Дорогія дамы! Каждое дѣло, какъ водится, надо начинать, призывая святое имя Того, Кто былъ творцомъ всего сущаго. Мнѣ первому привелось открыть наши бесѣды и я намѣренъ разсказать вамъ объ одномъ изъ чудесъ божественнаго промысла; пусть мой разсказъ послужитъ къ тому, чтобы укрѣпить наши надежды на Него, непоколебимаго, и вѣчно восхвалять имя Его. Всѣ явленія міра сего преходящи, все преисполнено въ себѣ и вокругъ себя печалей, заботъ и страданій и подвержено нескончаемымъ опасностямъ. И мы, живущіе посреди всего этого, какъ его составная часть, не будь особой милости Божіей, приходящей къ намъ на помощь, никакъ не могли бы избѣжать этихъ опасностей собственными силами. Эта милость ниспосылается намъ, конечно, не по нашимъ личнымъ заслугамъ, а по благости Божіей и по молитвамъ тѣхъ, которые, какъ и мы грѣшные, были смертными, но блюли пути Его и теперь пріобщились Его вѣчности и блаженству. Не осмѣливаясь обращать моленія о нуждахъ и дѣлахъ нашихъ къ Вышнему Судьѣ, мы обращаемъ ихъ къ этимъ посредникамъ, по собственному опыту вѣдающимъ всѣ наши слабости. Исполненный къ намъ столь великаго милосердія, Онъ снисходитъ къ тому, что мы не въ силахъ нашими смертными очами проникнуть въ тайну Его божественной мудрости; случается, что, обманутые общею молвою, мы избираемъ нашимъ ходатаемъ передъ Его величіемъ такого, который осужденъ Имъ на вѣчное изгнаніе. Но такъ какъ отъ Него ничто но скрыто, то Онъ и смотритъ болѣе на чистоту мыслей молящагося, не вмѣняетъ ему его невѣдѣнія и грѣховности заступника, къ которому молящійся обращается, и исполняетъ по молитвѣ, какъ будто она была обращена къ взысканному вѣчнымъ блаженствомъ. Все это будетъ ясно изъ повѣсти, которую я разскажу; я говорю — будетъ ясно — подразумѣвая при этомъ человѣческое пониманіе.
Одинъ богатѣйшій купецъ, но имени Мушатто Францези, добился дворянства и долженъ былъ сопровождать въ Тосканскомъ походѣ брата французскаго короля, Карла Безземельнаго, призваннаго папою Бонифаціемъ. Какъ это нерѣдко бываетъ съ купцами, дѣла Мушатто сильно разстроились, и онъ видѣлъ, что самому ихъ не такъ-то скоро удастся привести въ порядокъ; онъ и порѣшилъ ихъ передать разнымъ лицамъ. Все понемногу устроилось благополучно, только все не могъ онъ подъискать надежнаго довѣреннаго, кому можно было бы поручить взысканіе долговъ, которые у него были за многими бургундцами. Онъ зналъ, что бургундцы народъ ненадежный, охотно вступающій въ ссоры, притомъ же вѣроломный; онъ никакъ не могъ остановить своего выбора на человѣкѣ настолько ловкомъ, чтобы его смѣло можно было противопоставить шельмоватости бургундцевъ. Долго онъ думалъ, перебирая въ памяти извѣстныхъ ему людей, и наконецъ вспомнилъ о нѣкоемъ Чаперелло да Прато, который часто посѣщалъ его въ Парижѣ. Это былъ небольшого роста, довольно опрятненькій человѣчекъ. Французы не понимали, что означаетъ итальянское слово Cepparello [1], думали, что это то же, что на ихъ языкѣ capello, т. е. вѣнокъ, а такъ какъ онъ былъ маленькаго роста, то они и прозвали его уменьшительнымъ именемъ Чапелетто; подъ этимъ именемъ онъ и ходилъ, такъ что немногіе и знали, что