Доктор Сбитнев (Тихонов)/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| Докторъ Сбитневъ |
| Дата созданія: С.П.Б. 1889. Источникъ: Тихоновъ В. А. Военные и путевые очерки и разсказы. — СПб: Типографія Н. А. Лебедева, 1892. — С. 241. |
Дождь только что прошелъ; изъ сада потянуло прохладой и цвѣтами. Марья Петровна рѣшила, что чай пить мы будемъ на воздухѣ, и распорядилась, чтобы столъ накрывали на терассѣ.
— Да бросьте вы, пожалуйста, ваши шахматы! Ну, можно-ли въ такую погоду сидѣть уткнувши носъ въ эту глупую доску? — добродушно-капризнымъ тономъ замѣтила она мнѣ и своему старшему сыну Сергѣю Дмитріевичу, моему большому пріятелю.
— Сейчасъ, мама, сейчасъ! — отозвался тотъ, не поднимая головы, — вотъ я ему только матъ закачу!
И дѣйствительно, не прошло и десяти минутъ, какъ я получилъ великолѣпный матъ.
— Что, братъ, не любишь? — расхохотался Сергѣй, глядя на мое удивленное лицо…
— Да постой… какъ-же это такъ? — недоумѣвалъ я…
— Да такъ-же вотъ!.. Какъ и слѣдуетъ быть!
Я уже двѣ недѣли, какъ гостилъ въ имѣніи у Марьи Петровны Грулевой, и ежедневно, послѣ обѣда мы съ Сергѣемъ Дмитріевичемъ сражались за шахматной доской, причемъ онъ неизмѣнно оставался побѣдителемъ.
— Ну, теперь пойдемъ чай пить! — предложила хозяйка и мы вышли на терассу.
Тамъ, за накрытымъ чайнымъ столомъ, собралась уже вся наша небольшая компанія, т. е. сама Марья Петровна, второй ея сынъ Коля, мальчикъ лѣтъ пятнадцати, гувернантка Варвара Ивановна — дѣвица среднихъ лѣтъ, очень еще недурненькая, съ большими черными глазами, ея воспитанница Катя, дочка Марьи Петровны, и, наконецъ, задумчивая, мечтательная Вѣра Павловна, молоденькая вдовушка, обладательница прекраснаго имѣнія при селѣ Покровскомъ. Она приходилась нашей хозяйкѣ родной племянницей и часто пріѣзжала гостить къ ней изъ своей усадьбы недѣли на двѣ, на три, увѣряя, что въ Покровскомъ она просто жить не можетъ, — такъ тамъ скучно, пусто и одиноко.
— А гдѣ-же дядя? — спросила Марья Петровна при нашемъ появленіи.
— Да гдѣ? вѣроятно у себя въ лабораторіи, — отвѣтилъ Сергѣй, подсаживаясь къ столу.
— Коля, сбѣгай, позови дядю!..
Коля, не поднимаясь съ мѣста, а только перевѣсившись черезъ перила терассы, крикнулъ въ садъ:
— Дядя! Чай пить иди!
Вѣра Павловна отъ этого неожиданнаго крика вздрогнула, а по лицу Варвары Ивановны скользнула брезгливая гримаска.
— Иду! — послышался откликъ изъ самой чащи густого сада, и черезъ минуту Петръ Петровичъ, братъ Марьи Петровны, появился на главной аллеѣ, бодро сѣменя коротенькими ножками.
Петру Петровичу, или — какъ теперь его звали — «химику» было лѣтъ шестьдесятъ, но на видъ онъ былъ гораздо моложе. Старый холостякъ и добродушнѣйшій человѣкъ, онъ безвыѣздно жилъ въ имѣніи своей сестры и проводилъ время «въ изученіи различныхъ наукъ», какъ выражался онъ самъ, или «занимался пустяками», какъ отзывались о немъ другіе. То онъ изучалъ механику, то агрономію, то медицину, то химію, и сообразно занятіямъ, носилъ и прозвища: то механика, то химика и т. д. Въ саду ему отдана была старая бесѣдка, гдѣ онъ и копошился съ утра до ночи надъ разными баночками и сткляночками.
— А у меня въ лабораторіи-то протекать начало, — заявилъ онъ, войдя на терассу и обтирая ноги о войлочекъ, лежавшій на послѣдней ступенькѣ.
