ДѢТСКАЯ ЛЮБОВЬ.[править]
— Скучно Колѣ! — Папа вчера уѣхалъ въ городъ, сказалъ — скоро вернется, а вотъ второй день проходитъ, а его все нѣтъ. Грустно мальчику, — не занимаютъ его: ни солдатики, ни лошадка, ни волчокъ, ни вертушка, — все немило ему, все прискучило…
— Бабушка, скоро папа вернется? — то-и-дѣло спрашивалъ Коля.
— Скоро, мое ясное солнышко, скоро, — отвѣчала старая.
Коля смотритъ на часы, что висятъ въ углу) маятникъ тихо покачивается изъ стороны въ сторону, что-то постукиваетъ, и тихо-тихо подвигается минутная стрѣлка, не торопится, что ей за дѣло, что у Коли дома нѣтъ папы съ мамой…
Наступили сумерки, Коля напился молока съ булкой и легъ спать. Долго не могъ онъ заснуть, все думалось: гдѣ-то папа?.. Стало свѣтать, Коля спитъ, раскинувшись по кровати^ изъ-за лѣсу выглянуло солнышко, бросило свои лучи сквозь тополь въ окно Колиной комнаты и заиграло на стѣнѣ. Росинки на листьяхъ заискрились, и вся природа улыбнулась солнцу… Все ожило… Коля проснулся…
— Папы все нѣтъ! Гдѣ-то онъ? — и мальчикъ что-то подумалъ и быстро рѣшилъ: пррворно надѣлъ сапожки, одѣлся и тихо вышелъ изъ дому…
Спустя часа три проснулась бабушка, посмотрѣла на Колину кроватку и удивилась.
— Ахъ, шалунъ какой, ужъ гулять убѣжалъ, — подумала она и пошла въ садъ искать Колю. Долго ходила она, все искала его, кричала, нѣтъ и нѣтъ, и не слышно голосу «яснаго солнышка»…
— Не ошиблась ли я?.. Можетъ быть, и спитъ? — думала бабушка, вернувшись въ комнату.
Отдёрнула одѣяло, — кровать пуста.
— Царица Небесная, укажи мнѣ, вразуми, гдѣ мое «ясное солнышко», куда оно скрылося, — ходитъ, горюетъ старушка, изъ силъ выбилась, все ищетъ своего «ненагляднаго», а его и слѣдъ простылъ; наконецъ, она рѣшилась дать сыну телеграмму въ городъ, о пропажѣ внука.
А Коля идетъ себѣ по дорогѣ въ городъ и весело улыбается.
— Вотъ-то, папа будетъ радъ, когда меня увидитъ, и мнѣ хорошо съ нимъ будетъ, весело въ городѣ жить, онъ теперь у Куличковыхъ, я съ нимъ бывалъ у нихъ, — думалось мальчику… Получивши телеграмму, отецъ встревожился, (до города отъ села было 20 верстъ), сталъ собираться домой… Запрягли лошадь, усѣлись… Смотрятъ, а по дорогѣ тихо шагаетъ мальчикъ, на лицѣ играетъ радостная улыбка.
— Батюшки, да вѣдь это нашъ шалунъ идетъ, — говоритъ отецъ.
Коля подбѣжалъ къ отцу, бросился къ нему на шею, тихо вымолвилъ — папа», и заплакалъ.
— Колинька! Что ты? Богъ съ тобой…
— Скучно мнѣ было безъ тебя, папа, я взялъ, да тихонько и ушелъ…
— Бабушку-то напугалъ тамъ, она все ищетъ тебя…
Мать схватила Колю на руки и понесла въ домъ… Бабушкѣ сейчасъ же послали телеграмму — что нашлась пропажа…
— Какъ ты дошелъ-то? — спросила мать.
— Я сначала шелъ одинъ, ноги устали, я присѣлъ отдохнуть, ѣдетъ какой-то мужичокъ, я попросился, онъ меня и довезъ до города, а здѣсь я дорогу помню. Теперь мнѣ хорошо съ вами, а тамъ было скучно, скучно…
НА ШАЛЫГѢ.[править]
Наступили морозы, — заковали землю, заковали рѣки, а снѣга все нѣтъ и нѣтъ. Ребята заготовили уже санки, салазки, лотки, скамейки — и ждутъ не дождутся желаннаго снѣга. Но вотъ показались бѣлыя пуховинки) ребята съ радостью встрѣтили ихъ, имъ давно хочется покататься съ «шалыги» — съ той крутой шалыги, гдѣ скатъ былъ въ рѣку на ледъ, а немного налѣво на мостъ.
Бѣлыя пуховинки летѣли два дня и нанесли бугры снѣга…
Кончилось въ школѣ ученье, прочитана молитва — и ребята въ перегонку пустились съ лѣстницы.
— Ребята, сегодня на шалыгу! — крикнулъ кто-то, выходя изъ школы.
— На шалыгу, на шалыгу! — послышались голоса справа, слѣва…
Спустя часъ, на шалыгѣ уже раздавался веселый смѣхъ и крикъ ребячьихъ голосовъ:
— Эй, Митюшка! берегись — сшибу!..
— Васютка, отдай санки-то!..
— Ишь его, чуть было не угодилъ въ прорубь!..
— Эй, милые! не выдай!..
Гора уже укатана, санки, салазки, лотки бойко скатывались на мостъ. На рѣку же съѣзжали рѣдко, потому что во льду была прорублена прорубь для полосканья бѣлья.
Вотъ летятъ салазки, за что-то задѣли и — кувыркомъ. За ними несется скамейка и — тоже ложится рядомъ.
— Жала груда! — крикнулъ кто-то, а груда растетъ и растетъ.
Шумъ, крикъ, смѣхъ — все слилось въ одинъ гулъ, такъ что ничего не разберешь, кто что кричитъ… Навозились ребята, съ крикомъ разбѣжались — и снова катанье.
Стало вечерѣть.
— Вася, отдай санки-то съ дороги, а то сломаютъ, — замѣтилъ Василью одинъ изъ мальчиковъ.
— Пусть ломаютъ, — такъ достанется…
— Вася, берегись! — раздался крикъ.
Василій ни съ мѣста. Въ это время Васильевы санки отбросило въ сторону.
— Вотъ какъ у насъ! когда кричатъ, такъ убирай!.. — сказалъ кто-то изъ ребятъ.
— Это Колька?!. ну, ладно: сейчасъ съ нимъ и расправа…
Быстро сбѣжалъ Василій съ горы, порывисто подошелъ къ Колькѣ и давай его колотить.
— Знай, кого трогаешь, другой разъ не задѣвай! — бьетъ-приговариваетъ Василій.
— Вася, отстань! вѣдь ты самъ виноватъ: тебѣ кричали, а ты смѣялся только! — заступились ребята за Николая.
— Кричали!.. а онъ-то что смотрѣлъ?.. гдѣ былъ? — отвѣтилъ Василій.
Николай тихо проговорилъ:
— Вася, я кричалъ… ты самъ виноватъ.
— А! ты еще разговаривать! и Василій замахнулся, хотѣлъ было ударить Николая, но двѣ крѣпкія руки ухватили его за локти и толкнули въ снѣгъ.
— Сказано, отстать!.. самъ виноватъ, а мальчишку винитъ; радъ, что подъ силу пришелся. Довольно того, что и прежде постоянно на него нападалъ…-- проговорилъ Сидоръ — здоровый, большой мальчикъ.
— Я такъ, пошутилъ, — отвѣтилъ Василій.
— То-то, шутки-то плохія у тебя…
Николай уже готовъ былъ заступиться за Васютку, онъ въ душѣ давно простилъ ему все…
Мало-по-малу все затихло, и ребята всѣ снова стали кататься. Сумерки уже совсѣмъ спустились на землю, — стало темно; но вотъ изъ бѣлой гряды облаковъ выплылъ небольшой серпъ молодого мѣсяца и освѣтилъ шалыгу. Черныя тѣни отъ домовъ легли на бѣлую равнину… Снѣгъ хруститъ… Вдали отдается вой волковъ… Веселый смѣхъ и крикъ звенѣли на горѣ…
— Вася! а ну-ка, кто дальше скатится? — предложилъ Сидоръ.
— Давай попробуемъ! — откликнулся Василій.
Санки поставлены въ рядъ…
— Трогай!..
Оба спорщика бойко покатились подъ гору. Сначала они катились почти рядомъ, вотъ и косогоръ, а тамъ и мостъ, — но вдругъ у Васи санки круто дали вправо, онъ затормозилъ было ногой, — санки ударились еще правѣе и со всего разлета прямо въ прорубь… Буль, буль, буль! — и ни звука.
Ребята, смотрѣвшіе съ горы, такъ и ахнули…
— Вася! кто кого перегналъ? — спрашиваетъ съ моста Сидоръ.
Ребята бѣгутъ подъ гору, кричатъ:
— Перегналъ! вотъ тебѣ и перегналъ!..
Сидоръ удивленно смотритъ на бѣгущихъ.
— А Вася-то гдѣ же? — спросилъ онъ.
— Въ проруби!.. — крикнулъ кто-то.
Прибѣжали ребята и видятъ: конецъ санокъ и ноги торчатъ изъ проруби…
— Тащите! — крикнулъ Сидоръ.
Всѣ не шелохнутся, точно ко льду примерзли…
— Пропустите!
Изъ толпы вышелъ Николай, подошелъ къ проруби, ухватилъ Василія за ноги и ну тащить… Василій не двинулся. Ребята стоятъ, точно онѣмѣли. Николай перекрестился и опустился въ воду. Воды было всего по грудьуонъ наклонился, захватилъ Василья за спину и кое-какъ — съ трудомъ вытащилъ его изъ-подо льда.
— Откачивайте скорѣй! — крикнулъ Николай ребятамъ.
