ГРАФИНЯ РОСЛАВЛЕВА
ИЛИ
СУПРУГА-ГЕРОИНЯ,
ОТЛИЧИВШАЯСЯ
ВЪ ЗНАМЕНИТУЮ ВОИНУ 1812 ГОДА.[править]
1832.[править]
съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва 1831 года Декабря 16 дня. Ценсоръ Сергѣй Аксаковъ.
Глава первая.[править]
День клонился къ вечеру, златобагряное солнце закатывалось за лѣса отдаленныя, мертвая тишина царствовала на окрестныхъ поляхъ и ничто не нарушало спокойствія жителей села Зимогорья. Престарѣлый отецъ Василій, священникъ села этаго, совершалъ всчернюю трапезу, добрая старушка жена его и милая внучка десятилѣтняя Лиза щедро раздѣляла съ нимъ простую деревенскую пищу. Старушка служанка приготовляла уже постели добрымъ хозяевамъ своимъ, какъ вдругъ тройка лихихъ лошадей остановилась у воротъ дома ихъ. Удивленіе отца Василія и жены его было чрезвычайно и они не успѣли еще послать освѣдомишься кто пріѣхалъ, какъ мужчина въ гусарской курткѣ и покрытый пылью скоро вбѣжалъ въ комнату къ нимъ.
«Ахъ!» и громко вскрикнула жена священника, который съ бодростію воздержнаго старца приподнялся съ креселъ и благословилъ подошедшаго къ нему пріѣхавшаго гостя. Въ это время встревоженная жена священника пришла въ себя, встала со стула своего, а пріѣхавшій съ какимъ~пю небеснымъ радушіемъ подошелъ къ ней, учтиво отпривѣтствовалъ ее, разцѣловалъ маленькую Лизу и потомъ сѣлъ возлѣ священника.
— Какими судьбами, Ваше Сіятельство, изволили вы посѣтить насъ, началъ отецъ Василій, утирая на глазахъ слезы; и въ такой одеждѣ, что я даже по сю пору не постигну причины, — что заставило васъ такъ принарядишься? Да объ этомъ послѣ, простите любопытству моему, скажите поскорѣе ради Бога, здорова ли матушка Графиня Ольга Николаевна.
«Слава Богу, слава Богу! почтеннѣйшій старецъ, она кланяется вамъ и скоро пріѣдетъ на житье въ зело Зимогорье.»
Обрадованные извѣстіемъ этимъ священникъ и жена его перекрестились, повторяя: слава Богу! матушка Графиня скоро пріѣдетъ къ намъ. —
— Какъ мы будемъ счастливы, началъ опять священникъ прерванный разговоръ свой; вы Графъ и Графиня будете жить опять съ нами, — съ чѣмъ сравняются тогда радость наша и всѣхъ жителей Зимогорья, когда они узнаютъ объ этомъ!
«Такъ, почтеннѣйшій отецъ Василій, Графиня будетъ жить здѣсь, а я, я буду далеко; вы утѣшайте ее, дѣлите съ ней скуки и радости, а вы — служитель олтаря Всевышняго, назидайте ее молитвами своими и молитесь за меня и за всѣхъ ревностныхъ сыновъ Отечества нашего, проливающихъ кровь за Него и за Царя, милосерднаго Александра, пекущагося о благѣ подданныхъ своихъ»
— Мы васъ не понимаемъ, Графъ, сказали священникъ и жена его, разскажите намъ обо всемъ подробно.
Графъ, зная, что не изъ одного простаго любопытства они спрашивали его, но собственно изъ сердечнаго участія, которое всегда принимали они въ дѣлахъ семейства его, то и желалъ немедленно удовлетворить оное.
«Слушайте, друзья мои, сказалъ Графъ. Наполеонъ, сей воинскій исполинъ временъ нашихъ, сей счастливый баловень судьбы, которому все благопріятствуетъ, все покорствуетъ въ мірѣ семъ, въ гордости своей мнитъ теперь наложишь ярмо на Россію; клевреты и наперстники сего великаго человѣка, льстя съ низостію вельможъ Франціи самолюбію его, хвалятъ намѣренія, одобряютъ съ энтузіазмомъ всѣ планы, всѣ предпріятія его и, унижая духъ и храбрость Русскихъ, въ мысляхъ своихъ обрекаютъ уже рабство Россіи и паденіе добродѣтельнаго и страстно-обожаемаго подданными своими Императора Александра. Кто теперь изъ Русскихъ не прольетъ послѣдней капли крови сво. ей? Кто теперь изъ Русскихъ не рѣшится пожертвовать жизни за обожаемаго Царя и любезное Отечество свое? Кто теперь изъ Русскихъ не горитъ желаніемъ сразиться въ рядахъ съ дерзновеннымъ непріятелемъ и силою оспорить у него каждый шагъ родной земли своей? — Дворяне, Духовенство, всѣ сословія гражданъ спѣшатъ приносишь пожертвованія; бѣдный и богатый, вдовица и сирота жертвуютъ по возможности, и всѣ, всѣ стремятся къ одному благу, къ одной цѣли — видѣть Отечество свое свободнымъ, а презрѣннаго врага, поруганнымъ, попраннымъ. Сей похититель престола Франціи, сей новый Тамерланъ уже въ предѣлахъ Россіи и, дерзновенный, мнитъ состязаться въ величіи съ нашимъ милосерднымъ Александромъ, съ нашимъ отцемъ, попеченія котораго о благѣ подданныхъ своихъ есть первая мысль., есть врожденное чувство, которымъ отличаются Цари наши. Дворянство одушевляемое патріотическимъ рвеніемъ къ славѣ Отечества спѣшитъ на поле брани къ рядамъ храбрыхъ Русскихъ воиновъ, гдѣ искусные и воинственные начальники одушевляютъ подчиненныхъ примѣрами своими; — слава и честь для Русскаго дороже богатства Креза, Царь и Отечество — девизъ чувствъ Русскаго народа; всѣ сердца горятъ рвеніемъ къ защитѣ Монарха и свободѣ Отечества. — Вы, добродѣтельный старецъ, молите Всевышняго о успѣхахъ Русскаго орудія, которое поднято за дѣло правое, молите о сподвижникахъ на полѣ брани, молите обо мнѣ и утѣшайте супругу мою. Рвеніе къ защитѣ свободы Отечества отъ враговъ горитъ въ душѣ моей, гласъ чести зоветъ меня къ оружію и я съ радостію повинуюсь ему, съ радостію жду часа битвы, въ который въ крови врага обагрю мечь свой и, быть можетъ, дождусь дня славы Россіи, дня униженія Наполеона!..»
Во все время, покуда Говорилъ Графъ, священникъ и жена его поминутно крестились и слезы видны были на глазахъ ихъ,
— Такъ вы, Ваше Сіятельство, насъ оставляете, сказалъ съ примѣтною горестію отецъ Василій, удерживая тяжкій вздохъ, которой хотѣлъ вырваться изъ глубины души его.
«Да, почтенный старецъ, долгъ чести и Отечество призываютъ меня, и я безропотно повинуюсь ему. Надежда на Всевышняго и любовь къ Царю подкрѣпляютъ меня.»
— Перенесетъ ли тяжкую разлуку съ вами Ея Сіятельство Графиня? сказала жена священника; — она такъ страстно любитъ васъ.
«Она сама, сказалъ Графъ съ примѣтною радостію на лицѣ, одобряетъ намѣренія мои, забывая все изъ любви къ Отечеству».
— Боже милосердный, подкрѣпи ее! сказалъ священникъ перекрестившись, потомъ обратясь къ Графу, продолжалъ разговоръ: слѣдовательно, Ваше Сіятельство, вы ѣдете скоро?
«Я думаю, что чрезъ недѣлю, ибо непріятель въ предѣлахъ Россіи.»
— Какъ, Ваше Сіятельство, скоро перебилъ его священникъ, эти босурманы уже въ Россіи, въ родномъ Отечествѣ нашемъ, въ его священныхъ предѣлахъ? Боже Праведный! отврати Твой гнѣвъ на ны и яви спасеніе.
«Да, отецъ Василій, Наполеонъ въ предѣлахъ Россіи, но еще неизвѣстно, чѣмъ все кончится это; быть можетъ, вся армія его падетъ, и гордый врагъ разбитъ будетъ.»
— Дай Богъ, дай Богъ, Ваше Сіятельство, чтобы гордый врагъ нашъ погребъ кости свои въ предѣлахъ благословенной Россіи.
Долго еще продолжался разговоръ священника съ Графомъ, Лиза въ продолженіи онаго молчала; хотя нѣсколько разъ бабушка говорила ей, чтобъ она легла спать.: но внимательная малютка сидѣла и никакъ не соглашалась на слова ея. Наконецъ сонъ взялъ верхъ надъ бодрствованіемъ Лизы и она заснула, облокотясь на ручку креселъ. Графъ и дѣдушка, увидѣвъ это, засмѣялись, а старая нянька отвела ее на приготовленную постелю. Графъ также хотѣлъ ѣхать въ домъ свой, но усердныя просьбы священника и жены его заставили его остаться у нихъ до утра. Усталость Графа скоро также заставила удалиться въ отведенную для него особо комнату, гдѣ расторопный слуга тщательно исправилъ должность камердинера и Графъ предался упоительному Морфею.
Пріѣхавшій Графъ къ престарѣлому отцу Василію и такъ радушно обласкавши его и семейство былъ владѣтель села Зимогорья, супругъ Ольги Милославской — героини повисши этной, жизнь которой занимательна произшествіями и разительна добродѣтелями. Читатели первыя лѣта молодости ея увидятъ въ первомъ романѣ, которой извѣстенъ подъ именемъ — Ольги Милославской; ея воспитаніе у старой Графини Лелевой до замужства есть, такъ сказать, первый періодъ жизни, отличный семейными добродѣтелями; теперь перо Автора начертитъ кругъ жизни ея для семейства своего и покажетъ свѣту, какъ Русскую героиню супружеской вѣрности въ знаменитой войнѣ 1812 года, и въ романѣ извѣстную подъ именемъ Графини Рославлевой.
Первые лучи восходящаго солнца отражались на златыхъ главахъ церкви села Зимогорья; тихій, вешній вѣтерокъ колыхалъ деревья въ полѣ и игралъ скошенною муравою; птицы — жители лѣсовъ и предвѣстницы восхода солнечнаго разливали свои звонкія трели и чириканья и еще одинъ только рожекъ сельскаго пастуха уныло раздавался по селу и выкликивалъ стада на долины покрытыя плѣнительной зеленью; — все прочее предавалось покою и сладкому утреннему сну. Вмѣстѣ съ восходомъ солнца всталъ Графъ Александръ, и большими мѣрными шагами ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Въ умѣ его различный думы и планы смѣнялись поперемѣнно, а на душѣ была скорбь, которую тщетно онъ старался разсѣять. Принужденно Графъ принималъ видъ спокойный, напрасно старался забыть тяготившую печаль его, напрасно старался разсѣяться, глядя на прелесть утренней природы; самый нестройный звукъ рожка пастушечьяго казался ему печальною гармоніею — отъ чего болѣе и болѣе скорбѣла душа его, наполненная воспоминаніемъ о близкой разлукѣ съ супругою. Быть можетъ, думалъ онъ, это будетъ послѣднее свиданіе, въ которое она меня назоветъ своимъ и сладостно сожметъ въ объятіяхъ своихъ; быть можетъ, роковая пуля непріятеля прекратитъ дни мои; быть можетъ….. но нѣтъ, если я и паду въ бою противъ ненавистнаго непріятеля, то Ольга должна будетъ гордиться тогда смертію супруга своего: ибо онъ умеръ за Царя и Отечество. Одна эта мысль могла только. услаждать Графа и облегчать печаль его; все прочее наводило скуку и не могло разсѣять печальнаго Александра"
Часовъ въ шесть или въ семь утра уже всѣ встали въ домѣ священника;, ходьба, разговоры и приходъ слуги въ комнату полурастревоженнаго Графа заставили его нѣсколько придти въ себя. Свѣжая рѣчная вода принесенная слугою освѣжила лице Графа и онъ, какъ истинно Русскій воинъ, принеся утреннюю молитву Вседержителю, явился наконецъ къ ожидавшимъ его пить чай. Добродѣтельная жена священника и самъ онъ встрѣтили его съ утренними привѣтствіями, на которыя и Графъ отвѣчалъ въ одинаковомъ тонѣ и съ одинакимъ радушіемъ.