— Ну, батюшка, починять не стану, — отозвалась Марья Петровна, подвигая ему стаканъ чаю. — Давно уже я подумываю на дрова ее сломать, а то что — гніетъ только безъ толку.
— Да гдѣ-же я расположусь тогда? — опечалился Петръ Петровичъ.
— А ужь гдѣ знаешь.
— Поѣзжайте ко мнѣ въ Покровское, — предложила Вѣра Павловна, — тамъ у меня мѣста много.
Старикъ искоса посмотрѣлъ на нее: шутитъ она, дескать, или въ серьезъ?
— Право, поѣзжайте; и мнѣ веселѣе будетъ, а то я тамъ совсѣмъ одна…
— А что-жъ, — сіе дѣло треба разжувати[1]! — успокоился «химикъ» и принялся за чай.
Я зналъ, что бесѣдку починятъ и никуда Петръ Петровичъ изъ своего угла не выберется, но подобные разговоры повторялись довольно часто.
— А какъ хорошо послѣ дождя-то! — замѣтилъ я.
— Да… чудно! — отозвалась Вѣра Павловна. — Воздухъ какъ ключевую воду пьешь и напиться не можешь… А посмотрите-ка на небо-то! Какое оно чистое, ясное… умылось словно… А вонъ и она — «послѣдняя туча разсѣянной бури… Одна ты несешься по ясной лазури! Одна ты наводишь унылую тѣнь»…[2]
— Это вы на счетъ чего поэзію-то разводите? — перебилъ ее сиплый и грубоватый голосъ.
Всѣ вздрогнули и обернулись.
На порогѣ двери, ведущей въ комнаты, стоялъ приземистый и коренастый человѣкъ лѣтъ тридцати, съ маленькими, сухими глазками и съ длинной рыжеватой бородой. Одѣтъ онъ былъ въ синюю косоворотку-рубашку, въ суконную поддѣвку и высокіе сапоги.
— А! докторъ! докторъ! — послышались восклицанія. — Вотъ неожиданно! какъ это вы подкрались?..
— Подкрадываться я не думалъ, но и изъ пушекъ палить, извѣщая о своемъ прибытіи, тоже не желалъ! — проговорилъ онъ, не улыбаясь и небрежно протягивая всѣмъ свою короткую, покрытую веснушками руку.
— Давно-ли воротились-то? — освѣдомилась у него Марья Петровна.
— Да съ недѣлю ужь.
— Ай-ай! И до сихъ поръ насъ не навѣстили!?
— Да вѣдь у васъ всѣ здоровы?..
— Слава Богу, всѣ…
— Ну, такъ зачѣмъ-же вамъ меня?
— Ну, вотъ, что вы говорите! Не какъ доктора, а просто какъ добраго знакомаго мы всегда рады видѣть васъ…
— Есть мнѣ время добрыхъ знакомыхъ навѣщать! — отрѣзалъ докторъ и устремилъ на меня вопросительный взглядъ.
— Ахъ, я васъ и не познакомилъ! — спохватился Сергѣй Дмитріевичъ. — Докторъ Матвѣй Васильевичъ Сбитневъ, нашъ земскій врачъ, а это мой университетскій товарищъ и мой старый другъ… гоститъ у насъ теперь…
Сбитневъ молча сунулъ мнѣ свою руку. Я тоже ничего не нашелся сказать.
— Ну, разсказывайте теперь, какъ съѣздили? — обратилась хозяйка къ новому гостю.
— А вы мнѣ вотъ сначала чаю дайте.
— Сейчасъ, сейчасъ, — заторопилась та, наливая ему стаканъ. — Ну, что въ Москвѣ новенькаго?
— Что въ Москвѣ новенькаго? — переспросилъ докторъ. — Да что? Царь-колоколъ, Иванъ Великій да Василій Блаженный.
— Ну, это новости старыя, а нѣтъ-ли чего-нибудь вообще посвѣжѣе?..
— Вообще посвѣжѣе ничего не видалъ.
— Да что-же вы тамъ дѣлали, гдѣ вы бывали, если не видали ничего? — замѣтила гувернантка.
— Много будете знать, скоро состаритесь! — оборвалъ ее Сбитневъ и принялся основательно намазывать себѣ масла на хлѣбъ.
