговаривали, Андрей незаметно пробежал к князю Глебу.

— Князь, спасайся, беги! Бежим скорее! — еле переводя дух, говорил он. — Пришли убийцы Святополковы!

— Куда бежать? — грустно проговорил Глеб. — И зачем бежать! Отец мой умер, любимый брат убит. Если бежать, то к ним, а в этом бегстве поможешь мне не ты, а слуги Святополковы.

— Князь, ты удручён горем, но не нужно ему поддаваться. Времени терять нельзя, бежим скорее! Я укрою тебя в Смоленске!

— Благодарю тебя, Андрей, — тихо, но решительно сказал Глеб. — Никуда я не пойду; ни бежать, ни защищаться не буду и вам напоминаю ваш обет — не употреблять оружия в мою защиту. Христиане не должны поднимать оружия друг против друга.

— Но защищаться… — попробовал ещё возражать Андрей.

Князь прервал его:

— Защищаться я не буду, но ты, Андрей, можешь ещё сослужить мне службу. Вот мой крест, драгоценный перстень и грамотки. Сохрани это и передай сестре моей Предславе. — Князь вынул из-под подушки небольшой ларец из красного сафьяна и передал его Андрею. — Теперь иди. Иди скорее, чтобы тебя не постигла судьба Георгия, любимого отрока брата моего Бориса. Иди! Я буду за тебя молиться, чтобы Господь послал тебе долгую, праведную и счастливую жизнь…

Со слезами бросился Андрей к ногам князя. Тот поднял его, поцеловал. Проводив дружинника из шатра, Глеб стал на колени и начал молиться.

В это время воины Святополковы подходили к княжескому шатру. В темноте они наткнулись на лежавшего человека. Высекли огонь. Лежавший был Князев повар, с утра этого дня пропадавший без вести.

— Оставим его, он пьян, — сказал кто-то.

— Сами вы пьяницы проклятые, да ещё и попрекать меня будете! Так я же вас всех как кур перережу! — зарычал охмелевший, чем-то, очевидно, обиженный повар и, выхватив громадный кухонный нож, бросился на отроков и людей Святополка. — И вас убью, и князя зарежу!

Горясер ловко выхватил у него нож, взял за руку и, отведя в сторону, тихо сказал:

— Слушай, ты вовсе не пьяница, как они говорят. Но тебе всё-таки нужно иногда подкрепиться. Так вот, я велю дать тебе бочонок мёду и вина, а ты мне за это сослужишь службу.

— Целых три службы, — радостно воскликнул пьяница. — За вино, за мёд и за ласковые речи!

— Ну, вот видишь! Значит, и поладим. Мне нужна только одна небольшая услуга: возьми свой нож, иди со мной и убей того, кого ты сам только что вызывался убить! Мой слуга тем временем пойдёт за мёдом и вином.

— Ладно, убью с радостью, — согласился повар. «Всех, хоть бы и тебя самого», — добавил он про себя.

— Подождите тут нас, — сказал Горясер. Несколько отроков Глебовых бросились к шатру князя, но были схвачены и обезоружены.

Через несколько минут Горясер и повар вышли из шатра. Всё по-прежнему было тихо, но в шатре тишина была мёртвая.

Андрей между тем пробирался берёзовой рощей к Смоленску. Шёл он осторожно, часто останавливаясь и прислушиваясь. Тишина его успокаивала: значит, не заметили его отсутствия и не послали в погоню. А главное, ему казалось, что тишина обозначала и то, что с князем ничего не случилось. Может быть, его отвезут живым в Киев? Хотя и там ничего доброго его не ожидало…

Сквозь берёзовую рощу стали всё чаще мелькать огоньки смоленские, вот начались заборы. Андрей провёл тут 20 лет своей жизни, отлично знал все улицы и потому, несмотря на ночную тьму, не шёл, а бежал по узким кривым улицам, всё поднимаясь в гору. На самой вершине одного из крутых холмов стояли большие и богатые хоромы боярские. Тут жили родители Андрея. Ещё издали завидел он сидящие на скамье у ворот две фигуры.

При его приближении они вскочили и хотели бежать Одна уже юркнула в калитку, но другая остановилась, всматриваясь, и с радостным криком бросилась ему навстречу:

— Андрей, это ты? А мы с Иришей испугались и хотели бежать в терем.

Андрей обнял сестру и поспешил узнать об отце. Оказалось, его не было дома. И он, и все остальные знатные люди Смоленска были на именинном пиру у богатого боярина Стрелы. С минуты на минуту ждали его возвращения.

— Посидим тут, Андрей, — сказала Всеслава. — Я схожу в горницу и велю принести тебе медку и браги сладкой. Подождём тут батюшку.

Но Андрею пить не хотелось. Стараясь скрыть нетерпение и тревогу, он проговорил участливо:

— Ты была чего-то печальна прошлый раз, когда я был у вас. Что у тебя на душе, горе какое?

— Особенного горя нет, Андрей; вот, правда, сватают мне тут жениха одного. Да я сказала уж, что не пойду Ну, родители и не будут меня неволить.

— А кого тебе сватают, сестра?

— Сына боярина Ивана.

— Василия? — удивился Андрей. — Ведь он красив и богаче всех в Смоленске. Кто же тебе больше его нравится, Слава?

— Никто мне не нравится, — тихо ответила Всеслава. — Я вообще не хочу замуж.

— Почему?

— Андрей, я никому не говорила об этом и скажу только тебе. Мне снился страшный сон. Господи, и теперь страшно вспомнить, — вздрогнув, сказала она. — И снился мне этот сон два раза. Я видела во сне вашего князя Глеба. Снится мне, будто сижу я так, как сегодня, у ворот на скамейке, сижу как сейчас, вдвоём с Иришей, сидим мы и весело разговариваем. Вдруг прибегаешь ты и говоришь: «Сестра, иди, иди скорее со мной, князь прислал меня за тобой». Я говорю, как, мол, я пойду ночью, теперь. Но ты и слушать ничего не хочешь; хватаешь меня за руку и бежишь. И бежим мы по мокрым папоротникам и по мягким мхам; холодные ветки берёз задевают за лицо. Наконец прибежали мы к вашей стоянке; всё так тихо, все спят. Темно вокруг Только из княжеского шатра виден слабый свет. Мы с тобой подошли к нему и остановились, и такой на меня ужас напал. «Не входи, Андрей, — говорю я тебе, — не входи, голубчик». Но ты отдёрнул полу шатра, и мы увидели то, что и теперь стоит у меня перед глазами. В углу перед образом теплится лампадка, а на полу на ковре лежит князь Глеб. Лежит он навзничь, с бледным лицом, а вокруг него тёмная лужа, а от чёрных волос его как бы слабый свет исходит и отражается в этой луже крови. Над ним стоят два человека: один — воин в кольчуге, с звериным, страшным лицом, другой — холоп, с рожей красной, пьяной, бородой всклокоченной; у холопа нож кухонный в руке, весь окровавленный. Стоят они и смеются. Как мы вошли, князь Глеб открыл глаза свои светлые и говорит чуть слышно, но очень ясно: «Прощай, Андрей, и ты, Всеслава. Ты будешь долго жить, Андрей, и будешь счастлив на земле, а ты, Всеслава, иди в обитель: мир готовит тебе лишь кровь и горе!» Я проснулась и не могу до сих пор забыть своего сна.

Едва успела Всеслава выговорить эти слова, как на улице показался всадник на взмыленной лошади.

— Князь Глеб убит! — воскликнул он, осаживая коня.

IX[править]

Покуда всё это происходило и Святополк хозяйничал в Киеве, в Берестово мало-помалу стекались его противники. Здесь в хорошо защищённом тереме, под охраной отроков и мужей Владимировых, не пожелавших служить Святополку, жила Предслава; тут жил и Горисвет. Вскоре после убиения князя Бориса сюда же, в Берестово, прибыл один из самых преданных Борису отроков Моисей Угрин. В Берестове то надеялись, что придёт на помощь Ярослав, то теряли эту надежду.

А Ярослав, получив известие от Предславы об убиении Бориса и о том, что та же участь ожидает Глеба, опять созвал народ на вече и сказал: «Святополк убивает братьев, помогите мне против него!» Заволновалось вече новгородское и крикнуло: «Постоим за тебя!» У Ярослава всё уже было готово к походу, и через несколько дней он собирался тронуться в путь, как получил известие из-под Смоленска об убиении Глеба. Это известие ещё более укрепило решительность в новгородцах, ещё более восстановило их против Святополка.

Новгородцы торжественно проводили своего князя, который выступил с 1000 варягов и 40 000 новгородцев. Отправляясь в поход, Ярослав сказал народу и воинам: «Не я начал избивать братьев, но Святополк; да будет Бог отместник крови братьев моих, потому что без вины пролита кровь праведных Бориса и Глеба». Посадником в Новгороде был оставлен Константин, сын Добрыни.

Ярослав отправился с войском на лодках по Волхову и дальше по Шелони, а затем — волоком до Днепра. Ярослав говорил всюду, что идёт на Святополка, убившего братьев, чтоб отстоять Русь от Каина и ляхов, чтоб отстоять веру православную от латинников. И люди всюду отвечали: «С нами Бог! Не выдаст Он Святой Руси! Не даст править нами Окаянному!»

X[править]

В Киеве шёл сильный осенний дождь. По одной из улиц торопливым мелким шагом, осматриваясь по сторонам, направлялся к отцу Анастасу патер Фридрих. Анастас не разделял чувств отца Илариона, Горисвета и других тогдашних лучших русских людей. Для последних было ясно, что, если Святополк утвердится на великокняжеском столе, Русь подпадёт под власть Болеслава, и они опасались этого, как и подпадения Руси под власть папы. Иларион ясно видел те уклонения от истинного христианства, в какие вели папы уже в то время, хотя тогда разделение церквей ещё не состоялось.

Не отрицал этих уклонений и Анастас, но он готов был примириться с ними, потому не хотел допускать готовившегося разделения церквей. Он видел в польском князе Болеславе человека, который, по его мнению, мог содействовать примирению константинопольского патриарха с папою, и потому готов был отдать Русь Болеславу. В Киеве знали и помнили, что Анастас оказал услугу Владимиру Святому при взятии Корсуни, и потому Анастас пользовался влиянием. Митрополита Михаила-грека Анастас убедил в верности своих взглядов.

Патер Фридрих торопился к Анастасу по важному делу. Он получил известие из Новгорода от тамошнего латинского патера, что Ярослав выступает походом на Киев. Патер Фридрих хотел посоветоваться с Анастасом по этому делу и просить его употребить всё своё влияние, чтобы с выступлением Святополка из Киева в поход на Ярослава народ не восстал против Святополка. После совещания с Анастасом патер Фридрих вернулся домой, где застал Якшу.

