Товарищ генерал-инспектора по инженерной части, генерал-адъютант
Э. И. ТОТЛЕБЕН
(С фотографии Левицкого, рисов. П. Ф. Борель, грав. Ю. Барановский)
Сражения, происходившие у Плевны со времени первой атаки и до её падения, ещё раз укрепили за нашей армией славу мужественных и безответно храбрых воинов, способных на всевозможные лишения и испытания. Вместе с этим, шестимесячные военные действия вокруг Плевны выказали блестящие дарования и тех из наших военачальников, которые своими личными подвигами сделали свои имена известными всему миру. Наряду с этими героями не меньшего труда, а, следовательно, и славы выпало на долю тех из наших генералов, которым пришлось употребить весь свой ум, все свои знания, чтобы заставить упорного врага склониться перед мужественным русским войском. Одним из таких генералов, значительно способствовавших падению Плевны и пленению армии Османа, следует признать Эдуарда Ивановича Тотлебена, имя которого покрылось теперь новою славою. Обессмертивший себя обороною Севастополя, он как нельзя лучше оправдал те надежды, который возлагались на него, когда потребовалось его участие на театре современной войны.
Мы помещаем здесь описание падения Плевны, пользуясь для этого прекрасными сообщениями корреспондента английской газеты «Daily News», а затем уже передаём биографические сведения об Э. И. Тотлебене.
25 ноября, в пятницу ночью, войска, стоявшие вокруг Плевны, узнали, что Осман-паша приготовляется к вылазке и со своей стороны сделали все приготовления для встречи его. Траншеи день и ночь были наполнены войсками, дивизионные и полковые командиры приглашены были быть настороже, а все посты удвоены и утроены. Эти меры были приняты в пятницу ночью 25 ноября, а суббота 26 ноября прошла так, что у турок не было замечено никакого движения. Однако Осман-паша решился сделать окончательное усилие, чтобы порвать оковы, сдавившие его. Воскресенье 27 декабря прошло таким же образом. Наши бдительно стерегли турок, посылая им обычное количество артиллерийских снарядов, на что турки не отвечали в продолжение долгого времени.
В последние три или четыре дня погода стояла холодная, небо было покрыто громадными разорванными тучами, грозившими разразиться дождём; в полдень в воскресенье тучи сгустились, и тёмные массы разразились первою снежною бурею. В пять часов земля совсем побелела, и наружный вид страны вполне изменился.
«Я поехал, — говорит корреспондент «Daily News», — по линиям между тремя и пятью часами из Гривицы чрез Радишево в Брестовац по Ловчинской дороге. Небо было тёмное, пасмурное, но воздух был бел от густо падавшего снега, чрез который кое-как можно было рассмотреть Плевну со множеством маленьких столбов голубого дыма, поднимавшегося над нею и заявлявшего о приготовлении там обедов и придававшего ему тёплый привлекательный вид, далеко не похожий на вид осаждённого города. Палатки русских солдат скоро побелели, а сами солдаты весело расхаживали кругом; некоторые из них варили себе обед, другие собирались в кучки и громко пели песни. По временам грохот орудий нарушал тишину, разносясь по наполненному снегом воздуху. Я пересёк овраг у подошвы Зеленных гор, где Скобелев построил отличный дощатый мост, соединяющий его линии с линиями Зотова и Радишевом, и направился по небольшому боковому оврагу, вдоль которого устроена хорошая дорога для артиллерии. Я скоро очутился на Ловчинской дороге, близ Брестовца, среди сильной снежной вьюги. Теперь уже совсем стемнело. Брестовацкие огоньки кое-как светились чрез туман, и я с большим трудом мог разыскать дорогу среди бури и мрака в Узендоль, главную квартиру Скобелева. Здесь все были в хлопотах. Один лазутчик только что доставил известие, что Осман раздал войскам трёхдневный рацион, по полтораста патронов, по новой паре сандалий каждому человеку, и что по всем признакам сосредоточение начнётся немедленно. Он сообщил также курьёзное обстоятельство, что каждый солдат получил маленькую порцию масла для того, чтобы держать в порядке своё ружьё. В десять часов явился другой лазутчик, сообщивший, что Осман сосредоточился у моста через Вид. Лазутчик явился прямо из Плевны, и, сообщив это известие, снова исчез в темноте. Несколько минут спустя пришла телеграмма, в которой говорилось, что с другой стороны видно очень много огней в Плевне — явление необыкновенное. Очевидно, там происходило какое-то движение и лазутчики были правы. Ночь шла медленно. Снежная буря приостановилась, тёмные тучи быстро неслись по небу, по временам разражаясь дождём. В три часа другой лазутчик принёс известие, что люди Скобелева заняли позицию на склоне Зелёной горы[1], и что Кришинские редуты покинуты. Он сказал, что уверен в том, что все позиции с нашей стороны в скором времени будут покинуты. Не пойти ли ему вперёд и указать дорогу на Кришинские редуты, рискуя быть заколотым штыком, если его слова не окажутся справедливыми? Да, он должен пойти, и Скобелев отдал приказ войскам начать осторожно подвигаться вперёд и тщательно осматривать свой путь. Так и было сделано, и позиции взяты.
