Декамерон (Боккаччо; Трубачёв)/1898 (ДО)/Восьмой день/Новелла IX

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
[478]
НОВЕЛЛА IX.
Одураченный врачъ.

Врачъ Симоне подговаривается Бруно и Буффальмакко вступить въ одну компанію, которая корсарствуетъ. Ночью они отправляются въ назначенное мѣсто; но здѣсь Буффальмакко бросаетъ Симоне въ грязную яму и оставляетъ его тамъ.

 

Когда дамы поспорили немного о безраздѣльности женъ, устроенной двумя сіэнцами, королева, которой одной оставалось разсказывать, если не нарушать правъ Діонео, начала такъ:

— Вполнѣ справедливо, любезныя дамы, Спинелоччо навлекъ на себя глумленіе Цеппы; поэтому, мнѣ кажется, не слѣдуетъ упрекать, какъ сказала намъ ранѣе Пампинея, того, кто издѣвается надъ другимъ, идущимъ на глумленіе или его заслуживающимъ. Спинелоччо заслужилъ глумленіе, а я намѣрена вамъ разсказать объ одномъ, который самъ стремился къ этому, думая, что спроказничавшихъ надъ нимъ не бранить надо, а хвалить. Это издѣвательство было совершено надъ однимъ врачомъ, который, хотя и былъ бараномъ, однако, вернулся изъ Флоренціи въ Болонью украшенный бѣличьимъ мѣхомъ.

 

Какъ мы это каждый день видимъ, флорентинцы возвращаются сюда изъ Болоньи, кто судьей, кто врачемъ, кто нотаріусомъ, въ длинныхъ и широкихъ мантіяхъ, то въ алыхъ, то въ пестрыхъ, и съ другими [479]знаками высокаго достоинства; видимъ мы также постоянно, что выходитъ изъ нихъ впослѣдствіи. Въ числѣ такихъ ученыхъ былъ и Симоне да Вилла, болѣе богатый отцовскимъ достояніемъ, чѣмъ своими познаніями. Онъ не такъ давно облекся въ пурпурную мантію съ большимъ капюшономъ и былъ докторомъ медицины, какъ называлъ самъ себя. Вернувшись, онъ поселился въ улицѣ, которую мы теперь зовемъ Віа дель Кокомеро. Этотъ, какъ сказано, недавно вернувшійся маэстро Симоне, между прочими извѣстными своими привычками, имѣлъ обыкновеніе разспрашивать того, кто съ нимъ говорилъ, о всякомъ проходящемъ по дорогѣ, кто онъ такой, точно онъ долженъ былъ составлять даваемыя больнымъ лекарства изъ человѣческихъ поступковъ. На всѣхъ онъ обращалъ вниманіе и все запоминалъ. Между прочими, на которыхъ не даромъ случилось ему обратить свои взоры, были два живописца, Бруно и Буффальмакко, которые всегда были неразлучны и приходились сосѣдями Симоне.

Ему показалось, что они менѣе всѣхъ другихъ озабочены и живутъ веселѣе, какъ это и было въ дѣйствительности; онъ разспрашивалъ многихъ объ ихъ положеніи, и когда услыхалъ ото всѣхъ, что они бѣдные люди и по профессіи живописцы, ему пришло въ голову не то, что они, можетъ быть, и живутъ-то такъ весело по своей бѣдности, — нѣтъ: онъ вообразилъ, слыша объ ихъ остроуміи, что вѣрно они изъ какого-нибудь другого, невѣдомаго людямъ, источника почерпаютъ громадныя средства; поэтому у него явилось желаніе сблизиться съ ними обоими или, по крайней мѣрѣ, съ однимъ. На дѣлѣ ему удалось сойтись съ Бруно.

Послѣ нѣсколькихъ встрѣчъ съ докторомъ Бруно убѣдился, что этотъ врачъ — совершенная дубина, и началъ потѣшаться надъ нимъ, разсказывая ему всякія небылицы; Симоне, въ свою очередь, также началъ находить чрезвычайное удовольствіе въ обществѣ Бруно. Приглашая не разъ его къ себѣ обѣдать и полагая поэтому, что можетъ бесѣдовать съ нимъ откровенно, онъ высказалъ ему однажды свое удивленіе относительно него и Буффальмакко: какъ, будучи бѣдными людьми, они живутъ такъ весело; при этомъ просилъ открыть ему, какъ они это утраиваютъ. Когда Бруно услыхалъ это, ему показалось, что это одинъ изъ самыхъ глупыхъ и несообразныхъ вопросовъ; онъ началъ смѣяться и рѣшилъ отвѣтить такъ, какъ подобало бараньему разуму доктора:

— Маэстро, — сказалъ онъ, — я не многимъ сообщилъ бы, какъ мы устраиваемъ это; но рѣшусь сказать вамъ, такъ какъ вы другъ и знаю, что никому иному не передадите; правда, я и мой товарищъ живемъ такъ весело, какъ вамъ кажется, даже еще веселѣе; а между тѣмъ своимъ искусствомъ или доходами, имѣющимися у насъ съ кой-какихъ помѣстій намъ не удалось бы расплатиться и за воду, которую мы пьемъ. Однако, не подумайте, чтобъ мы ходили воровать; мы лишь корсарствуемъ и такимъ образомъ добываемъ отъ ближняго, безъ всякаго ущерба для него, все, что служитъ для нашего удовольствія или надобности. Этимъ и объясняется наша веселая жизнь, какую вы видите.