— Что же мы будем делать? — обратился он к Якше.

— По счастью, — ответил Якша, — недалеко от Киева полчища печенегов. Их князьки хотят вступить в переговоры со Святополком. Святополк послал уже к ним Горясера, обещая исполнить все их желания, но с тем, чтобы они помогли ему в борьбе с Ярославом.

— Но можно ли на них полагаться? И не верю я, чтобы они пришли только для переговоров.

— Конечно, не для приятных и не для выгодных для нас переговоров, и так как у них требования большие, то и пришло их целые полчища. Зная, что Святополк ожидает нападения со стороны Ярослава, они, вероятно, потребуют, чтобы им были возвращены земли, которые отвоевал у них Владимир.

— А посланы ли гонцы к князю Болеславу?

— Святополк уже послал к нему гонцов, вечером пошлёт к Клотильде, а завтра утром к Рейнберну. На случай, если один изменит, а другой погибнет, чтобы известие было доставлено третьим. Но думаю, что из-за ссоры Болеслава с князем нам теперь трудно надеяться на его помощь и потому надо особенно дорожить печенегами.

Переговоры с печенегами окончились успешно для Святополка: те согласились за известные уступки идти с ним на Ярослава. О Ярославе они знали, что это смелый, настойчивый и мудрый князь, а следовательно, для них вовсе не желательный кандидат на великокняжеский стол, да и всякая внутренняя борьба на Руси была для них выгодна. Святополк быстро собрался в поход. Соединившись с печенегами, он двинулся на север.

Когда Святополк был уже недалеко от Десны, приехали гонцы из Кракова с ответом от Болеслава, Клотильды и Рейнберна. Они сообщили, что германский император Генрих II угрожает Польше войной, почему поляки помочь не могут.

У Любеча, куда Ярослав поднялся по Днепру, а Святополк пришёл из-за Десны, братья-враги встретились. Они остановились на противоположных берегах Днепра: их разделяла лишь река. Была осенняя непогода, становилось всё холоднее, воины терпели невзгоды, но ни та, ни другая сторона не решалась вступить в бой.

В лагере Ярослава царила тишина; там часто совершались молитвы, а у Святополка шёл пир горой. Так прошло три недели. Раз под вечер по берегу Днепра в виду новгородцев стал разъезжать и насмехаться над ними один из воевод Святополка:

— Эй, вы, плотники! Зачем пришли сюда с хромым своим князем? Вот мы заставим вас рубить нам хоромы!

— У плотников-то, — отвечали ему новгородцы, — топоры острее. Скоро увидите, как умеем рубить мы топорами, но не хоромы, а ваши головы!

Старшие из новгородцев пошли к Ярославу и сказали ему:

— Завтра пойдём на них, а если кто не пойдёт с нами, тот нам не брат.

Ярослав собрал совет.

— Я, — сказал он, — шёл сюда в надежде, что брат Святослав, князь древлянский, соединится со мной, а между тем, узнав об убиении Святополком праведных Бориса и Глеба, он бежал. Говорят, что Святополк послал вдогонку за ним своих воинов, приказав им убить и его. Итак, браться, у Святополка воинов много, у нас куда меньше, но с нами Бог, мы за правое дело!

— С нами Бог, — отвечали все.

Стали готовиться к бою на следующий день. У Ярослава и его приближённых были друзья в стане Святополка, и Ярослав послал к одному из них спросить: «Что делать? Мёду наварено мало, а дружины много». Последовал ответ: «Дать мёд дружине вечером». К вечеру в стане Ярослава водворилась тишина, нарушаемая лишь тихими церковными песнопениями и молитвами. У Святополка шло, по обыкновению, бражничанье.

Поздним вечером новгородцы стали приготовлять лодки. Было холодно, морозило, но работа спорилась, и чуть забрезжил свет, Ярослав с дружиной переправились на тот берег. Высадившись, новгородцы оттолкнули лодки, отрезав путь себе к отступлению, и стремительно напали на стан Святополка, где нападения не ожидали Скоро, впрочем, Святополк собрал дружину и воинов, и завязалась кровавая сеча. Старый витязь Скала руководил левым флангом войска Ярославова, а воевода Будый правым, сам Ярослав был в середине, стараясь оттеснить Святополка к озеру, находившемуся сзади его стана.

Несмотря на сопротивление, новгородцам удалось прижать Святополка к озеру, которое было покрыто тонким льдом. Воины Святополка бросились на лёд, но он подломился; кто мог, спасался вплавь, многие потонули. Святополк со своими приближёнными переплыл озеро на бывших у них нескольких лодках.

Печенеги, стоявшие на другой стороне озера, сначала не обратили внимания на шум в стане Святополка, потому что из-за постоянного бражничанья и попоек шум в его стане почти никогда не смолкал. А когда они поняли, в чём дело, Святополк уже был прижат к озеру; лодок у них не было, а узкая береговая полоса с левой стороны была занята новгородцами, а дальше влево и с правой стороны были топи: пришлось бы идти далеко в обход. Печенеги стали рядить и судить, что делать, а между тем подплыл на лодке Святополк и велел скорей возвращаться лодкам, чтобы спасать дружину и воинов. Печенеги, увидев, что Святополк бежал, что дружина и воины его разбиты, стали кричать:

— Ты завёл нас сюда, обещая победу, а сам бежишь, — мы тебе не союзники!

Якша и патер Фридрих обратились к их князькам, пытаясь убедить не порывать союза со Святополком, но те ответили:

— Мы давно говорили, что надо напасть на Ярослава, но Святополк предпочёл бражничать и нас не послушался. Мы потеряли время. Вы в своей стране, мы же ушли далеко от своих степей, а между тем настаёт зима, когда нам надо быть дома.

Святополк рассердился, когда ему об этом передали, и приказал дружине и остаткам воинов спешно идти с ним в Польшу. Впрочем, некоторые из воинов перешли на сторону Ярослава, а печенеги послали к Ярославу посольство объявить ему, что они хотят жить с ним в мире. Ярослав, предвидя, что борьба со Святополком ещё не окончена, принял предложение печенегов, взяв с них клятву, что они в течение 5 лет не будут нападать на русские пределы, а также не будут впредь никогда союзниками Святополка.

Заключив мир с печенегами и узнав, что Святополк бежал в сторону Польши, Ярослав двинулся к Киеву. Войдя в город, он направился прямо в Десятинную церковь поклониться останкам своего отца; затем приказал отыскать останки Бориса и Глеба. Наконец он решил поехать в Берестово, где у Предславы собрались Иларион, Горисвет и другие её приближённые. Иларион, приветствуя Ярослава, сказал:

— Знаю, княже мудрый, верность твою вере отца твоего, знаю любовь твою к родной земле и свету книжному. Может быть, придётся тебе выдержать ещё раз борьбу со Святополком и, может быть, борьба эта будет труднее первой, но верю, что правда восторжествует и что воссияют на Руси вера праведная и мудрость под рукою твоею!

Заняв великокняжеский киевский стол, Ярослав отпустил новгородских воинов, щедро наградив их: старосты и горожане получили по 10 гривен, а смерды по гривне. Из новгородцев остались при нём только Скала, Будый и несколько отроков.

Предслава, Горисвет и Иларион уговаривали Ярослава не отсылать новгородских воинов, но Ярослав сделал по-своему.

— Не бойтесь, — возражал он, — не скоро придут к нам ляхи, а если и придут, то и у одних киевлян довольно силы, чтобы справиться; да, наконец, не падут же ляхи к нам как снег на голову. Заслышав, что они собираются идти на нас, мы ещё успеем в случае надобности послать за помощью в Новгород. А что теперь тут делать новгородцам? Если оставить их в Киеве без дела, они будут тосковать, да и могут выйти у них нелады с киевлянами, а нет ничего хуже внутренней распри.

— А по-моему, князь, нам надо быть всегда готовыми к защите, — говорил, не соглашаясь с Ярославом, Горисвет.

— Не в одних воях защита, — отвечал Ярослав. Может быть и много воев, а польза от этого малая. Прежде всего нужны внутренний мир и согласие. Враг внутренний опаснее внешнего. Затем: ведомо ли вам, что Болеслав в раздоре с императором германским Генрихом II? Вот я и хочу послать гонцов к нему, чтобы нам вместе с ним быть против Болеслава.

— Но можно ли полагаться, княже — возражал Горисвет, — на прочность нашего союза с императором: ведь император и Болеслав — латинники, и папа примирит их раньше или позже. Много людей в Польше против латинского обряда. Болеслав по настоянию папы гонит восточный обряд, укрепляя латинство. Папа поможет ему в благодарность за это, примирит с ним императора.

— Может, и примирит, — ответил Ярослав, но пока что мы можем воспользоваться союзом с императором и пока Болеслава опасаться нам нечего. Как только заключу союз с императором, сейчас же пойду сам на Болеслава, чтобы вернуть древнее Берестье [Берестье — нынешний г. Брест, Гродненской губ.], захваченное им накануне кончины отца моего.

Киевляне полюбили своего нового князя.

У Ярослава не было «ласковости» его отца: он был суров и строг на вид, но, несмотря на это, киевляне скоро оценили его как князя мудрого, справедливого и радеющего о земле. Удивляло и вместе внушало уважение к себе отношение Ярослава к Анастасу. Ярослав, зная о поддержке, оказанной Анастасом Святополку, но ценя прежние его заслуги перед Русью, не подверг его насилию. Считал, что и Анастас и митрополит скоро убедятся в ошибочности своих планов и обратятся душою к нему.

XI[править]

Святополк, добравшись до Кракова, стал хлопотать, чтобы Болеслав вместе с ним шёл походом на Русь. Но Клотильда и Болеслав встретили Святополка холодно: они укоряли его в пьянстве и в неумении сразиться с Ярославом. В конце концов Болеслав решительно отказался от похода. Этот отказ, впрочем, не особенно удивил Святополка: он понимал, что Болеславу угрожает германский император и что, помирившись с ним, Болеслав, не откладывая, сам двинется на Киев. А Рейнберн и патер Фридрих к тому же говорили Святополку:

— Если ты обещаешь нам быть верным папе римскому, склонить Русь к его стопам и слушаться наших доброжелательных советов, то мы обещаем тебе, что твоё дело устроится. Папа всемогущ и любвеобилен. Твой тесть сердит теперь на тебя, но папа смягчит его сердце.

И весной 1017 года, в один из последних майских дней, польский князь Болеслав объявил поход на Русь. В то время как по улицам города разъезжали всадники, крича: «На Русь, на Русь», в краковском княжеском замке, в присутствии Болеслава и своей жены Клотильды, Святополк приносил клятву перед бискупом Рейнберном и патером Фридрихом в том, что он подчинит Русь папе римскому и сам будет верным слугою его по возвращении ему великокняжеского киевского стола.