Наконец, стало достоверно известно, что турки начали движение и что наступила окончательная, решительная минута. Скобелев приказал немедленно привести занятые позиции в оборонительное состояние, на тот случай, если турки, отражённые, но не желающие ещё сдаться, попытаются снова взять их. Начало светать. Небо было облачное и снег грозил снова пойти. Вдруг почти одновременно послышался грохот тридцати или сорока орудий, за которым немедленно последовал сильный ружейный треск. Битва началась. Турки, защищавшиеся четыре месяца, бросились теперь через силки, которые были расставлены вокруг них, и, в свою очередь, атаковали траншеи и земляные укрепления, искусству защищать которые они так хорошо научили своего врага.
Битва происходила по направлению моста через Вид на Софийской дороге. Страшное и величественное зрелище представляло поле сражения. Местность позади Плевны образует широкую, открытую равнину, в которой горжа, ведущая в Плевну, открывается наподобие тоннеля. Равнина ограничена на плевненской стороне крутыми, скалистыми утесами, у подножия которых течёт Вид. С этих утёсов на расстоянии двух миль там и сям в быстрой, но неправильной последовательности, поднимались огненные клубы, вспыхивавшие и исчезавшие, и затем опять вспыхивавшие. Это был артиллерийский огонь турок и русских. Дым, носящийся кольцеобразно по Виду, восходил к громадным тучам, висевшим над горизонтом, в то же время внизу беспрерывно появлялись огоньки, подобно молнии освещая тёмные тучи. Чрез покров дыма можно было видеть такой густой огонь, как будто это были светляки в тропическую ночь. По временам сквозь извивающуюся неправильным зигзагом струю огня неясно различались люди, бегающие взад и вперёд, лошади, скот, телеги, несущиеся по равнине, и больше всего адский треск пехотного огня и оглушительный грохот более чем ста орудий. Там произошло следующее.
Ночью Осман-паша покинул все свои позиции от Гривицы до Зелёных гор и сосредоточил значительнейшую часть своей армии за Видом, чрез который он перешёл по двум мостам, по одному старому и другому новому, только что построенному. Он взял с собой часть артиллерии, до трёх батарей и обоз в пятьсот или шестьсот телег, запряжённых волами. Он успел переправить на рассвете свою армию, артиллерию и часть обоза. Говорят, что то обстоятельство, что он выступил с таким большим обозом, служит доказательством, что он ошибся насчёт численности русских войск и считал русскую линию, благодаря отсутствию генерала Гурко, очень слабою на Софийской дороге и думал, что другой путь по Виду вполне открыт. Но можно также думать, что обоз был взят для того, чтобы употребить его с специальною целью в битве. В самом деле, первое, что увидели с рассветом, была линия телег, придвигающаяся к нам сплошным рядом по равнине. Ровная, открытая местность представляла все удобства для такого манёвра. Турки находились позади телег, которые, будучи наполнены багажом и всякими другими предметами, доставляли очень хорошую защиту от пуль.