Утренній весенній воздухъ, пѣніе малиновки, вѣяніе прохладнаго Зефира, плѣнительная зелень луговъ и отдаленныхъ лѣсовъ — все, все нѣжитъ и услаждаетъ чувства наши: такъ теперь дѣйствовало и на разстроеннаго Графа Александра. Чай былъ приготовленъ въ маленькомъ садикѣ. Густые сливки и ласка хозяина приправляли оный еще болѣе; набожные разговоры его и бѣлыя, какъ первый снѣгъ полей, волосы внушали къ нему особенное уваженіе въ каждомъ. Графъ развлеченный разговорами набожнаго старца становился часъ отъ часу веселѣе, а наконецъ и совершенно разсѣялъ печаль свою, чрезъ что бесѣда сія сдѣлалось болѣе пріятною. Было много говорено о походахъ и счастливомъ геніи Наполеона, объ Аустерлицкомъ боѣ, о намѣреніяхъ Наполеона на щетъ Россіи и проч. и проч. — Наконецъ священникъ обратилъ разговоръ свой на намѣренія Графа.
«Позвольте спросить васъ, Графъ, долго ли мы, жители села Зимогорья, обрадованные пріѣздомъ къ намъ Вашего Сіятельства будемъ имѣть счастіе видѣть васъ у себя.
Графъ вздохнулъ, и какъ будто бы съ принужденною улыбкою отвѣчалъ любопытному отцу Василію:
— Не долго, почтенный старецъ, я буду съ вами, не долго набожныя бесѣды ваши будутъ развлекать меня въ печали) скоро» очень скоро я прощусь съ любящими меня добродушными жителями Зимогорья, и, быть можетъ, судьба не позволитъ мнѣ болѣе увидѣться съ друзьями моими.
У Графа на глазахъ навернулись слезы, жена Священника плакала и самъ отецъ Василій не могъ удержаться отъ онаго, его душа скорбѣла, а сердце — сердце было полно печали. Наконецъ онъ первый прервалъ грустное молчаніе.
«Возверзи печаль твою на Господа и той препинаетъ тебя, сказалъ отецъ Василій, обратясь къ разстроенному Графу, которой старался скрыть навернувшіеся на глазахъ его слезы. Что вы, Ваше Сіятельство, не стыдно ли вамъ? Ну еслибы видѣла это Графиня, то она, матушка, взрыдъ наплакалась бы, глядя на васъ, а Александръ, приведенный въ себя словами Священника, отеръ слезы и выпилъ налитую давно чашку чаю.
„Скажите лучше, Ваше Сіятельство, куда вы теперь намѣрены отправиться отсюда?“
— Я, отвѣчалъ Графъ Лелевъ, пробывъ здѣсь въ Зимогорьѣ еще нѣсколько дней, дождусь Графини, а потомъ, простясь съ ней и съ вами, друзья мои, отправлюсь въ Бѣлоруссію, въ мѣстечко Кейданы, гдѣ сбирается теперь отдѣльный корпусъ Графа Витгенштейна.
„Да развѣ Ея Сіятельство, Графиня, скоро изволитъ прибыть къ намъ, спросила съ замѣтною радостію жена священника, хранящая молчаніе во все время продолженія разговора Графа и мужа ея.“
— Да, она будетъ сюда очень скоро, отвѣчалъ Графъ, я думаю, что завтра или послѣ завтра»
«И Графиня долго пробудетъ здѣсь, продолжала жена Священника съ большею радостію.»
— До моего возвращенія изъ арміи, если только Провидѣнію угодно будетъ сохранить жизнь мою.
Жена священника перекрестилась, а онъ продолжалъ съ Графомъ прерванный разговоръ.
«Вы, Ваше Сіятельство, слѣдовательно отправитесь подъ команду Графа Витгенштейна, въ его корпусъ?»
— Точно такъ, почтенный старецъ, и вступилъ я въ N… гусарской полкъ.
«Помоги Богъ Вашему Сіятельству въ благихъ намѣреніяхъ вашихъ; сердце радуется, когда слышишь таковую ревность къ Царю и Отечеству и ненависть къ дерзостному врагу. А долго ли вы, Графъ, пробудите въ Кейданахъ?»
— Это неизвѣстно; выступленіе зависитъ отъ воли высшаго начальства.
Разговоръ о приготовленіяхъ Россійской арміи и о походѣ Наполеона въ Россію долго продолжался между Графомъ и Священникомъ. Жена его хранила молчаніе и съ любопытствомъ слушала разсказы Графа о предпріятіяхъ и воинскихъ дѣйствіяхъ Наполеона, счастію котораго все покорствовало.
Къ концу чаю пришла Лиза. Она поцѣловала руку дѣдушки и страстно любившей ее бабушки, учтиво присѣла передъ Графомъ, который ласково взялъ ее за руку, поцѣловалъ и посадилъ возлѣ себя на стулъ. Милая Лиза съ дѣтской простотою разсказывала Графу е своихъ обновахъ, о гуляньѣ въ ближней рощѣ и о бѣленькой собачкѣ, которую подарилъ ей Графъ Владиміръ короче о всемъ, что только можетъ приходить въ голову дитяти, когда видитъ онъ, что охотно слушаютъ его. Графъ не прерывалъ Лизы, показывая видъ, что онъ слушаетъ ее съ удовольствіемъ.
Какъ пріятно глядѣть на забавы дѣтей, на ихъ беззаботливость, слушать ихъ невинные разговоры, ихъ удивленія, видѣть ко всему довѣренность ихъ и мысленно переноситься къ дѣтскому возрасту, въ которомъ ни нужды, ни потребности жизни, ни печали, ничто не огорчало насъ, — когда страсти, сіи жизненные ураганы, не волновали въ груди нашей, не возмущали спокойствія лѣтъ дѣтскихъ, беззаботныхъ! О, время жизни золотое! Ты невозвратимо для смертнаго!
Чай былъ конченъ. Графъ, поцѣловавъ Лизу за разсказы ея, отправился съ священникомъ въ покои, гдѣ узналъ, что передъ домомъ священника ожидали его собравшіеся съ старостою крестьяне, дабы поднести ему хлѣбъ и соль и поздравить съ пріѣздомъ"
Какъ усладительна для сердца Русскаго простота крестьянина, когда онъ съ свойственнымъ ему доброжелательствомъ встрѣчаетъ господина своего, умѣвшаго добротою поступковъ своихъ расположить къ себѣ сей классъ людей, довольно у насъ грубыхъ. Какъ плѣнительна картина, когда Русской крестьянинъ въ праздничномъ платьѣ, съ милой простотою въ разговорахъ и съ веселымъ видомъ на лицѣ подноситъ хлѣбъ и соль господину своему, котораго видитъ онъ въ первый разъ, или котораго не видалъ давно! Соотечественники! Кто изъ васъ не видалъ этаго и кто не въ состояніи чувствовать и постигать характеръ простаго народа! — онъ нашъ родной, онъ намъ понятенъ…
Когда Графъ Лелевъ пріѣхалъ вечеромъ въ село свое Зимогорье и остановился въ домѣ священника, то въ ту-жъ минуту вѣсть о пріѣздѣ его начала разноситься по всему селу. Старики и женщины, молодые крестьяне и дѣти ихъ, всѣ твердили о пріѣздѣ барина и молва сія переходила постепенно отъ, одного; къ Другому, — такъ что менѣе нежели въ полчаса узнало все село о семъ. Наступленіе скорой ночи воспрепятствовало обрадованнымъ крестьянамъ явиться съ поклономъ къ господину своему, и они рѣшились до утра отложишь намѣреніе свое. Теперь видимъ мы ихъ пришедшихъ къ Графу съ поднесеніемъ хлѣба и соли, воображаемъ радость ихъ, когда Графъ вышелъ къ нимъ на крыльцо, чувствуемъ ту пріятность, которою было наполнено сердце господина ихъ, — и восхищаемся!… Привязанность и врожденное повиновеніе къ властямъ — отличительныя черты въ характерѣ Русскаго народа ~ какъ онѣ ярко отсвѣчиваются въ каждомъ классѣ, въ каждомъ званіи!… Дворянинъ любитъ Царя и Отечество крестьянинъ своего господина, Чиновникъ почтительно исполняетъ повелѣнія Начальника, слуга повелѣнія господина, а вмѣстѣ чтутъ одну власть, исполняютъ ея законы и въ сердцѣ Русскаго любовь къ Монарху и Отечеству, превышаетъ всѣ желанія, всѣ страсти его…
Графъ Лелевъ, принявъ поздравленіе крестьянъ и поднесенные отъ нихъ хлѣбъ и соль, отпустилъ ихъ, щедро награди за это; наконецъ, простившись съ набожнымъ отцемъ Василіемъ, добродушною женою его и милой Лизою, которую подарилъ богатымъ подаркомъ, отправился въ домъ свой, прося ихъ навѣщать его.
Глава вторая.[править]
Былъ полдень. Пыль столбомъ поднималась на границахъ пространной Москвы бѣлокамённой. Множество экипажей и дрожекъ стояло на Ильинской улицѣ противъ рядовъ, которые были наполнены покупающимъ и проходящимъ народомъ. У Лобнаго мѣста близь Спасскихъ воротъ къ правой сторонѣ противъ Кремлевской стѣны стояла голубая карета напряженная четверкою вороныхъ лошадей. Статный кучеръ съ длинною черной бородою, щегольски, одѣтый, сидѣлъ на высокихъ козлахъ и распѣвалъ пѣсни; маленькой форейторъ съ заткнутыми за кушакъ полами армяка и съ кнутомъ въ правой рукѣ ходилъ взадъ и впередъ во кругъ лошадей, насвистывая нескладно какую-то Русскую пѣсню.
«Здорово, Сидорка, сказалъ человѣкъ одѣтый въ лакейскую ливрею, подойдя къ ходящему форейтору.»
— А, братъ, Петруша, здорово, каково поживаешь?
«Слава Богу, могу покуда, да и какъ не жить весело: — баринъ добрякъ, любитъ меня, такъ объ чемъ же печалиться? и
— Это хорошо, братъ, все равно, какъ и наши господа добры и хороши до насъ.
„Да что, спросилъ Петръ, съ кѣмъ ты пріѣхалъ сюда, съ Барынею что ли?“
— Да, съ барынею, она пошла въ ряды что-то покупать на дорогу, и велѣла, намъ стать здѣсь, близь Спаскихъ воротъ. Она тутъ будетъ служить молебенъ.
„Да развѣ барыня твоя ѣдетъ куда нибудь, спросилъ Петръ съ особеннымъ любопытствомъ.“
— Въ Нижегородское помѣстье — въ село Зимогорье.
„А скоро ли поѣдетъ она? Спросилъ Петръ съ таковымъ же любопытствомъ.“
— Я думаю, что дня черезъ два, отвѣчалъ Сидоръ, помахивая кнутомъ.
„Дня черезъ два, повторилъ про себя Петръ. А баринъ-то уѣхалъ въ полкъ совсѣмъ?“
— Нѣтъ еще, онъ теперь тоже въ Зимогорьѣ ждетъ Графиню къ себѣ, а ужъ тамъ, говорятъ, уѣдетъ совсѣмъ.
