Дела верховного уголовного суда и следственной комиссии....… (Гангеблов)/ДО

Дела верховного уголовного суда и следственной комиссии....
авторъ Александр Семёнович Гангеблов

Опубл.: 1826. Источникъ: az.lib.ru

«Восстание декабристов», Том XVIII

М., «Наука», 1984

№ 49

ГАНГЕБЛОВ,
поручик л[ейб]-г[вардии]

Измайловского полка

№ 1

ОПИСЬ делу о поручике л[ейб]-г[вардии] Измайловского полка Гангеблове

Число бумаг Страницы в деле

1. Допрос, снятый^[1] с поручика Гангеблова генерал-адъютантом Левашевым — с 1 по 3

2. Вопросы поручику Гангеблову с его ответами — 3 по 5

3. Вопросы поручику Гангеблову от 17 февраля — 5 по 8

4. Ответы его на оные — 8 по 12

5. Вопросы поручику Гангеблову от 28 апреля с ответами его на оные — 12 по 17

6. Прибавление к оным ответам — 17 по 20

7. Таковое же прибавление — 20

8. Очная ставка ему, Гангеблову, с корнетом Свистуновым 14 майя на 21

9. Прибавление к последним ответам — 22

10. Формулярный о службе его список — с 23 по 25

11. Выписка из показаний на его, Гангеблова, разных лиц — на 25

12. В копии записка из дела с высочайшею резолюциею — на 26 и 27

13. Копия с отношения к генерал-губернатору на 29^[2]

Надворный советник Ивановский // (л. 23)

№ 2(10)

Копия с формулярного списка о службе поручика лейб-гвардии Измайловского полка Гангеблова Выписана из списка, доставленное от 1 генваря 1826 года // (л. 23 об. —24)

Подлинный подписал: командир полка полковник Симанский и засвидетельствовал: генерал-адъютант Бистром Верно: начальник отделения Андреев // (л. 1в)

№ 3 (1)¹

¹ Вверху листа помета карандашом: «В Кроншт[адтскую] креп[ость]».

№ 67

Чин и имя ваши? Измайловского полку поручик Гангеблов, присягал с загородным баталионом.

Кем были приняты в тайное общество и что вам было сказано^[3]? В апреле или майе принят я был в тайное общество корнетом Свистуновым^[4]. Намерение общества было дать государству Конституцию. Отрасли оного старались уничтожить вражду, существующую между всеми славянскими поколениями^[5], и оным составить одно нераздельное политическое тело. О средствах достижения сей цели не успел я ничего узнать. Свистунов^[6] был в отпуску на Кавказе, а по возвращении^[7] не удалось^[8] мне его одного видеть.

Кого вы знали сочленами? Никого сочленами я не знал, а кроме подпоручика Лаппы^[9], который жил со мною вместе, принадлежал оному обществу с 1819 года, но я об оном узнал токмо тогда, когда был арестован.

В день происшествия где вы были?

Где вы присягали?

В день происшествия я был в Петергофе || (л. 1в об.) и поутру 14 числа получил известие от подпор[учика] Кожевникова^[10], что несколько человек из них решились умереть, но не присягать. Видя, что записки сей огласить врвремя я более не могу, я решил оную сжечь, ибо в Петербург пришла бы она^[11] после происшествия, а в своем баталионе уверен был я в совершенном спокойствии^[12], а запиской сей боялся людей востревожить.

Во время присяги я был с ротою, и нимало не противился принятию оной^[13]. С тех пор был безвыездно в Петергофе и, наконец^[14], арестован полковником вчерашнего дня, лейб-гвардии Измайловского полка Гангеблова от 1 генваря 1826 года // (л. 23 об. — 24)

Кого вы в своем полку сочленами знали? Кроме Лаппы^[15], никого сочленами не знал и сего уже узнал наконец. Извещение же, полученное мною от Кожевникова^[16], было токмо по связи приятельской между нами, но сочленами общества я их не считал. Сам же я нимало не полагал, чтоб общество, коему я при // (л. 2) надлежал, имело столь злые намерения и употребило^[17] меры столь жестокие. Чувствую вполне свою вину, с искренним раскаянием упадаю к стопам государя и прошу милостивого взгляда.

Все по истине показал лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов^[18]

Генерал-адъютант Левашов// (л. 5)

№ 4(3)¹

¹ Вверху листа помета чернилами: «Читано 19 февраля».

1826 года февраля 17 дня^[19] в присутствии высочайше учрежденного Комитета для изыскания о злоумышленном обществе лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов спрашивав и показал:

Как ваше имя, отечество и фамилия, какого вы исповедания, сколько вам от роду лет, ежегодно ли бываете на исповеди и у святого причастия или нет и почему? Не были ль под судом, в штрафах и подозрениях и за что именно?

В дополнение начальных ответов ваших Комитет требует чистосердечного показания в следующем:

1

Точно ли вы приняты в члены тайного общества только в апреле или майе минувшего 1825 года и кого сами приняли в сочлены свои?

2

Какие причины побудили вас вступить в общество и скрывать сие от правительства, особенно после того, что вы дали подписку не принадлежать ни к какому тайному обществу? // (л. 5 об.)

3

Кого знали вы членами общества вначале и впоследствии и кто из них наиболее стремился к достижению цели общества советами, сочинениями и влиянием на других?

4

В чем заключалась настоящая цель общества, объявленная всем членам, и сокровенная, известная только некоторым?

5

На чем основаны были надежды общества в исполнении плана его, требовавшего сильных подпор, и кто из известных в государственной службе лиц подкреплял своим участием сии надежды?

6

Когда общество предполагало начать открытые действия, какими средствами думало оно преклонить на свою сторону войска и произвесть революцию и что в сем случае замышляло употребить противу священных // (л. 6) особ августейшей царствующей фамилии, кто какие делал о том предложения и настаивал о исполнении оных?

7

Когда и у кого происходили совещания членов общества? У кого на оных вы бывали? Кто разделял сии совещания? Что было предметом их и кто какие подавал мнения утвердительные и отрицательные, а также в чем именно состояли ваши советы и предложения?

8

У кого видали вы экземпляры конституций, для России приготовленных?

Не участвовали ль и вы в составлении оных? В каком духе они были написаны и кто составлял их?

9

Что известно вам было // (л. 6 об.) о существовании тайных обществ, ту же цель имевших, на юге и в Польше, равным образом и о их сношениях между собою и о членах первого и последнего? Наименуйте, кого вы знаете?

10

Известно ли вам, что в 1817 году капитан Якушкин имел покушение на жизнь покойного государя и что в минувшем 1825 году в одно и то же время решились посягнуть на жизнь его величества капитан Якубович и члены Южного общества? От кого, когда и что вы слышали о сем?

11

Накануне происшествия 14 декабря были ли вы у кого на совещаниях? Кто находился на оных и кто какие подавал мнения? Что было положено на сих совещаниях, кому какие сделаны поручения, что положено было употребить противу августейших особ царствующей фамилии и кто // (л. 7) вызывался для нанесения удара и завладения дворцом?

12

Кто из офицеров делал внушения солдатам не присягать на верность подданства государю императору Николаю Павловичу и что в сем случае вы с товарищами своими Кожевниковым, Гангебловым, Лаппою и прочими условились предпринять и что именно вы говорили солдатам по собственной воле или вследствие распоряжения членов общества?

13

При начальном показании вы сказали, что поутру 14 декабря получили записку от Кожевникова, в которой он^[20] писал, что несколько из них решились скорее умереть, нежели присягнуть. Объясните, точно ли сие самое писал к вам Кожевников? Не писал ли он и еще чего-либо и что именно? Кому показывали вы сию записку и для чего сожгли ее, а не представили начальству? // (л. 7 об.)

14

Сверх сего, вы с полною откровенностию и без всякой утайки должны показать все ваши действия в духе тайного общества и все, что известно вам о составе оного, о средствах и намерениях, как и о лицах сего общества.