Около проруби собралось уже много большихъ^ всѣ охали и ахали. Николай вышелъ изъ воды — весь дрожитъ, зубъ на зубъ попасть не можетъ…
— Коля, бѣги домой! — замѣтилъ кто-то изъ большихъ.
А вотъ посмотрю, что съ Васильемъ будетъ…
Василья скоро откачали. Николай посмотрѣлъ, какъ онъ зашевелился, и бѣгомъ пустился къ дому… Дома онъ незамѣтно перемѣнилъ бѣлье и залегъ на печку.
— Коля, ужинать иди, — стала звать его мать.
— Не хочу, мама, — отвѣтилъ Николай.
— Ишь набѣгался и ѣсть не хочетъ, — замѣтилъ отецъ…
Василья ребята на салазкахъ привезли къ дому и все разсказали его матери.
— Ахъ ты, Господи! да какъ же это случилось-то? — охала мать Василья.
Напоила она сына липовымъ цвѣтомъ и уложила въ постель…
— Какъ онъ рѣшился-то?!.
— Поди вотъ! Онъ его постоянно обижалъ, а Колюшка незлопамятенъ: все забылъ и первый бросился на помощь.
— Да, простая вещь — простое и дѣло;, не будь бы Николая, Василья бы подъ ледъ утащило… Его счастье! — разсуждали ребята, расходясь по домамъ.
Домашніе Николая только на другой день узнали, что онъ вытащилъ Василья изъ воды. Стали лѣчить его. Недѣли двѣ пролежалъ онъ въ постели. Василій же скоро поправился и началъ навѣщать своего спасителя. Съ той поры они стали друзьями-пріятелями. Бывало, Боже сохрани, если кто тронетъ Николая — Василій тутъ, какъ тутъ, стоитъ за него горой.
— Ихъ и водой не разольешь! — смѣются ребята.
БАБУШКА И ПРАВНУЧЕКЪ.[править]
Бабушкѣ Аннѣ было сто два года, а правнучку Колѣ минуло лишь пять лѣтъ… Однажды бабушка Анна стала собираться въ лѣсъ но грибы.
— Бабушка, и я съ тобой пойду!.. — сказалъ Коля.
— Куда тебѣ со мной!.. устанешь!..
— Нѣтъ, бабушка, пойду — не устану…
— Въ лѣсу волки тебя заѣдятъ, — стала стращать бабушка.
— А какъ волки прибѣгутъ, я за тебя, бабуся, и спрячусь, — отвѣтилъ Коля.
Дѣлать нечего, взяла бабушка съ собой Колю… Идутъ, разговариваютъ…
Вотъ и лѣсъ, вотъ и дорожка къ грибнымъ мѣстамъ, — вдругъ раздался выстрѣлъ, черезъ минуту захрустѣли сучья, въ кустахъ мелькнула голова волка… Волкъ скрылся, раздался снова выстрѣлъ, и около Коли упала убитая ворона… Коля и бабушка растерялись.
— Бабушка, птичка, птичка свалилась, — шепчетъ Коля.
— Ворона это, милый, ворона, — отвѣтила бабушка…
— А ворона развѣ не птица?!
— Ну, какая, милый, птица, — просто ворона…
— Тебѣ не жаль ея, бабушка?..
— Зачѣмъ ее жалѣть, ворону на каждомъ шагу встрѣтить можно, да и что въ ней хорошаго — простая ворона…
— Бабушка, у нея, можетъ быть, есть дѣтки: вѣдь они сиротами останутся…
— Нѣтъ, мой милый, у нея никого нѣтъ, — утѣшала бабушка Колю…
— А ты, бабушка, почему знаешь?.. Бабушка, милая, оживи ее, вынь дробинки, расправь ей крылышки, — пусть она полетитъ…
— Пойдемъ, Колинька, дальше, здѣсь стоя, мы ничего не наберемъ…
— А кто ее убилъ, бабушка? — неожиданно спросилъ Коля.
— Не знаю, милый, здѣсь что-то никого не видно…
— Зачѣмъ онъ убилъ ее? на что ему нужна она? Ей летать надо…
Бабушка ничего на это не отвѣтила, она поняла Колю, и ей стало жалко ворону.
Коля долго еще стоялъ надъ убитой вороной, всё ждалъ, что вотъ-вотъ придетъ, кто убилъ ее, подойдетъ, расправитъ ей крылышки, ворона полетитъ… но такъ и не дождался…
ПРІЯТЕЛИ.[править]
На одномъ дворѣ, въ одномъ небольшомъ флигелькѣ, жили-были два пріятеля — котъ сѣрый Котофей Котофеевичъ и маленькій Вася-проказникъ. жили они дружно, часто вмѣстѣ по двору бѣгали, вмѣстѣ въ комнатѣ играли…
Бросаетъ Вася весело мячъ резинный) мячъ прыгаетъ, — скачетъ за нимъ, ловитъ его Котофей Котофеевичъ… Вотъ поймалъ и перевернулся на спину… Вотъ промахнулся Котофей, перескочилъ черезъ мячъ, — ворчитъ) Вася прыгаетъ около, смѣется… Вотъ догналъ мячъ Котофей, хватилъ его сердито лапой, — разъ-разъ! а мячъ отъ него впередъ да впередъ — прыгъ черезъ камень, бацъ въ ямку, точно крикнулъ: »вотъ найди-ка меня… хитеръ ты, котъ сѣрый, а я и тебя перехитрю! » — и спрятался въ ямкѣ. Котофей оглядѣлся — нѣтъ мяча, пропалъ мячъ, — жалобно мяукнулъ сѣрый, прилегъ, глаза прищурилъ, поджидаетъ и мурлычетъ себѣ подъ носъ: «погоди, покажись только, я тебя накрою, круглая мышь-ротозѣйка!.. отъ меня не уйти тебѣ!..» Вася заливается веселымъ смѣхомъ.
Поиграли они въ мячъ, пошли во флигель, поѣли тамъ съ Котофеемъ и снова выползаютъ во дворъ, — въ комнатѣ скучно, душно…
Вышли, Вася побѣжалъ къ забору, — а-а, тутъ лежитъ старый боченочекъ, а въ сторонкѣ тонкая доска-горбыль, — какъ это хорошо! Вася съ трудомъ протащилъ по землѣ доску, весь онъ согнулся, щеки раскраснѣлись, на лбу выступилъ потъ даже. Дотащилъ Вася доску, втолкнулъ ее на боченокъ, — вотъ и качели — любо!..
— Котофей, покачаемся! — крикнулъ онъ.
Котъ замурлыкалъ, изогнулъ спину, потянулся. — и…скокъ на боченокъ, съ боченка махнулъ на доску — и сидитъ, дожидается. Вася подставилъ лейку и взобрался На другой конецъ доски. Сидятъ пріятели, посматриваютъ по сторонамъ. Любо имъ!..
— Ну, Котофей, начинаемъ! — крикнулъ Вася.
Котъ головой качнулъ. Вася присѣлъ, Котофей поднялся на доскѣ, прилегъ, — разъ-разъ! и пошло дѣло на ладъ… Но вдругъ порхнулъ воробей и сѣлъ на заборъ. У Котофея загорѣлись глаза, прыгнулъ и онъ на заборъ, — боченокъ покатился, Вася внизъ кувыркомъ… Шляпа, лейка, корзина съ картофелемъ — все полетѣло въ стороны.
Прошла минута-другая, Вася поднялся, посмотрѣлъ растерянно туда-сюда, — Котофея нѣтъ нигдѣ, и сказалъ проказникъ:
— Гдѣ Котофей? Что-то его не видно… не ушибся ли онъ… Я… я-то… ничего, только малость испугался.
А Котофей, какъ ни въ чемъ не бывало, прыгнулъ, промахнувшись, мимо воробья, на сосѣдній дворъ, прилегъ у забора и поджидаетъ, не прилетитъ ли воробей снова. А воробей храбро скачетъ себѣ по крышѣ сосѣдняго дома, да задорно чирикаетъ: «какъ бы не такъ… лежи тамъ — вижу тебя… такъ тебѣ живой въ лапы и дался!..» Въ это время мимо пробѣжала мышка, Котофей было ее цапъ-царапъ, но опять промахнулся и угодилъ въ сапогъ…
БОГЪ СОХРАНИЛЪ.[править]
Около полотна желѣзной дороги стояла небольшая будка; въ будкѣ жила Дарья сторожъ съ дочкой Аннушкой, и съ ними ютилась Жучка — дворовая собака… Весело жилось Аннушкѣ съ пріятелемъ-Жучкой, — цѣлыми днями играли они на дворѣ или на улицѣ около дома… Но вотъ Дарья усадила дочку учить азбуку — Жучка тутъ какъ тутъ, усядется рядкомъ и въ азбуку, заглядываетъ — точно что и понимаетъ. Не налюбуется Дарья на свою дочку-умницу; рада она, что дочкѣ такъ весело живется…
Холодно. Вьюга шумитъ за окномъ, заметаетъ поля и дороги; вѣтеръ въ трубѣ тянетъ унылую пѣсню…
— Мама, чу!.. слышишь, свиститъ, — говоритъ Аннушка.
Дарья торопливо накинула на плечи шубенку, зеленый флагъ захватила съ собой.
— Мама, и я пойду съ тобой, — просится Аннушка.
— Куда ты, красавица, дома сиди… Я сейчасъ ворочусь.
— Нѣтъ, мама, и меня возьми… Я хочу съ тобой.