Петръ еще кой-что поговорилъ съ Сидоромъ, наконецъ простился и пошелъ по дорогѣ жъ Москворѣцкому мосту.
„Эй, Сидорка! послушай-ка, закричало*“ Кучеръ съ высокихъ козелъ своихъ, чей это такой говорилъ съ тобою?»
— Это лакей Царскаго; ну, знаешь, того высокаго господина, которой такъ часто ѣздитъ въ гости къ господамъ нашимъ.
«А, знаю; онъ, кажется, былъ у насъ когда отправлялся Графъ въ деревню.»
— Ну, да, помнишь, такой высокой, черноватый. Онъ еще велъ барыню къ каретѣ, когда она ѣхала провожать къ заставѣ Его Сіятельство.
«А почему знаешь ты этаго Петруху?»
— Да баринъ какъ-то со мною раза три или четыре ѣздилъ къ этому Лярскому, такъ мы съ Петрухою игрывали въ три листика"
Кучеръ погладилъ бороду, снялъ съ головы шляпу, вынулъ платокъ изъ нея и обтеръ лобъ и лице сильно спотѣвшіе отъ жара.
"Ну, а что, Сидорка; — началъ было опять кучеръ, но увидалъ, что отъ Лобнаго мѣста черезъ площадь переходила барыня, велѣлъ форейтору сѣсть на лошадей, а самъ, оправясь на козлахъ, стройно сѣлъ, держа въ рукахъ вожди.
Прелестное, очаровальное лице, которое какъ отъ взоровъ другихъ, такъ и отъ жара было закрыто большими полями соломенной шляпки; преходило медленно черезъ дорогу отъ рядовъ къ Спаскимъ воротамъ. Высокой лакей въ богатой ливреѣ несъ узлы покупокъ, и дама, которая шла впереди его, велѣла все положить въ карету, а сама пошла къ самымъ Спаскимъ воротамъ, гдѣ и просила отслужить молебенъ…. Слезы градомъ катились по прелестному лицу дамы, когда пришедшій священникъ началъ служить молебенъ; частые земные поклоны и кротость, которая изображалась во взорахъ молящейся, внушали невольное къ ней почтеніе не смотря на молодость лѣтъ, которые имѣла она.
Графиня Лелева! это была она! молила Творца о счастіи супруга своего, о сохраненіи жизни ему и въ глубинѣ души своей таила какую-то ненависть къ дерзновенному врагу Россіи. Т5о все время служенія молебна глаза плѣнительной Оіьги были наполнены слезами и она, печальная, не обращала ни малѣйшаго вниманія ни на проходящихъ, ни на проѣзжающихъ, изъ которыхъ другія пристально смотрѣли на нее. —
По отслуженіи молебна Графиня раздала милостыню стоящимъ близь кареты ея нищимъ, потомъ сѣла въ оную и велѣла ѣхать домой.
На Поварской, противъ трехъ-этажнаго во вкусѣ выстроеннаго дома остановилась четверка вороныхъ лошадей. Швейцаръ отворилъ двери подъѣзднаго крыльца, и Графиня въ минуту очутилася на верху лѣстницы верхняго этажа, слуги и служанки встрѣчали пріѣхавшую госпожу свою, покупки были внесены во внутренія комнаты и Графиня уставшая, растревоженная, сѣла на мягкое конопе въ малой боскетной и съ замѣтною печалью на лицѣ хранила молчаніе. —
Пара Вятскихъ маленькихъ лошадей "запряженная въ легкіе дрожки борзо мчалась по Поварской улицѣ; стройной, высокой, черноватой мущина, одѣтый по послѣдней модѣ сидѣлъ въ дрожкахъ и быстрымъ взоромъ окидывалъ проходящихъ. Дрожки остановились у подъѣзда дома, занимаемаго Графомъ Лелевымъ; въ одно мгновеніе сидящій соскочилъ съ нихъ и очутился въ пространныхъ сѣняхъ, такъ что даже Швейцаръ не успѣлъ отворить стеклянныхъ дверей.
— У себя ли Ея Сіятельство, Графиня? скоро спросилъ Г-нъ Лярскій (это былъ онъ) у вытянувшагося передъ нимъ Швейцара. Сей часъ-съ только изволила пріѣхать изъ города, отвѣчалъ Швейцаръ съ поклономъ.
Лярскій скоро вбѣжалъ по лѣстницѣ въ переднюю, гдѣ двое лакеевъ съ какимъ-то особеннымъ уваженіемъ сняли съ него шинель и отворили двери въ залу. Одинъ изъ нихъ побѣжалъ доложить Графинѣ о пріѣздѣ Лярскаго.
Александръ Васильевичъ (такъ звали Лярскаго) ходилъ взадъ и впередъ по паркетной залѣ, поправляя воротнички свои и приглаживая шляпу.
Изъ боковыхъ дверей въ бѣлой Турецкой шали, въ бѣломъ линобатистовомъ платьѣ явилась Графиня. Она съ врожденною ласковостію встрѣтила Лярскаго, который осыпавъ ее привѣтственными комплементами. Ольга просила его въ гостинную. Лярскій со всею ловкостію этикетнаго щеголя принялъ приглашеніе ея и съ наклоненіемъ головы слѣдовалъ за нею. Графиня при входѣ въ гостинную сѣла на диванъ, Лярскій на креслахъ, стоящихъ противъ онаго, и первый началъ разговоръ.
«Графъ долго пробудетъ въ Зимогорьѣ? спросилъ онъ Графиню.»
— До моего пріѣзда туда, отвѣчала Ольга, тихо вздохнувъ.
«А вы, Ваше Сіятельство, скоро намѣрены отправишься въ Нижегородское помѣстье свое?»
— Да, я думаю, что дня черезъ два Или черезъ три непремѣнно поѣду.
Лярскій вздохнулъ, Ольга потупила глаза, не говорила ни слова. Лярскій первый прервалъ минутное молчаніе.
«Вы, Ольга Николаевна, долго намѣрены пробыть въ скучномъ Зимогоръѣ?»
— Все время, сказала Графиня, тяжко вздохнувъ, покуда возвратится изъ арміи Графъ, и Зимогорье никогда не можетъ быть для меня скучнымъ, потому что я проводила тамъ первыя лѣта юности моей, тамъ, обласканная покойною Графинею, матерью мужа моего, была я призрѣна отъ угрожающей мнѣ бѣдности, короче сказать, въ прелестномъ Зимогорьѣ нахожу я всѣ пріятности, всѣ наслажденія, которыя могутъ разсѣять скуку мою.
«Помилуйте, Графиня, можно ли сравнять столичное препровожденіе времени съ скучною сельскою жизнію? Здѣсь балы, театры, вечера, гулянья: тамъ прогулка по рощамъ, по садамъ; здѣсь ежедневные пріѣзды, развлеченія, новости: тамъ тишина, уединеніе, скука и только два раза въ недѣлю полученіе газетъ; здѣсь; все можетъ развлечь разсѣять: тамъ болѣе прибавить скуки, увеличить огорченія!»
— Согласна съ вами, Александръ Васильевичъ, что столичная жизнь болѣе можетъ доставить разсѣянности, болѣе имѣетъ пріятностей: но всѣ веселости могутъ только быть пріятны для того, кто не имѣетъ душевныхъ безпокойствъ, а я такъ разстроена, что право для меня веселыя общества наводятъ болѣе скуки, нежели уединенная жизнь въ Зимогорьѣ.
«По крайней мѣрѣ, Ваше Сіятельство, вы можете быть украшеніемъ большихъ обществъ столицъ, и … и многимъ доставлять ту пріятность, которой они быть могутъ лишены безъ вашего присутствія. и
— Вы, Г-нъ Лярскій, привыкли кстати и не кстати разсыпать комплементы передъ дамами, такъ это неудивительно, что я, по словамъ вашимъ, служу украшеніемъ обществъ.
„Увѣряю васъ честію, Ваше Сіятельство, что я не привыкъ расточать тамъ мадригалы, гдѣ и безъ нихъ всякой невольно выскажетъ истину.“
Графиня улыбнулась. Лярскій, въ лицѣ котораго была видна какая-то нерѣшимость, поправилъ оба виска волосъ своихъ, вынулъ бѣлый напрысканный духами платокъ и какъ бы невольно обтерся онымъ, дабы рѣшиться высказать то, что таилъ онъ на душѣ своей. Проницательность Графини ясно дала замѣтить ей положеніе Лярскаго, но она не могла совершенно постигнуть причины, заставившей его такъ перемѣниться. Ольга хранила молчаніе. Лярскій, примѣтно измѣнившійся въ лицѣ, искалъ въ умѣ своемъ предмета, дабы начать прерванный разговоръ; наконецъ мысль о знакомыхъ вывела его изъ смущенія и подала ему предметъ для разговора. Онъ переспросилъ о всѣхъ, кто только былъ знакомъ съ нимъ по дому Графа Лелева и даже чуть чуть не коснулся было до умершихъ, которыхъ души давно покоились на лонѣ Авраама, дабы только продлить разговоръ. Отъ проницательности Ольги не скрылось ни смущеніе Лярскаго, ни его частыя перемѣны въ лицѣ, ни взгляды, которые онъ украдкою бросалъ на нее, а она какъ женщина съ строгой нравственностію, (каковыхъ въ вѣкѣ нашемъ очень, очень мало) не хотѣла принимать и считать ихъ за взгляды, относимыя собственно къ ней, и не думала, чтобъ какая нибудь особая причина заставляли этаго молодаго человѣка дѣлать оныя, — что еще болѣе принуждало Лярскаго скрывать въ глубинѣ души своей тайну, которую онъ давно хотѣлъ высказать прелестной Графинѣ.
Какое уваженіе къ себѣ поселить должна та женщина, которая налагаетъ скромность даже на дерзкаго мущину! Какъ пріятно видѣть въ женщинѣ нѣжное обращеніе, соединенное съ строгимъ почтеніемъ къ себѣ. Но жаль, что мы въ вѣкъ нашъ въ женщинахъ мало видимъ существъ нравственныхъ… Но Ольга воспитанная въ правилахъ добродѣтели, и видя съ самыхъ пылкихъ лѣтъ опасной юности одни нравственные примѣры, была женщина со всѣми правилами скромности, добродѣтели и истины. Для нея не былъ опасенъ ни влюбленный юноша, ни краснорѣчивый волокита, ни плаксивый вздыхатель; она умѣла заставить каждаго оказывать себѣ уваженіе и почтеніе. Самолюбіе, сродное болѣе женщинамъ, было чуждо для Ольги, она не восхищалась тѣмъ, что на балу, въ: собраніи, толпы мущинъ окружали ее, и другъ передъ другомъ старались наперерывъ осыпать ее комплементами, предлагать услуги свои; она не заставляла ихъ, подобно многимъ женщинамъ блестящихъ обществъ, восхищаться будущимъ, очаровываться надеждою что прелестная Графиня Лелева подарила взглядомъ, отпривѣтствовала улыбкою. —
Пробило два часа, Лярскій начиналъ уже прощаться, въ это время вошелъ человѣкъ и доложилъ, что пріѣхала Княгиня Этикетова, Ольга съ свойственнымъ ей радушіемъ поспѣшила въ залу встрѣтить гостью, прося Лярскаго слѣдовать за собою.
