И вотъ идутъ наши благородные рыцари навстрѣчу ожидающимъ ихъ опасностей и разсуждаютъ о томъ, какой встрѣчи слѣдуетъ искать и отъ какой обороняться, когда наступитъ день великой и страшной битвы.
И монахъ ободрялъ ихъ, говоря:
— Дѣти, не бойтесь и не сомнѣвайтесь. Я васъ проведу въ цѣлости и сохранности. Богъ и св. Бенедиктъ съ нами. Будь я такъ же силенъ, какъ и храбръ, божусь, я бы ихъ ощипалъ какъ утокъ. Я ничего не боюсь, кромѣ артиллеріи. Однако, я знаю молитву, которой меня научилъ пономарь нашего аббатства и которая предохраняетъ человѣка отъ всякаго огнестрѣльнаго оружія. Но мнѣ она не послужитъ на пользу, потому что я въ нее не вѣрю. Тѣмъ не менѣе моя палка съ крестомъ задастъ имъ перцу. Богомъ клянусь, что того изъ васъ, кто вздумаетъ навострить лыжи, я — дьяволъ меня возьми! — вмѣсто себя поставлю въ монахи и напялю на него свою рясу. Она исцѣляетъ отъ трусости. Слыхали ли вы про борзую собаку г. де-Мерля, которая никуда не годилась въ полѣ. Онъ надѣлъ на нее клобукъ и, клянусь, послѣ того ни одинъ заяцъ и ни одна лисица не могли уйти отъ нея, и, мало того, она стала бѣгать за всѣми сучками той мѣстности, тогда какъ прежде была безсильна, de frigidis et maleficiatis[1].
Говоря это въ сердцахъ, монахъ проѣхалъ подъ орѣшникомъ, направляясь къ рощѣ, и зацѣпился забраломъ своего шлема за толстую вѣтку орѣшника. Несмотря на то, онъ сильно пришпорилъ коня, который былъ щекотливъ, а потому рванулся впередъ, и монахъ, желая отцѣпить забрало отъ вѣтки, выпустилъ поводья и повисъ, ухватившись рукою за вѣтви орѣшника, между тѣмъ какъ конь ускакалъ изъ-подъ него. И вотъ монахъ виситъ такимъ образомъ на деревѣ, призывая на помощь, крича, что его хотятъ убить и жалуясь на измѣну. Евдемонъ первый увидѣлъ его и позвалъ Гаргантюа:
— Государь, пожалуйте сюда и поглядите на повѣсившагося Авессалома.
Гаргантюа подъѣхалъ и, оглядѣвъ монаха и то, какъ онъ висѣлъ на деревѣ, сказалъ Евдемону:
— Вы невѣрно выразились, сравнивъ его съ Авессаломомъ: Авессаломъ повѣсился за волосы, монахъ же, будучи съ обритой головой, повѣсился за уши.
— Помогите мнѣ, — замѣтилъ монахъ, — чортъ возьми! Время ли теперь болтать? Вы похожи на проповѣдниковъ-декреталистовъ, которые говорятъ, что кто увидитъ ближняго при смерти, тотъ долженъ, прежде всего, подъ страхомъ троекратнаго отлученія отъ церкви, начать его исповѣдывать и напутствовать во спасеніе души, а не оказать ему помощь. Поэтому, когда я увижу, что эти монахи упали въ рѣку и готовы захлебнуться, вмѣсто того чтобы подойти и протянуть имъ руку, я прочитаю имъ прекрасную и длинную проповѣдь de contemptu mundi et fuga seculi[2], a когда они совсѣмъ захлебнутся, я ихъ вытащу изъ воды.
— Не шевелись, — сказалъ Гимнастъ, — милашка, я сейчасъ тебя выручу, потому что ты славный монашекъ.
|
Monachus in clanstro |
— Я видалъ на своемъ вѣку болѣе пятисотъ повѣшенныхъ, но не видѣлъ ни одного, который бы висѣлъ такъ пристойно, и если бы я сумѣлъ висѣть съ такой же пристойностью, то согласился бы висѣть всю жизнь.
— Помогите мнѣ, — говорилъ монахъ, — довольно проповѣдывать! Помогите мнѣ ради Бога, если не ради чорта. Клянусь одѣяніемъ, какое ношу, вы раскаетесь, tempore et loco proelibatis[4].
Тутъ Гимнастъ сошелъ со своего коня и, влѣзши на орѣшникъ, приподнялъ одною рукою монаха подъ мышки, а другою рукою отцѣпилъ забрало отъ дерева, и, спустивъ монаха на землю, самъ соскочилъ вслѣдъ за нимъ. Снятый монахъ немедленно разстегнулъ все свое вооруженіе и побросалъ всѣ его части, одну за другой, въ полѣ и, взявъ въ руку свою палку съ крестомъ, снова сѣлъ на коня, котораго поймалъ Евдемонъ. Послѣ этого всѣ весело въѣхали въ рощу.