Два брата (Станюкович)/I/I
| ← Оглавление | Два брата — Часть первая, I | II → |
| Дата создания: 1879-1880, опубл.: В журнале «Дело», 1880, №№ 1, 2, 4-10. Источник: Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 2. - М.: Правда, 1977. Lib.ru |
I
В двадцати пяти верстах от одного из уездных городов Смоленской губернии, в полуверсте от глухого проселка, в начале семидесятых годов стояла, — вероятно, стоит и теперь, — скромная помещичья усадьба с тенистым старым садом, спускающимся вплоть к маленькой речке Вити, на противоположном берегу которой ютится небольшая деревня.
Витино — так называлась эта усадьба — принадлежало землевладельцу Ивану Андреевичу Вязникову.
Это имя хорошо было известно не только во всем округе, но и в губернии. Трудно было встретить человека, который бы не отозвался об Иване Андреевиче Вязникове, как о благородном, образованном и честном старике, пострадавшем в молодости за увлечения. К этим лестным отзывам многие, впрочем, прибавляли с сожалением, что у Вязникова все еще беспокойный характер и что он несколько чудак-идеалист. Были и такие люди, особенно между губернской бюрократией, которые говорили о Вязникове, пожимая плечами и таинственно покачивая головой. По их мнению, Иван Андреевич был «старый нигилист» и «как будто еще не уходился». Если бы не эти недостатки, то Вязников был бы во всех статьях превосходнейший человек.
Несмотря, однако, на эти оговорки к лестным отзывам о Вязникове, разноречия насчет его личных качеств и достоинств не было. Все единодушно признавали неподкупную честность и рыцарское благородство старика. По словам его поклонников, Вязникова можно было не любить, но не уважать его было нельзя.
Поселился Иван Андреевич в этих местах, по словам старожилов, в 1860 году, вскоре после того, как он вернулся из дальнего места, где проживал с 1848 года… Он с восторгом приветствовал зарю новой жизни, был одним из первых энергичных мировых посредников, наделил своих крестьян хорошими наделами без всякого выкупа и с той поры безвыездно живет вот уже тринадцать лет в родовом своем поместье, в маленьком одноэтажном домике, выстроенном им на месте развалившейся барской хоромины, в которой когда-то неистовствовал его отец, один из богатейших и отчаянных помещиков Смоленской губернии.
Между крестьянами Вязников пользовался громадным доверием. Слово его было свято. О нем рассказывали, как о заступнике и предстателе во всех серьезных обстоятельствах, готовом при случае помочь и в нужде, хотя он и сам не имел больших достатков. Окрестные крестьяне уважали Ивана Андреевича, и витинского барина звали в округе не иначе, как «праведным барином». Так под именем «праведного барина» он и слыл.
Таковы были отзывы о витинском старом барине, с которым читатель сейчас познакомится поближе.
Знойный июльский день 1873 года угасал. Багряный диск солнца медленно скрывался за горизонтом. В воздухе потянуло прохладой занимавшегося вечера и ароматом скошенной травы.
В это время на крыльце перед лужайкой, по которой только что прошла коса, сидел Иван Андреевич, покуривая сигару и внимательно поглядывая на дорогу.
Это был высокий, статный, широкоплечий старик, с длинными, спускавшимися на плечи, седыми волосами и большой, широкой, окладистой, совсем белой бородой, доходившей почти до пояса. В лице, фигуре и осанке Ивана Андреевича было что-то величавое, красивое, напоминающее древних патриархов. Открытое, несколько задумчивое и усеянное морщинами лицо, большой высокий лоб, зоркий взгляд черных блестящих глаз и приятная улыбка, скользившая на губах, невольно заставляли остановиться в благоговейном почтении перед этим стариком. На чертах его лица, когда-то красивого, лежала печать благородства, пережитых страданий, мысли и все еще бодрого, протестующего духа. Он на вид казался стариком, хотя ему было всего пятьдесят два года. Жизнь состарила прежде времени его тело, но глаза, светлые, блестевшие мыслью глаза, говорили о живучести его нравственного существа. Невольно при встрече с такими стариками, богатыми прошлым и верящими в будущее, проникаешься уважением.