Дѣлать нечего, взяла Дарья свою ненаглядную. Холодъ, дождь и вьюга не удержатъ дома ребенка, — гдѣ мать — тамъ и дочь, — вмѣстѣ съ ними и Жучка…
Вотъ и рельсы желѣзной дороги, Дарья встала на лѣсенку, Аннушка сзади нея, — Жучка роется въ снѣгу… Вьюга мететъ — завываетъ, поѣздъ пыхтитъ уже близко, Аннушка, жмуря глазенки отъ снѣга, прячется за мать и, улыбаясь, посматриваетъ по сторонамъ — ищетъ, гдѣ Жучка?..
— У-у-у, какой страшный! какъ тяжело онъ пыхтитъ, — шепчетъ Аннушка матери.
— Тяжеленекъ возокъ-то везетъ, — отвѣтила Дарья.
Жучка скакала-скакала по снѣгу, и вдругъ бросилась на рельсы и знай себѣ лапами скребетъ да лаетъ.
— Жучка, Жучка, уйди, не шали! — грозитъ Аннушка пальцемъ. Жучка и знать ее не хочетъ — продолжаетъ свое дѣло… Поѣздъ совсѣмъ уже близко, Жучка присѣла на рельсахъ и сидитъ, лаетъ на поѣздъ…
Аннушка порывисто бросилась къ Жучкѣ… Дарья держитъ флагъ и ничего не видитъ, — да ей точно и дѣла и заботы больше нѣтъ… Вдругъ она взглянула на рельсы и ахнула. Паровозъ рядомъ, и Аннушка стоитъ одной ногой на полотнѣ и Жучку сгоняетъ… Дарья мигомъ ухватила ее за полу пальто и дернула къ себѣ. Аннушка упала, поѣздъ съ шумомъ пролетѣлъ мимо нихъ, а Жучка на другой сторонѣ заливается лаемъ…
— Что ты?.. Господь съ тобой? — только и молвила Дарья.
— Жучку, Жучку мнѣ, мамушка, жалко, поди, задавило ее, — отвѣтила сквозь слезы Аннушка.
А Жучка тутъ какъ тутъ, стоитъ на заднихъ лапкахъ и весело хвостомъ виляетъ… Поѣздъ скрылся изъ виду, и Дарья съ дочкой и съ Жучкой пошли въ свою
ПТЕНЧИКЪ УПОРХНУЛЪ.[править]
Позади старенькой избушки, у заброшеннаго тына, сидитъ бабушка Анна. Около бабушки полукругомъ сидятъ ребята, и говоритъ имъ бабушка тихо, но внятно: — »Не за морями, не за горами, а у насъ въ Даниловкѣ, лѣтъ двадцать тому назадъ, жилъ старикъ Наумъ. У Наума много было птичекъ — любилъ ихъ старый) тутъ пѣночки-пѣвуньи, тихій зябликъ, скворушко-забавникъ, дроздъ-пересмѣшникъ и канарейки жолтыя, пестрыя… Чуть проглянетъ утро — дѣдъ то ходитъ, то сидитъ около птичекъ и разговариваетъ съ ними… То почиститъ клѣтки, то зернышекъ насыплетъ, то свѣженькой водички подольетъ — и веселъ онъ… Птички на перебой заливаются, выводятъ свои трели, — Наумъ только улыбается… Такъ проходятъ дни за днями.
»Было лѣто. Пара канареекъ стала вить гнѣздо, — копошатся, заботливо хлопочутъ онѣ, — и вотъ свили мягкое, уютное гнѣздышко… Самка положила въ него пять яичекъ и стала сидѣть — согрѣвать ихъ. Спустя двѣ недѣли изъ яичекъ вылупились дѣтёныши, — у Наума новая радость — новая забота… Птенчики росли быстро; вотъ они уже оперились. Наумъ возьметъ птенчика, положитъ его на ладонь и любуется — дышать не смѣетъ. — «Ишь Божья благодать, — смотри-ка, ужъ и оперился», — только бывало и вымолвитъ дѣдъ…
»Вотъ разъ, одинъ изъ птенчиковъ сталъ полоскаться въ водѣ, — выполоскался, отряхнулся, прыгнулъ изъ чашечки, ножка у него подогнулась, — птенчикъ запищалъ.
»Дѣдъ тутъ какъ тутъ, взялъ птенца на ладонь, сталъ разглядывать, — глядитъ, а у того правая ножка вывихнута.
— »Что ты?.. Христосъ съ тобой!.. миленькій, что ты сдѣлалъ?.. — спрашиваетъ птенчика дѣдъ.
»Птенчикъ только попискиваетъ.
»Наумъ посмотрѣлъ еще, подулъ на него и положилъ въ клѣтку. Птенчикъ ни съ мѣста… Покачалъ головой Наумъ и говоритъ:
— »Ишь напасть какая, никакъ ножку сломалъ…
»Снова птенчикъ въ рукахъ у дѣда, снова старый осматриваетъ его, — подумалъ-погадалъ, чѣмъ-то помазалъ ногу и положилъ обратно въ клѣтку. Птенчикъ умолкъ, взмахнулъ было крылышками, чуть-чуть поднялся на лѣвую ногу и снова присѣлъ. Подлетѣли къ птенчику мать съ отцомъ, покружились около него, что-то почирикали, встали по бокамъ, расправили крылышки, подсунули ихъ подъ птенчика и мигомъ перенесли его въ гнѣздо. Дѣдъ только ахнулъ…
— »Поди вотъ, Божья воля, птица, а такая-то разумная…
»Шли дни за днями, птенчикъ все время сидѣлъ въ гнѣздѣ, захочетъ поклевать, пискнетъ, смотришь, сейчасъ же и несутъ ему родители зернышекъ, а-то иногда и перенесутъ на крылышкахъ къ корму.
»Болѣзнь птенчика сильно опечалила дѣда, — онъ и понять не могъ: какъ это случилось?! Цѣлыми днями слѣдилъ онъ за больнымъ птенцомъ, все ждалъ, что вотъ-вотъ слетитъ птенчикъ съ гнѣздышка, — но онъ не двигался…
»Прошло недѣли три, Наумъ открылъ окно и сталъ чистить клѣтки канареекъ. На улицѣ была благодать: солнце весело улыбалось и сильно пригрѣвало землю, ласточки весело щебетали около домовъ… Наумъ открылъ дверцу у клѣтки, — вдругъ оттуда выскочилъ больной птенчикъ, — скокъ-скокъ по столу, — дѣдъ улыбнулся. Птенчикъ со стола вспорхнулъ на окно, съ окна на улицу… Дѣдъ и руками развелъ…
— «Миленькій!.. миленькій… красавчикъ… куда ты?.. Но птенчикъ не слушалъ, съ земли взвился на крышу, съ крыши на дворъ, со я вора улетѣлъ въ садъ (у Наума былъ большой фруктовый садъ) и былъ таковъ. Наумъ туда, сюда, — птенчика и слѣда нѣтъ…
— «Господи, что же это?! Твоя святая воля, вѣдь онъ былъ хиленькій такой, какъ же это улетѣлъ-то?..
«Долго онъ ходилъ, искалъ птенчика, но нигдѣ не нашелъ его…
«Часто послѣ Наумъ вспоминалъ своего «миленькаго птенчика». Не жаль было ему, что «миленькій» улетѣлъ, а жаль, что онъ, пожалуй, не найдетъ себѣ корму, помретъ съ голоду, или попадетъ кошкѣ въ зубы… Много разъ пытался онъ искать птенчика, но все напрасно… Часто думалъ Наумъ о немъ и порою утѣшалъ себя, что «миленькій» -«хиленькій», можетъ быть, прилетитъ къ нему и снова поселится въ своей клѣткѣ…
Бабушка замолкла, ребята не сводили съ нея глазъ и ждали, что она будетъ говоритъ дальше, но старая молчала…
— Бабушка, что же птенчикъ-то? — спросилъ Вася.
— Упорхнулъ. Вишь, ну и больше ничего…
КАКЪ ЗАВЕЛИСЬ КАНАРЕЙКИ НА РУСИ.[править]
Кто не знаетъ маленькой, желтенькой птички — канарейки?.. Ея родина — Канарскіе острова, гдѣ она и живетъ на волѣ… Тамъ тепло и привольно ей, а у насъ холодно, почему мы и держимъ канареекъ въ комнатахъ, въ клѣткахъ…
Давно это было, одинъ голландскій корабль плылъ по морю. Поднялась буря, корабль бросало по волнамъ, какъ щепку, его сильно поломало и прибило къ берегу, — это были Канарскіе острова. Во время починки, на кораблѣ, на носу палубы, двѣ желтенькія птички натаскали морской травы и свили себѣ гнѣздо. Самка вскорѣ положила туда четыре сѣренькихъ яичка — стала сидѣть, согрѣвать, ихъ… Самецъ носилъ ей пищу, — разныхъ зернышекъ. Прошло двѣ недѣли, изъ яичекъ показались уродливыя головки. Самецъ и самка стали таскать имъ пищу… Корабль починили, и онъ поплылъ въ Голландію, — канарейки остались на немъ… Поздно осенью корабль остановился въ гавани на зимовку. На берегу была старая рыбачья избушка, въ которой жилъ старикъ-рыбакъ съ семьей… Стало холодно… Канарейки съ корабля перелетѣли во дворъ рыбачьей избушки и прижались въ коровникѣ, въ ясляхъ. Маленькая дѣвочка пошла давать коровѣ корму; замѣтивъ невиданныхъ прежде птичекъ, она удивилась и сказала отцу: — «Иди, посмотри, какія-то птички у насъ»… Вышелъ отецъ, полюбовался на птичекъ и сталъ ловить ихъ. Птички дрожали отъ холода и свободно дались въ руки. Принесли ихъ въ комнату, дали конопляныхъ зернышекъ, — птички поклевали, поклевали да и запѣли… Долго разливалась ихъ звонкая, пріятная пѣсня… Дѣти слушали — радовались, они никогда не слышали такой милой пѣсенки и никогда не видѣли такихъ желтенькихъ птичекъ. Какія это птички, откуда взялись? Чьи онѣ?… Это было для нихъ загадкой. Дѣти сдѣлали клѣтку, и птички стали жить въ ней и выводить дѣтокъ. Послѣ узнали, что эти птички приплыли на кораблѣ съ Канарскихъ острововъ, а потому и назвали ихъ канарейками… Прошелъ годъ, у рыбака развелось канареекъ довольно много, онъ сталъ продавать ихъ и выручалъ хорошія деньги… Московскіе купцы купили у него двухъ самцовъ и двухъ самокъ и привезли въ Москву, гдѣ они скоро стали разводиться и распространяться по всей Руси…
ДВѢ СОБАКИ.[править]
По мосту бѣжали двѣ собаки, — одна охотничья, а другая догъ. На мосту валялась какая-то кость, — увидали собаки кость и обѣ сразу ухватились за нее… Ухватили, — рвутъ, одна отъ другой. Долго боролись они, оскаливъ зубы; вдругъ догъ сильно дернулъ и съ костью перескочилъ черезъ перила и прямо въ воду. — Охотничья за нимъ… Въ водѣ догъ сильно укусилъ охотничью — но та отняла кость и поплыла къ берегу, а догъ — выбившись изъ силъ — сталъ тонуть. Охотничья, увидя своего противника утопающимъ, вернулась обратно, схватила дога за шиворотъ и притащила на берегъ. Тутъ обѣ собаки ласково взглянули одна на другую, повиляли хвостами и пошли, каждая своей дорогой…
ВЪ ПЕРЕЛЬСКЪ.[править]
же, что проливной дождь, омывающій хлѣбъ...»