Когда обряд присяги был закончен, Болеслав сказал:

За мою дочь сватались много князей и принцев, но я отдал её за тебя. Я полагал, что наши земли, составив одно целое, станут непобедимыми, но ты не оценил той жертвы, которую я принёс тебе: ты не перестал пьянствовать. Твои братья чуть было не лишили тебя великокняжеского стола. А ведь стол этот достался тебе только благодаря мудрым советам бискупа Рейнберна и патера Фридриха. Ты не сумел удержать его Ты не сумел разделаться со своим главным врагом Ярославом: послал убийц за ничтожным Святославом Древлянским — и не сумел помешать Ярославу, тому хитрому и ловкому человеку, собраться с силами. Уступая просьбам дочери и бискупа Рейнберна, я делаю последнюю попытку — иду вместе с тобой на Ярослава, чтобы возвратить тебе великокняжеский стол. Но помни, что это последний раз, и, если ты не образумишься, я больше помогать тебе не стану. Клотильда, — обратился он к дочери, пойдём ко мне, мне надо поговорить с тобою!

Болеслав вышел с дочерью, а вслед за ним вышли и Рейнберн с Фридрихом. Святополк остался один. Через несколько времени он позвал Якшу.

— Знаешь ли, — сказал он Якше, что этот старый латинник говорил мне? Он упрекал меня в пьянстве… Я молчал… Я ведь на всё молчу теперь. Я понимаю, чего он хочет. Он говорит, что принёс мне в жертву свою дочь, но он лжёт: он выдал её за меня затем, чтобы прибрать к своим рукам. Он хочет провозгласить себя королём, и папа обещал ему королевский титул, если он удалит греческое духовенство с Русской земли и подчинит её папе. Он хочет, чтобы великий князь киевский подчинился ему на правах вассала, как королю. Я понимаю всё это, но теперь делаю вид, что не понимаю. Он должен помочь мне вернуть великокняжеский стол, и я молчу. Но потом я заговорю, громко заговорю…

Святополк, взволнованный, замолчал.

— Не сообщали ли тебе чего из Киева?

— Печенеги напали на Киев и причинили много убытков, но в конце концов Ярослав отогнал их.

— А как ты думаешь, Якша, Болеслав не скажет мне правды, не его ли рук было дело это: нападение печенегов?

— Возможно. Я слышал об этом. Печенеги клялись Ярославу не нападать на Русь в течение пяти лет, и обыкновенно они держат клятву.

— Ах, да! — проговорил Святополк. — Помнишь ли, как несколько месяцев тому назад вдруг исчез патер Фридрих. Тогда сказали, что он поехал к германскому императору, а между тем один из Болеславовых холопей, которого мне удалось подкупить, говорил мне, что патер ездил к печенегам. Да… Болеслав не доверяет мне, требует от меня откровенности, а между тем скрывает от меня и свои планы, и многие свои действия. Он боится меня. Он думает, и в этом не ошибается, что я, сев на великокняжеский киевский стол, не захочу подчиняться ему; поэтому он хитрит со мною. Я верю тебе, Якша, и говорю с тобой откровенно, но помни же, что этот разговор должен остаться между нами.

— Ты, кажется, имел не один случай убедиться, княже, что я тебе верный слуга.

— Я же вознёс тебя, Якша: ведь ты был ничтожным тиуном, а теперь мой ближний боярин, и вот увидишь, какими наградами и почестями я осыплю тебя, когда возвращу себе киевский стол. А нет ли, Якша, у тебя сведений от волхвов, что делают язычники на Руси? Ведь они знают приверженность Ярослава к христианству, они знают, что Ярослав примет все меры, чтобы совсем уничтожить язычество, а я обещал им, что для меня язычник и христианин — всё одно.

— Пока нет у меня сведений о язычниках, но, конечно, они за тебя. В этом тебе сомневаться нечего, но много ли их? Люди чтут мудрую Ольгу, принявшую христианство, чтут твоего покойного отца, крестившего Русь; люди говорят, что если эти умнейшие княгиня и князь приняли христианскую веру, то, значит, это хорошая вера.

— Всё-таки не следует пренебрегать и язычниками. Оставь меня теперь, Якша, я напишу письмо волхву древлянскому и попрошу потом тебя отослать его с верным человеком…

В то время когда между Святополком и Якшей происходил этот разговор, в другой комнате замка в присутствии Рейнберна Болеслав давал наставления своей дочери.

Он говорил ей, что она должна всячески влиять на мужа в том смысле, чтобы он слушался его, Болеслава.

— Польша, — говорил он, — должна простираться от моря Балтийского до моря Чёрного. Без морей Польша не может существовать. А чтобы раздвинуть свои границы до морей, она должна завладеть Русью. В этом моя цель. Я возвращу теперь киевский стол Святополку, но он должен слушаться меня. Мало-помалу я приберу его к рукам, в чём мне поможет бискуп и в чём ты тоже должна помочь мне.

— Ты знаешь, — ответила Клотильда, — что я послушная дочь и сама люблю послушание. Я и за Святополка пошла, предварительно взяв с него обещание, что он будет слушаться меня. Только, как и сам видишь, часто он забывает об этом обещании.

Раздался сильный стук.

— Кто там? — крикнул Болеслав.

— Твой верный слуга Калина с очень важным известием.

— Войди!..

Вошедший, кланяясь в пояс, сказал:

— Прибыли гонцы с известием, что Ярослав идёт осаждать Берестье.

— Теперь Ярослав мне не страшен, — сказал Болеслав. — Когда император был на его стороне, он был опасен, но теперь он сам советовал мне ускорить поход на Ярослава. Недели через две соберутся люди, и всё будет готово, тогда пойдём в поход, а теперь у Берестья наших много, и сейчас же я пошлю туда подмогу. Пусть Ярослав пока справляется с Берестьем, а тем временем мы соберёмся с силами и пойдём на него. Если я выиграю этот поход, в чём не сомневаюсь, будущее Польши обеспечено навсегда.

XII[править]

Сидя на киевском великокняжеском столе, Ярослав, с одной стороны, вводил в стране внутренний порядок, нарушенный смутою, водворившейся на Руси по кончине Владимира Красного Солнышка, а с другой — собирал силы, чтобы вернуть русские города, и в числе их древнее Берестье. Ярослав заключил против Болеслава союз с германским императором, пользуясь его недовольством против Болеслава; император и пошёл было походом на Польшу, но вскоре, уступая влиянию папы, не желавшего столкновения германского императора с Болеславом, помирился с последним и даже сам советовал ему поторопиться идти на Русь. Ярослав собирался с силами, но судьба не благоприятствовала ему.

В начале 1017 года в Киеве случился пожар, уничтоживший значительную часть города, а затем неожиданно под Киевом явились печенеги. Произошла злая сеча, длившаяся с утра до позднего вечера. Русские, отразив от Киева печенегов, далеко преследовали их. Взятые в плен князьки печенегов стали клясться, что они прекратят набеги на Русь, говоря, что они не нарушили бы клятвы, если бы не Болеслав, подтолкнувший их на это различными обещаниями.

Покончив с печенегами, русская рать выступила в половине мая под предводительством Скалы к Берестью. Но полученные в Киеве сведения о числе поляков в Берестье оказались неверными. По приходе русской рати выяснилось, что её гораздо меньше, чем поляков. Скала писал Ярославу, чтобы он прислал помощь, но Ярослав не успел сделать этого. Болеслав быстро и с большим войском стал приближаться к Берестью, в котором, кроме поляков, были немцы, венгерцы и печенеги.

Скала, узнав об этом, послал гонцов в Киев к Ярославу, и тот поспешил со всей своей ратью к Берестью, вместе с тем послав гонцов в Новгород к посаднику Константину, чтобы тот прислал и новгородскую рать. Болеслав подошёл к Западному Бугу по левому берегу его и тотчас же хотел переправиться на правый, на котором расположено Берестье, но Скале, осаждавшему город, удалось задержать переправу до прихода Ярослава, пришедшего двумя днями позже.

Русские стали на правом берегу, окружив Берестье, в котором находилась польская рать и которое хорошо было укреплено земляными валами и частоколами. Болеслав расположился на левом берегу. Ярослав решил сделать нападение на Берестье. Он знал, что в таком случае находящаяся в Берестье польская рать бросится через Буг к Болеславу, и вот Ярослав обдумывал меры, которые ему следовало предпринять на этот случай В обдумывании и обсуждении плана прошло несколько дней, а между тем, по тогдашнему обычаю, русские и поляки, разъезжая по противоположным берегам реки, поддразнивали друг друга.

На пятый день по приходе Ярослава один из его воевод, Будый, стал насмехаться над Болеславом, который отличался тучностью. Будый кричал: «Вот мы проткнём тебе палкою брюхо твоё толстое!» Случилось, что сам Болеслав услышал эти насмешки. Он не вытерпел и крикнул своим: «Если вам это нипочём, так я один погибну». Сев на коня, он стремительно бросился вплавь через Буг, за ним поспешила его дружина и вой. В стане Ярослава не ожидали такого стремительного нападения, а сидевшая в Берестье польская рать, увидев, в чём дело, вышла из крепости и присоединилась к воинам Болеслава. Среди русских произошло смятение, многие ударились в бегство, поражённые неожиданностью происшедшего.

Ярослав, видя, что дружина и воины его рассеиваются и гибнут, вынужден был бежать с немногими из своих ближайших. Когда Ярослав был уже на коне и собирался в дорогу, к нему подскакал на коне старец-гуселыцик Григорий.

— Скала убит, — проговорил он.

Ярослав поник головою.

— Видно, согрешил я, — сказал он, — по гордыне своей. Согрешил я, огорчая отца своего. Господь Бог теперь наказует меня. Григорий, сослужи мне ещё одну службу. Мой путь теперь в Новгород, но ты поезжай скорей к Киеву и скажи сестре моей и всем верным мне, чтобы они торопились в Новгород.

— Ты говоришь, что Бог карает тебя за грехи. Господь праведный карает всю Русь. Г осподь послал нам испытание, чтобы мы выказали преданность церкви греческой, вере праведной, преданность своей земле. А службу я сослужу тебе верно, и, хотя стар я, сил всё же, даст Бог, хватит доехать до Киева. Будь здоров, не падай духом.

И с этими словами старик гусельщик помчался к Киеву.

А поляки между тем на берегах Буга праздновали победу. Болеслав не жалел вина и мёда. Он выставил обильное угощение и сам ел и пил вволю.