Этикетова во всѣхъ отношеніяхъ была дама нынѣшняго свѣта: ловка, не дурна собой, охотница до комплементовъ, которыя ей въ обществахъ расточали мущины, всегдашняя посѣтительница баловъ, гдѣ своею привѣтливостію и пышностію нарядовъ обращала на себя особенное вниманіе молодыхъ людей, которые толпами вились около прекрасной Этикетовой. Графиня Лелева, хотя и не принадлежала къ классу свѣтскихъ дамъ нынѣшняго тона, однако знакомство съ Этикетовою и съ другими подобными ей Прелестями пышныхъ обществъ не наводило ей скуки, и характеръ ея, всегда ласковый, былъ одинаковъ для каждаго; она умѣла пріятностію разговоровъ своихъ плѣнять всякаго и внушать къ себѣ невольное уваженіе. Не была кокеткой, но умѣла и самую кокетку заставить хотя съ притворною скромностію обходиться съ собою, — такъ вела себя Ольга, таковы слѣдствія нравственности.
Этикетова со всею учтивостію и ласкою была встрѣчена въ залѣ Ледовою, за которой слѣдовалъ Лярскій и потомъ всѣ трое отправились въ гостиную. Время приближалось къ обѣду. Лярскій, какъ хорошій знакомецъ Графа, былъ Ольгой оставленъ обѣдать. Этикетова видѣла въ Лярскомъ человѣка нынѣшняго тона, почему въ душѣ своей благодарила Лелеву за приглашеніе Лярскаго остаться обѣдать, и во все время, покуда накрывали столъ, Этикетова не преставала относиться съ вопросами своими о разныхъ предметахъ къ Лярскому, а какъ ловкая и тонкая дама, то умѣла нечувствительно завлечь Лярскаго въ разговоръ съ собою и заставить его болѣе говорить съ нею, нежели съ Графинею.
Человѣкъ доложилъ, что было уже подано кушанье и Ольга съ двумя гостями пошла къ столу. Лярскій сидѣлъ противъ Княгини Этикетовой, Лелева между ихъ. Въ продолженіи обѣда Этикетова кидала иногда на Лярскаго привѣтливые взгляды, что однако для Лярскаго не приносило особеннаго удовольствія. Мысли его были заняты другимъ. Онъ думалъ объ Ольгѣ, а присутствіе Этикетовой еще болѣе дѣлало его робкимъ. Онъ даже не смѣлъ взглянуть на очаровательницу души своей, и всѣ отвѣты его Графинѣ Лелевой въ разговорѣ были довольно несвязны. Ольга въ таковыхъ случаяхъ была незамѣчательна, но отъ Этикетовой это не могло укрыться;; впрочемъ она смущеніе Лярскаго приписывала своему присутствію и гордилась уже, что могла его (по мнѣнію свойственному самолюбивой женщинѣ) сдѣлать поклонникомъ своимъ.
Обѣдъ кончился. Графиня и гости опять отправились въ гостиную. Этикетова не преставала взглядами своими слѣдить Лярскаго, отъ чего смущеніе его болѣе и болѣе увеличивалось. Онъ негодовалъ даже на Этикетову, но приличіе заставляло скрывать то, что происходило въ душѣ его. Былъ поданъ кофей, вскорѣ послѣ котораго уѣхалъ разтревоженный Лярскій. Этикетова при прощаніи звала Лярскаго на балъ, который дѣлала она по случаю имянинъ своихъ и даже наградила его столь пріятною улыбкою, что другой, бывши на мѣстѣ Лярскаго, отъ подобной улыбки былъ бы безъ ума; — но Лярскій, сердце котораго было заражено прелестною Графинею Лелевой былъ нечувствителенъ къ нѣжностямъ Этикетовой, былъ холоденъ къ ней. —
По отъѣздѣ Лярскаго Этикетова была въ восхищеніи. Она думала, что Лярскій былъ очарованъ ею, его смущеніе приписывала порывамъ любви, и только негодовала на Лярскаго за то, что онъ скоро уѣхалъ, однако все это скрывала отъ Ольги.
Этикетова уѣхала. Ольга удалилась въ кабинетъ свой, гдѣ наединѣ предалась мыслямъ о любезномъ супругѣ своемъ, о скорой разлукѣ съ нимъ, забывая все окружающее ее. —
Глава третья.[править]
Пробило 7 часовъ утра. Черныя, густыя тучи покрывали небосклонъ Москвы, отдаленные раскаты грома и ежеминутная молнія предвѣщали скорое приближеніе бури; ни одна птица, изключая хищнаго коршуна, не вилась въ воздухѣ, вѣтеръ поднималъ страшную пыль съ улицъ и ревомъ своимъ ужасалъ многихъ. Мало народа видно было на пространныхъ улицахъ Московской столицы, и то развѣ только какой нибудь бѣднякъ, или невольно посланный, бодрствовали и противились усиліямъ природы. Наконецъ сильный дождь ливмя полилъ изъ густыхъ тучь и заставилъ укрываться ходящихъ по улицамъ. Менѣе нежели въ четверть часа никого не было видно на оныхъ.
Лярскій растревоженный и опечаленный давно проснулся уже и, подойдя къ окну, смотрѣлъ на мрачную погоду, гармонировавшую чувствомъ души его. Тоска, какъ вѣрный другъ, не покидала его ни на минуту. Мрачное и печальное лице Лярскаго ясно показывало внутреннія чувства встревоженной души его, и онъ, какъ путникъ заблудившійся въ пространной пустынѣ и томимый жаждою искалъ, средствъ, дабы утушить оную: такъ въ душѣ его печаль и надежда, сладкое воспоминаніе прошедшаго спокойствія и ужасъ будущаго поперемѣнно волновали ее и еще болѣе увеличивали горесть его, которая ни на минуту не давала покоя ему. —
Вѣтеръ утихалъ, дождь становился меньше, раскаты грома стали быть слышимы только въ отдаленіи, яркая молнія блистала рѣже, тучи покрывавшія небосклонъ проходили къ западу и небо становилось яснѣе, толпы пѣшеходцевъ потянулись по улицамъ, экипажи и дрожки стали мелькать мимо окопъ домовъ и, казалось, все приходило въ движеніе. Дворянинъ и служащій чиновникъ, купецъ и крестьянинъ спѣшили каждый къ должности своей. Звонъ позднихъ обѣденъ призывалъ богомольныхъ Христіанъ въ храмы Господни, и тихая, ясная погода слѣдовала за страшною утреннею бурею. — Пріятность погоды. и свѣжесть воздуха, очищеннаго прохладнымъ дождемъ, не вызывали Лярскаго изъ душныхъ стѣнъ комнаты; какая то невнимательность и равнодушіе ко всему овладѣли характеромъ его и онъ, въ мечтахъ съ самимъ собою не находилъ, предмета, который могъ бы развлечь задумчивость, и уменьшить тоску его. Книги, знакомые, театры, однимъ словомъ: все, что только можетъ развлекать насъ, на Лярскаго не дѣлало ни малѣйшаго вліянія; одинъ предметъ, одна мысль — мечта о Графинѣ Лелевой, занимала и ежеминутно мучила душу, тревожила сердце. Холодность Графини, ея вѣрность къ мужу, и строгія правила отнимали у Лярскаго всю смѣлость и заставляли его не рѣшаться открыться ей въ любви своей. Отъѣздъ Графа рѣшительно увѣрилъ его, что Ольга считаетъ единымъ счастіемъ въ жизни питать любовь къ нему и быть вѣрною; всѣ исканія влюбленнаго Лярскаго должны были оставаться тщетными и онъ, въ послѣдній разъ, когда быіъ въ домѣ Графа Лелева, видѣлъ ясно, что Графиня была одинакова въ обращеніи съ нимъ, и что отъѣздъ Графа болѣе увеличилъ ея привязанность къ нему. Намѣреніе Графини остаться въ Зимогорьѣ до возвращенія супруга изъ арміи показывало сильную ея любовь къ нему и лишало Лярскаго всей надежды въ полученіи взаимной любви. Онъ хотя и хотѣлъ было въ послѣднее свиданіе открыть Графинѣ тайну, которую скрывалъ на душѣ своей: но холодная учтивость обращенія ея отняла всю смѣлость и разрушила всѣ предпріятія его. Съ сильною тоскою на душѣ простился онъ съ Ольгою и еще печальнѣе возвратился домой, гдѣ наединѣ сильнѣе чувствовалъ печаль свою, а любовь, какъ злой духъ, ни на минуту не давало покоя ему.
Лярскій съ пріѣзда отъ Графини сидѣлъ дома. Петръ, слуга его, отъ котораго узналъ онъ, что Лелева ѣздила въ городъ и намѣрена скоро уѣхать изъ Москвы, хотя и зналъ сердечную, тайну господина своего однако не мало удивлялся перемѣнѣ характера Лярскаго и по логикѣ своей разсуждалъ, что было бы гораздо лучше, еслибъ баринъ его началъ проводить время по старому, то есть, ѣздить на гулянье, въ театры, и не думать о Графинѣ. Онъ въ кругу собратовъ своихъ лакѣевъ слылъ большимъ грамотѣемъ, велъ себя довольно хорошо, былъ скроменъ, за что и заслужилъ довѣренность господина своего, отъ чего и былъ въ нѣкоторомъ уваженіи отъ прочихъ слугъ. Петръ иногда думалъ самъ съ собою, что еще было бы лучше еслибъ баринъ его женился на какой нибудь богатой помѣщицѣ, которая могла бы любить его также, какъ и Графина Лелева мужа своего» Сужденія Петра были справедливы: Лярскій точно могъ быть хорошимъ и интереснымъ женихомъ для богатой невѣсты и исканія его никакъ не были бы тщетными. Онъ, имѣя послѣ смерти отца во владѣніи двѣ тысячи душъ крестьянъ, которые принадлежали собственно ему, и служивши въ довольно хорошемъ мѣстѣ, могъ всегда надѣяться, что еслибъ вздумалъ онъ у какого нибудь богатаго старика просить руку дочери его, то вѣрно бы тотъ съ радостію принялъ предложеніе Лярскаго и даже не спрашивая дочери о ея расположеніи далъ бы честное слово ему, а къ тому-жъ Лярскій, бывши въ молодыхъ лѣтахъ на своей волѣ, ибо и мать его давно скончалась, и, имѣя такое огромное состояніе, въ поведеніи могъ, служить примѣровъ для многихъ молодыхъ людей, изъ которыхъ иные и при маломъ состояніи стараются жить открыто, расточаютъ отцовское имѣніе и наконецъ, все проживая, начинаютъ сѣтовать на судьбу, которая виновата столько же, сколько науки и художества предъ невѣждою и безсмысленнымъ. —
Прошло четыре дня, какъ Лярскій не былъ у Лелевой и въ продолженіи этаго времени онъ не сдѣлалъ ни одного шагу изъ дома, тоска еще болѣе наполняла изгибы сердца его: ибо онъ, судя по времени, зналъ, что Графиня Лелева должна была уѣхать въ Зимогорье. Мысль, что онъ долго не увидитъ ту, которая такъ сильно могла очаровать его, ужасала Лярскаго и онъ, въ тишинѣ кабинета своего, предавался отчаянію". Какъ жаль, что мы не слѣдуемъ правиламъ разсудка, онѣ должны быть закономъ для каждаго человѣка, и еслибъ люди волю сердца подчиняли всегда волѣ разсудка, то вѣрно бы многіе не сумазбродствовали, и покой былъ ихъ удѣломъ. Такъ и Лярскій, котораго сердце завлекло въ сѣти любви, далъ полную волю ему, не стараясь подчинить оное разсудку, къ тому, одинъ, безъ друга, (котораго хотя и имѣлъ, но тотъ былъ въ деревнѣ,) предавался мучительной тоскѣ, рисуя въ мечтахъ своихъ образъ несравненной Ольги. —
Прошла недѣля, Лярскій не переставалъ мечтать объ Ольгѣ и предаваться снѣдающей печали его. Въ одно утро, когда онъ въ уединеніи кабинета своего разсуждалъ самъ съ собою о прелестяхъ Ольги, о ея вѣрности къ Графу, вошелъ слуга къ нему и доложилъ, что пріѣхалъ Валентинъ Ивановичъ Люблинъ, Лярскій, какъ нечаянно пробудившійся отъ сна, вскочилъ съ креселъ, приказывая слугѣ просить Люблина въ кабинетъ къ нему. Слуга вышелъ. Лярскій съ нетерпѣніемъ смотрѣлъ на дверь кабинета, дожидаясь пока отворится она, и онъ увидитъ входящаго къ нему Валентина; это былъ другъ Лярскаго, съ которымъ онъ провелъ первыя лѣта молодости своей, и которому были открыты всѣ тайны души его. —
Люблинъ вошелъ и Лярскій былъ въ объятіяхъ его. Долго двое друзей разспрашивали друга друга о препровожденіи времени, о новыхъ знакомствахъ; долго разговаривали они о политическихъ новостяхъ, наконецъ Люблинъ, зная сердечныя тайны Лярскаго, спросилъ его о Графинѣ Лелевой.
