Амфитеатров А. В. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 10. Книга 2. Мемуары Горестные заметы: Воспоминания. Портреты. Записная книжка. Пародии. Эпиграммы
M.: НПК «Интелвак», ОО «РНТВО», 2003.
ЖЕМЧУЖНИКОВ *)[править]
- ) Сохраняю в новом издании этот беглый и, по существу, устаревший юбилейный очерк потому, что он нравился в свое время самому А. М. Жемчужникову. 1907
Юбилей A.M. Жемчужникова, конечно, не принадлежит к числу тех громких общественных явлений, которые взвинчивают толпу до энтузиазма, а текущую литературу и журналистику переполняют кликушеством истерических славословий, гласами трубными и бряцанием кимвалов. Зато юбилей этот, справленный скромно и сдержанно, нашел в каждом русском сердце, не чуждом любви к родине и ее живому слову, тихий, но почтительный и благодарный отклик, полный искреннейшего сочувствия и давней, теплой симпатии как к самому юбиляру, так и к его седой, но бодрой и юной сердцем старушке-музе. Пред этими почтенными сединами невольно обнажаются и склоняются головы, точно мимо в крестном ходе икону несут, — чтимую, историческую икону, пред которою, веруешь или не веруешь, а шляпу снять надо.
Если хотите, юбилей A.M. Жемчужникова — праздник не столько литературы русской, сколько русской гражданственности, которой маститый поэт и в жизни своей, и в писаниях всегда был высоким образцом, не только достойным всеобщего подражания, но даже, — по духовной цельности, по нравственному изяществу своему, — к подражанию трудным. A.M. Жемчужников — поэт не великий и даже, быть может, не большой. Он сам прекрасно понимал это всю свою жизнь и с трогательным прямодушием признал это в своей автобиографии. «Когда в эпоху новых веяний я вышел в отставку именно с тем, чтобы иметь право и возможность мыслить и чувствовать с большею свободою и независимостью, во мне родилось сомнение в дельности моих литературных занятий. Мне казалось, что мои стихи никому не нужны в такое серьезное время. Поэзия на „гражданские мотивы“ была бы очень уместна в эпоху пробуждения ума и совести. Я сознавал все высокое ее значение, и меня к ней тянуло; но эти песни пел тогда Некрасов. Они были так сильны и оригинальны, что тягаться с ними я, конечно, не мог, а вторить им, хотя бы и не фальшивя, было бы излишне. С другой стороны, так называемая „чистая“ поэзия, отрешенная от злобы дня, — возвышенна и прекрасна всегда. Такого времени, когда она могла бы оказаться ненужной, не бывает. Но я чувствовал, что моя муза не обладает ни лиризмом, ни красотою, которые я почитал необходимыми принадлежностями чистой поэзии. В то время мои недостатки оказались бы еще заметнее. Вот почему я тогда почти бросил писать стихи». Это прекрасное сознание, продиктованное на редкость трезвою автокритикою, — не единственное. Как молодым, тридцатилетним человеком, A.M. Жемчужников сумел обуздать в себе стихотворный зуд и раздражение пленной мысли, потому что рядом с соловьиною мощью богатыря Некрасова не хотел петь чижиком, так и восьмидесятилетним старцем, он с завидным мужеством задал себе вопрос: «Не довольно ли? — и ответил: Да, довольно». Ответил даже с чрезмерною строгостью к себе, потому что не может уверять, будто его песня спета, поэт, способный написать, напр<имер>, такую прелесть:
Так прочен в сердце и в мозгу
Высокий строй эпохи прошлой,
Что с современностию пошлой
Я примириться не могу.
Но я, бессильный, уж не спорю;
И, вспоминая старину,
Не столь волнуюсь и кляну,
Как предаюсь тоске и горю.
Что я? Певец былых кручин;
Скрижалей брошенных обломок;
В пустынном доме, в час потемок,
Я — потухающий камин.
То треск огня совсем затихнет,
Как будто смерть его пришла;
То дрогнет теплая зола
И пламя снова ярко вспыхнет.
Тогда тревожно по стенам
Толпой задвигаются тени
И лица прежних поколений
Начнут выглядывать из рам.