Атака была направлена против позиций, занятых гренадерами, к северу от софийской дороги, линии которых тянулись от дороги до пункта, противоположного Опанецу, где они соединялись чрез Сусурла с румынами по кривой линии. Говорят, что нападение было сделано с двадцатью тысячами человек, причём атака велась весьма энергично. Турки, сколько было возможно, шли под прикрытием своих телег, а наши войска в то время изливали на них страшный огонь из своих берданок, едва ли менее опасных, чем ружья Пибоди, и начали действовать по передней линии гранатами и шрапнелью. Вероятно, заметив, что прикрытие начинает становиться недостаточным, вследствие того что скот валился убитым или разбегался от испуга, турки бросились с криками на линию траншей, занятых Сибирским полком, и влетели в батарею. Сибирский полк сильно пострадал. Турки прорвали первое кольцо, задерживавшее их. Если б они пошли вперёд, они нашли бы ещё два кольца; но они не успели двинуться вперёд. Русские почти тотчас же оправились. Генерал Струков двинул первую гренадерскую бригаду, которая под начальством генерала Ганецкого с яростью бросилась на турок. Началась рукопашная схватка, человек с человеком и штык против штыка, продолжавшаяся, говорят, несколько минут, так как турки держались за взятые орудия с невероятным упрямством. В этой битве были перебиты почти все турки. Турки во фланкирующих траншеях, открытых для русского огня, разумеется, имели мало прикрытия и скоро были осилены, а потому начали отступление, которое под убийственным огнём, посылаемым на них, немедленно превратилось в бегство. Некоторые укрылись за сломанными телегами и по временам отвечали на огонь, но большинство устремилось к крутым берегам Вида, где и нашли хорошее прикрытие от русских гранат и пуль. Здесь они выстроились за берегами и тотчас же начали отвечать на русский огонь. Теперь было уже восемь с половиною часов, и турецкая вылазка была вполне отражена, но битва свирепствовала ещё в продолжение четырёх часов. Потери, понесённые после этого времени, были невелики с той и другой стороны, так как обе армии находились под прикрытием. Турки, очевидно, боялись, что русские сделают натиск и оттеснят их в массе к ущельям. Русские решились предупредить другую вылазку, и потому обе стороны держались его. В самом деле, сперва по всему казалось, что турки сделают попытку, хотя для всякого, знавшего крепость русских линий и видевшего это дело, было очевидно, что прорваться чрез эти линии невозможно, даже если б у Осман-паши было вдвое больше людей. В продолжение четырёх часов шла свинцовая буря; сто орудий посылали нам дым и огонь. В продолжение всего этого времени мы с минуты на минуту ждали, что та или другая сторона сделает стремительный натиск. Около двенадцати часов огонь начал ослабевать с той и другой стороны, как бы по взаимному соглашению. Потом он остановился совсем. Уже не слышно было больше раскатывающегося треска пехоты и густого рёва артиллерии. Дым рассеялся в воздухе и воцарилось молчание. Прошло не больше получаса, как прекратился огонь, и вдруг по дороге, ведущей вокруг скал за мостом, показался белый флаг. Плевна пала и Осман-паша готовился сдаться.
Продолжительный и громкий крик раздался среди нашей армии, когда показался белый флаг и было понято его значение: это был крик радости, разносившийся по всей этой печальной равнине и отдававшийся громким эхом от угрюмых обрывистых скал, высившихся над этой сценой. Нотка удовольствия, ясно звучавшая в этом крике, ясно показывала, как сильно наскучило нашим солдатам это продолжительное, скучное сидение в зимние месяцы, среди снега и грязи, вокруг этого неприступного укрепления. Было ясно, что тяжёлое бремя спало у всех с сердца. Минуту спустя на мосту показался верхом турецкий офицер с белым флагом в руке. Он поехал к командиру гренадер, генералу Ганецкому, пробыл у него с минуту и затем поехал назад. Оказалось, что он был офицер низшего ранга и вернулся потому, что генерал Ганецкой сказал ему, чтобы был прислан офицер в чине паши для переговоров об условиях капитуляции.
В это время человек тридцать или сорок во главе с генералом Скобелевым, стоявшим в это утро на Софийской дороге, поехали по дороге к мосту в районе турецких выстрелов, опасаясь, что турецкие солдаты, стоявшие кучами по дороге за мостом, по утёсам, свешивающимся над Видом, вздумают открыть огонь. Остановившись невдалеке от моста, генерал Скобелев и два-три других офицера замахали белыми платками. На этот сигнал дружбы турки отвечали размахиванием большим куском белой кисеи, привязанным на палку. Затем выехали впереди два всадника, причём у каждого был в руках белый флаг. Переехав через мост, они приблизились к всадникам с Скобелевым во главе. Произошёл минутный разговор с переводчиком генерала Скобелева, и затем было сообщено, что выехал сам Осман, и оба всадника ускакали назад.