Изъ »Притчей» Соломона.
Въ перелѣскѣ, на сучкѣ молодой березки было гнѣздо чернаго дрозда. Лѣтъ семь подъ рядъ онъ вилъ здѣсь свое гнѣздо, сжился съ этимъ мѣстомъ такъ, что каждый кустикъ въ округѣ знаетъ.
Въ стародавнія времена здѣсь было поле, — заглохло оно, и показался маленькій лѣсокъ. Стали проходить года, лѣсъ разросся — и стала чаща. Земля была влажная, деревья широко раскидывали свои корни, и быстро пошли молодые ростки… Все выше и выше поднимались березки, сосны да ели.
По одну сторону перелѣска раскинулось хлѣбное поле, а по другую протекалъ небольшой ручеекъ. Лѣтомъ онъ заросталъ травой — осокой, гдѣ много водилось утокъ… Около перелѣска, отъ села Пучинова, пролегла песчаная дорога, а черезъ ручей былъ перекинутъ мостикъ.
Было лѣто. Двое ребятъ, Сидоръ съ Максимомъ, ходили въ лѣсъ по грибы. Долго бродили они по лѣсу, притомились, а грибовъ — нѣтъ и нѣтъ.
— Макся, смотри-ка, гнѣздо! — показалъ рукою Сидоръ.
Изъ гнѣзда вылетѣлъ черный дроздъ
— Дроздъ тутъ живетъ! Вишь, какъ важно ухитрился, и гнѣздо-то чуть-чуть виднѣется въ зелени, — молвилъ Максимъ.
— Посмотримъ, что тамъ есть? — предложилъ Сидоръ и, не дожидаясь отвѣта, быстро влѣзъ на березу.
Въ зеленыхъ вѣткахъ, между сучковъ, чернѣлось гнѣздо. Свито оно было изъ сухихъ прутьевъ съ травой, а внутри выложено мохомъ, и въ немъ лежало, пять зеленоватыхъ яицъ, съ коричневыми пятнышками… Сидоръ хотѣлъ было сбросить гнѣздо, но Максимъ упросилъ его, чтобы гнѣздо оставить.
— Пусть высидятся пташки, тогда, какъ-нибудь вечеркомъ, на свободѣ, мы ихъ и заберемъ всѣхъ, всей кучей, и съ гнѣздомъ, — рѣшилъ Максимъ.
Самецъ и самка все время вились около нихъ) они суетливо садились на ближніе сучки, что-то кричали и снова летѣли. Мальчики ушли — и дрозды умолкли. Самка сѣла въ гнѣздо, а самецъ приснастился на сучекъ и затянулъ свою пѣсню.
Прошла недѣля, изъ яицъ показались птенцы. Отецъ и мать стали носить имъ разныхъ червячковъ, мошекъ) цѣлый день хлопочутъ, лишь-бы накормить своихъ дѣтокъ…
II.[править]
Послѣ долгой засухи выпалъ дождь. Въ перелѣскѣ все ожило, грибъ подберезовикъ уже совсѣмъ было изсохъ, но вотъ капелька по капелькѣ набралъ корень сока и быстро сталъ рости — выбиваться изъ-подъ листьевъ на волю.
Птички прижались по гнѣздамъ, — они рады были дождю, но боялись за своихъ дѣтушекъ: какъ бы не замочило ихъ. Послѣ дождя выглянуло солнце, птички запѣли, листья заблестѣли, — лѣсъ улыбнулся.
Дорогой шла куча ребятъ, — имъ и дождь не помѣха. Крикъ, смѣхъ, бѣгъ въ зацуски — и не разберешь ихъ, чего только у нихъ не было. Поравнявшись съ перелѣскомъ, ребята всѣ гуськомъ пошли прямо къ знакомой березкѣ, — гдѣ было гнѣздо дрозда. Сидоръ быстро влѣзъ на березу и сѣлъ, на сучекъ около гнѣзда. Самецъ и самка выпорхнули, птенцы запищали…
— Церрръ[1], церрръ! — кричали дрозды и вились надъ головой Сидора,
— Братцы, еще слѣпые! — молвилъ Сидоръ.
— Тащи ихъ всѣхъ вмѣстѣ съ гнѣздомъ! — крикнулъ Петръ.
Самецъ и самка отчаяно кричали: «киксъ! киксъ! киксъ»![2].
— Оставьте, зачѣмъ вамъ они?.. Пусть растутъ себѣ съ Богомъ, — упрашивалъ Максимъ.
— Ишь ты: простъ, какъ дроздъ!.. Оставь, а онъ послѣ и унесетъ ихъ, — отвѣчалъ Сидоръ.
Всѣ заговорили, чтобы оставить на время маленькихъ дѣтенышей, — пусть оперятся, тогда и взять можно.
Сидоръ слѣзъ съ дерева, и ребята пошли обратно въ село. Всю дорогу они смѣялись надъ Максимомъ, — но тотъ молчалъ. Онъ былъ сынъ бѣдныхъ родителей. Насмѣшки, колотушки пріятелей, онъ все переносилъ, никому не жаловался и ни на кого не сердился. Мальчикъ онъ былъ тихій, кроткій. Любилъ онъ лѣсъ, любилъ птичекъ и всякую живую тварь.
— Вольная пташка зла никому не дѣлаетъ; малость по малости она добро приноситъ, хлѣбъ бережетъ, лѣсъ охраняетъ, — говоритъ онъ о птичкахъ.
Сидоръ наоборотъ: онъ былъ тоже изъ бѣдной семьи, но шустрый малый и поставилъ себя между товарищами на первомъ мѣстѣ по своей силѣ и по своей выдумкѣ. Кто первый игру затѣетъ? — Сидоръ… Кто первый набѣдокуритъ? — Сидоръ… Всюду онъ первый, и обидѣть слабаго — первый.
Послѣ похода въ перелѣсокъ Максимъ призадумался: какъ-бы ему спасти дрозда отъ разоренья ребятъ?… Что если узнаютъ? житья мнѣ отъ нихъ не будетъ».
На другой день Максимъ пошелъ въ лѣсъ за грибами. Зашелъ въ перелѣсокъ, посмотрѣлъ на гнѣздо — тутъ оно, сохранно. Самецъ и самка сидѣли на сучкѣ. Максимъ осмотрѣлся по сторонамъ, влѣзъ на березу, осторожно снялъ гнѣздо съ дѣтенышами, положилъ все въ свой рваный картузъ и слѣзъ на землю.
Дрозды засуетились. Максимъ бережно несъ картузъ, поднимая его въ воздухѣ, чтобы видѣли дрозды, — птенцы пищали. Максимъ отнесъ гнѣздо въ дальній уголъ перелѣска и положилъ въ траву, отошелъ немного въ сторону и сталъ наблюдать. Самецъ и самка сначала летали около гнѣзда, потомъ сѣли на ближній сукъ, съ сучка юркнули въ траву и сѣли къ дѣтенышамъ.
— Сѣли! ну и слава Богу, пусть живутъ, — проговорилъ самъ себѣ Максимъ и пошелъ собирать грибы.
На другой день Максимъ рано утромъ пошелъ посмотрѣлъ дроздовъ, Туда, сюда — ихъ нѣтъ, точно и не было; одно лишь пустое гнѣздо въ травѣ осталось. Куда они спрятались, онъ такъ и не нашелъ.
— Вотъ теперь и хорошо имъ, пусть проищутъ ихъ ребята, — думалъ Максимъ.
Спустя съ недѣлю, поздно вечеромъ Сидоръ одинъ пошелъ въ перелѣсокъ съ намѣреніемъ перенести гнѣздо дрозда къ себѣ въ избу, въ приготовленную клѣтку.
— Лучше одинъ схожу, принесу ихъ домой, а послѣ въ городѣ и продамъ, никто и неузнаетъ, — рѣшилъ онъ.
Стало вечерѣть. Вотъ и перелѣсокъ. Сидоръ подошелъ къ березѣ, глянулъ вверхъ, — тамъ пусто.
— Вѣрно, я ошибся?!. Должно быть, гнѣздо на другой березѣ, и Сидоръ пошелъ дальше.