Это написано на 78-м году жизни!.. «Вы, нынешние, — ну-тка…»
Автокритика и строгое отношение к целям стихотворства создали из A.M. Жемчужникова явление, совершенно особняком поставленное на современном российском Парнасе. Бывают поэты мысли, поэты чувства, поэты формы, — Жемчужников мог бы по праву назвать себя поэтом дела. И дела большого, широкого, общественного, в полном объеме и в лучшем смысле этого слова. Гражданская лира Жемчужникова, — он прав был в ее оценке — совсем не наследница титанических стонов «музы мести и печали». В ней нет страстного некрасовского темперамента, равно могучего и в воплях скорби, и в историческом хохоте сатиры. Некрасов был певцом великой исторической ломки, а Жемчужников — из тех людей, которые на расчищенных ломкою пустырях уже начали строить полезные и благие здания будущего русского прогресса и тщательно оберегали стройку свою от алчных и враждебных покушений против нее разных злецов и обскурантов, имя же им легион. Жемчужников гораздо «светлее» Некрасова, положительнее его и доверчивее. Он — натура цельно верующая, без разлада с собой. Некрасов — это весь русский «перелом», со всеми его хорошими и дурными сторонами, со всею его правдою и со всем самообманом. Жемчужников — казовая сторона «перелома», благой и радостный вестник его благих, гуманных теорий…
Названье мне дано поэта-гражданина
Зато, что я один про доблесть песни пел;
Что был глашатаем забытых старых истин
И силен был лишь тем, хотя и стар, и слаб,
Что в людях рабский дух мне сильно ненавистен
И я сам с юности не раб.
В этом глашатайстве доблести и забытых, старых истин и заключается главная заслуга Жемчужникова, так многозначительно осмыслившая теперь его юбилей. Старые истины эти — идеи, создавшие реформы императора Александра II. Недаром же A.M. Жемчужников в течение почти всей жизни своей был связан нежнейшею дружбою с одним из замечательнейших представителей этой священной эпохи — В. А. Арцимовичем, человеком, о котором люди, знавшие его, до сих пор не могут говорить спокойно, без трепета в голосе, без умиленных слез. «Перед святынею добра неугасимая лампада!» — назвал Арцимовича Жемчужников, часто обращающийся к памяти его со своим дружеским прочувствованным стихом. Чувствуется, что этот друг — яркий пламенник любви к родине и человечеству — был самым сильным и глубоким впечатлением всей жизни поэта, и благоговейная привязанность к нему пережила в сердце старого глашатая все остальные личные привязанности и воспоминания.
Смутится ли моя в добро и в правду вера, —
Кто от уныния тогда спасет меня?
Не будет предо мной высокого примера;
Ты мне не уделишь духовного огня.
Недобрые ко мне порой приходят вести;
На правосудие сплетают клеветы,
И безнаказанно позорят знамя чести…
Где ты?
Арцимович был одним из практических строителей новой, послереформенной России, а Жемчужников — идеалистом-певцом этого строительства. В честь суда скорого, справедливого и милостивого, в честь равенства пред государственною властью всех граждан Российской империи, в честь и защиту молодого поколения, в защиту свободы совести, слова и труда, в защиту грамотности и телесной неприкосновенности крестьянства, звучала уверенно и убежденно песнь Жемчужникова, правдивая, ясная, бестрепетная. Ложный патриотизм, мракобесие в «охранительской» маске, нелепости quasi-классического обучения по пресловутой реформе графа Д. А. Толстого, кулачество, дикости шовинизма, распутство общественной мысли, выродившейся в декадентские благоглупости, милитаристическая наглость, сменившая в Европе политику правового порядка, сухой бюрократизм — находили в этой песне систематический отпор и страстное порицание. Жемчужников — не сатирик по призванию, но юморист. Для сатиры в нем слишком мало желчи и слишком много какой-то особенной, «порядочной» кротости. Сатира — дело резкое, грубое, а эти качества совсем не в характере Жемчужникова: он за сатирический бич в лайковых перчатках берется, и диво ли, что бич его не так громко свищет в воздухе, как бич Салтыкова или Некрасова, и вместо глубоких, кровоточащих ран на теле порока лишь слегка бороздит его жесткую кожу? Добродушно сдобренная метким красным словцом шутка более свойственна Жемчужникову, чем едкий сарказм. Недаром же он--главный участник создания «Козьмы Пруткова», знаменитейшего из российских философов времен прошлых, настоящих, а — как знать? увы! может быть, и будущих. Козьма Прутков — едва ли не самая смешная книга, когда-либо написанная на русском языке. Но в уморительном, беззлобном юморе ее сатирический элемент совершенно отсутствует. Это — смех для смеха… Пародии Конрада Лилиеншвагера (Добролюбова) гораздо содержательнее, злее и, так сказать, «предумышленнее» прутковской поэзии и философии, — однако менее популярны. Причины тому — во-первых, несравненно изящная форма прутковских пародий: они ложатся в память читателя и слушателя без всякого усилия со стороны последних, почти машинально; а, во-вторых, именно, полнейшая безобидность этих красивых цветочков невинного юмора. Смешно, весело и — ни малейшего осадка на дне веселья, ни капли горечи, ни ложки дегтя в бочке меду. Смех для смеха любят все; сатиру — только те, кто сами ее не боятся.