15

Наконец, чувствуете ли сколь неосторожно поступили вы, присоединясь к злоумышленному тайному обществу, и знаете ли, сколь строгой подвергаетесь ответственности за нарушение долга своего и вступление в число заговорщиков противу законной власти и общего спокойствия? // (л. 8)

№ 5 (4)

Александр Семенов сын Гангеблов; вероисповедания греко-российского; от роду 24 года и 8 месяцев; на исповеди и у святого причастия бываю ежегодно на страстной неделе, если же когда и не был, то причиною тому какой-либо недуг. Под судом не бывал; арестован был на 24 часа домашним арестом и выговор получил от государя великого князя, ныне царствующего государя императора; как то, так и другое за ошибки по фрунту. Подозреваем ни в чем не был.

1

В члены общества принят точно не прежде конца апреля или начала майя минувшего 1825 года. Сам же никого не принял в оное общество.

2

Причины, побудившие меня вступить в тайное общество, были следующие: 1-е) Неограниченная власть помещиков; одно из главнейших следствий оной — бедственное состояние многочисленнейшего класса — поселян, коего очевидным свидетелем был я в минувшем 1821 году в белорусских губерниях, где помещики, дав полную волю поступкам евреев, не обращают ни малейшего внимания на нравственность крестьян, а между тем обращаются с ними жестоко, когда дело доходит до собственных выгод. Из сего я сделал заключение и о всех прочих помещиках, из коих, вероятно, большая часть думает преимущественнее о увеличении своего богатства, нежели о счастии крестьян своих. 2-е) Необразованность белого духовенства в небольших городах и селах и поступки, несообразные с высоким его предназначением, — одна из главнейших причин безнравственности поселян и, следовательно, небрежности домашнего хозяйства. 3-е) Корыстолюбие гражданских чиновников, вошед // (л. 8 об.)шее даже в пословицу.

Несмотря на сие, виню себя пред милосердым государем императором, что поступил вопреки данной мною подписке не принадлежать ни к какому тайному обществу.

3

Из членов общества знал я одного только Свистунова^[21], корнета Кавалергардского полка, коим был принят; о подпоручике Лаппе^[22], л[ейб]-гв[ардии] Измайловского полка, узнал я в то время, когда прислано было меня арестовать.

4

В рассуждение цели общества мне объявлено было только введение Конституционного правления (монархического или республиканского, не знаю) и соединение народов Славянских в одно политическое тело. Я не знал и существования сокровенной цели общества, упомянутой в вопросном пункте²².

5

Как тайна была одним из условий общества, то ничего определительного не мог узнать касательно 5-го вопроса; слышал только, что и верные особы участвуют в обществе.

6

Я не имел времени что-либо узнать касательно сего пункта, ибо непринужденность единственного свидания с вышеупомянутым корнетом Свистуновым^[23] нарушена была приходом подпоручика Чевкина, Глав[ного] штаба е[го] и[мператорского] величества. В последующие два посещения мои я находил посторонних; после чего Свистунов уехал на Кавказ, как говорил, для излечения болезни. По возвращении его был я у него один раз, но нашел его не одного; наконец я выступил с 3-м батальоном на загородное расположение в Петергоф, где и находился безвыездно до взятия меня под арест.

7

О совещаниях общества ничего не знаю, у кого оные бывали, кто разделял их, что было их предметом, какие были на оных мнения — все это совершенно мне неизвестно, равно как^[24] // (л. 9) и своих советов никому не давал.

8

О написанной уже Конституции узнал я в первый раз лишь вчера, 17 февраля, от посетившего меня в каземате священника. Следовательно, в составлении ее не участвовал, равно как и в каком духе написана она, не знаю. Впоследствии я с ужасом услышал об оскорблении, нанесенном священной особе митрополита (14 декабря); из чего, к душевному моему раскаянию, заключаю, что не религия была основанием Конституции, а, вероятно, право естественное, которое каждый истолковывает по произволу.

9

Ничего не знаю в рассуждении многих тайных обществ на юге и в Польше, но мне известно только, что это одно и то же общество, в тех краях распространившееся. Из членов оного, как уже сказал, кроме Свистунова, никого не знаю.

10

О злодейских покушениях капитана Якушкина и капитана Якубовича с членами Южного общества ничего не знал; о последнем услышал лишь вчера (17 февраля) от священника, о коем говорил в 8-м ответном пункте.

11

Посланная, вероятно, накануне записка от подпоручика Кожевникова^[25] доставлена была к нам (ко мне и к Лаппе^[26], жившим на одной квартире) в Петергоф утром 14 декабря. В ней упоминалось только о присяге, а посему я и не подозревал, чтоб решительность Кожевникова^[27] противиться оной имела какую-либо другую цель, тем более что мне наверное не было известно, принадлежал ли Кожевников к тайному обществу или нет. Удивленные новостию вторичной присяги и ничего не знав о письменных документах касательно добровольного отречения от престола государя Константина Павловича, желая соблюсти верность данной уже присяге, мы долго не знали,// (л. 9 об.) на что решиться. Наконец, рассудив, что необразованное честолюбие со времен царевны Софии не существует при высочайшем дворе, я присягнул со вверенным мне караулом и с 3-ю гренадерскою ротою, которою командовал за болезнию штабс-капитана Шванвича 2-го.

Прежде еще присяги, в пятом часу пополудни, проезжавший мимо генерал- адъютант Чичерин остановился, подошел к караулу моему и, поздравив солдат с восшествием на престол государя Николая Павловича, прибавил: «Я надеюсь, ребята, что у вас все будет без шуму… как можно тише… чего от вас всегда и ожидаю…» (это повторено было несколько раз). Люди, ничего не знавшие о происшествиях в Петербурге, казалось, удивлены были подобными увещеваниями; сего я не должен был упускать из виду; но, начиная подозревать что-либо важное, я почел за лучшее молчать. После присяги штабс-капитан Норов 4-й^[28], узнав о бунте в столице от приехавшего оттуда лекаря (служащего при Петергофской фабрике), поспешил в предостережение лично и тайно меня уведомить.

Наконец в полночь батальонный командир полковник Щербинский^[29] пришел к караулу и объявил о немедленном выступлении с боевыми патронами; люди сильно были встревожены такою неожиданною новостию, даже робко спрашивали у меня: «Зачем идем, ваше благородие, неужели по своим стрелять будем?» Не желая открыть им всего, я отвечал сими словами: «Ребята, верно по своим стрелять не будем, а в кого велят стрелять, то само собою разумеется, что те из своих захотели сделаться чужими».

В свое оправдание в сем случае осмелюсь донести, что на привале в Стрелине я советовал г[осподи]ну батальонному // (л. 10) командиру объявить людям о насильственной смерти графа Милорадовича, дабы тем более вооружить их против убийц любимого генерала. Вот все, что имею сказать против 11-го пункта^[30].

12

Я не заметил, чтобы прочие г[оспода] офицеры 3-го батальона что-либо говорили с солдатами как на месте, так на переходе и привалах, кроме полковника Щербинского^[31], который весьма искусно в присутствии людей все умел показать в ничтожном виде. С Кожевниковым^[32] я не мог предпринимать никаких условий^[33], ибо он находился в Петербурге, а я в Петергофе; других же Гангебловых не знаю, кроме двух моих братьев, служащих в армейских кавалерийских полках и весьма, как кажется, далеких от всяких политических мнений. (Разговор мой с солдатами см. в 11-м пункте.)