его настоящее имя Чаперелло. Его біографія была такова: былъ онъ сначала нотаріусомъ, и хотя дѣлъ вершилъ не особенно много, но счелъ бы для себя величайшимъ срамомъ, если бы хоть одинъ документъ, вышедшій изъ его конторы, не оказался мошенническимъ. Онъ даже съ особенною охотою совершалъ такіе акты, часто даромъ, тогда какъ другіе не взялись бы за подобное дѣло ни за какое вознагражденіе. Лжесвидѣтельство было его издюбленнѣйшимъ занятіемъ: онъ являлся въ такой роли и званый и незваный. Въ то время во Франціи вѣра въ присягу была непоколебимая. Поэтому во всѣхъ дѣлахъ, рѣшавшихся присягою, онъ, которому ложная клятва была равнехонько нипочемъ, конечно, всегда съ увѣренностью бралъ верхъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ и стараніемъ искалъ онъ случаевъ посѣять раздоръ между близкими родственниками и друзьями и вовлечь ихъ въ свалку; чѣмъ больше изъ этого выходило пакостей, тѣмъ ему было больше удовольствія. Случалось, что его приглашали къ участію въ убійствѣ или другой крупной уголовщинѣ, и онъ всегда соглашался съ радостью, собственными руками калѣчилъ и убивалъ людей. До-нельзя злой и раздражительный, онъ кощунствовалъ и изрыгалъ богохульства изъ-за всякой бездѣлицы. Въ церковь никогда не ходилъ, а о таинствахъ постоянно говорилъ разныя мерзости; зато былъ самымъ усерднымъ посѣтителемъ кабаковъ и прочихъ злачныхъ мѣстъ. Женскій полъ любилъ, какъ собака палку, но превыше мѣры развлекался противоестественнымъ времяпрепровожденіемъ. Воровать и грабить для него было все равно, что для святого подавать милостыню. Обжирался и пьянствовалъ онъ часто даже въ явный вредъ себѣ же самому; шулеръ и игрокъ былъ образцовѣйшій. Да, впрочемъ, нечего мнѣ и распространяться о немъ: довольно сказать, что это былъ истый выродокъ людской породы, человѣкъ, хуже котораго еще не бывало.
Мушатто долгое время прикрывалъ его своею защитою, такъ что ему очень многое сходило съ рукъ и со стороны частныхъ лицъ, которымъ онъ пакостилъ, и со стороны суда. Вотъ объ этомъ-то Чепарелло и вспомнилъ Мушатто; онъ отлично зналъ всю его жизнь и всѣ дѣянія и порѣшилъ, что лучшаго дѣльца для травли дошлыхъ бургундцевъ ему не найти. Онъ призвалъ его къ себѣ и сказалъ:
— Господинъ Чапеллето, ты знаешь, что мнѣ надо отсюда уѣхать; а тутъ придется вести дѣла съ бургундцами, съ народомъ ненадежнымъ, и я не нахожу никого болѣе подходящаго, чѣмъ ты, чтобы получить съ нихъ свои долги. Ты теперь безъ дѣлъ, возьмись за это, я выхлопочу тебѣ покровительство двора, да сверхъ того вознагражу тебя условною частью изъ того, что ты взыщешь.
Чапелетто дѣйствительно былъ въ то время не у дѣлъ и бѣдствовалъ; вдобавокъ, удалялся его единственный защитникъ и покровитель. Онъ пораздумалъ и волей-неволей изъявилъ согласіе. Столковались объ условіяхъ, Чапелетто получилъ довѣренность и королевскія охранныя грамоты. Мушатто уѣхалъ, а вслѣдъ за нимъ и Чапелетто отправился въ Бургундію, гдѣ онъ почти никому не былъ ивѣетенъ. Тутъ онъ началъ съ того, что обошелся съ должниками мягко, какъ бы наперекоръ своей натурѣ; онъ оставлялъ удовольствіе показать себя во всемъ блескѣ впослѣдствіи.