— Помни, Святополк, — говорил расчувствовавшийся Болеслав, — я тебе всё прощаю. Отныне будем друзьями, как подобает тестю и зятю.

— На чьей стороне римский папа, — поспешил вставить патер Фридрих, — тот всегда победит…

— Так, так, — утвердительно кивая головами, сказали сидевшие вокруг Болеслава, Святополка и Фридриха польские бояре с Калиной во главе, и между ними Якша, и Петух, боярин киевский, бывший воеводой у Ярослава и предавшийся Болеславу.

— А почему же, — спросил Святополк, — Ярослав победил меня под Любечем, хотя ты тоже тогда говорил: «На чьей стороне папа, тот и победит». Неужели же папа римский был на стороне Ярослава?

— Не на его стороне, но ты не победил потому, что не слушался наших советов.

— Вот именно, вот именно, — заговорил Болеслав. — Патер прав; слушайся его, и всё будет хорошо. Ты видел победу мою, скоро мы будем в Киеве, и тогда папа провозгласит меня королём… Думал ли ты, женясь на дочери моей, что будешь зятем короля? — хвастливо добавил Болеслав.

Святополк, выпивший уже немало, был задет за живое этими словами и запальчиво сказал:

— А ты думаешь, что великий князь киевский ниже короля? Не киевский ли князь Олег прибил свой щит к вратам Царьграда и не у него ли просил византийский император пощады? Не побеждал ли дед мой Святослав византийского императора, не побеждал ли византийских императоров отец мой? Киевские князья побеждали императоров… Владения наши обширны, и, видно, папа римский очень дорожит нами, если так усиленно хлопочет, чтобы мы признали его…

— Папа римский, — перебил хитрый Фридрих, — прослышав о твоём добром сердце, желает тебе добра, хочет помочь тебе против козней братьев твоих. Помни, что, кроме Ярослава, есть и Мстислав. Благодари тестя за помощь, а попусту не обижайся. Выпьем за то, чтобы между тобой и тестем твоим всегда была дружба, и если вы будете в дружбе и союзе, никто не одолеет и не победит вас!

Болеслав, упрекавший уже себя, что выдал сокровенную надежду, поспешил чокнуться со Святополком и обнять его, а затем поспешно заговорил:

— Медлить нечего. Надо лишь узнать, не оставил ли Ярослав в соседних лесах в засаде своих воев. Ты говоришь, Петух, что нет? Всё-таки надо подвергнуть пыткам пленных: не знают ли они чего-нибудь? А послана ли погоня за Ярославом? Калина, ты послал?

— Нет, ты не приказывал.

— Не приказывал?! А ты не мог сам догадаться? Калина, твой это промах, помни, — зловеще проговорил Болеслав.

— Виноват, княже!

— Виноват… Ну, потом поговорим…

— Немедленно послать вслед князю, да выбрать лучших лошадей. Я иду к себе отдыхать и вам всем советую. Отдохнём, а завтра в Киев. Медлить нечего! А ты, Калина, зайди ко мне…

XIII[править]

Старец Григорий, несмотря на свои годы, — а их много было за плечами, — лихо скакал на добром коне, пока тот совсем не выбился из сил.

Григорий сошёл с лошади, расседлал её и пустил на траву, а сам пошёл к дереву, стоявшему посреди небольшой лужайки, на которой он остановился. Солнце уже садилось.

Григорий перекрестился и хотел отрезать себе ломоть хлеба, как вдруг услышал топот конских копыт.

«Погоня, — подумал он. — Скрыться времени нет, но, даст Бог… Да, точно, топот не со стороны Берестья».

Григорий вышел на дорогу и увидел трёх богатырей, в кольчугах и шлемах, ехавших со стороны Киева. В одном из них он узнал Усмошвеца, в другом — Семёна, а третий был молодой, неизвестный ему человек.

— Бог в помощь! — крикнул Усмошвец.

— Здравствуй, Григорий, — громко сказал второй.

— Бог в помощь! — ответил Григорий. — Но опоздали вы, люди ратные. Стряслась беда великая… Ярослав разбит, и вся дружина его, и вой его, а Скала убит!

— Да в уме ли ты, старче? — крикнул Семён.

— Уж если Григорий говорит, — перебил Усмошвец, — значит, верно.

— Но как же это сталось?

Григорий всё рассказал, как было, заключив рассказ словами:

— И повелел мне великий князь ехать в Киев и Берестово предупредить князей и Предславу.

Смен и Николай (так звали молодого) несколько раз перебивали рассказ Григория, а когда он кончил, Семён крикнул:

— А и волчья же сыть, травяной мешок — Болеслав! Да мечом я его…

— А я палицей, — добавил Николай.

— Ни мечом, ни палицей вы, хоть и богатыри, ничего с ним не сделаете. А в единоборство с вами не пойдёт он… Надо ехать в Киев, сказать народу, что и как.

— Да там, поди, одни старики да бабы остались, — вставил Николай.

— На то, чтоб отстоять Киев, — продолжал старик, — разумеется, надежды мало. Если б была надежда, Ярослав поехал бы к Киеву, а не в Новгород. Но всё же надо спешить к Киеву, надо предупредить Предславу, Илариона и Горисвета.

И они все вместе стороной от дороги стали пробираться в Киев, положив меж собой, что надо возможно скорее предупредить о беде людей киевских, а Предславу, Горисвета и Илариона уговорить скрыться до поры до времени, самим же торопиться к Ярославу в Новгород.

Когда они уже миновали Коростень, послышался конский топот. Это была погоня от Болеслава. Один из конных, в котором Усмошвец узнал Путяту, отделился вперёд.

— Богатыри, — крикнул он, — даже и бежать-то вы не горазды. Целыми сутками мы выехали позже вас, а всё же настигли…

— Волчья сыть, травяной мешок, — гаркнул Семён, с силой пустив в Путяту палицей.

— Братцы, не сдаваться! — крикнул в то же время Григорий.

— Стой! — раздался голос Путяты, но, получив удар палицей по голове, опрокинулся на коне и грохнулся оземь. Не успел Путята упасть, как Усмошвец с Семёном бросились на его спутников, а Николай со стремительной быстротой объехал вокруг них и стал рубить сзади. Началась злая сеча. Григорий случайно отделился от Усмошвеца и Семёна. Один из всадников, подняв меч, устремился на него, но Григорий, спохватившись вовремя, отбросил своим мечом удар и с необычайной для такого старца силой и ловкостью нанёс ответный удар сбоку по голове своему противнику, который и пал с коня. Затем он бросился на помощь Усмошвецу, Семёну и Николаю, сложившим уже четырёх всадников.

Сеча была кончена. Григорий, Николай и Усмошвец вышли из неё без вреда. Но у Семёна была проткнута нога копьём Его ссадили с лошади, и Григорий стал промывать и перевязывать рану.

XIV[править]

Через четыре дня после этой схватки поздним вечером Григорий, Семён, Усмошвец и Николай приехали в Киев. Справившись, где Предслава, и узнав, что в Берестове, они отправились туда и остановились у гусляра Андрея.

Ни Предслава, ни Горисвет, ни Иларион, однако, не согласились уйти из Киева.

— Пусть налетит туча на Киев-град, коли на то воля Божия, — говорила Предслава. — Буду делить горе с киевлянами, среди которых я росла и живу. Буду утешать обиженных, помогать, поддерживать падающих духом. Место моё в Киеве.

Иларион отвечал:

— Я обещал великому князю праведному Владимиру, верным слугою которого я был всю жизнь, не отступать от Предславы до кончины моей, и не мне, старику, не держать слова своего.

— Я, — сказал Горисвет, — слуга Божий, и не мне бояться смерти или мучений. Здесь моя пещера, в которой я молюсь Богу. Если на то воля Господня, в этой пещере и отдам свою душу Всемогущему Творцу.

Григорий отправился на родину, уговорив Усмошвеца, Семёна и Николая ехать с ним, чтобы присоединиться к Ярославу и идти с ним на Святополка.

Киевляне, узнав о гибели Ярославовой рати, были охвачены горем и скорбью. Не было семьи, в которой не горевали бы. Из одной семьи пошёл в поход отец, из другой сыновья, а из некоторых отец с сыновьями вместе. Вскоре в Киев прибыл Якша с Святополковыми людьми.

Якша разъезжал по городу со своими и старался расположить людей к Святополку.

— Разве не одарил вас щедро Святополк, — говорил он, — когда после смерти Владимира вступил на великокняжеский стол? И потом он не обижал вас. К чему вы слушались слуг Ярослава? И чего плачете? Ужто у Святополка сердце не доброе? Вы говорите, что он убил своих братьев Бориса и Глеба. Не он убивал их, а его люди, не всегда делавшие то, что он хотел, да и дело это княжеское, семейное, а вас он не трогал. Повторяю: убито немного, а взятым в полон он зла не сделает. Конечно, если кто не захочет слушаться его, того он накажет: на то он великий князь, но почему же идти против него? Не бойтесь и Болеслава. Не как вор идёт он в Киев, а как тесть великого князя, помогший ему вернуть великокняжеский стол, отнятый младшим братом.

Когда так говорил Якша, обращаясь к толпе, собравшейся вокруг него, не раз слышались возражения:

— Владимир не хотел оставлять великокняжеского стола Святополку, ибо сильно пристрастен он к питию, из-за которого всё забывает, и поддался жене своей и латинским попам.

— И всё это неправда, — отвечал Якша. — Оклеветали доброго и хлебосольного князя и перед его отцом, и перед людьми! Я ли не знаю великого князя? Сердце доброе, и ум свой есть, что ж ему поддаваться жене и латинским попам!

Говорили также Якше, что Святополк, сев в Киеве на великокняжеский стол, обижал людей, позволял своевольничать ляхам и латинским попам.

Якша отвечал на это:

— Вижу, что вороги великого князя восстановляют вас против него, но у великого князя теперь сила большая, и покаются эти вороги в грехах своих, да будет поздно! Знаю, откуда идёт всё это, знаю. Сам я не ваш, что ли, не киевлянин разве?

Одним из первых шагов Якши в Киеве было свидание с Анастасом. Он убеждал Анастаса выйти торжественно навстречу Святополку и Болеславу и передал письмо от патера Фридриха. Фридрих посылал Анастасу привет от папы римского и писал, что Святополк с Болеславом идут на Киев с большой силой, что теперь княжение Святополка в Киеве будет прочно. «И в этом счастье, — писал он. — Несмотря на возникающие несогласия между латинянами и греками, папа уверен, что всё закончится миром и что для этого мира необходимо, чтобы Русь и Польша слились, и потому благословил поход Болеслава».