13

При первоначальном моем показании чрез посредство г[осподи]на генерал-адъютанта Левашова я не сказал, что полученная мною записка именно выражалась теми словами, какие выставлены в 13-м пункте запросов, но смысл она имела точно такой; настоящих слов не упомню, ибо пораженный необыкновенною новостию я поспешил к подпоручику Лаппе, сменявшемуся в то утро с караула. Более в записке ни о чем не упоминалось, и кроме меня^[34] и Лаппы^[35] никто не читал ее. Сожжена мною и сохранена в тайне по той причине, что как время сопротивления в столице назначено было с присягою, т. е. в 10 часов пополуночи, то известить о том государя императора было уже поздно; сверх того, зная, что в батальоне все тихо, я не хотел прежде^[36] времени встревожить его, в намерении отвратить различные толки. Неистовства бунта, тайно мне рассказанные \\ (л. 10 об.) штабс-капитаном Норовым 4-м^[37] (см. 11-й пункт), до того заняли меня бездною мыслей, что записка пришла мне на память не прежде, как подходя к Стрелине. Тут я с сожалением вспомнил о необдуманном поступке Кожевникова, коему, вероятно, не дали измерять холодным умом ту пропасть, в которую готов был он повергнуться; к тому же, заключая по записке, что он сам открыл себя, вмешавшись в число мятежников, я не почел за необходимость вторично обнаружить вину его, тем более что уведомление его не имело никаких последствий.

14

Часть сего пункта объяснена мною в пунктах предыдущих. Действия же мои в духе тайного общества неважны: я изведывал образ мыслей знакомых мне молодых людей, старался отвратить их от бесплодной рассеянной жизни и внушать им вкус к занятиям: историею, нравственной философией, отечественным языком и обязанностями службы, в чем всегда старался быть примером. Тяжкая двухмесячная болезнь, сократя еще более время моего соучастничества, не допустила меня на дальнейшие исследования. Кожевников, Фок и Лаппа^[38] были бы приняты мною, если бы добрые качества их, а особливо верный ум последнего, не были отравлены излишнею пылкостию и самонадеянностию. В одном Ростовцове 4-м^[39] /адъютанте ген[ерал]-адъют[анта] Бистрома/ нашел я редкие способности, но поздно — выступление в Петергоф помешало мне принять его в члены общества. // (л. 11)

15

Сердце мое открыто пред великодушным монархом. В полной мере чувствую, что преступление мое никакими заслугами, никаким раскаянием изглажено быть не может. Осмелюсь еще повторить, что я никак не предполагал в обществе таких губительных мер, каковые думало употребить оно к достижению своей цели. Сострадание к человечеству завлекло меня слишком далеко^[40] — исповедую вину свою и предаю себя милосердию государя императора.

Лейб-гвардии Измайловского полка

поручик Гангеблов

^[41] \\ (л. 12)

№ 6 (5)¹

¹ Вверху листа помета чернилами: «2 майя 1826».

1826 года апреля 28 дня в присутствии высочайше учрежденного Комитета лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов спрашивая и показал.

Корнет Свистунов утвердительно показывает, что вы знали от него и разделяли с прочими членами преступные намерения Южного общества о введении в государстве республиканского правления с истреблением всех священных особ августейшей императорской фамилии.

Противу сего Комитет требует откровенного и положительного показания вашего: точно ли знали вы и разделяли означенное намерение Южного общества и кому именно из членов // (л. 12 об.) вы сообщили о сем и кто с оным также был согласен?

Я весьма уверен, что одна откровенность может обратить милосердое снисхождение всемилостивейшего монарха, и по сей самой причине говорю утвердительно, что до того времени, как представлен был пред его императорское величество, я наверное не знал еще, какого именно рода Конституционное правление предполагаемо было обществом и какие меры для сего оно избирает^[42] (А)^[43]

После того: бунт, открытое общество, мой арест как члена оного напомнили мне сомнительные слова Свистунова: Etats unis de l’Amerique Septentrionale и Qu’est ce que notre vie^[44]. Из коих я ясно увидел, что общество не только одною связью (как я полагал прежде), но и самим духом походило на секту карбонаров^[45].

Свистунов, говоря о скорой поездке своей на Кавказ, спрашивал меня, не желаю ли познакомиться с кем-либо из членов его линии, но я отказался. Из офицеров, мною у него виденных, я не знал никого как члена общества, но подозревал их всех по одному знакомству с Свистуновым (В)^[46]. Не из того ли корнет Свистунов заключает // (л. 13) о моих связях с соумышленниками, что однажды, провожая меня и спрося, не принял ли я кого из офицеров Измайловского полка, получил в ответ: «Этого не должен я^[47] говорить тебе ни в каком случае, основываясь на условии общества, и уверен, что ты не только не оскорбишься, но и доволен будешь моею скрытностию». Не знаю, можно ли по догадкам говорить утвердительно!?^[48] Касательно же знакомства моего с членами Южного общества говорю с смертельною решительностию^[49], что никого из них как члена не знал и ни с кем из соумышленников, кроме корнета Свистунова, знаком не был. Слыша от него о Южной ветви общества, я сказал ему только мою догадку, что, вероятно, средоточие сей ветви есть кавалерийские южные поселения, в чем основывался единственно на слухах о неудовольствии вообще военных поселений. Равномерно говорил ему, что знал многих офицеров того края, бывши в отпуску в новороссийских губерниях, в конце 1823-го и в начале 1824 годов (С)^[50].

Но как членов ни одного не знал, не подозревая даже о существовании тайного общества^[51] и находясь во время отпуска неразлучно с отцом моим, коего непоколебимая преданность монарху обезоруживала малейшие мои политические мысли. Мог ли знать их таковыми в начале 1824 года, бывши сам принят во второй трети // (л. 13 об.) 1825 года? И чем мог я быть полезен заговорщикам, удаленный как от них, так и от покойного государя императора на 2000 верст? (Если только Свистунов упоминает о заговоре, долженствовавшем исполниться 15-го дня будущего майя, как слышал я от священника)^[52]. Смею беспокоить Комитет высочайше утвержденный нижайшею моею просьбою: войти в строгое исследование сего пункта и тем обнаружить мою невинность и дерзкую, непонятную для меня клевету корнета Свистунова^[53].

Слыша о милостях, кои его императорское величество оказывать изволит преступникам, заблаговременно явившимся, я полагаю причиною моего несчастия — удаление от столицы. В Петергофе знал я только, что бунт произведен заговором^[54] и что многие арестованы, но и не воображал, чтобы общество произвело бунт. Причиною моего ареста и добровольное явление подпоручика Лаппы счел записку, полученную обоими нами от подпоручика Кожевникова, и не более как минут за десять до представления к его императорскому величеству я стал подозревать только о истине бунта из разговоров генерал-адъютанта Потапова с подпоручиком Лаппою. Не для того говорю, чтобы оправдать преступное и ничем не извинительное словесное мое запирательство, но желаю изложить причины, невольно побудившие меня к оному. И если бы обстоятельства мне благоприятствовали, то я не только первый поверг бы раскаяние мое к стопам монарха, но почел бы себя счастливейшим, если бы мог открыть общество, которое пренебрегало и современным духом народа и младенчеством просвещения — словом, покушалось на величай // (л. 14) шее^[55] злодейство, внушенное слепым фанатизмом вольности^[56]. Но все это не может подтверждено быть никакими существенными доказательствами, и я даже лишен единственного, на которое мог надеяться — будущей моей службы, верной и неукоризненной.

Лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов
{Ответы написаны А. С. Гангебловым собственноручно.

}

1) Гнусная ложь! Я знал, но не от Свистунова, а от Лаппы, которому открылся (а)^[57] недели за две до выступления в лагерь, но не был с ним совершенно откровенен; сказал ему, что более полугода как участвую в обществе, тогда как действительно принят Свистуновым в апреле или майе (1825). От Лаппы узнал, что он принят доктором философии Джилли, италиянцем, в 1819 году^[58]; узнал еще, что он открылся Назимову, поручику коннопионерного дивизиона, Кожевникову, подпоручику Измайловского полка; что Назимов знает как членов: Моллера, полковника Финляндского полка, Семенова, бывшего в лейб-гвардии Егерском. Но, кроме Лаппы и Свистунова, никто не знал меня как члена; впрочем, быть может, Лаппа Назимову и сказал обо мне за тайну. О мерах же знал и от Свистунова^[59].

О времени развержения общества не знал я ничего, и не мог вообразить, чтобы в России поспешило оно своими действиями; в чем я противоречил и Лаппе, утверждавшему, что прежде десятилетнего срока общество обнаружится.