Прежде нежели читатель услышитъ разговоръ двухъ друзей о предметѣ семъ, я познакомлю его покороче съ Люблинымъ. Валентинъ, воспитанный съ малолѣтства въ правилахъ чести, добродѣтели и нравственности, росъ подъ присмотромъ строгихъ Русскихъ учителей, родители его не отдавали его въ пансіонъ; тамъ, говорили они, можетъ подъ присмотромъ надзирателя — Француза ослабѣвать любовь къ отечественному. Иностранецъ, воспитывая юношу, старается болѣе внушать ему любовь къ иностранному, чѣмъ любовь къ родинѣ своей и повиновеніе властямъ. Такъ судили добрые и попечительные родители Валентина. Развѣ, часто говорили они, Русской Дворянинъ не можетъ знать иностраннаго языка, обучаясь оному у Русскаго же; мы видимъ попеченія Монарха о просвѣщеніи заведеніемъ казенныхъ училищъ, Гимназій, гдѣ большею частію учители Русскіе и языкамъ иностраннымъ сколько въ пространной Россіи можно найти хорошихъ учителей, которые могутъ быть достойны чтобъ; ввѣрить имъ воспитаніе юношества! Они Русскіе, по сердцу строго чтутъ повиновеніе, и рачительно пекутся о нравственности ввѣреннаго имъ юноши. Какъ многіе молодые люди были бы счастливы въ жизни, еслибъ родители судили и пеклись о воспитаніи ихъ подобно родителямъ Валентина!… Каждый бы изъ нихъ, любя Царя и Отечество свое, былъ доблестный гражданинъ, и, умъ его не заразился бы философіею, созданною въ XVIII столѣтіи, опасною философіею Волтера, Дидерота, Даламбера….
Валентинъ на 22 году отъ рожденія поступилъ въ высшее учебное заведеніе въ Россіи — въ Московской Университетъ, гдѣ попеченіе начальства объ образованіи и просвѣщеніи юношества превосходитъ описаніе. Русскіе ученые Профессора тщательно пекутся о юношествѣ чрезъ чтеніе лекцій, гдѣ сущность — нравственность и польза даютъ слушателямъ ясное и чистое понятіе о всѣхъ предметахъ, отъ чего умъ и сердце юноши стремятся къ истинѣ, чести и добродѣтели. Валентинъ и во время продолженія курса въ Университетѣ былъ подъ строгимъ присмотромъ родителей; повиновеніе и исполненіе воли ихъ считалъ онъ первымъ долгомъ своимъ, то и не удивительно, что молодой Люблинъ по окончаніи въ Университетѣ курса на поприщѣ жизни былъ человѣкъ со всѣми, строгими правилами нравственности, и каждый, кто только былъ знакомъ съ нимъ, видѣлъ въ немъ человѣка чуждаго всякаго порока. Онъ не любилъ ни лжи, ни притворства, ни обмановъ, говорилъ всегда то, что было на душѣ его и душею страстно обожалъ святую истину. — Таковъ былъ Валентинъ, таковы были правила его!…. Читатель вѣрно извинтъ мою словоохотливость на щетъ Люблина и проститъ меня за длинный эпизодъ этотъ, въ которомъ говорилъ я о нравственности его, а чрезъ что ознакомилъ съ характеромъ и правилами его.
Когда Валентинъ спросилъ у друга своего о Графинѣ Лелевой, то лице Лярскаго сдѣлалось печально и ясно выражало состояніе души влюбленнаго. Люблинъ, замѣтя это, улыбнулся, наконецъ онъ взялъ руку Лярскаго, крѣпко сжалъ ее и съ видомъ сожалѣнія сказалъ ему:
«Александръ! мы были знакомы съ тобою съ самаго дѣтства, родители наши одинаково пеклись о воспитаніи нашемъ, въ одно время были мы въ святилищѣ наукъ, въ разсадникѣ чистой нравственности, гдѣ умъ и сердце юношей просвѣщаются, образовываются и собираютъ сѣмена однѣхъ добродѣтелей, — въ одно время вступили мы на поприще жизни, гдѣ поклялись быть друзьями. Погрѣшность одного должна оскорбить чувства другаго, и такъ я долженъ, какъ другъ твой, говорить съ тобою откровенно.»
— Говори, говори! милый Валентинъ, скоро перебилъ его Лярскій, я готовъ слушать тебя, готовъ слѣдовать совѣтамъ твоимъ — они для меня священны!…..
«И такъ, слушай, началъ опять Люблинъ, я давно хотѣлъ сказать тебѣ то, что теперь^ ты услышишь отъ меня, но мои отъѣзды были препятствіемъ тому, сердце мое жалѣло о слабостяхъ друга моего и я нетерпѣливо жаждалъ свиданія съ тобою, желаніе исполнилось, я дождался дня этаго и долженъ, какъ вѣрный другъ, подать совѣтъ тебѣ. Ты любишь Графиню Лелеву, сердце твое страстно привязано къ ней, ты далъ волю ему овладѣть собою, ты не хочешь слѣдовать правиламъ разсудка, или лучше сказать, онъ слабъ теперь, чтобъ удержать стремленіе страстей твоихъ, ты забываешь законы чести, добродѣтели, хочешь расторгнуть священные законы супружества, вовлечь женщину въ пагубныя сѣти свои, замарать ее, обезславить, довести до ненависти супруга; до презрѣнія другихъ, — ты, дерзкій, но жалкій для меня другъ мой, вспомни слѣдствія, вспомни ту пропасть злощастія, къ которой влекутъ тебя страсти твои, знай, что въ послѣдствіи самая та, которую вовлечешь ты въ преступленіе, будетъ ежеминутно укорять тебя, ненавидѣть, проклинать имя твое, будетъ мстить тебѣ, и собственная совѣсть твоя не будетъ давать тебѣ ни минуты покою.»
Во время разговора строгаго въ правилахъ Валентина, на глазахъ Лярскаго примѣтно навертывались слезы, онъ сжалъ руку друга своего и наконецъ сказалъ ему:
— Валентинъ, другъ мой, знай, что сама Ольга равнодушна ко мнѣ, она болѣе всего въ жизни сей любитъ супруга своего, ничто въ мірѣ не можетъ поколебать правилъ ея, поколебать вѣрности къ нему, и я одинъ виноватъ противъ совѣсти, одинъ обреченъ судьбой на страданія.
Лярскій подробно разсказалъ Валентину объ отношеніяхъ своихъ къ Графинѣ, разсказалъ о послѣднемъ свиданіи съ нею, и о томъ что онъ по сю пору не рѣшился открыться ей въ любви своей, онъ сказалъ ему объ отъѣздѣ ея въ Зимогорье, не утаилъ даже и о знакомствѣ своемъ съ Этикетовою, о ея приглашеніи на балъ. Люблинъ со вниманіемъ слушалъ разсказы друга своего, старался не упустить изъ нихъ ни одного слова, и когда Лярскій окончилъ разговоръ свой то Валентинъ съ свойственнымъ ему доброжелательствомъ наконецъ сказалъ ему:
«Слава Богу, любезный другъ мой, что страсти еще не совсѣмъ увлекли тебя, совѣсть твоя предъ Графинею и мужемъ ея масти, ты не со дѣла лея въявѣ преступникомъ, руководитель разсудокъ не допустилъ тебя обнаружить предъ Ольгою порывовъ любви твоей, быть можетъ, она бы наградила тебя презрѣніемъ за необузданность поступковъ твоихъ, и тогда вѣяное мученіе совѣсти было бы удѣломъ твоимъ. Благодари Всевышнаго, что онъ въ минуту заблужденія твоего еще удержалъ тебя отъ будущихъ злосчастій. Это всегда будетъ служить тебѣ урокомъ въ жизни сей, а время — властелинъ всего, излѣчитъ раны сердца твоего, самый отъѣздъ Графини, ты долженъ считать счастливымъ случаемъ для себя — онъ много способствуетъ къ будущему благополучію твоему.»
Валентинъ много подобнаго говорилъ для спокойствія друга своего, котораго онъ любилъ душевно, и наконецъ довелъ его до того, что тотъ рѣшился дать ему честное слово, что никогда не осмѣлится онъ открыть порочныхъ чувствъ своихъ, предъ добродѣтельною Ольгою и даже будетъ стараться истребить изъ мыслей своихъ необузданную страсть, которая могла овладѣть имъ и которая вела его къ погибели.
Какъ лестно и какое счастіе въ жизни сей, если кто имѣетъ истиннаго друга! Его совѣты, его попеченія, его любовь къ намъ проистекаютъ отъ сердца, мы должны дорожить ими, должны цѣнить чувства, и расположеніе дружества. Жаль только, что въ просвѣщенный вѣкъ нашъ мало видимъ мы примѣровъ истинной дружбы, Одинъ примѣръ представленный мною вѣрно не сыщетъ послѣдователей себѣ, и еще, быть можетъ, какой нибудь эгоистъ, которыхъ довольно сыскать можно, улыбнется дружеской морали строгаго Валентина, а характеръ. Лярскаго назоветъ непостояннымъ.