Врачъ, услыхавъ это, хотя и не понималъ, въ чемъ дѣло, тотчасъ повѣрилъ и еще болѣе удивился. Ему вдругъ нестерпимо захотѣлось допытаться, что это за корсарство такое. Очень настойчиво началъ онъ упрашивать Бруно открыть ему это, увѣряя, что никогда въ свѣтѣ и никому не скажетъ. [480] 

— О, Боже мой, — отвѣтилъ Бруно, — о чемъ вы, маэстро, меня спрашиваете! Вы хотите узнать черезчуръ большую тайну; это можетъ меня погубить, стереть съ лица земли, даже ввергнуть въ пасть Люцифера Сангальскаго, если другіе провѣдаютъ объ этомъ; но такъ громадна любовь моя къ вашей почтенной фигурѣ, напоминающей арбузъ изъ Леньяи, и настолько я увѣренъ въ васъ, что не могу отказать вамъ въ чемъ бы то ни было; поэтому скажу вамъ, но съ тѣмъ условіемъ, что вы поклянетесь мнѣ монтезонскимъ крестомъ никогда, какъ обѣщали, и никому не говорить объ этомъ! — Симоне подтвердилъ, что не скажетъ.

— Въ такомъ случаѣ, мой дражайшій маэстро, — продолжалъ Бруно, — вамъ должно быть извѣстно, что не такъ давно жилъ въ здѣшнемъ городѣ одинъ великій мастеръ, профессоръ черной магіи, но имени Микеле Скотто, такъ какъ онъ былъ родомъ изъ Шотландіи. Отъ многихъ знатныхъ людей, изъ которыхъ многіе живы еще и понынѣ, онъ пользовался громаднымъ почетомъ. Когда онъ хотѣлъ уѣхать отсюда, то, по настоянію этихъ лицъ, оставилъ двухъ своихъ дѣльныхъ учениковъ, которымъ приказалъ всегда быть готовыми къ удовлетворенію всякаго желанія почитавшихъ его благородныхъ людей. Ученики поэтому усердно служили помянутымъ знатнымъ людямъ различными приворотными зельями и прочими пустяками. Затѣмъ, такъ какъ городъ и нравы жителей понравились имъ, они рѣшили остаться здѣсь навсегда и вступили въ дружбу какъ съ нѣкоторыми изъ большихъ синьоровъ, такъ и съ мелкими обывателями, не обращая вниманія, знатные они или не знатные, богатые или бѣдные, лишь бы приходились имъ по нраву. И въ угоду этимъ новымъ пріятелямъ, они учредили кружокъ человѣкъ въ двадцать пять, всѣ участники котораго должны были собираться, но крайней мѣрѣ, дважды въ мѣсяцъ въ какомъ-нибудь заранѣе опредѣленномъ мѣстѣ. Тутъ каждый выражалъ свое желаніе, и волшебники быстро исполняли его въ ту же ночь. Съ обоими особенно сдружились и сблизились я и Буффальмакко. Мы были введены ими въ кружокъ и находимся въ немъ теперь. Скажу вамъ, что когда намъ случается собираться вмѣстѣ, то удивленія достойно взглянуть хоть на обои комнаты, гдѣ мы пируемъ, на столы, убранные по-царски, и на обиліе благородныхъ и изящныхъ слугъ, какъ мужчинъ, такъ и женщинъ, находящихся въ распоряженіи каждаго, кто состоитъ въ кружкѣ. И миски, и кувшины, и бутылки, и кубки, и всякая другая посуда, все сплошь изъ серебра и золота, а мы изъ нея пьемъ и ѣдимъ. Кромѣ того, множество всевозможныхъ яствъ; кто что пожелаетъ, то и явится — каждое въ свое время. Я никогда не въ состояніи буду описать вамъ, какіе раздаются тамъ дивные звуки отъ безчисленныхъ инструментовъ, какое мелодичное пѣніе разносится всюду; не разсказать о восковыхъ свѣчахъ, какія горятъ тамъ, за ужиномъ, какія лакомства подаются и какія драгоцѣнныя вина выпиваются тамъ. Не подумайте, пожалуйста, тыквочка моя соленая, что мы тамъ находимся въ этомъ самомъ платьѣ, въ этихъ отрепьяхъ, какія вы видите; тамъ нѣтъ ни одного самаго жалкаго человѣка, который не показался бы вамъ императоромъ: до того мы разряжены въ драгоцѣнныя ткани и украшены дивнымъ образомъ; но выше всѣхъ прочихъ имѣющихся тамъ удовольствій, это — прекрасныя женщины, которыя мгновенно доставляются туда со всего міра, только бы кто-нибудь захотѣлъ. Вы увидите тамъ правительницу Барбаникковъ, королеву басковъ, супругу султана, императрицу Узбека, Чанчанферу изъ Норньеки, [481]Семистанте изъ Берилинцоны и Скальпедру изъ Нарсіи. Но къ чему вамъ перечислять! Тамъ всѣ властительницы міра, не исключая и Скинкимурры, жены священника Джованни!

