ЖЕНСКОЕ СЕРДЦЕ.[править]
I.
Несчастный случай.[править]
Въ свѣтлый, безоблачный, мартовскій день 1881 года, около трехъ часовъ пополудни, одна изъ двадцати самыхъ хорошенькихъ женщинъ Парижа, какъ обыкновенно выражаются газетные хроникеры, графиня Кандаль сдѣлалась жертвой случая, непріятнаго и площадного, но опаснаго. На углу Антенской улицы и Елисейскихъ Полей, лошадь, запряженная въ ея модную маленькую карету, испугалась чего-то, бросилась въ сторону и упала на мостовую, сломавъ лѣвую оглоблю. Графиня отдѣлалась минутнымъ испугомъ и нервнымъ потрясеніемъ; но благодаря этому несчастному случаю, весь день ея былъ испорченъ, а она хотѣла въ этотъ день исполнить многое, судя по длинному списку визитовъ и покупокъ, на бѣлой дощечкѣ въ кожаной рамкѣ, которая висѣла между двумя передними окнами кареты, вмѣстѣ съ часами и портфелемъ для визитныхъ карточекъ. Поэтому хорошенькое лицо молодой женщины, съ тонкими чертами, правильнымъ профилемъ и блестящими голубыми глазами, ясно выражало неудовольствіе, близкое къ гнѣву. Она быстро открыла дверцу и вышла изъ кареты; при видѣ собравшейся вокругъ толпы, она совершенно вышла изъ себя и, не смотря на свою обычную доброту, даже снисходительность къ слугамъ, сказала лакею:
— Франсуа, какъ только поднимутъ лошадь, оставьте неловкаго кучера справляться какъ онъ знаетъ и пойдите въ клубъ Королевской улицы. Мнѣ надо карету черезъ полчаса; вы пріѣдете за мною къ маркизѣ Тильеръ.
И выбравшись изъ толпы, она пошла скорыми шагами въ тонкихъ ботинкахъ, вовсе не сдѣланныхъ для ходьбы, по направленію къ улицѣ Матиньонъ, гдѣ жила ея подруга, имя которой она назвала бѣдному Франсуа, еще не оправившемуся отъ страха и проборматавшему сквозь зубы: «слушаюсь, ваше сіятельство».
— Какъ досадно, что это именно случилось въ такой день, когда у меня столько дѣлъ, думала графиня по дорогѣ: только-бы мнѣ застать Жюльетту… Впрочемъ, если ея нѣтъ дома, то я дождусь ее. Мы не видались уже цѣлую недѣлю. Въ Парижѣ ни на что не хватаетъ времени.
Размышляя такимъ образомъ и высоко держа свою хорошенькую головку въ прелестной мягкой, шелковой шляпкѣ малиноваго цвѣта, она шла по улицамъ и всѣ прохожіе невольно засматривались на красавицу, съ золотистыми бѣлокурыми волосами и въ длинномъ сѣромъ пальто, обхватывавшемъ ея стройную талію. Всѣ бросали на нее тѣ знаменательные взгляды, которые ясно говорятъ женщинѣ въ молодости о торжествѣ ея красоты, а въ старости о томъ, что пѣснь ея спѣта. Если красавица отличается, какъ графиня Кандаль, тономъ истинной аристократки, который нельзя поддѣлать даже въ наше время всевозможныхъ поддѣлокъ, то встрѣчающійся съ нею мужчина разъигрываетъ цѣлую комедію. Онъ проходитъ, будто не замѣтивъ ее, но потомъ оборачивается два-три раза, пристально слѣдя за нею. Пусть физіологи объяснятъ эту загадку! Что касается до Габріеллы Кандаль, то ей не надо-бы оборачиваться для убѣжденія въ томъ, что она производила эффектъ, и пусть моралисты объяснятъ, почему женщина, хотя-бы носящая одно изъ великихъ историческихъ именъ Франціи, всегда довольна впечатлѣніемъ, производимымъ ея красотой даже на уродовъ и калѣкъ.
Однако Габріелла не пользовалась репутаціей кокетки, и къ тому-же столько причинъ побуждали ее быть не въ духѣ: она только что избавилась отъ серьезной опасности, ей придется долго не пользоваться новой, нарочно заказанной въ Лондонѣ по ея указаніямъ каретой и лучшая лошадь на конюшнѣ ея мужа погибла безвозвратно. Но все-таки остановившись передъ домомъ въ улицѣ Матиньонъ, прелестная святая, какъ ее справедливо называла г-жа Тильеръ, не обнаруживала ни въ одной чертѣ своего лица прежняго неудовольствія. Въ продолженіи пяти минутъ она ощущала радостное сознаніе своей красоты, благодаря восторженнымъ взглядамъ, брошеннымъ на нее прохожими, а святыя тѣмъ болѣе наслаждаются этимъ чисто женскимъ удовольствіемъ, что они рѣдко позволяютъ себѣ быть женщинами. Она даже совсѣмъ повеселѣла, взойдя въ стеклянный подъѣздъ, въ углу небольшого двора, хотя можетъ быть ее обрадовали слова привратника, что г-жа Тильеръ дома. Возможность немедленно разсказать другу всѣ подробности приключившагося случая значительно примиряетъ съ нимъ, и потому, входя въ квартиру маркизы Тильеръ, графиня думала съ улыбкой:
— Я увѣрена, что мой другъ испугается еще болѣе, чѣмъ я.
Хотя прошло только девять лѣтъ со времени событій, прологомъ которыхъ былъ несчастный случай съ каретой графини Кандаль, многіе-ли въ Парижѣ, даже въ свѣтскихъ кружкахъ, помнятъ прелестную, таинственную женщину, которую графиня не называла иначе, какъ мой другъ? На этомъ основаніи не излишне для большей ясности настоящаго разсказа набросить хоть въ двухъ словахъ портретъ этой исчезнувшей красавицы, которая даже тогда была незнакомкой для многихъ друзей ея друга. Маркиза Тильеръ принадлежала къ разряду тѣхъ свѣтскихъ женщинъ, скромныхъ и застѣнчивыхъ, которыя живутъ въ одно и то же время въ свѣтѣ и внѣ его, обнаруживая столько-же дипломатическихъ способностей, чтобъ стушеваться, сколько ихъ соперницы выказываютъ, чтобъ блестѣть и плѣнять. Даже ея жилище, порогъ котораго теперь переступила аристократическая фигура графини Кандаль, служило олицетвореніемъ характера и любви къ полу-уединенію ея друга. Атмосфера одиночества окружала этотъ флигель, отдѣленный отъ главнаго дома дворомъ, а отъ сосѣдней улицы Цирка длиннымъ рядомъ садовъ. Но и самая улица Матиньонъ съ безконечной каменной стѣной по одной сторонѣ и старинными домами, не измѣнившимися съ прошедшаго столѣтія съ другой — представляется какимъ-то анахронизмомъ среди современнаго живого квартала; въ ней царствуетъ странная провинціальная тишина благодаря тому, что всѣ предпочитаютъ проѣзжать изъ Елисейскихъ Полей въ предмѣстье Сентъ-Онорэ по Антенской улицѣ. Даже маленькая лѣстница, изолированная въ стеклянномъ подъѣздѣ, имѣла оригинальную физіономію. Ея пять ступеней, покрытыхъ полинялымъ ковромъ, вели къ полустеклянной двери съ красными портьерами. Это было нѣчто среднее между обыкновенной квартирой и барскимъ домомъ особнякомъ. Маркиза Тильеръ и ея мать г-жа Нансэ занимали только два нижніе этажа большого четырехъ-этажнаго дома, но онѣ устроили эту наружную лѣстницу со стекляннымъ подъѣздомъ, чтобы избавиться отъ находившейся подлѣ общей лѣстницы. Не преувеличивая значенія подобныхъ мелочей, можно смѣло сказать, что жилище маркизы Тильеръ, нѣсколько меланхоличное и находившееся въ уединенной улицѣ, ясно выражало ея желаніе имѣть свой собственный очагъ и нѣкоторый страхъ свѣтскихъ успѣховъ. Кромѣ того, еслибъ маркиза непреднамѣренно стушевывалась, то какъ могла-бы она разрѣшить невѣроятную задачу остаться вдовой въ двадцать лѣтъ и провести десять лѣтъ своего вдовства въ Парижѣ свободной, богатой, прелестной, но почти никому неизвѣстной?
Если поэтому было естественно, что равнодушные люди забыли эту женщину, ни мало не походившую на модныхъ дамъ конца нашего столѣтія, то напротивъ, ея немногіе друзья всегда пламенно ею интересовались и время не измѣнило ихъ фанатической преданности маркизѣ. На удивленные вопросы о томъ, почему эта хорошенькая женщина теряла свои молодые года въ скучномъ одиночествѣ, ея друзья отвѣчали всегда одной и той-же фразой: «Она такъ много выстрадала». Трагическая исторія вдовства Жюльетты вполнѣ оправдывала это объясненіе ея характера. Ея мужъ маркизъ Рожэ де Тильеръ, одинъ изъ самыхъ блестящихъ офицеровъ главнаго штаба, былъ убитъ въ Іюлѣ 1870 года подлѣ генерала Дуэ однимъ изъ первыхъ нѣмецкихъ ядеръ въ несчастную войну. Извѣстіе объ этой катастрофѣ дошло неожиданно до маркизы, находившейся тогда въ восьмомъ мѣсяцѣ беременности, и послѣ ужаснаго кризиса, она преждевременно родила ребенка, который жилъ только три недѣли.
Конечно этого было достаточно, чтобы разбить всю жизнь молодой женщины; но какъ ни страшны бываютъ поражающія насъ событія, но они ничего не создаютъ въ насъ, а только развиваютъ или умаляютъ врожденныя въ насъ способности. Даже счастливая и надѣленная всѣми благами жизни, маркиза Тильеръ была-бы всегда существомъ, любящимъ стушевываться и склоннымъ къ узкой жизни домашняго очага, даже къ одинокому заточенію. Когда это стремленіе жить въ сторонѣ отъ свѣта не искусственное, то оно подразумѣваетъ сердечную утонченность, доходящую до болѣзненности въ женщинахъ, такихъ аристократичныхъ и богатыхъ, какъ Жюльетта, которая вмѣстѣ съ матерью имѣла до 120,000 франковъ годового дохода. Эти женщины вѣроятно чувствуютъ съ первыхъ своихъ шаговъ въ свѣтскомъ водоворотѣ, на сколько модная жизнь заключаетъ въ себѣ лжи, банальностей и скрытой грубости. Онѣ тотчасъ инстинктивно сознаютъ себя оскорбленными и уходятъ въ свое внутреннее я; онѣ размышляютъ, становятся все болѣе и болѣе утонченными и путемъ реакціи дѣлаются настоящими артистами внутренней жизни. Для нихъ необходимо, чтобы все въ ихъ существованіи — отъ мебели и туалета, до дружбы и любви, было-бы утонченнымъ, рѣдкимъ, особеннымъ, индивидуальнымъ. Онѣ стараются не слѣдовать модѣ, а если и подчиняются ей, то всегда видоизмѣняютъ ее. Онѣ живутъ большей частью дома и устраиваютъ свою домашнюю жизнь такъ, чтобы дозволеніе проникнуть въ нее считалось великой милостью. Какъ онѣ достигаютъ этого? Это ихъ тайна. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, онѣ умѣютъ поставить себя такъ, что всѣ желаютъ ихъ появленія въ своихъ гостиныхъ и считаютъ также великой милостью, когда онѣ удостоиваютъ своимъ посѣщеніемъ. Конечно, подобная политика не безъ опасностей: во первыхъ, примѣняющія ее женщины могутъ придавать себѣ чрезмѣрную важность, а во вторыхъ, слишкомъ много думая о своихъ чувствахъ, онѣ склонны развить въ своемъ сердцѣ искусственныя, патологическія усложненія. Но интимныя отношенія съ подобными женщинами безконечно отрадны. Прежде всего быть ихъ другомъ очень лестно, такъ какъ онѣ чрезвычайно разборчивы, а потомъ онѣ окружаютъ своихъ друзей самымъ тонкимъ вниманіемъ и балуютъ ихъ, какъ дѣтей. Зная до тонкости характеръ всѣхъ окружающихъ, онѣ не подвергаютъ ихъ ни малѣйшему непріятному чувству. Для всякаго, кто жилъ въ атмосферѣ ихъ привязанности, онѣ становятся необходимыми и незамѣнимыми, а исчезая, онѣ оставляютъ за собою неизгладимую память, хотя и не во многихъ сердцахъ.
Такъ было и съ Жюльеттой. Если вы и теперь, встрѣтясь съ преданными завсегдатаями маленькой гостиной улицы Матиньонъ: живописцемъ Феликсомъ Миро, генераломъ Жардъ, отставнымъ дипломатомъ Авансономъ и бывшимъ префектомъ Людовикомъ Акраномъ, разскажете имъ какой-нибудь свѣтскій анекдотъ, возбуждающій интересные комментаріи, то они непремѣнно воскликнутъ:
— Если бы вы знали маркизу Тильеръ…
— Конечно, маркиза Тильеръ…
— Я зналъ только одну маркизу Тильеръ…
Но не старайтесь вывѣдать отъ нихъ нѣчто большее; они научились отъ своего исчезнувшаго друга деликатной сдержанности и быстро перейдутъ къ обычнымъ предметамъ своихъ разговоровъ. Миро станетъ говорить о своей послѣдней картинѣ, Жардъ о своемъ новомъ проектѣ общаго вооруженія, Авансонъ о своемъ секретномъ посольствѣ въ Италію послѣ Садовы, а Людовикъ Акранъ о ночлежныхъ пріютахъ, въ учрежденіи которыхъ онъ принималъ дѣятельное участіе. Къ тому же живописецъ съ его слишкомъ конкретной и цвѣтистой рѣчью, генералъ съ его техническими выраженіями, дипломатъ съ его деликатными формулами и бывшій администраторъ съ его рутинной сухостью не въ состояніи объяснить вамъ то невыразимое нѣчто, называемое женскими чарами и которымъ обладала въ высшей степени маркиза Тильеръ. Только женщина, искренно любившая свою подругу, а это иногда встрѣчается, можетъ вполголоса и въ минуту нѣжной откровенности повѣдать вамъ всю таинственную прелесть, всю магическую грацію, заключающуюся въ неподлежащемъ строгому опредѣленію словѣ — женскія чары. Воспроизвести образъ маркизы Тильеръ во всемъ ея плѣнительномъ очарованіи можетъ только одна графиня Кандаль, но притомъ въ такую минуту, когда она захочетъ говорить о своемъ другѣ, что бываетъ очень рѣдко, такъ какъ бѣдная святая не можетъ вспоминать о Жюльеттѣ безъ укора совѣсти. Человѣку съ утонченной совѣстью очень легко считать себя причиной несчастья, случайнымъ поводомъ котораго онъ былъ, и потому часто, мысленно воскрешая передъ собою свое посѣщеніе улицы Матиньонъ въ свѣтлый, безоблачный мартовскій день, она думала съ упрекомъ:
— Ахъ, если бы я не говорила съ ней въ этотъ день! Если бы я не пошла тогда въ улицу Матиньонъ!
Какъ ни называй — случайностью или судьбой неожиданную игру обстоятельствъ, но счастье или несчастье человѣческаго существа зависитъ иногда отъ неловкости кучера, паденья лошади, поломки оглобли и послѣдовавшаго затѣмъ разговора двухъ подругъ. Какъ бы то ни было, эти мысли не входили въ голову графини Кандаль, и она не ощущала никакого грустнаго предчувствія въ ту минуту, какъ она входила въ маленькую гостиную, гдѣ по обыкновенію находилась Жюльетта. Она сидѣла за маленькимъ письменнымъ столомъ въ амбразурѣ большого окна, выходившаго въ садъ, гдѣ на черныхъ вѣтвяхъ деревьевъ уже виднѣлись почки и зеленая трава мѣстами пробивалась сквозь бурую землю. Увидавъ графиню, она бросила перо, быстро вскочила и обняла ее съ восклицаніями радостнаго удивленія.
— Посмотри, сказала она: я уже одѣта, я жду кареты, чтобы ѣхать къ тебѣ.
— И ты меня не застала бы, отвѣчала графиня: со мною случилось несчастье и ты едва не потеряла своего друга.
— Какой вздоръ!
— Нѣтъ, я только что избѣгла большой опасности.
— Ты меня пугаешь…
И Габріелла начала разсказывать, конечно съ прикрасами, какъ всѣ женщины, о приключившемся съ нею несчастномъ случаѣ, а Жюльетта слушала ее въ сочувственномъ волненіи. Окружающая ихъ обстановка представляла самое подходящее гнѣздышко для интимной бесѣды двухъ соединенныхъ искренней любовью подругъ. Въ этой комнатѣ, освѣщенной мартовскими солнечными лучами и веселымъ мерцаніемъ огня въ каминѣ, тщетно было бы искать разношерстной коллекціи всевозможныхъ бездѣлушекъ и обрывковъ старинныхъ матерій, которыми теперь парижанки украшаютъ свои жилища. По остроумной аристократической фантазіи, маркиза просто перенесла въ улицу Матиньонъ всю омеблировку одного изъ будуаровъ замка Нансэ, такъ что эта маленькая гостиная до мельчайшихъ подробностей обнаруживала художественные вкусы эпохи Людовика XVI, когда прадѣдъ маркизы Шарль де-Нансэ, покровитель Ривароля, реставрировалъ свой родовой замокъ. Блѣдные, бѣловатые тоны рѣзной мебели и голубоватый оттѣнокъ старинныхъ матерій гармонировали съ висѣвшими на стѣнахъ древними портретами въ поблекшихъ золоченыхъ рамкахъ. Понимала-ли инстинктивно Жюльетта, что эта обстановка прошлаго столѣтія составляла прекрасный фонъ для своеобразнаго характера ея красоты, или нѣтъ, но во всякомъ случаѣ съ пудрой на ея бѣлокурыхъ волосахъ, мушкой надъ ея тонкимъ ртомъ, румянами на ея розовыхъ щекахъ, въ туфляхъ съ высокими каблуками на ея маленькихъ ножкахъ и въ платьѣ à la Marie Antoinette, рельефно выставлявшемъ ея тонкую талію, она казалась бы современницей знаменитой маркизы Лауры Нансэ, портретъ которой висѣлъ надъ каминомъ подлѣ портрета маркиза Шарля. И даже безъ мушки, пудры и румянъ она очень походила на прабабку, которая была такъ недостойно вознаграждена за свою романическую любовь отвратительной страницей мемуаровъ Тилли.
Какъ въ Жюльеттѣ, такъ и въ ея хорошенькой прабабкѣ дѣтская граціозная прелесть хрупкой саксонской куколки стушевывалась глубокимъ выраженіемъ глазъ и грустной улыбкой. Тонкая игра физіономіи превращала жеманную игривость маркизы прошедшаго столѣтія въ чарующую мечтательность ея правнучки. Въ минуты сильнаго волненія, не смотря на всѣ усилія скрыть его, прекрасные темно-голубые глаза Жюльетты казались почти черными и обнаруживали въ ней болѣзненную нервность, умѣряемую твердой волей. Ея лицо, дышавшее благородствомъ расы и сдержанной страстью, представляло странный контрастъ съ лицомъ графини Кандаль, столь же утонченно аристократичнымъ, но обнаруживавшимъ энергію и жизнерадостность. Графиня и теперь, какъ бы гипнотизированная своимъ культомъ къ страшному маршалу Кандалю, другу и сопернику Манлюка въ жестокостяхъ, была бы во время религіозныхъ войнъ одной изъ тѣхъ грубыхъ амазонокъ, безчувственные подвиги которыхъ разсказываетъ Летуаль, а въ эпоху Вандеи неустрашимой шуанкой, храброй изъ храбрыхъ. Напротивъ, маркиза Тильеръ, дышавшая мягкой нѣжностью, напоминала героинь иного типа, именно трогательную полную любви фигуру знаменитой Лавальеръ. Первая казалась портретомъ Ванъ-Дика, вышедшимъ изъ старой рамы въ силу атавизма, а вторая старинной миніатюрой, оживленной волшебнымъ жезломъ. Но если внѣшнимъ аналогіямъ вполнѣ соотвѣтствовали нравственныя и въ глубинѣ сердца одной скрывались смѣлыя геройскія стремленія, а другая была способна на самую пламенную страсть, то ихъ разговоръ у камина не могъ бы обнаружить ничего подобнаго самому внимательному наблюдателю. Какъ только исчерпанъ былъ интересъ несчастнаго случая съ каретой, Ванъ-Дикъ, одѣтый Вортомъ, и старинная миніатюра въ костюмѣ Дусэ принялись разсказывать другъ другу все, что онѣ дѣлали на прошедшей недѣлѣ; это была просто свѣтская болтовня о тряпкахъ, визитахъ и вечерахъ.
— Когда же ты пріѣдешь ко мнѣ обѣдать, чтобы мы могли въ сласть наговориться, спросила наконецъ графиня — хочешь завтра?
— Нѣтъ. У меня обѣдаетъ моя двоюродная сестра Нансэ. Хочешь, послѣ завтра, въ четвергъ.
— Послѣ завтра я не дома, я обѣдаю у сестры Арколь. Хочешь въ пятницу?
— Кажется нарочно судьба насъ не сводитъ, отвѣчала со смѣхомъ маркиза: я обѣдаю въ пятницу у Авансоновъ. Повѣришь-ли ты, что я должна мирить своего поклонника съ его женой. Но г-жа Авансонъ ложится очень рано, это день твоего абонемента въ оперѣ, и если у тебя не будетъ никого…
— Никого. Это отлично и я заѣду за тобою къ Авансонамъ. Но пятница — это очень далеко. Знаешь, что, пріѣзжай ко мнѣ обѣдать сегодня.
— Но, посмотри, я только что писала записку Миро. Онъ уже давно просится обѣдать, а я сегодня одна съ матерью…
— Не посылай письма, вотъ и все. И къ тому же ты мнѣ сдѣлаешь большое одолженіе. Сегодняшній обѣдъ для меня страшная каторга. Будутъ все охотники; ты ихъ знаешь: Прони, Артель, Мозэ… и еще одинъ человѣкъ, съ которымъ ты можетъ быть не захочешь встрѣтиться. Ты, какъ говорятъ англичане, страшно particular.
— И какъ французы говорятъ prude или chipie, сказала смѣясь Жюльетта: и все это потому, что я не хочу бывать у тебя, когда у тебя народъ. А кто же этотъ таинственный незнакомецъ, съ которымъ я не желала бы встрѣтиться?
— Это ни мало не таинственный незнакомецъ, а просто Реймонъ Казаль.
— Герой исторіи съ г-жой Корсье? спросила Жюльетта и при утвердительномъ знакѣ друга продолжала съ иронической улыбкой: Конечно строгій Пойанъ не одобритъ моего знакомства съ нимъ и непремѣнно замѣтитъ: «Зачѣмъ графиня Кандаль принимаетъ такихъ людей».
По всей вѣроятности графиня не очень долюбливала человѣка, о которомъ саркастически отзывалась маркиза, и ея глаза засверкали злобнымъ удовольствіемъ.
— Во-первыхъ, сказала она, поощряемая насмѣшкой своего друга: — ты скажешь ему, что Казаль не мой другъ, а другъ моего мужа, а во-вторыхъ, для тебя и твоего Пойана Казаль ни что иное, какъ развратникъ, посѣщающій женщинъ только для того, чтобы ихъ губить, фатъ, скомпрометировавшій г-жу Гаквиль, г-жу Эторель, г-жу Корсье и тысячу другихъ; игрокъ, охотникъ, пьяница и т. д. Вотъ твой Казаль и Казаль твоего Пойана.
— Мой Казаль, перебила ее Жюльетта: но я его вовсе не знаю, а что касается до моего Пойана, то я не могу отвѣчать за антипатіи моихъ друзей.
— Да, да; онъ твой Пойанъ и если бы онъ былъ вдовецъ, а не мужъ кутящей во Флоренціи жены, то я увѣрена, что ты вышла бы за него замужъ. По крайней мѣрѣ, онъ конечно объ этомъ мечтаетъ и зорко караулитъ тебя какъ невѣсту.
— Во первыхъ, я не думаю, чтобы онъ питалъ такіе черные замыслы, отвѣчала Жюльетта, смѣясь еще болѣе: а во вторыхъ, я право не знаю, что ему отвѣчу, если онъ сдѣлаетъ мнѣ предложеніе. Наконецъ, тридцатилѣтняя невѣста можетъ рискнуть подвергнуться опаснымъ чарамъ фата, кутилы, игрока и пьяницы, какъ ты сама обрисовала своего пріятеля.
— Ты не дала мнѣ сказать, что Казаль также мало походитъ на его легендарный портретъ, какъ нашъ бѣдный императоръ на Наполеона III въ «Châtiments» Виктора Гюго. Его называютъ фатомъ, но развѣ онъ виноватъ, что попалъ на три или четыре дуры, которыя намозолили всѣмъ глава своей связью съ нимъ. Я считаю себя строго честной женщиной и могу завѣрить, что никогда онъ не сказалъ мнѣ ни одного неприличнаго слова. А какъ онъ уменъ и какъ интересно разговариваетъ! Сколько онъ путешествовалъ! Онъ бывалъ вездѣ: на Востокѣ, въ Индіи, Китаѣ и Японіи. Его упрекаютъ въ томъ, что онъ игрокъ и охотникъ до лошадей, но дѣло въ томъ, что онъ богаче другихъ и потерялъ болѣе денегъ на скачкахъ и на зеленомъ столѣ. Можетъ быть онъ любитъ фехтованіе и пьетъ безъ мѣры, но я никогда не слыхала, чтобы онъ кого-нибудь убилъ и не видала его никогда пьянымъ. Если ты хочешь знать всю правду о немъ, то это просто балованный ребенокъ, для котораго вся жизнь была безконечнымъ праздникомъ, но онъ сохранилъ тьму прекрасныхъ качествъ. Къ тому же онъ такой красавецъ. Вѣдь ты его видала?
— Мнѣ однажды показали его въ оперѣ. Онъ, неправда-ли, высокаго роста, съ черными волосами и свѣтлой бородой?
— Ты значитъ его видѣла уже очень давно. У него теперь нѣтъ бороды, а только одни усы. Но какъ странно, что вы незнакомы. Вы конечно встрѣчались въ свѣтѣ сотни разъ.
— Я такъ мало выѣзжаю и съ моей близорукостью никого не узнаю.
— Ну, что же, ты будешь сегодня у меня обѣдать, чтобы познакомиться съ красавцемъ Казалемъ? Да или нѣтъ?
— Да. Но какъ ты говоришь о немъ, какъ ты восторгаешься имъ! Если бы я не знала тебя…
— То подумала бы, что я влюблена въ него, не правда-ли? Что же дѣлать, у меня въ жилахъ воинственная кровь и я не могу выносить несправедливостей. Но пожалуйста не выдавай меня твоему Пойану.
— Опять мой Пойанъ, сказала Жюльетта, пожимая плечами.
— Да, да. Когда его нѣтъ, то все идетъ прекрасно, но какъ только онъ поговоритъ съ тобою, то ты тотчасъ подпадаешь подъ его вліяніе. Но кто-то идетъ. Вѣроятно пріѣхала моя карета.
Дѣйствительно лакей доложилъ, что пріѣхала карета и подруги начали прощаться; посыпались поцѣлуи и восклицанія: «Ты только что пріѣхала!» «Мнѣ пора!» «Посиди еще!» «Нѣтъ, до свиданія, сегодня вечеромъ.»
Оставшись одна, Жюльетта вернулась къ своему письменному столу и, разорвавъ начатую записку къ Миро, принялась писать другую. Но повидимому, это дѣло было не легкое, и она долго вертѣла въ своихъ пальцахъ золотое перо, прежде чѣмъ набросала слѣдующія строки:
"Другъ мой, не пріѣзжайте сегодня прежде одиннадцати часовъ. Габріелла только что была здѣсь и пригласила меня обѣдать сегодня. Я не видала ее уже десять дней и не могла отказаться. Уѣхать раньше послѣ обѣда было бы не любезно. Не сердитесь на меня за то, что я окладываю на два часа удовольствіе слышать вашъ разсказъ о томъ, что происходило въ палатѣ, и при свиданіи не смотрите на меня разочарованными глазами, въ которыхъ я всегда читаю упрекъ за то, что вы называете совершенно несправедливо моими свѣтскими наклонностями. Вы хорошо знаете, что свѣтъ безъ васъ для меня не существуетъ и что я сердечно желала бы имѣть право сказать всѣмъ, какъ тебя любитъ твой другъ
Она вложила эту записку въ конвертъ и написала на немъ имя парламентскаго оратора правой стороны, очень извѣстнаго въ то время и игравшаго видную роль въ версальскомъ собраніи. Это былъ никто иной, какъ Генри Пойанъ, и такимъ образомъ оказывается, что самые близкіе друзья не вполнѣ откровенны другъ съ другомъ. Если графиня Кандаль и подозрѣвала чувства Пойана къ маркизѣ, то она далека была отъ мысли, что эти чувства были взаимныя и что они находились въ связи. Строго честныя женщины, а Габріелла была одна изъ нихъ, часто обнаруживаютъ подобную наивность, доказывающую ихъ прямоту. Но какъ много еще другого можно было прочитать между строчками этой записки. Если бы Жильетта внимательно перечла ее, вмѣсто того, чтобы немедленно запечатать, то поняла бы, что кокетливыя фразы, неожиданное ты и нѣжная ласка послѣднихъ словъ служили какъ бы вознагражденіемъ за измѣну. Конечно измѣна была небольшая, но все-таки нельзя иначе назвать поступка Жюльетты, которая отсрачивала на два часа свое свиданіе съ любящимъ ее человѣкомъ для того, чтобы обѣдать съ ненавистнымъ ему франтомъ. Она скрыла отъ Габріеллы, что Пойанъ нѣсколько разъ отзывался очень рѣзко о Казалѣ, особенно по поводу его отношеній къ г-жѣ Корсье, мужа которой онъ зналъ. Если бы она вторично перечла свою записку, то быть можетъ хорошенькая вдова спросила бы себя, почему, помѣнявшись съ Пойаномъ тайнымъ обѣщаніемъ повѣнчаться при первой возможности, она почувствовала, слушая Габріеллу, какое то странное любопытство относительно Казаля, столь антипатичнаго ея будущему мужу. Она можетъ быть пришла бы тогда къ заключенію, что Пойанъ началъ надоѣдать ей, а отъ этого чувства до смертельной скуки такъ же близко, какъ отъ любопытства до кокетства. Но мы не можемъ распутать сѣти тѣхъ тысячъ нитей, которыя связываютъ наши мысли съ фразами нашихъ писемъ къ лицамъ, дорогимъ нашему сердцу. Тайный смыслъ подобныхъ писемъ также скрытъ отъ насъ, какъ смыслъ трагическихъ событій, въ которыхъ мы играемъ невольную роль, и Жюльетта столь же мало подозрѣвала истинное значеніе ея записки, сколько графиня Кандаль то роковое послѣдствіе, которое ея приглашеніе на обѣдъ могло имѣть для ея лучшаго друга.
II.
Незнакомецъ.[править]
Маркиза Тильеръ въ тѣ дни, когда она не обѣдала дома, имѣла привычку одѣться заранѣе и присутствовать при обѣдѣ своей матери. Старуха Нансэ сохранила отъ своего тридцатилѣтняго пребыванія въ провинціи обычай садиться за столъ ровно въ три четверти седьмого. Столовая второго этажа, въ которой не могло помѣститься болѣе десяти человѣкъ, была общая для матери и дочери. Маркиза Нансэ любила Жюльетту ради нея, а не ради себя, какъ большинство матерей, и устроила ихъ общую жизнь такъ, что онѣ жили вмѣстѣ, но не мѣшали другъ другу. Она имѣла свой собственный этажъ, свою гостиную и свою прислугу; она вставала въ шесть часовъ утра, ложилась въ девять и никогда не спускалась въ нижній этажъ. Она хотѣла, чтобы Жюльетта была въ одно и то же время свободна и пользовалась ея покровительствомъ. Она простирала свое самопожертвованіе до того, что упрекала себя въ дозволеніи дочери присутствовать при ея обѣдѣ, когда та не оставалась дома, но соглашалась на это баловство, подозрѣвая, что иначе Жюльетта совершенно перестанетъ выѣзжать въ свѣтъ. Къ тому же для нея было такимъ счастьемъ видѣть дочь во всемъ блескѣ ея красоты.