Двое друзей разстались совершенно довольными другъ другомъ, Валентинъ раскаяніемъ Лярскаго, а этотъ совѣтами его и Лярскій далъ Люблину честное слово, что онъ перемѣнитъ образъ жизни своей и скучное одиночество промѣняетъ на пріятное иногда, разнообразіе. —
Глава четвертая.[править]
Пыль клубилась по большой Нижегородской дорогѣ, купеческіе обозы съ различными товарами медленно тащились по оной, толпы здоровыхъ Русскихъ ямщиковъ шли въ концѣ обозовъ, дружелюбно разговаривая между собою, вдругъ въ отдаленіи облако пыли стало гуетѣе, шестерка ямскихъ лошадей мчала скоро четверомѣстную дорожную карету. Двое рослыхъ лакѣевъ сидѣли позади кареты на привязанныхъ туго чемоданахъ. Стеклы кареты были опущены, но въ нихъ, видно было, что въ каретѣ сидѣли дамы. Съ большей Нижегородской дороги карета, своротила въ сторону на право и неслась борзыми здоровыми ямскими лошадьми по дорогѣ въ село Зимогорье, при въѣздѣ въ которое стеклы кареты были подняты. Толпы усталыхъ крестьянъ и молодыхъ крестьянокъ шли съ полевой работы въ село свое, маленькія дѣти ихъ резвились предъ окнами домовъ и нестройный крикъ ихъ разносился, въ воздухѣ. Лишь только карета въѣхала въ село Зимогорье, выстроенное по обѣимъ сторонамъ дороги, и шедшіе крестьяне замѣтили оную, то какая-то тишина водворилась между ими и на лицахъ ихъ была примѣтна радость. Многіе изъ нихъ побѣжали на встрѣчу къ ѣдущей каретѣ, снявъ съ головъ шапки свои, другіе примѣтно спѣшили въ дома свои, какъ будто бы съ какою новостью. Одна изъ дамъ сидящихъ въ каретѣ съ улыбкою кланялась крестьянамъ, которые стояли по обѣимъ сторонамъ дороги. Въ одинъ мигъ карета промчалась по селу и очутилась на дворѣ господскаго дома. Графъ Лелевъ, въ это время, когда карета ѣхала по селу стоялъ на балконѣ, и лишь только увидалъ поднимающуюся по дорогѣ пыль и бѣжащихъ крестьянъ, то въ тужъ минуту кликнулъ слугъ, велѣлъ отпереть большое подъѣздное крыльцо и самъ съ примѣтнымъ нетерпѣніемъ стоялъ на ономъ, дожидаясь скоро ѣдущую карету. Карета подъѣхала къ крыльцу, нѣсколько слугъ и самъ Графъ Лелевъ бросились отпирать дверь оной и съ неизъяснимой радостію Графъ принялъ за руку выходящую изъ кареты супругу свою. Прежде нежели другая дама сидящая въ каретѣ съ Графинею и дѣвушка, которую Ольга очень любила вышли изъ кареты, Графиня была уже въ. объятіяхъ обрадованнаго супруга своего; многіе изъ слугъ, видя сцену сію, едва не плакали. — Напрасно, иногда говоримъ мы, что въ этомъ классѣ людей нѣтъ чувствительности, мало возвышенныхъ душъ, но только то, чтобъ заставить ихъ быть таковыми, чтобъ облагородить чувства души ихъ — зависитъ собственно отъ господина. Дворянинъ, которому у насъ въ Россіи дана власть управлять малымъ или большимъ числомъ народа и распоряжать онымъ (не вдаваясь въ прихотливыя требованія желаніи своихъ) долженъ имѣть попеченіе объ ономъ, какъ о собственномъ семействѣ своемъ. —
Графъ подъ-руку ввелъ Ольгу въ покои дома, разспросы, разсказы, ласки сыпались одинаково съ обѣихъ сторонъ и, кажется, что съ одинакимъ желаніемъ, съ одинаковою словоохотливостію отвѣчали они другъ другу. Ни одинъ не хотѣлъ кончить, или быть послѣднимъ. Графиня разсказывала о Москвѣ и оставленныхъ знакомыхъ, о дорогѣ; Графъ — о жителяхъ Зимогорья, о добродѣтельномъ отцѣ Вавилѣ и женѣ его, о милой Лизѣ, — однимъ словомъ, ничто и никто ими позабытъ не былъ. — Такъ провели первыя минуты свиданія обрадованные супруги. Дама, пріѣхавшая съ Графинею ласково была принята Графомъ, которой, какъ благодарный и признательный супругъ отблагодарилъ ее за компанію, которую она могла доставить супругѣ его во время дороги и просилъ ее быть въ домѣ у нихъ, какъ въ собственномъ своемъ. Г-жа Радуеина, (такъ была фамилія пріѣхавшей дамы) съ одинаковою вѣжливостію отблагодарила Графа и отправилась въ комнаты Графини, которая поспѣшила туда, дабы раздѣться. —
Графъ, восхищенный пріѣздомъ супруги былъ внѣ себя отъ радости. Люди, которые за доброту души любили госпожу свою, наперерывъ одинъ другому твердили о пріѣздѣ ея и менѣе нежели въ часъ все село узнало объ этомъ. Радостная вѣсть сія вскорѣ достигла и благочестиваго отца Василія, доброй жены его и маленькой Лизы, которая съ нетерпѣніемъ просила его отвести ее къ Графинѣ. —
Напрасно бы я сталъ описывать теперь радость простодушныхъ Русскихъ крестьянъ, которые душею привязаны къ добрымъ помѣщикамъ своимъ. Они цѣлымъ селомъ спѣшили на пространный дворъ господскаго дома, дабы увидать пріѣхавшую госпожу свою; каждый изъ нихъ въ простотѣ души своей твердилъ о пріѣздѣ доброй помѣщицы, каждый старался стать напереди и съ низкимъ поклономъ поздравить Графиню съ пріѣздомъ, всѣ тѣснились, всѣ были въ движеніи. Графиня, увидавъ изъ оконъ собравшихся крестьянъ и женъ ихъ, вышла на балконъ и ласково отблагодарила ихъ за любовь къ ней. Читатели! пусть воображеніе ваше представитъ вамъ восхищеніе Графини и радость крестьянъ, ихъ нестройные крики; перо мое слабо начертить вамъ и легкій образъ чувствъ восхищеннаго Русскаго крестьянина.
Часа черезъ два по пріѣздѣ Графини пришелъ къ ней престарѣлый отецъ Василій съ милою Лизою, внучкой своей. Графиня обрадованная приходомъ священника ласково приняла его, разцѣловала Лизу и не позабыла разспросить о престарѣлой женѣ его. Добрая бабушка Лизы также за первый бы долгъ сочла себѣ быть тотчасъ у Графини, но нездоровье ея принудило лишишься радости въ день пріѣзда увидать добросердечную Ольгу. — Графиня очень жалѣла, узнавъ о болѣзни жены священника, и даже предлагала, чтобъ послать въ городъ за докторомъ; но отецъ Василіи отказался отъ предложенія попечительной Графини, говоря, что болѣзнь эта часто случается съ женой его и что, Богъ милостивъ, она продетъ и безъ врача тѣлеснаго.
Благочестивый старецъ не долго оставался у Графа, онъ поспѣшилъ къ больной женѣ своещ оставя Лизу у Графини по усердной просьбѣ ея.
На другой день пріѣзда своего въ Зимогорье Графиня рѣшилась сама посѣтить больную жену священника. Ласка оказанная ею семейству этому принесла столько радости, что больная и престарѣлый священникъ были отъ онаго внѣ себя. Г-жа Радугина, которая сопровождала Графиню, удивлялась всему видимому, но болѣе всего ласкамъ, которыя Ольга и мужъ ея оказывали маленькой Лизѣ. Она хотя и давно была знакома съ домомъ Лелевыхъ, но однако не знала тайны, связывающей семейство отца Василія съ Графомъ, она не знала, что Лиза была дань племянница Графа Александра и дочь брата его Владиміра, который давно скончался.
Прошло три дни, какъ Графиня пріѣхала въ Зимогорье и во все продолженіе этаго времени Графъ Александръ ни на минуту не оставлялъ обожаемой имъ супруги. Это время было послѣднее, въ которое могъ онъ, какъ страстный супругъ, видѣть ту, которую считалъ дороже всего въ мірѣ. Всѣ домашніе, видя взаимную любовь супруговъ и согласіе, (которымъ немногіе могутъ похвалиться въ вѣкъ нашъ) восхищались онымъ и молили Творца о продолженіи жизни добрыхъ господъ своихъ. Радугина, старая знакомица покойной Графини Лелевой, матери Графа, также радовалась оному и только жалѣла, что смерть пресѣкла дни старой Графини и не дала ей утѣшиться любовію дѣтей ея. —
Время, такъ какъ тѣнь, которую видимъ мы, но не видимъ когда она уменьшается, проходило. Графъ Лелевъ и супруга его дѣлались скучнѣе. Они хотя и не говорили другъ другу о разлукѣ, но сердца ихъ живо чувствовали оную и наполнялись печалію. —
Глава пятая.[править]
25 Мая, по утру, у Графа Лелева много собралось гостей, близкихъ окрестныхъ сосѣдей. Жители Зимогорья — крестьяне были одѣты въ праздничные платья, и переходили изъ дома въ домъ. Экипажи и дорожныя брички стояли въ разныхъ мѣстахъ въ ближней отъ села рощицѣ, множество слугъ видно было на дворѣ и у крылецъ господскаго дома и, казалось, что все Зимогорье было въ движеніи. Графъ и Графиня были заняты гостями, слуги и служанки различными работами, изъ гостей иные прогулкою по саду и рощѣ, осматриваніемъ прелестныхъ живописныхъ мѣстоположеній села Зимогорья, другіе разговаривали о политикѣ или о сельскомъ хозяйствѣ, о выгодахъ деревенской жизни, однимъ словомъ, всѣ и каждый думалъ, говорилъ, дѣлалъ различное. —Время приближалось къ обѣду, всѣ гости собрались въ покои дома, нѣсколько искусныхъ поваровъ приготовляли вкусныя кушанья, лакѣи поспѣшно накрывали столъ, наконецъ Графъ и Графиня пригласили гостей къ обѣду. — Во все продолженіе онаго разговоры о различныхъ предметахъ поперемѣнно были возобновляемы гостями и предъ окончаніемъ обѣда были питы тосты за здоровье Графа и Ольги. Обѣдъ кончился. Начались различныя упражненія гостей: нѣкоторые изъ мущинъ отправились во флигель дома играть на билліартѣ, другіе сѣли играть въ бостонъ, дамы въ вистъ, молодыя барышни отправились Тулять въ садъ, гдѣ давно знакомыя занялись между собою разговорами о гостяхъ, сообщали откровенно другъ другу тайны свои, жалѣли о столичной жизни, о собраніяхъ и каждая въ очередь свою дѣлала рѣшительный приговоръ какому нибудь молодому мущинѣ.
Графъ Лелевъ будучи развлеченъ гостями былъ довольно веселъ. Ольга, видя мужа своего въ таковомъ расположеніи духа, внутренно радовалась этому и сама забывала минуту, въ которую она должна была проститься съ Графомъ. Но это напомнило ей, когда нѣкоторые изъ гостей, собирались ѣхать домой, стали прощаться съ Графомъ и съ дружескимъ расположеніемъ желать ему благополучія; на глазахъ Ольги навернулись слезы, лице Графа, который также вспомнилъ о прощаніи съ супругой, покрылось блѣдностію; многіе гости замѣтя это, просили ихъ успокоишься, утѣшая надеждою и вѣрой въ Провидѣніе.
Вечеръ, какъ и день, былъ проведенъ довольно весело, оставшіеся гости говорили много въ утѣшеніе разлучающихся супруговъ, каждый въ очередь свою хотѣлъ утѣшать, совѣтовать, и каждый, кажется, говорилъ отъ души, Добродѣтельная Ольга хотя и слушала, но въ душѣ ея было другое. Она представляла себѣ разлуку, опасности, которымъ могъ подвергнуться супругъ ея, плѣнъ непріятеля и если, что нибудь могло утѣшать ее, то утѣшала ее мысль, что Графъ будетъ сражаться за Отечество. Восхищеніе свойственное каждому Русскому!… 1812 годъ показалъ намъ примѣры любви къ Царю и Отечеству. Исторія отличительно украсится произшествіями времени этаго, и потомство должно будетъ благоговѣть предъ предками, которые ознаменовали себя въ эту эпоху достопамятную для Россіи!"…
Уже поздно вечеромъ разъѣхалась большая часть гостей, но немногіе, какъ по дальности помѣстьевъ своихъ отъ Зимогорья, такъ и по усерднымъ просьбамъ Графа и Графини принуждены были остаться ночевать.