«Вотъ вы и толкуйте! Когда всѣ выпьютъ и закусятъ, то пускаются танцовать одинъ за другимъ, и каждая дама съ тѣмъ, по чьему желанію она была вызвана, отправляется въ свою комнату. Узнайте, вдобавокъ, что комнаты эти представляются истиннымъ раемъ для взоровъ: до того онѣ прекрасны и ароматны, — не менѣе ящиковъ съ разными спеціями въ вашей аптекѣ, когда, напримѣръ, вы приказываете толочь тминъ; постели въ нихъ роскошнѣе ложа венеціанскаго дожа. Какъ тамъ ходитъ основа и притягиваетъ къ себѣ челночекъ, чтобы ткань оказалась плотнѣе, какъ работаютъ сами ткачихи, я предоставляю вообразить вамъ самимъ, но между первыми молодцами, по моему мнѣнію, стою я съ Буффальмакко; тотъ по большей части призываетъ къ себѣ французскую королеву, а я — англійскую; обѣ онѣ безспорно самыя красивыя женщины въ мірѣ, и мы такъ сумѣли устроить, что онѣ не могутъ на насъ наглядѣться. Теперь вы сами можете разсудить, не можемъ ли и не должны ли мы жить и дѣйствовать веселѣе другихъ, когда подумаемъ только, что пользуемся любовью двухъ столь великихъ королевъ. Кромѣ того, когда намъ захочется, мы получаемъ отъ нихъ тысячу или двѣ флориновъ. Вотъ это-то и называемъ мы въ просторѣчіи корсарствомъ: какъ корсары снимаютъ платье со всякаго, такъ дѣлаемъ и мы; но разница только въ томъ, что они никогда не отдаютъ его, а мы, воспользовавшись чѣмъ-либо, возвращаемъ. Итакъ, дорогой мой маэстро, вы теперь поняли, что мы называемъ корсарствомъ; но вы сами можете видѣть, насколько это нуждается въ сохраненіи тайны; поэтому я ничего больше не говорю о томъ и васъ прошу не говорить.

Маэстро, наука котораго не простиралась далѣе того, какъ пользовать ребятъ отъ парши, настолько повѣрилъ словамъ Бруно, насколько слѣдовало вѣрить любой истинѣ, и такъ захотѣлъ вступить въ этотъ кружокъ, что никакимъ сильнѣйшимъ желаніемъ онъ не могъ быть охваченъ, а потому и отвѣчалъ Бруно, что, разумѣется, не диво, если они живутъ весело; при этомъ онъ съ величайшимъ трудомъ удерживался отъ просьбы ввести его въ кружокъ, до тѣхъ поръ, пока, оказавъ Бруно большія почести, онъ въ состояніи будетъ предъявить эту просьбу съ увѣренностью въ успѣхѣ.

Итакъ, удерживаясь до времени, онъ началъ еще болѣе дружить съ художникомъ: приглашалъ его утромъ и вечеромъ къ себѣ откушать и выказывалъ безпредѣльную любовь. Ихъ общеніе было настолько близкимъ и постояннымъ, что, казалось, докторъ не сумѣетъ и не сможетъ жить безъ Бруно. Тогда послѣднему показалось умѣстнымъ, чтобы не быть неблагодарнымъ къ чести, оказываемой ему врачемъ, написать въ его залѣ изображеніе поста, а надъ уличной же дверью — горшокъ, чтобы нуждающіеся въ совѣтѣ доктора сумѣли его отличить отъ другихъ; въ одной изъ его галерей онъ написалъ еще битву мышей и кошекъ, которая показалась доктору необыкновенно красивой. Между тѣмъ иногда, не поужинавъ съ докторомъ, Бруно говаривалъ ему: — Вчера ночью я былъ въ нашемъ кружкѣ. Но англійская королева мнѣ немного наскучила и я велѣлъ прислать къ себѣ Гумедру велпкаго хана тарсійскаго…

— А что это такое Гумедра? — спросилъ докторъ. — Я этихъ разныхъ названій не понимаю. [482] 

— О, мой маэстро, я этому не удивляюсь, такъ какъ доподлинно слышалъ, что ни Поркограсъ, ни Ваначена не упоминаютъ о нихъ.

— Ты хочешь сказать, — поправилъ маэстро, — Иппократъ и Авицена.

— Пусть такъ, — отвѣчалъ Бруно, — не знаю; я также плохо разумѣю ваши имена, какъ вы мои; Гумедра же, на языкѣ великаго хана, обозначаетъ то самое, что на нашемъ — императрица. Ахъ, она показалась бы вамъ прелестной штучкой! Я увѣренъ, что она заставила бы васъ позабыть о медицинѣ, обо всѣхъ пластыряхъ и промывательныхъ.

Говоря иногда въ такомъ духѣ, онъ еще болѣе разжигалъ доктора. Вотъ однажды вечеромъ маэстро сидѣлъ съ Бруно, держа для него свѣчу, въ то время какъ тотъ все расписывалъ битву мышей и кошекъ. Доктору показалось, что онъ ужь достаточно подкупилъ его своими угощеніями, а потому и былъ расположенъ пооткровенничать съ нимъ. Такъ какъ они были одни, докторъ началъ:

— Бруно, одинъ Господь вѣдаетъ, что нѣтъ теперь въ свѣтѣ другого человѣка, для котораго я исполнилъ бы все такъ, какъ для тебя. Скажи мнѣ, чтобы я сейчасъ пошелъ въ Перстолу, такъ и то я, пожалуй, пойду; поэтому тебѣ нечего удивляться, если я по дружбѣ и по секрету, попрошу тебя кое о чемъ. Ты вѣдь помнишь, что не такъ давно разсказывалъ мнѣ объ образѣ жизни вашей веселой компаніи, и у меня явилось такое непреодолимое желаніе вступить въ нее, что никогда еще я ничего такъ не жаждалъ, и это не безъ основанія, какъ ты увидишь. Если только удастся мнѣ попасть туда, я позволяю тебѣ глумиться надо мной до тѣхъ поръ, пока не приведу туда самую красивую женщину, какую ты когда-либо видѣлъ, и то давно, а я въ прошломъ году встрѣтилъ въ Какавинчильи. Я чрезвычайно увлеченъ ею и, клянусь, готовъ былъ дать ей десять болонскихъ грошей, лишь бы привлечь къ себѣ, — только она не захотѣла; поэтому прошу тебя, какъ только умѣю, научи меня, что мнѣ надо дѣлать, чтобы попасть въ вашъ кружокъ, а также и самъ посодѣйствуй и устрой такъ, чтобъ я попалъ туда. Право, вы найдете во мнѣ добраго, вѣрнаго и почтеннаго товарища. Ты видишь, какой я красавецъ, какъ у меня хорошо приспособлены ноги къ туловищу, до чего лицо напоминаетъ розу. Помимо этого, я докторъ медицины, а у васъ, кажется, ни одного нѣтъ такого. Я знаю множество хорошихъ прибаутокъ и миленькихъ пѣсенокъ. Хочешь, спою тебѣ одну?

И онъ тотчасъ началъ пѣть. Бруно такъ сильно душилъ смѣхъ, что онъ едва могъ овладѣть собой, но всетаки удержался. Окончивъ пѣсню, маэстро спросилъ:

— Ну, какъ тебѣ нравится?

— Разумѣется, — отвѣчалъ Бруно, ни одна дудка не сравнится съ вами, такъ хорошо у васъ выходитъ!

— Я говорю тебѣ, — подхватилъ докторъ, — ты въ жизнь свою не повѣрилъ бы, если бы не слыхалъ меня.

— Понятно, — сказалъ Бруно, — вы вѣрно говорите.

— Я знаю еще и другія пѣсни, — продолжалъ Симоне, — но оставимъ пока это. При всѣхъ моихъ достоинствахъ, и отецъ мой вдобавокъ былъ благороднаго званія, хотя жилъ въ деревнѣ, а со стороны матери я происхожу изъ рода Валеккіо; затѣмъ, какъ ты могъ убѣдиться, у меня самыя лучшія книги и прекраснѣйшія одежды между всѣми врачами Флоренціи. Клянусь Богомъ, у меня есть платье, которое стоило лѣтъ [483]десять тому назадъ, если сосчитать все, по мелочамъ, около ста лиръ; поэтому, прошу тебя, устрой, чтобы я попалъ въ ваше общество. Если сдѣлаешь, то болѣй сколько хочешь: ей Богу, я не возьму съ тебя ни гроша за свое искусство!

Пока Бруно слушалъ его, и врачъ показался ему, какъ и въ другіе разы, препорядочнымъ идіотомъ.

— Маэстро, — отвѣтилъ онъ наконецъ, — посвѣтите немного, если васъ не затруднитъ, пока я придѣлаю хвосты къ этимъ мышамъ, а послѣ я отвѣчу вамъ.

Управившись съ хвостами, Бруно сдѣлалъ видъ, что просьба Симоне ужасно его огорчаетъ, и промолвилъ:

— Маэстро, дорогой мой, вы многое могли бы для меня сдѣлать, я признаю это; но всетаки, что вы у меня просите, хотя и пустякъ для обширнаго вашего мозга, но для меня-то вещь крайне трудная. Ни для кого въ свѣтѣ я не устроилъ бы этого охотнѣе, чѣмъ для васъ, не только изъ любви къ вамъ, но и въ награду за ваши рѣчи, исполненныя такого ума, что съ вами и ханжи растеряли бы свои туфли, а не то что я свои мысли. Чѣмъ болѣе я видаюсь съ вами, тѣмъ вы мнѣ кажетесь мудрѣе. Скажу вамъ еще: не будь я и безъ того къ вамъ расположенъ, такъ угодилъ бы вамъ хотя потому, что вы влюблены, какъ говорите, въ столь прекрасную женщину. Однако, я долженъ вамъ сознаться, что безсиленъ въ достиженіи того, къ чему вы стремитесь, и не въ состояніи помочь въ томъ, что вамъ нужно; если вы пообѣщаете мнѣ своимъ великимъ и испытаннымъ честнымъ словомъ соблюсти все въ тайнѣ, то я сообщу вамъ способъ, какъ добиться цѣли. Мнѣ кажется несомнѣннымъ, разъ вы обладаете такими хорошими книгами и другими вещами, какъ упомянули раньше, что вамъ удастся это.

— Разумѣется, — сказалъ маэстро, — говори же, я вижу, ты меня еще не знаешь, какъ слѣдуетъ; тебѣ неизвѣстно, какъ я умѣю хранить секреты. Когда Гаспароло да Саличетто былъ судьею подесты въ Форлимпополѣ, то мало было вещей, которыхъ онъ не сооощалъ бы мнѣ: онъ считалъ меня очень хорошимъ секретаремъ. И хочешь доказательство, что я говорю правду? Онъ первому мнѣ сказалъ, что намѣренъ жениться на Берганиллѣ! Видишь теперь самъ.