Вступил в общество совершенно по неосторожности. 2) Со Свистуновым имел одно свидание полное, но кратковременное в надежде на будущие. Второе свидание нарушено было явлением Чевкина и в сих двух свиданиях узнал. 3) Действительно, не более, по причине, объявленной в примечании А. О мерах понял. 4) Истина. 5) Сущая правда, кроме того, что знал еще и Лаппу. 6) Все это справедливо. 7) Рассказы Свистунова и Лаппы о многочисленности общества и существовании его на юге и в Польше счел приманкою. Потом размыслил, что общество наше нечто иное есть, как фанатизм — // (л. 14 об.) исчадие знойных страстей обитателей Италии. Но, полагая, что общество, существующее с 1814 года (как слышал от Свистунова^[60]), не могло бы где и как-нибудь не обнаружиться, я почел такие рассказы пустыми, и, полагая решительное^[61] введение Конституционного правления весьма ранним, а Республиканского до крайности безумным, я ограничивался лишь теми действиями, кои изложил в первых ответных пунктах, и сам никого не принял.

Вообще я действовал с таким легкомыслием, которого без презрения не могу вспомнить. Например, я иногда говаривал Лаппе, что служу для того в военной службе, чтобы со временем, командуя чем-нибудь большим, бунтовать (п)^[62]; но вступление^[63] мое в военную службу есть покорность отцу, которого люблю и уважаю более всего на свете, а цель — следующая, в истине которой клянусь: ограниченное мое состояние не дозволяет мне пользоваться излишком, итак, дослужась до звания полкового командира, где излишком все, как известно, пользуются, употребить оный излишек на изучение тех предметов, без коих в гражданской службе обойтись нельзя; определиться к такому месту, где корыстолюбие более владычествует, и, вооружась всеми силами, истреблять лихоимство. А цель моей жизни, в случае неудачи предыдущего, удалиться в деревню и совершенно посвятить себя счастию моих крестьян, душ 50 или 60, кои надеялся получить в наследство.

За несколько дней до бунта Лаппа^[64] из Петергофа тайно^[65] ездил в Петербург и привез вести, что умы в сильном волнении от разнесшихся слухов и что Кожевников обещал известить решительною запискою^[66]; никогда так мало не думая о переменах в правлении, как в то время, я действительно приписал сомнительное положение столицы слухам и, поверя им, сам первоначально положил твердо сохранить верность присяге государю Константину Павловичу — вот причина, по коей^[67] // (л. 15) не открыл я записки, полученной от Кожевникова.

Прежде еще моего вступления в тайное общество слышал я от Лаппы^[68] о намерении какого-то офицера (имени он не сказал мне) в 1823 или 1822, не помню, покуситься на жизнь покойного государя императора во время лагерного расположения, но что офицер^[69] сей удержан был своими товарищами.

Быв выпущен из Пажеского корпуса, я не знал других законов, кроме взгляда и слов начальника. Первый, внушивший мне смелость судить о правлении, был капитан Бутовский (впоследствии умерший), у коего был я в роте и который в Белоруссии, на месте, показал мне невыгоды неограниченной власти помещиков.

Не желать свободы не в природе человека, но я всегда предпочитал медленные и постепенные меры решительным переворотам политическим, кои не обходятся без величайших пожертвований; и до сего времени уверенный в неопровержимой сей истине, я, к стыду моего возраста, повторяю, что соучастничество мое было сущая легкомысленность (к)^[70].

Первоначально я полагал мой арест действительно следствием записки, полученной мною от Кожевникова, равно как и добровольную поездку Лаппы; разговор сего последнего с генерал-адъютантом Потаповым напомнил мне о тайном обществе и родил мысль, что соучастничество мое только предполагается по сношению с Кожевниковым. Душевно соболезнуя о почтенном отце моем и с искренним раскаянием вспоминая о своем легкомыслии — с другой стороны, опасаясь жестокости испытаний и полагаясь еще на слово Свистунова, я старался как-нибудь ускользнуть, внутренно клянясь действовать впредь сообразно моему образу мыслей. Потом неразлучная мысль о несчастий моего отца, вовлекая меня в новые и новые затруднения, довела наконец до крайности.

Кончив на сей вопросный пункт мои ответы, исполненные адского бесстыдства, я не мог перенести угрызений совести и решился излить всю истину. // (л. 15 об.)

Но не донос Свистунова заставил меня быть откровенным; он прав, что говорил мне о мерах общества, но что я не имел сношений с членами Южного общества, что ни с кем не соумышлял на жизнь государя императора и что ни с^[71] кем^[72], кроме его, Свистунова, и Лаппы, не имел сношений в духе общества, все это утверждаю с такою же решительностию, как и прежде. Одно снисходительное обхождение могло пробудить мою совесть.

Виновник новомодного, так сказать, моего либеральства есть Лаппа^[73], равно как и несчастий Кожевникова и Фока (принят ли был Фок, не знаю) (а)^[74]. Я всегда знал Лаппу (не зная, впрочем, о либеральных его мыслях) как человека умного, до крайности доброго, благороднейшего и строгой нравственности — все, даже равенство состояний, все меня влекло к нему. Последние полтора года я жил с ним на одной квартире и говорю решительно, что если бы не был знаком с ним, не старался бы выказывать либеральство, не попал бы в общество и не доведен бы был до такой крайности (b)^[75].

В Петергофе я действительно не знал до самого разговора его превосходительства генерал-адъютанта Потапова с Лаппою, что бунт произведен обществом. Лаппа, привезший мне вести из столицы, говорил^[76] отрывисто, казалось, не доверяя мне, не упоминал ни слова об обществе и дал только понятие о близком взрыве^[77], но не общества, а вообще умов. Из тону рассказа его я никак не мог заключить^[78], чтобы слухи, разнесшиеся в С.-Петербурге, были нарочито распущены, и он говорил мне о них со всею степенностию правды. Лаппа скрывал от меня давнее свое намерение предстать пред государя императора. Когда полковник Щербинский (батальонный командир) // (л. 16) явился с фельдъегерем в нашей квартире, чтобы арестовать меня, я из отрывистых слов Лаппы ничего совершенно понять не мог; он говорил: «Позвольте и мне ехать к государю императору… я также виноват… Кожевников и Фок взяты… — может быть, я причиною… смерть Богдановича… все это меня трогает!!» Никогда так мало не думая, как в то время об обществе, я действительно счел причиною моего ареста и добровольной поездки Лаппы записку, которая могла быть открыта взятым под арест Кожевниковым (с)^[79].

Вообще причины, побудившие меня невольно к дерзкому запирательству в моих ответах, были следующие: 1) мысль об огорчении дряхлого моего отца, который, как тень, меня преследовал; 2) маловажность и почти бездействие мое в духе общества; 3) не надеялся и не смел ожидать снисхождения даже^[80] за одно мое участничество; 4) чувствовал, что не рожден быть злодеем, что могу жестоким уроком исправиться от легкомыслия, и, надеясь быть еще чем-нибудь полезным в продолжение моей жизни, не хотел пропасть преждевременно.

Лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов
{Дополнение к ответам написано А. С. Гангебловым собственноручно.

}

NB. Нижайше извиняюсь в моем многословии, но я желал в полноте показать, что знал, что^[81] обдумал во все продолжение моего ареста и что чувствую теперь.

Равномерно всепокорнейше прошу одолжить мне первые ответные мои пункты, где, если найду что исправить, переменю. Прошу покорнейше извинить неопрятность письма. // (л. 17).

№ 7 (6)

Прибавление к ответу лейб-гвардии Измайловского полка поручика Гангеблова. Не могу не начать с того, что я действительно с капитаном Бутовским начал слабым и кончил сильным либеральством. Почти единственное кратковременное знакомство мое с поручиками (ныне капитанами) Семеновыми^[82] не могло исправить меня. Наконец знакомство и^[83] неприметная постепенность оного с Лаппою приковали меня к нему, и стыжусь, но говорю истину, выказывая фанатизм вольности, я был рабом Лаппы. В одиноком заключении я совершенно вошел в себя и оглянул прошедшие мои поступки.