Такъ проведенъ былъ день наканунѣ отъѣзда Графа Лелева въ корпусъ Графа Витгенштейна. Радушіе хозяевъ, сердечное расположеніе гостей, откровенность, веселость, простота, все это вмѣстѣ приносило для каждаго неизъяснимую пріятность и удовольствіе. Благочестивый старецъ Василій, какъ любимецъ семейства Графовъ Долевыхъ, набожными и кроткими разговорами своими еще болѣе увеличивалъ пріятность компаніи; добрая и почтенная жена его, уважаемая всѣми, кто только зналъ ея, и въ кругу свѣтскихъ дамъ могла доставлять удовольствіе; долговременная жизнь ея, знаніе людей, счастливая память дѣлали ее занимательною; каждый, кто дѣлилъ время съ ней, могъ забывать скуку, анекдоты о старинѣ и правдоподобно ею разсказываемыя могли плѣнять всякаго. Прелестная Графиня, какъ Россіянка по сердцу, восхищалась всемъ, что только слышала о Россіи или соотечественникахъ своихъ, она рѣдко говорила по Французски и то развѣ въ пышныхъ обществахъ изъ одного приличія, но не изъ желанія, и даже въ душѣ своей негодовала на тѣхъ Русскихъ дворянъ, которые отдавали преимущество чему нибудь иностранному, хвалили съ энтузіазмомъ не отечественное, и для удовольствій жизни избирали жительствомъ душной Парижъ, или какую нибудь провинцію за границей. Какъ отличителенъ во всемъ духъ Русскаго народа, духъ того, которой въ юности своей не былъ воспитанъ забредшимъ въ Россію для выгодъ своихъ иностранцемъ. Какъ жаль, что мы Русскіе, еще мало имѣемъ той народной гордости, которая бы болѣе могла возвеличить насъ! Вѣкъ нашъ ясно доказалъ, что Россія есть та держава въ Европѣ, которой другія должны слѣдовать во всемъ, и что геній просвѣщенія оной долженъ плѣнять собою другіе народы. —
Мысли Графини и одинаковыя съ ней сужденія Графа обо всемъ отечественномъ, ихъ предубѣжденія къ иностранцамъ разительно отличали ихъ въ кругу блестящаго обществѣ, гдѣ вкусъ болѣе подчиненъ уставамъ моды, и гдѣ каждый съ уваженіемъ относится о чужеземномъ. — Быть можетъ, другіе въ душѣ смѣялись надъ Лелевыми, и они замѣчали это, но чувства ихъ не оскорблялись, они болѣе сожалѣли о тѣхъ, которые, будучи Русскими, такъ унижали себя въ глазахъ соотечественниковъ своихъ. —
Глава шестая.[править]
Наступило утро. Кто проводилъ плѣнительный Май въ деревнѣ, тотъ живо безъ описанія можетъ чувствовать всю пріятность, каковою даритъ насъ этотъ питомецъ природы. Перо каждаго слабо выразить, какъ чувства, которыя вливаетъ онъ въ насъ прелестью красотъ своихъ, дышущихъ новой жизнію, такъ и изчислить всѣ дары природы, всю разнообразность, каковую только видимъ мы въ очаровательномъ Маѣ. Свѣжесть и пріятность воздуха, зелень луговъ, распускающіяся почки деревьевъ цвѣты, пѣніе птицъ этихъ свободныхъ жителей величественной природы, все, все плѣняетъ, нѣжитъ чувства, очаровываетъ, веселитъ насъ. —
Графъ Лелевъ проснулся ранѣе всѣхъ. Онъ не будилъ супруги своей и радовался, что Морфей еще не отлеталъ отъ нея. Александръ разбудилъ одного изъ слугъ своихъ и велѣлъ ему приготовить умыться, а самъ пошелъ въ кабинетъ свой, дабы собрать разныя бумаги, которыя онъ долженъ былъ взять съ собою. Спустя малое время встала Графиня, а наконецъ и гости. Въ саду въ пространной, хорошо убранной бесѣдкѣ былъ приготовленъ чай, гдѣ всѣ собрались къ оному. Чай продолжался довольно долго, послѣ онаго Графъ Лелевъ приглашалъ всѣхъ гостей отправиться въ церковь, (превосходный обычай Русскаго!..) гдѣ отецъ Василій совершалъ литургію, послѣ которой, Графъ Александръ и Ольга просили его отслужить молебенъ. Въ продолженіи онаго Ольга очень плакала. Церковь была полна народа, всѣ крестьяне и крестьянки собрались въ оную, дабы молить Всевышняго о здравіи добраго своего господина, а когда нѣкоторыя изъ нихъ увидали на глазахъ Ольги слезы, то всеобщее уныніе видно было на лицахъ приверженныхъ крестьянъ и многіе изъ нихъ также плакали, даже у самаго добродѣтельнаго Василія навертывались на глазахъ слезы. У кого не тронется сердце, видя плачущаго крестьянина объ господинѣ его, и кто не будетъ душевно уважать такихъ Русскихъ господъ, къ которымъ такъ привержены крестьяне ихъ. Дай Богъ, чтобъ мы болѣе видѣли помѣщиковъ похожихъ на Графа Лелева. Хорошій примѣръ одного долженъ служить для каждаго. —
Молебенъ кончился. Графъ съ Супругою и гостями отправился изъ церкви въ домъ свой. Всѣ крестьяне и крестьянки почтительно въ отдаленіи слѣдовали также къ дому за добрыми господами своими. Вкусной завтракъ былъ уже готовъ, и только дожидались отца Василія, которой однако не заставилъ долго ждать себя. Когда пришелъ онъ, то сказалъ Графу, что всѣ жители Зимогорья собрались около дома и нетерпѣливо ждутъ появленія его, дабы каждый изъ нихъ лично могъ видѣть отъѣзжающаго Господина своего, а вмѣстѣ съ этимъ проститься съ нимъ. Сердце Графа вполнѣ чувствовало любовь и привязанность данныхъ во власть ему, онъ не гордился этимъ, по восхищался простотою и приверженностію миролюбивыхъ жителей села Зимогорья. Въ этомъ расположеніи духа онъ побѣжалъ къ Графинѣ объявить о пришедшихъ крестьянахъ, которая также съ своей стороны была обрадована этимъ и вполнѣ цѣнила приверженность ихъ; ей еще болѣе была пріятна она потому, что они вмѣстѣ съ ней чувствовали ту печаль, каковую наносилъ отъѣздъ Графа. По окончаніи завтрака Графъ вмѣстѣ съ гостями и супругою своею отправился на дворъ дома, куда были позваны и добродушные крестьяне. При появленіи Графа всѣ они поклонились ему, и, называя его кормильцемъ своимъ, желали ему всего, что только бы могла желать родная мать, отпуская сына своего. Слезы крестьянъ, гостей, Графа и Графини дѣлали картину эту еще величественнѣе, еще восхитительнѣе! Сердца и нравы Русскихъ видны во всемъ!… Кто изъ васъ теперь, читатели, и при слабомъ очеркѣ всего происходившаго въ Зимогорьѣ, не чувствуетъ въ душѣ своей того сладкаго трепета, каковымъ должны наполняться сердца наши въ то время, когда слышимъ мы о благородныхъ поступкахъ добрыхъ соотечественниковъ нашихъ! Духъ Русскаго народа великъ, чувства доброты неизъяснимы! Пускай иностранцы — сіи завистливые и невѣрные представители характера великихъ Россіянъ говорятъ противное; каждый Русскій долженъ ясно видѣть это и жалѣть объ нихъ, не питая впрочемъ въ душѣ своей ненависти къ нимъ, потому что одна презрѣнная зависть заставляетъ ихъ клеветать на насъ. Пускай Наполеонъ — сей гордый Корсиканецъ и приверженцы его называли насъ грубыми, злодѣями, Скиѳами. Дѣла Великаго, благословеннаго Александра и 1815 годъ, когда войска Русскіе были въ Парижѣ, уличили ихъ ясно въ клеветѣ, а въ добротѣ всегдашнихъ поступковъ оправдали этихъ Скиѳовъ!… Имя и славныя дѣла миролюбиваго Монарха Россіянъ Александра, возстановителя тишины, спокойствія и благоденствія цѣлой Европы изъ вѣка въ вѣкъ передастъ скрижаль Исторіи и позднее потомство съ нѣмымъ благоговѣніемъ будетъ высоко цѣнить славныя дѣла предковъ своихъ!
Добрый Графъ поцѣловался съ каждымъ Изъ крестьянъ своихъ, безмолвная и продолжительная сцена эта разтрогала сердца гостей стоящихъ вмѣстѣ съ Графомъ, по окончаніи которой всѣ возвратилися въ покои. Разтроганная Ольга была внѣ себя и представляла безмолвное подобіе горести. Она не плакала, но въ сердцѣ своемъ живо чувствовала скорую разлуку съ другомъ души своей — съ обожаемымъ супругомъ. Отданы были приготовленія къ сбору, слуги суетились, каждый бросался исполнять порученное ему и менѣе нежели въ полчаса было готово все. Лошади стояли у крыльца, лакеи выносили изъ комнатъ чемоданы и клали оные въ брички, другіе экипажи, въ которыхъ Графиня и гости собирались ѣхать провожать Графа, были также заложены, наконецъ Графиня, Графъ и гости въ большей гостинной сѣли по мѣстамъ и, по древнему обычаю Русскихъ, священникъ, присутствовавшій тутъ, первый всталъ съ мѣста своего, а за нимъ и сидящіе. Онъ прочелъ молитву и Графъ началъ прощаться. Отъѣзжающій Графъ прежде простился съ гостями, потомъ съ обожаемою супругою и когда онъ обнялъ ее, то казалось, что эти два существа въ эту минуту лишились всѣхъ признаковъ существованія своего. Однѣ слезы, катившіяся градомъ изъ глазъ ихъ, доказывали признаки жизни. Болѣе четверти часа находились они въ таковомъ положеніи и были выведены изъ онаго благочестивымъ отцемъ Василіемъ, которой съ свойственною ему набожностію подошелъ къ нимъ и, положа руку свою на плечо Графа, сказалъ ему: «возверзи печаль твою на Господа!» Графъ, услыша голосъ отца Василія, пришелъ въ себя, разтревоженная и опечаленная Ольга также опомнилась, а мысль о врагѣ Отечества и упованіе на Всевышняго подкрѣпили душу ея. —
Всѣ вышли изъ покоевъ. Графъ на Крыльцѣ простился со всѣми слугами и служанками, Графиня поддерживаемая Г-жею Радугиною горько плакала, даже и у самаго Графа выкатывались изъ глазъ крупныя слезы, но онъ старался скрывать слабость свою, дабы еще болѣе не огорчить супруги. — Экипажи подъѣхали къ крыльцу. Графъ, Графиня, Г-жа Радугина и маленькая Лиза сѣли въ одну карету, гости въ другіе экипажи и всѣ длинной вереницею потянулись по селу Зимогорью къ большей Нижегородской дорогѣ. Повозка Графа ѣхала сзади. Священникъ стоя на крыльцѣ благословилъ въ слѣдъ поѣхавшихъ. Крестьяне стояли толпами по обѣимъ сторонамъ дороги села своего и покуда Графъ ѣхалъ чрезъ оное, они не переставали кланяться ему, и до тѣхъ поръ глядѣли въ слѣдъ, пока пыль и отдаленность скрыли изъ виду всѣ экипажи. — Такъ мирные крестьяне Зимогорья провожали добраго господина своего, таковую Графъ Лелевъ добротою характера заслужилъ привязанность отъ нихъ. Какъ было бы утѣшительно, если въ пространной Россіи есть много помѣщиковъ подобныхъ добротою Графу Лелеву, и какія могутъ быть благодѣтельныя слѣдствія отъ этаго. —
Когда уѣхалъ добрый Графъ, то священникъ и жена его возвратились домой, — вспоминая дорогою объ уѣхавшемъ, и молили Всевышняго о сохраненіи жизни его, — и кто бы вмѣстѣ съ ними не пожелалъ ему того-же? Доброта характера Александра, его расположеніе ко всѣмъ, его страстная любовь къ супругѣ своей, приверженность къ Отечеству, желаніе сразиться съ дерзостнымъ врагомъ, презирая собственную опасность — все это располагаетъ къ нему каждаго, заставляетъ уважать его и восхищаться ревностнымъ патріотизмомъ, который оказали многіе въ знаменитую воину 1812 года!