Онъ жилъ въ домѣ у двухъ братьевъ, родомъ флорентинцевъ, занимавшихся ростовщичествомъ; тѣ знали Мушатто и очень чествовали его повѣреннаго. И вотъ однажды онъ заболѣлъ. Хозяева его тотчасъ засуетились, позвали врачей, приставили къ нему слугъ, вообще приняли всяческія мѣры къ его выздоровленію. Но ему ужъ нельзя было ничѣмъ помочь; онъ такъ былъ старъ и такъ безпорядочно велъ жизнь, что, по словамъ врачей, ему съ каждымъ днемъ должно было становиться все хуже и хуже, какъ человѣку, обреченному на неизбѣжную смерть. Оба брата-хозяева очень печалились. Сидя однажды въ комнатѣ сосѣдней съ больнымъ, они начали разговаривать между собою.
— Что намъ съ нимъ дѣлать? — говорилъ одинъ изъ нихъ. — Вотъ навязалась намъ забота! Удалить его изъ дома — чистый срамъ для насъ; да и безсмысленное дѣло; всѣ видѣли, какъ мы его приняли, звали докторовъ, ухаживали, лечили, а тутъ вдругъ взяли да выгнали больного при смерти въ такое время, когда онъ и не въ силахъ былъ сдѣлать намъ ничего худого. Съ другой стороны, онъ такой негодяй, что не захочетъ исповѣдаться и не приметъ никакихъ таинствъ; а если умретъ безъ покаянія, его не пустятъ ни въ одну церковь и придется его зарыть, какъ пса. Опять таки, если захочетъ исповѣдаться, то на немъ столько и такихъ грѣховъ, какихъ свѣтъ не видывалъ, и никакой духовникъ не дастъ ему отпущенія, значитъ всетаки не минуетъ ямы. А случись такъ, здѣшній народъ, которому наше занятіе кажется гнуснымъ — объ этомъ всѣ только и твердятъ — радъ будетъ насъ ограбить; скажутъ: «Этихъ собакъ-ломбардцевъ даже церковь отринула, нечего намъ съ ними церемониться». Того и гляди, нападутъ на насъ, ограбятъ и, пожалуй, укокошатъ. Какъ ни верти, а не миновать намъ бѣды, коли онъ умретъ!
Чапелетто, какъ было сказано, лежалъ въ сосѣдней комнатѣ и все это слышалъ; у больныхъ часто очень обостряется слухъ. Онъ позвалъ хозяевъ и сказалъ имъ:
— Мнѣ не хотѣлось бы причинять вамъ безпокойства и опасности; я слышалъ, о чемъ вы сейчасъ разговаривали. Это вѣрно, оно такъ бы и случилось, если бы дѣло шло, какъ вы предполагали; но будетъ иначе. Я за всю жизнь такъ много нагрѣшилъ передъ Господомъ, что лишній грѣхъ теперь передъ смертью ничего не прибавитъ, не убавитъ. Такъ позовите же ко мнѣ какого-нибудь благочестиваго монаха, какой здѣсь найдется. А затѣмъ ужь предоставьте все мнѣ, я такъ все устрою, что и вамъ, и мнѣ будетъ какъ нельзя лучше; останетесь довольны.
Братья, хоть и не особенно успокоились, однако пошли въ монастырь и попросили оттуда благочестиваго и умнаго духовника, чтобы исповѣдать одного ломбардца, жившаго въ ихъ домѣ. Имъ отпустили старца доброй души, знатока Священнаго Писанія, почтеннѣйшаго человѣка, славившагося своимъ благочестіемъ между городскими жителями. Войдя въ комнату, гдѣ лежалъ Чапелетто, онъ, сѣвъ рядомъ съ нимъ, прежде всего началъ его ободрять и успокоивать; потомъ спросилъ давно ли онъ былъ у исповѣди. Тотъ отвѣчалъ: — У меня, отче, вошло въ обычай, исповѣдаться, по крайней мѣрѣ, разъ въ недѣлю, а случается и чаще; а вотъ съ тѣхъ поръ, какъ заболѣлъ, уже восемь дней прошло, какъ не исповѣдывался; такое мнѣ горе съ этою хворью!
— Сынъ мой, — сказалъ монахъ, — ты хорошо дѣлалъ, и впредь такъ дѣлай; значитъ мнѣ немного придется тебя и спрашивать, коли ты такъ часто говѣлъ.