Долго ходилъ онъ, искалъ все гнѣзда, — но его нѣтъ какъ нѣтъ.
— Точно въ воду кануло, — думалъ Сидоръ.
Ночь совсѣмъ спустилась на землю, въ лѣсу стало темно.
— Вонъ, вонъ оно гдѣ!.. Какъ же это я раньше-то не замѣтилъ! — говорилъ самъ съ собою Сидоръ, подходя къ одной изъ сосенъ. — На соснѣ? Какъ же это такъ? Прежде точно на березѣ было!
Онъ уже полѣзъ было на сосну, посмотрѣлъ вверхъ и ахнулъ… Въ темнотѣ рѣзко выдѣлились два яркія глаза, они точно огнемъ впились прямо въ Сидора. И вдругъ это чудовище захохотало. Въ глазахъ у Сидора помутилось… «Ужъ не лѣшій ли?» — мелькнуло у него въ головѣ… Сердце заколотило, зубы дрожатъ… Не помня себя, онъ какъ-то украдкой взглянулъ вверхъ, — обомлѣлъ и упалъ на землю: передъ его глазами межъ деревьевъ замелькали какіе-то призраки. Голова его горѣла, въ ушахъ звонъ стоялъ. То хохотъ слышитъ онъ надъ головой, то аукаетъ кто-то вдали… А эти два странные огня такъ и горятъ надъ нимъ. Вотъ что-то вверху зашумѣло, взмахнуло крыльями — и, спустя минуту, не слышно было ни звука, ни шелеста… Прошло минутъ десять, Сидоръ очнулся, тихо поднялся съ земли, робко посмотрѣлъ по сторонамъ, — кругомъ тишина. Мальчикъ бѣгомъ, безъ оглядки, пустился бѣжать къ дому. Ноги какъ нарочно спотыкались, точно онѣ и не его были. Усталый, вернулся онъ домой и легъ спать на сѣновалѣ. Долго не спалось ему: все чудился чей-то крикъ и смѣхъ…
На другой день отецъ и мать хватились Сидора. Стали искать — нѣтъ нигдѣ малаго, переспрашивали всѣхъ сосѣдей — никто не видалъ. Зачѣмъ-то полѣзли на сѣновалъ — и тамъ нашли его. Сидоръ лежалъ на голомъ полу, подъ голову былъ положенъ картузъ. Лицо его горѣло, руки были раскинуты…
Онъ лежалъ въ забытьи, въ горячкѣ. Отецъ осторожно взялъ его на руки и перенесъ въ избу. Недѣли двѣ пролежалъ Сидоръ въ постели, потомъ сталъ мало-по-малу поправляться и разсказалъ, гдѣ онъ былъ и что съ нимъ случилось.
— Экой пріятель!.. Вѣдь это ты совы напугался, — сказалъ отецъ.
Максимъ часто навѣщалъ Сидора и душевно сожалѣлъ его, жалѣлъ тотъ день и часъ, когда онъ спряталъ гнѣздо. Будь гнѣздо на мѣстѣ, ничего бы не было, и Сидоръ не хворалъ-бы… Однако Максиму и дроздовъ жалко: «вѣдь они наши друзья!.. Зачѣмъ же зорить? какая въ этомъ польза?… И отъ Бога это грѣшно, и отъ человѣка стыдно», — думалъ Максимъ.
Сидоръ поправился и съ той поры «курицу не обидитъ», — говорили про него, а про птицъ и говорить нечего: — первый ихъ защитникъ…
СѢРЫЙ СПАСЪ.[править]
Была зима съ трескучими морозами. Прошло Рождество, прошелъ Новый Годъ, прошло Крещенье, пришла и широкая масляница, а на дворѣ стояли еще крѣпкіе морозы, — такъ что на лету падали птицы. Рѣдко бываетъ такая студеная зима… Много терпитъ отъ нея бѣдный людъ: холодъ и голодъ, и всякія болѣзни.
Въ селѣ Никольскомъ жилъ съ семьей дѣдъ Сидоръ — славный такой, — простой мужикъ. Домъ у него былъ не изъ богатыхъ, частенько у дѣда бывали недостатки. Какъ на грѣхъ въ эту студеную зиму на масляницѣ у Сидора всѣ дрова вышли. Собирался онъ раньше, за недѣлю, съѣздить въ лѣсъ за дровами, да удерживали сильные морозы — и дѣдъ поджидалъ хорошей погоды.
— Вотъ вышли и послѣднія полѣнья… Завтра, Трофимычъ, топить нечѣмъ! — сказала Сидору его жена, Дарья.
— Знаю, что нечѣмъ, — да, вишь, морозъ-то крѣпокъ, не помягчитъ ли малость, — такъ завтра и поѣду! — отвѣтилъ Сидоръ.
Къ вечеру сдѣлалось теплѣе, но на другой день съ утра запорошило, — снѣгъ падалъ большими хлопьями и разстилался бѣлой пеленой по улицамъ большого села Никольскаго. Мало-по-малу стало заметать дорогу… Непогода разыгрывалась въ сильную пургу[3] — и такъ разгулялась, что «свѣту Божьяго стало не видать». Вѣтеръ въ трубѣ напѣвалъ свою заунывную пѣсню: то тянулъ ее тоскливо, то хрипло ворчалъ й, какъ шальной, уносился вдаль…
Въ домѣ Сидора проснулись рано.
— Ишь, какъ свиститъ, — пожалуй, и до лѣсу не доберешься! — молвилъ Сидоръ.
— Какъ же теперь, Трофимычъ, быть-то? — проговорила Дарья.
— Вотъ и то думаю-гадаю: какъ бы лучше-то сдѣлать, — отвѣтилъ Сидоръ.
— Тятя, ты насъ, пожалуй, безъ дровъ оставишь: померзнемъ всѣ! — голосили ребятишки.
— Нѣтъ, милушки, нельзя безъ дровъ быть… Поѣду — недалеко…
Вскорѣ Сидоръ сталъ собираться въ лѣсъ, хотя жена и дѣти настаивали, чтобы онъ обождалъ часъ-другой, пока стихнетъ непогода… Дровъ можно было занять у сосѣдей.
— Поѣду лучше теперь, а то къ вечеру-то непогода, пожалуй, сильнѣе разыграется, — отвѣтилъ Сидоръ.
Собрался Трофимычъ и поѣхалъ.
Порывисто налетавшій вихрь поднималъ столбы снѣга и крутилъ ихъ въ воздухѣ. Сидоръ съ трудомъ добрался до лѣса, срубилъ два-три деревца и направился къ дому. Встрѣчный вѣтеръ обдавалъ его снѣгомъ, порошилъ въ глаза) карій конь Сидора то и дѣло сбивался съ дороги и вязъ въ снѣгу.
— Но, но, милый! Ползи-ползи по маленьку! — приговаривалъ Сидоръ, понукая лошадь.
Часа два такъ бился Сидоръ, путаясь въ сугробахъ… Впереди — «эти не видно»… Оставивъ коня, Сидоръ пошелъ отыскивать дорогу. Ходилъ, ходилъ, изъ силъ выбился. Ноги его вязли все глубже и глубже… Сидоръ пріостановился отдохнуть, присѣлъ… Вѣтеръ быстро наметалъ на него снѣгъ… Сидору показалось, какъ будто стихло кругомъ… Его уже занесло снѣгомъ… Мягко, тепло показалось ему въ снѣжномъ сугробѣ) его охватывала сладкая истома, повѣяла дрема и… онъ заснулъ… Летѣли незамѣтно минута за минутой, быстро заносило Сидора снѣгомъ, — небольшой бѣлый холмъ поднялся уже надъ нимъ, а ему было хорошо, пріятно) чудныя видѣнья носились предъ нимъ… Вотъ онъ видитъ: по землѣ идетъ Христосъ. Лицо Его радостной улыбкой сіяетъ. «Этотъ человѣкъ дѣлалъ добро и хорошо ему будетъ!« — тихо говоритъ Христосъ, показывая рукою на Сидора… Но вдругъ потемнѣло небо, все исчезло и насталъ мракъ…
Сумерки сгустились надъ землей, а Сидоръ все еще домой неворотился) домашніе его стали тревожиться… Смерклось) непогода утихла. Наступила ночь, ясная лунная ночь) на небѣ сіяли звѣзды^ землю окутала голубая морозная мгла. Всюду было тихо, лишь по лѣсу рыскали звѣри. Вотъ показался сѣрый волкъ на опушкѣ лѣса, вотъ пробѣжалъ заяцъ, — волкъ вышелъ на дорогу. Подойдя къ снѣжному сугробу, подъ которымъ лежалъ Сидоръ, волкъ сталъ обнюхивать, прислушался… и началъ рыть снѣгъ; мигомъ разрылъ сугробъ, вытащилъ Сидора, поворчалъ. Волкъ видитъ: добыча не шевелится, обошелъ кругомъ, — посмотрѣлъ на Сидора, прилегъ и сталъ сторожить…
Карько кое-какъ выбился на дорогу и одинъ пришелъ домой. Дарья, увидавъ лошадь безъ хозяина, страшно перепугалась… Сидора искали въ саняхъ, — не нашли, и,
Въ избу собрались сосѣди, начались разговоры, толки.
Толковали, толковали и покончили на томъ, чтобы пятерымъ идти къ лѣсу на поиски.
Взявъ два фонаря, ружье и дубинки, мужики отправились по дорогѣ въ лѣсъ. Они съ трудомъ пробирались по снѣжнымъ сугробамъ…
Шли, шли и видятъ въ сторонѣ отъ дороги темную точку, — пріостановились, стали разсматривать.
— Да, это, кажись, Сѣрый лежитъ! — сказалъ одинъ изъ мужиковъ.
— Какое «Сѣрый»! Это — Сидоръ лежитъ…-- замѣтилъ другой.