Всѣ какъ-то сконфуженно примолкли. Вообще появленіе доктора произвело странное впечатлѣніе: всѣ видимо обрадовались, предупредительно смотрѣли ему въ глаза, но въ то-же время словно оробѣли; въ голосѣ у всѣхъ появилось заискивающее что-то. Даже вѣчно спокойный и ровный Сергѣй Дмитріевичъ, и тотъ казался нѣсколько взволнованнымъ. Особенная-же перемѣна произошла съ Вѣрой Павловной: вся она съежилась какъ-то и то краснѣла, то блѣднѣла поминутно. Сбитневъ-же спокойно и увѣренно посматривалъ на всѣхъ своими сѣрыми, холодными глазками, глубоко запавшими подъ густыми русыми бровями.
— Такъ какъ? Какъ? — «Послѣдняя туча разсѣянной бури»…[2] — лѣниво выговаривая слова, обратился онъ къ Вѣрѣ Павловнѣ, принимаясь за чай.
Та начала сконфуженно улыбаться.
— А знаете-ли вы, на что она наводитъ «унылую-то тѣнь»[2]? А? На крестьянское сѣно-съ. Ѣхалъ я сюда, — смотрю, ни у кого не убрано еще… Погніетъ, такъ вотъ и будетъ тебѣ «унылая тѣнь»[2]…
— Ну, не бѣда — просохнетъ! Теперь не опасно еще… — замѣтилъ Сергѣй Дмитріевичъ.
Докторъ молча посмотрѣлъ на него и только фыркнулъ…
— Я у васъ ночевать останусь, — обратился онъ немного спустя къ Марьѣ Петровнѣ. — Завтра пораньше къ Бабиковымъ проѣхать надо.
— Пожалуйста, пожалуйста! Я сейчасъ приготовить велю. Коля, ступай, скажи Марфѣ, чтобы она постель устроила.
Коля лѣниво поднялся со стула и отправился въ комнаты.
— А вы сейчасъ изъ города прямо? — спросила Вѣра Павловна.
— Нѣтъ, къ Слѣпневымъ заѣзжалъ.
— Опять, вѣрно, Евгенія Ѳедоровна расхворалась? — добродушно вмѣшался Петръ Петровичъ. — Все-то она прихварываетъ. Скажите, пожалуйста, Матвѣй Васильевичъ, чѣмъ она больна?
— А вамъ какое дѣло?
«Химикъ» страшно сконфузился и безпокойно заерзалъ на стулѣ.
— Вѣдь вы знаете мое правило — никогда не говорить, чѣмъ больны мои паціенты! — добавилъ Сбитневъ, очевидно для того, чтобы нѣсколько смягчить слишкомъ грубо сказанную фразу.
— Правило весьма похвальное, но неужели изъ какого-нибудь пустяка, изъ лихорадки, нужно тоже дѣлать тайну? — вступился Сергѣй Дмитріевичъ.
Докторъ посмотрѣлъ на него и опять фыркнулъ.
— Да, нужно! Потому что, если я про пустяки буду всѣмъ говорить, то серьезное само собой выяснится, — пояснилъ онъ.
Наступило опять неловкое молчаніе.
— Ахъ, батюшка, Матвѣй Васильевичъ, чуть было не позабыла! — спохватилась Марья Петровна. — Лизавета у насъ все прихварываетъ.
— Какая Лизавета?
— Да птичница… Посмотрѣли-бы вы на нее, что съ ней.
— Что-жъ, посмотрѣть можно… Гдѣ она у васъ помѣщается?
— Да вотъ тутъ, за садомъ сейчасъ, около скотнаго…
Сбитневъ допилъ стаканъ и взялся за фуражку.
— Чрезъ садъ пройти можно?
— Можно, можно: какъ зайдете за бесѣдку, такъ тутъ тропиночка…
— Да давайте я васъ провожу, — вызвалась Вѣра Павловна, поднимаясь съ мѣста.
— Ну, проводите, — согласился докторъ, спускаясь въ садъ.
Вдовушка пошла за нимъ.
— Вѣра, смотри, въ саду сыро послѣ дождя-то, — не простудись смотри! — замѣтилъ ей вслѣдъ Сергѣй Дмитріевичъ.
— Вотъ нѣжности-то! — буркнулъ, не оборачиваясь, Сбитневъ.
— Вы не глядите на то, что онъ грубоватъ нѣсколько, — начала Марья Петровна, обращаясь ко мнѣ, когда они скрылись изъ виду, — но сердце у него золотое, да притомъ и знающій человѣкъ; чрезвычайно знающій! Такъ что нѣкоторыя странности мы ему вполнѣ прощаемъ. Что дѣлать, — человѣкъ безъ воспитанія… посвятилъ всю жизнь наукѣ, такъ до манеръ-ли ему.