— Сам Осман едет! — воскликнули все с удивлением. В самом деле, этого совсем не ожидали.
— Во всяком случае мы сделаем ему почтительный приём, — воскликнул один офицер в порыве рыцарства.
— Да, мы сделаем это, — проговорил другой, — мы все отдадим ему честь, а солдаты сделают на караул.
— Он, без сомнения, замечательный воин, — произнёс третий, — и оборонялся геройски.
— Он величайший генерал нынешнего века, — сказал генерал Скобелев, — так как спас честь своей страны. Я дам ему руку и скажу ему это.
Вся местность вокруг кучки всадников, стоявших у моста, была покрыта ужасными остатками битвы. Там и сям земля была взрыта взрывами гранат. Тут лежала лошадь, стонавшая и боровшаяся в предсмертной агонии; рядом вол истекал молчаливо кровью, его большие, круглые, терпеливые глаза смотрели как-то печально. Там стояла телега с убитой лошадью, лежавшею в упряжи, как она упала, а подле лежал турецкий солдат с оторванной головой. Далее другой человек лежал под телегой, а кругом валялись четверо раненых, смотря вверх на пасмурное небо или закрыв своё лицо воротником своей оборванной серой шинели. Ни один из них не издавал ни одного звука. Они лежали тут и переносили свои страдания с спокойною, непоколебимою стойкостью, вызвавшею слёзы на многих глазах. Тотчас за телегой почва была изрыта гранатным огнем, указывая таким образом, какая участь постигла несчастных. Дорога и её края были местами покрыты убитыми и ранеными турецкими солдатами, волами и лошадьми и разбитыми телегами, а в нескольких ста шагах к северу от дороги, то именно место, где сделавшая вылазку колонна Османа-паши произвела последний натиск, было буквально покрыто убитыми и ранеными. Наши врачи уже ходили по полю, отыскивая раненых и оказываемая им первоначальную помощь в ожидании прихода походных лазаретов.
Вдруг раздались крики: «Вот он!! Едет!!!»
Два всадника опять приблизились с белым флагом, и лицо, державшее этот флаг, по-видимому, было просто рядовым солдатом. На нём была феса, длинный грязный чёрный сюртук и совсем изорванная обувь. На другом всаднике была надета ярко-красная феса и синий офицерский сюртук. Он был с виду опрятен и в чистых перчатках. Он был сравнительно молод, с круглым, румяным лицом, гладко выбрит, имел небольшие усы, прямой нос и голубые глаза. На вид ему было не больше тридцати пяти лет.
— Не может быть, чтоб это Осман-паша? — было общим восклицанием.
Действительно это не был он, а Тефик-бей, начальник его штаба. Всех удивляло, что это лицо, выглядящее совсем мальчиком, принадлежало правой руке Османа-паши, тому человеку, которому пришлось играть такое важное участие в организации и поддержке обороны Османа! Но, как ни странно, а это было действительно так. С нашей стороны все отдали честь, когда подъехал Тефик-бей. Он остановился на минуту и молчал. Затем он заговорил по-французски, с хорошим акцентом, но медленно, как бы подыскивая слова.
Он сказал: «Осман-паша», — но потом остановился, и прошло по крайней мере десять секунд, прежде чем он окончил свою фразу, сказав ещё одно слово: «ранен».
Тут первый раз узнали об этом обстоятельстве. Все выразили своё сожаление по этому поводу.
— Не опасно, как мы надеемся все? — спросил генерал Скобелев.
— Я не знаю, — был ответ с паузой.
— Где теперь находится его превосходительство? — был следующий вопрос.
— Вон там, — отвечал Тефик-бей, указывая на маленький домик, стоящий у дороги как раз за мостом.
Потом опять наступила пауза, во время которой недавние грозные противники рассматривали друг друга, причём Тефик-бей глядел с полнейшим спокойствием, но очевидным любопытством. Пауза сделалась невыносимою. Турка не спешил говорить, а наши, очевидно, стеснялись спросить, не приехал ли он за тем, чтобы сдаться; помимо того, тут не было ни одного офицера, который имел бы право договариваться с ним. Положение было критическое и затруднительное, хотя в нём был также и забавный элемент. Обе армии смотрели одна на другую с расстояния не более двухсот пятидесяти шагов с оружием в руках, так как наши войска продолжали постепенно подвигаться к мосту. Наконец генерал Скобелев проговорил:
— Не желаете ли вы кого-нибудь видеть? (пауза) С кем вы желали бы говорить? (пауза) Разве что-нибудь… (пауза).