— Ну, это хорошо, — сказалъ Бруно; — если онъ довѣрялъ вамъ, то и я могу довѣриться. Способъ, котораго вы должны держаться, заключается въ слѣдующемъ: у насъ, въ этомъ кружкѣ, всегда избирается капитанъ и два его совѣтника, которые мѣняются каждые шесть мѣсяцевъ. Безъ всякаго сомнѣнія, въ новый годъ капитаномъ будетъ Буффальмакко, а я совѣтникомъ, такъ было постановлено. Состоящій же капитаномъ можетъ многихъ вводить въ кружокъ и устраивать такъ, что будетъ принятъ тотъ, кого онъ пожелаетъ; поэтому, мнѣ кажется, вы должны возможно болѣе сблизиться съ Буффальмакко и угощать его получше. Онъ такой человѣкъ, что, усмотрѣвъ въ васъ великую мудрость, тотчасъ въ васъ влюбится. А когда вы плѣните его своимъ разумомъ и увлечете какъ слѣдуетъ прелестными вещицами, какія имѣются у васъ въ запасѣ, то можете просить его о допущеніи въ кружокъ. Онъ не въ состояніи будетъ вамъ отказать. Я уже говорилъ съ нимъ о васъ, и онъ расположенъ къ вамъ, какъ нельзя болѣе. Когда же вы это устроите, то предоставьте ужь дѣйствовать мнѣ на него.

— Мнѣ очень нравится, — замѣтилъ маэстро, — что̀ ты мнѣ совѣтуешь. [484]Если онъ такой человѣкъ, что находитъ утѣху въ обществѣ мудрецовъ, то пусть только перекинется со мной нѣсколькими словами, и я ужь сдѣлаю такъ, что онъ вѣчно станетъ за мной бѣгать. Вѣдь у меня столько мудрости, что я могъ бы снабдить ею весь городъ, и всетаки остался бы мудрѣйшимъ человѣкомъ.

Уладивъ это, Бруно разсказалъ все по порядку Буффальмакко; тому за тысячу лѣтъ показалось время, пока надо было устраивать то, чего такъ добивался нелѣпый маэстро. Стремясь пуститься въ корсарство, докторъ ничего такъ не желалъ, какъ стать другомъ Буффальмакко. Это легко удалось ему. Онъ началъ задавать въ честь его роскошные ужины и великолѣпные обѣды, приглашая и Бруно на нихъ. Живописцы же пичкали его обѣщаніями, какъ господа, чующіе впереди отмѣнныя вина, жирныхъ каплуновъ и другія хорошія вещи въ изобиліи. Они не забывали доктора, являясь безъ особенныхъ приглашеній, всякій разъ говоря, что съ другимъ бы такъ не поступили, и коротали съ нимъ время. Наконецъ, маэстро показалось, что пора приступить, и онъ обратился къ Буффальмакко съ той же просьбой, какую высказалъ Бруно. Буффальмакко прикинулся очень разгнѣваннымъ и яростно накинулся на Бруно, говоря:

— Призываю въ свидѣтели великаго назиньянскаго бога, я едва, удерживаюсь, чтобы не заколотить тебѣ носъ въ пятки, измѣнникъ ты этакій! Кто же другой, кромѣ тебя, могъ разсказать это доктору?

Однако, послѣдній всячески оправдывалъ Бруно, клятвенно утверждая, что узналъ это изъ другого источника, и лишь послѣ многихъ премудрыхъ рѣчей его, Буффальмакко успокоился. Обратившись тогда къ доктору, онъ сказалъ:

— О, мой маэстро, сейчасъ видно, что вы были въ Болоньѣ; вы и въ нашъ городъ принесли умѣнье заграждать уста. Скажу вамъ болѣе, вы учились азбукѣ отнюдь не по яблоку, какъ дѣлаетъ обыкновенно разное дурачье, нѣтъ, вы навѣрно изучали ее по арбузу: онъ гораздо крупнѣе; и, если не ошибаюсь, вы были крещены въ воскресенье. Хотя Бруно сказалъ мнѣ, что вы изучали въ Болоньѣ медицину, но мнѣ кажется, вы изучали тамъ искусство плѣнять людей: вы лучше всѣхъ, кого я знаю, умѣете это дѣлать умомъ и разсказами.

Врачъ, прервавъ его на словѣ, воскликнулъ, обратясь къ Бруно:

— Что значить бесѣдовать и имѣть общеніе съ мудрецами! Кто бы другой такъ быстро уразумѣлъ всѣ мои духовныя свойства, какъ этотъ почтенный мужъ? Ты никогда бы такъ скоро не замѣтилъ всѣхъ моихъ достоинствъ. А ну-ка, припомни, что я тебѣ говорилъ, когда ты сообщилъ мнѣ, что Буффальмакко наслаждается бесѣдою умныхъ людей. Какъ тебѣ кажется, сдержалъ я свое слово?

— Болѣе, чѣмъ обѣщали, — отвѣчалъ Бруно.

— Вы бы не то еще сказали, — продолжалъ докторъ, обратившись къ Буффальмакко, — когда бы видѣли меня въ Болоньѣ, гдѣ не было ни большого ни малаго, ни доктора ни школяра, кто не былъ бы отъ меня въ восхищеніи, такъ я умѣлъ ихъ всѣхъ подкупить своимъ обращеньемъ и разумомъ. Скажу тебѣ болѣе: стоило мнѣ тамъ промолвить слово, и я вызывалъ общій смѣхъ, до того я имъ нравился; когда же я уѣзжалъ, то всѣ заливались слезами и умоляли меня остаться; имъ до того хотѣлось, чтобъ я жилъ въ Болоньѣ, что они готовы были даже предоставить мнѣ одному право обучать медицинѣ всѣхъ учениковъ, какіе тамъ ни были; но я не захотѣлъ, такъ какъ долженъ былъ ѣхать сюда [485]для полученія громаднаго наслѣдства, доставшагося мнѣ и остававшагося всегда въ нашемъ роду. Такъ я и сдѣлалъ.