— Да дѣйствительно, работникъ онъ хорошій и не корыстолюбивъ, кажется, — замѣтилъ и Сергѣй Дмитріевичъ.
— Ну, положимъ, отъ мзды не отказывается; если можно, такъ въ лучшемъ видѣ сдеретъ!.. — началъ было, къ моему удивленію, добродушный Петръ Петровичъ, но молчавшая до сихъ поръ гувернантка не дала ему договорить.
— Ну, какъ вамъ не стыдно, Петръ Петровичъ! ну, съ кого это онъ дралъ-то? — горячо заговорила она, такъ и впиваясь въ «химика» своими черными глазами. — Съ кого, скажите пожалуйста? Ужъ не съ васъ-ли? Когда вы двѣ недѣли съ постели не вставали, такъ онъ отъ васъ трое сутокъ не отходилъ почти…
— Да, распутица его тогда у насъ задержала, — попытался было вывернуться Петръ Петровичъ.
— Распутица! — фыркнула гувернантка, совсѣмъ такъ-же, какъ фыркалъ Сбитневъ. — Распутица! Право, слушать непріятно! А когда вы на Рождествѣ гуся объѣлись, кто возился около васъ? А? Тоже распутица задержала? А?!
— Нѣтъ, нѣтъ, грѣхъ про него сказать что-нибудь дурное! — поддержала ее Марья Петровна. — Вотъ онъ у насъ всего съ годъ, не больше, а ужъ весь уѣздъ отъ него въ восторгѣ.
— Нѣтъ, что говорить, работникъ онъ хорошій. Это и говорить нечего! — повторилъ опять Сергѣй Дмитріевичъ.
«Химикъ» былъ окончательно сконфуженъ, а я понялъ, что фонды доктора стояли въ этомъ домѣ очень высоко.
Когда Вѣра Павловна и Сбитневъ вернулись отъ Лизаветы, начинало уже смеркаться и все общество перешло въ комнаты.
Сергѣй Дмитріевичъ и докторъ сейчасъ-же подсѣли къ шахматному столику и глубокомысленно погрузились въ игру.
— Вотъ, Матвѣй Васильевичъ не по твоему играетъ, — замѣтилъ мнѣ при этомъ Сергѣй. — Съ нимъ, братъ, ухо востро нужно держать.
Гувернантка ушла укладывать спать свою воспитанницу. Марья Петровна отправилась хлопотать объ ужинѣ. Коля тоже исчезъ куда-то, такъ что я остался вдвоемъ съ Вѣрой Павловной. Чтобы не мѣшать играющимъ, мы перешли въ гостиную, гдѣ она присѣла къ роялю и начала едва слышно перебирать клавиши.
— Какъ вамъ нашъ докторъ понравился? — вполголоса спросила она меня.
— Да что-же я могу сказать про человѣка, котораго видѣлъ только мелькомъ?
— Однако? Какое впечатлѣніе произвелъ онъ на васъ? Правда, вѣдь въ немъ масса жизни? — настойчиво допытывалась вдовушка.
— Грубоватъ онъ, кажется… — сорвалось у меня.
— Ну такъ что-жъ, что грубоватъ? Грубоватъ!.. Ну, грубоватъ! А что-жъ, по вашему эти чопорные, лощеные петербургскіе франтики лучше? Грубоватъ… да за то дѣло дѣлаетъ, а не на фразахъ выѣзжаетъ. Человѣкъ вѣчно на работѣ, трудится безъ отдыху, — есть ему время о манерахъ думать! Нѣтъ, по-моему, ужъ лучше будь грубоватъ, да искрененъ; а у многихъ, подъ маской внѣшняго приличія, или пошлость, или подлость скрывается…
Она настолько увлеклась, произнося эту тираду, что подняла даже голосъ, такъ что изъ сосѣдней комнаты навѣрное можно было разслышать каждое слово.
— Вотъ, вы въ немъ грубость замѣтили и только; а если-бы вы увидали его у постели больного, то подглядѣли-бы и другое кое-что…
— Очень можетъ быть, очень можетъ быть, — я вѣдь сужу по первому впечатлѣнію, — оправдывался я.