Вообще эти минуты доставляли имъ обѣимъ большое удовольствіе и рѣдко ихъ интимную бесѣду нарушало третье лице. Въ первыя времена ухаживанія Пойана за Жюльеттой онъ постоянно изобрѣталъ предлоги, чтобы насладиться прелестной картиной молодой женщины въ блестящемъ туалетѣ, услуживавшей матери въ траурномъ платьѣ. Но съ тѣхъ поръ, какъ его отношенія къ маркизѣ измѣнились, ему было какъ-то стыдно встрѣчать взгляды ея матери. Этотъ хладнокровный, смѣлый парламентскій боецъ боялся пристальныхъ взглядовъ полуглухой старухи. Хотя ей было не болѣе шестидесяти лѣтъ, но ей можно было дать семьдесятъ, такъ глубоко повліяли на нее несчастья, какъ ея собственныя, такъ и ея дочери. Она потеряла мужа и трехъ сыновей въ тотъ самый годъ, когда овдовѣла Жюльетта. Она мысленно всегда жила съ своими дорогими покойниками, и ея лицо радостно улыбалось только въ тѣ минуты, когда она видѣла свое единственное оставшееся дѣтище.
Въ тотъ вечеръ, когда Жюльетта должна была обѣдать у графини Кандаль, она пошла къ матери за полчаса до своего отъѣзда. На ней было черное кружевное платье на розовой, шелковой муаровой юбкѣ съ бантами того же цвѣта. Въ ея свѣтлыхъ волосахъ и въ маленькихъ ушкахъ свѣтились жемчуга. Ея корсажъ, очень мало открытый, обнарулсивалъ тонкую талію и лебединую шею. Своими полуобнаженными, красивыми руками, она наливала матери вино, рѣзала хлѣбъ и чистила фрукты. Окружая мать этими маленькими услугами, она казалась совершенно довольной и даже веселой; глаза ея блестѣли болѣе обыкновеннаго и радостная улыбка играла на ея, покрытомъ румянцемъ лицѣ. Маркиза Нансэ смотрѣла съ удовольствіемъ на веселое настроеніе дочери, такъ какъ она ясно читала на ея лицѣ, что Жюльетта ожидала пріятно провести вечеръ, а это возбуждало въ ея матери надежду, что ей удастся до своей смерти выдать вторично замужъ свое дорогое дѣтище.
— Я готова ревновать тебя къ Габріеллѣ, сказала она: ты такъ рада къ ней ѣхать. А кто будетъ у нея?
— Очень немного гостей, отвѣчала маркиза, покраснѣвъ: — только охотники, друзья Кандаля. Габріелла пригласила меня, чтобы помочь ей принимать этихъ непріятныхъ гостей.
— Бѣдная женщина, замѣтила мать, качая головой: — примѣръ ея несчастной жизни отучиваетъ тебя отъ второго брака. Однако, она все мужественно переноситъ, хотя не имѣетъ дѣтей.
— Да, отвѣчала молодая вдова, и ея блестящіе глаза отуманились при мыслѣ о горькой судьбѣ своего друга.
Графь Луи Кандаль еще холостымъ юношей имѣлъ связь съ какой-то г-жей Бернаръ, отъ которой у него былъ сынъ. Вскорѣ послѣ его свадьбы онъ возобновилъ свои отношенія къ этой женщинѣ и они продолжались на глазахъ у всѣхъ уже десять лѣтъ. Графиня переносила свое горе съ гордой покорностью судьбѣ, не желая, чтобы послѣдній представитель славнаго рода Кандаль, къ которому она питала пламенный культъ, жилъ-бы пенсіономъ, изъ милости назначеннымъ женою, такъ какъ онъ не имѣлъ ни гроша и все громадное состояніе было ея. Къ тому же она все-таки любила мужа и надѣялась, что когда-нибудь у нея будетъ сынъ. Маркиза Тильеръ знала эту печальную исторію и вполнѣ сочувствовала жалкому существованію Габріеллы.
— Да, прибавила она: — я никогда не имѣла бы ея мужества.
— Полно, отвѣчала ея мать, я виновата, что напомнила тебѣ объ этомъ. Ты стала мрачной, а я этого не люблю. Улыбнись скорѣе и будь весела, какъ минуту тому назадъ. Я была такъ счастлива, смотря на тебя. Уже болѣе полугода я не видала у тебя такихъ веселыхъ глазъ.
«Милая мама, думала Жюльетта, спустя четверть часа, въ каретѣ, которая быстро катилась по направленію къ Тильзитской улицѣ, гдѣ жили Кандали: какъ она любитъ меня и какъ умѣетъ читать въ моихъ глазахъ. Она права — этотъ обѣдъ веселитъ меня какъ ребенка. Но отчего»?
Да, отчего? Этотъ вопросъ, который она не задавала себѣ ни послѣ разговоровъ съ своимъ другомъ, ни послѣ письма къ Генри Пойану, всецѣло овладѣлъ ею при замѣчаніи ея матери и не оставлялъ ее въ покоѣ во всю дорогу. Обыкновенно женщины всего чаще думаютъ, сидя въ уголкѣ кареты, потому что тамъ онѣ всего болѣе изолированы и защищены отъ бушующихъ вокругъ нихъ жизненныхъ волнъ. Десять минутъ въ каретѣ — а Тильзитская улица отстояла отъ Матиньонской только на десять минутъ, — часто хватало маркизѣ Тильеръ на самый глубокій анализъ многихъ мелкихъ фактовъ, замѣченныхъ въ продолженіи цѣлаго вечера. Но теперь ей потребовалось бы нѣсколько часовъ, чтобы разобраться въ лабиринтѣ мыслей, наполнявшихъ ея голову со времени разговора съ Габріеллой, и хотя она привыкла ясно читать въ себѣ, но естественно должна была ошибиться на этотъ разъ относительно происшедшей въ ней умственной работы.
Зародышъ любопытства, порожденный въ ея головѣ именемъ Казаля, если можно такъ выразиться, бродилъ цѣлый день. Во время своихъ многочисленныхъ визитовъ и посѣщеній магазиновъ она постоянно думала о немъ, вызывая передъ собой тѣ образы, которые носились вокругъ его имени. Такъ, г-жа Корсье предстала предъ ея глазами въ томъ грустномъ, отчаянномъ видѣ, въ какомъ Жюльетта видала ее въ эпоху разрыва съ Казалемъ. Въ каждомъ женскомъ сердцѣ скрывается способность интересоваться мужчиной, который въ состояніи возбудить страшную, почти смертельную любовь. Кромѣ этого таинственнаго чувства проснулось въ хорошенькой вдовѣ и другое еще болѣе таинственное чувство, которое влечетъ многихъ честныхъ женщинъ къ извѣстнымъ развратникамъ. А Жюльетта хотя и завела себѣ любовника, правда, изъ чисто-идеальныхъ стремленій, сохранила всѣ утонченные инстинкты честной женщины даже въ своемъ положеніи, которое однако она и Пойанъ считали такимъ же законнымъ, какъ бракъ.
Это чарующее вліяніе Донъ-Жуановъ на Эльвиръ, если мы заимствуемъ у Мольера его безсмертные типы, было часто замѣчаемо и оплакиваемо, но остается до сихъ поръ неразрѣшенной загадкой. Нѣкоторые хотятъ видѣть тутъ женскую параллель мужского безумія, юмористически прозваннаго редемиторизмомъ и состоящимъ въ желаніи возстановить любовью падшихъ женщинъ. Другіе считаютъ это просто проявленіемъ самолюбія. Влюбивъ въ себя извѣстнаго развратника, честная женщина говоритъ себѣ съ гордостью, что она побѣдила безчисленныхъ соперницъ и главное такихъ, которыхъ благодаря своей добродѣтели она всего болѣе ненавидитъ. Быть можетъ эта загадка разрѣшается очень просто, если мы признаемъ, что существуетъ законъ насыщенія сердца. Мы имѣемъ ограниченную способность воспринимать впечатлѣнія извѣстнаго рода и однажды насытивъ эту способность, мы уже не можемъ болѣе подвергать себя подобнымъ впечатлѣніямъ и чувствуемъ необходимость противуположныхъ впечатлѣній. Это гипотеза подтверждается тѣмъ фактомъ, что увлеченіе Донъ-Жуанами начинается только въ тридцать лѣтъ, когда нравственная жизнь уже дала женщинѣ всѣ обусловливаемыя ею серьезныя радости. Безъ сомнѣнія, маркиза Тильеръ, возвратясь въ Парижъ послѣ войны молодой вдовой, гордо переносившей свое несчастье, почувствовала бы пламенную антипатію къ Казалю, который теперь имѣлъ на нее такое чарующее вліяніе. По остроумному выраженію Бейля, она кристаллизировалась, сама того не понимая, для человѣка, съ которымъ должна была провести вечеръ. На заданный вопросъ, отчего она была такъ весела, Жюльетта отвѣчала, какъ она полагала, совершенно искренно: «мнѣ любопытно узнать человѣка, о которомъ Габріелла такого высокаго мнѣнія, не смотря на его репутацію; вотъ и все». И она прибавила, чтобы оправдать свое предосудительное влеченіе къ знакомству съ Казалемъ: «это всегдашняя исторія запрещеннаго плода». Но во всякомъ случаѣ, предосудительно ли было или нѣтъ это влеченіе, но самый внимательный наблюдатель не прочиталъ-бы его на безмятежномъ лицѣ маркизы или въ ея невозмутимо спокойномъ голосѣ, когда она, выйдя изъ кареты у подъѣзда дома Кандаля, сказала кучеру: «въ три четверти одиннадцатаго». Точно также ея хорошенькое лицо не выражало никакого волненія, когда Габріелла, при входѣ ея въ гостиную, представила ей Казаля. Она не обратила на него никакого вниманія и онъ также поклонился ей совершенно равнодушно. Пристально слѣдившая за ними графиня Кандаль приписала холодность своего друга проповѣди Пойана. Она подошла къ Жюльеттѣ и спросила шепотомъ:
— Какъ ты его находишь?
— Да никакъ, отвѣчала съ улыбкой маркиза; это — красавецъ, какихъ много.
— Я тебѣ говорила, что онъ не въ твоемъ вкусѣ, замѣтила графиня: я назначила ему мѣсто за столомъ рядомъ съ тобой, но если тебѣ это непріятно, то можно еще перемѣнить..
— Къ чему? произнесла Жюльетта, граціозно качая головой.
Габріелла не настаивала, но чрезмѣрное равнодушіе хорошенькой вдовы ей показалось неестественнымъ, и она была вполнѣ права. Эти обѣ женщины были закадычными друзьями, но дружба женщинъ отличается отъ дружбы мужчинъ тѣмъ, что послѣдняя немыслима безъ полнаго довѣрія, а первая обходится безъ этого. Женщина никогда не вѣритъ вполнѣ тому, что ей говоритъ другая женщина, какъ-бы она ни была съ ней дружна, и эта постоянная взаимная подозрительность нисколько не мѣшаетъ женщинамъ любить другъ друга очень нѣжно. Въ дѣйствительности же ни одинъ мужчина не произвелъ такого сильнаго впечатлѣнія на маркизу Тильеръ со времени ея возвращенія въ свѣтъ, какъ бывшій любовникъ г-жи Корсье. Напряженное ожиданіе этой встрѣчи такъ натянуло всѣ струны ея сердца, что она была готова ощутить съ необычной для нея живостью разочарованіе или удовольствіе не обмануться въ своемъ ожиданіи, а внѣшность Казаля могла сильно поразить романичное воображеніе даже безъ предварительной умственной работы.
Этотъ молодой человѣкъ вполнѣ осуществлялъ тотъ странный контрастъ между его репутаціей и наружностью, на которомъ до того настаивала графиня Кандаль, что вскружила голову Жюльетты. Онъ ни мало не былъ красавцемъ, какихъ много, по ея лицемѣрному выраженію и также не походилъ на тотъ образъ презрительно зѣвавшаго франта въ ложѣ Большой оперы, который сохранился въ ея памяти, послѣ того, какъ ей впервые указали на него. Для всѣхъ физіономій существуетъ минута апогея, единственная въ жизни эпоха, когда онѣ выражаютъ высшую степень того, что способны выражать. Для людей мускулистыхъ и желчныхъ, подобно Казалю, этотъ періодъ совпадаетъ съ наступленіемъ второй молодости. Ему было 37 лѣтъ. Обычныя усталости веселой жизни, которыя истощаютъ лимфатичныя натуры, производятъ приливъ крови у сангвиниковъ и разлагаютъ нервные организмы, только сдѣлали его натуру болѣе утонченной и какъ бы одухотворили ее. Чрезмѣрное утомленіе отъ проведенныхъ въ кутежахъ дней и ночей испещрило его лицо слѣдами точно глубокихъ мыслей и благородной меланхоліи. Цвѣтъ лица, не пріобрѣтаемый никакими средствами, отличался той матовой блѣдностью горячаго темперамента, на которую не дѣйствуютъ ни безсонныя ночи, проведенныя въ игрѣ, ни цѣлые дни, посвященные охотѣ во всякую погоду. Волоса, коротко остриженные и еще очень черные, окаймляли четыреугольный лобъ, раздвоенный линіей, выражавшей твердую волю. Этотъ лобъ какъ бы свидѣтельствовалъ о присутствіи надъ нимъ мысли, морщины надъ вѣками почти свидѣтельствовали о міровой печали, а въ зеленовато-сѣрыхъ глазахъ виднѣлся острый умъ. Прямой носъ и солидный подбородокъ придавали мужественный видъ его изборожденному временемъ лицу, а сладострастныя губы скрывались большими усами, свѣтло-каштановаго, почти русаго цвѣта. Пользуясь своимъ путешествіемъ въ Индію, онъ перемѣнилъ прическу и обрилъ бороду, которая уже начинала серебриться. Обнаженныя такимъ образомъ щеки выставляли рѣзкія складки, ясно выражавшія разочарованіе человѣка, который слишкомъ много наслаждался въ жизни. Это была въ одно и то же время молодая и старая, энергичная и томная физіономія, всѣ черты которой не допускали и мысли о будничномъ, площадномъ типѣ. Казалось невѣроятнымъ, что подобной физіономіей обладалъ свѣтскій кутила; къ тому же онъ имѣлъ и несоотвѣтственную фигуру — статную, мощную, здоровенную, ясно обнаруживавшую ежедневныя физическія упражненія. Дѣйствительно Казаль, высокаго роста и сильный по природѣ, не пропускалъ ни одного дня съ самой ранней юности безъ фехтованія, верховой ѣзды, игры въ мячъ или гребли въ лодкѣ. Одѣтъ онъ былъ слишкомъ изысканно для человѣка, перешедшаго двадцатипятилѣтній возрастъ, но онъ, повидимому, очень мало думалъ о своей одеждѣ и если былъ царемъ моды, то по какому то врожденному инстинкту ко всему изящному.
Все это вмѣстѣ составляло фигуру мужественную и слегка женственную, энергичную и томную, такъ что маркиза Тильеръ сразу поняла, почему этотъ человѣкъ возбуждалъ страстную, смертельную любовь въ капризныхъ легкомысленныхъ женщинахъ, а въ мужчинахъ подобныхъ Пойану презрительную ненависть. Женщинамъ, знающимъ мужчинъ гораздо лучше, чѣмъ думаютъ послѣдніе, хорошо извѣстно, что успѣхи одного изъ нихъ возбуждаютъ въ остальныхъ такую же зависть, какъ счастливая любовь одной женщины въ средѣ другихъ. Внѣшность Казаля какъ бы унижала всѣхъ окружавшихъ его мужчинъ, а физическое самолюбіе, хотя рѣдко сознаваемое — самое пламенное чувство, которое ощущаетъ мужчина.
— Очевидно, онъ не походитъ на другихъ, думала спустя четверть часа маркиза Тильеръ и эта маленькая фраза служила зародышемъ броженія новыхъ идей, какъ результатъ одной изъ тѣхъ быстрыхъ оцѣнокъ мужчины, которыя производятся женщинами въ нѣсколько почти незамѣтныхъ взглядовъ. Онѣ умѣютъ распознать, какіе у васъ глаза и зубы, руки и волосы, жесты и привычки, настроеніе и воспитаніе, прежде чѣмъ вы догадаетесь, что онѣ смотрятъ на васъ.
Лакей объявилъ, что обѣдъ поданъ, и Кандаль, предложивъ руку Жюльеттѣ, повелъ ее въ столовую второго этажа, гдѣ обыкновенно обѣдали при небольшомъ числѣ гостей. Хотя эта маленькая комната, составлявшая контрастъ съ большой столовой нижняго этажа, была устроена такъ, чтобы служить пріятнымъ фономъ для интимныхъ бесѣдъ, но одно изъ ея украшеній обнаруживало характеръ графини. На одной изъ стѣнъ она приказала повѣсить драгоцѣнную ткань, подаренную въ числѣ десяти другихъ тканей герцогомъ Альбой старому маршалу Кандалю, во время его секретнаго посольства къ гордому испанцу. Нѣтъ ни одного уголка въ домѣ графини, столь современномъ по убранству и столь переполненномъ остатками жестокой старины, который не доказывалъ бы страннаго культа молодой женщины къ ея кровожадному предку. Въ особенности эта ткань работы брюгенскимъ мастеровъ и представляющая полкъ ланскнехтовъ на походѣ, съ надписью отъ кого и кому она пожалована, служила въ скромной обстановкѣ маленькой комнаты символомъ аристократической гордости, слишкомъ афектированной, и которую, конечно, въ старину сожгли бы за продѣлку какого-нибудь выскочки. Но въ наше время нѣкоторыя лица съ безспорно аристократическимъ происхожденіемъ иногда кичатся своимъ родомъ, точно онъ происходитъ только съ вчерашняго дня. Это одна изъ многочисленныхъ формъ вѣковой борьбы между старой и новой Франціею; а цѣль ея живой протестъ противъ переполненія современнаго общества разбогатѣвшими выскочками. Такимъ образомъ, графиня Кандаль часто говорила, словно она не подлинная Кандаль и не жена своего двоюроднаго брата, представителя того же рода: «когда носишь такое имя, какъ наше…» Впрочемъ, это не мѣшало ей имѣть у себя за столомъ, какъ въ этотъ вечеръ, внука знаменитаго вѣнскаго банкира Альфреда Мозэ, сидѣвшаго рядомъ съ ея сестрой герцогиней Арколь, мужъ которой былъ внукомъ наполеоновскаго маршала. Правда, семья Мозэ приняла христіанскую вѣру уже два поколѣнія тому назадъ. Изъ числа другихъ трехъ гостей только одинъ виконтъ Прони происходилъ отъ семьи, которая могла бы подать руку знаменитому роду великаго маршала. Но баронство Артеля относилось только къ царствованію Людовика Филиппа, а Казаль былъ сынъ промышленника, разбогатѣвшаго желѣзнодорожными спекуляціями и бывшаго сенаторомъ послѣ 2-го декабря, какъ и отецъ самой графини. Это были обычныя непослѣдовательности нашего времени, когда самыя непреклонныя притязанія сталкиваются съ непреодолимыми потребностями эпохи. Луи Кандаль питалъ особую страсть къ охотѣ и, не смотря на богатства своей жены, онъ не могъ содержать одну изъ лучшихъ собачьихъ своръ во Франціи, безъ содѣйствія нѣсколькихъ товарищей по клубу. Такимъ образомъ Мозэ, который имѣлъ единственную цѣль въ жизни вертѣться въ свѣтскомъ обществѣ и успѣвшій послѣ десятилѣтнихъ хлопотъ открыть себѣ двери въ жокейклубъ, платилъ такую значительную сумму на содержаніе кандальской охоты, что графъ и графиня не могли не считать его своимъ интимнымъ другомъ. Габріелла, бывшая если не открытой антисемиткой, то во всякомъ случаѣ врагомъ всѣхъ иностранцевъ, покрывала свою непослѣдовательность ловкими фразами. Она хвалила товарища своего мужа за его сдержанность, приличныя манеры и щедрость, съ которой онъ жертвовалъ большія суммы въ пользу различныхъ благотворительныхъ учрежденій. Эти похвалы были вполнѣ заслужены и бѣлокурый, плѣшивый сорокапятилѣтній Мозэ, съ маленькими хитрыми глазами и сухимъ безкровнымъ лицомъ, обладалъ въ высшей степени упорствомъ въ достиженіи своей цѣли, что составляетъ тайну всѣхъ успѣховъ его расы. Онъ безупречно исполнялъ свою роль джентльмэна, но все-таки если бы въ числѣ гостей находился философъ, то онъ увидалъ бы любопытную иронію судьбы въ томъ обстоятельствѣ, что этотъ потомокъ преслѣдуемой расы сидѣлъ подъ драгоцѣнной тканью, подаренной однимъ жестокимъ преслѣдователемъ ея другому. Такой-же ироніей судьбы онъ призналъ бы тотъ фактъ, что герцогиня Арколь держала въ рукахъ англійскую серебряную вилку и ѣла обѣдъ, сервированный по англійски, тогда какъ первый герцогъ Арколь славился своей неумолимой ненавистью къ англійскому народу и письмомъ, написаннымъ къ Гудсону-По. Но философы никогда не выѣзжаютъ въ свѣтъ, а когда очень рѣдко въ немъ и появляются, то ихъ философія стушевывается невозможнымъ снобствомъ. Впрочемъ, во всякомъ собраніи, хотя бы и пяти или шести лицъ, всегда можно подмѣтить цѣлый рядъ самыхъ нелѣпыхъ противорѣчій. Всего благоразумнѣе не углубляться въ эти противорѣчія, также какъ не заглядывать слишкомъ глубоко въ сердце каждой изъ этихъ личностей. Такъ Мозэ былъ бы очень удивленъ, если бы въ ту минуту, какъ онъ смаковалъ пюрэ изъ спаржи ему напомнили, что старикъ Кандаль вѣроятно собственными руками сжегъ одного изъ его предковъ; а баронъ Артель, любезничавшій съ графиней, непріятно изумился бы, если бы кто нибудь сталъ говорить о его прадѣдѣ, который пахалъ землю въ Бери. Одинаково удивились бы графиня Кандаль и маркиза Тильеръ, если бы имъ указали первой, что посадить Казаля рядомъ съ Жюльеттой не было поступкомъ вполнѣ достойнымъ честной женщины, а второй, что ея видимое равнодушіе къ сосѣду скрывало ежеминутно увеличивавшійся интересъ къ нему. Что касается до Прони, дегустировавшаго мадеру съ видомъ знатока, и Кандаля, утѣшавшаго себя вкуснымъ обѣдомъ за невозможность пригласить въ числѣ гостей свою любовницу, то они были гарантированы отъ всякихъ сюрпризовъ мысли, а Казаль слишкомъ много видѣлъ и испыталъ, чтобы удивляться чему бы то ни было.
Естественно обѣдъ начался со всевозможныхъ коментаріевъ несчастнаго случая, приключившагося съ графиней Кандаль, а потомъ незамѣтно разговоръ перешелъ на разсказы объ охотничьихъ приключеніяхъ, какъ и слѣдовало ожидать въ обществѣ охотниковъ. Мало-по-малу завязались и вѣчные споры о превосходствѣ той или другой системы охоты. Артель съ инстинктомъ внука поселянина любилъ охотиться одинъ и часто отставалъ отъ остальныхъ охотниковъ, а Кандаль находилъ удовольствіе только въ облавѣ и барской травлѣ звѣря собаками. Въ сотый разъ каждый изъ нихъ началъ отстаивать свою любимую форму спорта.
— Когда на одного звѣря набрасывается много охотниковъ, я не отстаю отъ нихъ, но это меня нисколько не забавляетъ, говорилъ Артель.
— Однако, наши отцы не знали другой охоты, какъ верхомъ, возражалъ Кандаль.
— А я, замѣчалъ Мозэ, люблю только спокойную стрѣльбу по фазанамъ въ садкахъ и то сидя на складномъ стулѣ; но я хочу послѣдовать примѣру Страбана и всегда брать съ собою три ружья. Это единственное средство скоро стрѣлять. Вы знаете, что онъ убиваетъ третьяго фазана, пока первые два еще не упали на землю.
— Такъ вамъ надо брать двухъ людей, чтобы заряжать ваши три ружья, отвѣчалъ Артель: — и вы называете это охотой!
— Скажите, Кандаль, произнесъ Прони: эта мадера все еще та, которую уступилъ вамъ Дефаржъ. Она удивительная.
Герцогиня Арколь слушала этотъ разговоръ съ спокойнымъ итальянскимъ безмолвіемъ, заимствованнымъ у матери, на которую она очень походила, тогда какъ Габріелла была вся въ отца; а Жюльетта поздравляла своего друга съ удачнымъ украшеніемъ стола цвѣтами. Посреди, въ старинной серебряной вазѣ, красовался букетъ бѣлыхъ лилій, желтыхъ розъ и архидей; другіе два букета изъ однихъ архидей цвѣта мальвы, съ бархатной фіолетовой сердцевиной, возвышались въ другихъ меньшихъ вазахъ, а коверъ русскихъ фіалокъ соединялъ ихъ между собой. Бѣлая скатерть, хрусталь и тарелки составляли блестящій бордюръ для этого темнаго цвѣтника. Свѣчи, снабженныя розовыми абажурами, заливали столъ болѣе сильнымъ свѣтомъ, чѣмъ остальную часть залы, и дозволяли разглядѣть всѣ мельчайшія подробности роскошно сервированнаго стола, начиная отъ маленькихъ серебряныхъ тарелочекъ для масла, стоявшихъ у каждаго прибора, до граціозныхъ фигурокъ серебрянаго surtout de table. Все это представляло послѣднюю степень изящества, которая достигается очень рѣдко даже въ самыхъ модныхъ домахъ, такъ какъ она обусловливается соединеніемъ большого богатства съ древнимъ аристократическимъ происхожденіемъ и художественнымъ вкусомъ.
Когда маркиза Фильеръ стала разсыпаться въ похвалахъ красивому расположенію на столѣ цвѣтовъ, Казаль поднялъ голову. Его бѣлокурая сосѣдка сказала вслухъ то, что онъ только что подумалъ. Слушая разговоръ охотниковъ и немногія фразы, которыми мѣнялась хозяйка съ его сосѣдкой, онъ съ самаго начала обѣда не произнесъ и двадцати словъ. Онъ довольствовался тѣмъ, что смотрѣлъ вокругъ себя и, развивъ въ себѣ артистическій инстинктъ бесѣдами съ знаменитыми художниками, посѣщающими клубы, онъ одинъ изъ присутствующихъ, кромѣ маркизы Тильеръ, вкусилъ всю прелесть художественной сервировки стола. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ замѣтилъ и восхитительную гармонію женскихъ туалетовъ: краснаго бѣлокурой графини, бѣлаго чернокудрой герцогини и розоваго, съ черными кружевами, русой маркизы. Замѣчаніе Жюльетты, заставившее Казаля поднять голову, побудило его посмотрѣть на свою сосѣдку внимательнѣе, чѣмъ онъ сдѣлалъ въ первую минуту ихъ знакомства.
Тогда онъ призналъ ее, какъ уже не разъ при встрѣчахъ съ нею въ театрахъ, хорошенькой, но ничѣмъ не замѣчательной молодой женщиной. Красавицы, обладающія болѣе утонченной прелестью, чѣмъ бросающимся въ глаза блескомъ, часто не производятъ впечатлѣнія въ перваго взгляда. Онѣ походятъ на тѣ живописные по мелкимъ подробностямъ виды средней Франціи, на которые туристы не обращаютъ вниманія, но въ которыхъ люди, привычные къ нимъ, постоянно находятъ новое очарованіе. Теперь, окинувъ маркизу Тильеръ тѣмъ почтительно дерзкимъ взглядомъ, которымъ свѣтскіе кутилы осматриваютъ съ ногъ до головы женщину, онъ нашелъ, что у его сосѣдки была тонкая гибкая талія, безупречно правильныя формы рукъ, плечъ и шеи, наконецъ почти идеальная утонченность чертъ лица. Другой на его мѣстѣ сказалъ бы себѣ: «О, да она очень хорошенькая», и тотчасъ сталъ бы за ней ухаживать. Но Казаль, когда въ немъ затронута была струна наблюдательности, не могъ останавливаться на физическомъ изслѣдованіи, а тотчасъ принимался изучать характеръ даннаго лица.
Жизнь свѣтскихъ удовольствій, которую онъ велъ, не уничтожила въ немъ способности размышлять. Тонъ превосходства, которымъ дышала вся его фигура, не вполнѣ обманывалъ. Его главная способность, примѣняемая за отсутствіемъ принциповъ и положительнаго таланта къ пустымъ мелочамъ, заключалась въ удивительной вѣрности взгляда и анализа. Онъ обладалъ драгоцѣннымъ даромъ сразу доходить до сущности, а не блуждать вокругъ и около. Не успѣвалъ появляться въ его клубѣ новый членъ — провинціалъ, американецъ, русскій или аргентинецъ, какъ Казаль въ два, три дня выворачивалъ его на изнанку, какъ любопытныя дѣвочки дѣлаютъ съ своими куклами. Точно также въ одинъ сеансъ онъ подмѣчалъ пріемы новаго артиста въ фехтовальномъ искусствѣ и безошибочно судилъ о лошади какъ барышникъ или объ обѣдѣ какъ поваръ. Однажды, исполняя временно обязанность обѣденной коммисіи въ клубѣ, онъ призвалъ на другой же день повара и сказалъ ему: «Отчего вы сегодня употребили масло, которое стоитъ на полфранка дешевле, чѣмъ вчерашнее». И онъ не ошибся ни на одинъ сантимъ. Эта необыкновенная точность въ оцѣнкѣ распространялась и на предметы болѣе серьезные: онъ почти никогда не ошибался въ своихъ мнѣніяхъ о новой пьесѣ или книгѣ. Кромѣ того, отличаясь тактомъ и умѣніемъ помолчать о томъ, чего онъ не зналъ, Казаль никогда не попадалъ впросакъ, никогда не высказывалъ тѣхъ пошлыхъ сужденій, благодаря которымъ свѣтскіе умники ненавистны спеціалистамъ.
Подобная способность придаетъ человѣку всѣми признаваемое превосходство и объясняетъ, почему въ свѣтской жизни обладающее ею лицо диктаторствуетъ. Моралисты еще не разрѣшили загадку, отчего безупречная вѣрность взгляда, точность анализа, скромность здраваго смысла и сила воли могутъ встрѣчаться въ человѣкѣ, не побуждая его примѣнять ихъ къ чему нибудь серьезному или полезному. Это странное несоотвѣтствіе средствъ и цѣли объясняется ли враждебнымъ недовѣріемъ къ себѣ или слѣдствіемъ кутежей? Быть можетъ не даромъ римляне составляли слово развратъ ихъ двухъ словъ сердце и разбивать. Не разбивается ли сердце, этотъ источникъ нашихъ стремленій къ идеалу, постоянной и преждевременно развившейся привычкой къ удовольствіямъ? Какова бы ни была причина этого страннаго явленія, но достовѣрно, что Казаль, не смотря на всѣ свои необыкновенныя способности, проводилъ жизнь въ кутежахъ съ товарищами, изъ которыхъ ни одинъ его не стоилъ, и въ размѣнѣ на мелкую монету своего ума для разрѣшенія такихъ задачъ, какъ ту, которую онъ себѣ задалъ въ ту минуту, когда маркиза Тильеръ обратила на себя его вниманіе: «что такое эта женщина?» По крайней мѣрѣ на этотъ разъ предметъ его анализа заслуживалъ изслѣдованія.
Прежде всего Раймонъ замѣтилъ въ молодой женщинѣ необыкновенное волненіе. Онъ заключилъ объ этомъ, судя по тому, что она въ разговорѣ съ Кандалемъ и его женою очень быстро перебѣгала съ предмета на предметъ, что ея губы судорожно дрожали подъ прелестной улыбкой и, что она часто мигала, какъ бы стараясь скрыть свои взгляды. Все это, по его мнѣнію, было яснымъ доказательствомъ, что маркиза Тильеръ съ ея внѣшностью старинной миніатюры, блѣдно-русыми волосами, прозрачнымъ цвѣтомъ лица и свѣтло-голубыми глазами была впечатлительной, страстной натурой, не смотря на всѣ ея усилія сдержать свои инстинкты, и что она чрезвычайно интересовалась однимъ изъ присутствующихъ. Въ одну минуту онъ подвелъ итогъ всѣхъ мужчинъ, сидящихъ за столомъ. Это не могъ быть Кандаль; она слишкомъ весело съ нимъ разговаривала. Артель? Онъ давно это замѣтилъ бы и не проводилъ бы каждый вечеръ за кулисами оперы. Прони? Онъ уже давно откровенно заявлялъ, что болѣе не занимается любовными интрижками. Мозэ? Но герцогиня Арколь, за которой онъ оффиціально ухаживалъ нѣсколько мѣсяцевъ, не бросала на маркизу ревнивыхъ взглядовъ. Значитъ оставался только одинъ онъ — Казаль. Не смотря на свои успѣхи, а быть можетъ благодаря имъ, онъ не былъ ни слишкомъ самоувѣренъ, ни слишкомъ скроменъ. Онъ зналъ, что въ состояніи возбудить не только капризъ, но и страсть, даже съ перваго взгляда, но въ то же время признавалъ возможнымъ, чтобъ женщина почувствовала къ нему антипатію или просто не замѣтила его. Это зависѣло отъ самой женщины и отъ того момента, который она переживала. Въ какой эпохѣ своего существованія находилась маркиза Тильеръ? Вотъ чего не могъ разгадать его проницательный взглядъ, такъ какъ всѣ его свѣдѣнія о ней не шли далѣе нѣсколькихъ фразъ, слышанныхъ имъ не разъ въ свѣтѣ:
— Какая прелестная женщина маркиза Тильеръ!