Гражданские темы в поэзии — едва ли не самые трудные, потому что нужен могучий, исключительный темперамент, чтобы поэтически претворилась серенькая, «прозаическая действительность», их выдвигающая; чтобы
Выстраданный стих, пронзительно-унылый,
Ударил по сердцам с неведомою силой…
Некрасов в этом отношении — труднодосягаемый образец не для одних русских. Его мрачная гражданская страстность — явление совершенно исключительное в европейской поэзии; другого Некрасова нет, хотя политических и общественных поэтов в любой стране — сколько угодно. Между тем, если чувствуется нехватка темперамента, если Бог не дал сильного сатирического таланта, перепевы гражданских поэтов — штука очень скучная. Читать передовые статьи и в прозе-то наказание божеское в девяносто девяти случаях из ста, а уж передовые статьи в стихах… спаси и помилуй от них, Господь, даже всякого врага и супостата! И не скажу, чтобы Жемчужников никогда не писал «передовых статей в стихах», но в огромном большинстве его вариаций на гражданские мотивы, их выручала блестящая красивость формы, — ведь Жемчужников играет и размером, и рифмою не хуже самого Алексея Толстого, его сотрудника по Пруткову! — и, главное, подкупающая искренность глубоко преданного своим credo поэта…
Дай Бог Алексею Михайловичу пожить еще в свое удовольствие и на пользу общую много лет. Почтенное имя его останется в истории русской литературы видною звездочкою, если и не первой величины, то все же достойною долгого внимания, памяти и подробного с нею ознакомления. Для культурной летописи второй половины XIX века стихи его — драгоценный материал. Я задумался сейчас, кто из европейских поэтов больше других подходит по положению в своей родной литературе к тому месту, которое в нашей литературе занял Жемчужников? Больше всех напоминает он мне флорентинца Джусти, а у немцев — «политический юмор» Фрейлиграта и Гофмана фон Фаллерслебен. Это, конечно, не вожди прогресса, но — офицерство его, первые ряды, над которыми веет прекрасное знамя, поднятое смелыми и честными людьми на благо всего человечества.
1900
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Печ. по изд.: Амфитеатров А. Литературный альбом. Изд. 2-е, доп. СПб.: Просвещение, 1907. Очерк впервые опубликован в газете «Россия» (1900. 11 февраля) к 50-летию творческой деятельности Алексея Михайловича Жемчужникова(1821—1908), поэта, публициста, одного из соавторов водевилей-пародий, подписывавшихся псевдонимом Козьма Прутков. Дебютировал в феврале 1850 г. комедией «Странная ночь».
С. 16. Кимвал — древний восточный ударный музыкальный инструмент.
С. 19. Александр II (1818—1881) — российский император с 1855 г., осуществивший ряд реформаторских преобразований, в том числе отмену крепостного права в 1861 г.
Арцимович Виктор Антонович (1820—1893) — юрист, деятель эпохи крестьянской реформы 1861 г. Губернатор Тобольский (1854—1858) и Калужский (1858—1864). Муж сестры A.M. Жемчужникова.
С. 20. …по пресловутой реформе графа Д. А. Толстого… — Дмитрий Андреевич Толстой (1823—1889), граф — с 1861 г. сенатор, директор департамента народного просвещения. Член Государственного совета (1866). В 1865—1880 гг. — обер-прокурор Святейшего Синода и одновременно министр народного просвещения. В 1871 г. реформировал систему среднего образования: низшая школа — для народа, реальные училища — для буржуазии, университеты — для дворянства. В гимназиях ввел «классическое» образование (расширил преподавание древних языков — латинского и греческого). В апреле 1880 г. был уволен с постов.
С. 21. Конрад Лилиеншвагер — один из псевдонимов Николая Александровича Добролюбова (1836—1861). Эту маску наивно-романтического поэта-обличителя критик использовал в пародиях, памфлетах и фельетонах, которые публиковал в «Свистке» (1859—1863, 9 выпусков), сатирическом отделе, основанном им с Н. А. Некрасовым в журнале «Современник».
С. 22. Толстой Алексей Константинович (1817—1875), граф — поэт, прозаик, драматург. Автор исторического романа «Князь Серебряный» (1863), драматической трилогии «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Федор Иоаннович» (1868) и «Царь Борис» (1870), соавтор (с братьями Жемчужниковыми) пародийно-сатирических произведений, печатавшихся под псевдонимом Козьма Прутков.
Джусти Джузеппе (1809—1850) — итальянский поэт, автор политических сатир.
Фрейлиграт Фердинанд (1810—1876) — немецкий поэт-коммунист, автор революционной лирики.
Гофман фон Фаллерслебен Август Генрих (1798—1874) — немецкий поэт и филолог. Автор песни «Германия, Германия превыше всего» (1841), которая была гимном Германии до краха фашизма.