13 августа Болеслав со Святополком с дружинами и воями подошли к Киеву. Многие хотели обороняться, заперли городские ворота и взошли на валы. Болеслав и Святополк осадили город, но киевляне скоро увидели свою беспомощность и на следующий день сдали город. Анастас торжественно встретил Болеслава и Святополка у Золотых Ворот, по которым Болеслав ударил изо всей силы своим мечом. Меч звякнул и выщербился. Этим ударом Болеслав хотел показать, что покорил Русь мечом.

— К чему ты ударил? — спросил его Святополк.

— От радости, — отвечал он, — от радости, что возвращаю тебе великокняжеский стол [Этот выщербленный меч поляки называют щербцом и считают его народной святыней].

Проехав прямо на великокняжеский двор, Болеслав и Святополк поручили Якше и Калине разместить в разных частях города воев. Наиболее надёжным и верным из них было поручено следить за жителями. Вместе с тем Якше было приказано собрать сейчас же киевлян к великокняжескому двору.

Когда люди собрались, Святополк сказал им, что очень жалеет о павших в битве киевлянах и что он воевал со своим братом, а не с киевлянами, которых очень любит.

— И в доказательство тому, что я люблю вас, я не наказал никого из воинов Ярослава, — говорил Святополк, — хотя имею право на это. Моя рука не коснулась даже тех, которые упорно бились против меня и моего тестя. Тесть мой, сражавшийся со мной и за меня, имел право взять в плен и отправить в Польшу ваших отцов, сыновей и братьев, но я упросил его отпустить всех, и они идут за нами. Я знаю, что вас восстанавливали против меня, но теперь вы имеете случай убедиться, что я расположен к вам. На завтрашний же день я велел приготовить пир. Для бедных и для богатых одинаково будут открыты ворота княжеского двора.

Однако многим из бывших в рати Ярослава не суждено было вернуться в Киев. Святополк уверял, что он никого не наказал и что он упросил Болеслава не отправлять в Польшу в плен дружинников и воев Ярослава, а на деле одних он казнил, других замучил пытками, третьи были отправлены Болеславом в Польшу. Было немало и убитых, так что в Киев могло вернуться менее половины из воев Ярослава и очень немногие из его дружинников.

Вечером в одной из комнат великокняжеского терема, ставшей хороминой Болеслава, сошлись к нему Святополк, Якша и патер Фридрих. Они совещались, что делать. Якша говорил, что главная польза для Святополка — Предслава, Горисвет и Иларион, что перед прибытием Болеслава и Святополка в Киев успели прискакать из-под Берестья Григорий-гусляр, Усмошвец, Семён и Николай, что они смущали людей и вели переговоры. Далее Якша высказал предположение, что, может быть, Ярослав скрывается под Киевом.

— Может быть, — сказал Святополк, — но может быть, и нет уже Ярослава в живых. Мы распускаем среди киевлян слух, что Ярослав утонул в Буге, чтобы они перестали надеяться на него, а может быть, это и правда. Куда он делся? Куда он вдруг пропал? Он горд и потому мог не выдержать поражения и сам, быть может, бросился в реку.

— Что нам говорить о том, чего мы наверное не знаем, — сказал Болеслав. — Во всяком случае надо принять меры к розыску Ярослава, если он жив, что вероятно. Послана погоня за Ярославом по направлению к Новгороду. Посланы были вой и по направлению к Киеву. Об одних из них нет вестей: может быть, они напали на след Ярослава и преследуют его. Другие с Путятой во главе убиты. Кем и как? Не Ярославом ли?

— А я слышал, что Семён хвастался, будто по дороге в Киев он с Усмошвецом, Николаем и Григорием расправились с Путятой и с его людьми.

— Откуда взялся Усмошвец? Его с Ярославом в битве не было.

— Но мне наверное известно, — сказал Якша, — что Григорий, Усмошвец, Семён и Николай, сын ляшский, прибыли от Ярослава, были в Берестове у Андрея-гусляра и вели переговоры с Предславой, Горисветом и Иларионом.

— Всё это странно, — сказал Болеслав, — но во всяком случае тебе, Якша, надлежит озаботиться, чтоб под Киевом поискали Ярослава. Может быть, ты и прав, что он тут.

— Конечно, — вставил Святополк, — пусть на всякий случай поищут, хотя я уверен, что Ярослав на дне Буга. А кроме того, теперь я возлагаю на тебя, Якша, главное. Много раз ты служил мне и тестю моему, послужи ещё раз, а я тебя не забуду. Твоё дело разделаться с Предславой, Горисветом и Иларионом…

— В них корень зла, — вставил патер Фридрих.

— Да и Андрей-гусляр, хоть и очень стар, а вреден, и о нём не забудь, да, может быть, если взяться умело, этот старик и доподлинно скажет, где Ярослав и что с ним.

— Сослужу, — ответил Якша, — но ты знаешь, что люди за эту службу не возлюбят меня пуще прежнего, а потому не оставь меня воздаянием.

Святополк рассердился:

— Я ли не награждал тебя?! Не я ли из тиунов сделал тебя боярином и не ломятся ли теперь у тебя сундуки от серебра и золота? И ты торгуешься со мной!

А Якша, увидев гнев Святополка, сказал:

— Знаю, знаю, княже, — и предан тебе, предан бескорыстно. Не о серебре и золоте, не о земле, не о парче, не о яхонтах говорю я. А дай ты мне воздаяние во сердце своём, оцени ты в сердце преданность мою…

— Да разве я не ценю, — перебил, но уже более мягким тоном, Святополк, а Болеслав, чтобы прекратить этот разговор, решительно сказал:

— Итак, твоё дело, Якша, разделаться с теми, с кем считаешь нужным. Мы верим тебе, на тебя полагаемся и, конечно, ценим тебя, и ни Святополк, ни я не оставим тебя без воздаяния. Но вот что: разделывайся с остальными как знаешь, но что касается Предславы, доставь мне живой, чтобы ничья рука её не коснулась. Я сам с ней поговорю. Когда умерла моя вторая жена и я хотел взять себе в жёны Предславу, она не захотела. Может быть, и пожалеет теперь. Поговорю я с ней… А затем, помни же, Якша, что это всё должно быть сделано во время пира.

XV[править]

На другой день с полудня пошли люди на княжий двор, где был приготовлен пир. Пошли на пир далеко не все.

И вот начался пир, на котором обильно лились вино и мёд, а в это время Якша со своими людьми стал неистовствовать в Киеве и в Берестове. Григория, Усмошвеца, Николая и Семёна не нашёл, разумеется. Нескольких человек он пытал, чтобы узнать, где они. Пытал он людей, чтобы узнать и где Ярослав. Когда его люди схватили гусляра Андрея, один из его сыновей бросился защищать отца и был убит вместе с ним. Было перебито несколько человек, которых Якша считал своими врагами или подозревал в преданности Ярославу, были перебиты слуги Предславы и Горисвета. Когда схватили Предславу, Горисвет бросился защищать её, но тут же пал от удара меча. Илариона, молившегося в это время в своей пещере, не нашли люди Якши. Узнав потом о случившемся, Иларион сказал:

— Много крови запятнало Святополка Окаянного, но ему мало Злобой нечестивого князя, пролившего кровь братьев своих, теперь допустившего позор сестры своей, испытывается Русь Но минется злоба нечестивого, и настанет на Руси мир. Святой апостол Андрей Первозванный, взойдя на высоты киевские, благословил место, где мы теперь, и сказал, что быть тут граду великому, что воссияет здесь вера праведная. И козни Святополка, Болеслава и латинских попов не одолеют веры и града! А я буду молиться, чтобы скорей пробил час кары нечестивым, буду молиться до тех пор, пока не убьют и меня, если на то будет воля Божия!

Несколько раз впоследствии собирались убить Илариона, но Бог хранил его. Анастас, вошедший в большое доверие к Болеславу, не раз пытался уговорить Илариона принять сторону Болеслава, но он был твёрд и не поддавался искусу.

XVI[править]

К концу пира стали доходить слухи о неистовствах, которые совершил в городе и в Берестове Якша со своими людьми. Киевлянами овладели скорбь и уныние, усилившиеся ещё более, когда вернулись в Киев остатки Ярославовой рати и стало известно, что многие либо погибли в битве, либо казнены, либо отправлены в плен в Польшу. Настали чёрные дни для Киева и всей земли Русской, но в то время, когда почти все были в скорби и унынии, на киевском княжьем дворе шло веселье.

Святополк, окружённый немногочисленными своими сторонниками, и Болеслав с поляками веселились, ведя беспутную жизнь; веселилась в своём кругу и жена Святополка Клотильда, приехавшая вскоре после занятия Болеславом и Святополком Киева. Рейнберн с патером Фридрихом и с другими прибывшими патерами устраивали богослужение по западному обряду, стремясь привлечь людей. Несколько патеров разъезжало по киевской и древлянской землям, утверждая папизм. Якша постоянно оговаривал всё более и более людей перед Святополком и Болеславом, чтобы овладеть их добром. То и дело кого-нибудь заключали в темницу, ляхи похищали жён и девиц, обижали киевлян. По рекам и дорогам расплодились разбойники.

Вначале киевляне, подавленные и разбитые горем и несчастьем, молча переносили всё это, но затем стали раздаваться жалобы, многие громко заговорили об кривдах и обидах.

— Ляхи вольничают, обижают жён и людей, их патеры славят римскую веру и читают в церквах проповеди по-латыни. Святополк, убивший братьев своих, бьёт теперь людей, — слышалось всё чаще и чаще.

И в Киеве, и в сёлах народ стал избивать поляков.

Прошло около года. Как-то вечером Святополк позвал к себе Якшу и сказал:

— Настало время действовать. Люди озлоблены против ляхов. Нужно их подзадоривать, говорить, что всё зло от ляхов, что я ни при чём, что если я и убил братьев своих, то по наущению ляхов и латинников. Люди и так говорят, что я поддался влиянию жены и тестя, и потому легко поверят. Надо уверять, что я раскаиваюсь во всём, что хочу исправить зло, но что ляхи и их бискуп и патеры не позволяют мне сделать это.

— Да, — ответил Якша, — Болеслав с ляхами взяли уж слишком много воли: я знаю, что Болеслав пытался очернить меня перед тобой. Ему хочется поссорить нас, чтобы ты удалил меня…

— Об этом говорить нечего, — ответил Святополк, а про себя подумал: «Знаю я тебе цену, знаю, что и ты недавно пытался подластиться к Болеславу и к Калине, да не поделили шкуры моей, но ты мне нужен». — Об этом говорить нечего. Я знаю, ты предан мне, а если что-либо и сболтнул против меня в сердцах, не время теперь ссориться. Ты мне предан и нужен мне, но и я тебе нужен. Уйди я — не уцелеть и тебе… Нас колдовством связали. Может, и впрямь колдовством. В идолов я не верю, но и вера греческая и латинская не влекут меня, а в колдовство верю. Вот и теперь у меня волхв древлянский говорит, что много лет мне княжить на киевском столе. Но об этом поговорим в другой раз, а теперь скажу, что я ведь хорошо понимаю, чего хочет Болеслав и чего хотят бискуп и попы латинские. Болеслав хочет сам утвердиться на киевском столе. Помнишь, я говорил тебе об этом в Кракове. А латиняне хотят этим путём подчинить Русь папе. Я обещал им это, но к чему же мне подчиняться папе, я сам себе князь, да и люди не хотят этого. Они жалуются, что попы латинские читают и служат в церквах.