Волкъ, увидя огни, вскочилъ.
— Братцы, волкъ, волкъ!
Сѣрый волкъ стоялъ — не шелохнулся. Мужики подходили все ближе и ближе…
— Ату его, ату! — закричали всѣ въ одинъ голосъ.
Сѣрый, оскаля зубы, посмотрѣлъ на кричавшихъ и побѣжалъ къ лѣсу. Но тутъ, вслѣдъ ему, просвистала пуля — другая, и Сѣрый повалился въ снѣгъ.
Подошли къ Сидору, поворочали его, — ни гу-гу, приложили руку къ шеѣ, теплая, — живъ, значитъ, стали оттирать его снѣгомъ, — и Сидоръ очнулся…
— Какъ я спалъ-то хорошо!.. И зачѣмъ только меня разбудили? — смотря на окружающихъ, — проговорилъ онъ, медленно протирая глаза.
— Опомнись! Что ты!.. — сказали ему мужики.
— Гдѣ же я?.. Господи, помилуй… да никакъ въ лѣсу?!. — разсѣянно глядя по сторонамъ, спросилъ Сидоръ.
— Нѣтъ, въ полѣ! — отвѣтили ему.
Одни стали поднимать Сидора, а другіе пошли къ волку. Волкъ лежалъ, растянувшись во всю длину… Поворочали его, — тяжелъ… Послали за лошадью и черезъ часъ Сидора и волка привезли въ село.
— Мама, пріѣхали, пріѣхали! — закричали въ одинъ голосъ ребятишки, услыхавъ скрипъ саней у воротъ.
Дарья выбѣжала во дворъ, отворила ворота, и первый спросъ былъ о Трофимычѣ…
— Живъ-ли?…
— Живъ и здоровъ, не безпокойся, старикъ твой волкомъ спасенъ, — отвѣтилъ одинъ изъ мужиковъ.
— Какъ это ты, Трофимычъ! А? — спрашивала его обрадованная Дарья.
— Сѣрый спасъ… поди вотъ!.. Значитъ, судьба!.. — толковали мужики.
— Да!.. Если бы не Сѣрый, вамъ не найти меня! — отозвался Сидоръ.
Много разсуждали въ селѣ объ этомъ происшествіи и рѣшили: изъ шкуры волка сдѣлать чучело и поставить его въ сельскомъ правленіи. А Сидоръ съ той поры никогда никакого дѣла не откладывалъ «до завтра».
ВЪ ЛѢСУ СЪ МЕДВѢДЯМИ.[править]
бываютъ на свѣтѣ, рѣдко, но бываютъ».
Былъ іюль въ половинѣ. Лѣто стояло жаркое, грибовъ и ягодъ въ лѣсу было много.
— По грибы, по ягоды, по калину-малину, по красную смородину! — кричали на перебой ребята, идя Въ лѣсъ за ягодами.
— Не кричите, не пугайте добрыхъ людей! — оговорила ребятъ бабушка Анна, возвращавшаяся изъ лѣса.
— Ничего, бабушка, лѣсъ насъ знаетъ, и мы его знаемъ… чего тутъ бояться! — отвѣтилъ бойкій мальчикъ Яша.
Бабушка Анна тихо поплелась домой, а ребята гурьбой, покрикивая, побѣжали въ лѣсъ.
Птичьи голоса звонко разливались въ лѣсной прохладѣ. Тихо шумѣли сосны, ели, березы, и какъ будто о чемъ-то перешептывались между собою. Вѣтеръ тихо пробѣжалъ по лѣсу и повелъ бесѣду съ молодой березкой: — «Ты вездѣ бываешь, все знаешь, — разскажи мнѣ какъ по городамъ, по селамъ, по деревнямъ живутъ люди и что они тамъ дѣлаютъ…» — спрашиваетъ березка.
— Молода ты, много будешь знать — скоро состаришься, да и не мое это дѣло, я вольный вѣтеръ — одно знаю: гуляю на просторѣ и лечу впередъ-впередъ безъ оглядки!» — просвисталъ вѣтеръ и подулъ сильнѣе…
Долго бродили ребята по лѣсу, у нѣкоторыхъ были почти полные кузовки ягодъ.
Весело, хорошо малышамъ въ лѣсной зелени, въ прохладѣ, на волѣ.
— Домой!.. домой! — раздался по лѣсу звонкій голосъ Васи.
— Ишь, какой прыткій, набралъ много и кричитъ, а у насъ еще мало, мы будемъ собирать, — послышались голоса изъ-за березъ, осинъ и елокъ…
Спустя подчаса, половина ребятъ отправились домой, а другіе остались добирать ягоды.
— Пойдемте, братцы, я васъ отведу на хорошее мѣсто, тамъ малины наберемъ страсть сколько! — вызвался Яша.
— Пойдемъ, коли знаешь, что много, — согласились всѣ…
Долго бродили ребята, разыскивая то мѣсто, гдѣ много малины, да такъ и не нашли.
— Лѣсовикъ ты видно, Яшка, — водилъ, водилъ насъ и все по-пусту, — замѣтилъ Сидоръ.
— Мы вчера съ Алексѣемъ тамъ много набрали, вонъ по этой дорогѣ все прямо шли, потомъ повернули немного налѣво, къ горѣлому мѣсту, да около горѣлаго-то мѣста и брали, — оправдывался Яковъ.
— Ребята, пойдемте лучше домой, устали сегодня, — предложилъ Сидоръ.
— Домой, такъ домой, — согласились всѣ, кромѣ Якова.
— Я домой не пойду… ягодъ буду искать…
— Ну иди, ищи одинъ…
— Одинъ и пойду.
Ребята повернули къ дому, а Яковъ пошелъ дальше по дорогѣ. Шелъ-шелъ, вышелъ на поляну, присѣлъ.
— «Нѣтъ, не тотъ лѣсъ, мы здѣсь не были» --думалъ Яковъ…
Отдохнулъ онъ малость и пошелъ прямо лѣсомъ, на пути Яковъ набралъ много бѣлыхъ грибовъ, нашелъ и ягодъ… Надъ лѣсомъ чуть-чуть стали спускаться сумерки, Яковъ повернулъ къ дому, туда-сюда, — незнакомый лѣсъ.
— «Гдѣ я?» — подумалъ мальчуганъ.
— А-а-у-у!.. — крикнулъ онъ громко, но только протяжное эхо отозвалось ему вдали.
Оробѣвъ, растерялся Яковъ… Ночь совсѣмъ охватила лѣсъ, а онъ все еще бродилъ среди деревьевъ, — наконецъ утомился, присѣлъ подъ березой, какъ вдругъ надъ головой его раздался крикъ: — Эй-й-й… ухъ!..
Яковъ вздрогнулъ, — не зналъ, кто это такой кричитъ.
— Эй-й-й… ухъ!.. — повторилось снова.
Мальчику стало мерещиться: вотъ-вотъ какъ сказывается въ сказкахъ — Баба-Яга съ помеломъ, и лѣшій (котораго еще никто не видалъ), и мальчикъ съ пальчикъ въ большихъ сапогахъ, и людоѣды… Всѣ они окружили его, Баба-Яга говоритъ ему: «садись ко мнѣ на помело, я довезу тебя живо до дому». — Ахъ, бабушка, довези, — шепчетъ Яша… «Держись за меня крѣпче»… ухватился Яковъ — держится крѣпко, крѣпко за березу… Проснулся, никого нѣтъ, одна береза шумитъ-шепчетъ что-то и онъ прижался къ ней, обхвативъ ее руками…
Тихо въ лѣсу, только вдали плачутъ совы, да гдѣ-то шумитъ ручеекъ… сидитъ Яковъ, смотритъ кругомъ… но вотъ глаза его снова смежились, онъ задремалъ и снова заснулъ.
Дома искали Якова вездѣ и всюду, ходили, кликали по лѣсу, — нѣтъ и нѣтъ нигдѣ малаго; всѣ порѣшили: зашелъ куда-нибудь далеко и заблудился. Отецъ и мать всю ночь не спали — думали: вотъ, вотъ, придетъ ихъ милый Яшенька, но настало и утро, а его все нѣтъ.
— Данилычъ, поискалъ бы ты его еще, — говорила отцу Гордѣевна — мать Якова.
— И то думаю на лошади верхомъ поѣздить да покликать, — отвѣтилъ Данилычъ…-- позову и сосѣдей…
Часа три ѣздилъ Данилычъ съ сосѣдями по лѣсу, кричали — нѣтъ ни звука отъ Якова…
«Вѣрно злому звѣрю попался въ лапы», — подумалъ Данилычъ и поѣхалъ домой…
Погоревали, потужили Данилычъ съ Гордѣевной по «родимомъ» сыночкѣ и рѣшили, ждать воли Божьей…
Солнце уже высоко стояло надъ лѣсомъ; птички распѣвали, порхая съ вѣтки на вѣтку; миріады мухъ, мушекъ и другихъ насѣкомыхъ носились въ воздухѣ, Яковъ проснулся, оглядѣлся кругомъ — незнакомое мѣсто. Кузовъ съ грибами и ягодами стоялъ около него… Поѣлъ Яковъ малость ягодъ, всталъ и пошелъ бродить по лѣсу. Шелъ, шелъ онъ и вышелъ къ болоту… Стоитъ Яковъ, присматривается вдаль. Впереди виднѣлись только сосны да ели, а низомъ шла моховина, мѣстами просачивалась красноватая вода…-- «И конца не видно», — подумалъ Яковъ. Постоялъ и пошелъ обратно… идетъ, думаетъ: «нынче должно быть Ильинъ день, — ребята въ горохи пошли, вкусный поди горохъ-то»… Вдругъ Яковъ остановился и ахнулъ: между густыхъ деревьевъ прямо на него шла медвѣдица. Стоитъ мальчикъ не шелохнется. Медвѣдица остановилась, посмотрѣла туда-сюда и опять пошла прямо къ Якову, — только сучья трещатъ. Яковъ сначала стоялъ и смотрѣлъ, не сводя глазъ съ медвѣдицы, но когда та стала подходить къ нему ближе, мальчикъ, противъ воли, отъ сильнаго волненья, повалился на землю внизъ лицомъ… Лежитъ, еле дышетъ… Медвѣдица подошла, обнюхала и пошла прочь. Прошло минутъ пять) Яковъ поднялъ голову, посмотрѣлъ по сторонамъ — никого не видно. — «Ушла, косматая вѣдьма!..» рѣшилъ онъ. Всталъ Яковъ, хотѣлъ было идти, но вдругъ снова захрустѣло, и откуда ни взялась опять передъ нимъ медвѣдица. Яковъ упалъ снова на землю… Долго стояла около него медвѣдица, — обнюхивала его, шевелила лапой, — Яковъ не двигался.