— Что за чёрт, что сделалось с этим человеком? Почему он не говорит? — сказал генерал по-английски.
Тефик-бей продолжал оставаться, по-видимому, равнодушным. Его молчание, вызвавшее восклицание Скобелева, обусловливалось волнением, несмотря на всю выказанную им непоколебимую стойкость.
— Здесь командует генерал Ганецкий; он сейчас прибудет сюда, в случае если бы вы помышляли говорить с ним, — сказал наконец генерал Скобелев.
Тефик-бей поклонился.
— Осман сделал славную оборону, — сказал один офицер. — Мы высоко уважаем его как солдата.
Турок не подал никакого признака, что он слышал сказанное; его глаза были направлены к Софии, как будто он ждал оттуда Мефист-Али-пашу, которого Осман столько времени ожидал. Очевидно, было бесполезно пытаться вступить в разговор с этим упорно молчаливым человеком. Скоро прибыл генерал Струков с полномочием вступить в переговоры. Он спросил Тефика, имеет ли он полномочия от Османа-паши вести переговоры. Этого полномочия, по-видимому, не было.
Я не могу, — продолжает говорить корреспондент Daily News, — передать всего, что говорилось, но окончательным результатом было то, что Тефик поклонился нам и ускакал назад через мост. Мы опять начали ждать. Некоторые из турок на мосту подвинулись вперёд и подошли к нам, некоторые с ружьями на плечах, а другие с ружьями в руках. Они подходили со всех сторон и с любопытством рассматривали нас. Тысячи их сидели на утёсах в расстоянии нескольких шагов, смотря оттуда на нас спокойно с ружьями в руках. Один меткий залп сильно разредил бы наши русские кадры по сю сторону Вида, так как в это время собралось тут до ста офицеров, а капитуляция ещё совсем не была заключена. На высотах русские войска подвигались к близстоявшему редуту с одной стороны, между тем как турки очищали его с другой. Приехал генерал Радецкий. Путь был загромождён телегами, убитыми лошадьми и волами. Мы осторожно пробрались по мосту и очутились между турок. Множество убитых лежало во рву, подле дороги. Несколько раненых тянулось неизвестно куда. После того как мы подвигались вперёд, толпа становилась всё гуще. Турецкие солдаты с ружьями и штыками в руках — люди, в которых мы и они в нас стреляли ещё два часа тому назад, смотрят на нас упорно, некоторые с каким-то диким выражением; но встречались также и умные, приятные лица, смотрящие на нас упорными блестящими вопросительными глазами. Генералы Ганецкий, Струков и несколько других отправились к раненому Осману, лежавшему в маленьком домике, выходящем на дорогу. Совещание с ним продолжалось не больше пяти минут. Сдача была безусловная, Осман согласился без замедления, потому что никакого другого выбора для него не существовало. Чтобы сделать вылазку, он должен был покинуть все позиции, на которых так долго держался и сосредоточить свою армию на Вид. Потеряв эти позиции, он терял их навсегда, так как наши войска заняли их почти тотчас, как только он очистил их. Он спустился в долину, но здесь наши войска стояли на окружающих высотах с трёх сторон. Его позиция была подобна позиции Наполеона III в Седане. Мы вернулись назад за мост, а Осман-паша сел в карету и поехал в Плевну.
Несколько минут спустя прибыл великий князь Николай Николаевич с своим штабом и произвёл смотр войскам. Он был принят с громкими одобрительными криками. Остановившись, он сказал несколько слов гренадерам, на который те отвечали оглушительными криками. Затем мы опять медленно перебирались чрез мост. Сцена теперь переменилась. Вооружённых турок уже было не видно больше. Свидание с Осман-пашой происходило в два часа. Теперь было уже три, — и турки все сложили своё оружие. Они буквально исполнили приказание, и каждый солдат бросил своё ружьё прямо в грязь, в которой он стоял, когда дошёл до него приказ. Почва была усеяна ружьями Мартини-Пободи. Дорога была сплошь была покрыта ими и мы ехали по ним, попирали их ногами наших лошадей и ломали сотни их. Мы тихо ехали по Плевне; низкие холмы направо от нас склонялись к Кришину, а налево лежала долина, позади которой поднимались Опонецкие высоты. Скоро мы подъехали к множеству запряжённых волами телег, составлявших обоз, который должен был сопровождать предполагавшуюся вылазку. Тут их было, вероятно, пять или шесть тысяч, и я видел очень много таких, которые, по-видимому, принадлежали частным лицам, так как наполнены принадлежностями хозяйства, турецкими женщинами и детьми. Без содрогания невозможно было подумать об этих слабых малютках в поясе страшного огненного кольца, и я с удовольствием видел, что ни одна из этих частных телег, вероятно, не доходила даже и до моста.