Комитет, высочайше утвержденный, да благоволит забыть прежние мои ответы, кроме прибавления к последнему, и да извинит меня в том, что беспокоил неполными и несправедливыми показаниями.

---

Теперь начну цепь происшествий со времени получения записки от подпоручика Кожевникова:

Занятый слухами, привезенными мне из столицы Лаппою^[84], и получив записку, я, решившись твердо сохранить верность присяге, сжег ее и поспешил к Лаппе, бывшему в карауле. Там мы дали друг другу слово — не присягать^[85]. Возвратясь домой, велел я моему слуге собраться в Петербург (но слуга отправился не прежде 11-ти часов)^[86], где между прочими делами (1) {(1) «Прочие дела сии были следующие: как я не знал, что со мною будет, и мог ожидать даже смерти, то подумал о моих долгах и об участи моего слуги, крепостного человека. Посылая его, велел ему взять свой паспорт, хранившийся в пуке писем, лежавших в бюро, которое по тяжести не перевез с собою в Петергоф, но оставил на квартире поручика графа Ламздорфа. Паспорт велел вынуть, а письма сжечь, ибо не хотел, чтобы семейные дела мои были известны кому-либо из посторонних. Кроме писем от родственников, там было письма четыре или пять от офицера Кирасирского святого ордена полка Бородоевского, с коим познакомился во время моего отпуска. Причиною вре // (л. 17 об.)менной моей с ним переписки было истребование денег с одного из неплативших ему должников его и о получении оных денег. С моей стороны было писем не более как и с его, и последнее, со вложением последней части долга, ста рублей, отправлено, помнится, в сентябре прошлого, 1825-го. Все они адресованы в гор. Крылов Херсонской губернии.

Сверх того, писал с слугою моим записку к полковому казначею, исполняющему должность полкового адъютанта, подпоручику Кобякову 2-му, в которой выражался таким, сколько могу упомнить, образом: „Если получите в канцелярии повестку денег на мое имя, то прошу покорнейше не пересылать их ко мне в Петергоф, расплатить такому-то и такому-то…“ При записке также приложил и доверенность на получение оных денег с почты на простом лоскуте бумаги по неимению форменной. Я думаю, у Кобякова сохранены как записка, так и доверенность» (прим. док.).} мы приказали, Лаппа и я, отыскать // (л. 17 об.) и увидеть Кожевникова. Вступив уже в караул, я начал подозревать, что подобные слухи действительно не могут быть справедливы, но появление Лаппы, который, идучи к присяге, зашел и ко мне, опять меня переуверило; когда же он ушел с намерением не присягнуть, я начал несколько раскаиваться, что не объявил ему о моем умозаключении и пожелал, чтобы он не сдержал своего слова. Лаппа возвратился и объявил, что присягнул, оробея от многочисленности незнакомых ему драгунских офицеров. Я, следуя его либеральности, показал вид неудовольствия, но внутренно был доволен, и ввечеру присягнул с караулом и с 3-ю гренадерскою ротою, которою командовал я^[87] за болезнию штабс-капитана Шванвича 2-го. После сего я утвердился в моем положении и не только не думал склонять к бунту солдат, но, когда сменили нас, чтоб приготовиться к выступлению, то, доведя их до казармы и распуская, уговаривал оставить лишние толки и любопытство.

Пред самым выступлением возвратился мой слуга, оставивший Петербург накануне, в 11 часов вечера. Он сказал нам от Кожевникова, чтобы мы ничего не затевали и что все сдались уже; но, расспрашивая слугу, узнали, что он видел солдат в беспорядке на площади и что войска остались ночью на бивуаке. Это возродило во мне некоторое подозрение, усиленное вестями нами встречаемых и продолжением нашего марша. Не менее того, в Стрелине, утвержденный в своем заклю- // (л. 18)чении, я советовал полковнику Щербинскому объявить солдатам о смерти графа Милорадовича и тем более вооружить их против убийц любимого генерала^[88].

Я думал, что из Стрельны нас воротят, но мы пошли вперед, и чем шли дальше, тем более и более дела столицы являлись мне в сомнительном положении. Наконец рассказ корнета Скалона^[89] уверил меня, что бунт господствует со всею свирепостию^[90].

Когда приближались мы к Красному кабаку, полковник Щербинский, остановив на дороге батальон не в дальнем расстоянии от л[ейб]-гв[ардии] Уланского полка, за коим виднелись лейб-драгуны, поспешил с рапортом в трактир к генерал-адъютанту Чичерину. Люди стояли вольно в отделениях; я из первого отделения вышел вперед, подстрекаемый любопытством, и расспрашивал о новостях отдельно стоявшего уланского офицера (кажется, Строева, я не знал его); ко мне присоединились еще штабс-капитан Норов 4-й, поручик Болтин и прапорщик Скалон (кажется, так). Лаппы же не было, но Строев, как казалось, не хотел ничего сказать нам. Вдруг является корнет Уланского полка Скалон, как бы в беспамятстве, и начинает рассказывать о ужасах бунта; между прочим, говорил, что митрополит вышел со крестом увещевать взбунтовавшихся измайловцев, но что гренадеры первого батальона, вырвав у него крест, били им преосвященного и что они, лейб-уланы, ожидают только первого сигнала от нашего батальона, чтобы единодушно закричать^[91]: «Ура Константин!» Все это рассказываемо было с исступлением. Но я, уверенный в своей истине, отошел к моему отделению, коему возвратившийся полковник Щербинский, как первому, поспешил скомандовать: «Левое плечо в обратный путь». (Вероятно, для того поспешил, чтобы развести измайловцев с уланами.)

Пришедши уже в Петергоф, Лаппа и Норов рассказывали мне, что он, Лаппа (после того, как я повел отделение мое), подошел к корнету Скалону, где (к счастию!) остался и Норов, ожидая отделения своей роты, и что Лаппа^[92] до того воспламенился рассказом Скалона^[93], что, как говорил мне сам, уже открыл рот в намерении закричать: «Ура Константин!», но Норов смело в том^[94] // (л. 18 об.) ему воспрепятствовал. По образу мыслей Норова поступок не значащий, но по тогдашним обстоятельствам — услуга важная!

Лишь под арестом в Кронштадте, припомнив некоторые слова Лаппы, я заключил, что он знал о заговоре, например, рассказывая мне неясно и отрывисто о волнении умов в С.-Петербурге, он сказал: «Там есть молодцы!» Но в то время я не понял, ибо мыслями совершенно был далек от общества. И накануне даже ареста нашего, ввечеру, когда был у нас Норов, то среди толков наших о современных делах, о самоубийстве капитана Богдановича и аресте четырех офицеров наших Лаппа с приметным беспокойством сказал: «Что если и нас возьмут?» Но я равнодушно уверял его, что это вздор и что быть этого не может, ибо у нас все было тихо. Норов, может быть, помнит о сем.

Вообще я видел, что с тех пор, как объявил нам батальонный командир об аресте наших офицеров, Лаппа внутренно мучился и на мои вопросы отвечал, что сожалеет о них и о Богдановиче, но не говорил мне ни слова о намерении своем ехать с раскаянием к государю императору.

Причина, по коей я не открыл заблаговременно о Лаппе, была следующая: хотел уменьшить вину свою таким образом, чтобы высочайший Комитет не потерял, впрочем, ничего в своих исследованиях, ибо как Лаппа добровольно явился к его императорскому величеству, то я полагал его раскаяние столь искренним, что он ничего не утаит, кроме знакомства в духе общества со мною, от которого он ничего более узнать и не мог.

Теперь я догадываюсь, на чем корнет Свистунов основывает свои утвердительные показания о соумышлении моем с членами Южного общества. В первое наше свидание, слушая его рассказ, я понял, что тут есть заговор, и спросил у него, не из членов ли был офицер, покушавшийся на жизнь государя императора в прошлых годах, что слышал от Лаппы еще прежде^[95] всту- //(л. 19)пления моего в тайное общество. Значит ли это участие в заговоре общества, о существовании коего и не подозревал я еще тогда? И что Свистунова донос ложен — подтверждаю^[96].