— Не говори этого, братъ, — замѣтилъ на это Чапелетто. — Я на каждой исповѣди вспоминаю всѣ мои грѣхи, содѣянные со дня рожденія и до дня исповѣди, и во всѣхъ каюсь. Поэтому прошу тебя, отче, обо всемъ, обо всемъ меня спроси, какъ будто я никогда не исповѣдался, и не смотри на мою болѣзнь; лучше я пойду наперекоръ моей бренной плоти, чѣмъ нанесу ущербъ душѣ моей, во искупленіе которой Спасителъ пролилъ свою драгоцѣнную кровь.
Эти слова очень растрогали монаха и онъ принялъ ихъ за признакъ благоговѣйнаго настроенія. Похваливъ Чапелетто за его добрый обычай, онъ спросилъ его, не совершилъ ли онъ грѣха съ какой-нибудь женщиною; Чапелетто со вздохомъ отвѣтилъ на это:
— Отче, на это я опасаюсь даже отвѣчать по сущей правдѣ, боюсь выказать себя тщеславнымъ.
— Говори смѣло, — сказалъ ему на это монахъ; — никому никогда не вмѣнялась въ грѣхъ правда, сказанная на исповѣди или гдѣ бы ни пришлось.
— Если ты меня въ этомъ успокоиваешь, — замѣтилъ Чапелетто, — то скажу тебѣ. Я до сихъ поръ остаюсь дѣвственникомъ, какимъ вышелъ изъ утробы матери моей.
— О, да благословитъ тебя Господь! — воскликнулъ монахъ. — Доброе дѣло ты сдѣлалъ. Заслуга твоя тѣмъ больше, что ты могъ сдѣлать противное съ гораздо большею свободою, чѣмъ мы, иноки, или вообще тѣ, кто связанъ обѣтомъ воздержанія.
Послѣ того исповѣдникъ спросилъ его, не впадалъ ли онъ въ грѣхъ чревоугодія. На это Чапелетто съ сокрушенными вздохами отвѣчалъ, что былъ грѣшенъ, и многократно. Правда, онъ, по его словамъ, соблюдалъ всѣ годовые посты, и, сверхъ того, еженедѣльно постился, оставаясь на хлѣбѣ и водѣ не менѣе трехъ дней; но за то воду пилъ съ такою же неумѣренностью, съ какою иные упиваются виномъ, особливо же въ тѣхъ случаяхъ, когда сильно истомлялся отъ молитвъ и странствованій по святымъ мѣстамъ. Сверхъ того, часто являлся у него аппетитъ на салатъ изъ травъ, который крестьянки берутъ съ собою въ дорогу; онъ ѣлъ его съ гораздо большею охотою, чѣмъ подобало человѣку, понимающему постъ, какъ подвигъ благочестія.
— Сынъ мой, — сказалъ на это монахъ, — все это грѣхи, свойственные человѣческой натурѣ, сами по себѣ пустые; не гнети ими своей совѣсти; самому святому человѣку простительно послѣ долгаго воздержанія съ удовольствіемъ поѣсть и послѣ сильнаго утомленія утолить жажду.
— Отче, не говори мнѣ этого въ утѣшеніе. Кто хочетъ угодить Богу, тотъ долженъ все дѣлать чистосердечно, безхитростно, не потакая слабостямъ, самъ ты это знаешь; кто поступаетъ иначе, тотъ грѣшитъ.
Монахъ, чрезвычайно довольный своимъ духовнымъ чадомъ, сказалъ ему:
— Радуюсь, что ты такъ думаешь, и восхищаюсь твоею доброю и чистою совѣстью. Но вотъ что скажи мнѣ: не погрѣшалъ ли ты жадностью, не желалъ ли большаго, чѣмъ тебѣ слѣдовало, не завладѣвалъ ли чужимъ?