Глава седьмая.[править]
Воина 1812 года и честолюбивые замыслы Императора Французовъ — дерзновеннаго Наполеона уже доказали всей Европѣ, что не слава, не честолюбіе, не собственныя выгоды пробудили духъ патріотизма Россіянъ на приверженность къ законному и миролюбивому Монарху. Любовь къ Отечеству руководила ими, а ненависть и народная гордость побуждала ихъ оставлять семейства свои, жертвовать послѣднимъ имуществомъ, не щадить жизни и тѣсными рядами стать противъ непріятеля, которой каждый шагъ родной земли нашей кропилъ кровію своею и терялъ силы свои. Кто въ это время, когда гордый Корсиканецъ вступилъ въ предѣлы Россіи, думалъ о выгодахъ своихъ? Кто съ сожалѣніемъ отпускалъ дѣтей, братьевъ, мужей, отцовъ на поле брани противъ врага Отечества? Всѣ и каждый съ радостію спѣшили оказывать другъ передъ другомъ ревность свою къ защитѣ любезнаго Отечества. Всѣ и каждый хотѣлъ быть Мининымъ и Пожарскимъ, имена которыхъ вѣчно останутся въ памяти благодарнаго потомства. Слабая и болѣзненная мать собирала послѣднія слова свои и благословляла сына шедшаго разить враговъ Россіи; супруга, страстно любящая мужа своего, безъ малѣйшаго сожалѣнія отпускала его въ ряды соотечественниковъ, которые день отъ дня увеличивались ревностными сподвижниками за Царя своего. Голодъ, плѣнъ, смерть, все было забыто, все было презрѣно. Дворяне и Духовенство, купцы и жители селъ, бѣдные и богатые жертвовали имуществомъ своимъ, отдавали послѣднее и спѣшили брать оружія. Духовные пастыри въ Господнихъ храмахъ молились за спасеніе Отечества, старцы поощряли внучатъ своихъ сражаться храбро противъ враговъ; заслуженные воины, презирая раны и забывая понесенные прежде труды, спѣшили снова стать въ рядахъ, учили неопытныхъ, одушевляли ихъ примѣрами своими и побуждали болѣе и болѣе къ ревности.
Имя Александра Перваго и выраженіе: «за Царя и Отечество!» — слышимо было въ устахъ каждаго. «Месть врагу, освобожденіе Россіи и спокойствіе нашему Монарху!» — повторялъ классъ Дворянъ, и спѣшилъ оказывать неограниченную приверженность свою, однимъ словомъ, вся Россія, всѣ классы гражданъ думали и предпринимали одно; цѣлыя деревни, города казались однимъ семействомъ, ничто не отдѣляло ихъ другъ отъ друга, забыты были семейственные раздоры, брани, гордость, — и всѣ казались братьями, всѣ спѣшили помогать одинъ другому, всѣ наперерывъ утѣшали, совѣтовали другъ другу, всѣ соглашались съ опытностію старцевъ, съ ихъ совѣтами и никто не старался выставлять себя на видъ предъ другими — одно согласіе во всемъ, одно единодушіе видны были!…
Отдѣльный корпусъ Графа Витгенштейна, равно и вся армія Санктпетербургскаго и въ послѣдствіи времени Московскаго ополченія не доказали ли ясно приверженности Русскихъ къ Отечеству своему? Не видѣли ли мы въ дѣйствіяхъ оныхъ ополченій настоящаго духа предковъ нашихъ, защищавшихъ также отечество свое отъ Татаръ и Поляковъ? Не одинаковая ли ревность и желаніе губить враговъ видны были въ дѣйствіяхъ этихъ неопытныхъ воиновъ?… Греція гордится Ѳемистокломъ, Мильціадомъ, Леонидомъ и нѣкоторыми другими сподвижниками ихъ, имена которыхъ передала намъ Исторія. Россія можетъ гордиться каждымъ гражданиномъ своимъ, и еслибъ Исторія вздумала передавать имена ихъ потомству, то вѣрно бы оно изощрило всю память свою и не моглобъ заучишь всѣхъ именъ предковъ своихъ внесенныхъ въ Исторію. Быть можетъ, потомство удивилось бы множеству и не знало бы, кому изъ всѣхъ дать болѣе преимущества. Оно осталось бы безмолвнымъ! …
Такъ и Графъ Лелевъ, какъ Дворянинъ Русскій, побуждаемый общимъ духомъ патріотизма и ревностію рѣшился вступить въ военную службу. Въ 1812 году въ Бѣлоруссіи въ мѣстечкѣ Кейданахъ собирался отдѣльный корпусъ подъ предводительствомъ Графа Витгенштейна, и когда извѣстія объ ономъ разнеслись по Россіи, то Графъ Лелевъ рѣшился вступишь въ корпусъ оный. Когда узналъ о сборѣ корпуса, то жилъ онъ въ Москвѣ, и въ самое короткое время былъ принятъ въ N… гусарской полкъ. Но прежде нежели долженъ онъ былъ прибыть въ Кейданы, начальство дозволило ему по надобностямъ его на нѣсколько времени остаться въ Москвѣ. Въ это ѣремя Графъ ѣздилъ въ Зимогорье, гдѣ, какъ видѣли мы, отецъ Василій, встрѣчая его, крайне удивленъ былъ, увидавъ на немъ гусарскій мундиръ. —
Сама Ольга, которая страстно любила супруга своего и въ другое время ни за что въ мірѣ не рѣшилась бы разстаться съ нимъ, была одушевлена тѣмъ же духомъ, той же любовію къ Отечеству и ненавистію къ врагу, каковымъ энтузіазмомъ было наполнено сердце Графа. Ольга, какъ женщина, иногда плакала, вспоминая разлуку, но въ тужъ минуту приходила въ себя и утѣшалась мыслію: въ Отечествѣ враги, Отечество можетъ погибнуть, должно спасти его. Такъ 1812 годъ доказалъ намъ, что Россіянѣ никогда не ослабѣвали духомъ, и что въ самыхъ несчастіяхъ были велики. Самъ Наполеонъ, предпріятіямъ котораго, быть можетъ, будутъ удивляться грядущіе вѣки, говорилъ иногда: «Что еслибъ я владѣлъ народомъ этимъ (Россіянами), то покорилъ бы весь свѣтъ.» — Онъ поздно уже раскаялся въ дерзости своей; Россія доказала ему, что она должна быть была для него камнемъ преткновенія. Мы видѣли и помнимъ живо, какъ Французы и иноплеменные съ ними народы оставляли Державу Великаго Александра, какъ проклинали они того, которой, обольсти ихъ, велъ на явную смерть; мы видѣли, какъ самъ онъ — этотъ ужасъ другихъ Государствъ, этотъ хищникъ престола — Наполеонъ, съ стыдомъ и поношеніемъ бѣжалъ изъ нашей пространной Россіи, оставляя вездѣ, или плѣнными, или на мѣстѣ обольщенныхъ сподвижниковъ своихъ.
Герои повѣсти моей, Александръ и Ольга Лелевы, какъ доблестные Россіяне, съ духомъ, одушевляемымъ любовію къ Отечеству и приверженностію къ Монарху, въ знаменитую эпоху 1812 года дѣйствовали если не подобно тѣмъ, которыхъ имена будутъ вписаны въ Исторіи, то по крайней мѣрѣ они одинаково со всѣми думали о спасеніи Отечества, не щадили ни имущества ни денегъ, ни самой жизни, одинаковую питали ненависть къ общему врагу реей Россіи и съ тѣмъ же рвеніемъ желали свободы Отечеству и униженія предпріимчивому Наполеону.
Послѣднее прощаніе Графа Лелева на станціи съ супругою своею было ужаснымъ контрастомъ тому, какое видѣли мы прежде. Ни одна слеза не выкатилась изъ глазъ ихъ, ни одинъ тяжкій вздохъ не вылетѣлъ изъ груди прелестной Ольги, надежда на Всевышняго и презрѣніе къ врагу наполняли мысли ихъ. Они только страстно обняли другъ друга, крѣпко поцѣловались, сжавъ одинъ другаго въ объятіяхъ своихъ и потомъ, устремивъ глаза на небо, ввѣрили себя оному. Графъ былъ уже въ повозкѣ, добродѣтельная супруга его спокойно глядѣла, какъ лихой ямщикъ сидѣлъ на облукѣ своемъ, и, снявъ шляпу, крестился на небо, потомъ натянулъ рукавицы, ударилъ по лошадямъ, свиснулъ — и добрыя кони быстро помчались по гладкой дорогѣ, поднимая копытами пыль, а звонкой колокольчикъ рѣзко визжалъ подъ дугой. Графиня во все время это стояла на улицѣ противъ дома станціоннаго смотрителя, толпа знакомыхъ окружала ее и она охотно глядѣла на дорогу, по которой поѣхалъ обожаемый супругъ ея, до тѣхъ поръ пока и самая пыль поднятая повозкой его мало по малу улеглась на дорогѣ. Г-жа Радугина стояла возлѣ Графини, которая правою рукою оперлась на плечо Лизы. Прелестная Ольга, уже въ отдаленіи не видя болѣе мчащейся повозки съ залогомъ души ея И даже не слыша унылаго звона колокольчика, съ стѣсненнымъ сердцемъ и съ страшною тоскою на душѣ возвратилась со всѣми знакомыми своими въ покои смотрителя. Тамъ, печальная, съ примѣтною блѣдностію на лицѣ сѣла она подъ окно и хранила молчаніе. Милая Лиза сидѣла возлѣ нея и также, видя печаль Графини, ничего не лепе тала. Г-жа Радугина и всѣ бывшіе шутъ сидѣли, видѣли что произходило въ душѣ Ольги, старались развлечь ее и первая Г-жа Радугина прервала скучное молчаніе.
«Помилуйте, Ваше Сіятельство, начала она, неужели надежда на Промыслъ Всевышняго могла оставить васъ? Обратитесь къ Нему и тогда вѣрно спокойствіе возвратится душѣ вашей.»
— Ахъ! Анна Петровна, отвѣчала Графиня, надежда на Творца не оставляла меня, но я думаю о томъ, что, быть можетъ, Графъ, теперь убивается тоскою и некому развлечь его.
«Два, три дня, Ваше Сіятельство, начали нѣкоторые изъ сопутствовавшихъ гостей, тяжкая печаль будетъ окружать Графа, а тамъ, увѣряемъ васъ, что въ кругу многолюднаго общества Офицеровъ, Графъ можетъ разсѣять себя, или по крайней мѣрѣ военныя занятія развлекутъ грустныя мечты супруга вашего.»
Графиня тяжко вздохнула и взглянула на образъ Спасителя, стоящій противъ нея въ углу комнаты, потомъ отерла слезу выкатившуюся изъ глазъ ея. Маленькая Лиза, замѣтя, что Графиня плакала, схватила руку ея и нѣжнымъ, невиннымъ лепетомъ просила болѣе не плакать. Ольга, тронутая просьбою Лизы, обѣщала ей не плакать, но на душѣ своей таила тяжкую грусть, которую однако, отъ окружающихъ ее не могла скрыть она.
Когда Ольга примѣтно успокоилась, то сопутствовавшіе напомнили ей о возвращеніи. Съ тоскою въ душѣ, съ однимъ воспоминаніемъ прошедшаго Ольга возвратилась въ Зимогорье. Она не хотя ѣхала туда: ибо безъ Графа и самое прелестное Зимогорье казалось для нея скучною, печальною пустынею.
По пріѣздѣ въ Зимогорье гости провожавшіе Графа разъѣхались. Они просили Графиню быть спокойнѣе и вмѣстѣ съ онымъ обѣщались часто навѣщать ее. Г-жа Радугина, изъ любви къ Графинѣ осталась въ Зимогорьѣ и даже рѣшилась провести съ нею все то время, покуда Ольга будетъ одна и не возвратится Графъ.