Лейб-гвардии Измайловского

полка поручик Гангеблов^[97]

//(л. 20)

№ 8 (7)

Прибавление к ответам лейб-гвардии Измайловского полка поручика Гангеблова.

Подпоручик Лаппа требует напоминовения каких-либо обстоятельств в подтверждение моего показания: по давности времени утвердительно говорить не могу, но, сколько помню, обстоятельства были следующие: это было поздним вечером при свечах, мы за одним столом каждый особенно что-то читали и наконец, когда подали чай — мы книги в сторону и начали разговаривать; я, между прочим, говорил, что в России никак не должно в скором времени ожидать важного политического переворота. Лаппа противоречил и сказал: «Да уж один молодец нашелся… который хотел его… в лагере (1)^[98]… ну, да не допустили … слишком еще рано» (2)^[99]. Я отвечал, что, вероятно, это какой-нибудь сумасшедший и один, но что общего, конечно, ничего не было (3)^[100]. Слово за слово, мы спорили и наконец ударились об заклад: Лаппа утверждал, что прежде десятилетнего срока будет общее развержение умов, а я говорил отрицательно.

Донос Свистунова назвал я ложным по следующим причинам: Свистунов ничего не мог знать о моем знакомстве в духе общества с Лаппою, а особливо о небывалых моих сношениях с южными членами, ибо по возвращении Свистунова с Кавказа я не имел с ним непринужденных свиданий.

Как только услышал я от Свистунова о существовании общества, тотчас заключил, что Лаппа и Назимов члены оного, (4)^[101] и когда Свистунов уехал на Кавказ, то я, как много не знавший, утвердительно открылся Лаппе единственно в намерении узнать // (л. 20 об.) вполне, в каком обществе нахожусь я. Ростовцова же хотел принять не для того, чтобы увеличить общество, но зная его ум и сердце, желая увидать, поверит ли он многочисленности общества и существованию оного на юге и в Польше — и если поверит, то посоветоваться с ним, как поступить в таком случае.

Л[ейб]-гв[ардии] Измайловского полка поручик Гангеблов
^[102] // (л. 28)

№ 9 (13)

№ 665

30 апреля 1826.

Г[осподину] С.-Петербургскому военному генерал-губернатору

Содержащийся в здешней крепости по делу о злоумышленном обществе лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов прислал в Комитет показание, в котором изъясняет, что в 1819 или 1820 году в бытность его в Пажеском корпусе составилось там между некоторыми пажами тайное общество, коего члены не обращали на себя особенного внимания и были предметом шуток своих товарищей, но когда случилось в корпусе происшествие, известное под именем арсеньевского бунта, то главными участниками оного были члены сего тайного общества, как то: Криницын 2-й, Гамен и Карпов 1-й.

На основании состоявшегося по сему случаю известного вашему превосходительству положения Комитета о злоумышленном обществе я имею честь препроводить^[103] к вам, милостивый государь, с сего показания Гангеблова копию^[104]. // (л. 21)

№ 10(8)

1826 года майя 14^[105] дня в присутствии высочайше учрежденного Комитета по разноречию в показаниях дана очная ставка корнету Свистунову с поручиком Гангебловым в том, что первый показывает, что с генваря по июнь 1825 года открыл он последнему у себя на квартире преступную цель Южного общества, состоящую во введении в России республиканского правления. Поручик же Гангеблов утверждает, что сей донос Свистунова ложен. «Впрочем, говорит он, Гангеблов, — в сем случае Свистунов, может быть, и прав: в разговоре нашем я большею частию говорил по-русски, а он изъяснялся с чрезвычайною беглостию и возвышенным слогом на французском языке, так что я, далекий от посредственного даже знания сего последнего, многое и весьма многое не понимал, но, совестясь обнаружить свою непонятливость пред щеголем-кавалергардом (который вменил бы мне в порок несовершенное знание французского языка), — я показывал согласие в надежде на многократные будущие свидания, и, простясь с Свистуновым, я знал только о том, что принадлежу к тайному обществу, // (л. 21 об.) коего цель: введение конституционного правления и соединение народов Славянского племени в одно целое; равно и то, что общество распространилось на юге и в Польше».

На очной ставке

Корнет Свистунов Поручик Гангеблов

Не допуская до очной ставки, согласился, что Свистунов, может быть, и прав, ибо он говорил по-французски, он же, Гангеблов, мало понимал язык сей, и что из слов Свистунова понял он, что есть заговор, имеющий целию введение республиканского правления, но утвердительно уже узнал от Лаппы, спустя недели две.

Поручик Гангеблов
^[106] // (л.3)

№ 11 (2)

Высочайше учрежденный Комитет требует от г[осподина] поручика Гангеблова следующего показания^[107].

1

Где воспитывались вы? Если в публичном заведении, то в каком именно, а ежели у родителей или родственников, то кто были ваши учители и наставники?

2

В каких предметах старались вы наиболее усовершенствоваться?

3

Не слушали ль сверх того особых лекций? В каких науках, когда, у кого и где именно? Объяснив в обоих последних случаях, чьим курсом руководствовались вы в изучении сих наук?

4

С которого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей, т. е. от сообщества ли или внушений // (л. 3 об.) других, или от чтения книг, или сочинений в рукописях и каких именно? Кто способствовал укоренению в вас сих мыслей?

1

Первоначально воспитывался с 10-ти до 12-тилетнего возраста в Одесском институте под покровительством герцога Ришелье, с 1814-го по 1821-й в императорском Пажеском корпусе.

2

В сем последнем прилежал наиболее в фортификации, артиллерии, черчении планов и русской литературе.

3

Кроме нескольких уроков языка французского, взятых мною у г[осподи]на Берже (Berger) в 1820 году, никаких особенных лекций ни у кого не слушал.

4

Выпущенный из Пажеского корпуса, я и не воображал, чтобы можно было думать противно установленному порядку (1)^[108]. Не более недели спустя наш полк выступил в поход (в 1821 году), и я был назначен в роту капитана Бутовского (Алексея), шел с ним вместе походною артелью (2)^[109]. Капитан же Бу- // (л. 4)товский был либерал. Но говорю утвердительно, если бы не жил я с Лаппою, поступал бы иначе.

Рукописей, кажется, никаких не читал. Но читал ужасную книгу Les cabinets et les peuples^[110], которую имел от Свистунова пред отъездом его на Кавказ.

Свободные мысли никогда глубоко во мне вкоренены не были, если бы я мог только подозревать существование тайного общества, то, конечно, отказался бы не только рассуждать, но и думать о политике. Я ничуть не ревностный почитатель республики, и то правление (какого бы образа оно ни было) более мне по сердцу, где нация более благоденствует.

Желав лучше узнать, к какому обществу принадлежу, я открылся Лаппе, ибо уверен был, что Лаппа из числа членов. На другой день я заболел и не выходил из дому до половины августа, а 1 ноября отправился с батальоном в Петергоф, так что я был соучастником не более двух с половиною месяцев, в продолжение коих бывал часто у Ростовцова в намерении открыться ему и с ним посоветоваться, но никогда одного не заставал его дома.

Лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов
^[111] // (л. 22)

№ 12(9)

Прибавление к последним ответам лейб-гвардии Измайловского полка поручика Гангеблова.

Еще вспомнил я следующие обстоятельства: я читал (не всю, но отрывками) запрещенную книгу: Memoires de Napoleón par Las-Cases, которую имел от Лаппы, а Лаппа от Назимова.

Не читал, но имел в руках два экземпляра рукописи: «Проект исправления российского судопроизводства», который намеревался я списать. Экземпляры же принадлежали один Лаппе, другой Кожевникову; оба они списали с экземпляра Назимова. Получив в Петергофе записку от Кожевникова, я в первую минуту решительности сжег оные экземпляры.