— Э! что такое первое впечатлѣніе! Первое впечатлѣніе и на меня онъ произвелъ неблагопріятное… и я сначала была непріятно поражена его нѣсколько рѣзкимъ тономъ… но потомъ, когда мнѣ пришлось поближе познакомиться съ нимъ, поприглядѣться къ нему я поняла, что нельзя довѣрять первому впечатлѣнію.
— Говорятъ, первое впечатлѣніе — самое вѣрное.
— Ну, это только говорятъ! — съ легкой ироніей въ голосѣ возразила Вѣра Павловна. — Я на дѣлѣ испытала, что такое первое впечатлѣніе… Вы знаете, что я замужъ вышла по первому впечатлѣнію? — послѣ небольшого молчанія проговорила она опять.
— Ну и что-же?
— Ну и не разъ потомъ раскаивалась.
— Развѣ вы были такъ несчастливы въ замужествѣ?
— Какъ вамъ сказать? Мой мужъ былъ прекраснѣйшей души человѣкъ, и другая съ нимъ была-бы навѣрное очень счастлива. Но я… но мнѣ онъ былъ не пара: изъ разнаго тѣста мы съ нимъ были слѣплены.
— Вашъ мужъ военный былъ?
— Да, онъ былъ гусаръ… Очень добрый малый, но и не больше…
— Да вѣдь онъ любилъ васъ?
— Любилъ, и даже очень, но только по своему — какъ куколку хорошенькую… Да и любовь-то у него вся выражалась въ непрерывномъ цѣлованіи ручекъ… А что у меня въ душѣ творилось, — до этого ему никакого дѣла не было. Туда онъ не заглядывалъ, да если бы и заглянулъ, такъ ничего-бы и не разглядѣлъ. А между тѣмъ, какъ я томилась пустотой и пошлостью нашего общества!
— Вопросы жизни грызли?
— Да, вопросы жизни… А у него на всѣ эти вопросы только одинъ отвѣтъ и былъ: «фантасмагорія». Скажетъ, бывало, свою «фантасмагорію», повернется на каблучкахъ, защелкаетъ шпорами — и правъ! думаетъ, что онъ этимъ все рѣшилъ… Боже мой, что это за глухая драма была! Мнѣ жить хотѣлось, хотѣлось дѣятельной жизни, а онъ воображалъ, что шоколадныя конфеты — лучшая отрада человѣка…
Вѣра Павловна глубоко задумалась; пальцы ея лежали неподвижно на клавишахъ. Я смотрѣлъ въ окно. Сумерки сгущались все болѣе и болѣе. Летучая мышь мелькнула нѣсколько разъ передо мной. Гдѣ-то далеко въ деревнѣ однообразно лаяла собака… Надъ озеромъ бѣлѣлъ туманъ…
— Вы повѣрите-ли, что мы съ нимъ по цѣлымъ днямъ въ пикетъ играли? — совсѣмъ тихо добавила погруженная въ воспоминанія вдовушка.
— Ну, а что-же этотъ — Сбитневъ — рѣшилъ вамъ всѣ эти вопросы жизни?.. — вдругъ спросилъ я и самъ почувствовалъ, что въ голосѣ у меня было что-то раздраженное.
Вѣра Павловна молча подняла на меня глаза.
— Да, рѣшилъ!.. Рѣшилъ! И главное, рѣшилъ не словами, не фразами, а самою жизнью-же — своимъ примѣромъ! Онъ труженникъ — рабочая сила, и отъ этого его мѣсто на землѣ почтенно! — твердо проговорила она.
«Фантасмагорія!» — чуть было не сорвалось у меня съ языка, но я во-время удержался.
Черезъ минуту насъ позвали ужинать. За ужиномъ Вѣра Павловна сидѣла молча и почти ничего не ѣла. Сбитневъ тоже молчалъ, за то довольно основательно отдавалъ честь подаваемымъ кушаньямъ, не забывая, впрочемъ, и напитковъ.
Послѣ ужина сухіе глазки доктора слегка умаслились и мнѣ удалось подмѣтить два-три умильныхъ взгляда, которыми онъ провожалъ молоденькую горничную Дуняшу, подававшую намъ ужинать.
Постель ему постлали въ моей комнатѣ.
— А что, докторъ, хороша здѣсь практика? — спросилъ я его, когда мы уже раздѣвались, чтобы лечь спать.
Сбитневъ посмотрѣлъ на меня какъ-то подозрительно.
— Практика? — переспросилъ онъ.
— Да.