Есть на свете люди, перед ясным взглядом которых словно вы чувствуете себя виноватым, слабым духом и ничтожным. Есть люди, перед которыми даже наглое бесстыдство невольно опускает глаза, как бы чувствуя робость. Это те поседевшие рыцари духа, те могучие, хотя и надтреснутые дубы человечества, которых природа бросает в мир как будто бы для того, чтобы человек не изверился в человека.
Таких стариков напоминал и старик, сидевший на крыльце и пристально всматривавшийся на дорогу.
— Пора идти, Иван Андреевич! — раздался из комнаты приятный и мягкий, несколько взволнованный женский голос.
И вслед за тем на крыльцо торопливо вошла пожилая, среднего роста женщина, загорелая блондинка, крепкого, здорового сложения, с приятными и мягкими чертами лица, сохранившего еще следы прежней красоты. Но главным украшением этого лица были глаза — большие, светлые, серые глаза, светившиеся кротким выражением. Под мягкими лучами взгляда этих кротких глаз точно становилось теплей на душе, — так много было в них нежной любви и какого-то симпатичного добродушия. Достаточно было взглянуть в эти глаза, чтоб сразу отгадать кроткое, привязчивое, доверчивое создание — одну из тех женских натур, для которых главный смысл жизни заключается в привязанности и самоотвержении, а счастие — в счастии любимых людей.
Марья Степановна — так звали жену Вязникова — держала в руках шляпу и палку мужа и, подавая их, снова повторила:
— Пора, пора, Иван Андреевич! Коля скоро должен быть.
Счастливая улыбка сияла на лице матери. Необыкновенной нежностью звучало в ее устах имя сына.
— Идем!.. Приедет ли только Коля сегодня? — обронил Иван Андреевич, подымаясь с лавки.
— Сегодня приедет, непременно приедет. Увидишь!.. Вчера не приехал — верно, в Москве что-нибудь задержало.
Муж и жена вышли за ограду, отделявшую усадьбу от поля, и повернули по узкой черной полосе проселка, пролегавшего между зеленью хлебов, встречать старшего сына, которого третий день как ждали из Петербурга.
Они шли под руку скорыми шагами, пристально всматриваясь в даль дороги. Оба молчали. Каждый из них думал о сыне.
— А Вася где? — спохватился Иван Андреевич, останавливаясь.
— Вася с утра куда-то ушел.
— И, по своему обыкновению, не сказал куда? — усмехнулся отец.
— Ты ведь знаешь, он не любит, когда его спрашивают. Верно, к Лаврентьеву в Починки. Они приятели. А то у кого-нибудь из мужиков в деревне.
— Разве он не знает, что Коля обещал быть вечером?
— Знает. Он сказал, что придет встретить.
— Сказал?
— Да.
— Ну, если сказал, так придет! — уверенно заметил Иван Андреевич.
И Вязниковы пошли далее.
— Странный мальчик! — как бы в раздумье проговорил Вязников.
— Это ты про Васю?
— А то про кого же? Коля человек как человек.
— А что же в Васе-то странного? Душа-то какая добрая, а если немного дик — что ж тут особенного?
— Ты напрасно заступаешься! — улыбнулся Иван Андреевич. — Малый-то он добрый и честный, я знаю не хуже тебя, но это не мешает ему быть странным. Совсем он у нас за год омужичился и одичал. Робинзоном каким-то стал. Знаешь, за каким делом я его вчера на лугу утром застал? За косьбой! Коса его не слушается, а он-то старается, он-то старается. Пот градом катится с его лица, видно устал. Здоровье у него не то, что у Коли. Увидал Вася меня, вспыхнул весь и оправдывается: «Я, говорит, еще учусь. Увидишь, как через неделю косить буду». Чудак! Ему в академию надо готовиться, а он точно собирается в мужики!
— Он это так, быть может для моциона! — заступилась Марья Степановна.
— Ты думаешь, для моциона? — с едва заметной усмешкой проронил Иван Андреевич.
Он замолчал и пристально вглядывался на дорогу. Начало смеркаться. Вязников взглянул на часы и покачал головой.