— Жалуются, — подтвердил Якша.

— Так вот и нужно говорить им, что всё зло от Болеслава и латинян. Пусть люди бьют ляхов, мешать не надо. Таким образом я заставлю Болеслава уйти из Киева.

— Но если он уйдёт, — возразил Якша, — Ярослав, как слышно, готовится идти походом на Киев и уж собрал рать немалую, то справимся ли мы без Болеслава с Ярославом?

— Будь покоен. Я говорил с волхвом древлянским. Все язычники будут на моей стороне. Они знают ревность Ярослава к греческой вере и потому за меня, и печенеги всегда пойдут со мной.

— Но ведь были за нас язычники и печенеги, а тем не менее не устояли мы под Любечем, да и люди будут недовольны, если ты призовёшь опять печенегов.

— Что ж, призывает же Ярослав варягов. Но это ещё дело будущего, а теперь нам надо избавиться скорей от Болеслава, тем более что если будет длиться так, как теперь, то люди, избивающие теперь ляхов, могут обратиться и против меня.

Через месяц после этого разговора, когда Болеслав узнал, что произошло новое избиение поляков, он призвал к себе Рейнберна и патера Фридриха и сказал:

— Помните, что было в Чехии. Когда я занял чешскую землю и, казалось, укрепился в ней, нашлись люди, которые стали строить козни против меня, и я был на волосок от гибели. Теперь Святополк явно действует против меня. Многие из наших избиты, так не лучше ли не ждать такого конца, какой был в Чехии, откуда пришлось постыдно бежать, и уйти заблаговременно…

— Я уж говорил тебе об этом, — сказал Рейнберн. — И Калина того же мнения.

— Я, — продолжал Болеслав, — выговорю себе право взять Предславу в качестве заложницы и трёх бояр Ярославовых из оставшихся в живых. Это на случай, если Ярослав овладеет снова Киевом. Кроме того, я потребую, чтобы Святополк не заявлял никаких притязаний на захваченную нами в Киеве и хранящуюся теперь у Анастаса казну Ярослава. Я возьму её с собой. Наконец, я потребую, чтобы мне безусловно были уступлены червенские города. На этих условиях я уеду из Киева.

Рейнберн и патер Фридрих одобрили план Болеслава, и действительно, после некоторых препирательств со Святополком Болеслав настоял на том, что Святополк принял его условия.

Святополк распространил по городу слух, что он заставил Болеслава покинуть Киев и что теперь все бедствия и неистовства прекратятся. 16 августа 1018 года, то есть почти ровно через год после вступления Святополка в Киев, Болеслав вышел из Киева, захватив с собой Предславу, трёх бояр Ярославовых, казну Ярослава и, разумеется, оставшихся в живых своих дружинников и воев. С ним отправилась и Клотильда, жена Святополка, бискуп Рейнберн и патер Фридрих с другими патерами, а также Анастас, близко сошедшийся с Болеславом и Рейнберном.

За день до выступления Болеслава из Киева младший сын Андрея-гусляра, не бывший в Берестове в день убийства отца и потому оставшийся в живых, узнал, что Болеслав хочет взять с собой в Польшу Предславу Он решил, собрав людей и воев, по дороге отбить Предславу. Он пошёл к Илариону и попросил благословения на это дело. Иларион благословил его. Он собрал до 50 человек добрых молодцов, большей частью бывших воев Ярослава, и отправился с ними из Киева по дороге к Берестью. Они остановились в лесу у села Придорожья, где, по их предположению, Болеслав должен был сделать первую ночёвку. Они не ошиблись: Болеслав действительно расположился на ночлег у этого села. Они узнали при помощи придорожских людей, где Предслава, и когда наступила тишина в стане Болеслава, подожгли стан и, пользуясь суматохой, сделали нападение, отбили Предславу.

Предслава тайно поселилась в одном из сел на западе от Киева.

XVII[править]

Неистовства Святополка и Болеслава в Киеве были в самом разгаре, когда в Новгород прискакали отроки Фёдор, Холм и Гавриил, которым удалось вместе с Ярославом избегнуть смерти и плена под Берестьем. Всех уехало вместе с Ярославом 16 человек. Человека три отстало вскоре, а остальные вместе с Ярославом доехали благополучно до города Изяславля по реке Свислочи. Здесь Ярослав остался на день отдохнуть с тем, чтобы дальше ехать в возке, предложенном богатым гостем изяславским Крылом, а Фёдору и Гавриилу приказал безостановочно ехать в Новгород сообщить о случившемся.

Приехав в Новгород, они явились к посаднику Константину передать слова Ярослава.

— Подождём приезда князя, — ответил задумчиво Константин, — а пока молчите.

Дня через три приехал Ярослав.

«Бум, бум!» — грянул вечевой колокол на Новгородской площади, созывая новгородцев на вече.

Вскоре на Ярославовом дворище у вечевой башни собралось почти всё население Новгорода. Народ был крайне взволнован желанием Ярослава ехать за море к варягам. Князь, потерпев поражение с киевской дружиной, не доверял и новгородцам. Посадник Константин старался убедить князя не ездить к варягам, а народ убеждал не волноваться и не торопиться.

— Тише едешь, дальше будешь, — говорили. — Соберём не торопясь дружину и воев, вооружим их получше и все дружно пойдём биться с Болеславом.

Много говорил посадник, говорил князь, говорили и другие именитые люди, но ни на чём окончательном не порешили и разошлись.

Через несколько дней собрано было другое вече, на Торговой площади. Теперь в вече участвовали не только бояре, богатые гости, старосты городские, но и меньшие люди.

Много говорили, много спорили и разошлись, порешив, ввиду наступления осенних распутиц и затем зимних морозов, отложить поход до весны. А пока решено было обучать молодых воинов. Князь настоял на том, чтобы в учителя взяты были варяги.

Настала осень. В Новгороде собрались «зимние гости», иноземные купцы из Скандинавии, привозившие сукна, вина, металлические изделия, хлеб и деньги. С востока приехали купцы византийские с шёлковыми товарами, воском, пряностями. Новгородцы поставляли лен, хмель, меха. Торговая жизнь в Новгороде закипела. Зимой были свои, «зимние гости»; летом приезжали другие, «летние».

Но и на пирах, и при сделках торговых, и в домашней жизни новгородцы помнили главную думушку свою — о предстоящем походе. На пирах и в домашних беседах обсуждался этот предстоящий поход, а при торговых сделках откладывались на него гривны и куны.

Прошла зима, настала весна, но рать не была ещё готова. Ярослав не хотел дольше ждать и вторично решил ехать за море к варягам. Были приготовлены уже ладьи для него и его свиты; назначен день отъезда. Но новгородцы не могли примириться с таким решением князя. Опять собралось вече. Князь не пришёл. Зато собрались все граждане от посадника до простых смердов; пришли и мужики из окрестных пригородов; пришли и жёны новгородцев, которые, стоя позади мужской толпы, прислушивались к речам, советовались и воодушевляли своих мужей. Долго судили и рядили новгородцы. Окончательное решение было таково: немедленно идти на берег Волхова, где приготовлены были ладьи для княжеской дружины, и изрубить их, а затем отправиться к князю и убедить его не ехать к варягам и ждать, пока не будет сформирована дружина.

С лодками дело кончено было быстро, но князь, рассерженный самовольным поступком новгородцев, не пожелал принять посадника с выборными гражданами. Долго, через княгиню, которая была дружна с женою посадника Константина, велись переговоры, пока князь не преложил гнев на милость и согласился принять посадника.

Горячо говорил посадник. Он вспоминал успешные походы новгородцев против балтов, финнов, чудской еми и других соседних народов, вспоминал доблесть отца своего, Добрыни Славного, Скалы и других воинов; вспоминал богатырей новгородских: Родовоя, Горисвета и Василия новгородского.

Он говорил, что народ не пожалеет последнего имущества своего для доставления князю возможности нанять в помощь себе варяжскую дружину.

— Государь, — заключил он речь свою, — мы хотим и можем ещё противиться Болеславу. У тебя нет казны: возьми всё, что имеем.

Князь был тронут и согласился подождать ещё немного времени.

Пошли спешные сборы к походу. Бояре давали по восемнадцати гривен, городские старосты по десяти, остальные жители по четыре куны. Скоро была собрана необходимая сумма для найма варяжской дружины. Новгородское войско готово было к походу. И вот во второй половине августа 1019 года Ярослав двинулся с соединённой дружиной в новый поход против Болеслава и Святополка. Новгород опустел.

Григорий, Усмошвец, Семён и Николай, с которыми мы расстались после того, как им не удалось уговорить Предславу, Горисвета и Илариона покинуть Киев, благополучно добрались до Пскова. По дороге они собирали людей, призывая присоединиться к Ярославу, чтобы идти на Болеслава и на Святополка, за которым уже утвердилось в народе прозвание «Окаянного». И всюду в ответ на их призыв слышалось:

Не потерпим Окаянного, ляхов и латинников в стольном граде Киеве Пойдём с Ярославом за дело правое, за землю Русскую!

Из Пскова путники отправились к Ладожскому озеру Пришлось им побывать и в нескольких языческих селениях, ютившихся в глухих лесах и сохранивших ещё во всей чистоте языческую веру. Но и в этих селениях они находили живой отклик на свой призыв. Отчасти этому помогало и то, что Григорий, Усмошвец и Семён пользовались почётом на Руси за свои богатырские подвиги, а Григорий, кроме того, как славный гусляр и маститый старец.

В деревне Волынкиной при устье Невы сыновья Григория и их жёны, а также внуки с жёнами и внучки со своими мужьями радостно встретили его и его спутников.

Григорий рассказал своим о том, что происходит на Руси, а также о том, как он с Усмошвецом, Семёном и Николаем проехали почти всю Русь, призывая людей идти на Киев с Ярославом против Святополка Окаянного и Болеслава ляшского, что по дороге заезжали они в Новгород, где узнали, что весной Ярослав двинется в поход.