— Что, каково? — обратился тогда Бруно къ Буффальмакко. — Ты мнѣ не вѣрилъ, когда я тебѣ говорилъ. Клянусь, въ здѣшней землѣ не отыщется медика, который былъ бы подобнымъ знатокомъ ослиной мочи, какъ этотъ. Будь увѣренъ, что ты не найдешь такихъ докторовъ до самыхъ воротъ Парижа. Ну, попробуй-ка теперь не исполнить того, что онъ хочетъ!

— Бруно говоритъ правду, — отозвался врачъ, — но здѣсь я еще неизвѣстенъ; у васъ еще грубый народъ. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы увидали меня среди докторовъ, какъ тамъ я держу себя.

— Поистинѣ, докторъ, — замѣтилъ Буффальмакко, — вы знаете несравненно больше, чѣмъ я думалъ; поэтому я буду говорить съ вами, какъ слѣдуетъ съ подобными мудрецами, лаконически, и непремѣнно устрою, что вы будете въ нашемъ кружкѣ!

Угощенія, подносившіяся докторомъ своимъ пріятелямъ, еще умножились послѣ этого обѣщанія. Они, потѣшаясь, заставляли его гоняться за самой нелѣпой мечтой въ мірѣ и посулили женить его на графинѣ Отхожихъ, которая была самой красивой изъ всѣхъ находящихся въ заднихъ областяхъ человѣческаго рода.

— Кто же эта такая графиня? — спросилъ врачъ.

— Ахъ, ты, тыква моя сѣмянная, — отвѣчалъ Буффальмакко, — она слишкомъ извѣстная дама и мало отыщется домовъ на свѣтѣ, гдѣ бы она не имѣла какихъ-нибудь правъ гражданства! Не говоря уже о прочихъ смертныхъ, даже братья Минориты отдаютъ ей дань, при трубномъ звукѣ. Надо вамъ еще сказать, что когда она обходитъ владѣнія, то ея приближеніе явственно чувствуется, хотя она и закрыта со всѣхъ сторонъ; такъ она недавно прошла ночью передъ нашими дверями, отправляясь на рѣку Арно, чтобы омыть свои ноги и подышать свѣжимъ воздухомъ. Наиболѣе постоянное ея мѣстопребываніе въ мѣстахъ уединенія; поэтому ея приближенные часто бродятъ вокругъ этихъ мѣстъ и всѣ носятъ, какъ знаки своей власти, метелку и черпакъ. Всюду у нея разсѣяно немало вассальныхъ бароновъ, какъ, напримѣръ: Подворотникъ, донъ-Куча, Метлище, Клоака и другіе. Я полагаю, что они вамъ знакомы, только теперь вы о нихъ не вспоминаете. И вотъ, къ такой знатной дамѣ, пренебрегши красавицей изъ Какавинчильи, мы и устремимъ васъ въ сладостныя объятія, если не обманываютъ меня мечты.

Врачъ, родившійся и выросшій въ Болоньѣ, не понималъ ихъ выраженій и остался доволенъ своей дамой. Вскорѣ послѣ этихъ совѣщаній, живописцы донесли ему, что готовы его принять. Наступилъ день, по окончаніи котораго, ночью, кружокъ долженъ былъ собраться. Маэстро пригласилъ художниковъ обѣдать, а затѣмъ спросилъ ихъ, что ему надо дѣлать для вступленія въ это общество. Буффальмакко отвѣтилъ:

— Видите ли, маэстро, вамъ надо быть вполнѣ увѣреннымъ въ себѣ, потому что если вы не будете вполнѣ тверды, то можете испытать затрудненія, а намъ причинить громадный вредъ. Относительно чего вамъ надо быть вполнѣ твердымъ, вы услышите: вамъ слѣдуетъ изловчиться такъ, чтобы сегодня вечеромъ, когда всѣ забудутся первымъ сномъ, очутиться на одной изъ гробницъ, воздвигнутыхъ недавно при Санта Марія Новелла. Вы должны облечься въ одно изъ самыхъ лучшихъ вашихъ платьевъ, чтобы явиться въ первый разъ въ общество [486]представительнымъ; и хотя вы дворянинъ, но всетаки графиня намѣрена посвятить васъ въ рыцари, искупавъ на собственный счетъ. Вы будете ждать у гробницы до тѣхъ поръ, пока къ вамъ не явится нашъ посланный, т. е., чтобы вы обо всемъ были увѣдомлены, къ вамъ придетъ черный и рогатый звѣрь, не особенно крупныхъ размѣровъ и станетъ расхаживать передъ вами по площади, неистово пыхтя и страшно прыгая, желая васъ напугать. Однако, когда онъ увидитъ, что вы не пугаетесь, тихо приблизится къ вамъ; послѣ этого вы безо всякой боязни спускайтесь съ гробницы и, не поминая ни Господа, ни святыхъ, вскочите на него, а усѣвшись какъ слѣдуетъ, скрестите руки на груди и не трогайте животнаго. Оно тогда легонько побѣжитъ и доставитъ васъ къ намъ. Но если до самыхъ этихъ поръ вы вспомните о Богѣ или о святыхъ, или ощутите боязнь, то, предупреждаю васъ, звѣрь васъ можетъ сбросить съ себя въ такое мѣсто, что отъ васъ пойдетъ запахъ; поэтому, если у васъ не хватитъ мужества остаться совершенно твердымъ, такъ не ходите: вы принесете лишь себѣ вредъ, да и намъ не доставите пользы!