— Полно, она противная, всегда позируетъ.
— Однако есть въ свѣтѣ честныя женщины. Посмотрите на маркизу Тильеръ. Никто никогда не говорилъ, что у нея есть любовникъ.
— Пустяки, она хитрая и ловчѣе другихъ скрываетъ свою игру; вотъ и все.
Припоминая эти фразы, Казаль пришелъ къ тому заключенію, что если сосѣдка интересовалась имъ, то всего лучше было подождать, чтобы она открыла свою игру. Дѣйствительно, это была самая благоразумная тактика, потому что маркиза не могла не слышать неодобрительныхъ о немъ отзывовъ. Поэтому онъ рѣшился вести себя сдержанно и съ тактомъ по практичной методѣ людей, имѣющихъ успѣхъ у женщинъ и обыкновенно возбуждающихъ къ себѣ интересъ, представляя изъ себя таинственную загадку. Вслѣдствіе этого онъ продолжалъ стушевываться и, разыгрывая роль не балованнаго ребенка, какъ обыкновенно, а дипломата старой школы, болѣе слушалъ, чѣмъ говорилъ. Результатъ этой хитрой уловки не заставилъ себя ждать. Жюльетта также ждала, чтобъ ея сосѣдъ обнаружилъ свою игру, и наконецъ, боясь, чтобы обѣдъ кончился, не представивъ ей случая узнать, что дѣйствительно скрывалось подъ наружной маской человѣка, неудержимо привлекавшаго ее къ себѣ, она неожиданнымъ вопросомъ заставила его нарушить свое странное молчаніе.
— Вѣрьте мнѣ или не вѣрьте, произнесъ Прони подъ вліяніемъ выпитаго вина, но я зналъ въ Нормандіи одного безрукаго поселянина, который отлично охотился. Маленькій мальчикъ заряжалъ ему ружье и клалъ на камень, а онъ стрѣлялъ ногами и убивалъ на повалъ кроликовъ не хуже другихъ.
Всѣ присутствующіе громко выразили свое недовѣріе къ этому фантастичному анекдоту, а маркиза Тильеръ, обернувшись къ Казалю, произнесла съ нѣкоторымъ смущеніемъ:
— А вы не разскажите намъ какого-нибудь удивительнаго приключенія на охотѣ?
— Нѣтъ, маркиза, отвѣчалъ молодой человѣкъ съ улыбкой: интересныхъ охотничьихъ исторій немного и другіе, кажется, исчерпали весь ихъ запасъ. Впрочемъ, я никогда не слыхалъ анекдота Прони и, признаюсь, онъ уже хватилъ немного черезъ край. Но, все-таки, охотникамъ надо прощать ихъ любовь къ преувеличенію, такъ какъ они вносятъ въ нашу искусственную, надломленную цивилизированную жизнь элементъ естественный, здоровый.
— Я право не понимаю, отвѣчала Жюльетта, что естественнаго и здороваго въ разстрѣливаніи заранѣе согнанныхъ фазановъ.
— Это только одинъ видъ охоты, замѣтилъ Казаль: притомъ начавъ съ фазановъ, пріобрѣтаешь вкусъ къ болѣе крупной охотѣ, и нѣкоторые изъ моихъ товарищей мало-по-малу отъ фазановъ перешли къ охотѣ на тигровъ въ Индіи, на буйволовъ въ Африкѣ и на степныхъ барановъ въ Туркестанѣ.
— А вы участвовали въ такихъ охотахъ?
— Да, въ не очень трудныхъ. Я бывалъ въ Индіи и убилъ, какъ всѣ, съ полдюжины тигровъ. Но отъ этого путешествія сохранились во мнѣ неизгладимыя впечатлѣнія. Когда цѣлую жизнь привыкъ видѣть восходъ солнца изъ окна парижскаго клуба, то невольно приходишь въ восторгъ, смотря со спины слона на громадную широкую рѣку, поверхность которой переливаетъ розовыми оттѣнками подъ пурпурнымъ небомъ утренней зари. Если прибавить къ прелести пейзажа еще нѣкоторую опасность, то, увѣряю васъ, впечатлѣнія получаются самыя восхитительныя. Въ подобныя минуты свѣтская и клубная жизнь кажется очень мелочной.
— Такъ зачѣмъ-же вы ведете ее? спросила Жюльетта.
Подъ впечатлѣніемъ хладнокровной храбрости, обнаруживавшейся въ словахъ Казаля, она забыла на минуту свою сдержанность. Но какъ только это восклицаніе сорвалось съ ея губъ, она покраснѣла изъ боязни, чтобы онъ не воспользовался ея чрезмѣрной фамильярностью и не заговорилъ съ нею тѣмъ-же тономъ. Но онъ имѣлъ тактъ отвѣтить, добродушно качая головой:
— Это повтореніе исторіи несчастныхъ женскихъ браковъ. Берешь билетъ въ лоттерею и проигрываешь. Сначала эта жизнь забавляетъ, потому что молодъ, а потомъ продолжаешь ее, потому что молодость прошла, и невольно становишься ни на что негоднымъ неудачникомъ. Но, когда это сознаешь…
И говоря это, онъ засмѣялся дѣтскимъ смѣхомъ, который составлялъ одну изъ его чарующихъ прелестей. Комичное впечатлѣніе производитъ всегда такой богатый, свободный въ своихъ дѣйствіяхъ и носимый на рукахъ всѣмъ обществомъ человѣкъ, какъ Казаль, увѣряя, что его жизнь неудачная, испорченная; но смѣхъ стушевывалъ комичность его положенія и къ тому-же женщины никогда этого не замѣчаютъ. Самыя умныя изъ нихъ, если только онѣ обладаютъ сердцемъ, согласны вѣрить мужчинѣ, который разыгрываетъ передъ ними роль жертвы злой судьбы. Всѣ онѣ поддаются соблазну утѣшать подобное горе. Къ тому-же Казаль, быть можетъ, не лгалъ, осуждая свою жизнь, съ которой онъ, однако, не могъ-бы покончить. Онъ также казался насыщеннымъ до послѣдней степени своими обычными впечатлѣніями.
Въ разговорѣ между ними произошелъ минутный перерывъ и въ это время одинъ изъ присутствующихъ провинился въ безтактности, обычной въ концѣ обѣда, когда уже выпито много вина. Баронъ Артель неожиданно заговорилъ о г-жѣ Корсье, которая была, какъ всѣ знали, покинутой любовницей Казаля. Онъ не сказалъ о ней ничего очень рѣзкаго, но все-таки поставилъ въ неловкое положеніе молодого человѣка.
— На кой чортъ бѣдная Полина вдругъ выкрасила себя блондинкой? произнесъ Артель; неужели ни одна подруга не могла сказать ей, что это старитъ ее на десять лѣтъ, а она и такъ не молода?
— Вотъ и старикъ Бонивэ также всегда красится, замѣтилъ Мозэ, стараясь замять разговоръ: но онъ такъ старательно скрывалъ это отъ всѣхъ, что даже его парикмахеръ не разъ говорилъ мнѣ: «Если бы я только смѣлъ заикнуться ему о краскѣ волосъ, то устроилъ-бы ему гораздо лучшую прическу». Однажды Бонивэ слегъ отъ сильнаго ревматизма и, посѣтивъ его, я увидѣлъ, что голова его была совершенно сѣдая. «Посмотрите, сказалъ онъ: какъ я страдаю, даже посѣдѣлъ».
— А все-таки, продолжалъ Артель, настаивая на своей неловкости: г-жѣ Корсье не слѣдовало-бы краситься. А сколько ей можетъ быть лѣтъ? Вы это должны знать, Казаль?
Только произнеся эти слова, неосторожный болтунъ понялъ, какую онъ сдѣлалъ глупость, и, покраснѣвъ, замолчалъ. Казаль былъ поставленъ въ самое затруднительное положеніе: онъ не могъ ни защищать своей бывшей любовницы, ни нападать на нее. Онъ однако нашелъ спасительный выходъ и просто сказалъ:
— Сколько лѣтъ г-жѣ Корсье? Я видѣлъ ее на прошедшей недѣлѣ въ оперѣ и она мнѣ показалась, какъ всегда, очень хорошенькой женщиной, у которой нѣтъ никакого возраста, а Бонивэ, не смотря на его обычную фразу: «У человѣка нѣтъ возраста, а только есть силы», сильно опустился и постарѣлъ.
Всѣ засмѣялись и разговоръ принялъ другой оборотъ. Казаль чувствовалъ, что онъ очень понравился своей сосѣдкѣ, и намѣренно разсказалъ два или три анекдота изъ своего путешествія по Японіи. Онъ съумѣлъ быть на столько остроумнымъ и веселымъ, что послѣ обѣда графиня Кандаль подошла къ нему и саркастически сказала:
— Однако вы постарались для моего друга и, будьте спокойны, ваши труды не пропали даромъ. Вы произвели на нее прекрасное впечатлѣніе. Вы можете теперь отдохнуть на лаврахъ въ курильной комнатѣ.
Молодой человѣкъ улыбнулся и, отвѣсивъ поклонъ, безмолвно вышелъ изъ гостиной. Но, когда спустя часъ, мужчины вернулись, то въ числѣ ихъ не было Казаля. Онъ кокетливо предпочелъ исчезнуть послѣ своего успѣха. Графиня Кандаль взглянула на Жюльетту и замѣтила, что она слегка насупила свои хорошенькія брови.
— Ты не очень скучала? спросила графиня съ нѣкоторой ироніей, когда лакей доложилъ, что карета маркизы пріѣхала, и она стала прощаться: Ты видишь, что Казаль лучше, чѣмъ его репутація.
— Но, отвѣчала Жюльетта съ искусственнымъ смѣхомъ: онъ не далъ мнѣ времени, чтобы составить о немъ мнѣніе.
«Она очень обидѣлась его внезапнымъ уходомъ, подумала Габріелла разставшись съ своимъ другомъ: Какъ можно было сдѣлать такую неловкость».
Но въ этомъ она ошибалась, не смотря на всю свою опытность, и маркиза Тильеръ по дорогѣ домой только и думала, что объ этомъ неловкомъ человѣкѣ. Онъ до того всецѣло овладѣлъ ея мыслями, что она почти болѣзненно вздрогнула отъ удивленія, когда лакей, отворяя дверь въ ея переднюю, сказалъ:
— Графъ Пойанъ давно васъ дожидается.
Она совсѣмъ забыла его.
III.
Другой.[править]
Жюльетта любила болѣе всего дружескую бесѣду у камина въ поздніе вечерніе часы. Она принимала въ это не совсѣмъ дозволенное время не только человѣка, который имѣлъ всѣ права на интимныя съ ней отношенія, но и платоническихъ своихъ поклонниковъ: Авансона, Миро, Жандра и Акрана, каждаго по одиночкѣ. Быть можетъ она поступала такъ изъ осторожности потому, что многочисленность подобныхъ вечернихъ визитовъ уничтожала всякое подозрѣніе въ слугахъ. Часы, проведенные такимъ образомъ съ этой женщиной, имѣли особую прелесть для лицъ, пользовавшихся ея дружбой. Она понимала, какъ плѣняла людей, привыкшихъ къ обычной, пустой парижской жизни, бесѣда съ молодымъ, изящнымъ, утонченнымъ существомъ, слушавшимъ съ интересомъ ихъ откровенныя рѣчи и говорившимъ съ ними также откровенно. Маркиза Тильеръ имѣла инстинктивную способность вызывать откровенности и съ небольшой долей педантизма она могла бы разыграть съ успѣхомъ роль Егеріи знаменитаго человѣка. Теперь же ей нравилось окружать своимъ интеллигентнымъ вниманіемъ лицъ, которыми она интересовалась.
Любовь еще болѣе развила въ ней этотъ инстинктъ, которому она была одолжена самыми сладкими часами своей связи съ Пойаномъ. Сколько вечеровъ она провела въ первый періодъ его ухаживанія, слушая его безконечные разсказы о своей грустной жизни. Онъ говорилъ ей о дѣтствѣ, меланхолично проведенномъ въ мрачномъ домѣ строгаго отца въ Безансонѣ, послѣ преждевременной смерти матери. Онъ говорилъ ей о своей женитьбѣ на любимой молодой дѣвушкѣ, о первыхъ порывахъ ревности, о доказательствахъ измѣны жены, обманывавшей его съ другомъ его дѣтства. Вечерніе или скорѣе ночные часы казались Жюльеттѣ слишкомъ короткими для подробнаго знакомства съ этой драмой, сцена за сценой. Ее одинаково интересовали дуэль Пойана съ любовникомъ его жены и бѣгство графини, мрачное отчаяніе обманутаго мужа и его возвращеніе къ жизни, благодаря чувству долга, его участіе въ войнѣ въ качествѣ капитана мобилей и вступленіе въ бордоское собраніе. А когда чувство сожалѣнія привело ее къ нѣжной привязанности, а затѣмъ къ любви, когда она стала мистической женой этого несчастнаго человѣка, сколько она провела сладостныхъ вечеровъ, слушая разсказы объ его ораторской борьбѣ въ палатѣ, поддерживая его вѣру въ себя, предостерегая его отъ тайныхъ опасностей, восторгаясь его энтузіазмомъ къ дѣлу, которому онъ посвятилъ всю свою жизнь, сочувствуя его благороднымъ принципамъ; и при всемъ этомъ она не выходила изъ своей роли женщины, а слушала и говорила съ такой нѣжной лаской, которая не допускала и мысли о какомъ-нибудь самолюбивомъ притязаніи. Она поступала такъ не отъ разсчета, а просто по инстинкту. Какъ нѣкоторыя натуры истинктивно имѣютъ наклонность къ музыкѣ или къ живописи, механикѣ или поэзіи, она отличалась наклонностью къ симпатіи другому сердцу; эта очаровательная способность, открывающая поле дѣятельности для сердечнаго великодушія, вмѣстѣ съ тѣмъ чрезвычайно опасна, потому что граничитъ съ пагубнымъ сентиментальнымъ любопытствомъ, пріучаетъ къ сдѣлкамъ совѣсти и развиваетъ вкусъ къ фальшивымъ положеніямъ. Напримѣръ при сознаніи, что перестаешь любить, какъ найти въ себѣ достаточно благородства для разрыва, если въ силу своей склонности къ симпатіи продолжаешь чувствовать страданія того, кого больше не любишь? Подъ впечатлѣніемъ горя, которое причиняешь другому, поддаешься соблазну лгать, чтобы только избавить его отъ горя; не рѣшаешься на признаніе, которое было-бы менѣе жестоко, продолжаешь самимъ причиненную агонію позорнымъ угожденіемъ и становишься вѣроломнымъ отъ излишней нѣжности. По странной ироніи сердечныхъ противорѣчій, добродѣтель превращается въ порокъ и мы дѣйствуемъ безнравственно потому только, что чувствуемъ слишкомъ сильно.
Жюльетта никогда такъ ясно не опредѣляла всѣхъ хорошихъ и дурныхъ сторонъ своего характера, хотя она часто упрекала себя въ слабости, когда не могла рѣшиться сказать непріятное «нѣтъ» одному изъ своихъ друзей. Мы страдаемъ отъ нашего характера, также какъ отъ физическихъ болѣзней гораздо раньше, чѣмъ опредѣлится недугъ; такъ маркиза Тильеръ сама не понимала почему то, что радовало ее прежде, не возбуждало въ ней теперь того-же чувства; теперешніе вечера, проведенные съ Пойаномъ, ни мало не походили на прежніе; часто въ ихъ разговорѣ наступалъ перерывъ и имъ стоило большого труда его возобновить. Она объясняла себѣ эти непріятныя явленія различными мелкими причинами. Напримѣръ, вернувшись теперь домой и узнавъ съ лихорадочной дрожью, что ее ждетъ Пойанъ, она приписала это болѣзненное ощущеніе страху обидѣть графа, тѣмъ болѣе, что она въ ту же минуту увидѣла въ передней его камердинера. На ея вопросъ, что ему надо, онъ отвѣчалъ:
— Я жду корректуръ графской рѣчи; надо ихъ снести въ типографію.
Правда, онъ сегодня говорилъ, подумала Жюльетта: онъ будетъ сердиться, что вернулась такъ поздно. Онъ не привыкъ къ такому равнодушію съ моей стороны.
Въ сущности посѣщеніе Пойана ей было непріятно потому, что мѣшало ей думать на свободѣ о Казалѣ; такъ было сильно впечатлѣніе произведенное на нее этимъ человѣкомъ. Но она не могла допустить такой причины для внезапно ощущеннаго неудовольствія потому, что не сомнѣвалась въ нѣжности своей любви къ Пойану. Это убѣжденіе прикрывало благородной завѣсой ея паденіе. Подобныя иллюзіи чрезвычайно упорны и часто годами не догадываешься, что наступилъ конецъ любви; но достаточно одного часа, чтобы иллюзія разсѣялась, и Жюльеттѣ было суждено теперь это испытать.
— Вы сердитесь на меня, мой другъ? сказала она входя, въ маленькую гостиную въ стилѣ Людовика XVI, нѣжно освѣщенную лампами и огнемъ въ каминѣ.
Пойанъ сидѣлъ за тѣмъ самымъ письменнымъ столомъ, на которомъ Жюльетта еще недавно писала ему записку. Онъ поспѣшно всталъ, поцѣловалъ ея обѣ руки и, указывая на бумаги, лежавшія на столѣ, отвѣчалъ.
— За что сердиться? вы видите, что мнѣ не было даже на это времени. Дожидаясь васъ я работалъ. Вы, неправда-ли, мнѣ простите эту вольность? Засѣданіе кончилось очень поздно и мнѣ надо было прочитать корректуры моей рѣчи для оффиціальной газеты. Я приказалъ Жану принести ихъ сюда и по счастью я почти кончилъ ихъ. Вы позволите мнѣ продолжать?
Онъ снова сѣлъ за столъ и занялся своей работой. Черезъ десять минутъ все было кончено; онъ собралъ разбросанные листы, положилъ ихъ въ приготовленный заранѣе конвертъ и отнесъ камердинеру, который дожидался въ передней. Но отчего Жюльетту, принявшую на себя самый нѣжный ласкающій тонъ, почти оскорбила холодность графа? Конечно, интересуясь въ продолженіи цѣлаго вечера Казалемъ до совершеннаго забвенія о Пойанѣ, она въ сущности совершила небольшое преступленіе, но женское сердце разсуждаетъ иначе и она инстинктивно желала, чтобы Пойанъ разсердился на нее и своей несправедливостью не только оправдалъ-бы ее въ ея поступкѣ, но и далъ ей случай загладить его нѣжными ласками. Поэтому контрастъ между ея внутреннимъ волненіемъ и его внѣшнимъ спокойствіемъ возбудилъ въ ней мысль объ его холодности. Ужъ не разъ ей казалось, что Генри не обнаруживалъ прежней къ ней нѣжности. Это первый и очень странный признакъ исчезающей любви. Мы упрекаемъ тѣхъ, которыхъ перестаемъ любить въ томъ, что они любятъ насъ меньше прежняго и дѣлаемъ это вполнѣ искренно. Никогда такъ ясно не чувствовала Жюльетта, какъ въ эту минуту, что ее болѣе не соединяло съ Пойаномъ прежнее чувство. Она подошла къ камину и, грѣя свои маленькія ножки въ ажурныхъ шелковыхъ чулкахъ, слѣдила въ зеркалѣ за всѣми движеніями графа. Но отчего зеркало неожиданно показало ей другой образъ? Отчего въ какой-то полугаллюцинаціи она увидѣла передъ собою красавца Казаля, какъ его называла Габріелла, съ его статной, мощной фигурой, изящными жестами и мужественнымъ, хотя усталымъ лицомъ? И этотъ образъ мгновенно замѣнился человѣкомъ, которому она принадлежала добровольно уже столько лѣтъ и который теперь показался ей до того неловкимъ, щедушнымъ, что она вздрогнула.
Генри Пойану было сорокъ четыре года; высокаго роста, худощавый и слабаго сложенія, онъ потерялъ свое здоровье отъ усталостей парламентской дѣятельности и потрясающаго вліянія сердечнаго горя. Его узкія плечи сгорбились, бѣлокурые волосы порѣдѣли и посѣдѣли, цвѣтъ лица потемнѣлъ отъ сидячей жизни и неправильнаго пищеваренія. Въ чертахъ его испитаго лица еще сохранились слѣды аристократическаго происхожденія, но они вмѣстѣ съ тѣмъ обнаруживали бѣдность крови и преждевременное истощеніе. Его прекрасные голубые глаза и гордыя очертанія чисто выбритаго лица выражали по прежнему глубокую вѣру, непреодолимую силу воли и пламенную энергію чувствъ. Никакая женщина не могла отдаться этому человѣку иначе, какъ по энтузіазму къ его ораторскому краснорѣчію или изъ желанія утѣшить испытанное имъ въ жизни горе. Именно по этимъ двумъ причинамъ Жюльетта и отдалась Пойану. Но въ подобной романтичной связи, основанной на умственномъ восхищеніи или сантиментальной жалости, всегда скрывается опасность: рано или поздно чувство восхищенія или жалости притупляется, благодаря постоянному удовлетворенію. Наступаетъ минута, когда женщина широко раскрываетъ глаза и спрашиваетъ себя, не ошиблась ли она на счетъ своихъ чувствъ. Счастье ея, если это неожиданное разочарованіе не возбуждено чарующимъ вліяніемъ другого человѣка. Но хотя въ свѣтлыхъ глазахъ Жюльетты, устремленныхъ на зеркало, ясно проглядывала эта горькая для благородной души мысль, Пойанъ ничего не замѣтилъ.
— Вы много работали, хотите я вамъ приготовлю вашъ грогъ, сказала она, обращаясь къ нему, когда лакей внесъ въ комнату серебряный чайный сервизъ.
Она нѣжно улыбалась. Такія улыбки нельзя назвать лицемѣрными, такъ какъ онѣ имѣютъ искренную цѣль предохранить отъ непріятностей когда-то дорогое существо, но на опасный путь вступаетъ женщина, когда лицо ея выражаетъ не то, что чувствуетъ сердце.
— Пожалуйста, отвѣчалъ графъ, смотря на маркизу, которая своими маленькими ручками наливала кипятокъ въ русскій стаканъ, окруженный серебряной сѣткой и ломала ложкой куски сахара.
Она была удивительно хороша и походила въ эту минуту болѣе чѣмъ когда на миніатюру прошедшаго столѣтія. Ея прекрасныя руки, высвободившіяся изъ рукавовъ, и нѣжная гармонія между ея чернымъ туалетомъ и розовымъ цвѣтомъ лица отъ отблеска огня въ каминѣ, придавали ей такую очаровательную прелесть, что Пойанъ, подойдя къ ней ближе, сказалъ:
— Какая вы хорошенькая сегодня и какое счастье провести съ вами вечеръ послѣ цѣлаго дня сухой скучной политики.
Говоря это, онъ нагнулся, чтобы поцѣловать ее, но она быстро отвернула голову.
— Тише, сказала она; вы такъ неловки, что чуть не заставили меня пролить весь графинъ.
Дѣйствительно, въ эту минуту она наливала въ стаканъ коньякъ изъ графина. Въ сущности въ этихъ словахъ не было ничего обиднаго и движеніе головы, которымъ она перевела его поцѣлуй съ щеки на волосы, дышало нѣжнымъ кокетствомъ. Но Пойанъ тотчасъ отошелъ подъ горькимъ впечатлѣніемъ, что сердце любимой имъ женщины не билось въ унисонъ съ его сердцемъ. Конечно, ея выходка ничего не значила, но если подобныя сцены повторяются сотни разъ, то любящій человѣкъ начинаетъ опасаться, что онъ болѣе не нравится, и это горькое опасеніе отуманиваетъ его взгляды, сжимаетъ его сердце и заставляетъ замирать на его губахъ слова любви. Въ этомъ именно и заключалось ядро того недоразумѣнія, которому было суждено все болѣе и болѣе разъединять эти два сердца. Не размышляя и инстинктивно поддаваясь вліянію постоянно уменьшавшейся привязанности, Жюльетта въ послѣднее время слишкомъ часто отказывала Пойану въ ласкахъ, а потомъ его же обвиняла въ холодности.
— Вотъ видите, сказала она тономъ упрека, послѣ того, какъ положила въ стаканъ кусочекъ лимона и прикоснулась губами къ приготовленному напитку: грогъ слишкомъ крѣпокъ; мнѣ надо сдѣлать другой.
— Нѣтъ, не безпокойтесь, отвѣчалъ графъ и хотѣлъ снова подойти.
— На этотъ разъ я запрещаю вамъ шевелиться и мѣшать моей стряпнѣ.
— Ваше приказаніе будетъ исполнено, произнесъ онъ и, прислонившись къ камину, бросилъ на нее взглядъ, на который она не обратила никакого вниманія, какъ только что онъ самъ не замѣтилъ ея взгляда, обращеннаго на зеркало.
Онъ очень хорошо понималъ, что, отвернувшись отъ его поцѣлуя, она только пошутила, что это было болѣе ничего, какъ дѣтская выходка. Но онъ также сознавалъ, что благодаря этой дѣтской выходкѣ, онъ не произнесетъ въ этотъ вечеръ фразы, которая дрожала на его губахъ. Утромъ онъ получилъ письмо изъ Дубскаго департамента, гдѣ требовалось его присутствіе при избраніи двухъ членовъ мѣстнаго совѣта. Дѣло шло о томъ, чтобы отбить эти два поста у политическихъ противниковъ и кандидаты его партіи, поддержанные его краснорѣчіемъ, по всей вѣроятности одержали бы успѣхъ. Пойанъ слишкомъ серьезно смотрѣлъ на свои обязанности вожака партіи, чтобы на минуту задуматься и, отправляясь къ Жюльеттѣ, онъ рѣшилъ попросить у нея тайнаго свиданія, чтобы проститься. Но теперь, въ виду этого простого отклоненія поцѣлуя, онъ не ощущалъ достаточной смѣлости, чтобы выразить свое желаніе. Эта чрезмѣрная скромность въ страсти, обыкновенно не допускающая и мысли о скромности, заставила бы улыбнуться какого нибудь Донъ-Жуана, напримѣръ Казаля, но она составляетъ если не обычное, то довольно часто повторяющееся явленіе и заслуживаетъ анализа.
Нѣкоторые люди, подобно Пойану, очень нравственные въ юности и потомъ тяжело страдавшіе отъ измѣны любимаго существа, ощущаютъ странное недовѣріе къ себѣ и совѣсть всегда укоряетъ ихъ за каждый физическій актъ любви внѣ брака, который одинъ стушевываетъ въ нихъ эту болѣзненную, болѣе женскую, чѣмъ мужскую стыдливость. Послѣ столькихъ лѣтъ связи съ Жюльеттой, Пойанъ дрожалъ и сердце его сильно билось каждый разъ, какъ онъ произносилъ простую, маленькую фразу: «Когда мы увидимся у себя»?..
И, однако, это «у себя» было самое безобидное, самое деликатно придуманное жилище, которое ничѣмъ не могло оскорбить самой щекотливой стыдливости. Впервые Жюльетта отдалась Пойану въ замкѣ Нансэ, гдѣ онъ провелъ двѣ недѣли въ опасномъ уединеніи подъ глазами ничего не подозрѣвавшей матери. Молодая женщина поддалась непреодолимому чувству жалости, которое пробуждаютъ въ благородныхъ сердцахъ откровенные разсказы о перенесенномъ семейномъ горѣ. Въ подобныхъ случаяхъ женщиной овладѣваетъ безумное желаніе уничтожить въ душѣ страдальца его ужасное прошедшее, и она забываетъ все подъ опьяняющимъ сознаніемъ жалости. Иногда эти чувственные сюрпризы остаются безъ завтрашняго дня, но такъ обыкновенно бываетъ съ женщинами, привыкшими къ любовнымъ интригамъ. Какъ бы это замѣчаніе не казалось съ перваго взгляда страннымъ, но чѣмъ женщина опытнѣе въ подобныхъ интригахъ, тѣмъ она легче отдѣлывается отъ человѣка, которому отдалась въ минуту увлеченія. Но Жюльетта сочла себя связанной на всю жизнь этимъ безсознательнымъ самопожертвованіемъ. Пойанъ также смотрѣлъ на ихъ связь какъ на тайный бракъ и не желалъ, чтобы его оскверняла ни одна пошлая подробность обыкновенныхъ свѣтскихъ связей. Онъ нашелъ маленькую квартиру въ одной изъ уединенныхъ улицъ Пасси, въ нижнемъ этажѣ, съ отдѣльнымъ ходомъ, такъ чтобы не приходилось имѣть дѣло съ привратникомъ. Меблировка была самая изящная, самая роскошная и могла цѣликомъ перейти въ ихъ семейный домъ, послѣ ихъ оффиціальнаго брака, который такимъ образомъ былъ бы только освященіемъ ихъ теперешнихъ отношеній. И несмотря на все это, онъ никогда не ждалъ Жюльетты въ этомъ прелестномъ мирномъ жилищѣ безъ страха, чтобы кто-нибудь не подсмотрѣлъ, какъ она выходитъ изъ наемной кареты у подъѣзда. Но посѣщая его втайнѣ, она не нарушала никакой клятвы, потому что была свободна; она не обманывала ревниваго мужа, она не бросала бѣдныхъ дѣтей; только ей приходилось лгать своей матери, и Пойанъ никакъ не могъ простить себѣ, что онъ былъ причиной этой лжи. Какъ онъ ни обожалъ хорошенькой головки Жюльетты, какъ онъ ни черпалъ въ ея свѣтлыхъ глазахъ забвенье всего прошедшаго, а быть можетъ именно въ силу его пламенной идеальной любви онъ страдалъ отъ мысли, что наталкивалъ ее на дурной поступокъ. Всѣ эти вмѣстѣ взятыя причины поддерживали въ немъ постоянное болѣзненное волненіе и развили такую страшную нерѣшительность, что за послѣдній годъ онъ видѣлся съ Жюльеттой въ Пасси не болѣе шести разъ. Невозможность для него вызвать откровенное объясненіе, такъ какъ онъ боялся всякой мелочи, могущей оскорбить его щепетильность, безсознательное отчужденіе молодой женщины, которая искренно думала, что онъ меньше любитъ ее, и общее теченіе жизни, которое незамѣтно приводитъ насъ отъ одного недоразумѣнія къ другому — содѣйствовали тому, чтобы ихъ взаимныя отношенія приняли этотъ странный характеръ. Пойану было все равно что эти отношенія оскорбляли его половое самолюбіе, которое составляетъ основу сердца въ большинствѣ людей. Онъ страдалъ отъ того, что любилъ ее, и чувствовалъ, что она все болѣе и болѣе отчуждается отъ него. Онъ упрекалъ себя въ томъ, что столь храбрый на войнѣ и столь смѣлый въ парламентѣ, онъ ощущалъ въ виду этой женщины непреодолимый страхъ. Такъ и въ эту минуту сердце его разрывалось на куски, а онъ не рѣшался сказать ни слова. И притомъ, какъ было ему раскрыть всѣ раны своего наболѣвшаго сердца женщинѣ, которая съ улыбкой на своемъ прелестномъ лицѣ подавала ему стаканъ и нѣжно говорила:
— Ну, на этотъ разъ я надѣюсь, что грогъ будетъ по вашему вкусу. Бѣдный дрргъ мой, вы очень устали. Я увѣрена, что сегодняшнее засѣданіе было страшно тяжелое. Но что заставило васъ говорить, потому что вчера вы не намѣревались произнести рѣчь?
— Благодарю васъ, отвѣчалъ графъ, отпивъ половину стакана: что заставило меня говорить…
Вопросъ Жюльетты представлялъ удобный предлогъ для разговора, и придавая другое теченіе его мыслямъ, могъ успокоить его сердечную тревогу. Поэтому онъ охотно захватился за него и сталъ подробно разсказывать о парламентскомъ засѣданій, какъ всегда расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ.