Один из сыновей Григория, трое внуков и двое правнуков решили идти с Ярославом. Из окрестных селений и с Ладоги собиралось не мало воев. В общем человек 200 должно было двинуться весной к Новгороду, чтобы там присоединиться к Ярославу.

Старец Григорий, решивший было навсегда остаться в Волынкиной, чтобы здесь кончить жизнь свою, к концу зимы стал говорить, что хочет собственными глазами увидеть торжество Ярослава Сердце богатырское, сердце гусляра, воспевавшего битвы, влекло его в поход, но он опасался, что у него не хватит сил Как-то утром он решительно сказал:

— Иду! Вечером долго я размышлял, хватит ли силушки дойти до Киева и вернуться, чтобы здесь, где начал дни свои, и кончить их. Думал было остаться. Нужно вам знать, что обет я дал построить церковь в Волынкиной. Так вот и думалось: если пойду, может, Бог поможет ещё добраться до Киева — но вернусь ли? И приснился мне сон: видел я премудрую Ольгу и Владимира, и Бориса, и Глеба; они благословляли дружину и воев Ярослава, и услышал я голоса их: «И стар и млад идите!» Пойду ещё раз к Киеву, а затем вернусь сюда строить церковь Божию.

Прошло после этого ещё несколько дней. Всё уже было готово к походу, когда из Новгорода прискакал гонец с известием, что поход отложен до начала осени. При этом посадник просил Григория от своего имени и от имени Ярослава непременно идти с ними. Григорий решил употребить весну и лето на работы по постройке церкви.

Когда стало солнце клониться к осени, опять приехал гонец от посадника Константина объявить, что Григория, Усмошвеца, Семёна и Николая с невскими и ладожскими воями ждут в Новгороде.

XVIII[править]

Святополк стоял задумавшись.

— Да верно ли ты знаешь, Якша, что Ярослав так близко подошёл к Киеву?

— Верно, — ответил Якша. — Уж давно ведомо было, что он готовится в поход, и говорил я тебе, княже, что надо было повременить отпускать Болеслава.

— За меня печенеги, — стараясь успокоить себя, сказал Святополк, — а что касается Болеслава, то все люди были против него. Если бы он не ушёл, то и ему, и мне, и тебе было бы хуже, а теперь — ну, что ж! Если Ярослав так близко, печенеги, правда, не успеют прийти на помощь… Он разобьёт меня, но не дамся же я в руки, уйду к печенегам и с ними приду воевать с ним, а может быть, тем временем мне удастся склонить Болеслава снова помочь мне. Ты скажешь, что теперь он мне ни в чём не поверит и потому не станет помогать, но ведь и прежде он мне не верил, а помог же. Велико его желание взять под свою власть Киев, велико желание папы овладеть Русью. Рейнберн и патеры будут склонять его идти на Русь, и он пойдёт.

Раздался стук в дверь. Якша подошёл и отворил. Вошёл отрок и сказал, что приехал Камень, гонец от древлянского волхва.

— Позвать! — приказал Святополк.

Гонец вошёл.

— Волхв наш шлёт поклон тебе, княже, — проговорил он, низко кланяясь. — Старик велел сказать тебе, что брат твой Ярослав с большой дружиной и множеством воев идёт на тебя. Он уже близко.

— Времени терять нечего, — ответил Святополк. — Надо снаряжать дружину и воев.

А гонец продолжал:

— Волхв снарядил для тебя, княже, двести воев. Они идут к Киеву.

— Иди, — ответил ему Святополк. — Я ещё призову тебя, поговорю и скажу, что передать волхву.

Гонец вышел, а Святополк, обращаясь к Якше, продолжал:

— Сил у нас немного, но сдаваться без боя нельзя. Пойдём с дружиной и с воями навстречу Ярославу. Однако отходить нам от Киева незачем. Встретимся с Ярославом поблизости…

Святополк при помощи Якши наскоро снарядил дружину и воев и выступил навстречу Ярославу. Ярослав встретился со Святополком в двух днях хода от Киева.

Не надеясь на победу, Святополк велел отступать и, поручив начальствование Петуху, сказал, что отправляется в Киев, а на деле с Якшей и с несколькими приближёнными бежал, объехав Киев, к печенегам.

Как раз накануне Покрова Ярослав вошёл в Киев, горячо приветствуемый людьми. Иларион вышел навстречу Ярославу в облачении, с крестом в руках.

— Усердно молились мы Господу Богу, — сказал Иларион, — чтобы Он, вняв молитвам нашим, освободил нас от плена ляшского и латинского. Много погибло людей, много кривд и обид вынесли мы все на Руси! Видим, Господь послал испытание Руси, крепка ли она в вере Христовой. И Русь вынесла это испытание. Её заступники на небесах: премудрая княгиня Ольга, праведный князь Владимир и первые мученики земли нашей, князья Борис и Глеб, — испросили у Господа сил для Руси вынести это тяжкое испытание. Вознесём же Господу Богу благодарственные молитвы за ниспослание нам сил и крепости и за то, что Он дал нам тебя, княже, на которого мы возложили надежды, ныне исполнившиеся. Теперь кормило земли Русской снова в твоих руках, и ты поведёшь с помощью Божией землю нашу по пути веры праведной, мудрости и славы, а мы под твоим водительством будем стоять крепко за веру и землю нашу!

Ярослав приложился ко кресту и, поклонившись людям, ответил:

— Всемогущий Бог помог мне одолеть Окаянного. Когда Святополк разбил меня у Берестья, я, слабый, пал духом, но в молитвах и беседах с иереями и чернецами я обрёл крепость духа и, видя к тому, что дружина и люди тоже крепки и готовы стоять за веру праведную, за правое дело и за родную землю до последней капли крови, что они готовы отдать всё своё имущество за веру и Русь, я пошёл смело на Окаянного, и вот мне дарована Господом Богом победа, опять я в Киеве. Возношу благодарственные молитвы Господу, обещаюсь блюсти ревниво веру праведную… Благодарю и вас: пастырей, помогавших мне своими молитвами, бояр, подававших мудрые советы и помощь, благодарю дружинников и богатырей наших, воев и всех людей. Теперь я верю, что, если Святополк с тестем своим, и с ляхами, и с печенегами и опять придёт на нас, мы с помощью Божией устоим и не повторится уж более такая беда, какая недавно постигла нас.

Простясь с людьми, Ярослав немедленно отправился с Иларионом в Берестово к Предславе: ему хотелось поскорее увидеть свою любимую сестру, поскорее утешить её.

— Сестра моя, — начал он, поздоровавшись с ней, — ты мужественно и с христианским терпением снесла всю тяжесть и унижение плена и неволи! С самого дня праведной кончины отца нашего ты помогала мне, насколько могла, словом и делом, ты помогала всей земле. Я твой должник неоплатный. Насколько хватит сил, постараюсь отблагодарить тебя, но знаю, что никогда своими силами не успею в этом, а потому мне остаётся лишь молить Господа Бога, чтобы Он вполне вознаградил тебя.

Вечером пришли Иларион с Григорием. Они спросили великого князя, что он намерен предпринять для успокоения родной земли.

— Много труда предстоит нам, — заговорил Ярослав. Но я верю, что Господь Бог поможет мне и всей земле.

— Пока Русь будет крепка в вере праведной, — проговорил Иларион, — силы вражьи не одолеют её!

— А где Святополк? — спросил князь после некоторого раздумья.

— Говорят люди, — ответил Григорий, — что он бежал к печенегам, минуя Киев, и что было у него условленно с Якшей и с другими ближними выйти из Киева с дружиной и воями. К Болеславу он не пошёл, потому что расстался с ним недружелюбно… Хотя, может, и придётся Святополку искать защиты у своего тестя, — как знать!

— А где Петух? — спросил Ярослав. — Не ушёл ли он вместе с Святополком? А может быть, он, как и Анастас, пошёл с Болеславом в Польшу?

— Нет, — ответили Предслава и Иларион, — Болеслав не взял с собой Петуха.

— И со Святополком он, как говорят, не бежал, — заметил Григорий, — а, боясь гнева твоего, княже, скрывается под Киевом.

— Его надо найти, — решил Ярослав. — Он, наверное, знает, где Святополк, и скажет. Надо поскорее отыскать его!..

Дня через два нашли Петуха и привели его в великокняжеский терем.

Он, как оказалось, скрывался в одном из ближайших сел Когда сказали Ярославу о поимке его, великий князь ответил:

— Не хочу я видеть его. В тюрьму его не посажу, но и видеть не хочу. Не хочу также, чтоб он жил в Киеве Отослать его в Ростов. А ты, боярин, — обратился великий князь к Холму, — выйди теперь к Петуху и допроси его, где Святополк, что он знает о брате.

Выйдя к Петуху, Холм обратился к нему со словами:

— Великий князь повелел тебе открыть всё, что знаешь о Святополке.

— Могу ли я знать, где он, — ответил Петух. — Знаю я, про меня распустили слухи, что я был в милости у князя, знаю и потому я не показывался теперь на глаза Ярославу, опасался гнева его.

— Да ведь всем известно то, что ты отрицаешь Святополк и Болеслав тебя жаловали.

— Пред тобой, боярин, я оправдываться не стану. Ты ещё в отроках не был, а я уже боярствовал… Но Ярославу я докажу, что на меня взведён поклёп, что оклеветан я.

— Но великий князь, — сказал Холм, — и видеть-то тебя не хочет.

— Это — за преданность-то мою! Говорю, что оклеветали…

— Великий князь повелел спросить тебя: где Святополк? — настойчиво повторил боярин.

— Холм! — вдруг с неожиданным порывом, почти плача, заговорил Петух. — Прости! Ты молод, мало знаешь людей! Пусть я изменил Ярославу, предался Святополку, заступись за меня: у тебя сердце доброе.

— Ты знаешь, Петух, нрав великого князя, — ответил Холм, — ты знаешь ум его, и я хотя и молод, не дам обидеть себя. Велики и черны неистовства Окаянного, и ты с Якшей были его главными помощниками. Великий князь по милости своей и из-за твоей прежней службы не хочет тебя карать тюрьмою, а лишь велит поселить тебя дальше от Киева, и тебе ничего более не остаётся, как глубоко благодарить великого князя и сказать всё, что ты знаешь о Святополке.

— Не стану оправдываться, — сказал, подумав, Петух, — не стану. Время покажет… А что касается Святополка, то слышал я, что бежал он к печенегам. И куда ж ему бежать, как не к ним?

— И я так думаю, что для Святополка одна дорога к печенегам. Так я и скажу великому князю, что, по твоим словам, Святополк пошёл к печенегам, но помни, что если он скрывается под Киевом и ты знаешь об этом и знаешь где, то такого обмана великий князь не простит тебе и покарает тебя уже не высылкой, а построже.