К вопросному пункту о лекциях имею прибавить следующее:

В конце 1824 года Лаппа, я и Кожевников условились пройти курс всеобщей истории, помнится, по предложению Лаппы. Назимов, почти] незнакомый! нам, узнав о нашем намерении, так сказать, напросился быть участником. Лекции (1)^[112] начинались степенно, а оканчивались толками о Соединенных Штатах, о Греции и проч[ее]. После четырех или пяти собраний едва начатый курс рушился, и впоследствии, когда открылся я Лаппе, узнал от него, что Назимов искал нас единственно с намерением короче с нами познакомиться и прекратил лекции тем, что открылся Лаппе и Кожевникову; меня же не принял: вероятно, не нашел того, чего искал

Поручик Гангеблов
^[113]//(л. 25)

№ 13(11)

Выписка из показаний на поручика Гангеблова

Свистунов Член общества (61). Страница] 1.

Принят в общество Свистуновым. С[траница] 6 на обор[оте].

Оболенский^[114] Член общества, о намерениях 14 декабря совершенно известен не был 24]. С[траница] 16. // (л. 26)

№ 14(12)

Копия

О поручике Измайловского полка Гангеблове

Гангеблов сознался, что принят в общество Свистуновым в апреле или майе 1825 года. Объявленная ему цель состояла в введении конституции; но средств и времени действия не открыто, сам никого не принимал и членов никого не знал, кроме Свистунова и Лаппы, из коих сего последнего узнал при самом арестовании; на совещаниях общества не бывал; в возмущении не участвовал и находился в то время в Петергофе, где расположен баталион Измайловского полка. Занятый слухами, привезенными Лаппою из столицы, и прочитав записку Кожевникова к нему, Лаппе, в коей он уведомлял о принятом намерении несколькими лицами лучше умереть, нежели присягнуть, они, Лаппа и Гангеблов, решились твердо сохранить верность данной присяге, // (л. 26 об.) но несмотря на то, они спокойно присягнули.

Показание Свистунова

По показанию Свистунова, что Гангеблов знал от него о намерении Южного общества ввести республиканское правление, спрошенный Гангеблов отвечал, что Свистунов в сем случае, может быть, и прав, ибо он изъяснялся по-французски с чрезвычайною беглостию и возвышенным слогом, так что он, Гангеблов, при посредственном знании сего языка весьма многое не понимал, но, стыдясь обнаружить сие, показывал согласие.

Не допуская до очной ставки с Свистуновым, Гангеблов объявил, что из слов Свистунова хотя и понял, что есть заговор, имеющий целию введение республиканского правления, но утвердительно уже о сем узнал от Лаппы, спустя недели две.

Сверх сего, Гангеблов объяснил, что однажды, когда он еще не принадлежал к обществу, // (л. 27) Лаппа рассуждал с ним о России, говорил о возможности переворота и на слова Гангеблова, что оный в скором времени не может случиться, возразил: «Да уж один молодец нашелся, который хотел покуситься на жизнь его величества в лагере, но не допустили потому, что слишком еще рано». После взаимного противуречия они ударились об заклад: Лаппа утверждал, что переворот случится прежде истечения десяти лет, а Гангеблов, — что гораздо позже.

Показание Лаппы

Справедливость сих слов Лаппа подтвердил в своих показаниях. Из сведений, доставленных г[осподином] командующим гвардейским корпусом, видно, что Гангеблов действительно не старался отклонять людей от принятия присяги и // (л. 27 об.) не возбуждал их к неповиновению; более сего никаких показаний на Гангеблова не сделано.

Верно: над[ворный] совет[ник] Ивановский

На подлинной докладной записке означена высочайшая резолюция за подписанием барона Дибича: «Продержав еще четыре месяца в крепости, выписать тем же чином в один из гарнизонных полков, в Грузии находящихся».