Вдруг послышались крики: «Осман». Великий князь подъехал к карете и в продолжение нескольких секунд оба главнокомандующих смотрели друг другу в лицо, не проронив ни одного слова. Потом великий князь протянул свою руку и, крепко пожав руку Османа-паши, сказал:
— Поздравляю вас с вашей защитой Плевны. Это одно из самых знаменитых военных событий в истории.
Осман-паша грустно улыбнулся, несмотря на рану, кое-как приподнялся на своих ногах, сказал что-то и потом снова сел. Русские офицеры все не раз прокричали «браво!», «браво!» и все отдали почтительно честь. Между ними не было ни одного человека, который не смотрел бы на героя Плевны с величайшим удивлением и симпатией. Прибывший князь Карл подъехал, повторил почти каждое слово великого князя и точно так же пожал руку. Осман-паша снова встал и поклонился, но на этот раз в угрюмом молчании. На нём была просторная синяя шинель без всякого наружного отличия, по которому бы можно узнать его чин, и красная феска. Он рослый, крепко сложённый человек; нижняя часть лица его покрыта короткою чёрною бородкою без проблеска седины. У него большой, римский нос и чёрные глаза. Лицо его мужественное, в каждой черте его видна энергия и решительность, но в то же время это лицо усталое, бледное, с линиями, которые едва ли были так глубоки пять месяцев назад; взгляд его чёрных глаз грустный, умный и решительный.
После сдачи я проехал среди турецких войск и тогда имел время внимательно всматриваться в них. Среди толпы были невыразительные лица, но было также много бойких лиц, в глазах которых не было убийственного блеска. Солдаты все имели грязные чёрные шинели с башлыками на головах и оборванною обувью. Они были изнурены и большею частью оборваны, но в наших глазах каждый из них был герой, при воспоминании эпизодов продолжительной обороны Плевны до последней отчаянной борьбы, имевшей целью прорвать железное кольцо.
2 декабря жители города Плевны были вторично осчастливлены приездом государя императора. Жители встретили его императорское величество с хоругвями и крестами; дети пели гимны; народ усыпал путь государя императора миртовыми ветвями. Депутация женщин приветствовала государя императора прочувствованною речью на русском языке. В память незабвенного пребывания его императорского величества в пострадавшем городе жители Плевны постановили основать в нём гимназию и особым адресом просить позволения о наименовании её священным именем царя-освободителя.