— Такъ себѣ, — ничего особеннаго… Да вѣдь я собственно за практикой и не гонюсь!
— А за чѣмъ-же вы гонитесь?
— За работой-съ!
— Да вѣдь практика и есть, въ сущности, ваша работа.
— Да… конечно… но я васъ не понялъ… то-есть мнѣ показалось, что вы спрашиваете о доходности… Такъ это для меня вопросъ второстепенный, лишь-бы дѣло было… А дѣла здѣсь достаточно…
— Ну и славу Богу! — заключилъ я.
Сбитневъ стоялъ посрединѣ комнаты уже въ одномъ бѣльѣ и, сопя и пыхтя, почесывалъ свою широкую, покрытую волосами грудь.
— Да-съ, и славу Богу! — подтвердилъ черезъ минуту и онъ, грузно опускаясь на кровать.
— А къ вамъ здѣсь, кажется, всѣ чрезвычайно расположены? — спросилъ я немного спустя.
— Не знаю, и это меня нисколько не интересуетъ, лишь-бы…
Но дальше онъ не договорилъ, а словно сообразивъ что-то, круто повернулся лицомъ къ стѣнѣ и натянулъ на себя одѣяло.
Минутъ чрезъ пять онъ уже храпѣлъ во всѣ свои богатырскія легкія.
Когда я проснулся на другой день, Сбитнева въ комнатѣ не было. Я подошелъ къ окну, выходящему въ садъ и неожиданно увидалъ его коренастую фигуру, мелькавшую по большой, тѣнистой аллеѣ. Рядомъ съ нимъ шла какая-то женщина. «Вѣра Павловна», — предположилъ я. Каково-же было мое удивленіе, когда женщина повернула голову и я узналъ въ ней не интересную вдовушку, а черноглазую гувернантку…
Было еще слишкомъ рано и я рѣшилъ попытаться уснуть еще часика три. «Однако, онъ времени даромъ не теряетъ», — невольно подумалъ я, завертываясь въ простыню.
Я проспалъ дольше, чѣмъ предполагалъ, и когда мы собрались къ утреннему чаю, то оказалось, что Сбитневъ уже давно уѣхалъ. Вѣра Павловна тоже собиралась къ себѣ въ Покровское. Послѣ обѣда мы распростились съ ней и съ тѣхъ поръ я ее больше не видалъ, такъ какъ недѣли черезъ двѣ долженъ былъ вернуться въ Петербургъ.
Прошло года полтора. Однажды утромъ, когда я только что проснулся и не успѣлъ еще встать съ постели, въ комнату ко мнѣ совершенно неожиданно вошелъ Сергѣй Дмитріевичъ.
— Хорошъ! хорошъ! — началъ онъ прямо. — И не стыдно тебѣ?.. Хоть-бы строчку черкнулъ! Чуть не два года прошло, а ты и не догадался вспомнить обо мнѣ!..
— Сережа! Какими судьбами ты это въ Питеръ попалъ?..
— Ладно! Ладно! Зубы-то не заговаривай! А впрочемъ, у васъ это, можетъ быть, принято — старыхъ друзей забывать… Еще хорошо, что въ адресномъ столѣ адресъ твой нашелъ…
— Спасибо, голубчикъ! Спасибо! Прости: все занятъ былъ… Но что тебя сюда привело?
— Что привело? Развѣ что хорошее сюда нашего брата приводитъ? Конечно процессъ!
— Процессъ? Съ кѣмъ-же это?
— Съ кѣмъ? Съ belle-братцемъ[3]!
— Что такое? — не понялъ я.
— Ну, или — какъ тамъ оно называется? Съ beau-frère’омъ[3], что-ли? Съ господиномъ Сбитневымъ!
— Какъ?!
— Да, вѣдь ты ничего не знаешь! — Какъ-же, родственничкомъ теперь нашимъ сталъ: Вѣра-то за него замужъ вышла.
— Давно-ли?
— Да ужъ больше года! И такой-то онъ негодяй да сутяга оказался, что на рѣдкость! Окрутилъ бабенку въ лучшемъ видѣ… Все въ руки забралъ и живетъ теперь турецкимъ султаномъ!.. Гувернантку-то нашу, Варвару Ивановну, помнишь?
— Помню.
— Ну и ее для компаніи прихватилъ… Просто скандалъ на весь уѣздъ!..
— А Вѣра-то Павловна что-же?
— А что-жъ Вѣра Павловна! Извѣстно что — чахнетъ!