— Вы вѣрно меня еще не знаете, — возразилъ докторъ. — Можетъ быть, вы думаете такъ оттого, что я ношу длинную одежду и перчатки на рукахъ. Если бы вы только знали, что я продѣлывалъ въ Болоньѣ по ночамъ, когда отправлялся съ товарищами въ погоню за женщинами, такъ вы бы удивились! Клянусь Богомъ, однажды въ такую ночь одна не хотѣла идти съ нами (она была жалкенькая и ростомъ-то вся съ кулачекъ); я ей сначала далъ нѣсколько тумаковъ, потомъ схватилъ въ охапку и протащилъ, пожалуй, на разстояніи полета стрѣлы; а всетаки, подумай, добился того, что она пошла съ нами. Въ другой разъ, мнѣ припоминается, какъ я всего лишь самъ-другъ со слугою, немного попозже вечеренъ забрелъ на кладбище Миноритовъ; а тамъ въ этотъ самый день была похоронена одна женщина, но я ничуть не испугался; слѣдовательно, не безпокойтесь объ этомъ: я очень мужественъ и отваженъ. Скажу еще вамъ, что, желая явиться вполнѣ подобающимъ образомъ, я надѣну свою пурпуровую одежду, въ которой былъ посвященъ въ доктора, и вы увидите, какъ обрадуется общество, когда меня увидитъ; мало-по-малу я навѣрное сдѣлаюсь капитаномъ. Посмотрите только, какъ пойдетъ дѣло, когда я покажусь тамъ, если графиня, и не видавъ еще меня, уже захотѣла сдѣлать своимъ выкупаннымъ рыцаремъ! А какъ вы думаете: плохо пристанетъ ко мнѣ рыцарскій санъ, и не сумѣю я поддержать его или сумѣю? Дайте ужь мнѣ только дѣйствовать!

— Вы прекрасно говорите, — отвѣчалъ Буффальмакко, — но берегитесь, не обратите всего этого въ шутку: вы, можетъ быть, не придете и васъ не найдутъ, когда мы пошлемъ за вами. Я говорю это потому, что нынче холодно, а вы, господа медики, очень бережете себя.

— Боже упаси, — воскликнулъ докторъ, — я не изъ такихъ зябкихъ: мнѣ холодъ ни по чемъ. Иной разъ я встаю ночью (для извѣстной надобности, какъ это со всѣми бываетъ) и ничего не надѣваю поверхъ куртки, кромѣ шубы; поэтому, будьте увѣрены, я буду на мѣстѣ!

Итакъ, живописцы уѣхали, а при наступленіи ночи маэстро, найдя дома, передъ женой, какую-то отговорку и вынувъ тайкомъ свое лучшее платье, облекся въ него. Когда ему показалось, что время, онъ отправился къ одной изъ указанныхъ гробницъ. Прижавшись къ какому-то мраморному памятнику, такъ какъ было довольно холодно, онъ началъ поджидать звѣря. Буффальмакко же, высокій ростомъ [487]и здоровый, раздобылъ себѣ маску, какія обыкновенно употребляются въ играхъ, уже вышедшихъ изъ обычая, напялилъ на себя черную шубу навыворотъ и вырядился во все это такъ, что казался настоящимъ медвѣдемъ, только на лицѣ была маска дьявола съ двумя рогами. Затѣмъ, вмѣстѣ съ Бруно, пришедшимъ посмотрѣть, какъ идетъ дѣло, онъ явился на новую площадь Санта Марія Новелла. Замѣтивъ, что докторъ уже тутъ, Буффальмакко началъ ужаснѣйшимъ образомъ скакать по площади, корчиться, пыхтѣть, визжать и выть, какъ изступленный. Когда докторъ услыхалъ и увидалъ это, то всѣ волоса у него стали дыбомъ и онъ началъ дрожать хуже трусливой бабы. Теперь онъ хотѣлъ лучше быть дома, чѣмъ здѣсь; но не потому только, что пошелъ сюда, онъ старался ободрить себя, нѣтъ: его одолѣвало еще желаніе пріобщиться ко всѣмъ чудесамъ, разсказаннымъ ему живописцами. Между тѣмъ Буффальмакко, побѣсновавшись немного, какъ было сказано, сдѣлалъ видъ, что успокоился, и, подойдя къ гробницѣ, на которой находился маэстро, остановился какъ вкопанный. Докторъ, трепеща всѣмъ тѣломъ отъ страха, не зналъ, на что̀ ему рѣшиться: прыгнуть ли на звѣря или удержаться; наконецъ, опасаясь, чтобы чудовище не сдѣлало ему чего худого, коли онъ не прыгнетъ, вторичной боязнью онъ побѣдилъ первую и, отцѣпившись отъ памятника, шепча тихонько «Господи благослови», вспрыгнулъ на звѣря и очень плотно усѣлся. Попрежнему весь дрожа, онъ скрестилъ руки на груди, какъ ему было сказано.