Когда я ехал по склону горы на востоке от Плевны, по направлению к редуту, защищающему дорогу между этим городом и деревней Радишевом, мне представилась страшная картина. Сотни русских скелетов валялись на склонах горы, где они пали во время августовского приступа. Кости были совсем голые. Трупы, лежавшие поближе к турецкому укреплению, были покрыты слегка землёю, которая была размыта первым ливнем, и теперь они лежали обнажёнными, как и другие. Турецкие аванпостные ямы находились среди этих скелетов, многие из них были в расстоянии не более одного шага. Несмотря на заразительное соседство этих страшных человеческих остатков, на них не было брошено ни одной лопаты земли. Как ни может это показаться странным, но многие из этих скелетов имели ясное выражение, и по расположению, в котором они пали и по положению их костевых челюстей. Сидя на лошади и смотря на это ужасное зрелище, я мог различить павших без страданий от лиц, умерших в агонии, и действие было таково, что я его никогда не забуду. Русские солдаты, вступившие в Плевну в тылу делавшего вылазку отряда Осман-паши, прошли среди этих останков своих не похороненных товарищей, но у них не проявилось желания положить какое-нибудь наказание на людей, которые могли поступить так бессердечно с останками своих храбрых врагов. Болгарское кладбище на этой дороге вблизи города пострадало от русского бомбардирования больше, чем какая-либо другая часть турецкой позиции: значительная часть надгробных камней была разбита на куски гранатами. Вступив в сам город, я удивился, найдя его столь мало повреждённым канонадой. Улицы и дома имеют такой же вид, как и во всех других турецких городах: первые извилисты, узки, плохо вымощены, а последние темны и вообще неудобны. Полдесятка минаретов и одна большая болгарская церковь — вот и все духовные здания. Ни одна из мечетей не была повреждена гранатами. Болгары стояли у своих дверей и здоровались с каждым проходящим. Вскоре после сдачи Османа по мосту через Вид на Софийской дороге прошли назад в город пятнадцать тысяч пленных с артиллерийским и транспортным обозами. Эти трофеи были взяты правым крылом русских сил. Другие пленные были уведены в гвардейский лагерь и к румынам. Они были охраняемы русскими и румынскими солдатами. Турки, по-видимому, хорошо продовольствовались, но все вообще оборваны и все носили сандалии. Сапог не было видно, хотя у большинства были шинели. Они, по-видимому, не сожалели о своей участи, и многие из них отвечали добродушно на замечания, обращённые к ним сопровождавшим их румынским врачом. Среди них были сотни лошадей, принадлежащих кавалерии и артиллерии, и многие из турецких семейств города толпились кучками у транспортных телег. Раненые начали прибывать вскоре после полудня, но они не все были собраны в этот день. Эта часть пленных была сгруппирована в долине около города густою массою, покрывавшею несколько акров пространства. Тут взад и вперёд бродили русские и румынские солдаты большими толпами с турецкими ружьями, саблями, револьверами и старыми пистолетами.
В полдень 3 декабря император прибыл на редут, защищающий подступ к Плевне по Гривицкому шоссе, в сопровождении своей свиты и иностранных уполномоченных. Великий князь ожидал его величество, который прибыл в одной карете с князем Карлом румынским. Подходя к великому князю Николаю, император замахал по воздуху своей фуражкой и воскликнул «ура!» самым сердечным образом. Великий князь приблизился и отдал честь; его величество поцеловал его и надел ему на шею орден Святого Георгия. Затем он пожаловал ордена генералам Тотлебену, Имеретинскому, Непокойчицкому и Левицкому. Вчера он пожаловал также князю Карлу румынскому орден Святого Андрея Первозванного. Затем отслужен был молебен, после которого все отправились верхом в Плевну, направляясь по наиболее малолюдным улицам. В маленьком домике, окружённом высокою каменною стеною, был приготовлен завтрак, после которого вдруг воцарилась тишина, и Осман-паша был внесён на двор чрез калитку одним казацким офицером и одним из его собственных служителей. Когда его проносили по толпе штабных офицеров, каждый из них отдавал ему честь и восклицал: «Браво, Осман!» Потом он был внесён в комнату, в которой находился император, который пожал ему руку и сказал, что во внимание к его храброй обороне Плевны он приказал возвратить ему его шпагу, которую он может носить. Затем Осман был вынесен и посажен в карету среди продолжительных одобрений русских штабных офицеров, на которые он отвечал улыбками и поклонами. Рана его не серьёзна, так как кость не повреждена, но он не может ходить.
Трофеями нашими при взятии Плевны были: семьдесят семь орудий и более сорока тысяч пленных, в числе которых десять пашей.
Такая блестящая победа как результат прекрасно поведённой осады Плевны, вести которую поручено было генералу Тотлебену, сделала его имя ещё более популярным во всём свете, и в его венок славы вплетена новая лавровая ветвь.
Передаём затем биографические сведения о генерале Э. И. Тотлебене. Сын негоцианта, Эдуард Иванович родился в Митаве 8 мая 1818 года и воспитывался в Николаевском инженерном училище. Окончив здесь курс наук, начал службу в чине подпоручика в русской инженерной команде. Переведённый вскоре в Гвардейский сапёрный батальон, он уже там успел обратить на себя внимание своими практическими занятиями, но действительно боевая деятельность началась для него с 1848 года на Кавказе. Находясь при Дагестанском отряде, он много раз имел случай выказать свои военные способности и за дело при ауле Гергебиле был награждён чином капитана, за отличие при бомбардировке аула Чоха пожалован золотой полусаблей, а за штурм максинжинских завалов орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом.