— Что заставило меня говорить? Да всегдашнее обвиненіе моей партіи въ эгоизмѣ. Я никогда не позволю, чтобы въ французскомъ собраніи, членомъ котораго я состою, говорили открыто, что мы монархисты не имѣемъ права сочувствовать несчастному положенію народа. Де-Совъ сдѣлалъ запросъ министерству о рабочей стачкѣ въ Сѣверномъ департаментѣ и варварскомъ ея прекращеніи. Одинъ изъ ораторовъ большинства отвѣчалъ ему и по обыкновенію сталъ костить старые порядки. Я не выдержалъ и повторилъ свой всегдашній тезисъ, что мы одни способны разрѣшить соціальный вопросъ, основываясь на церквѣ и монархіи, двухъ величайшихъ историческихъ силахъ въ странѣ. Вы знаете мои идеи. Я высказалъ ихъ еще разъ, вотъ и все. Но вы не можете себѣ представить, какъ тяжело оратору, который защищаетъ дорогіе его душѣ принципы и знаетъ, что даже друзья апплодируютъ ему только ради его краснорѣчія. Я всѣмъ имъ прямо сказалъ, что какъ на лѣвой, такъ и на правой теперь вся политическая жизнь заключается въ презрѣнныхъ парламентскихъ интригахъ, которыми они губятъ Францію. И говоря это, я чувствовалъ, что всѣ мои слова напрасны.
И однако онъ продолжалъ развивать теорію, которой онъ посвятилъ всю свою жизнь — соединеніе монархіи, основанной на традиціонномъ правѣ, съ современными задачами жизни. Жюльетта знала, что онъ искрененъ, и прежде она пламенно интересовалась политическими мечтами человѣка, котораго она желала видѣть не только счастливымъ, но и славнымъ. По несчастью она была женщина и потому какъ только ея чувство къ Пойану пошло на убыль, то одинаково и его идеи потеряли для нея свою прелесть. Каждый политическій дѣятель, писатель, ученый или художникъ, вообще человѣкъ, живущій своими мыслями, имѣетъ непреложное средство убѣдиться въ уменьшеніи къ нему любви его жены, любовницы или просто друга. Въ тотъ день, когда она перестаетъ выражать къ его идеямъ тотъ умственный фанатизмъ, который служитъ столь сильной поддержкой труженику мысли, она его разлюбила, хотя-бы только въ тайникѣ своего сердца. Это несомнѣнный фактъ, какъ-бы она открыто не протестовала противъ того, что идеи мужа, любовника или друга изгоняютъ ее изъ его сердца. Именно такъ и поступила Жюльетта, когда Пойанъ наконецъ замолчалъ.
— Все это прекрасно, произнесла она: но вы слишкомъ мало думаете о своемъ другѣ?
— Я не думаю о васъ? отвѣчалъ графъ съ грустнымъ удивленіемъ; а для кого-же я старался прославить свое имя? У кого я черпалъ силы и энергію, чтобъ перенести всѣ мрачныя разочарованія?
— А, замѣтила она, качая головой: вы умѣете отвѣчать. Но хотите я докажу вамъ фактически, что вы сегодня очень мало думали обо мнѣ?
— Докажите?
— Вы даже не спросили съ кѣмъ я сегодня обѣдала?
— Но вѣдь вы писали, что вы обѣдаете у графини Кандаль.
— Она не была одна, сказала Жюльетта съ чисто женскимъ желаніемъ возбудить ревность въ Пойанѣ. Я обѣдала рядомъ съ человѣкомъ, котораго вы не долюбливаете.
— Кто это?
— Господинъ Казаль, сказала Жюльетта, пристально смотря на графа.
— Зачѣмъ графиня Кандаль принимаетъ такихъ людей? произнесъ Пойанъ презрительнымъ тономъ, который въ одно и то же время позабавилъ и разсердилъ маркизу.
Онъ позабавилъ ее потому, что слова графа были буквально тѣ, которыя она приписала ему въ разговорѣ съ Габріеллой, а разсердилъ по той простой причинѣ, что презрѣніе Пойана было самой жестокой критикой на впечатлѣніе, произведенное на нее Казалемъ.
— Вѣроятно мужъ этого требуетъ, продолжалъ онъ; они стоятъ другъ друга. Впрочемъ Кандаль хуже, потому что онъ своей жизнью безчеститъ одно изъ лучшихъ именъ въ нашей исторіи.
— Но увѣряю васъ, замѣтила Жюльетта: я очень пріятно разговаривала съ господиномъ Казалемъ.
— О чемъ? О картахъ? О скачкахъ? О кокоткахъ? Или о кулинарномъ искусствѣ и фехтованіи? Даю вамъ честное слово, что я видалъ его нѣсколько разъ въ домѣ бѣднаго Корсье и онъ никогда ни о чемъ другомъ не говорилъ съ четырьмя или пятью товарищами, которыхъ Полина приглашала, чтобъ не выпустить его изъ своихъ рукъ.
— А она очень любила его?
— До безумія, произнесъ Пойанъ съ той горечью, которая всегда замѣтна въ отзывахъ обманутыхъ мужей о Донъ-Жуанахъ: — И право я никогда не могъ понять, какъ эта прелестная женщина могла любить подобнаго фата. А ея мужъ прекрасный человѣкъ, умный, образованный; онъ всегда любилъ и теперь еще любитъ Полину. Я пересталъ посѣщать ихъ домъ ради Казаля. И какъ-же онъ заставилъ ее страдать, бѣдняжку!
— Однако, онъ говорилъ о ней за обѣдомъ съ большимъ тактомъ.
— Ему не слѣдовало произносить ея имени!
Наступило молчаніе. Молодая женщина сожалѣла, что заговорила о Казалѣ. Она хотѣла поиграть съ ревностью Пойана и дѣйствительно возбудила ее; но теперь ей было жаль, что заставила страдать человѣка, котораго все-таки любила если не истинной любовью, то по дружбѣ и привычкѣ. Однако она ошибалась насчетъ того, что онъ чувствовалъ; не смотря на измѣну жены, онъ былъ слишкомъ благороденъ, чтобы кого-нибудь подозрѣвать. Въ словахъ Жюльетты о Казалѣ онъ видѣлъ лишь доказательство того удовольствія, которое доставлялъ ей свѣтъ. Это удовольствіе ему казалось совершенно невиннымъ и онъ даже упрекалъ свои страданія въ эгоизмѣ и несправедливости. Онъ говорилъ себѣ, что постоянно усиливавшійся вкусъ Жюльетты къ выѣздамъ и новымъ знакомствамъ доказывалъ, только что его одного было недостаточно для ея счастья.
На часахъ пробила полночь.
— Ну, сказалъ онъ со вздохомъ, пора и проститься. Когда мы увидимся?
— Когда хотите. Обѣдайте завтра у меня; кромѣ матери, будетъ еще кузинка Нансэ.
— Съ большіемъ удовольствіемъ. Но вы знаете, что можетъ быть послѣзавтра я уѣду на четыре или на пять недѣль?
— Нѣтъ, вы ничего еще не говорили мнѣ объ этомъ.
— Въ моемъ департаментѣ выборы въ члены мѣстнаго совѣта и меня туда вызываютъ.
— Все эта проклятая политика, произнесла она съ улыбкой.
Онъ посмотрѣлъ на нее пристально, но она не прочитала, или не хотѣла прочесть въ его глазахъ ту просьбу, которую онъ не смѣлъ выразить словами.
— Прощайте, сказалъ онъ съ еще большимъ смущеніемъ.
— До завтра, отвѣчала она; въ три четверти восьмого. Пріѣзжайте пораньше.
Когда дверь затворилась за графомъ, она долго сидѣла одна передъ зеркаломъ, въ которомъ только что отражалось его лицо. Но теперь снова передъ нею предсталъ образъ Казаля и прежде чѣмъ позвонить горничную, она громко спросила себя:
— Развѣ я не люблю болѣе Генри?
IV.
Сантиментальности кутилы.[править]
Въ то время, какъ Жюльетта, задавъ себѣ этотъ горькій вопросъ, ложилась спать на узкую дѣвичью кровать, къ которой она вернулась послѣ своего вдовства, а Пойанъ, идя пѣшкомъ домой упрекалъ себя за неумѣнье нравиться любимой женщинѣ, что дѣлалъ Раймонъ Казаль, неожиданное появленіе котораго представило грозную опасность для остатковъ счастья одного и нравственной скуки другой? Подозрѣвалъ-ли онъ, что его хорошенькая сосѣдка за недавнимъ обѣдомъ не засыпала, а думала о немъ, хотя твердо рѣшилась не думать о немъ, потому что она не имѣла на это никакого права, такъ какъ она любила и хотѣла любить другого! Онъ ушелъ изъ дома графини Кандаль очень рано, чтобы не испортить того впечатлѣнія, которое сдѣлалъ на маркизу Тильеръ, а что онъ понравился ей, Казаль не мало не сомнѣвался. Но выйдя на улицу въ своемъ тепломъ пальто, закуривъ сигару и взглянувъ на небо усѣянное звѣздами, онъ думалъ не о тонкомъ профилѣ молодой вдовы. Только впослѣдствіи онъ созналъ, какъ глубоко повліяла на него эта встрѣча. Его наблюдательный умъ всегда изслѣдовалъ внѣшніе предметы и онъ не зналъ глубины своего внутренняго я. Но кто вполнѣ знаетъ себя? Кто можетъ сказать: завтра я буду веселъ или грустенъ, нѣженъ или дерзокъ? Пресыщенный чрезмѣрнымъ удовлетвореніемъ чувственныхъ инстинктовъ, разочарованный во всѣхъ удовольствіяхъ молодости, обладая красивой наружностью, свѣтскими связями, 250,000 франками годового дохода и основательнымъ знаніемъ Парижа, Казаль считалъ себя застрахованнымъ отъ всякаго романическаго увлеченія. Онъ весело засмѣялся бы тѣмъ дѣтскимъ смѣхомъ, который обнаруживалъ одну изъ привлекательнѣйшихъ сторонъ его характера — естественное добродушіе, еслибы кто-нибудь сталъ увѣрять это, что теперь онъ, именно благодаря своему пресыщенію и разочарованію, созрѣлъ для сантиментальнаго кризиса, легкаго или серьезнаго, смотря по обстоятельствамъ.
Уже давно онъ скучалъ отъ самаго скучнаго монотоннаго существованія, отъ такъ называемой безпорядочной жизни. Нѣтъ ничего правильнѣе, однообразнѣе и опредѣленнѣе, смотря по сезонамъ, какъ жизнь современныхъ свѣтскихъ кутилъ, иронически называющихъ себя въ послѣднія десять лѣтъ «праздняшниками». Это существованіе прямой контрастъ буржуазной жизни, обращаетъ удовольствія въ почти механическое занятіе и кончаетъ тѣмъ, что доходитъ до такихъ же крайностей скуки. Большею частью оно приводитъ къ болѣзненной тоскѣ о семейной жизни, которая кажется праздняшникамъ полной самыхъ очаровательныхъ неожиданностей. Она привлекаетъ ихъ той же новизной, которая побуждаетъ буржуазнаго мужа во время случайнаго отсутствія жены ужинать съ кокотками, которыя на столько же глупы, поблекши и продажны, на сколько его жена умна, свѣжа и непорочна. Но это непреодолимое, болѣзненное влеченіе къ браку проявляется только у тѣхъ свѣтскихъ кутилъ, которые нѣкогда вкусили сладость настоящей семейной жизни, или, какъ иногда бываетъ, сохранили во время своего праздничанья почтенную привычку быть добрымъ сыномъ относительно старой любящей матери или добрымъ братомъ относительно заботливой, нѣжной сестры. Казаль, единственный сынъ своихъ родителей, лишился ихъ очень рано, давно поссорился съ своими двумя дядями и съ юности привыкъ къ абсолютной независимости, а потому казалось, что судьба сдѣлала его вѣчнымъ холостякомъ по природѣ и по темпераменту. На него не дѣйствовала, какъ на большинство парижскихъ кутилъ, въ минуту перваго приступа ревматизма наивная прелесть молодыхъ дѣвушекъ. Напротивъ, прирожденная утонченность его чувствъ, сохранившаяся неизмѣнной, не смотря на среду, въ которой онъ вращался, его стремленіе ко всему, что пріобрѣталось тяжелой борьбой, и потребность найти достойную работу своимъ рѣдкимъ способностямъ — побуждали Казаля видѣть особую прелесть въ интригѣ съ женщиной, столь незнакомой ему и вмѣстѣ съ тѣмъ достойной какъ любви, такъ и уваженія. Онъ не зналъ этого рода женщинъ; поэтому она была для него такъ же опасна, какъ онъ для нея, съ тѣмъ только различіемъ, что Жюльетта была способна на искреннюю, безотчетную любовь, а для Казаля страсть была только капризомъ и подъ маской любви у него скрывалось лишь сладострастіе. Нельзя безнаказанно имѣть въ своей крови и мозгу слѣдствія восемнадцатилѣтней развратной жизни. Но идя быстрыми шагами по Елисейскимъ полямъ въ этотъ вечеръ, онъ еще былъ далекъ даже отъ каприза и если образъ Жюльетты предсталъ передъ нимъ, то лишь въ концѣ лабиринта другихъ мыслей.
— Вотъ хорошая сигара, думалъ Казаль: и обѣдъ былъ недурной. Въ свѣтѣ начинаютъ хорошо ѣсть. А кому за это спасибо? Намъ. Если бы не было насъ, т. е. полдюжины молодцовъ, которые говорятъ правду Кандалю и ему подобнымъ людямъ на счетъ ихъ повара и погреба, то до сихъ поръ въ свѣтѣ продолжали бы скверно ѣсть. Но что мнѣ теперь дѣлать? Правда, надо было бы открыть особый клубъ для препровожденія времени отъ десяти часовъ вечера до двѣнадцати. Утро занято сномъ, туалетомъ и верховой ѣздой. Послѣ завтрака всегда надо куда-нибудь съѣздить, а съ двухъ до шести время посвящено любви, а если нѣтъ любви, то фехтованію или игрѣ въ мячъ. Отъ пяти до семи — зеленый столъ, а съ восьми до десяти — обѣдъ; наконецъ, отъ двѣнадцати до утра игра и кутежи. Правда, отъ десяти до двѣнадцати есть театръ; но много-ли бываетъ пьесъ, которыхъ стоитъ смотрѣть два раза? А я слишкомъ старъ или еще недостаточно старъ, чтобы разыгрывать роль дамскаго ухаживателя въ глубинѣ ложи.
Эта мысль о театрѣ навела его на другую мысль; уже около полугода онъ былъ оффиціальнымъ любовникомъ хорошенькой, хотя и очень плохой актрисы на сценѣ Водевиля. «Не пойти-ли мнѣ къ Христинѣ?» спросилъ онъ самъ себя, но въ его воображеніи тотчасъ представилась маленькая туалетная актрисы, съ разбросанными повсюду бѣлилами и румянами; въ ушахъ его уже раздавался ея визгливый голосокъ, передававшій ему закулисныя сплетни. «Нѣтъ, не пойду туда», рѣшилъ онъ мысленно: «лучше заверну въ клубъ». Но мысль о клубѣ возбудила въ его головѣ слишкомъ мрачную картину пустыхъ залъ съ дремлющими лакеями у дверей и онъ воскликнулъ громко: «Нѣтъ это слишкомъ скучно. Не зайти-ли въ Оперу? продолжалъ онъ размышлять: но что тамъ дѣлать? слушать четвертый актъ „Роберта“ въ пятисотый разъ? Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Лучше ужъ зайти къ Филипсу». Такъ звали содержателя моднаго, англійскаго погребка, который съ нѣкотораго времени переманилъ къ себѣ Казаля и его пріятелей изъ другого подобнаго учрежденія подъ названіемъ «Eurêka». Если когда нибудь найдется хроникеръ, близко знающій современную молодость, то онъ посвятитъ любопытную главу исторіи парижскихъ кофейныхъ и ресторановъ конца нынѣшняго столѣтія, описанію этихъ погребковъ, гдѣ настоящіе аристократы выпиваютъ послѣ театра виски, рядомъ съ жокеями и букмекерами.
«Но теперь, размышлялъ Казаль, я застану тамъ только Герберта».
Лордъ Гербертъ Бохунъ, младшій братъ одного изъ богатѣйшихъ англійскихъ пэровъ маркиза Банбюри, былъ страшный пьяница и тридцати лѣтъ отъ роду, онъ по временамъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, какъ старикъ. Онъ былъ извѣстенъ характеристичными фразами, ясно обнаруживавшими его роковую страсть: такъ на вопросъ, «какъ вы поживаете», онъ всегда отвѣчалъ: «очень хорошо, у меня прекрасная жажда»!
«Но, думалъ Казаль, теперь уже слишкомъ поздно, онъ меня не признаетъ. Рѣшительно мнѣ нужно обзавестись дамочкой, вдовой или разведенной женой, которая никуда не выѣзжала-бы и съ удовольствіемъ принимала-бы меня въ эти часы».
Размышляя такимъ образомъ, Казаль дошелъ до круглой площадки Елисейскихъ полей и тутъ только онъ вспомнилъ о своей недавней сосѣдкѣ.
«Вотъ маркиза Тильеръ пришлась-бы мнѣ какъ разъ по сердцу. Съ кѣмъ она живетъ?» произнесъ онъ почти вслухъ.
Конечно эта очень непочтительная фраза служила достойнымъ окончаніемъ цѣлаго ряда идей, которыя показались-бы даже людямъ не столь наивнымъ, какъ Пойанъ, слишкомъ циничными. Но все-таки подъ ними скрывалось зерно искреннаго чувства, и это ясно доказываетъ, что въ сердцѣ каждаго человѣка, образующемъ отдѣльный мірокъ, самыя циничныя мысли могутъ быть предлогомъ къ появленію самаго романичнаго чувства. Еслибы Казаль не поддался безсознательно утонченнымъ чарамъ Жюльетты, то онъ не ощутилъ-бы отвращенія при мысли о площадной грубости своей актрисы. Онъ подыскалъ прекрасныя причины, чтобы не пойти въ этотъ вечеръ ни въ театръ, ни въ клубъ, ни въ погребокъ, но онѣ не имѣли-бы на него большаго вліянія, чѣмъ въ прежніе дни, если бы онъ теперь не ощущалъ тайной потребности остаться одинъ. А для чего? Чтобы думать о молодой женщинѣ, образъ которой, внезапно возставъ передъ нимъ, въ одну минуту, стушевалъ всѣ его мысли о кулисахъ, клубахъ и погребкахъ. Тонкій силуэтъ Жюльетты съ удивительной ясностью обрисовался на его мысленномъ кругозорѣ. Люди спорта, живущіе физической жизнью, чрезвычайно развиваютъ въ себѣ первобытныя способности дикарей. Они обладаютъ въ удивительной степени чисто животной памятью подобно земледѣльцамъ, охотникамъ, рыболовамъ и вообще всѣмъ людямъ, смотрящимъ болѣе на внѣшность предметовъ, а не на внутреннюю ихъ сущность. Въ этихъ умахъ привычныхъ къ реальнымъ и конкретнымъ впечатлѣніямъ, формы и тоны такъ рельефно отражаются, какъ даже не подозрѣваютъ кабинетные труженики и салонные говоруны. Казаль теперь видѣлъ передъ собою бюстъ Жюльетты во всей ея граціозной красотѣ, ея пластичныя плечи, черный корсажъ съ розовыми бантами, соблазнительную прелесть ея затылка, нѣжно-русые волосы, блестящіе какъ сапфиръ глаза, ея розовыя губы, сверкающіе бѣлизной зубы, соблазнительная ямочка на щекѣ и нервныя руки. Если бы она стояла передъ нимъ, то онъ не могъ-бы яснѣе опредѣлить всѣхъ мельчайшихъ подробностей ея красоты. Вызвавъ передъ собою этотъ очаровательный образъ, онъ искренно и естественно, хотя быть можетъ грубо, ощутилъ сладострастное желаніе обладать этимъ прелестнымъ существомъ, непорочная скромность котораго скрывала, какъ онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, страстную натуру.
"Да, продолжалъ онъ размышлять: съ кѣмъ она живетъ? Не можетъ быть, чтобы она не имѣла любовника. Впрочемъ, это все равно. Она смотрѣла на меня очень странно, а сначала какъ-бы не обратила на меня никакого вниманія. Она вдвоемъ съ графиней Кандаль устроила этотъ обѣдъ. Онѣ большіе друзья. Я увѣренъ, что ей хотѣлось познакомиться со мной. Я не дурно маневрировалъ? Но что значитъ ея любопытство? Слышала-ли она обо мнѣ отъ другой женщины или отъ своего любовника? Можетъ быть у нея и нѣтъ любовника, и она скучаетъ въ своемъ уединенномъ уголкѣ. Ее такъ мало видно въ свѣтѣ. Она, должно быть, ведетъ очень одинокую жизнь. А какая она хорошенькая! Не приняться-ли мнѣ ухаживать за ней? У меня нѣтъ ничего интереснаго на весну. Это хорошая идея. Но гдѣ я ее найду? Конечно я могу сдѣлать ей визитъ, такъ какъ я былъ сегодня за обѣдомъ ея кавалеромъ. Да, но такой визитъ необходимо сдѣлать завтра. Но, что я дѣлаю завтра? Утромъ я катаюсь верхомъ въ Булонскомъ лѣсу съ графомъ Кандалемъ. Это хорошо. Я узнаю отъ него всѣ подробности. Завтракаю я у Христины, но я могу и не поѣхать туда. Вообще я въ этомъ году слишкомъ много завтракаю. А завтракъ только портитъ весь день. Я сожгу Христину и въ два часа поѣду къ хорошенькой вдовѣ. Въ четыре часа я фехтую съ Верекьевымъ. А теперь не отправиться-ли мнѣ просто спать? Конечно очень рано; только половина одиннадцатаго; но болѣе недѣли я ложусь каждый день въ четыре часа. Надо немного возстановить свои силы.
Придя къ этому благоразумному рѣшенію, онъ повернулъ въ улицу Буаси д’Англа и, минуя два клуба, въ которыхъ онъ былъ членомъ, Казаль направился къ Лисабонской улицѣ, гдѣ онъ жилъ въ старинномъ домѣ, наслѣдованномъ отъ отца. Такимъ образомъ Казаль доказывалъ своимъ примѣромъ, что если нѣкоторые свѣтскіе кутилы сохраняютъ удивительное здоровье, то тайная причина этого заключается въ подчиненіи ихъ правиламъ гигіены. Среди своего растлѣвающаго существованія они, подобно Казалю, умѣютъ слѣдить за собою и то утренней воздержанностью послѣ слишкомъ хорошаго обѣда наканунѣ, то разумнымъ отдыхомъ въ ту самую минуту, когда силы ихъ начинаютъ ослабѣвать, то ежедневнымъ массажемъ, то гидротерапическимъ леченіемъ на дому, они даютъ себѣ возможность удивлять всѣхъ необыкновенными своими подвигами на охотѣ, въ фехтовальномъ залѣ и т. д. Макіавель говорилъ, что «міръ принадлежитъ хладнокровнымъ людямъ», и то же можно сказать относительно полусвѣта, какъ бы страненъ ни показался этотъ афоризмъ. Во всякомъ случаѣ на слѣдующее утро Раймонъ Казаль всталъ въ восемь часовъ и перешелъ въ свою туалетную комнату совершенно освѣженный спокойнымъ, долгимъ сномъ.
Туалетная комната въ его домѣ пользовалась славой во всемъ мірѣ парижскаго спорта. Она отличалась двумя громадными витринами, которыя Казаль называлъ своими библіотеками. Въ одной находилась прекрасная коллекція англійскихъ ружей, а въ другой было расположено удивительное собраніе сапогъ, ботинокъ и башмаковъ числомъ девяносто два для всевозможныхъ цѣлей, начиная отъ охоты верхомъ и игры въ Поло до восхожденія на горы. Нерѣдко молодые снобсы являлись къ этому учителю свѣтскаго прожиганія жизни въ часы его утренняго туалета и съ удивленіемъ смотрѣли на его необыкновенный музей. Но въ то утро, которое слѣдовало за обѣдомъ у графини Кандаль, онъ находился въ обществѣ только своего камердинера и очень долго смотрѣлъ на себя въ зеркало громаднаго шкафа въ три дверцы, который, вмѣщая его гардеробъ, доканчивалъ меблировку комнаты. Несмотря на всю утонченную роскошь его жилища, представлявшаго образецъ того, какъ слѣдовало жить свѣтскому парижскому франту въ 1881 году, Казаль не былъ фатомъ. Если въ ранней молодости онъ гордился всѣми мелочами своей домашней обстановки, то уже давно пересталъ обращать на нее какое бы то ни было вниманіе и вообще онъ очень мало заботился о своей внѣшности, а если теперь долго смотрѣлся въ зеркало, то лишь подъ впечатлѣніемъ наканунѣ принятаго намѣренія. Ему было ближе къ сорока годамъ, чѣмъ къ тридцати, а въ этомъ возрастѣ уже пріобрѣтается привычка наблюдать за собою; черезъ десять лѣтъ эта привычка переходитъ въ недовѣріе къ себѣ, а черезъ двадцать въ искусственное поддерживаніе своей увядшей красоты. Повидимому онъ нашелъ себя еще способнымъ нравиться и сонъ вѣроятно только подтвердилъ его рѣшимость посѣтить маркизу Тильеръ, потому что прежде, чѣмъ поѣхать верхомъ въ Булонскій лѣсъ, онъ написалъ записку къ Христинѣ, извиняясь, что не можетъ завтракать у нея въ этотъ день.
Достигнувъ парка мелкой рысцой, Казаль придалъ шагу своей лошади, и судьбѣ было угодно, чтобы онъ встрѣтилъ не только Кандаля, съ которымъ у него было назначено свиданіе, но Брони, Мозэ и герцогиню Аркодь. Мало того, они всѣ трое замѣтили наканунѣ, какое непріятное впечатлѣніе произвелъ на молодую вдову преждевременный отъѣздъ Казаля, и одинаково пошутили съ нимъ объ этомъ. Онъ зналъ хорошо цѣну подобнымъ свѣтскимъ шуткамъ, но теперь обратилъ на нихъ вниманіе, какъ на подтвержденіе его собственныхъ замѣчаній. Прежде всего онъ встрѣтилъ Брони, который проскакалъ мимо на своемъ черномъ конѣ и не останавливаясь крикнулъ:
— Твоя вчерашняя дама была очень недовольна твоимъ уходомъ, очень, очень…
Потомъ на углу одной аллеи его остановилъ Мозэ, гулявшій пѣшкомъ изъ гигіеническихъ цѣлей. Онъ боролся съ преждевременно развивавшимся у него діабетомъ съ той удивительной силой воли, которая составляетъ самую характеристическую черту какъ евреевъ, такъ и американцевъ. Эти два человѣческіе типа, самые упрямые на свѣтѣ и всего менѣе извѣстные по причинѣ недавняго достиженія ими славы и богатства, одинаково выражаютъ свою удивительную силу воли, какъ въ большихъ дѣлахъ такъ и въ мелочахъ. Нерѣдко случается видѣть, что семитъ или американецъ въ пятьдесятъ лѣтъ создаетъ себѣ новую жизнь съ совершенно новыми вкусами и привычками. При этомъ первый обладаетъ еще особымъ даромъ не упускать изъ вида никакой хотя бы самой ничтожной подробности. Такъ Мозэ, когда-то поссорившійся, а потомъ помирившійся съ Казалемъ, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы оказать ему маленькую услугу.
— Какъ скоро вы вчера уѣхали, сказалъ онъ.
— Меня ждалъ одинъ пріятель въ клубѣ, отвѣчалъ Казаль, которому не понравился проницательный взглядъ Мозэ.
— А когда вы уѣхали, продолжалъ хитрый еврей, то дамы не стали и смотрѣть на насъ. Графиня и ея сестра принялись болтать между собою, а маркиза Тильеръ, видя, что васъ нѣтъ, не обращала на насъ никакого вниманія.
Спустя четверть часа Казаль, обдумывая полученныя такимъ образомъ свѣдѣнія, встрѣтилъ герцогиню Арколь, которая сама правила двумя бѣлыми пони, запряженными въ кабріолетъ. Она знакомъ подозвала его и поспѣшно сказала:
— Какъ вы находите друга моей сестры? Неправда ли она идеально хороша? И вы ее разсердили ради какой нибудь… Неловкій!
Съ этими словами она хлопнула бичемъ и ея легкій экипажъ быстро понесся, но на прощаніи она бросила ему взглядъ, ясно говорившій: «Если ты, мой другъ, не дуракъ, то станешь ухаживать за своей вчерашней сосѣдкой и одержишь побѣду». Конечно, подобный совѣтъ не былъ достоинъ честной женщины, да еще сестры честнѣйшей женщины. Но инстинктивно герцогиня не очень любила Жюльетту, которая какъ бы всегда разлучала ее съ горячо-любимой сестрой и ей было бы очень пріятно сказать Габріеллѣ: «Ну, что твоя безупречная вдова сошлась съ Казалемъ».
Окончательно же убѣдилъ свѣтскаго кутилу, что его чутье не обмануло, толстякъ Кандаль, который, догнавъ его, поѣхалъ съ нимъ рядомъ и сказалъ съ грубымъ смѣхомъ, обнаруживавшимъ его нѣмецкое происхожденіе, такъ какъ одинъ изъ Кандалей женился на нѣмкѣ во время эмиграціи!
— А вчера была презабавная исторія: все обошлось такъ хорошо, какъ я не ожидалъ. Правда, вдова очень щепетильная. Г-жа Бернаръ увѣряетъ, что покойникъ Тильеръ полѣзъ въ огонь только, чтобы избавиться отъ скучной жены. Признаюсь, я боялся тебя. Но ты отлично велъ себя. А когда ты ушелъ, то она такъ смѣшно надула губы, что нельзя было смотрѣть на нее безъ хохота.
— А кто она? спросилъ Казаль.
— Какъ кто она? Да это вдова Тильера, адъютанта генерала Дуэ.
— Я не спрашиваю тебя объ этомъ. Что она за женщина?
— А! это олицетвореніе семейной добродѣтели. Она живетъ съ старой матерью въ домѣ скучномъ и мрачномъ, какъ могила. Вообще она похожа на мою жену. Что же она тебѣ очень нравится? Ты, пожалуй, женишься на ней.
Этой болтовни было довольно для Казаля и онъ не спросилъ у него адреса маркизы, боясь, чтобы Кандаль не передалъ своего разговора съ нимъ госпожѣ Бернаръ. Къ тому же онъ могъ узнать этотъ адресъ въ первой попавшейся памятной книгѣ. Его уже настолько мучило нетерпѣніе, что онъ сократилъ свою прогулку и возвратившись домой открылъ одинъ изъ тѣхъ адресъ-календарей, которые за извѣстную плату печатаютъ любого разбогатѣвшаго лавочника въ спискѣ великосвѣтскихъ именъ. Но маркизы Тильеръ тутъ не было.
— Не могу же я спросить ея адреса у тѣхъ лицъ, которыя обѣдали вчера у графини, подумалъ онъ: и то уже ихъ вниманіе обращено на насъ.
Дѣйствительно, это вниманіе доказывало, какъ онъ заинтересовалъ молодую вдову, а потому неслѣдовало откладывать своего визита. Конечно, еслибъ онъ самъ не былъ также заинтересованъ ею, то благоразумнѣе было-бы не спѣшить съ этимъ визитомъ и при случаѣ узнать адресъ у графини Кандаль. Но мысль о маркизѣ Тильеръ такъ овладѣла Казалемъ, что онъ не могъ ждать и послалъ своего камердинера узнать у привратника графини, гдѣ живетъ маркиза. При этомъ онъ съ хитростью молодого новичка въ подобныхъ дѣлахъ далъ лакею нѣсколько другихъ порученій и потомъ какъ-бы кстати прибавилъ:
— Такъ какъ вы пройдете мимо дома Кандаля, то спросите у привратника адресъ маркизы Тильеръ; не забудьте этого имени.
Благодаря этой дѣтской уловкѣ, которая очень позабавила бы клубныхъ друзей Казаля, если бы они когда нибудь объ этомъ узнали, онъ ровно въ два часа позвонилъ у стекляннаго подъѣзда дома въ улицѣ Матиньонъ, гдѣ двадцать четыре часа передъ тѣмъ искала себѣ убѣжища графиня Кандаль послѣ несчастнаго случая съ ея каретой, который такимъ образомъ уже имѣлъ непредвидѣнныя послѣдствія.
Это жилище совсѣмъ подходитъ къ ней, подумалъ молодой человѣкъ, проходя черезъ дворъ. Привратникъ объявилъ ему, что маркиза Тильеръ дома. Она никогда не приказывала отказывать гостямъ по той же благоразумной предосторожности, которая побуждала ее принимать поздно вечеромъ всѣхъ своихъ друзей. Этимъ путемъ она избѣгала всякихъ разговоровъ между слугами. Къ тому же у нея было очень мало знакомыхъ, и она имѣла привычку приглашать своихъ друзей въ опредѣленные часы по одиночкѣ, а потому такая свобода доступа къ ней не имѣла ничего неудобнаго. Напротивъ, она чрезвычайно понравилась Казалю.