— Не думай обо мнѣ дурно, отче, видя меня въ домѣ у этихъ ростовщиковъ, — отвѣтилъ на это Чапелетто; — у меня съ ними нѣтъ ничего общаго. Я затѣмъ только сюда и прибылъ, чтобы ихъ устыдить и отвлечь отъ этого гнуснаго промысла; ежели бы Господь не посѣтилъ меня недугомъ, я, быть можетъ, и успѣлъ бы въ своемъ намѣреніи. У меня осталось отъ отца большое состояніе; послѣ его смерти я роздалъ большую часть этого имущества на богоугодныя дѣла. А потомъ, ради собственнаго пропитанія и для того, чтобы имѣть средства оказывать христіанскую помощь нуждающимся, я занялся мелкою торговлею, и все, что мнѣ доводилось выручить, я дѣлилъ пополамъ: одну частъ отдавалъ неимущимъ, а другой мнѣ хватало на мои нужды. И Господь всегда помогалъ мнѣ, дѣла мои шли все лучше и лучше.
— Доброе дѣло, — сказалъ монахъ. — А не предавался ли ты гнѣву?
— О, — отвѣчалъ Чапелетто, — предавался, и часто. Да и какъ могло быть иначе, какъ воздержаться отъ гнѣва, когда вѣчно видишь, что люди творятъ всяческія беззаконія, преступаютъ заповѣди Божіи, не боятся Его суда? Бывали дни, когда мнѣ казалось, что лучше умереть, чѣмъ жить и видѣть юношей, поддающихся соблазну, клянущихся и нарушающихъ клятвы, шатающихся по кабакамъ вмѣсто того, чтобы ходить въ церковь, служащихъ маммонѣ вмѣсто того, чтобы служить Богу?
— Сынъ мой, — сказалъ на это монахъ, — такой гнѣвъ святъ и праведенъ, въ грѣхъ не вмѣняется, и эпитеміи за него я не изложу. Но не обуревалъ ли тебя такой гнѣвъ, который побудилъ совершить убійство или причинить кому-нибудь обиду или несправедливость?
— О, святой человѣкъ, какъ можешь ты говорить такія вещи! Да еслибъ у меня хоть въ мысляхъ было сдѣлать что-нибудь подобное, неужели же Господь столь долго взыскивалъ бы меня Своею кротостью? На это способны только злодѣи и разбойники; когда мнѣ случалось имѣть дѣла съ такими людьми, я всегда говорилъ имъ: «иди и да обратитъ тебя Богъ на путь нравый!»
— Благослови тебя Господь, сынъ мой, — сказалъ монахъ, — Не случалось ли тебѣ лжесвидѣтельствовать или дурно говорить о комъ-нибудь, иди не завладѣлъ ли ты чѣмъ-нибудь чужимъ противъ воли того, кому оно принадлежало?
— Грѣшенъ въ злословіи, отче, — отвѣтилъ Чапелетто. — Былъ у меня сосѣдъ, который только и дѣлалъ, что билъ свою жену ни за что, ни про что; не вытерпѣлъ я, жалко мнѣ стало эту несчастную, которую онъ безбожно истязалъ каждый разъ, какъ напивался пьянъ, и однажды наговорилъ роднѣ той женщины много дурного про ея мужа.
— Ну, хорошо, — отвѣтилъ монахъ. — Ты говоришь, что былъ купцомъ; не случалось ли тебѣ обманывать, какъ дѣлаютъ другіе купцы?
— Охъ, грѣшенъ, — сказалъ Чапелетто, — обманулъ, хоть и самъ не знаю кого. Случилось однажды, что кто-то отдалъ мнѣ деньги за проданное сукно, а я не пересчиталъ и положилъ ихъ въ выручку. Потомъ, ужь черезъ мѣсяцъ оказалось, что онъ переплатилъ мнѣ четыре грошика. Прождалъ я цѣлый годъ, все думалъ, что тотъ покупатель вернется и возьметъ свои деньги; но онъ не пришелъ, и я рѣшилъ подать эти деньги нищему, во имя Христово.
— Ну, это пустое дѣло, — сказалъ монахъ, — тутъ такъ и слѣдовало поступить.