Постояла, заглянула медвѣдица въ кузовокъ отвѣдала малость малинки, — вкусно, понравилось ей, толкнула легонько лапой кузовокъ, посыпались грибы и ягоды по луговинкѣ. Прошло пятьдесятъ долгихъ для Якова минутъ, — а медвѣдица все отъ него не отходитъ-стоитъ, задумалась, — вдругъ схватила она Якова за рубашку, вскинула себѣ на спину и пошла въ сторону. Лежитъ на спинѣ медвѣдицы Яковъ самъ не свой, — никакъ не ожидалъ онъ этого, — кричать боится…
Долго лазала медвѣцица: и по валежнику, и по перелѣскамъ, и зашла въ чащу. Въ чащѣ была глубокая отлогая яма, въ которой сидѣли два медвѣженка. Медвѣдица тихо спустилась въ яму, сбросила Якова на землю. Медвѣжата подошли къ нему, обнюхали, каждый пошевелилъ его лапой… Яковъ былъ въ забытьи… Такъ прошло десять-пятнадцать минутъ, мальчикъ очнулся и вздрогнулъ. Медвѣжата въ упоръ смотрѣли на него, а старая медвѣдица лежала въ сторонѣ и глодала какую-то кость. Лежитъ Яковъ, думаетъ: «что мнѣ теперь дѣлать?.. Не уйдешь вѣдь отъ нихъ!.. разорвутъ, — и у нихъ оставаться нельзя… Господи!.. спаси и помилуй!..» Голодъ и жажда томили его, съ какимъ бы удовольствіемъ съѣлъ онъ теперь кусокъ чернаго хлѣба и выпилъ малость хотя красноватой болотной воды, и ему вспомнилась его родная семья за обѣденнымъ столомъ… мать и отецъ вѣрно ищутъ его. «Боже, сохрани!» дрогнули губы у Якова и по лицу потекли слезы… Долго такъ раздумывалъ мальчикъ…
Послѣ полудня медвѣдица куда-то скрылась. Медвѣжата стали играть съ Яковомъ: то его лапой задѣнутъ, то перевернутъ съ боку на бокъ, а то обхватятъ лапами и начинаютъ бороться. Отъ медвѣжьихъ игръ, шутокъ, у Якова рубашка расползлась клочьями и на тѣлѣ явились царапины… Надоѣли Якову эти шутки — уйду — рѣшилъ онъ: и началъ выходить изъ ямы, медвѣжонокъ за нимъ, только было вышелъ Яковъ на пригорокъ, какъ медвѣжонокъ уже облапилъ его, Яковъ оттолкнулъ косолапаго Мишу, — Миша не двинулся, началась борьба. На подмогу медвѣжонку пришелъ другой… Повалилили они Якова на землю и скатили въ яму… Спустя часа два, возвратилась медвѣдица, и принесла почти цѣлый хлѣбъ. Медвѣжата обступили ее, вырвали хлѣбъ, и стали есть. Яковъ сидитъ-смотритъ. Потомъ всталъ, подошелъ къ медвѣжонку, взялъ валявшійся около него кусокъ хлѣба) медвѣжонокъ озлился, ударилъ; Якова лапой, — такъ, что тотъ чуть съ ногъ не свалился… Одной минутой съѣлъ Яковъ хлѣбъ, посмотрѣлъ на медвѣжатъ, но и у нихъ ничего уже не осталось.
Наступила ночь — тихая лѣтняя ночь.
Медвѣдица легла въ ямѣ, около нея легли медвѣжата, а въ срединѣ ихъ спитъ Яковъ… Притомился мальчикъ и заснулъ крѣпкимъ сномъ) во снѣ грезилось ему: — «родная деревушка, въ деревушкѣ покривившаяся избушка, въ избушкѣ сидитъ старушка, около старушки усѣлись полукругомъ старые старики. Говоритъ имъ бабушка: «подите, дружки, отыщите внучка, онъ живетъ въ темномъ бору у медвѣдицы, возьмите колья, рогатины — спасите родного Яшеньку»… Собрались мужики, идутъ день-другой, — плутаютъ…-- Я здѣсь, — хотѣлъ крикнуть мальчикъ, — и не можетъ, нѣтъ голоса… А тятя съ мамой — гдѣ-же?.. ихъ что-то не видно»… Проснулся Яковъ — бѣлое утро; медвѣжата лежали около него, а медвѣдица куда-то ушла…
Прошла недѣля. Медвѣдица носила медвѣжатамъ и Якову: хлѣбъ, ягоды и орѣхи. Принесетъ и нѣтъ, нѣтъ, сунетъ Якову, украдкой отъ медвѣжатъ, лакомый кусочекъ, — косолапый Миша медвѣжонокъ смотритъ — языкъ облизываетъ; тихонько, легонько, подползъ онъ къ Якову и цапъ-царапъ лапой за лакомый кусочекъ… медвѣдица покосилась, ударила его лапой — зарычала, какъ будто-бы говоря: «не лѣзь, не обижу и тебя, найду что тебѣ по вкусу и дамъ въ свое время»… Черезъ минуту она ласкала этого медвѣжонка, давала ему какую-нибудь кость, и любовно теребила его за ухо… Сидитъ Яковъ, ѣстъ «гостинецъ» медвѣдицы, медвѣжата около него увиваются, — то одинъ, то другой задѣнетъ его лапой, лижетъ руки, трется головой о землю, — ууръ, ууръ, — точно говорятъ они: будь, ты намъ роднымъ братомъ… Медвѣдица стоитъ, головой качаетъ, — точно хочетъ сказать: — Такъ… такъ… и живите…
День шелъ за днемъ, медвѣдица носитъ имъ пищу, ни спору, ни драки теперь у нихъ не было…
Часто медвѣдица водила медвѣжатъ гулять по лѣсу. Неподалеку, отъ ямы былъ ручеекъ, гдѣ купала медвѣдица медвѣжатъ. Яковъ бралъ тамъ въ свой рваный картузъ воду… Идетъ медвѣдица съ медвѣжатами и Яковъ или за ними, — отсталъ, его медвѣдица тяжелой лапой хватитъ по плечу, по спинѣ и подгонитъ въ рядъ къ своимъ мѣдвѣжатамъ, точно говоритъ: «дескать иди, не балуй».
Такъ жилъ и мало-по-малу свыкался Яковъ въ лѣсу съ медвѣдями… Все-бы хорошо — да одна бѣда: негдѣ ему укрыться отъ дождя. Нерѣдко приходилось Якову дрожать отъ холода, — мокрая, рваная рубашка липнетъ къ тѣлу… Прижмется Яковъ къ медвѣжатамъ — согрѣется и хорошо ему…
Часто вспоминались ему: отецъ, мать, вольная улица въ родной деревнѣ, гдѣ бывало онъ игралъ-бѣгалъ цѣлыми днями…
Прошло лѣто, наступила дождливая осень. Медвѣжата выросли, семья стала пріискивать берлогу удобнѣе для зимней спячки. Идутъ медвѣди — Яковъ за ними… Въ одно утро медвѣдица долго водила ихъ по лѣсу и вывела на зады какой-то деревушки. Яковъ обрадовался — узналъ знакомые дома родной Нефедовки.
Постояла медвѣдица и повернула обратно въ лѣсъ, Яковъ стоитъ — кричитъ… Медвѣдица оглядѣлась кругомъ — остановилась. Яковъ сталъ кричать сильнѣе. Крестьяне работавшіе на гумнѣ — услыхали крикъ.
— Кто-то кричитъ, — говоритъ старикъ молодому парню.
— Кому кричать, должно быть, ребята балуются.
— Чу — слышишь, снова кричитъ… зоветъ.
Трое мужиковъ побѣжали на крикъ съ цѣпами…
Стоитъ медвѣдица — реветъ, медвѣжата около нея.
Прибѣжали мужики — ахнули… растерялись — не знаютъ, что дѣлать… Вдругъ одинъ изъ нихъ бросилъ въ медвѣдицу цѣпомъ. Яковъ воспользовался этой минутой и пустился бѣжать къ дому… Медвѣдица поднялась на дыбы и пошла на мужика; мужики испугались и бросились къ ригѣ. Медвѣжата разбѣжались, медвѣдица сначала погналась за мужиками, оглянулась назадъ, — дѣтей не видно, и она побѣжала обратно, отыскивать ихъ… идетъ-реветъ:
— Уурръ, ууръ! — раздается по лѣсу…
Яковъ прибѣжалъ къ дому — постучался, мать отперла калитку.
— Господи помилуй!.. ты-ли это Яшенька, — и весь въ лохмотьяхъ?! — спросила она.
— Я, мама, я, твой Яша! — отвѣтилъ Яковъ.
— Откуда ты взялся-то?..