— Молод ты, Холм: теперь-то мне держать сторону Святополка? Ведь я теперь в руках Ярослава, и если бы знал, где Святополк, и мог бы доставить его сюда, то, конечно, доставил бы, чтобы доказать Ярославу всю мою преданность. Но я точно не знаю, где он; полагаю, что пошёл к печенегам. Пусть великий князь пошлёт расспросить по дороге в степи. Они, верно, видели Святополка и Якшу. Спросите и старика Сороку в селе под Киевом: он всегда был первый друг и помощник Якши.

Ярослав распорядился отправить Петуха в его дом и приставить к дому надёжных людей, чтоб стерегли его до тех пор, пока Хвалибой не увезёт его в Ростов, и приказал послать гонцов в сторону степей печенежских, чтобы они расспросили людей о Святополке, а также доставить Сороку.

Вскоре Сорока был доставлен. На допросе, сделанном ему, он долго уверял, что с Якшей не дружил и Якше не служил; но когда увидел из слов Холма, что на его близость к Якше указал Петух, стал бранить вместе и Петуха, и Якшу, говорить о том, что Якша околдовал его, стал низко кланяться и просить прощения и пощады ради седых волос и старости.

— Великий князь по милости своей, — ответил ему Холм, — карать тебя не хочет, но ты должен сказать правду, где Святополк.

Сорока долго старался уверить, что не знает, всё повторяя, что Якша его околдовал, что отшиб у него разум и память, — но в конце концов рассказал, что Святополк обманул своих, объявив, что едет в Киев, что у него, Сороки, были заготовлены по приказанию Якши лошади и запас хлеба и вина, что Святополк, Якша и ещё несколько человек заезжали к нему, взяли лошадей и запасы и поехали к печенегам.

В первое время Ярослав занялся помощью разорённым и обедневшим вследствие смуты. Он вернул имущество и земли тем, у которых Святополк несправедливо их отнял для Якши и других своих любимцев. Кроме того, на первых же порах Ярослав принял меры к сокращению разбойничества. Разбойники, увидев это, стали убегать к печенегам, где, как они узнали, находился Святополк. Дружины и воев Ярослав не распускал, ожидая к весне прихода Святополка с печенегами. Но из Польши приходили успокоительные известия. Уверяли, что Болеслав отказывает теперь Святополку в помощи, потеряв всякое доверие к нему. Зимой часто приходили из Польши бежавшие туда русские пленные. Узнав, что Ярослав в Киеве, многие из русских, бывших в польском плену, употребляли все средства, чтобы уйти из плена.

Лишь только стала приближаться весна, пришли вести, что Святополк собирается на Киев с большими полчищами печенегов и других степняков. Не доверяя Болеславу, Ярослав оставил под начальством воеводы Вышаты дружины и воев на случай выступления Болеслава против Киева, но большую часть дружины и воев повёл против Святополка и печенегов.

Рать Ярослава быстро двинулась вперёд и вскоре достигла берегов Альты. Приближаясь к тому месту, где был убит Борис, Ярослав узнал, что Святополк с печенегами уже недалеко. Тогда Ярослав собрал дружину, старцев и старост.

— Братцы — сказал он. — Вот мы приближаемся к тому месту, где Окаянный пролил невинную кровь брата Бориса. Святополк с печенегами близко, и на том месте, где была пролита невинная кровь, придётся нам сражаться. Не пожалеем же себя, отомстим братоубийце.

Действительно, вскоре дружина и вой Ярославовы сошлись с печенегами у того места, где был убит Борис. Воздев руки к небу, Ярослав громко сказал:

— Кровь невинного брата моего вопиет ко Всевышнему!

А в это же время печенеги с диким криком бросились на рать Ярославову. Началась сеча. По словам летописца, это бала одна из самых ужасных и злых битв. Противники секлись, схватывались руками, несколько раз сходились и отступали. Кровь лилась ручьями. Старец Григорий несколько раз порывался принять участие в битве, но Ярослав не отпускал его от себя. Смело бился молодой Андрей из Смоленска, получивший в битве две раны. Усмошвец и Семён клали рядами печенегов, а от своих учителей не отставал и юный богатырь Николай. Отважно и ловко дралась вся дружина Ярослава и вой его, руководимые новгородским боярином Грозным; но и печенеги отличались храбростью и стойкостью.

Несмотря на то что печенеги значительно превосходили русских числом и сражались смело и устойчиво, к вечеру рать Ярослава обратила их в бегство, многое множество положив на месте.

В числе убитых был и Якша.

Что сталось со Святополком? По словам одних, он был убит варягом Эймундом, служившим в войске Ярослава, по словам других, бежал через Польшу, где Болеслав отказался принять его, и по дороге в Чехию умер «злой смертью». Сохранилось предание, что во время бегства ум его помрачился, что всюду мерещилось ему, что его преследуют, что за ним гонятся по пятам. Как бы то ни было, с этого момента он перестал существовать как историческое лицо.

Вожди печенегов послали сказать Ярославу, что готовы уплатить дань, но с тем, чтобы Ярослав прекратил преследование. Ярослав согласился. С большой торжественностью он вернулся в Киев. Во всех церквах служились благодарственные молебны.

Щедро наградил Ярослав своих дружинников и воев. Те из новгородцев, которые прежде хотели возможно скорее отправиться домой, остались ещё на время в Киеве, говоря:

— Подождём пока. Быть может, Болеслав захочет мстить за своего зятя.

Но Болеслав пока не собирался на Русь.

Григорий, поклонясь князю и награждённый им, отправился на родину строить церковь. Усмошвец, Семён и Николай остались служить в дружине Ярославовой, а Андрея из Смоленска Ярослав отправил в этот город воеводою.

Когда всё успокоилось, Ярослав вызвал к себе семейство из Новгорода, а вскоре затем в Киев прибыл норвежский принц Гаральд, известный своей храбростью и рыцарскими подвигами. И вот летом 1019 года состоялась в Киеве свадьба Гаральда с дочерью Ярослава Елизаветой.

Вскоре после этой свадьбы вышла замуж старшая дочь Ярослава Анна за французского короля, но её свадьба состоялась во Франции.

XIX[править]

Княжение великого князя Ярослава — одна из самых блестящих страниц истории древней России. Правда, вначале это княжение было несколько омрачено борьбою с оставшимися в живых братьями Ярослава: Судиславом Псковским и Мстиславом Тмутараканским, а также с племянником Брячиславом Полоцким, но вскоре побеждённый Судислав умер, а с Мстиславом и Брячиславом Ярослав помирился, оставив за собой северную и западную Русь от Днепра. Юго-восточную, с княжеским столом в Чернигове, он предоставил Мстиславу, а Брячиславу дал города Ветебск и Усвят. В 1035 году Мстислав умер, и Ярослав овладел всей Русью.

Отношения между Ярославом и Мстиславом в последние годы жизни последнего были вполне дружественные, и братья вместе ходили на ляхов, от которых они вернули Руси червенские города. Расширяя пределы Руси на север, на запад и восток, Ярослав построил, как оплоты русской твердыни, на северо-востоке, на Волге, Ярославль, в Червонной (Галицкой) Руси также город Ярославль, сохранившийся, как и Ярославль-Волжский, до сих пор, а на северо-западе, у Чудского озера Юрьев, который был назван так потому, что в святом крещении Ярославу дано было имя Юрий. И хотя Ярослав был усердным христианином, тем не менее летописец, по привычке народной, называет его преимущественно его прежним, языческим именем, и это имя укреплено за ним историей.

Завоёвывая дикие племена литовцев, финнов и ятвягов, облагая их данью и укрепляя землю свою крепостями, Ярослав вместе с тем старался установить добрые отношения с тогдашними государствами и сблизиться с ними. Отчасти это достигалось путём браков. Как выше сказано, старшая дочь Ярослава Анна вышла замуж за французского короля, а Елизавета — за норвежского принца, из двух же других дочерей одна вышла за венгерского короля, а другая — за польского, одного из преемников Болеслава, скончавшегося вскоре после окончательного поражения Святополка.

Внутри страны Ярослав водворил порядок и приказал составить сборник законов — «Русскую Правду». Земля росла и богатела, росли и богатели сёла и города, особенно Новгород и Киев.

Тогдашний Киев сравнивали с Царьградом. Двор Ярослава прославился блеском величия. Западноевропейские государи усердно искали дружбы великого князя киевского: Олаф святой, король норвежский, Андрей венгерский и другие приезжали в Киев, прося помощи и защиты у Ярослава.

Мудрый князь, ревностный в вере и любивший книги, распространял христианство и просвещение среди своих подданных, строил усердно храмы и монастыри, заботясь об украшении их лучшими византийскими мастерами, об улучшении на Руси церковного пения. При нём были созываемы соборы русских епископов для разрешения вопросов церковного управления. При Ярославе же построены знаменитые храмы Святой Софии в Новгороде и Киеве, и по его же указанию переведены многие книги с греческого языка на славянский, причём при киевском храме Святой Софии было устроено книгохранилище для общенародного пользования. Он заботился об увеличении числа приходов и об обеспечении иереев. При Ярославе жили в Киеве преподобный Антоний Печерский, вернувшийся с Афона после утверждения Ярослава на великокняжеском столе и основавший Киево-Печерский монастырь, ныне лавру, и бывший отрок Бориса святой преподобный Моисей Угрин, который, возвратясь из польского плена, поселился в пещере у святого Антония.

И святая православная церковь окрепла и возвеличилась на Руси в правление Ярослава, прозванного Мудрым.

Умирая, Ярослав завещал своим сыновьям жить в мире. Он говорил им: «Скоро не будет меня на свете; вы, дети одного отца и матери, должны не только называться братьями, но и сердечно любить друг друга. Знайте, что междоусобие, бедственное для вас, погубит землю, а согласие ваше утвердит её».

Но завещание Ярослава не исполнялось его сыновьями, внуками и правнуками, и созданная трудами Ярослава сильная страна, раздираемая междоусобиями, мало-помалу теряла своё могущество. Одолеваемая с запада Польшею, с востока она поддалась татарам и более 200 лет несла татарское иго. Но светильник веры православной, зажжённый на Руси святым равноапостольным великим князем Владимиром, не угасал и согревал надежду на лучшие дни, и эта надежда оправдалась в последующей истории.

Давно уже прошли годы княжения Ярослава. Но и до сих пор жив в памяти народа образ этого князя-печальника, князя-собирателя, князя-просветителя родной страны, известного в истории под именем «Ярослава Мудрого».


Первое издание: В стародавние годы. Ист. повесть из первой половины XI в / Л. Волков. — Санкт-Петербург: П. П. Сойкин, ценз. 1905. — 149 с.; 21 см.