Многое и другое спрашивалъ исповѣдникъ и тотъ все давалъ отвѣты въ такомъ же родѣ. Наконецъ, монахъ хотѣлъ было ужь дать ему отпущеніе, какъ вдругъ Чапелетто сказалъ, что за нимъ есть еще одинъ грѣхъ, въ которомъ онъ не покаялся, и когда тотъ спросилъ, какой же это грѣхъ, Чапелетто отвѣчалъ:
— Помню, что однажды въ субботу вечеромъ я приказалъ служителю вымести полы въ домѣ; такимъ образомъ я рушилъ благоговѣніе, которое мы должны питать къ святому дню воскресенья.
— О, сынъ мой, это грѣхъ маловажный! — сказалъ монахъ.
— Не скажи этого, отче, — возразилъ Чапелетто, — воскресенье великій день; въ этотъ день возсталъ изъ мертвыхъ Господь нашъ.
Монахъ продолжалъ спрашивать — не сдѣлалъ ли онъ еще какого грѣха.
— Да, отче, однажды нечаянно плюнулъ во храмѣ Божіемъ.
— Объ этомъ, сынъ мой, — сказалъ съ улыбкою монахъ, — не стоитъ печалиться; даже и мы, духовные, плюемъ въ церкви.
— А Чапелетто возразилъ ему: — Очень дурно дѣлаете, потому что ничему такъ не приличествуетъ чистота, какъ святому храму, мѣсту, гдѣ совершается безкровная жертва Господу.
Много еще наговорилъ онъ монаху подобныхъ пустяковъ и вдругъ принялся съ величайшимъ сокрушеніемъ вздыхать и горько плакать; на это онъ былъ великій мастеръ.
— Что съ тобою, сынъ мой? — спросилъ его монахъ.
— Увы мнѣ грѣшному! — отвѣчалъ Чапелетто. — Есть у меня еще одинъ, грѣхъ, въ которомъ я никогда не каялся, потому что стыдъ мѣшалъ мнѣ. И каждый разъ, какъ вспомню объ этомъ грѣхѣ, горько плачу. Думается мнѣ, что Господь, при всемъ Его милосердіи, никогда его не проститъ.
— Что ты, сынъ мой, — сказалъ монахъ. — Да еслибъ въ одномъ человѣкѣ сочетались всѣ грѣхи, какіе когда-либо были и впредь будутъ совершены всѣмъ родомъ людскимъ, и если бы этотъ грѣшникъ такъ умиленно покаялся, какъ ты, то милосердіе Божіе столь безконечно, что онъ несомнѣнно былъ бы прощенъ. Говори же смѣло.
Чаделетто, продолжая горько плакать, сказалъ:
— О, святой отецъ, этотъ грѣхъ мой такъ великъ, что я сомнѣваюсь, проститъ ли его Господь, если бы даже ты явился заступникомъ за меня своими праведными молитвами.
— Говори и ничего не бойся, — возразилъ на это монахъ, — Обѣщаю тебѣ, что буду молиться за тебя.
Чапелетто все продолжалъ источать слезы и какъ бы не могъ собраться съ силами, чтобы сдѣлать признаніе. Такъ выдержалъ онъ монаха очень долгое время въ напряженномъ ожиданіи, наконецъ, испустилъ тяжкій вздохъ и сказалъ:
— Отче, коли ты обѣщаешь молиться за меня, я исповѣдаю тебѣ мой грѣхъ. Знай же, что однажды, когда я былъ еще ребенкомъ, я произнесъ хулу на родную мать. — И, сказавъ это, онъ вновь залился слезами.
— О, сынъ мой, — сказалъ монахъ, — неужели ты считаешь это за такой великій грѣхъ? Люди цѣлый день изрыгаютъ хулу на самого Господа, и Онъ прощаетъ за это каждаго, кто кается; а ты забралъ себѣ въ голову, что Онъ тебѣ одному не проститъ? Успокойся же и не рыдай. Да еслибъ ты даже былъ однимъ изъ тѣхъ, что распяли Его на крестѣ, и то Онъ простилъ бы тебѣ при твоемъ раскаяніи.
— Что ты говоришь, отче! — возразилъ Чапелетто. — Обругать мать, родимую мою матушку, которая носила меня сначала девять мѣсяцевъ въ утробѣ, а потомъ сто разъ на рукахъ, — это тяжкій грѣхъ, великій грѣхъ, и если ты не помолишься за меня, Господь никогда не проститъ мнѣ!