«Значитъ у нея нечего скрывать», думалъ онъ, позвонивъ у двери съ красными занавѣсами: «еслибъ только она была одна!». Лакей проводилъ его чрезъ большую гостиную въ маленькій будуаръ, гдѣ наканунѣ Пойанъ произнесъ противъ него такую филиппику. Войдя въ комнату, онъ съ перваго взгляда увидалъ, что маркиза полулежала на кушеткѣ какъ больная; на ней былъ утренній капотъ съ бѣлыми кружевами, прекрасно выставлявшій ея красоту, а подлѣ на креслѣ сидѣлъ Авансонъ, разговаривавшій съ нею вполголоса, хотя они были вдвоемъ. Казаль зналъ стараго дипломата по клубу, гдѣ молодые люди смѣялись надъ его злобной критикой теперешняго воспитанія и теперешнихъ удовольствій. Пятидесяти шести лѣтъ онъ также ухаживалъ за женщинами, какъ въ двадцать пять. Онъ не курилъ послѣ обѣда, чтобы не уходить изъ гостиной, всегда разговаривалъ съ женщинами вполголоса и если вы застали его въ какомъ нибудь домѣ въ подобномъ разговорѣ, то не думайте его пересидѣть: онъ никогда не уступитъ вамъ своего мѣста. Это любопытный типъ; для него составляютъ наслажденіе именно тѣ стороны ухаживанія за женщинами, которыя кажутся нестерпимыми для нынѣшней молодежи, именно визиты, коммисіи, покупки и т. д. Женщины чрезвычайно благодарны этимъ старымъ поклонникамъ, большею частью вполнѣ безкорыстнымъ; мужья также цѣнятъ этихъ добровольныхъ и неопасныхъ стражей своихъ женъ, но любовники, а въ особенности тѣ, которые стремятся быть любовниками, ненавидятъ ихъ. Поэтому первой мыслью Казаля при видѣ Авансона было послать его къ чорту; онъ ни мало не подозрѣвалъ, что молодая женщина всего болѣе дорожила своимъ сѣдоватымъ patito, потому что онъ питалъ неизмѣнную преданность къ ея матери.
«Какая гадость, подумалъ онъ: этого молодца не выживешь. Мой визитъ пропалъ».
«Казаль здѣсь, сказалъ самъ себѣ Авансонъ: О! О! ну да ничего, я насолю ему».
И онъ громко произнесъ, пожимая руку молодому человѣку:
— Я не зналъ, милая маркиза, что вы знакомы съ этимъ кутилой. Вы скрыли отъ меня это знакомство.
— Я имѣлъ честь быть представленнымъ маркизѣ Тильеръ у графини Кандаль, отвѣчалъ за молодую женщину Казаль, который понялъ съ перваго взгляда, что Жюльетта не могла произнести ни слова отъ удивленія при его неожиданномъ входѣ въ комнату.
Теперь онъ былъ вполнѣ вознагражденъ за непріятное присутствіе Авансона и ему нечего было взвѣшивать своихъ воспоминаній о вчерашнемъ вечерѣ или оцѣнивать впечатлѣній другихъ людей. Жюльетта покраснѣла до корней волосъ и такое волненіе свѣтской женщины, для которой умѣнье владѣть собою такая же необходимая способность, какъ храбрость для военныхъ, говорило краснорѣчивѣе всего, какое онъ произвелъ на нее впечатлѣніе. Дѣйствительно, еслибъ женщины не умѣли скрывать своихъ чувствъ, то имъ нельзя было бы жить на свѣтѣ, гдѣ за ними на каждомъ шагу слѣдятъ съ большей подозрительностью, чѣмъ судья за обвиняемымъ. Но Жюльетта съ вчерашняго дня прошла черезъ столько тревожныхъ часовъ, что ея потрясенные нервы теперь не вполнѣ ея слушались. На заданный себѣ вопросъ, разлюбила ли она Пойана, она сначала отвѣчала: «Нѣтъ, я его еще люблю», а потомъ: «Нѣтъ, мы больше другъ друга не любимъ» и мало по мало впала въ тяжелую, грустную думу. Въ тѣ минуты, когда чувствуешь, что кончается любовь, на которой основана вся наша будущность, невольно поддаешься мрачному отчаянію и даже желаешь смерти. Всѣ раны прошедшаго снова открываются какъ бы въ доказательство того, что если исчезаетъ все радостное въ нашей жизни, то горе никогда не уходитъ безвозвратно. Въ эту ночь пока Казаль спалъ дѣтскимъ сномъ, а Пойана также терзали мучительныя мысли, Жюльетта орошала горькими слезами подушки своей дѣвичьей кровати, на которой она нѣкогда предавалась невиннымъ, цѣломудреннымъ мечтамъ. Но отчего среди этихъ слезъ передъ нею постоянно возставалъ образъ Казала? Отчего, заснувъ къ утру, она видѣла странные сны, въ которыхъ постоянно мелькалъ все тотъ же образъ? Если сны конечно не предсказываютъ будущаго, то нѣтъ никакого сомнѣнія, что они имѣютъ большое значеніе для моралиста и доктора, которые находятъ въ нихъ источникъ свѣдѣній на счетъ того, что остается безсознательнымъ въ нашемъ внутреннемъ я. Это доказывается добытыми наукой фактами: такъ человѣкъ видитъ во снѣ, что кто-то укусилъ его за ногу, и спустя нѣсколько дней у него на ногѣ дѣлается нарывъ. Очевидно, организмъ ощущалъ присутствіе болѣзни, прежде чѣмъ появился внѣшній ея признакъ. Точно также вѣроятно Казаль произвелъ на Жюльетту болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ она предполагала, такъ какъ иначе его образъ не примѣшивался бы ко всѣмъ ея мыслямъ и даже снамъ. Но какъ было предположить, что такой извѣстный кутила и развратникъ какъ Казаль могъ возбудить въ этой деликатной, утонченной, идеалистически настроенной женщинѣ сладострастное желаніе? Несмотря на свой бракъ, такъ быстро и трагически окончившійся, несмотря на свою связь съ Пойаномъ, которому она отдалась не по страсти, а по идеальной идеѣ и идеальному чувству, Жюльетта сохранила непочатымъ источникъ чувственной любви. Эта любовь до сихъ поръ въ ней дремала и Казаль впервые разбудилъ ее, словно онъ былъ ея чувственнымъ идеаломъ, типъ котораго измѣняется согласно каждой нервной системѣ. Быть можетъ еслибъ она, проснувшись на слѣдующее утро, исповѣдывалась бы во всемъ такому духовнику какъ Лакордеръ, то благородный проповѣдникъ съумѣлъ бы предостеречь ее отъ опаснаго врага, явившагося въ ту самую минуту, когда она чувствовала, что все болѣе и болѣе отчуждается отъ того, кто въ послѣдніе годы былъ самой надежной нравственной ея поддержкой. Но не только у нея не было такого духовника, но она уже давно вовсе не исповѣдывалась и отъ ея прежней теплой вѣры осталась только надежда на Божественное милосердіе. Поэтому она не могла разсчитывать въ эти опасныя минуты ни на чью помощь, кромѣ своей твердой рѣшимости никогда не пасть въ своихъ собственныхъ глазахъ. Такимъ образомъ въ слѣдовавшее за этой мучительной ночью утро она, не вполнѣ понимая причины своего внутренняго волненія, рѣшилась, не смотря на уменьшеніе своей любви, окружать всевозможной нѣжностью человѣка, котораго она считала своимъ мужемъ. Въ этомъ она видѣла спасеніе для своего нравственнаго достоинства.
«Я скрою отъ него, что не люблю его больше прежней любовью, сказала она сама себѣ: и это будетъ не трудно, потому что онъ самъ не любитъ меня, какъ прежде. Но достаточно привязанности и уваженія, чтобъ жить и быть довольной жизнью, хотя и не чувствуя себя счастливой».
Она встала съ довольно сильной мигренью, но чувствовала себя какъ будто спокойной до той минуты, когда неожиданно явился передъ нею Казаль. Она томно слушала болтовню Авансона, какъ вдругъ увидала того, кто не давалъ ей покоя столько часовъ на яву и во снѣ; на этотъ разъ она ощутила такое сильное волненіе, что не могла его побѣдить. Конечно, это продолжалось одно мгновеніе и съ быстротой молніи она овладѣла собою, присѣла на кушеткѣ и граціознымъ знакомъ руки привѣтствовала новаго гостя.
— Вы нездоровы, маркиза? сказалъ онъ, опускаясь на кресло.
— Да, отвѣтила она: у меня мигрень; я думала, что это пройдетъ къ половинѣ дня, но мнѣ все хуже.
Говоря это, она взяла со стола маленькій флакончикъ съ нашатырнымъ спиртомъ и понюхала его, какъ бы говоря этимъ непрошенному гостю: «Вы видите, что вы не должны долго оставаться». Но Казаль не обратилъ никакого вниманія на холодность ея пріема; онъ понималъ, какъ искусственна была эта холодность, и довольствовался тѣмъ, что волненіе молодой женщины вполнѣ доказывало, что она интересовалась имъ до страха за себя. Быть можетъ, если бы онъ увидалъ передъ собою веселую, смѣющуюся женщину, которая стала бы болтать съ нимъ о новой пьесѣ, скачкахъ и свѣтскихъ сплетняхъ, то онъ подумалъ бы: «Всѣ одинаковы; не стоитъ бросать Христины». Но атмосфера уединеннаго одиночества, которая окружала маркизу, таинственная загадка, которую представлялъ для него ея характеръ, ея волненіе и очевидная рѣшимость противостоять неожиданному влеченію къ нему — все это подстрекало въ высшей степени неожиданно пробудившійся въ немъ капризъ. Онъ по рожденію былъ человѣкъ дѣйствія и скучалъ, когда не былъ ничѣмъ занятъ; теперь онъ почувствовалъ въ глубинѣ своего существа тотъ же трепетъ, который овладѣлъ имъ, когда онъ впервые принялъ участіе въ охотѣ на тигра.
Между тѣмъ Жюльетта начала свѣтскій разговоръ, который былъ бы очень пустымъ, если бы не имѣлъ цѣлью скрыть мыслей, неудобныхъ для выраженія.
— Какъ хороша была вчера вечеромъ герцогиня Арколь, сказала она.
— Да, великолѣпна, отвѣчалъ Казаль, ей очень идетъ бѣлый цвѣтъ.
— А помните, замѣтилъ Авансонъ, очень недовольный несвоевременнымъ появленіемъ молодого франта: какая она была желтая и поблекшая на выставкѣ въ улицѣ Сезъ? Ахъ да, другъ мой, когда же мы поѣдемъ съ вами покупать гобеленъ, о которомъ мы только что говорили?
«Болтай, старый дуракъ, думалъ Казаль, пока Авансонъ распространялся о прелестяхъ найденнаго имъ гобелена: лѣзь изъ кожи, чтобы доказать мнѣ, что я здѣсь лишній, а ты другъ дома, все-таки я вернусь сюда. Вы маркиза также желали бы, чтобы я вѣрилъ, что вы съ интересомъ слушаете этого болвана, но я вижу, что вы играете комедію. Вы также мало интересуетесь его словами, какъ страдаете отъ мигрени. Но вы такая, такая хорошенькая и такъ соблазнительно поддерживаете високъ своимъ пальчикомъ…»
Не смотря на эти мысли, онъ отъ времени до времени вмѣшивался въ разговоръ, обнаруживая, какъ всегда, основательныя свѣдѣнія о всемъ. Онъ самъ никогда не былъ любителемъ изящныхъ бездѣлушекъ и покупалъ ихъ только для подарка дамамъ, но по своей привычкѣ часто внимательно слушалъ бесѣды объ этомъ предметѣ дѣйствительныхъ знатоковъ, а потому съ иронической улыбкой поправилъ двѣ ошибки Авансона на счетъ клейма на старинномъ фаянсѣ.
— Такъ вы также собиратель коллекцій, господинъ Казаль? спросила Жюльетта.
— Я, отвѣчалъ онъ, смѣясь: нисколько. Но у меня друзья знатоки этого дѣла и они научили меня кое-чему.
— Онъ собиратель коллекцій! воскликнулъ Авансонъ: какъ видно, что вы его знаете, мой другъ, только двадцать четыре часа. Вы не имѣете понятія о томъ, что такое теперешняя молодежь, продолжалъ онъ съ очевидной злобой пятидесятилѣтняго поклонника женщинъ, который не хочетъ сознаться въ своей ревности, но все-таки ревнуетъ съ юношескимъ пыломъ, хотя не имѣетъ на то никакого права: этотъ, какъ вы видите еще уменъ. Онъ дебютировалъ въ клубѣ въ годъ моего посольства въ Флоренцію. Какой онъ тогда былъ способный юноша! Онъ рисовалъ, игралъ на фортепіано, говорилъ на четырехъ языкахъ. А теперь, если бы вы только слышали, о чемъ онъ теперь разговариваетъ съ своими пріятелями? Кто возьметъ призъ на завтрашней скачкѣ «Farewell» или «Fiehue-Bosse»? Какое вы пили сегодня вино, extra-dry или bruet? Какая сегодня ставка? Вотъ все, о чемъ они умѣютъ говорить.
Пока старый дипломатъ изливалъ такимъ образомъ свой гнѣвъ въ приличныхъ выраженіяхъ, Жюльетта смотрѣла съ безпокойствомъ на Казаля. Это безпокойство ясно выражало ея опасеніе, чтобы онъ не обидѣлся, и онъ готовъ былъ поблагодарить ревниваго патито за то, что онъ доставилъ предлогъ молодой женщинѣ выразить ему свое сочувствіе.
— Какой строгій критикъ, сказалъ онъ, когда Авансонъ замолчалъ, и вставъ, чтобы проститься, онъ фамильярно хлопнулъ его по плечу: ну пожалуйста не говорите болѣе ничего дурного обо мнѣ, послѣ моего ухода. А вы, маркиза, не вѣрьте всему, что онъ разсказываетъ.
«Я увѣренъ, что она сдѣлаетъ ему сцену за меня, думалъ Казалъ, выйдя изъ дома въ улицѣ Матиньонъ и направляясь къ Елисейскимъ полямъ. Вотъ все, что онъ добьется своей злобой. Наивный человѣкъ. Но какъ мнѣ ее увидѣть и поскорѣе. Надо заѣхать къ графинѣ Кандалъ».
— Вы право были очень нелюбезны съ г. Казалемъ, говорила дѣйствительно Жюльетта въ эту самую минуту, обращаясь къ Авансону: что вы имѣете противъ него?
— Ничего, отвѣчалъ смущенный дипломатъ: Я просто принципіально не терплю кутилъ. Но вамъ кажется хуже?
— Да, отвѣчала Жюльетта; я лучше прилягу, потому что къ обѣду мнѣ надо встать. У меня обѣдаютъ кузина Нансэ и Пойанъ.
Она лгала: ея голова не болѣла болѣе, чѣмъ въ ту минуту, когда неожиданный гость прервалъ ея спокойную бесѣду съ Авансономъ, но она не хотѣла слушать дальнѣйшихъ нападокъ на Казаля. Бѣдный дипломатъ посмотрѣлъ на нее пристально и, не осмѣлившись произнести дрожавшей на его губахъ фразы: «Берегитесь этого человѣка», онъ съ тяжелымъ вздохомъ сказалъ:
— Прощайте; я заверну завтра узнать о вашемъ здоровьи.
Дѣйствительно, Жюльеттѣ должны были причинять серьезную непріятность неблагопріятные отзывы о Казалѣ, потому что, когда за обѣдомъ ея мать спросила при Пойанѣ, кто у нея былъ въ этотъ день, она назвала только Авансона. Хотя она твердо рѣшилась не видать болѣе человѣка, нарушившаго ея душевное спокойствіе, но она была такъ переполнена мыслями о немъ, что почти не обратила вниманія на слова Пойана, который, пріѣхавъ къ обѣду нарочно за четверть часа, чтобы остаться съ нею съ глазу на глазъ, сказалъ:
— Я рѣшительно уѣзжаю завтра утромъ на шесть недѣль. Я воспользуюсь этимъ случаемъ, чтобы заѣхать къ себѣ въ замокъ и привести въ порядокъ кое-какія дѣла.
— Я надѣюсь, что вы проведете на выборахъ своихъ кандидатовъ, отвѣчала Жюльетта разсѣянно и не выразила ни однимъ словомъ своего сожалѣнія о разлукѣ съ нимъ.
Она не замѣтила въ его глазахъ упрека въ томъ, что она не поцѣловала его на прощаніе; во время обѣда она все время молчала, что онъ приписалъ ея мигрени, а въ десять часовъ отпустила его вмѣстѣ съ кузиной. Но какъ бы ему показалось еще грустнѣе это разставанье съ любимой женщиной, если бы онъ подозрѣвалъ, что оставляетъ ее беззащитной жертвой могучаго соблазна?
V.
Первая ошибка.[править]
Думая о графинѣ Кандаль, какъ о возможной союзницѣ для осады сердца Жюльетты, Казаль разсчитывалъ на сочувствіе, которое питала къ нему Габріелла и на непреодолимую склонность всѣхъ романичныхъ женщинъ интересоваться несчастной или наивной любовью, а ему не трудно было разыграть подобную комедію. Но была-ли бы это даже комедія? Несмотря на свою увѣренность послѣ посѣщенія маркизы, что она интересовалась имъ, онъ находился относительно ея въ такомъ нерѣшительномъ положеніи, что поддался необычному въ немъ тревожному волненію. Фехтуя съ Верекьевымъ, онъ обнаружилъ нѣсколько разъ такую разсѣянность, что возбудилъ удивленіе въ поклонникахъ его искусства; за обѣдомъ въ клубѣ и потомъ въ циркѣ, куда его повезли пріятели, онъ былъ чрезвычайно молчаливъ, а въ погребкѣ Филита, гдѣ онъ очутился около полуночи, его мрачный видъ перепугалъ всѣхъ.
Чѣмъ болѣе приближалось время визита къ графинѣ Кандаль, тѣмъ болѣе увеличивались въ его глазахъ препятствія для заключенія союза съ ней противъ Жюльетты и сердце его, дѣйствительно, билось очень тревожно, когда онъ входилъ въ домъ на Тильзитской улицѣ спустя два дня послѣ того, какъ онъ обѣдалъ тамъ съ молодой вдовой. Эта странная робость въ человѣкѣ, столь привыкшемъ къ побѣдамъ надъ женщинами, эта неожиданная неловкость въ столь самоувѣренномъ свѣтскомъ франтѣ должны были понравиться Габріеллѣ и заранѣе подкупить ее въ пользу плана Казаля. По онъ не подозрѣвалъ, что еще одно невѣдомое для него чувство въ сердцѣ Габріеллы подстрекало ее взять его сторону: она ненавидѣла Понава и эта ненависть играла въ разсказываемой свѣтской драмѣ слишкомъ важную роль, чтобы не подвергнуть ее анализу, тѣмъ болѣе, что тутъ возникаетъ вопросъ о дружбѣ между женщинами, которая всегда тревожитъ подозрительнаго мужа и влюбленнаго ревнивца.
Габріелла Кандаль питала искренную привязанность къ Жюльеттѣ Тильеръ. Онѣ познакомились еще молодыми дѣвушками на одномъ изъ тѣхъ баловъ, даваемыхъ въ провинціальныхъ замкахъ, которые представляютъ нѣчто въ родѣ смотра всѣхъ остатковъ французской аристократіи. Съ этого дня Нансэ и Кандаль,… находящіеся оба на берегу Ендры, стали сосѣдями, хотя они отстояли другъ отъ друга на двадцать пять миль. Война 1879 года, изолируя молодыхъ женщинъ въ ихъ помѣстьяхъ и нанося одной изъ нихъ такой роковой ударъ, еще болѣе сблизила ихъ. Потомъ Габріелла повѣрила своему другу горе своей жизни и обѣ вмѣстѣ оплакивали ея разбитое, семейное счастье, какъ прежде вмѣстѣ оплакивали смерть Тильера. Это взаимное чувство сожалѣнія сковало ихъ такой цѣпью, которую ничто не могло разорвать. Питая такимъ образомъ самую глубокую и безкорыстную любовь къ Жюльеттѣ, Габріелла относилась съ недовольствомъ къ чувству своего друга Пойана. Причины этого недовольства были очень сложныя. Прежде всего она не могла простить Жюльеттѣ, что та не была съ ней вполнѣ откровенна относительно Пойана. Она не доходила до прямого подозрѣнія своего друга въ связи съ этимъ человѣкомъ, но ясно видѣла, что отношенія между ними были болѣе интимныя, чѣмъ ей сознавалась Жюльетта. Она думала, что Пойанъ любитъ маркизу и что послѣдняя неравнодушна къ этой любви. Безъ сомнѣнія, еслибы герой или героиня этого благороднаго, хотя преступнаго романа, открыли свое сердце графинѣ, то она не смотрѣла бы такъ косо на отношенія, казавшіяся ей совершенно непорочными, но таинственный характеръ которыхъ только усиливалъ ея ревность. Прежде всего это была дружеская ревность. Кто не знаетъ этой невинной щепетильности сердца, столь естественной, что даже животныя подвергаются ея вліянію. Попробуйте навязать вашей любимой собакѣ товарища, который бы раздѣлялъ съ нею ваши ласки. Потомъ ревность Габріеллы имѣла характеръ и зависти. Конечно, благородная женщина гнѣвно протестовала бы противъ существованія въ ней этого низкаго, презрѣннаго порока. Но, увы, этотъ порокъ всего чаще и незамѣтнѣе пробирается въ глубь человѣческой совѣсти. Его происхожденіе объясняется тѣмъ, что человѣкъ преимущественно существо общественное. Никогда художникъ не станетъ такъ завидовать милліонщику, какъ другому художнику, быть можетъ, еще бѣднѣе его. Представьте себѣ двухъ молодыхъ красивыхъ женщинъ, одаренныхъ всѣми благами рожденія и богатства, представьте себѣ, что они соединены, какъ Жюльетта и Габріелла, узами самой тѣсной дружбы и предположите, что одна изъ нихъ любитъ и любима, а другая, въ силу роковыхъ обстоятельствъ и благородныхъ принциповъ, переноситъ пытку несчастнаго брака. Не естественно-ли, чтобы въ сердцѣ одинокой женщины возникла зависть къ своему болѣе счастливому другу. Она тщетно старается оправдать въ своихъ собственныхъ глазахъ эту ненависть, подъискивая антипатичному для нея человѣку всевозможные недостатки; при такомъ настроеніи не трудно найти сладострастные порывы въ Маркѣ-Авреліи и эгоизмъ въ святомъ Винцентѣ-де-Полѣ. Такимъ образомъ графиня Кандаль упрекала Пойана въ себялюбіи и деспотизмѣ потому только, что онъ слишкомъ много говорилъ о своихъ политическихъ принципахъ и что Жюльетта часто отказывалась отъ ея приглашеній, чтобъ обѣдать или провести вечеръ съ нимъ. По всѣмъ этимъ причинамъ она искренно приходила къ заключенію, что бракъ между Пойаномъ и Жюльеттой былъ бы несчастьемъ для послѣдней, что впрочемъ не мѣшало ей уважать Пойана. «Я просто не люблю его, — вотъ и все», говаривала она со смѣхомъ. Конечно, Жюльетта изъ миролюбивыхъ цѣлей скрывала отъ Генри неодобрительные отзывы о немъ своего друга и онъ нисколько не подозрѣвалъ, какого имѣлъ врага въ молодой графинѣ. Напротивъ, онъ высоко цѣнилъ ея безупречную честность, просвѣщенную религіозность и аристократическіе инстинкты. Онъ искренно сожалѣлъ, что она была замужемъ за такимъ человѣкомъ, какъ Кандаль, и нерѣдко говорилъ Жюльеттѣ: «У тебя истинный, вѣрный другъ».
Когда подобныя отношенія не обезоруживаютъ ненавидящихъ другъ друга лицъ, то въ результатѣ получается обостреніе вражды. Всѣ моралисты указываютъ на печальный законъ человѣческой натуры, въ силу котораго мы всего менѣе прощаемъ другимъ тѣ враждебныя чувства, которыя мы сами питаемъ къ нимъ. Графиня Кандаль предпочитала бы, чтобы Пойанъ открыто заявилъ себя ея врагомъ, чѣмъ видѣть съ его стороны ясные признаки уваженія. Она даже въ самыя свои бурныя минуты обвиняла его въ лицемѣріи. Быть можетъ, ея душа страдала отъ сравненія легкомысленнаго, празднаго и грубаго аристократа, имя котораго она носила, съ антипатичнымъ ей человѣкомъ, котораго, однако она не могла не признавать типомъ благороднаго, дѣятельнаго, великодушнаго джентельмэна. Все это вмѣстѣ вліяло тѣмъ сильнѣе на молодую женщину, что она не отдавала себѣ полнаго отчета въ своихъ чувствахъ. Кажется, всего сказаннаго достаточно, чтобы объяснить благопріятный пріемъ, ожидавшій Казаля въ качествѣ соперника Пойана.
Было ровно два часа. Графиня сидѣла за своимъ письменнымъ столомъ подъ бюстомъ своего великаго предка, въ маленькой гостиной — будуарѣ, гдѣ она обыкновенно принимала друзей. Она писала записки, что составляетъ ежедневное занятіе свѣтскихъ женщинъ, которыя находятъ съ удивительной ловкостью новыя оригинальныя формы для выраженія самыхъ простыхъ фразъ сочувствія или обыкновеннаго приличія. Она приказала кучеру подать экипажъ къ двумъ часамъ съ половиной и, услыхавъ звонокъ, невольно подумала: «Жаль, что я не велѣла всѣмъ отказывать».
— А, это вы Казаль, по какому случаю? сказала она и мысленно прибавила: «это не даромъ, онъ никогда не дѣлаетъ визитовъ».
— Мнѣ надо было поговорить съ Кандалемъ о купленной у него лошади, отвѣчалъ молодой человѣкъ съ улыбкой, скрывавшей у него странное въ немъ смущеніе. Мнѣ сказали, что вы дома и я зашелъ. Я мѣшаю вамъ?
— Нѣтъ, но вы обыкновенно не балуете своими визитами.
Разговоръ тотчасъ завязался и мало по малу перешелъ, къ недавнему обѣду. Графиня какъ бы не нарочно произнесла имя маркизы Тильеръ, но замѣтивъ, что глаза Казаля блеснули любопытствомъ, а на губахъ дрожалъ вопросъ, который онъ не рѣшался высказать, она подумала! «Ага! я понимаю. Онъ пріѣхалъ, чтобъ поговорить о Жульеттѣ».
Въ подобныя минуты женщина всего женственнѣе, хитрѣе и граціознѣе. Ловко догадавшись, что вы интересуетесь извѣстной особой, она принимаетъ на себя хладнокровный, разсѣянный видъ, но искусно заставляетъ васъ проговориться, чтобы окончательно подтвердить свою догадку. Если эта женщина злая, то она спокойно отравляетъ будущность вашей страсти, называя по имени того господина, который находится въ близкихъ отношеніяхъ съ предметомъ вашей любви и непремѣнно прибавляя одну изъ обычныхъ въ этихъ случаяхъ фразъ. «Какъ вы этого не знали?» или: «объ этомъ всѣ говорятъ». Напротивъ, если она добрая, то, чуя исторію романической любви, какъ кошка молоко, она обнаруживаетъ необыкновенныя дипломатическія тонкости, чтобы навести васъ на путь откровенностей. Вы еще въ періодѣ сентиментальныхъ вздоховъ, и потому имѣете право открыть тайну, которая только принадлежитъ вамъ, хотя впослѣдствіи можете въ этомъ зло раскаяться. Среди этихъ уловокъ, чтобы раскрыть ваше сердце, самая простая, но и самая дѣйствительная заключается въ томъ, чтобы просто высказать то, что вы хотите, но не рѣшаетесь сказать. Это лучшій способъ убѣдиться въ справедливости своихъ подозрѣній. Впрочемъ, надо прибавить, что мы сами содѣйствуемъ подобному инквизиціонному вопросу. Такъ, схвативъ на лету произнесенное графиней имя Жюльеты, Казаль сказалъ.
— Кстати о маркизѣ Тильеръ; какъ ея здоровье? Вы видѣли ее послѣ обѣда?
— Нѣтъ. Васъ, конечно, я не спрашиваю, видѣли-ли вы ее. Я васъ знаю и пари держу, что вы дикарь, не забросили ей даже карточки.
— Не держите пари, вы проиграете, отвѣчалъ Казаль смѣясь: я сдѣлалъ лучше, чѣмъ забросить карточку, я былъ у нея съ визитомъ.
— Такъ у васъ настоящая лихорадка визитовъ, замѣтила графиня, но на этотъ разъ вы правы, что оказали моему другу эту любезность. Она прелестная, умная женщина; я ужъ не говорю объ ея красотѣ. Но, вы знаете, она честная женщина. Вамъ-бы не мѣшало быть знакомымъ съ нѣсколькими подобными экземплярами и убѣдиться, что этотъ типъ не исчезъ. Но о чемъ вы бесѣдовали съ ней?
— Да ни о чемъ, отвѣчалъ Казаль. Я очень радъ-бы ближе познакомиться съ честными женщинами, но по несчастью онѣ болѣе окружены, чѣмъ другія. Я васъ, графиня, сегодня засталъ одной совершенно случайно. А какъ вы думаете, кто былъ у маркизы, когда я заѣхалъ къ ней?
Онъ остановился на этомъ вопросѣ, разсчитывая, что Габріелла назоветъ въ отвѣтъ имя любовника Жюльеты. Но былъ-ли у нея любовникъ? Онъ переворачивалъ на всѣ стороны этотъ вопросъ со вчерашняго дня, и если бы графиня назвала имя какого-нибудь мужчины, прибавивъ «конечно», то сердце его болѣзненно сжалось-бы. Однако она не была способна на такую мелкую, хотя чисто женскую измѣну, и только покачала головой въ знакъ невѣдѣнія.
— У нея сидѣлъ Авансонъ, продолжалъ Казалъ, вынужденный самъ отвѣтить на свой вопросъ: вы должны согласиться, что для перваго визита я попалъ очень неудачно. И какъ-же онъ меня разнесъ въ моемъ присутствіи! Я могу себѣ представить поэтому, что онъ наговорилъ обо мнѣ маркизѣ послѣ моего ухода. Она не станетъ теперь мнѣ и кланяться.
— А вамъ какое до этого дѣло? иронически спросила графиня.
— Какъ мнѣ какое дѣло? Развѣ пріятно прослыть за человѣка, который умѣетъ говорить только съ жокеями, игроками и кокотками? Онъ, право, меня отрекомендовалъ маркизѣ въ этихъ самыхъ выраженіяхъ.
— А вы, что ему отвѣчали?
— Я не могъ ссориться съ другомъ дома, въ которомъ я былъ въ первый разъ, но пріѣхалъ къ вамъ съ просьбой заступиться за меня.
— А я понимаю, чего вы желаете, сказала графиня смѣясь: вы хотите, чтобы я объяснила Жюльетѣ, что вы гораздо лучше того портрета, который нарисовалъ Авансонъ. Но вы сами виноваты; отчего васъ никогда не видать въ свѣтѣ? Зачѣмъ вы проводите двадцать три часа въ сутки съ игроками, кутилами и дѣвицами, которыя васъ развращаютъ и раззоряютъ. Конечно, вы можете мнѣ сказать, что это не мое дѣло.
— Что вы, графиня, произнесъ Казаль, почтительно цѣлуя ея руку: еслибъ въ свѣтѣ было много такихъ женщинъ, какъ вы…
— Ну, ну, вы льстите мнѣ съ корыстной цѣлью, перебила его Габріэлла, грозя пальцемъ: вы хотите, чтобъ я устроила вамъ свиданіе съ моимъ другомъ для оправданія себя въ ея глазахъ отъ клеветы Авансона. Приходите завтра ко мнѣ въ ложу въ оперѣ.
— Ахъ, Боже мой! думала она, послѣ ухода Казаля: чтобъ только Жюльетта не разсердилась на меня за это приглашеніе! Вотъ глупость! Она была очень недовольна, что онъ исчезъ тотчасъ послѣ обѣда и, конечно, будетъ очень рада снова увидать его. А если она и пококетничаетъ съ нимъ, то что тутъ дурного? Этотъ, по крайней мѣрѣ, можетъ на ней жениться. Женится Казаль, вотъ вздоръ! А отчего ему не жениться? Онъ богатъ, хорошей семьи и молодъ. Да, онъ замѣчательно молодъ сердцемъ, несмотря на свою жизнь и репутацію. Какъ онъ мило, робко, почти застѣнчиво говорилъ о ней! Этому бѣдному, молодому человѣку недостаетъ только добраго женскаго вліянія. Но что скажетъ Пойанъ о двухъ свиданіяхъ Жюльетты съ Казалемъ? А мнѣ какое дѣло? Пусть говоритъ себѣ, что хочетъ.