---

1. В подлиннике ошибочно: «Вопросы, снятые».
2. 12-й и 13-й пункты описи вписаны рукою А. А. Ивановского.
3. Ниже на полях вертикальная пометка карандашом: «17 фев[раля]».
4. Фамилия подчеркнута карандашом.
5. Слово «поколениями» вписано над строкой вместо зачеркнутого «народами».
6. Фамилия вписана над строкой вместо зачеркнутого: «он».
7. Далее зачеркнуто: «его».
8. Далее зачеркнуто: «ему».
9. Фамилия подчеркнута карандашом.
10. Фамилия подчеркнута карандашом.
11. Далее зачеркнуто: «после».
12. Здесь вставка. Слова «а запиской… востревожить» написаны на полях.
13. Слово «оной» вписано над строкой вместо зачеркнутого «оной присяги».
14. Слово «наконец» вписано над строкой.
15. Фамилия подчеркнута карандашом.
16. Фамилия подчеркнута карандашом.
17. Слово «употребило» вписано над строкой.
18. Последняя фраза и подпись сделаны А. С. Гангебловым собственноручно.
19. Число вписано в строку другим почерком и чернилами.
20. Слово «он» вписано над строкой.
21. Фамилия подчеркнута карандашом.
22. Начало показания и первые четыре пункта отчеркнуты на полях карандашом и отмечены знаком «NB».
23. Фамилия подчеркнута карандашом.
24. Три строки от слов: «О совещаниях общества…» отчеркнуты на полях карандашом и отмечены знаком «NB».
25. Фамилия подчеркнута карандашом.
26. Фамилия подчеркнута карандашом.
27. Фамилия подчеркнута карандашом.
28. Слова «штабс-капитан Норов 4-й» подчеркнуты карандашом.
29. Фамилия подчеркнута карандашом.
30. 11 пункт отчеркнут на полях карандашом.
31. Фамилия подчеркнута карандашом.
32. Фамилия подчеркнута карандашом.
33. Так в тексте.
34. Слово «меня» подчеркнуто карандашом.
35. Фамилия подчеркнута карандашом.
36. Четыре строки от слов «по той причине…» отчеркнуты на полях карандашом и отмечены знаком «NB».
37. Фамилия подчеркнута карандашом.
38. Три фамилии подчеркнуты карандашом.
39. Фамилия подчеркнута карандашом.
40. Три строки от слов «обществе таких…» отчеркнуты на полях карандашом и отмечены знаком «NB».
41. Ответы написаны А. С. Гангебловым собственноручно.
42. Этот абзац на полях отчеркнут автором чернилами и отмечен цифрой «I».
43. (А) «Впрочем, в сем случае Свистунов, может быть, и прав: в разговоре нашем я большею частию говорил по-русски, а он изъяснялся с чрезвычайною беглостию и возвышенным слогом на французском языке, так что я, далекий от посредственного даже знания сего последнего, многое и весьма многое не понимал, но совестясь обнаружить свою непонятливость пред щеголем-кавалергардом (который бы вменил в порок несовершенное знание французского языка), я показывал согласие в надежде на многократные будущие свидания; и, простясь с Свистуновым, я знал только о том, что принадлежу к тайному обществу, коего цель: введение конституционного правления и соединение народов Славянского племени в одно целое, равно как и то, что общество распространилось на юге и в Польше» (прим. док.). Пять строк от слов «простясь с Свистуновым…» подчеркнуты карандашом и отмечены знаком «NB». Это примечание отчеркнуто автором на полях чернилами и отмечено цифрой «3».
44. Северо-Американские Штаты и что наша жизнь? (франц.).
45. Этот абзац на полях отчеркнут автором чернилами и отмечен цифрой «2».
46. (В) «У него видел: подпоручика Чевкина (Гл[авно]го шт[аба] е[го] императорского] величества]), Кашкарова (бывшего в л[ейб]-гв[ардии] Преображ[енском] полку), Горожанского и Фрезера (кавалергардов), Роста // (л. 13)вцова (адъютанта ген[ерала] Бистрома) и еще двух, коих имен не знаю, кавалергардского и конно-артиллерийского офицеров» (прим. док.). (Это примечание отчеркнуто автором на полях чернилами и отмечено цифрой «6».)
47. Далее зачёркнуто слово „был“.
48. Весь абзац отчеркнут на полях автором чернилами и отмечен цифрой «4».
49. Слова «смертельною решительностию» подчеркнуты карандашом.
50. (С) «Офицеров знал (чинов не упомню): Стародубовского кирасирского полка: Марнеца, Дрейлинга, Селиванова, Штерна, Билевича; Кирасирского святого ордена: Панютина, Бородоевского, Орлова, из поселенных уланов: Трегубова, коего знал и прежде; из конных артиллеристов: Вржозека и Гана (Петра), с коим знаком был в Пажеском корпусе. Их было весьма много, но частию не помню, а частию не знаю фамилий. Всех их видел в разное время у следующих моих родных и родственников: Екатеринос[лавск]ей губ[ернии] Верходнепровского уезда: у моего отца, у помещика Золотницкого (Ивана); Херсонской губер[нии] у помещицы Текеллиевой (урожденной Чорбы), у помещика Калачевского (Федора, умершего впоследствии), у помещицы Золотницкой (урожденной Чорбы), у помещицы // (л. 13 об.) генерал-майорши Кашириновой (урожденной Чорбы, впоследствии умершей). Сверх сего, еще виделся с двумя родными братьями, служившими в то время в Дерптском конноегерском полку и двоюродным братом поручиком Калачевским (С.-Петербургского драгунс[кого] полку). Переписку же имел постоянную: с штабс-ротмистром Александрийского гусарс[кого] полка Гангебловым, с подпоручиком Дерптского коннсегерского полка Гангебловым, с вышеупомянутым поручиком Калачевским, временную: с (чина не помню) Бородоевским, Кирасирского св[ятого] ордена полку» (прим. док.). (Добавление «С» отчеркнуто автором на полях чернилами и помечено цифрой «6».)
51. Слова «не подозревая даже… общества» подчеркнуты карандашом.
52. Слова «(Если только… от священника)» подчеркнуты карандашом.
53. Абзац от слов «Касательно же знакомства…» отчеркнут автором на полях чернилами и обозначен цифрой «5».
54. Слова «В Петергофе… заговором» подчеркнуты карандашом.
55. Весь абзац отчеркнут на полях чернилами автором и помечен цифрой «7».
56. Слова «покушалось… фанатизмом вольности» подчеркнуты карандашом.
57. (а) «Совесть меня мучила в то время; я провел ночь с неописанным внутренним мучением — и на другой день заболел горячкою. С тех пор я был в бездействии» (прим. док.).
58. Слова «От Лаппы… в 1819 году» подчеркнуты карандашом и отмечены на полях знаком «NB».
59. Слова «О мерах… Свистунова» подчеркнуты карандашом.
60. Слова «с 1814 года… Свистунова» подчеркнуты карандашом и отмечены на полях знаком «NB».
61. Слово «решительное» вписано над строкой.
62. (п) «Также, наприм[ер]. В день присяги Лаппа говорил мне, что склонял унтер-офицера 8-й роты к бунту; я тоже его уверял, что призывал караульного моего унтер-офицера Морозова, который будто притворился непонимающим, но этого ничего не было» (прим. док.).
63. Четыре строки от слов «Вообще я…» отчеркнуты на полях карандашом.
64. Фамилия подчеркнута карандашом.
65. Слово «тайно» вписано над строкой.
66. Четыре строки от слов «За несколько дней до бунта…» отчеркнуты на полях карандашом и отмечены на полях знаком «NB».
67. Три строки от слов «сомнительное положение…» отчеркнуты на полях карандашом.
68. Фамилия подчеркнута карандашом.
69. Три строки от слов «Лаппы о намерении какого-то офицера…» отчеркнуты на полях карандашом,
70. (к) «Государь император недаром мне сказать изволил, что я поступил не как взрослый человек, а как мальчик!» (прим. док.).
71. Предлог «с» вписан над строкой.
72. Слово «кем» исправлено из «кого».
73. Фамилия подчеркнута карандашом.
74. (а) «Назимов, Кожевников и Лаппа знали друг друга, но не приняли меня по той причине, что полагали меня слишком пылким по любви моей к изящным художествам. Это узнал я от Лаппы тогда, как открылся ему» (прим. док.).
75. (b) «Лаппа, может быть, помнит, как рассказывал я ему план моей жизни, бывши в лагере в 1823-м. Тогда я был с ним знаком, но не был приятелем; я говорил ему следующее: исполнить долг гражданина и верноподданного; в случае несчастий по службе жить в деревне и исполнять обязанности человека в частности» (прим. док.).
76. Далее зачеркнуто: «мне».
77. Слова «понятие о близком взрыве» подчеркнуты карандашом.
78. Пять строк от слов «генерал-адъютанта Потапова…» отчеркнуты на полях карандашом.
79. (с) «Дорогою с Лаппой о деле не говорил я ни слова, о чем свидетель фельдъегерь, нас везший» (прим. док.).
80. Слово «даже» вписано над строкой.
81. Слово «что» вписано над строкой.
82. Фамилия подчеркнута карандашом.
83. Далее зачеркнуто: «наконец».
84. Фамилия подчеркнута карандашом.
85. Слова «друг другу слово — не присягать» подчеркнуты карандашом.
86. Пять строк от слов «Занятый слухами…» отчеркнуты на полях карандашом.
87. Слова «которою командовал я» вписаны над строкой.
88. Три строки от слов «я советовал…» отчеркнуты на полях карандашом.
89. Фамилия подчеркнута карандашом.
90. Две строки от слов «в сомнительном положении…» отчеркнуты на полях карандашом.
91. Шесть строк от слов «Уланского полка Скалон…» отчеркнуты на полях карандашом и помечены на полях знаком «NB».
92. Фамилия подчеркнута карандашом.
93. Фамилия подчеркнута карандашом.
94. Четыре строки отелов «корнету Скалону…» отчеркнуты на полях карандашом и отмечены знаком «NB».
95. Против строки «в прошлых годах…» проставлен знак «NB».
96. Слова «донос ложен — подтверждаю» подчеркнуты карандашом.
97. Дополнение к ответам написано А. С. Гангебловым собственноручно.
98. (1) „Не помню, в 1822 или 23, или 24 году. В подобных разговорах Лаппа всегда говорил мне с недоверчивостию — отрывисто и неясно“ (прим. док.).
99. (2) «В лагере, кто же мог покуситься, как не офицер, и кто удержал бы его, как не его товарищи?» (Прим. док.).
100. (3) «Я не знал еще об обществе» (прим. док.).
101. (4) «Заключил по следующим причинам: по частым тайным свиданиям // (л. 20 об.) Назимова с Лаппой и по словам, кои сей последний сказал мне однажды: „Да ведь Назимов при тебе того не будет говорить, что говорил бы без тебя“» (прим. док.).
102. Дополнение к ответам написано А. С. Гангебловым собственноручно.
103. Слово «препроводить» вставлено над строкой.
104. Показания находятся в ф. 48, д. 245, л. 43—43 об.
105. Число вписано другим почерком и чернилами.
106. Показание подписано А. С. Гангебловым собственноручно.
107. Слова «г[осподина]… показания» вписаны в строку другим почерком и чернилами.
108. (1) «Для меня лестно упомянуть, что касательно поведения я был на отличном замечании у моих наставников» (прим. док.).
109. (2) «В нашей артели были еще подпрапорщики: Андреев 1-й, Андреев 2-й и Бунин, и поручик Бутовский (Петр). С первыми тремя капитан Бутовский обходился как начальник, с братом же своим был во всегдашнем разладе; следов[атель]но, со мною говорил он чаще и искреннее» (прим, док.).
110. «Правительства и народы» (франц.).
111. Ответы написаны А. С. Гангебловым собственноручно.
112. (1) «Где я руководствовался Анкетилем» (прим. док.).
113. Дополнение к ответам написано А. С. Гангебловым собственноручно.
114. Ниже карандашом написано: «Назимов».