Монахъ уже не зналъ, о чемъ еще и спрашивать Чапелетто. Онъ далъ ему отпущеніе грѣховъ и остался въ убѣжденіи, что это вполнѣ святой и праведный человѣкъ; онъ принялъ за чистую монету все, что тотъ ему разсказалъ, да и какъ было не повѣрить человѣку, готовящемуся къ смерти? Покончивъ все это, монахъ сказалъ ему:
— Господинъ Чапелетто, Богъ дастъ, вы, быть можетъ, еще и поправитесь. Но если бы Господь захотѣлъ призвать къ себѣ вашу праведную душу, то не пожелаете ли, чтобы ваши останки были преданы погребенію въ нашемъ монастырѣ?
— Да, отецъ, — отвѣтилъ Чапелетто, — я не желалъ бы быть погребеннымъ нигдѣ въ другомъ мѣстѣ, потому что вы обѣщали мнѣ молиться за меня; притомъ же я всегда питалъ особое почтеніе къ вашему ордену. Теперь же прошу васъ, какъ вернетесь къ себѣ, сдѣлайте распоряженіе, чтобы мнѣ доставили сюда Пречистое Тѣло Христово, которое вы каждый день освящаете; хоть и грѣшникъ я, все же имѣю желаніе, буде вы разрѣшите, принять его въ причастіе. А затѣмъ сподобите меня священнаго мѵропомазанія; жилъ я во грѣхахъ, пусть же хоть умру, какъ подобаетъ христіанину.
Монахъ похвалилъ его и сказалъ, что немедленно распорядится; чтобы все это было ему доставлено.
Такъ все и было исполнено. Между тѣмъ братья, хозяева Чапелетто, сильно опасавшіеся, чтобы онъ ихъ не надулъ, спрятались за перегородкой, примыкавшей къ комнатѣ, гдѣ лежалъ больной, и могли слышать все, что тотъ говорилъ монаху. Слыша эту шутовскую исповѣдь, они едва удерживались отъ хохота и говорили между собою:
— Экій вѣдь человѣкъ! Ничѣмъ его не проймешь. Ни старость, ни болѣзнь, ни страхъ близкой смерти, ни судъ Божій, на который онъ долженъ предстать, можетъ быть, черезъ часъ, не могутъ его совлечь съ его безпутства; неужели онъ и умереть собрался такъ же, какъ жилъ?
Но когда услышали, что онъ будетъ похороненъ при церкви, то совершенно успокоились; имъ только этого и надо было.
Чапелетто вскорѣ пріобщился, и такъ какъ ему становилось все хуже, то вслѣдъ затѣмъ его и соборовали; въ тотъ же день вечеромъ онъ умеръ. Братья распорядились похоронами; они на его счетъ устроили все, что относилось до похоронъ, и дали знать въ монастырь, чтобы пришли духовники справить вечеромъ обычную панихиду, а утромъ взять тѣло для погребенія. Монахъ, исповѣдывавшій Чапелетто, узнавъ, что онъ умеръ, переговорилъ съ настоятелемъ. Затѣмъ они созвали колокольнымъ звономъ всю братію, объявили ей, что усопшій, какъ явствовало изъ его предсмертной исповѣди, былъ настоящій праведникъ, что, быть можетъ, Господь восхочетъ явить черезъ него великія чудеса, и убѣдили монаховъ принять его останки съ особымъ благоговѣніемъ. И настоятель, и вся легковѣрная братія охотно на это согласились. Вечеромъ у тѣла Чапелетто была совершена торжественная служба, а на утро за его тѣломъ двинулась процессія духовенства въ ризахъ и мантіяхъ, съ книгами, съ крестами; тѣло было съ торжествомъ перенесено въ церковь монастыря, сопровождаемое всѣмъ населеніемъ города; его поставили посреди храма. Монахъ, принявшій исповѣдь Чапелетто, взошелъ на амвонъ и началъ повѣствовать чудеснѣйшія вещи о житіи усопшаго, о его дѣвственности, простодушіи, невинности и святости. Между прочимъ, онъ упомянулъ, какъ Чапелетто со слезами и воздыханіями покаялся ему въ томъ, что считалъ своимъ тягчайшимъ грѣхомъ, и о томъ, какъ ему, исповѣднику, лишь съ большимъ трудомъ удалось его утѣшить и увѣрить, что онъ получитъ отпущеніе своего грѣха. Тутъ онъ обратился съ тяжкими укорами къ собравшемуся народу.