Несмотря на эти разсужденія и хотя гипотеза о возможномъ бракѣ Казаля съ молодой вдовой продолжала носиться въ ея мысляхъ, Габріелла сказала съ нѣкоторымъ опасеніемъ Жюльеттѣ на другой день вечеромъ по дорогѣ въ оперу.
— Ахъ, да, я и забыла… Я пригласила Казаля въ ложу. Ты, можетъ быть, этимъ недовольна?
— Я, почему? отвѣчала маркиза.
Но голосъ ея нѣсколько дрожалъ и Габріелла это замѣтила. Она ждала, что Жюльетта скажетъ ей хоть два слова о визитѣ Казаля, но она упорно объ этомъ молчала. Подобное молчаніе и легкое дрожаніе въ голосѣ при упоминаніи одного имени Казаля ясно доказывали, что она не относилась равнодушно къ человѣку, котораго видѣла только два раза.
Дѣйствительно, со времени визита Казаля, она постоянно думала о немъ, но съ благороднымъ упорствомъ постоянно вызывала образъ Пойана рядомъ съ фигурой соблазнителя. «Какое счастье, думала она, что я его дурно приняла. Онъ болѣе не вернется. Мнѣ было-бы очень непріятно говорить о немъ въ письмахъ къ Генри; онъ такъ рѣзко отзывается объ этомъ бѣдномъ молодомъ человѣкѣ. Авансонъ еще строже относится къ нему. Но мнѣ не вѣрится, чтобъ они были правы». Какъ большинство женщинъ, не имѣющихъ никакого понятія о томъ, что такое развратъ, она представляла себѣ кутилу, какъ существо безсознательно губящее себя и потомъ страдающее отъ укоровъ совѣсти, а слѣдовательно достойное женской жалости. «Нѣтъ, вѣроятно Габріелла не ошибается, продолжала она размышлять: онъ просто дурно окруженъ и дурно выбираетъ предметы своей любви. Какая жалость! Но что дѣлать! Я очень рада, что болѣе не увижу его! Съ его дурными привычками онъ сталъ-бы ухаживать за мной. Этотъ визитъ безъ моего разрѣшенія на другой-же день послѣ обѣда не совсѣмъ приличенъ. Но надо ему отдать справедливость, что онъ выказалъ при этомъ много такта, а, напротивъ, Авансонъ велъ себя непростительно. Но еслибъ онъ засталъ меня одну, то что бы онъ сказалъ мнѣ? Къ чему объ этомъ думать? Все кончено. Онъ не вернется». И, вотъ, ея неосторожный другъ снова вызвалъ передъ нею образъ молодого человѣка.
— Однако, произнесла она страннымъ тономъ: я думала, что ты никогда не видаешься съ Казалемъ, иначе какъ на твоихъ охотничьихъ обѣдахъ.
— Да, такъ было до сихъ поръ, отвѣчала графиня: но онъ вчера былъ у меня съ визитомъ и показался мнѣ такимъ несчастнымъ…
— Отчего?
— Да, вѣдь, онъ былъ у тебя и встрѣтился съ Авансономъ?
— Я не понимаю, что тутъ общаго, замѣтила маркиза, видя съ смущеніемъ, что ея другу было извѣстно о визитѣ Казаля.
— Очень много, отвѣчала графиня: повидимому Авансонъ очень рѣзко отзывался о немъ…
— Ты знаешь его! воскликнула Жюльетта съ искусственнымъ смѣхомъ; онъ очень ревнивъ и не терпитъ новыхъ лицъ.
— Какъ бы то ни было Казаль убѣжденъ, что ты имѣешь о немъ самое дурное мнѣніе. Онъ пріѣхалъ ко мнѣ и просилъ моей защиты. Онъ просто тебя боится. Еслибы ты видѣла, какъ онъ трогательно просилъ, чтобы я заступилась за него, то право ты сжалилась бы надъ нимъ. Я не выдержала и пригласила его въ ложу для того, чтобы онъ самъ оправдался передъ тобой. Что же дѣлать? Я уже призналась тебѣ, что онъ меня интересуетъ. Мнѣ только жаль, что такой въ сущности хорошій молодой человѣкъ пропадаетъ отъ окружающей его дурной среды. Если онъ повидимому дорожитъ нашимъ обществомъ, то не надо его отталкивать, не правда ли?
Жюльетта отвѣчала уклончиво. Она не хотѣла и не могла обнаружить передъ Габріеллой то нервное волненіе, которое овладѣло ею при мысли, что она снова увидитъ Реймона. Можетъ быть, она желала этого свиданія и была ему очень рада, утѣшая себя лицемѣрнымъ соображеніемъ, что она ничѣмъ его не вызвала? Къ тому же оправдывая свое приглашеніе Казаля, Габріелла безсознательно напала на предлогъ, который всего болѣе дѣйствовалъ на такую склонную къ сентиментальной жалости женщину, какъ Жюльетта. Именно благодаря этой склонности уже однажды любовь прокралась въ ея нѣжное сердце и она сошлась съ Пойаномъ изъ чувства сожалѣнія къ его горю и желанія утѣшить его. Какъ соблазнителенъ былъ переходъ отъ мысли, что Казаль несчастенъ отъ своей безпорядочной жизни и что его могло спасти благотворное вліяніе хорошей женщины къ проекту принять участіе въ этомъ спасеніи! Но подобный проектъ еще не принялъ опредѣленныхъ очертаній въ ея взволнованной душѣ, и она только ясно услышала голосъ совѣсти, говорившій ей: «На этотъ разъ ты не можешь скрыть отъ Генри, что видѣла Казаля».
Она обыкновенно во время отсутствія Пойана писала для него нѣчто въ родѣ ежедневнаго дневника о всемъ, что дѣлала и думала.
Взойдя съ графиней въ ложу, она въ волненіи и даже съ нѣкоторымъ страхомъ увидала Казаля, который разговаривалъ съ Кандалемъ и Артелемъ, лорнируя въ то же время залу. Онъ поклонился ей и въ глазахъ его пробѣжала тѣнь страданія, а не самодовольное выраженіе фата, желавшаго сказать. «Вы видите, добился встрѣчи съ вами». Дѣйствительно, со времени приглашенія графини въ ложу этотъ модный франтъ, опасный обольститель женщинъ и разочарованный во всемъ кутила не узнавалъ самъ себя. Вмѣсто того, чтобы успокоиться, онъ чувствовалъ все большую и большую сердечную тревогу. «Маркиза будетъ очень недовольна, увидавъ меня, думалъ онъ, несмотря на свою долговременную опытность: она подумаетъ, что я навязываюсь ей и если Авансонъ продолжалъ послѣ меня свою лестную характеристику, то я пропалъ въ ея глазахъ». Ощущаемое имъ безпокойство перешло въ болѣзненное чувство, когда она прошла мимо него, и холодно, разсѣянно смотря по сторонамъ, заняла мѣсто впереди ложи. Впервые онъ созналъ всю силу своего чувства къ Жюльеттѣ. Очевидно, дѣло уже не шло о томъ, чтобы завести себѣ пріятную дамочку для свободныхъ вечернихъ часовъ, или чтобы начать новую свѣтскую интригу. «Я попался», сказалъ онъ самъ себѣ, смотря на Жюльетту, которая помѣстилась рядомъ съ Габріеллой. На этотъ разъ она была вся въ бѣломъ, а графиня вся въ розовомъ. Положивъ по обыкновенію на край ложи вѣеръ, кружевной платокъ и бинокль въ черепаховой оправѣ, онѣ начали болтать между собою несмотря на то, что уже шло представленіе. Давали «Гамлета» Амбруаза Тома, но кромѣ пѣвицы, исполнявшей роль Оффеліи, всѣ актеры и актрисы были жалкія посредственности и до Казаля, остававшагося въ комнатѣ за ложей, долетали фразы въ родѣ слѣдующихъ: «Боже мой! Какой гадкій король! Какъ могла королева отравить своего мужа для такого урода?» — «Кто въ ложѣ г-жи Бонивэ? Неужели не Сэнъ-Люкъ?» — «Развѣ роль привидѣнія играетъ настоящій актеръ?» — «Да, онъ шевелитъ губами». — «Посмотри въ ложѣ г-жи Каминой сидитъ маленькая Маренъ. Какъ она всюду пролѣзаетъ». — «Но за то она очень хорошенькая». — «А на кого походитъ королева?» — «Я нехорошо ее вижу». — «Она двѣ капли воды Роза Блесиръ». Такъ обыкновенно разговариваютъ дамскіе сфинксы, украшенные брилліантами въ ложахъ, подъ звуки музыки и пѣнія, а бѣднымъ молодымъ людямъ, заплатившимъ послѣдній грошъ за мѣсто въ оперѣ, онѣ издали кажутся идеальными существами. Впрочемъ, эти бѣдные молодые люди не совсѣмъ ошибаются на счетъ идеальной утонченности свѣтскихъ парижанокъ, которыя болѣе всего поражаютъ заключающимися въ нихъ рѣзкими контрастами. Такъ, свѣтскія дамы, только что болтавшія почти вслухъ о разныхъ пустякахъ, вдругъ при дѣйствительно геніальномъ мотивѣ или блестящемъ пѣніи выходящаго изъ ряда пѣвца или пѣвицы увлекаются дивной мелодіей. Такъ въ самомъ началѣ сцены сумасшествія графиня Кандаль громко сказала:
— Ну, теперь надо слушать.
Въ ложѣ водворилось молчаніе. Дѣйствительно, въ третьемъ актѣ «Гамлета» есть удивительный романсъ, который, говорятъ, заимствованъ французскимъ композиторомъ изъ народной сѣверной пѣсни. Эти нѣсколько меланхоличные до мрачнаго отчаянія такты постоянно повторяются въ патетическихъ жалобахъ Оффеліи на свою судьбу, тогда какъ вокругъ нея весело поютъ и танцуютъ подруги. Это вѣчный контрастъ, столь раздирающій сердце, между смѣющейся, беззаботной жизнью и душой, болѣзненно страдающей отъ своей тайной раны. Весна обновляетъ природу, улыбается въ вѣчно юномъ небѣ, развертываетъ лепестки цвѣтовъ и радостно отражается въ глазахъ любящихъ парочекъ. Всѣ уста привѣтствуютъ праздникъ сладострастія, кромѣ одной бѣдной Оффеліи, покинутой тѣмъ, кто жестоко сказалъ ей: «Иди въ монастырь». Среди общаго веселья она видитъ только свое горе и мало по мало сходитъ съ ума. Ея принцъ, ея Гамлетъ не могъ ей измѣнить, а если его нѣтъ подлѣ нея, то значитъ онъ умеръ. Если она одна и далеко отъ него, то, значитъ, его нѣтъ болѣе на свѣтѣ. И она тихо идетъ къ рѣкѣ, которая обѣщаетъ ей забвеніе. Не мѣшайте вы, которымъ она раздала всѣ цвѣты своего букета, броситься ей въ воду, которая менѣе обманчива
!!!!!!!!!Пропуск 54-55
перейти въ комнату, гдѣ Габріелла болтала съ Мозэ. Но уже было поздно.
VI.
По наклонной плоскости.[править]
Возвратившись домой изъ театра, раздѣвшись и отпустивъ горничную, маркиза Тильеръ сѣла къ письменному столу, чтобы написать Пойану все, что она дѣлала въ этотъ день. Этотъ столъ былъ маленькій, уставленный многочисленными, мелкими, роскошными вещицами и отличался еще болѣе индивидуальнымъ характеромъ, чѣмъ большой письменный столъ въ гостиной, въ стилѣ Людовика XVI. Портреты ея матери, отца, мужа и ближайшихъ друзей, въ кожаныхъ и серебряныхъ рамкахъ, висѣли надъ столомъ, на шелковой ткани, покрывавшей стѣну, а сверху помѣщались полки съ ея любимыми книгами. Тутъ были «Imitation», нѣсколько задушевныхъ поэтовъ, нѣсколько аналитическихъ романовъ и моралисты, которые, какъ напримѣръ Жуберъ, Дуданъ и Вовенаргъ, соединяютъ утонченную наблюдательность съ нѣжной добротой. Лампа, покрытая кружевнымъ абажуромъ, мягко освѣщала письменный столикъ, дѣвичью кровать изъ розоваго дерева съ пятью или шестью маленькими подушками и каминъ, въ которомъ тлѣли уголья. Только мѣрный стукъ часовъ нарушалъ тишину въ этой комнатѣ, два окна которой выходили въ садъ. Жюльетта очень любила долго сидѣть передъ этимъ столикомъ, за чтеніемъ или въ особенности за писаніемъ. Она питала страсть къ перепискѣ, что теперь встрѣчается очень рѣдко, и постоянно мѣнялась съ своими друзьями записками по поводу какой-нибудь непонятой фразы въ недавнемъ разговорѣ, только что прочитанной книги или какой-нибудь комиссіи. Такіе мелочные предлоги представляютъ женщинамъ случай выводить самые граціозные фантастическіе узоры на сѣромъ фонѣ обыденной жизни. Съ своимъ лучшимъ другомъ, съ своимъ тайнымъ мужемъ она во время его отсутствія изъ Парижа вела безконечную переписку, давая полную свободу своему перу и своимъ мыслямъ, не покидавшимъ любимаго человѣка. Но въ этотъ вечеръ послѣ представленія «Гамлета» она долго сидѣла, закрывъ лицо руками, и перо ея не бѣгало по бумагѣ съ обычной быстротой. «Слѣдуетъ-ли мнѣ писать о Казалѣ, объ его просьбѣ дозволить ему посѣщать мой домъ и о моемъ отвѣтѣ?» — мысленно спрашивала она себя.
— Да, я должна все написать, произнесла она громко и съ твердой рѣшимостью принялась за письмо.
Спустя полчаса оно было готово. Она искренно разсказала свою встрѣчу съ Реймономъ въ ложѣ Габріеллы и ихъ разговоръ; при этомъ она прибавила, что если Пойану не нравятся визиты молодого человѣка, то ему стоитъ сказать только слово и она положитъ имъ конецъ. Перечитавъ письмо, она мысленно вызвала передъ собою образъ Пойана и ясно прочитала на его лицѣ впечатлѣніе, которое произведетъ на него чтеніе этого письма. Она слишкомъ хорошо знала его, чтобы сомнѣваться въ его отвѣтѣ. Онъ никогда не допускалъ по какому-то сердечному кокетству въ своихъ отношеніяхъ съ Жюльеттой малѣйшей тѣни авторитета. Онъ всегда говорилъ ей: вы свободны. Но это не мѣшало ему страдать и Жюльетта по временамъ чувствовала, что, свободно сгупая по пути своихъ фантазій, она иногда наступаетъ на его сердце, которое исходитъ кровью, безъ малѣйшей жалобы. И теперь Жюльетта сознавала, что ея откровенное письмо очень мучительно отзовется въ сердцѣ Пойана. Она вспомнила, сколько ненависти къ Реймону обнаружилъ онъ въ тотъ вечеръ, когда она вернулась съ обѣда у графини Кандаль. Хотя она была увѣрена, что онъ любитъ ее меньше прежняго, но она все-таки была слишкомъ привязана къ нему, чтобы мучить его безъ всякой причины.
— Нѣтъ, сказала она снова вслухъ, я не пошлю этого письма; не къ чему.
Она встала, подошла къ камину и бросила письмо въ огонь. То, что прежде составляло всю прелесть ихъ отношеній, теперь тяготило ее, но она все-таки не хотѣла бросить привычки говорить письменно съ Пойаномъ о всемъ, что ея касалось, и послѣ еще нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ она наконецъ написала письмо, которое ей показалось удовлетворительнымъ, хотя оно состояло изъ самыхъ искусственныхъ, банальныхъ фразъ. За то въ ней не упоминалось имени Казаля.
«Я право не знаю, зачѣмъ я тревожусь изъ-за такихъ пустяковъ, говорила себѣ Жюльетта на слѣдующее утро: что-жъ тутъ дурного принимать друга Габріеллы Кандаль и Маргариты Арколь? Подъ какимъ предлогомъ могла я отказать ему въ этой просьбѣ? Габріелла права. Онъ хочетъ только изгладить изъ моей памяти слова, сказанныя противъ него Авансономъ. Я увѣрена, что онъ будетъ вести себя безупречно и не подумаетъ ухаживать за мною. Онъ нѣсколько разъ заѣдетъ ко мнѣ вотъ и все. Конечно, Генри не осудилъ бы этихъ визитовъ, если бы онъ лучше зналъ Казаля, или еслибъ я могла объяснить ему на словахъ всю ихъ сущность. Впрочемъ онъ вовсе и не думаетъ теперь обо мнѣ».
И она перечла только что полученное изъ Безансона письмо, въ которомъ Пойанъ подробно описывалъ ей свой пріѣздъ на родину и все, что касалось начатой имъ избирательной борьбы. Онъ какъ бы нарочно избѣгалъ всякаго сентиментальнаго намека изъ боязни надоѣсть нѣжностями Жюльеттѣ. Онъ также разорвалъ три или четыре письма, а то, которое послалъ, отличалось искусственнымъ равнодушіемъ. Она должна была это отгадать, но мы никогда не признаемъ въ другихъ ту сердечную щепетильность, которой сами отличаемся.
«Какъ онъ измѣнился! подумала она тяжело вздыхая: прежде его письма дышали нѣжностью».
Она положила это письмо въ кожаный портфель съ золотой надписью 1881. Питая настоящій культъ къ человѣку, котораго она считала одной изъ благороднѣйшихъ личностей нашего времени, Жюльетта никогда не бросала ни одной его записки и каждый годъ заказывала особый портфель для его корреспонденціи, которая нѣкогда казалась ей драгоцѣннымъ сокровищемъ. При воспоминаніи о прошедшемъ сердце ея сжалось и она стала грустно размышлять, какъ чувство, связывавшее ее съ Пойаномъ, поблекло.
Чтобъ занять чѣмъ-нибудь свои руки, она начала размѣщать по вазамъ присланные наканунѣ цвѣты генераломъ Жардомъ изъ Ниццы, гдѣ онъ собиралъ матеріалы для своего большого военнаго сочиненія. Полураспустившіяся розы, блѣдные нарцисы, золотистыя мимозы, красныя гвоздики и русскія фіалки наполняли комнату нѣжнымъ благоуханіемъ, вдыхая которое Жюльетта поддалась странной истомѣ. Ей стало такъ грустно, что слезы показались на ея глазахъ, а когда неожиданно она услышала чьи-то шаги въ первой гостиной, то она вздрогнула отъ страха при мысли, что это могъ быть Казаль. Что онъ подумаетъ, увидавъ ее въ такомъ непонятномъ волненіи? Что она отвѣтитъ на его вопросъ? Но по счастью дверь отворилась и вошелъ Авансонъ. Онъ былъ такъ занятъ какой-то овладѣвшей всѣмъ его существомъ, мыслью, что не замѣтилъ ни блѣдности маркизы, ни ея влажныхъ глазъ, ни нервной дрожи въ ея рукахъ.
«Я увѣрена, что онъ будетъ дразнить меня насчетъ вчерашняго вечера въ оперѣ», подумала молодая женщина послѣ перваго радостнаго сознанія, что она спасена отъ свиданія съ Казалемъ. И она продолжала устраивать свои цвѣты, смотря изъ-подлобья на стараго дипломата, который очевидно приготовлялся къ какой то эффектной выходкѣ. Она отлично его знала и привыкла къ тому, что онъ никогда не шелъ прямо къ дѣлу. Онъ всегда подготовлялъ свои слова также старательно какъ свое лицо, почти лысую голову и сѣдоватые усы различными косметическими средствами. Часто случалось, что въ началѣ разговора онъ произносилъ фразу, которая служила первой посылкой для заключенія, слѣдовавшаго только чрезъ полчаса. Впрочемъ, на этотъ разъ онъ оказался быстрѣе обыкновеннаго. Жюльетта ошиблась, но только на половину; онъ дѣйствительно явился къ ней, чтобъ поговорить о Казалѣ, но не зналъ, что она наканунѣ видѣла его въ театрѣ.
— А вы не хвалите этихъ цвѣтовъ, сказала она, подавая ему прекрасную анемонію: нашъ другъ Жардъ прислалъ мнѣ ихъ съ юга.
— Скоро онъ вернется? произнесъ дипломатъ и, не дожидаясь отвѣта, прибавилъ: какъ вы думаете, поѣдетъ онъ въ Монте-Карло, чтобъ попытать счастья.
— Можетъ быть.
— Кстати, сказалъ Авансонъ, далеко не съ дипломатической ловкостью: я вчера присутствовалъ въ клубѣ при очень крупной игрѣ. Вы меня на дняхъ упрекали, что я слишкомъ строгъ къ Казалю, а знаете-ли вы, сколько онъ проигралъ денегъ вчера въ полчаса при мнѣ? Назначьте цифру. Вы не хотите. Ну я скажу — шестьдесятъ тысячъ франковъ. Онъ вѣроятно пріѣхалъ въ клубъ прямо изъ погребка, гдѣ подобные ему франты напиваются алкоголемъ. Онъ былъ на веселѣ, а его другъ, лордъ Гербертъ Бохунъ, спалъ во все время игры. И послѣ этого молодежь недовольна тѣмъ, что старики иногда читаютъ имъ мораль.
— Но развѣ г. Казаль такъ богатъ? спросила маркиза.
— У него было двѣсти пятьдесятъ тысячъ годового дохода въ день его совершеннолѣтія, отвѣчалъ Авансонъ: но кто знаетъ, сколько у него осталось теперь послѣ такой жизни.
Бывшій дипломатъ торжествовалъ, сообщая Жюльеттѣ анекдотъ, который ясно доказывалъ, что онъ говорилъ правду о молодомъ человѣкѣ, а не клеветалъ. Онъ продолжалъ клеймить страсть къ игрѣ, не подозрѣвая, что его слова подѣйствовали на Жюльетту совершенно инымъ образомъ, чѣмъ онъ думалъ.
«Такъ разставшись со мною въ театрѣ, онъ отправился пьянствовать и играть въ карты», подумала она. Въ сущности тутъ не было ничего удивительнаго, она знала, что Казаль, подобно другимъ свѣтскимъ молодымъ людямъ, проводилъ часть ночи въ клубѣ. Но почему-то эта мысль ее очень огорчила. Неужели она полагала, что нѣсколькихъ словъ, произнесенныхъ ею въ ложѣ, было достаточно для магическаго преобразованія человѣка? Неужели она надѣялась, что эти слова произвели на него такое впечатлѣніе, которое онъ не захотѣлъ бы осквернить въ тотъ же вечеръ?
Какъ бы то ни было, но въ продолженіи визита Авансона и цѣлаго дня, а также ночи, она не могла разстаться съ мыслями о безпорядочной жизни человѣка, котораго она въ сущности такъ мало знала. Невольно она поддалась соблазну познакомиться съ нимъ ближе подъ предлогомъ, что ея доброе вліяніе вырветъ его изъ пагубной среды. Желая погубить Реймона въ глазахъ маркизы Тильеръ, Авансонъ только подготовилъ имъ обоимъ почву для сближенія. Самая скромная женщина можетъ свободно выговаривать мужчинѣ за его страсть къ игрѣ, тогда какъ читать ему мораль насчетъ пьянства унизило бы ее, а на счетъ разврата компрометировало бы ее. Поэтому, когда Казаль въ свою очередь появился въ маленькой гостиной маркизы, спустя двадцать четыре часа послѣ неловкаго доноса дипломата и сорокъ восемь часовъ послѣ дозволенія, даннаго ему въ оперѣ, Жюльетта ждала его съ такимъ нетерпѣніемъ, о какомъ онъ даже не смѣлъ мечтать. Она теперь не была больна и не лежала на кушеткѣ въ воздушномъ платьѣ, которое своей кокетливой прелестью вознаграждаетъ за мигрень. На ней было визитное платье и ея бѣлокурые волосы, еще не скрытые подъ шляпкой, придавали ей наивный, почти дѣтскій видъ, столь очаровательный въ тѣ минуты, когда она давала свободу своей натурѣ, а не сдерживала ее. Думая только о томъ, что она скажетъ молодому человѣку, Жюльетта посмотрѣла на него такими глазами, какихъ онъ еще не видалъ у нея, и послѣ обычныхъ привѣтственныхъ фразъ, сказала:
— Вы увѣряете, что на васъ клевещатъ, а вы играете цѣлыя ночи въ клубѣ. Не отрекайтесь. У меня своя полиція. Въ субботу въ часъ ночи вы проиграли шестьдесятъ тысячъ франковъ.
— А въ два часа я ихъ вернулъ и еще выигралъ двадцать тысячъ, отвѣчалъ онъ смѣясь.
— Это еще хуже, возразила она и согласно составленной заранѣе программѣ произнесла цѣлую проповѣдь противъ игры.
А Казаль, учитель и образецъ всѣхъ молодыхъ игроковъ, проигрывавшій и выигрывавшій по сто тысячъ франковъ, слушалъ съ умиленіемъ выговоры молодой женщины и отвѣчалъ фразами, имѣвшими такой успѣхъ во время обѣда у графини Кандаль. Онъ ссылался на скуку неудачной жизни, на пустоту существованія, на желаніе забыться и вообще велъ себя какъ обычный кающійся кутила въ нравственныхъ водевиляхъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ мысленно возстановлялъ въ своей памяти ночь съ пятницы на субботу, чтобы догадаться, кто донесъ на него Жюльеттѣ. Онъ хорошо помнилъ, что обрадованный позволеніемъ маркизы бывать у нея, онъ находился въ такомъ пріятномъ настроеніи духа, что проводилъ Кандаля пѣшкомъ до Тильзитской улицы и потомъ прямо отправился въ клубъ. Кто могъ его тамъ видѣть и разсказать потомъ Жюльеттѣ? Конечно Авансонъ, который смотрѣлъ на его игру въ группѣ любопытныхъ зрителей, окружавшихъ зеленый столъ. Безъ всякаго сомнѣнія онъ былъ доносчикомъ, а подобныя продѣлки мужчины никогда не прощаютъ другъ другу и вполнѣ справедливо. Между ними существуетъ настоящій массонскій союзъ для храненія втайнѣ отъ женщинъ всего, что происходитъ въ клубахъ. Мужья и любовники слишкомъ заинтересованы въ сохраненіи этой тайны, чтобы не настаивать на общемъ правилѣ молчанія. Но въ настоящемъ случаѣ Реймонъ съ удовольствіемъ отдалъ бы половину своего выигрыша въ обнаруженной имъ игрѣ, чтобы вознаградить за оказанную ему великую услугу. Благодаря доносу Авансона онъ получилъ новое доказательство того интереса, съ которымъ относилась къ нему молодая женщина и главное имѣлъ возможность сказать передъ уходомъ изъ ея гостиной:
— Если бы я могъ только одинъ часъ въ день разговаривать съ вами, то далъ бы честное слово не играть цѣлый годъ.
— Дайте слово во всякомъ случаѣ, отвѣчала маркиза кокетливо.
— Вы хотите? сказалъ онъ такимъ серьезнымъ тономъ, что молодая женщина поняла, какъ она далеко зашла по пути фамиліарности, но было уже поздно ретироваться и она произнесла шуточно:
— Годъ слишкомъ много, начните съ трехъ мѣсяцевъ.
— Даю честное слово, отвѣчалъ онъ все тѣмъ-же серьезнымъ тономъ, что до іюля мѣсяца, а теперь апрѣль, я не возьму картъ въ руки.
— Хорошо, сказала Жюльетта со смѣхомъ, и боясь, чтобы это торжественное обѣщаніе не было первой тайной между ними, прибавила: я непремѣнно передамъ вашу клятву графинѣ Кандаль, у которой я завтра утромъ завтракаю. Она будетъ очень довольна.
Не успѣла она произнести этихъ словъ, какъ сознала, что сдѣлала новую неосторожность. Молодой человѣкъ могъ истолковать ихъ назначеніемъ свиданія. Въ первую минуту она хотѣла написать Габріэллѣ съ просьбой отложить завтракъ на другой день. Но это было невозможно. Завтра была годовщина того дня, когда она и Габріэлла встрѣтились впервые еще очень молодыми дѣвушками и онѣ ежегодно праздновали этотъ день завтракомъ то у одной, то у другой и маленькими подарками, которыми такъ дорожатъ женщины. Онѣ съ удовольствіемъ ѣздили по магазинамъ за нѣсколько дней передъ тѣмъ и выбирали какую-нибудь новомодную бездѣлушку. Жюльетта приготовила для Габріэллы прелестный зонтикъ съ ручкой изъ саксонскаго фарфора, и ни за что на свѣтѣ не отказалась-бы отъ удовольствія сдѣлать этотъ сюрпризъ своему другу въ назначенный день. «Не попросить-ли ее завтракать у меня? спросила она себя мысленно: но тогда Казаль, если бы онъ вздумалъ напроситься на этотъ завтракъ, былъ-бы убѣжденъ, что я его боюсь. Пустяки! — мысль о завтракѣ никогда не придетъ ему въ голову». Эти мысли, однако, такъ волновали ее, что она забыла написать Пойану обычный отчетъ о томъ, что она дѣлала въ продолженіи дня, а когда принялась за письмо, то уже не задавала себѣ вопроса, говорить-ли ему или нѣтъ о Казалѣ. Она уже помирилась съ этимъ дуализмомъ совѣсти и относилась къ подобной скрытности относительно друга своего сердца, какъ къ чему-то неизбѣжному, но все-таки она чувствовала какую-то неловкость, и второе письмо, также какъ первое, стоило ей громаднаго труда.
— Боже мой, подумала она, окончивъ наконецъ письмо: какъ это жены легко обманываютъ своихъ мужей? Мнѣ надо только молчать объ одномъ предметѣ и это мнѣ такъ тяжело. Я не желала-бы, чтобъ это часто повторялось.
Она старалась себя увѣрить, что не хотѣла вскорѣ увидать Казаля. Но въ сущности она была-бы очень разочарована, еслибы, войдя на другой день въ домъ графини Кандаль она не застала-бы его тамъ. Но она вѣрно отгадала, какое вліяніе произведетъ на молодого человѣка ея неосторожная фраза. Прямо, изъ улицы Матиніонъ онъ отправился къ графинѣ Кандаль, которую засталъ передъ цѣлымъ рядомъ футляровъ съ изящными произведеніями лондонскихъ и парижскихъ ювелировъ.
— Вы пришли очень кстати, весело воскликнула она, увидавъ Казаля, — который изъ этихъ браслетовъ лучше? и она подала ему два золотые браслета: одинъ съ черной эмалью и брилліантовой надписью «Remember», а другой съ микроскопическими часами.
— Конечно этотъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, указывая на послѣдній браслетъ: во-первыхъ, на немъ нѣтъ сентиментальнаго девиза, а во-вторыхъ, онъ очень удобенъ для молодой женщины, которой наскучилъ ея любовникъ; она не смѣетъ посмотрѣть на стѣнные часы, но обнявъ своего возлюбленнаго можетъ тайкомъ взглянуть на эти часики.
— Вы такъ дерзки, что въ наказаніе я передамъ вашу новую дерзость той молодой женщинѣ, которой я предназначаю этотъ браслетъ.
— Если вы говорите о маркизѣ Тильеръ…
— Вы отгадали.
— Такъ будьте справедливы и повторите мою дерзость при мнѣ, чтобы я могъ защитить себя.
— Если вы свободны завтра утромъ, то приходите завтракать, сказала графиня.
Входя въ гостиную своего друга, Жюльетта прежде всего увидѣла Казаля, и хотя почувствовала искреннее удовольствіе, но придала своему лицу сдержанный недовольный видъ, какъ во время перваго посѣщенія ея Казалемъ. Это несоотвѣтствіе внутренняго ощущенія и внѣшняго выраженія происходило не отъ лицемѣрія, а отъ того двусмысленнаго положенія, въ которомъ она находилась. Поставленная случайно между Реимономъ и Пойаномъ она съ одинаковой искренностью относилась къ интересовавшему ее человѣку и къ старому другу, съ которымъ связывало ее то, что она считала своимъ долгомъ. Но если Казалъ былъ достаточно наивенъ, чтобы придать серьезный характеръ ея неожиданной холодности, то Габріэлла приписала ее желанію молодой женщины обмануть зарождавшіеся въ ней укоры совѣсти. Она весело взяла за руку Казаля и направилась въ столовую, а Кандаль послѣдовалъ за нею съ Жюльеттой..