— Изъ лѣсу, пойдемъ въ избѣ все разскажу, гдѣ былъ-бывалъ и съ кѣмъ лѣто прожилъ…
Въ избѣ его встрѣтилъ — отецъ, сестры, всѣ радовались и удивлялись.
Яковъ разсказалъ, какъ онъ провелъ время въ лѣсу съ медвѣдями.
Спустя нѣсколько дней, въ одинъ ненастный вечеръ медвѣдица пришла въ деревню, походила кругомъ избы Кузьмина, и стала стучать въ калитку, на дворѣ коровы, овцы и лошади всполошились, Орелко (собака) такъ и заливается лаемъ…
— Старикъ, посмотри-ка, что-то на дворѣ неладно, скотина всполошилась и Орелко лаетъ, — говорила Гордѣевна Данилычу.
Выглянулъ Данилычъ въ окно, — поглядѣлъ и во мракѣ еле разсмотрѣлъ у калитки что-то черное возится и бьется… медвѣдица вѣрно, — подумалъ онъ и мигомъ захлопнулъ окно.
— Ну, старуха, ужъ и гостья же къ намъ пожаловала — медвѣдица у двора-то стоитъ…
Всю ночь ходила медвѣдица кругомъ дома, рыла землю, стучала въ калитку, но подъ утро ушла въ лѣсъ.
На другое лѣто ее опять видѣли ночью въ деревнѣ съ молодыми дѣтьми-подростками… Много было разговоровъ объ этой медвѣдицѣ, нѣкоторые увѣряли, что будто бы она когда-то ходила на цѣпи по той же деревнѣ съ татариномъ, но потомъ убѣжала и жила въ лѣсу.
Прошелъ десятокъ лѣтъ и все забыто.
Яковъ теперь уже выросъ, частенько вспоминаются ему тѣ дни и ночи, которыя онъ проводилъ въ лѣсу съ семействомъ Маріи Потаповны Таптыгиной.
ЛЕГЕНДА О СТАРЦѢ ВАРСОНОФІИ И О СТРАННИКѢ БЛАГОЧЕСТИВОМЪ.[править]
Убѣленный сѣдинами Варсонофій жилъ въ достаткѣ, всего у него было довольно, но жадность давно уже овладѣла имъ и онъ часто печалился на свое житье-бытье, называя себя бездольнымъ бѣднякомъ.
Было лѣто. Варсонофій грустный сидѣлъ у окна и раздумывалъ: вотъ и живи на свѣтѣ! У людей хлѣба полны закрома, а у меня что?.. Тружусь, а все ничего нѣтъ!..
Въ это время къ, окну подошелъ убогій странникъ.
— Подай, Христа ради, копѣечку на пропитаніе! — молитъ странникъ Варсонофія.
— Богъ подастъ! — не оглядываясь отвѣтилъ старецъ.
— Накорми меня голоднаго! старче, Ради Христа…
— Богъ подастъ! — гнѣвно отвѣтилъ снова Варсонофій.
— Не гони меня — старче! Не по своему хотѣнію, а по Божію повелѣнію пришелъ я оповѣстить: собирайся ты, старецъ, въ путь, Господь избралъ тебя и повелѣлъ мнѣ надѣлить тебя златомъ-серебромъ, самоцвѣтными камнями, жемчугомъ за то, что ты жилъ благочестиво! — говоритъ ему странникъ.
Обрадовался Варсонофій; сталъ онъ просить странника къ себѣ на ночлегъ… Ужъ не зналъ онъ, въ который уголъ посадить его, и чѣмъ только онъ его не потчивалъ: и хлѣбомъ пшеничнымъ, съ сотовымъ медомъ и сладкою похлебкою… Утромъ пошли они въ путь-дорогу. Варсонофій набралъ съ собой разныхъ припасовъ на цѣлую недѣлю, а у странника въ котомкѣ была всего только одна просфора.
Шли они степью, кругомъ — ни жилья ни воды, лишь вѣтромъ одна ковыль трава перекатывается. Прошло дней восемь, они все идутъ да идутъ. У Варсонофія вышелъ весь запасъ съѣстнаго, лишь у странника просфора цѣла оставалась. Наступила ночь.
Улеглись путники на землѣ, подъ покровомъ небесной лазури. Странникъ скоро заснулъ, а Варсонофій долго еще ворочался съ боку на бокъ, все думая о просфорѣ странника — товарища. — Не худо-бы хоть ею утолить голодъ, — шепталъ онъ про себя. Возьми и съѣшь, — шепнулъ ему точно чей-то голосъ.
Сказано-рѣшено: вынулъ Варсонофій изъ котомки странника просфору и утолилъ ею малость свой голодъ. Рано утромъ проснулся странникъ, ощупалъ котомку пуста.
— Ахъ, Варсонофій свѣтъ! Зачѣмъ же ты просфорой убогаго огрѣшился? — спросилъ онъ у спутника.
— Что ты, что-ти, старче праведный! зачѣмъ клевещешь на меня? — отвѣчалъ Варсонофій.
Ни слова не молвилъ странникъ въ отвѣтъ…
Идутъ они дальше. Приходятъ къ морю синему; ни челна, ни плота нѣтъ, на чемъ-бы можно переправиться, одинъ только камень лежитъ у берега. Сдвинулъ старецъ камень Божьимъ велѣніемъ и поплыли они на немъ по морю.
Вдругъ разыгралась буря, заходили по морю волны, точно горы великаны, а въ небесахъ раздается ударъ за ударомъ и въ слѣдъ имъ молнія огненными змѣйками разбрасывается во всѣ стороны.
— Гибнемъ старче!!. — проговорилъ въ страхѣ Варсонофій; въ эту минуту волна съ ревомъ разбивается о камень, обливая ихъ.
— Да, гибнемъ, друже! Часъ конца нашего близится. Не таи: ты просфору мою взялъ, аль не ты?.. покайся, — молвилъ странникъ.
— Напрасно, старче праведный, думаешь на меня: просфорѣ ли твоей мнѣ завидовать! — отвѣтилъ Варсонофій.
Ни слова не сказалъ въ отвѣтъ на это странникъ… Буря затихла и поплыли они дальше^ легкій вѣтерокъ подгонялъ ихъ…
Камень прибило къ берегу и вновь пошли они пескомъ сыпучимъ. На пути попалась имъ старая хижина и жили въ ней два старца старенькихъ. Около хижины зеленѣлось поле, которое обрабатывали старички. Прежде здѣсь былъ только камень да песокъ — но лишь поселились старички — обдѣлали песчаную землю своими руками, — удобрили ее — и земля стала давать плодъ. Вотъ и живутъ старички въ сторонѣ отъ людей, сами и сѣютъ, и жнутъ и все сами себѣ дѣлаютъ. Нѣтъ у нихъ ни спору, ни шуму; всего вдоволь.
Завидя путниковъ старички стали звать ихъ къ себѣ. Вошли наши странники въ свѣтелочку чистую и перекусили съ дороги чѣмъ Богъ послалъ, а потомъ потолковавши пошли дальше. Оглянулся Варсонофій на хижинку и подумалъ: — Вотъ и смотри: избенка такая ледящая, крыльцо съ подпорами, сама нагнулася, а стоитъ крѣпехонько.
Выбрались они на дорогу къ городу, и видятъ: на встрѣчу идетъ кто-то и горько плачетъ.
— О чемъ, человѣче, печалишься? — спросилъ странникъ, когда прохожій поровнялс.я съ ними.
— Охъ, старче! Царь меня послалъ привести къ нему мудреца, для излѣченія сына, царевича, онъ за то не поскупится наградой. А не приведешь, говоритъ, — отрублю тебѣ голову…
Я вотъ и иду къ старичкамъ, да чуетъ мое сердце, не пойдутъ они, — потому, что давно отъ людей отлучилися…
— Не тоскуй! — молвилъ странникъ, — гдѣ больной-то?..
Пришли къ недужному. Божьей милостью исцѣлилъ его странникъ. За услугу эту царь наградилъ его — золотомъ, серебромъ и самоцвѣтныхъ камней отсыпалъ ему три пригоршни. Забралъ все добро это себѣ Варсонофій, лишь страннику далъ три грошика мѣдныхъ.
— Что-же ты не подѣлишься добромъ со мной по ровну? — спросилъ странникъ.
Засмѣялся Варсонофій:
— Куда тебѣ, праведный, злато-серебро?..
— Эхъ, Варсонофій свѣтъ! вспомни, какъ мы дѣлились съ тобой въ пути нуждой — матушкой, холодомъ, голодомъ, отцомъ роднымъ, нищенствомъ — братцемъ названнымъ, горючими слезами — сестрами кровными!.. подѣлюсь я съ тобой и грошиками моими скудными: грошъ тебѣ, другой мнѣ, третій въ сторону, — проговорилъ странникъ.
— Для кого-же? Для кого, праведный, третій-то? — спросилъ Варсонофій.
— А его тому, другъ, отдадимъ, кто съѣлъ мою просфору, да не покаялся, — отвѣчалъ странникъ.
— Мнѣ ли теперь таить, праведный, чтобы пропадало добро среди поля, — взмолился Варсонофій, — просфорою-то я тогда огрѣшился! — не во гнѣвъ тебѣ было-бы сказано…
Ни слова не вымолвилъ на это странникъ, но казна, что ея тутъ ни было, вся прахомъ разсыпалась и странникъ невидимъ сталъ.
А Варсонофій какъ стоялъ — и не двинулся, страхъ напалъ на него; хотѣлъ кричать — ротъ не разжимается, рукъ развести не можетъ; не двигаются онѣ, ноги стали точно гири пудовыя.
Съ той поры при дорогѣ и теперь стоитъ каменная человѣческая фигура. Люди сказываютъ, что въ камень этотъ обратился старецъ Варсонофій.