— Пора бы Коле приехать. Поезд уж час тому назад пришел. От станции всего десять верст.
В это время из-за перелеска, тянувшегося вдоль дороги, вышел длинный, неуклюжий, худощавый юноша в блузе, высоких сапогах и маленьком картузе на большой кудрявой голове. Он запыхался от скорой ходьбы и обтирал пот с бледного, болезненного, задумчивого лица.
— Откуда ты, Вася, усталый такой? — спросил Иван Андреевич.
— Спешил не опоздать. От Лаврентьева, папа. В лес ходили. Пилка там…
— Уж не пилил ли и ты?
— Пилил! — ответил, краснея, юноша.
— Вредно тебе, Вася, — вставила мать. — Опять грудь заболит!
— Не заболит, мама, не бойтесь. А Коля, видно, не приехал, — прибавил он.
— Не опоздал ли поезд?
— Сбегать узнать, мама? — вызвался юноша.
— Это десять-то верст сбегать? — усмехнулся отец.
— Велика важность — десять верст! Мужики не по десяти верст отхватывают. Сходить?
— Не надо! — резко заметил Иван Андреевич.
Несколько времени они шли по дороге. Марья Степановна тревожно взглядывала то на мужа, то вперед, — не покажется ли на дороге экипаж.
— И что это у тебя, мой милый, все на языке мужики да мужики, — заговорил Иван Андреевич. — Мало ли что может мужик и чего ты не можешь. Мужики — народ привычный, а ты… ты ведь, кажется, не мужик и готовишься не пахать землю, а быть образованным человеком благодаря счастливой случайности. Так надо ею пользоваться. Пойдемте-ка домой, Коля не будет! — оборвал Иван Андреевич.
Все трое молча пошли к усадьбе. Вася шел сзади.
— Верховой едет! — крикнул он и побежал к нему навстречу.
Отец и мать остановились.
— Не Коля ли? — радостно воскликнула Марья Степановна.
— Какой Коля? К чему ему ехать верхом? — недовольным тоном возразил Иван Андреевич, пристально, однако, всматриваясь в полусвет сумерек.
Через несколько минут Вася возвратился один и подал отцу телеграмму.
— Уж не случилось ли чего, — испуганно прошептала Марья Степановна, питавшая вообще страх к телеграммам.
— Успокойся, ничего не случилось. Чему случиться. Верно, назначает новый день приезда. Сейчас придем домой, узнаем…
Старики прибавили шагу.
— А где же ямщик, Вася?
— Уехал. Я расписался в книге.
— Как же это ты так оплошал! Человек устал с дороги, а ты не догадался позвать его выпить рюмку водки?
— Захочет — сам в кабаке выпьет. Кабаков здесь, слава богу, много!
Отец промолчал на это замечание и только искоса взглянул на сына.
Когда вернулись домой, Иван Андреевич прочел вслух следующую телеграмму из Москвы от сына:
«Простите. Сегодня не могу быть. Непременно завтра. Задержали дела».
— Вот видишь ли. Ничего особенного не случилось! — проговорил Иван Андреевич, обращаясь к жене. — Какие-то дела задержали! Верно, важные! - усмехнулся иронически отец.
Он оставил телеграмму на столе в гостиной и пошел в кабинет.
— Чаю мне в кабинет, пожалуйста, пришли, — заметил Вязников в дверях.
Марья Степановна, грустная, тихо пошла в столовую, где уже накрыт был стол и стояли разные печения и закуски, приготовленные для ожидаемого гостя. Она видела, что муж огорчен, и сама была огорчена. Но она не сердилась на сына. Он не виноват. Быть может, и в самом деле его задержало что-нибудь важное. Точно у него не может быть дел!
— А ты куда, Вася? Разве чаю не будешь пить? Сейчас подадут самовар! — обратилась Марья Степановна к сыну, заметив, что он собирается уходить.
— Я сию минуту вернусь, мама. Только в деревню сбегаю.
— Загорелось, что ли? Какие дела это у тебя там, в деревне?
— Обещал Василью ружье принести. Завтра на охоту идет!
С этими словами юноша пошел было из комнаты, потом вернулся, обнял мать и вышел вон.