Тогда Буффальмакко началъ потихоньку пробираться къ церкви Санта Марія делла Скала и, идя на четверенькахъ, довезъ его до Риппольскихъ монахинь. Тутъ находились тогда ямы, которыя воздѣлыватели окрестныхъ полей посвятили графинѣ Отхожихъ — для утучненія своихъ полей. Приблизившись къ этому мѣсту, Буффальмакко подошелъ къ краю одной изъ ямъ и, улучивъ минуту, схватилъ врача за ногу, стащилъ его со спины и швырнулъ въ яму внизъ головой, а самъ началъ ужасно рычать, скакать и кривляться, а потомъ помчался на поле Оньи Санти, гдѣ вновь сошелся съ Бруно: тотъ, не будучи въ состоянія удержаться отъ смѣха, убѣжалъ сюда. Оба они, въ полномъ восторгѣ, начали издали слѣдить, что будетъ дѣлать докторъ.

Почувствовавъ себя въ такомъ гнусномъ мѣстѣ, маэстро пытался подняться и какъ-нибудь вылѣзти, но падалъ снова, то туда, то сюда, такъ что вымазался весь съ головы до пятъ. Несчастный и жалкій, онъ проглотилъ даже нѣсколько драхмъ этой мерзости, пока, наконецъ, выбрался изъ нея, оставивъ тамъ мантію. Обчищая себя, сколько можно, руками, не зная, за что теперь приняться, онъ вернулся домой и стучатся до тѣхъ поръ, пока ему не отперли. Но едва онъ вошелъ туда, весь-смердящій, и дверь за нимъ захлопнулась, Буффальмакко и Бруно подобрались къ дому, чтобы послушать, какъ маэстро будетъ встрѣченъ своею супругой. Настороживъ уши, они услыхали, что жена такъ его честила, какъ еще ни одному горемыкѣ не доставалось.

— Ну, вотъ, прекрасно, такъ тебѣ и надо! Ты отправился вѣрно къ какой-нибудь другой женщинѣ и хотѣлъ показаться предъ ней во всемъ блескѣ, въ пурпуровой мантіи? Стало быть тебѣ меня мало! Да меня, голубчикъ, хватило бы на цѣлое племя, а не то что на тебя. Эхъ, кабы онѣ совсѣмъ утопили тебя, бросивъ туда, гдѣ и подобаетъ тебѣ находиться! Вотъ такъ докторъ! У самого жена, а онъ бѣгаетъ по ночамъ за чужими! [488] 

Съ безконечными причитаніями она велѣла обмыть своего доктора и до полуночи не переставала его пилить.

А раннимъ утромъ явились къ нему Бруно и Буффальмакко, расписавъ предварительно себѣ подъ одеждой все тѣло синяками, въ родѣ того, какъ бываетъ послѣ побоевъ. Придя къ доктору, они застали его уже проснувшимся и, при вступленіи въ комнату, почувствовали, что всюду еще разитъ: невозможно было вычистить все такъ, чтобъ не пахло.

Услыхавъ, что они пришли, онъ встрѣтилъ ихъ, пожелавъ добраго утра. На это Бруно и Буффальмакко, сговорившись, гнѣвно отвѣтили:

— Мы этого вамъ не желаемъ; напротивъ, молимъ Бога, чтобы Онъ наслалъ на васъ всякія невзгоды, чтобы вамъ умереть подъ ножемъ, какъ самому безсовѣстному и гнусному предателю! Не за вами была остановка, въ то время, какъ мы старались оказать вамъ почетъ и удовольствіе, чтобы мы сами подохли, какъ собаки! Изъ-за вашего предательства мы въ эту ночь приняли столько колотушекъ, что и при меньшей порціи оселъ добѣжалъ бы до Рима; мало того, мы подвергались опасности быть изгнанными изъ общества, въ которое подготовили ваше вступленіе. А коли вы этому не вѣрите, обратите вниманіе на наше тѣло, въ какомъ оно видѣ.

И разстегнувъ въ полумракѣ одежды, показали ему и тотчасъ закрыли свои размалеванныя груди. Докторъ хотѣлъ оправдаться и разсказать о своихъ злоключеніяхъ, но Буффальмакко прервалъ его:

— Я хотѣлъ бы, чтобъ васъ сбросили съ моста въ Арно. Зачѣмъ вы поминали Бога и святыхъ? Развѣ васъ не предупреждали?

— Ей Богу, — возразилъ медикъ, — я не поминалъ.

— Какъ не поминали! — накинулся Буффальмакко. — Вы то-и-дѣло ихъ поминаете. Нашъ посланный сказалъ, что вы трепетали, какъ листъ, и не понимали, гдѣ находитесь. Прекрасно тоже и тѣ поступили, но болѣе никто ужь не продѣлаетъ этого съ нами, и вамъ мы не станемъ больше оказывать обычнаго почтенія!

Докторъ началъ извиняться передъ ними и заклинать Богомъ, чтобы они не срамили его. Самыми кроткими увѣщаніями ему удалось, наконецъ, ихъ успокоить. Однако, изъ страха, чтобы они не огласили его позора, онъ отнынѣ сталъ еще болѣе задабривать ихъ приглашеніями и разными услугами. Вотъ, какъ вы слышали, наставляютъ уму-разуму тѣхъ, кто не добылъ его въ Болоньѣ.