— Вы, отверженные Богомъ, — гремѣлъ онъ, — вы изъ-за каждой соломины, попавшей вамъ подъ ноги, изрыгаете хулу на Господа и на Святую Матерь, и на всѣ силы небесныя!
И много еще говорилъ онъ о праведности и чистотѣ усопшаго. Слова его были приняты народомъ съ великою вѣрою. Убѣжденіе въ святости покойнаго такъ крѣпко засѣло у всѣхъ въ умахъ, что, когда окончилась служба, всѣ до единаго, кто былъ въ церкви, подходили къ покойнику, съ умиленіемъ цѣловали его руки и ноги, потомъ принялись за его одежды, изорвали ихъ въ мелкіе клочья, и каждый почиталъ себя счастливымъ, если ему удавалось захватить клочекъ на свою долю. Тѣло было оставлено на цѣлый день въ храмѣ, чтобы всѣ, кто хочетъ, могли приходить и поклоняться ему. Ночью его положили въ мраморную гробницу. Потомъ мало-по-малу народъ сталъ привыкать ходить къ его гробу на поклоненіе, ставить свѣчи, молиться, приносить обѣты, оставлять на гробницѣ восковыя фигурки въ память исполненной молитвы. Дошло до того, что къ нему сталъ стекаться народъ со всѣми своими скорбями и нуждами, и слава о его святости повсюду распространилась и утвердилась; онъ сталъ излюбленнымъ святителемъ, такъ что къ нему обращались предпочтительно передъ другими. Его назвали и теперь зовутъ святымъ Чапелетто. Утверждаютъ, что Господь явилъ черезъ него много чудесъ и теперь еще проявляетъ, когда молящійся съ благоговѣніемъ обращается къ нему.
Такъ-то жилъ и скончался Чапелетто да Прато и такимъ-то путемъ попалъ въ святые. Кто знаетъ, быть можетъ, онъ и въ самомъ дѣлѣ сподобился святости передъ Господомъ, хотя и велъ жизнь, полную злодѣйствъ; быть можетъ, передъ смертью онъ успѣлъ принести столь искреннее покаяніе, что Богъ возымѣлъ къ нему милосердіе и принялъ его во царствіи Своемъ. Но все это сокрыто отъ насъ. Мы судимъ лишь по тому, что видимъ, а, судя по этому, ему скорѣе надо бы угодить въ руки діавола, нежели въ рай. А если это такъ, то сколь же велико къ намъ милосердіе Господа, взирающаго не на заблужденіе наше, а на чистоту нашей вѣры; мы обращаемъ наши молитвы къ предстателю, котораго считаемъ угодникомъ и который на самомъ дѣлѣ врагъ Божій; но Господь все же внимаетъ намъ, словно мы прибѣгали къ предстателю, осѣненному Его благодатью. Восхвалимъ же Того, во имя Кого мы составили наше сообщество, и да сохранитъ насъ всѣхъ милость Его веселыми, здравыми и невредимыми посреди всѣхъ текущихъ бѣдствій; вознесемъ къ Нему наши молитвы и пребудемъ въ чаяніи, что онѣ дойдутъ до Него!
На этомъ разсказчикъ умолкнулъ.
Примѣчанія[править]
- ↑ Въ подлинникѣ этотъ персонажъ называется то Ciapparello, то Cepparello; приводимое далѣе якобы французское слово Capello — совсѣмъ несвойственно французскому языку. Въ этомъ мѣстѣ Боккаччіо впадаетъ въ нѣкоторую лингвистическую игру словами, въ которой трудно разобраться. Прим. перев.