Свѣтскія дамы питаютъ особую склонность къ завтраку въ обществѣ одного или двухъ друзей. Только за завтракомъ и за ужиномъ они чувствуютъ себя на свободѣ и ѣдятъ съ аппетитомъ. По утрамъ онѣ встаютъ поздно и наскоро выпиваютъ чашку чаю съ горячимъ гренкомъ, а за обѣдъ они садятся скованныя въ своихъ узкихъ корсетахъ, усталыя отъ цѣлаго дня выѣздовъ и треволненій и безъ всякаго аппетита, благодаря значительному числу печенія, истребленному за пяти-часовымъ чаемъ у какой-нибудь подруги, почти ничего не ѣдятъ изъ тяжелыхъ прихотливыхъ блюдъ, при одномъ видѣ которыхъ подагрики ощущаютъ зудъ въ той или другой ногѣ. Напротивъ, къ завтраку онѣ являются послѣ прогулки на чистомъ воздухѣ въ Булонскомъ лѣсу и въ утреннихъ костюмахъ, не слишкомъ стягивающихъ ихъ талію, а потому съ удовольствіемъ уничтожаютъ холодное крылышко тетерки, особенно если находятся въ обществѣ пріятныхъ имъ мужчинъ. Эти друзья женщинъ обыкновенно бываютъ люди праздные, такъ какъ дѣловой человѣкъ въ Парижѣ никогда не завтракаетъ, но если другъ парижской аристократки почти всегда представляетъ типъ ничего не дѣлающаго франта, отличающагося только хорошими манерами и умѣніемъ одѣваться, то это объясняется главнымъ образомъ тѣмъ его качествомъ, что онъ всегда подъ рукой. Если графиня Кандаль питала ненависть къ Пойану, то главная ея основа именно заключалась въ томъ, что онъ занималъ слишкомъ большое мѣсто въ жизни Жюльетты и держался всегда въ сторонѣ отъ свѣта. Не желая компрометировать маркизы и стараясь доставить себѣ достаточно времени для его политической дѣятельности, онъ почти совершенно отказался отъ общества, въ виду чего Габріелла, сидя за завтракомъ противъ Жюльетты и Казаля, мысленно говорила себѣ:
«Мой другъ хочетъ увѣрить насъ, что она недовольна присутствіемъ Казаля, но говоря со мною, она такъ разсѣянна, что очевидно слушаетъ разговоръ Казаля съ моимъ мужемъ… Какъ было-бы хорошо, еслибъ она серьезно полюбила Казаля и вышла за него замужъ! Въ случаѣ ея брака съ дикаремъ Пойаномъ, я потеряла-бы ее навсегда, а выйди она за Реймона, у котораго тѣ-же вкусы, какъ у моего мужа, то мы повели-бы съ нею превеселую жизнь… Онъ, повидимому, съ своей стороны втюрился по уши… Ну, она кажется рѣшилась вступить въ разговоръ. Она отвѣчаетъ ему и видимо приручается».
Случайно въ разговорѣ, быстро переходившемъ отъ скачекъ къ политикѣ и отъ недавняго скандальнаго процесса къ театральнымъ новинкамъ, Кандаль сказалъ Реймону:
— Я право любовался на тебя вчера. Ты впервые при мнѣ отказался отъ игры въ карты съ Машо, который всегда выигрываетъ.
— Я старѣю, отвѣчалъ Казаль, пожимая плечами, — и въ ссорѣ съ пиковой дамой.
— Во всякомъ случаѣ это благоразумный капризъ, замѣтила Габріелла; но давно-ли онъ у васъ и долго-ли продлится?
— Это не капризъ, графиня, клянусь вамъ, отвѣчалъ Казаль такъ-же просто, какъ наканунѣ далъ слово Жюльеттѣ болѣе не играть.
При этихъ словахъ, понятныхъ только маркизѣ, она вздрогнула всѣми своими внутренними фибрами. Еслибъ Казаль буквально сказалъ при всѣхъ, что ее любитъ, то она не ощутила-бы болѣе сильнаго волненія. Она на минуту отвернулась отъ него, чтобъ онъ не прочелъ въ ея глазахъ овладѣвшія ею смутныя чувства, среди которыхъ первое мѣсто занимало какое-то странное непреодолимое удовольствіе. Но хотя ей слѣдовало-бы повидимому еще болѣе усилить сдержанность, она напротивъ теперь сбросила маску. Доказавъ, что она своимъ совѣтомъ сдѣлала ему настоящее благодѣяніе, Реимонъ представилъ ей ловкій предлогъ оправдать себя въ своихъ глазахъ за интересъ, который онъ все болѣе и болѣе въ ней возбуждалъ. И она совершенно поддалась тому магнетическому вліянію, которое онъ производилъ на нее, что подтверждало всю справедливость грубой формулы извѣстнаго ученаго: «любовь простое физическое явленіе». Такъ сильно было это чарующее вліяніе, что Кандаль уже давно ушелъ изъ курильной комнаты, куда всѣ перешли послѣ завтрака, а молодая женщина все оставалась тамъ, слушая разсказы Казаля. Наконецъ, случайно взглянувъ на миніатюрные часы браслета, подареннаго ей Габріеллой, она воскликнула съ удивленіемъ:
— Уже три часа, а я приказала каретѣ пріѣхать за собою въ два.
— Подожди меня, отвѣчала графиня, я поѣду съ тобою.
— Нѣтъ, возразила Жюльетта, надѣвая шляпу передъ зеркаломъ, я къ сожалѣнію обѣщала заѣхать за кузиной.
Она сама удивилась, что такъ быстро изобрѣла ложный предлогъ, а въ сущности чувствовала себя не въ силахъ подвергнуться шуточнымъ замѣчаніямъ Габріеллы. Уже и такъ ея сердце было переполнено тайными укорами совѣсти. Какъ всегда лакей маркизы, выѣзжая изъ дома, положилъ въ карету полученныя во время ея отсутствія письма. Между ними было одно отъ Пойана и Жюльетта долго смотрѣла на него, не рѣшаясь распечатать. Она сознавала, что поступала нехорошо относительно своего стараго друга. Подъ вліяніемъ этого чувства, она живо представила себѣ Пойана, сидящаго въ Безансонѣ за письменнымъ столомъ и старающагося найти въ бесѣдѣ съ нею хоть минутное утѣшеніе отъ тяжелой политической борьбы. Неожиданно въ ея сердцѣ проснулось то нѣжное преклоненіе передъ благородствамъ оратора, которое было причиной ея привязанности къ нему. Дрожащими руками распечатала она конвертъ и еслибъ въ письмѣ заключалась хоть одна фраза, дышащая пламенной любовью, то можетъ быть въ эту минуту внутренняго кризиса она почерпнула-бы въ ней достаточно силы, чтобъ удержаться на краю бездны. Но это было веселое, почти беззаботное письмо, которое, по мнѣнію Пойана, должно было доставить удовольствіе любимой имъ женщинѣ. Ни одно слово не трогало больного сердца Жюльетта и она, прочитавъ все письмо, невольно подумала: «какъ онъ перемѣнился». А въ сущности онъ только по роковому недоразумѣнію не рѣшился передать бумагѣ всю свою любовь, все горе, которое причиняла ему разлука съ нею. Мысль-же о томъ, что онъ измѣнился, была самой опасной въ ту минуту, когда она находилась подъ вліяніемъ самаго опытнаго, самаго ловкаго обольстителя.
Дѣйствительно, въ продолженіи нѣсколькихъ недѣль, протекшихъ со времени его перваго знакомства съ Жюльеттой, до возвращенія Пойана, Казаль велъ себя съ удивительнымъ, непогрѣшаемымъ тактомъ. Если бы онъ зналъ о временномъ одиночествѣ маркизы, то не могъ бы поступать съ болѣе утонченной деликатностью. Но къ его чести надо сказать, что этотъ тактъ и эта деликатность не были результатомъ хитраго разсчета. Онъ просто поддался овладѣвшему имъ искреннему чувству. И въ этомъ то заключалась главная опасность для Жюльетта; молодой человѣкъ подъ вліяніемъ внезапно ощущеннаго имъ искренняго чувства дѣйствовалъ такъ ловко, какъ не подсказала бы ему никакая дипломатическая хитрость. Несмотря на свою растлѣвающую жизнь, онъ сохранилъ утонченную натуру артиста въ ощущеніяхъ и съ наслажденіемъ вкушалъ новое для него удовольствіе отъ ухаживанія за честной женщиной, а потому не позволялъ себѣ тѣхъ грубыхъ эгоистичныхъ выходокъ, которыя заставляютъ женщинъ быть на-сторожѣ. Какъ онъ сказалъ себѣ послѣ перваго свиданія съ Жюльеттой въ оперѣ, Казаль, дѣйствительно, «попался». А когда кутила по ремеслу, дѣйствительно, влюбляется въ честную женщину, то въ немъ неожиданно пробуждаются юношескіе инстинкты, онъ какъ бы обновляется и эта перемѣна въ немъ льститъ болѣе всего любимой имъ женщинѣ. Быть можетъ, ни одно явленіе не доказываетъ такъ ясно, что любовь прививаетъ въ насъ, по прекрасной формулѣ древняго философа, новое животное къ старому такъ, что любить значитъ — буквально преобразиться и, по крайней мѣрѣ, жить противоположно своему характеру, идеямъ и всему своему существу.
Это перерожденіе начинается съ головы, такъ какъ прежде всего мы живемъ воображеніемъ. Думать о женщинѣ для Донъ-Жуана значитъ представлять себѣ ее въ томъ видѣ, въ какомъ онъ привыкъ видѣть женщинъ и именно такой взглядъ присяжнаго развратника бросилъ Казаль на маркизу Тильеръ во время первой ихъ встрѣчи у графини Кандаль. Но со второго уже свиданія, онъ почувствовалъ невозможность такъ грубо относиться къ ней даже мысленно и чѣмъ чаще онъ видалъ ее, тѣмъ эта невозможность увеличивалась. А онъ находилъ случай видѣться съ нею почти постоянно: то у графини Кандаль, то въ театрѣ, то у нея дома. Въ особенности въ ея маленькой гостиной, онъ ощущалъ болѣе, чѣмъ гдѣ, странную смѣсь страстнаго желанія и почтительнаго уваженія. Каждый разъ она встрѣчала его такъ сдержанно, что, казалось, хотѣла уничтожить установившіяся между ними при прежней встрѣчѣ фамильярныя отношенія и половина этого визита проходила въ томъ, чтобы возвратить себѣ потерянную позицію. Но даже когда она сбрасывала съ себя маску, то сохраняла такой цѣломудренный видъ и бросала такіе непроницаемые взгляды, что всякое легкомысленное слово замирало на губахъ Казаля. Она походила на цвѣтокъ съ такими нѣжными лепестками, что протянутая къ нему рука не рѣшается его сорвать, и Казаль каждый разъ уходилъ изъ улицы Матиньонъ безъ всякаго практическаго результата своего ухаживанія.
«Я всегда смѣялся надъ товарищами, которыхъ обходили женщины, постоянно думалъ онъ послѣ этихъ визитовъ: а теперь самъ попался. Но надо сознаться, что она не походитъ на другихъ. Впрочемъ, это всегда говорили и товарищи. Нѣтъ, я не ошибаюсь. Я человѣкъ опытный. Она одна въ своемъ родѣ».
И онъ принимался, какъ всѣ влюбленные съ начала міра, подробно приводить аргументы въ доказательство того, что Жюльетта была лучше всѣхъ женщинъ. Это, повидимому, не должно было составлять пріятнаго препровожденія времени для человѣка, столь разочарованнаго во всѣхъ удовольствіяхъ. Но именно его платоническому роману придавали особую пикантность внѣшнія условія жизни, которую велъ Реймонъ. Продолжая видѣться съ своими друзьями и вести клубную жизнь, онъ сознавалъ двойственность своего существованія, которая придаетъ всякой тайной любви поэтическую таинственность. Но разскажемъ на удачу одинъ день изъ жизни молодого человѣка въ это время, какъ лучшее доказательство, на сколько сложны были тѣ чувства, которыя возникли и укоренились въ его сердцѣ, при обстановкѣ наименѣе благопріятствующей подобнымъ чувствамъ.
Прошелъ уже мѣсяцъ съ тѣхъ поръ, какъ Казаль въ оперѣ столь смиренно просилъ позволенія у Жюльетты бывать у нея. Было десять часовъ утра и молодой человѣкъ, только что выйдя изъ ванны, одѣвался въ туалетной комнатѣ своего дома въ Лиссабонской улицѣ. На маленькомъ столѣ передъ знаменитой коллекціей сапогъ лежалъ футляръ съ богатымъ ожерельемъ изъ крупныхъ жемчуговъ, которое онъ предназначалъ Христинѣ Анру въ видѣ утѣшенія за разрывъ съ нею. Она такъ ему опротивѣла, что онъ рѣшился покончить съ нею всякія отношенія, хотя всегда говаривалъ: «я никогда не допускаю разрыва съ женщиной, а сохраняю ихъ всѣхъ». Передъ нимъ на качалкѣ сидѣлъ Гербертъ Бохунъ, который заѣхалъ за нимъ, чтобы отправиться вмѣстѣ верхомъ въ Булонскій лѣсъ, и разсказывалъ съ телеграфической лаконичностью, какъ онъ провелъ вечеръ наканунѣ.
— Прекрасный обѣдъ у Машо: шато-марго хорошій, латуръ прекрасный, шампанское немного сладкое, но портвейнъ первый сортъ. Потомъ ждалъ тебя у Филипса. Никакъ не могъ напиться даже его крѣпкимъ виски.
Пока говорилъ этотъ странный маньякъ алкоголизма, который однажды въ Индіи, упавъ отъ удара землетрясенія, сказалъ: «Я не думалъ, что я такъ пьянъ», Раймонъ не слушалъ его, а мысленно воспроизводилъ свой разговоръ съ Жюльеттой у графини Кандаль наканунѣ вечеромъ.
— Вотъ уже шесть дней, что ты не приходишь къ Филипсу, продолжалъ лордъ Гербертъ, ужъ не завелъ ли ты новой интрижки?
— Нѣтъ, отвѣчалъ Казаль, я вчера очень усталъ и легъ спать въ одиннадцать часовъ.
— Это принесло тебѣ пользу, замѣтилъ англичанинъ, ты совсѣмъ молодецъ, цвѣтъ лица прекрасный и глаза свѣтлые, ты дышешь здоровьемъ и свѣжестью.
Дѣйствительно, уже много лѣтъ Казаль не былъ такъ авантаженъ, по выраженію дамъ, какъ теперь. Смотря на него въ это утро, модныя кокотки при встрѣчѣ съ нимъ въ Булонскомъ лѣсу говорили другъ другу:
— Удивительный этотъ Казаль, ему всегда двадцать пять лѣтъ.
Возрожденіе кутилы романической любовью отличается неожиданнымъ отказомъ отъ прежней кутежной жизни, вслѣдствіе чего происходитъ необыкновенная экономія физическихъ силъ. Никогда Казаль съ такимъ удовольствіемъ не скакалъ на самой бѣшеной изъ своихъ лошадей и никогда съ такимъ аппетитомъ не завтракалъ у себя съ Гербертомъ Бохуномъ, какъ въ это утро. Впрочемъ, онъ былъ веселъ не только отъ животнаго удовольствія чувствовать себя здоровымъ и сильнымъ, а еще по той причинѣ, что наканунѣ подслушалъ, какъ Жюльетта говорила графинѣ, что она на другой день поѣдетъ въ одинъ изъ магазиновъ улицы «La Paix». Онъ далъ себѣ слово, что подкараулитъ ее, и подобныя юношескія выходки въ свѣтскомъ франтѣ, перешедшемъ чрезъ тридцатипятилѣтній предѣлъ, самое лучшее доказательство страстной любви. Въ предобѣденные часы онъ, какъ провинціалъ, сталъ ходить взадъ и впередъ отъ Вандомской площади до улицы Оперы, останавливаясь предъ каждымъ магазиномъ. Наконецъ, его сердце сильно забилось и онъ увидалъ въ окошкѣ маркизу Тильеръ. Онъ вошелъ въ магазинъ и поклонился ей съ юношескимъ смущеніемъ. Но она не разсердилась и онъ проводилъ ее до экипажа съ дѣтской радостью, которая не покидаетъ его во весь день. Въ клубѣ на Вандомской площади, гдѣ онъ привелъ въ восторгъ всѣхъ знатоковъ своимъ образцовымъ фехтованіемъ, Казаль думалъ только о бѣлокурой головкѣ, кивнувшей ему изъ окошка кареты; вечеромъ у герцогини Арколь онъ засиживается очень долго, надѣясь увидать ту же головку. Но Жюльетта не показывалась и онъ ушелъ, но не къ Филипсу, а домой, размышляя по дорогѣ:
— А я все-таки слишкомъ наивенъ. Одно изъ двухъ: или она кокетка, или она питаетъ ко мнѣ нѣжное чувство. Въ обоихъ случаяхъ надо дѣйствовать. Я говорю себѣ это каждый вечеръ, а на другой день снова поддаюсь вліянію ея хорошенькихъ глазокъ, сводящихъ меня съ ума, но не дозволяющихъ мнѣ дойти до признанія. Я не узнаю себя. Но, правда, я никогда не встрѣчалъ такой женщины. Въ ея присутствіи я просто школьникъ. А она? развѣ она приняла-бы меня три или четыре раза въ недѣлю, если бы я ей не нравился? Отчего она не была сегодня у герцогини? Ее пригласили при мнѣ и она знала, что я буду. Сегодня у нея было въ глазахъ что-то грустное, какая-то тѣнь душевнаго страданія. Я, однако, навелъ самыя точныя справки и въ ея жизни нѣтъ ни малѣйшей исторіи. Почему же она постоянно сдерживаетъ себя и словно борется съ какой-то тайной мыслью? Это очень просто. Она меня любитъ и не хочетъ любить. Ну, завтра я все выясню.
Казаль былъ совершенно правъ относительно того, что Жюльетта колебалась между нимъ и другимъ чувствомъ, но онъ ошибался, полагая, что ее удерживали религіозные принципы, желаніе сохранить свое недоступное клеветѣ свѣтское положеніе, память о мужѣ и недовѣріе къ нему, Казалю. Въ сущности мысль, удерживавшая ее на той наклонной плоскости, по которой она уже значительно опустилась помимо своей воли, заключалась въ томъ, что возвращеніе Пойана быстро приближалось. Еще двѣ недѣли, еще десять дней, еще пять дней и онъ вернется; тогда она будетъ вынуждена объяснить ему, почему она приблизила къ себѣ новаго пріятеля, не упомянувъ о немъ ни разу въ своихъ письмахъ. Она все откладывала, все колебалась, и, наконецъ, осталось нѣсколько часовъ до пріѣзда Пойана.
Какъ тяжелы ей кажутся послѣдніе часы ожиданія! Въ сущности ничего не произошло, что нужно было бы скрывать, и все обошлось благополучно, еслибы только она упоминала въ письмахъ о Казалѣ. Завтра Генри взойдетъ въ маленькую гостиную, гдѣ Казаль сидѣлъ еще сегодня. Что она скажетъ ему? Отчего она, предвидя съ самаго начала это затрудненіе, не приняла никакихъ мѣръ? Если она скажетъ Пойану всю правду, то какъ объяснитъ свое поведеніе относительно Казаля, котораго она такъ часто принимала, зная, что это не нравится Пойану, какъ объяснить свое молчаніе о немъ въ письмахъ. Напротивъ, если она будетъ молчать, то Пойанъ, безъ сомнѣнія, самъ узнаетъ, что она принимаетъ Казаля такъ же часто, какъ Авансона, Миро и другихъ своихъ друзей. Какъ выйти изъ этого затруднительнаго положенія? И все-таки она утѣшаетъ себя мыслью, что во все это время Реймонъ не сказалъ ни слова, котораго не могъ бы слышать Пойанъ; что его визиты и ихъ встрѣчи были самые невинные, что она въ своихъ отношеніяхъ къ нему хотѣла сдѣлать доброе дѣло. Но если такъ, то почему она не смѣла заглянуть съ прежней искренностью въ глубину своего сердца? Она боится найти то, что, какъ ей хорошо извѣстно, тамъ скрывается.
Всѣ эти мысли приводятъ ее въ такое болѣзненное состояніе, что весь день наканунѣ пріѣзда Пойана Жюльетта проводитъ въ постели, страдая отъ сильной мигрени. Она лежитъ въ темной комнатѣ съ опущенными занавѣсями и смотритъ въ пространство. Что она видитъ и какая буря происходитъ въ ея взволнованномъ сердцѣ? Неожиданно раздается легкій стукъ въ дверь. Она вздрагиваетъ. Въ комнату входитъ Габріелла, которая узнала отъ маркизы Нансэ о возвращеніи Пойана и о мигрени Жюльетты. Она беретъ лихорадочно горящую руку своего друга и спрашиваетъ съ чисто женскимъ любопытствомъ:
— Такъ Пойанъ пріѣдетъ завтра?
— Да, отвѣчаетъ маркиза, словно во снѣ.
— А не будетъ-ли онъ ревновать нашего друга? продолжаетъ графиня.
— Молчи, не заставляй меня думать объ этомъ, произноситъ Жюльетта, сжимая ей руку.
— Полно, зачѣмъ ты такъ сантиментальничаешь и мучишь себя изъ-за пустяковъ. Ты свободна и имѣешь полное право принимать кого хочешь. Позволь тебѣ сказать, какъ сестрѣ, что Реймонъ тебѣ очень нравится и что онъ…
— Нѣтъ, не говори, не говори, я не хочу тебя слушать, воскликнула Жюльетта, приподнимаясь на постели и смотря на нее съ ужасомъ.
— Но отчего-бы тебѣ не выйти за него замужъ?
— Выйти за него! промолвила Жюльетта съ отчаяніемъ: это невозможно, это невозможно.
— Отчего?
— Оттого, что я не свободна, произноситъ бѣдная женщина и, заливаясь слезами, она признается во всемъ своему другу, которая, слушая ее, тихо плачетъ.
Узнавъ, что у Жюльетты давно былъ любовникъ, Габріелла не говоритъ себѣ, какъ сказали-бы девяносто девять женщинъ изъ ста: «А я дура этого не догадалась». Она не сердится на нее за то, что столько лѣтъ Жюльетта скрывала отъ нея настоящую роль, которую игралъ въ ея жизни Пойанъ. Она слишкомъ добрая женщина, чтобъ унизиться до такой мелочности, но она сознаетъ съ ужасомъ, какъ виновата, бросивъ Казаля поперекъ жизни Жюльетты. Она ясно видитъ, что Жюльетта, хотя и не смѣетъ сознаться въ томъ самой себѣ, начинаетъ страстно любить Реймона.
— Бѣдная! бѣдная! произноситъ она, покрывая ее поцѣлуями: что ты будешь дѣлать?
— Развѣ я знаю! отвѣчаетъ съ отчаяніемъ маркиза.
VII.
Живые остатки мертвой любви.[править]
Нѣкоторыя особенности нашего характера такъ присущи намъ, что даже страсть, магически перерождающая человѣческое существо, оставляетъ ихъ неизмѣненными. Такимъ образомъ маркиза Тильеръ, увлеченная помимо ея воли по опасному пути новой любви, оставалась во всемъ, что не касалось этого новаго, быстро развивавшагося въ ней чувства, прежней благоразумной сдержанной женщиной, которую злые языки обвиняли въ гордой скрытности, а поклонники обожали именно за ея утонченно-деликатную сдержанность. Она съумѣла въ продолженіи полутора мѣсяца вести дѣло такъ, что ни ея мать, ни ея друзья не встрѣчали слишкомъ часто у нея Казаля. Однако, одного изъ нихъ, именно Авансона, она не могла обойти: съ перваго раза какъ онъ увидалъ у нея этого неожиданнаго, нежеланнаго гостя, онъ ощутилъ невольное подозрѣніе. Его не могло не удивить странное обращеніе Жюльетты съ нимъ, когда онъ сталъ дурно отзываться при ней о Казалѣ. Все это заставило его слѣдить за ней и вскорѣ онъ убѣдился, что она мало-по-малу входитъ въ дружескія отношенія съ Казалемъ при посредствѣ графини Кандаль. Для него было достаточно двухъ доказательствъ, подтвердившихъ его подозрѣніе: онъ случайно не въ обычное время заѣхалъ къ маркизѣ и засталъ тамъ Реймона, потомъ онъ пошелъ въ оперу и увидалъ въ ложѣ маркизу съ Реймономъ. Немедленно его подозрѣніе перешло въ ревность, хотя строго говоря онъ не имѣлъ никакого права ее ревновать. Это чувство еще болѣе усилилось, когда Жюльетта такъ рѣзко прекратила его филиппику противъ современной молодежи, что онъ болѣе никогда не затрагивалъ этого предмета. Но состарѣвшійся франтъ не хотѣлъ жертвовать своими отношеніями съ маркизой ради оскорбленнаго самолюбія. Онъ искренно былъ къ ней привязанъ, такъ какъ у него было нѣжное, благородное сердце, несмотря на дипломатическія тонкости, и кромѣ того она оказывала ему большія услуги для поддержанія мира въ его домашней жизни, постоянно нарушаемаго сценами съ женою, чрезвычайно нервной и болѣзненной женщиной; наконецъ, онъ гордился тѣмъ, что въ кружкѣ маркизы былъ представителемъ свѣтскаго общества, какъ Пойанъ былъ представителемъ политики, Миро — искусствъ, Акрань — общественной благотворительности, а генералъ Жардъ — прежней ея жизни съ мужемъ. Если Авансонъ постоянно посѣщалъ клубы, свѣтскія гостиныя и театральный закулисный міръ, то дѣлалъ это лишь для того, чтобы передавать маркизѣ раньше всѣхъ свѣдѣнія о томъ, что дѣлалось въ веселящемся Парижѣ. Конечно, онъ насупилъ бы брови, увидавъ всякаго новаго человѣка въ маленькой гостиной маркизы, но ничто не могло быть ему такъ непріятно, какъ появленіе въ этой гостиной Казаля, къ которому онъ питалъ уже давно инстинктивную ненависть, ощущаемую вожаками одного поколѣнія къ вожакамъ другого. Въ этомъ отношеніи міръ свѣтскаго шика и спорта ни въ чемъ не отличается отъ другихъ міровъ — литературнаго, художественнаго, военнаго и судебнаго.
Этотъ естественный антагонизмъ еще усиливался однимъ непріятнымъ обстоятельствомъ. Во время перваго визита Казаля, Авансонъ нѣсколько утрировалъ свою роль повелителя въ маленькой гостиной маркизы. Быть можетъ, онъ хотѣлъ увѣрить Казаля, что пользовался большими правами, чѣмъ было въ дѣйствительности. Какъ бы то ни было, но къ пріѣзду Пойана старый дипломатъ уже повелъ три аттаки противъ Казаля, но не въ присутствіи самой маркизы, а близкихъ къ ней людей. Онъ началъ съ ея матери, у которой онъ бывалъ очень часто, и совершенно забывъ великій принципъ Талейрана избѣгать во всемъ преувеличеній, нарисовалъ передъ ней такой черный портретъ бывшаго любовника г-жи Корсье, что старуха отвѣчала очень спокойно:
— Не тревожьтесь, если онъ таковъ, какимъ вы его изображаете, то моя дочь не будетъ его часто принимать.
Она иронически передала Жюльеттѣ о безпокойствѣ ихъ общаго друга и молодая женщина со смѣхомъ отозвалась о странной ревности отставного дипломата. Потомъ она совершенно успокоилась, увидавъ, какъ прилично держитъ себя Казаль въ гостиной ея дочери, тѣмъ болѣе, что послѣдняя объяснила, что онъ одинъ изъ близкихъ друзей графини Кандаль. Потерпѣвъ неудачу, вполнѣ подтвержденную новымъ разговоромъ съ старухой Нансэ, Авансонъ обратился къ тѣмъ двумъ изъ пяти друзей маркизы, которые находились теперь въ Парижѣ, именно къ Миро и Акраню. Онъ зналъ, что Жюльетта была очень привязана къ тому и другому, а потому, если бы они оба высказали ей, что въ обществѣ обратили вниманіе на частыя посѣщенія ея гостиной такимъ скандальнымъ кутилой, какъ Казаль, то онъ былъ увѣренъ, что она — если не прекратитъ эти визиты, то, по крайней мѣрѣ, уменьшитъ ихъ число. Конечно, было не очень деликатно изъ личной мести вмѣшивать въ дѣло друзей маркизы, которые, быть можетъ, не знали объ ея знакомствѣ съ Казалемъ, но бѣдный дипломатъ не отдавалъ себѣ отчета въ томъ, что онъ дѣйствовалъ только изъ эгоистичныхъ видовъ. Видя, что маркиза принимаетъ его очень холодно послѣ его разговоровъ съ ея матерью, онъ сталъ подозрѣвать, что дружба съ Казалемъ грозитъ опасностью молодой женщинѣ и полагалъ совершенно искренно, что онъ служитъ ея интересамъ, посвящая въ тайну Миро.
Художникъ жилъ въ улицѣ Вьетъ, рядомъ съ мастерской своего товарища по Италіи, всѣми оплакиваемаго Натиса, который въ тѣ времена соединялъ у себя замѣчательный кружокъ любителей и писателей. Подъ вліяніемъ этого неаполитанца, столь преданнаго современности, Миро измѣнилъ свою художественную манеру и ввелъ особенно въ портретахъ пастелью вѣрное изображеніе декоративной обстановки. Въ эту минуту онъ особенно славился своими картинами, представлявшими цвѣты во всѣхъ видахъ. Какъ многіе живописцы, утонченная кисть которыхъ походила на женскую, этотъ деликатный художникъ былъ атлетомъ съ широкими плечами и профилемъ Франциска I. Подобный контрастъ между внѣшностью человѣка и его творческой работой замѣчался и въ противоположномъ видѣ; такъ Делакруа, самый щедушный, творилъ сильныя могучія произведенія, таковъ-же былъ Пюжэ и, по всей вѣроятности, Микель-Анджело. Впрочемъ, нравственная натура Миро совершенно соотвѣтствовала его таланту. Этотъ геркулесъ отличался нѣжностью молодой дѣвушки, застѣнчивостью ребенка и наивной потребностью въ покровительствѣ и ласкахъ; всѣ эти черты невольно возбуждали удивленіе, какъ доброта большихъ собакъ, которыя сильны, какъ львы, и кротки, какъ ягнята. Благодаря частому повторенію подобныхъ аномалій, создалась легенда о добромъ великанѣ, самымъ популярнымъ олицетвореніемъ которой представляется фигура Партоса, созданная веселымъ и геніальнымъ Дюма.
Входя въ его мастерскую, Авансонъ увидѣлъ Миро передъ мольбертомъ; въ черной бархатной курткѣ и щурясь однимъ глазомъ, чтобъ видѣть точнѣе, онъ копировалъ букетъ бѣлой, красной и желтой гвоздики. Странно было смотрѣть, какъ его могучая рука, сгибавшая пяти-франковую монету, мягко водила кистью по полотну. Онъ очень любезно принялъ дипломата и сталъ разговаривать съ нимъ, не прерывая своей работы. Благодаря этой возможности механически работать, осуществляя свою идею, живописцы обыкновенно остаются веселыми во всю жизнь, тогда какъ писатели, по необходимости углубляясь всецѣло въ свою работу, становятся съ годами мрачнѣе и мрачнѣе. Авансонъ былъ слишкомъ свѣтскимъ франтомъ въ дурномъ значеніи этого слова, чтобы не питать нѣкотораго презрѣнія къ подобному человѣку, какъ Миро. Поэтому онъ очень рѣдко посѣщалъ его и теперь именно разсчитывалъ, что его неожиданное появленіе въ улицѣ Вьетъ придастъ особенную важность его сообщенію о знакомствѣ Жюльетты съ Казалемъ. Онъ совершенно вѣрно полагался на артистическое чутье художника и Миро, увидавъ дипломата, тотчасъ спросилъ себя, по какому дѣлу онъ пришелъ, а по тону, которымъ тотъ спросилъ: «Хотите вы оказать услугу маркизѣ Тильеръ», онъ понялъ въ чемъ дѣло. Авансонъ повторилъ въ нѣсколько иной формѣ разсказъ, который уже выслушала маркиза Нансэ; но чѣмъ онъ болѣе говорилъ, тѣмъ яснѣе замѣчалъ, что свѣтлые глаза живописца отуманивались безпокойнымъ взглядомъ. Одна мысль сдѣлать замѣчаніе Жюльеттѣ, произвела въ его рукѣ такую дрожь, что онъ долженъ былъ положить кисть и палитру.
— Отчего вы не скажите сами ей объ этомъ? спросилъ онъ очень просто и логично.
— Потому, что я не хорошъ съ Казалемъ, отвѣчалъ Авансонъ: — и мои слова не будутъ имѣть никакого значенія.