В 1850 году он вступает на службу во 2-й сапёрный батальон под руководство талантливого Шильдера и делается его любимым адъютантом. В начале восточной войны 1854 года Шильдер, уезжая на Дунай, берёт его с собою. Эдуард Иванович становится самым ревностным исполнителем всех его распоряжений и планов, как известно, отличающихся иногда необычайною смелостью. Здесь Эдуард Иванович принимает самое деятельное участие во всех действиях русских войск на Дунае, при Силистрии, при Туртукае и Калафате. Трудился он над наведением моста с острова Голога на правый берег Дуная, состоял траншей-майором при осаде Силистрии, а впоследствии заведовал осадными работами левого фланга и центра и, сверх того, производством всех мин. 3 августа 1854 года Эдуард Иванович командирован был князем Горчаковым в Крым и вскоре приобрёл полное доверие и уважение своего нового начальника, князя Меньшикова, который на первых же порах оценил его любознательность, серьёзные знания и любовь к инженерному делу. Неприятельский флот с десантом тогда ещё не появлялся в виду Севастополя, но тем не менее оборонительная линия была уже сомкнута и вооружена, а Тотлебену удалось закончить эти укрепления, придать им такой грозный вид, что союзники, высадясь на берег, не решились атаковать их немедленно, а предпочли начать правильную осаду. С этой минуты Эдуард Иванович отдал всецело все свои дни и ночи великому делу обороны. Даже ночные вылазки производились под его наблюдением и под его же надзором размещались передовые пикеты. Он же открыл контрминные работы и вёл их безостановочно до конца осады, наделав ими много вреда и хлопот союзникам. В то же время на него была возложена постройка многих редутов и батарей и только отчаянность борьбы на жизнь и на смерть могла дать человеку силы выносить на себе всю тяжесть беспрерывных трудов и подвигов. Но заслуги Эдуарда Ивановича не остались без справедливой оценки, и государь, узнав о них, наградил его истинно по-царски: так, в мае 1855 года Тотлебен за отличие произведён был в генерал-майоры с назначением в свиту его величества и за необыкновенные воинские заслуги, оказанные при обороне Севастополя, высочайше было повелено начертать имя его на мраморной доске Николаевского инженерного училища. Кроме того, в конце осады Тотлебен получил орден Святого Георгия 3-го класса и затем велено ему отпускать в течение двенадцати лет вместо аренды по тысяче рублей в год.
Эдуард Иванович остался до конца осады верен своему посту и, не обращая внимания на глубокую рану правой ноги, простреленной штуцерной пулей, по-прежнему распоряжался оборонительными работами до самого отступления наших войск на северную сторону, то есть до 28 августа 1855 года. Пожалованный в звание генерал-адъютанта Тотлебен в ноябре того же года был назначен помощником, а с 1863 года товарищем его императорского высочества генерал-инспектора по инженерной части. В мирное время Эдуард Иванович не покидал любимых своих занятий и несколько раз ездил за границу, чтобы ознакомиться с иностранными фортификационными работами. В этот же период времени вышло в свет его замечательное сочинение: «Описание обороны Севастополя», с атласом объяснительных чертежей. Ныне Эдуард Иванович опять на столь знакомых ему берегах Чёрного моря и нет сомнения, что его талантливость и опытность в сооружении укреплений могут обезопасить города нашего южного побережья от внезапного >нападения неприятеля и заставит его держаться от них в почтительном отдалении.
Тотлебен имеет следующие ордена: русские — Святого Георгия 4-й степени; Святого Георгия 3-й степени; Святого Станислава 1-й степени; Святой Анны 1-й степени; Белого Орла; Святого Александра Невского; алмазные знаки к этому ордену; Святого Владимира 1-й степени. Кроме того, он получил в 1848 году золотую медаль за храбрость, а в 1854 году знак ордена беспорочной службы за пятнадцать лет. Иностранные: нидерландский — Вильгельма; прусский — Красного Орла 1-й степени с мечами; бразильский — Роза; испанский — Изабеллы, большого креста; бельгийский — Леопольд, большого креста; персидский — Льва и Солнца 1-й степени; прусский — Pour le mérite и австрийский — Леопольда, большого креста.
Примечания[править]
- ↑ В разным местах книги гора называется то «Зеленная», то «Зеленая». — Примечание редактора Викитеки.