— А я, напротивъ, очень хорошъ съ нимъ, произнесъ живописецъ: и увѣряю васъ, вы совершенно ошибаетесь на его счетъ. Онъ очень уменъ, продолжалъ Миро, принимаясь снова за работу и очень довольный, что придумалъ способъ отдѣлаться отъ непріятнаго порученія: — и позабавитъ ее на время. Что-жъ тутъ дурного? Я сужу о свѣтскихъ людяхъ по тому, какъ они относятся къ нашему брату, честному художнику. Если они, смотря на мою картину, начинаютъ меня учить, то я говорю себѣ: «эге, голубчики, вы болтаете, ничего не понимая, значитъ вы пустые болваны». Вотъ вы, Авансонъ, здѣсь уже полчаса и не дали мнѣ ни одного совѣта. Вотъ это я называю, мой другъ, тактомъ и умомъ. Казаль въ этомъ-же родѣ и, кромѣ того, у него много вкуса.
«Вотъ что значитъ самолюбіе художника», думалъ Авансонъ, выходя изъ мастерской: «Миро дѣйствительно хорошій человѣкъ и онъ искренно любитъ Жюльетту, но Казаль сказалъ ему нѣсколько комплиментовъ и дѣлу конецъ. Пойду къ Акраню. Это человѣкъ суровой добродѣтели и его не подкупишь лестью».
И легкой, несмотря на свои года, поступью, онъ отправился въ улицу Вильеръ, гдѣ въ пятомъ этажѣ большого дома жилъ бывшій префектъ второй имперіи. Бездѣтный вдовецъ послѣ десятилѣтней счастливой жизни, Людовикъ Акрань сосредоточилъ свою дѣятельность со времени паденія того правительства, которому онъ служилъ, на благотворительности, подобно тому, какъ ученый, получивъ сердечный ударъ, ищетъ утѣшенія въ работѣ. Онъ принесъ въ жертву самого себя и нашелъ душевный миръ въ самозабвеніи на пользу ближнихъ. Оставшись администраторомъ даже въ области добрыхъ дѣлъ, онъ охотно принималъ на себя самую сухую и противную обыкновеннымъ благотворителямъ работу, именно переписку, счета и т. д. Дружба съ маркизой Тильеръ, съ которой онъ познакомился въ провинціи во время послѣдняго исполненія имъ обязанности префекта и потомъ встрѣтился въ Парижѣ, составляла единственное утѣшеніе въ его теперешней жизни. Надо еще прибавить, чтобы вполнѣ освѣтить эту оригинальную личность, что онъ наслѣдовалъ отъ отца, занимавшаго высокій постъ въ университетской карьерѣ, такой запасъ волтеріанства, что Жюльетта и ея мать никакъ не могли пошатнуть его анти-религіозныхъ мнѣній. Вспоминая всѣ характеристическія черты его характера, Авансонъ соображалъ, какъ лучше ему приступить къ дѣлу, пока элеваторъ поднималъ его на высоту пятаго этажа.
«Я примѣню способъ, который мнѣ такъ удался съ Рогистеромъ во Флоренціи, въ 1866 году», сказалъ онъ себѣ мысленно. Въ сущности этотъ способъ былъ не очень хитрый и состоялъ въ томъ, что онъ польстилъ маніи графа Отона Рогистера, ученаго нумизмата и очень посредственнаго дипломата. Авансонъ сблизился съ нимъ благодаря тому, что очень внимательно осмотрѣлъ его коллекцію и подарилъ ему довольно рѣдкую медаль. Эта дружба между прусскимъ посланникомъ и французомъ привела къ одному изъ мелкихъ и безполезныхъ успѣховъ, доставляющихъ канцелярскую славу: онъ узналъ ранѣе всѣхъ важную политическую новость, хотя это обстоятельство нисколько не измѣнило обычнаго хода политическихъ дѣлъ. Рогистеръ лишился своего мѣста, но онъ уѣхалъ изъ Флоренціи, столь довольный своей рѣдкой медалью, что не питалъ никакой ненависти къ коварному другу, который съ тѣхъ поръ сталъ считать себя такимъ-же великимъ дипломатомъ, какъ Ротанъ и Сенъ-Валье, самые извѣстные его товарищи по министерству иностранныхъ дѣлъ. Несмотря на его умъ и доброе сердце, этотъ единственный успѣхъ въ его жизни такъ льстилъ его самолюбію, что онъ никогда его не забывалъ и постоянно кстати, а чаще всего не кстати, говорилъ о немъ. Еслибъ Авансонъ не считалъ себя геніемъ въ веденіи сложныхъ интригъ, то никогда не задумалъ-бы составить лигу изъ друзей Жюльетты противъ Казаля и не навлекъ-бы на себя непріятнаго для его самолюбія четырехкратнаго пораженія.
Однако, онъ началъ разговоръ съ присяжнымъ благотворителемъ очень ловко, спросивъ у него подробныя свѣдѣнія о ночлегахъ для бѣдныхъ, которые останутся вѣчнымъ памятникомъ свѣтской благотворительности современнаго Парижа. Бывшій префектъ сіялъ и съ удовольствіемъ распространялся о своихъ проектахъ для учрежденія новыхъ ночлежныхъ пріютовъ, причемъ показывалъ сложные бюджетные разсчеты, которые аккуратно были разложены въ зеленыхъ коробкахъ самаго бюрократическаго вида.
— А теперь, мой добрый другъ, сказалъ, наконецъ, Авансонъ торжественнымъ тономъ: позвольте мнѣ поговорить съ вами о маркизѣ Тильеръ, которой вы можете оказать большую услугу.
Но не успѣлъ онъ произнести имени Казаля, какъ бывшій префектъ воскликнулъ съ улыбкой:
— Я понимаю, въ чемъ дѣло, наша добрая маркиза кокетничаетъ съ Казалемъ, чтобъ заинтересовать его въ нашемъ дѣлѣ. Онъ уже пожертвовалъ значительную сумму на устройство десяти новыхъ кроватей. Что-же дѣлать, кокетство изъ любви къ ближнимъ простительно. Къ тому-же онъ клерикалъ и это не можетъ возбуждать въ васъ негодованія. Вѣдь ваша церковь изобрѣла чистилище для своего обогащенія.
«Вотъ этого только недоставало, гнѣвно думалъ Авансонъ, уходя отъ Акраня, который не хвалилъ Казаля, но заставилъ его выслушать не менѣе непріятную филиппику противъ католической церкви: онъ не понимаетъ, что Казаль изъ хитрости даетъ деньги на добрыя дѣла, вмѣсто того, чтобъ проигрывать ихъ въ карты. Большое счастіе, что Жардъ въ отсутствіи, а то мнѣ пришлось-бы еще выслушать, что Казаль принимаетъ участіе въ какомъ-нибудь патріотическомъ дѣлѣ, въ приготовленіи бездымнаго пороха или въ новыхъ опытахъ управлять шаромъ. Но, погоди, голубчикъ, Пойанъ вернется, это по крайней мѣрѣ человѣкъ благоразумный, хотя я не согласенъ со всѣми его идеями».
Такимъ образомъ въ сердечной драмѣ, которая подготовлялась впродолженіи нѣсколькихъ недѣль, благодаря молчанію Жюльетты и сложности овладѣвшихъ ею чувствъ, неожиданно наступилъ кризисъ по винѣ друга, который считалъ, что дѣйствуетъ изъ любви къ маркизѣ. Но дѣйствительно, какъ могъ онъ подозрѣвать, что его разговоръ съ Пойаномъ составитъ для Жюльетты самую большую опасность, а Пойану причинитъ самыя жестокія муки? Подобные случаи представляютъ расплату, часто очень тяжелую, за пользованіе воспрещеннымъ счастьемъ. Это одно изъ тысячи доказательствъ закона, очевиднаго всякому безпристрастному изслѣдователю человѣческой жизни и въ силу котораго наши дурные поступки находятъ себѣ наказаніе въ своемъ успѣхѣ. То, что мы считаемъ естественнымъ ходомъ обстоятельствъ, заключаетъ въ себѣ глубокую долю справедливости; мы ведемъ жизнь согласно нашимъ желаніямъ и самый успѣхъ этихъ желаній въ концѣ концовъ насъ караетъ. Жюльетта Тильеръ и Генри Пойанъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ удачно обманывали своихъ друзей на счетъ истиннаго характера ихъ отношеній, а потому неудивительно, что одинъ изъ этихъ обманутыхъ друзей, ни мало не подозрѣвая правды, нанесъ имъ смертельную рану своимъ безтактнымъ вмѣшательствомъ. При этомъ, естественно, Авансонъ, повторяя въ четвертый разъ свой разсказъ о появленіи Казаля въ улицѣ Матиньонъ, усилилъ краски. Маркизѣ Нансэ онъ сказалъ: «Объ этихъ визитахъ могутъ говорить въ свѣтѣ», Миро — «Я боюсь, что объ этихъ визитахъ заговорятъ», Людовику Акарню — «Кажется, говорятъ объ этихъ визитахъ», а Пойану — «Я знаю, что уже говорятъ объ этихъ визитахъ». Онъ даже не далъ времени Жюльеттѣ предупредить Пойана, такъ терзала ненависть къ Реймону сердце этого пятидесятилѣтняго празднаго ревнивца. Пойанъ вернулся въ Парижъ въ пять часовъ утра, а въ одиннадцать уже Авансонъ произнесъ передъ нимъ свою филиппику противъ Казаля.
— Только вы, любезный другъ, сказалъ онъ въ заключеніе, можете предостеречь эту бѣдную женщину отъ опасности, которая грозитъ ея репутаціи. Я охотно самъ поговорилъ-бы съ ней, но вы знаете, какъ она всегда смѣется надъ моей антипатіей къ молодымъ людямъ, хотя я вполнѣ сочувствую такимъ молодымъ людямъ, какъ вы, дорогой Генри. Но признаюсь, теперешніе кутилы возбуждаютъ во мнѣ отвращеніе. Я не осуждаю ихъ за то, что они веселятся. Мы также въ наше время веселились, но мы умѣли веселиться. Намъ никогда не входило въ голову устраивать обѣды безъ женщинъ и напиваться до чертиковъ, такъ что подъ конецъ обѣда всѣ оказываются подъ столомъ. Такіе обычаи хороши для англичанъ, а не для французовъ, но теперешняя молодежь все заимствуетъ изъ Лондона, отъ пороковъ до обуви. Они не могутъ иначе обуваться, какъ у какого-то лондонскаго сапожника, который ежедневно весною присылаетъ къ нимъ своего посланника для полученія заказовъ.
Старый франтъ долго клеймилъ англоманію своихъ молодыхъ преемниковъ, но Пойанъ не слушалъ. Наконецъ, прощаясь, онъ настойчиво произнесъ:
— Вы поговорите съ маркизой Тильеръ?
— Да, если найду удобный случай, отвѣчалъ Пойанъ, которому неосторожный дипломатъ нанесъ смертельный ударъ.
Еслибъ онъ только подозрѣвалъ, въ какое мрачное отчаяніе привелъ своего друга, то, конечно, не вернулся-бы домой такимъ веселымъ и, встрѣтивъ по дорогѣ Казаля, шедшаго подъ руку съ лордомъ Гербертомъ, не произнесъ-бы мысленно съ торжествущей улыбкой:
«Погоди, голубчикъ, я тебѣ устроилъ праздникъ. Пойанъ откроетъ огонь и Жюльетта, узнавъ, что о ней говорятъ, сократитъ твои визиты. Я ее знаю: она очень осторожна и рождена, чтобъ быть женою дипломата. Она ловко отдѣлается отъ тебя; а еслибъ это средство и не удалось, то я найду другое. У меня было придумано три средства, чтобы обойти Рогистера. Во всякомъ случаѣ я очень радъ, что не ошибся въ Пойанѣ. Я былъ увѣренъ, что онъ посмотритъ на дѣло, какъ слѣдуетъ».
Въ то самое время, какъ этотъ безсознательный палачъ гордился своей дипломатической ловкостью, его бѣдная жертва предавалась самому мучительному горю. Пойанъ ходилъ взадъ и впередъ въ лихорадочномъ волненіи по своему большому кабинету, выходившему въ садъ и наполненному книгами въ шкафахъ и на полкахъ. Онъ чувствовалъ себя совершенно несчастнымъ, хотя въ сущности Авансонъ принесъ ему вѣсть, не имѣвшую большого значенія. Жюльетта во время его отсутствія принимала нѣсколько разъ новаго пріятеля, о которомъ она не упоминала ни слова въ своихъ письмахъ — вотъ и все. Для любящаго сердца фактъ самъ по себѣ ничего не значитъ, а важенъ его внутренній смыслъ. Чтобъ понять то страшное впечатлѣніе, которое произвелъ этотъ, повидимому, незначительный фактъ на Пойана, надо знать, въ какомъ нравственномъ или душевномъ настроеніи онъ вернулся въ Парижъ.
Впродолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ Пойанъ, стойко выдержавшій столько бурь въ жизни, чувствовалъ какое-то утомленіе, которое онъ объяснялъ цѣлымъ рядомъ разразившихся надъ его головой непріятностей. Онъ не хотѣлъ приписать это суевѣрному предчувствію, но въ сущности онъ находился въ томъ періодѣ жизни, когда все намъ не удается и который чередуется съ эпохой, когда все напротивъ удается. То, что называется счастьемъ въ популярномъ смыслѣ удачи, представляетъ результатъ полнаго соотвѣтствія нашихъ силъ и обстоятельствъ, почти помимо нашей воли. Такимъ образомъ, чтобъ взять примѣръ изъ исторіи, качества Бонапарта такъ вполнѣ соотвѣтствовали средѣ, созданной революціей, что въ первый періодъ его дѣятельности все должно было ему удаваться и дѣйствительно все ему удавалось. Послѣ Ейлау и несмотря на видимое его торжество, онъ перестаетъ находиться въ гармоніи съ новыми условіями Европы. У каждаго человѣка есть въ жизни общественной и частной такая эпоха, когда онъ — то, что англичане характеристично называютъ «the right man in the right place», т. e. человѣкъ, подходящій мѣсту вполнѣ ему подходящему. Даже недостатки Бонапарта, какъ, напримѣръ, его лихорадочная фантастическая жажда дѣйствія, подходили къ стремленіямъ Франціи 1800 года; впослѣдствіи, въ эпоху его несчастій, всѣ его лучшія качества влекли его только къ погибели, какъ, напримѣръ, его чрезмѣрная энергія среди утомленной и желавшей мирнаго спокойствія Европы. Такова-же, конечно, въ миніатюрномъ видѣ была исторія политической дѣятельности и сердечныхъ отношеній Генри Пойана. Когда тотчасъ послѣ войны Дубскіе избиратели выбрали его своимъ представителемъ въ парламентѣ и онъ познакомился съ маркизой Тильеръ, то онъ долженъ былъ одержать успѣхъ въ палатѣ и понравиться молодой женщинѣ именно по тѣмъ самымъ причинамъ, благодаря которымъ онъ дотолѣ былъ неизвѣстнымъ, несчастнымъ человѣкомъ. Услыхавъ его дѣвственную рѣчь, Тьеръ съ своимъ обычнымъ чутьемъ сказалъ: «Какъ жаль, что этотъ молодой человѣкъ не дебютировалъ въ палатѣ пэровъ 1821 года».
Дѣйствительно, по своимъ качествамъ и политическому направленію Пойанъ подходилъ всего болѣе къ эпохѣ реставраціи и неудивительно, что въ то время, когда его партія жаждала возврата къ той эпохѣ, онъ разомъ пріобрѣлъ большое нравственное значеніе и занялъ въ ея рядахъ видное мѣсто. Точно также его усилія создать себѣ полезную дѣятельность на развалинахъ своего разореннаго домашняго очага, придавали ему меланхоличную поэтичность, непреодолимо дѣйствовавшую на Жюльетту болѣе романтичную и нѣжную, чѣмъ страстную. Но прошло десять лѣтъ и его двойное торжество совершенно улетучилось. Въ политикѣ послѣ неудачи 16-го мая, въ которомъ онъ отказался принять участіе, считая успѣхъ невозможнымъ, онъ уже давно не былъ популярнымъ блестящимъ ораторомъ законодательныхъ собраній въ Бордо и Версалѣ. Въ парламентѣ онъ занималъ, благодаря своимъ теоріямъ христіанскаго соціализма, совершенно изолированное положеніе даже въ рядахъ своей партіи, а избиратели въ его департаментѣ начали искоса поглядывать на депутата, который своими краснорѣчивыми рѣчами не приносилъ имъ никакой практической пользы, не содѣйствовалъ проведенію мѣстной желѣзной дороги и не добывалъ ни одному изъ нихъ патента на табачную лавочку. Поглощенный своими идеями и стремясь къ осуществленію своей цѣли возстановленія автономіи провинцій и корпораціи для обновленія французской жизни и обезпеченія рабочихъ классовъ, Пойанъ не замѣчалъ этой медленной метаморфозы своихъ согражданъ и неожиданно столкнулся съ нею лицомъ къ лицу во время своей кампаніи для пріобрѣтенія въ пользу своей партіи двухъ ваканцій въ генеральномъ совѣтѣ. Это открытіе болѣе чѣмъ устройство лично интересовавшихъ его частныхъ дѣлъ побудило его продлить свое пребываніе въ провинціи. Съ сердечной болью онъ замѣчалъ на публичныхъ митингахъ и въ разговорахъ съ отдѣльными избирателями, что его товарищъ депутатъ, докторъ, безъ кліентовъ, но ловкій избирательный интриганъ былъ гораздо популярнѣе его. Это тѣмъ болѣе опечалило Пойана, что онъ вѣрилъ въ благородный характеръ народнаго инстинкта и пониженіе нравственнаго уровня въ его избирательномъ округѣ произвело на него такое же удручающее впечатлѣніе, какое сдѣлало бы на него извѣстіе объ измѣнѣ Жюльетты.
Быть можетъ, подъ вліяніемъ этого горькаго разочарованія ему казалось при чтеніи писемъ маркизы Тильеръ во время грустнаго путешествія, окончившагося двойнымъ пораженіемъ, что она также измѣнилась къ нему. Эти письма приходили очень аккуратно и были написаны тѣмъ же красивымъ, изящнымъ почеркомъ, при видѣ котораго у него всегда навертывались слезы на глазахъ. Они по прежнему представляли ежедневный дневникъ женщины нѣжной, внимательной, преданной. Но чего то въ нихъ не доставало и, вмѣсто прежней искры любви, онъ замѣчалъ въ каждой строчкѣ слѣды усилія, словно они были написаны только по чувству долга. Онъ не смѣлъ жаловаться на это въ своихъ отвѣтахъ и писалъ ей длинныя страницы, полныя веселыхъ описаній своей провинціальной дѣятельности, но, запечатавъ каждое письмо, онъ схватывалъ себя руками за голову и, углубившись въ свое сердце, находилъ тамъ ту же непонятную болѣзненную робость, которая помѣшала ему наканунѣ отъѣзда выпросить свиданіе у любимой женщины. Теперь, какъ тогда, онъ заглушалъ слова, дрожавшія на его губахъ, и теперь, какъ тогда, этотъ благородный, неспособный ни на какую эгоистическую низость человѣкъ искалъ въ себѣ причину неожиданной перемѣны въ его отношеніяхъ къ Жюльеттѣ. Онъ обвинялъ себя въ томъ, что не хорошо ее любилъ, что становился деспотичнымъ и непріятнымъ. Онъ давалъ себѣ слово, что измѣнитъ свое обращеніе съ Жюльеттой и будетъ съ ней такъ нѣженъ, такъ ласковъ, что она сдѣлается прежней, любящей женщиной.
Въ подобномъ смутномъ болѣзненномъ положеніи человѣческой души малѣйшая случайность можетъ произвести мгновенный переворотъ подобный тому, который происходитъ отъ провода электрическаго тока въ сосудѣ, въ которомъ находятся не соединенные между собою химическіе элементы. Появляются новыя комбинаціи, столь быстро, что онѣ кажутся сверхъестественными. До разговора съ Авансономъ Пойанъ чувствовалъ себя неспособнымъ на откровенное объясненіе съ Жюльеттой о тайной агоніи своего сердца. Подъѣзжая къ Парижу, онъ предвидѣлъ мѣсяцы и мѣсяцы того мрачнаго безмолвія, которое душило его такъ долго. Но не успѣлъ выйти изъ комнаты жестокій дипломатъ, какъ уже Пойанъ считалъ не только возможнымъ, но и неизбѣжнымъ подобное объясненіе. Ему было также необходимо теперь объясниться съ нею, какъ дышать, или ѣсть, — такую опредѣленную и невыносимую форму придали слова Авансона его сомнѣнію на счетъ настоящихъ чувствъ Жюльетты.
Въ первую минуту онъ не придалъ факту посѣщеній Казалемъ Жюльетты и безмолвію объ этомъ послѣдней — значеніе обстоятельства, которое слѣдовало выяснить, но передъ его глазами возникла съ фотографической вѣрностью маленькая голубая гостиная, въ которой онъ былъ такъ счастливъ и гдѣ теперь онъ видѣлъ ненавистнаго Казаля въ дружеской бесѣдѣ съ любимой имъ женщиной. Эта картина возбуждала въ немъ тѣмъ большія сердечныя муки, что она быстро смѣнялась другой и передъ нимъ появлялась Жюльетта, сидящая вечеромъ въ той же комнатѣ за письмомъ къ нему, въ которомъ не говорилось ни слова о роковыхъ визитахъ, а что эти визиты были роковые для его любви, онъ ни мало не сомнѣвался. Онъ вспоминалъ сцену ихъ разставанія передъ его отъѣздомъ въ Безансонъ и прощальный взглядъ Жюльетты не давалъ ему покоя. Неужели и тогда она лгала ему! Горе, самое жгучее горе, до того овладѣло его сердцемъ, что на глазахъ его навернулись слезы и онъ бросился на диванъ и зарылъ голову въ подушки; храбрый воинъ, мужественный ораторъ и вѣрующій христіанинъ теперь плакалъ и стоналъ, какъ ребенокъ.
— Какъ могла она? повторялъ онъ громко.
Вдругъ сердце его сжалось при неожиданномъ воспоминаніи. Ровно тринадцать лѣтъ тому назадъ онъ произнесъ эти самыя слова, когда узналъ объ измѣнѣ своей жены. Аналогичность этихъ двухъ положеній до того обострила его сердечныя страданія, что возбудила реакцію. Какъ бросающійся въ воду человѣкъ инстинктивно схватывается за плывущее бревно, такъ и нравственный страдалецъ подвергается дѣйствію такого же инстинктивнаго чувства самосохраненія. Наши чувства не умираютъ безъ отчаянной борьбы за существованіе. Любовь къ Жюльеттѣ слишкомъ глубоко гнѣздилась въ сердцѣ Пойана, чтобы признать себя побѣжденной безъ малѣйшей борьбы и пламенно возстала противъ приравненія къ преступной женѣ любимой съ такой преданностью женщины. Онъ вскочилъ съ дивана и громко произнесъ:
— Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно, это неправда.
Мысль объ измѣнѣ Жюльетты, которую онъ теперь гнѣвно отгонялъ отъ себя, наполняла ужасомъ его сердце. Достаточно было минутнаго представленія о подобномъ позорѣ, чтобы его душа возмутилась съ той силой нравственнаго негодованія, которая составляетъ привиллегію людей, отличающихся цѣломудріемъ и вѣрностью своихъ чувствъ. Не измѣна въ отношеніи насъ, а наша собственная измѣна научаетъ насъ быть подозрительнымъ. Пойанъ былъ слѣпо увѣренъ въ честности Жюльетты, потому что его собственное поведеніе относительно ея было безупречно, и невольно онъ судилъ о ней по себѣ. Эта безусловная вѣра въ любимую женщину легко поборола минутную унизительную мысль, блеснувшую въ его головѣ, и эта побѣда возвратила ему всю его силу воли. Нашъ внутренній часовой механизмъ такъ устроенъ, что пущенное въ ходъ одно колесико, приводитъ въ дѣйствіе весь механизмъ.
«Надо все серьезно обдумать», произнесъ онъ мысленно и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, предавая хладнокровному логическому анализу терзавшія его мысли, словно дѣло шло о парламентскомъ преніи. У современнаго образованнаго человѣка всегда въ минуты нравственнаго кризиса, послѣ перваго толчка, беретъ верхъ профессіональная привычка. Литераторъ думаетъ, какъ литераторъ, актеръ какъ актеръ, ораторъ какъ ораторъ, и Пойанъ началъ разбирать сердечные вопросы съ той строгой логикой, съ которой онъ относился къ парламентскимъ вопросамъ.
«Прежде всего поставимъ вопросъ въ его настоящія рамки. Она видѣла Казаля часто, очень часто. Авансонъ далъ мнѣ понять, что они видѣлись ежедневно. Можетъ быть, онъ и преувеличиваетъ. Впрочемъ, онъ человѣкъ разсудительный и если явился ко мнѣ въ день моего пріѣзда съ самаго утра, то, значитъ, онъ не даромъ тревожится. Допустимъ этотъ фактъ и подвергнемъ его анализу. Она часто видала Казаля во время моего отсутствія, хотя только недавно съ нимъ познакомилась, съ большимъ трудомъ допускаетъ къ себѣ новыхъ пріятелей и знала мое мнѣніе объ этомъ человѣкѣ. Въ этомъ случаѣ ею могли руководить только два мотива: или онъ ей нравится, или она скучаетъ и принимаетъ того, кто ее на минуту развлекаетъ. Отчего ему и не понравится Жюльеттѣ? Онъ такъ нравился бѣдной Полинѣ. Съ другой стороны, если она только принимаетъ его отъ скуки, то за нимъ послѣдуетъ другой, третій. Это начало совершенной перемѣны въ ея жизни. Хорошо. Изслѣдуемъ тотъ и другой мотивъ».
По подъ обоими этими мотивами одинаково скрывалось измѣненіе въ чувствахъ Жюльетты къ нему и она сама это такъ хорошо понимала, что не упомянула ни однимъ словомъ въ своихъ письмахъ о визитахъ Казаля. Пойанъ понялъ теперь причину этого безмолвія и онъ громко промолвилъ:
— Она пожалѣла меня.
Эта мысль еще болѣе усилила его внутреннюю пытку. Вообще люди, ощущающіе въ себѣ пламенную страсть, не переносятъ, чтобы ихъ сожалѣла любимая женщина. Они инстинктивно сознаютъ, что ненависть, даже измѣна не такъ опасны для нихъ, какъ жалость. Женщина, поднявшая на васъ руку и поранившая васъ кинжаломъ, можетъ еще броситься въ ваши объятія; къ вамъ можетъ вернуться женщина, соблазненная вашимъ ловкимъ соперникомъ или павшая въ минуту физической слабости. Но женщина, которая изъ сожалѣнія не хочетъ причинить вамъ горя и старается мало-по-малу вылечить васъ отъ любви, которую она давно не раздѣляетъ, никогда васъ болѣе не полюбитъ. Избѣгайте ея доброты; лучше для васъ, чтобы она жестоко обошлась съ вами и безмилосердно прогнала васъ. Все это не столь тяжело перенести, какъ ласки изъ сожалѣнія. Пойанъ мгновенно понялъ весь ужасъ своего положенія и воскликнулъ громко:
— Все лучше этого, даже разрывъ.
Съ этой минуты онъ болѣе не колебался и, входя въ домъ улицы Матиньонъ въ два часа., онъ также твердо рѣшился узнать всю правду, какъ нѣкогда рѣшился вступить въ ряды арміи при первомъ громѣ непріятельскихъ пушекъ. Но что онъ узнаетъ? Смертельный холодъ пробѣгалъ по всему его тѣлу при мысли, что любимыя имъ губки могли промолвить: «Да, я васъ болѣе не люблю». Но сомнѣніе иногда достигаетъ такой ужасающей степени, что все кажется лучшимъ, чѣмъ овладѣвшій сердцемъ мракъ, а слова Авансона именно привели въ такое положеніе Пойана, уже и прежде болѣзненно настроеннаго. Прошло четыре часа со времени разговора съ дипломатомъ и онъ вполнѣ измѣрилъ всю глубину нанесенной ему сердечной раны. Увы, и сердце молодой женщины было также поранено и онъ самъ былъ виноватъ, что довелъ дѣло до такого критическаго момента, когда объясненія только обнаруживаютъ неисправимыя ошибки прошедшаго.
Бѣдная Жюльетта! Въ ту минуту какъ Пойанъ вошелъ въ уютную гостиную въ стилѣ Людовика XVI, она сидѣла на маленькой кушеткѣ, быть можетъ, на той самой, которая была свидѣтельницей драматическаго разрыва между ея бабушкой и жестокимъ Александромъ Тилли сто лѣтъ тому назадъ. Конечно, не было ничего общаго между благороднымъ Пойаномъ и жестокосерднымъ обольстителемъ. Но какъ ни было велико отчаяніе страстной бабушки, оно не могло быть болѣе отчаянія ея внучки. Хотя майское солнце весело свѣтило на безоблачномъ небѣ и въ саду виднѣлась роскошная зелень деревьевъ, Жюльетта приказала затопить каминъ. Въ длинномъ граціозномъ бѣломъ платьѣ, блѣдная съ томными отъ безсонницы глазами и сжатыми губами, она дрожала отъ внутренняго холода, который не таетъ отъ весенняго солнца. Взявъ ея руку, чтобы запечатлѣть на ней горячій поцѣлуй, Пойанъ почувствовалъ эту дрожь. При видѣ той, которую онъ хотѣлъ допросить, какъ судья, въ такомъ жалкомъ положеніи, Пойанъ забылъ на минуту свои собственныя страданія. Болѣзненное волненіе Жюльетты и ея померкшіе глаза возбудили въ немъ невольный вопросъ: какая тайная причина заставляла такъ страдать это впечатлительное существо. Этотъ вопросъ возникъ въ его головѣ инстинктивно и онъ не могъ не приписать тайныхъ страданій Жюльетты тѣмъ невѣдомымъ чувствамъ, которыя онъ заподозрилъ въ ней послѣ разговора съ Авансономъ. Его лицо также мгновенно измѣнилось, и Жюльетта, замѣтивъ съ первой минуты его тревожное смущеніе, поняла, что онъ пришелъ за объясненіемъ. Но чего? Прибывъ въ Парижъ въ то самое утро, онъ не могъ еще знать о визитахъ Казаля. Она сама рѣшилась, наканунѣ ночью, послѣ долгихъ размышленій, разсказать ему все при первомъ же свиданіи. Но для этого необходимо было, чтобы онъ находился въ добромъ настроеніи, а, очевидно, онъ былъ чѣмъ-то очень озабоченъ. По всей вѣроятности, въ этомъ виновны ея послѣднія письма. Дѣйствительно, въ теченіи послѣднихъ восьми дней она находила возможнымъ написать ему только нѣсколько строчекъ, тогда какъ прежде ей не хватало бумаги для своихъ сердечныхъ изліяній.
Пока эти мысли тѣснились въ головѣ ихъ обоихъ, они громко мѣнялись обычными банальными фразами.
— Я очень радъ, говорилъ онъ, что здоровье вашей матери не причинило вамъ никакихъ тревогъ. Но въ такую прекрасную погоду…
— Да, отвѣчала она, погода стоитъ просто лѣтняя.
— А вашъ другъ, графиня Кандаль?
— Благодарю васъ, она здорова и очень интересовалась вашей политической кампаніей.
— Хороша кампанія, въ которой я на голову разбитъ!
— Ничего, вы вознаградите себя новымъ успѣхомъ въ палатѣ.
Въ сущности въ эту минуту имъ обоимъ не было никакого дѣла до старой маркизы и молодой графини, до весны и парламента. Какъ горько встрѣтиться послѣ долгой разлуки двумъ существамъ, которыя не могутъ избѣгнуть тяжелаго объясненія и вмѣстѣ съ тѣмъ не находятъ въ себѣ достаточно силы, чтобы рѣшиться на него! Но это ожиданіе смертельнаго удара было до того невыносимымъ, что Жюльетта наконецъ произнесла просто, но съ искусственной улыбкой и умоляющимъ взглядомъ:
— Я вижу, вы очень грустны, Генри, вы недовольны мною за то, что я писала въ послѣдніе дни такъ мало. Но если бы вы знали, какъ я чувствовала себя дурно все это время, то не увеличили бы моихъ страданій зрѣлищемъ вашего горя. Вы знаете, что я не могу переносить мысли, что вы несчастны.
Ея слова, жестъ, которымъ они сопровождались, и ея взглядъ были вполнѣ искренни. Въ продолженіи ихъ получасового разговора, хотя Пойанъ не произнесъ ни одного упрека, она чувствовала, что онъ страдалъ, и чувство сожалѣнія, которое возбудило въ ней любовь къ нему съ прежней силой, пробудилось въ ея сердцѣ. Всѣ струны романтичнаго великодушія по прежнему стали звенѣть въ ея душѣ. Онъ снова становился для нея несчастнымъ высшимъ существомъ, котораго она настолько сожалѣла, что въ концѣ концевъ полюбила. Любовь и страсть въ ней умерли. Она теперь мечтала о счастьѣ съ другимъ, но магнетическая сила сожалѣнія, связавшая ее съ Пойаномъ, все еще существовала. Она вполнѣ вѣрно сказала, что не въ состояніи переносить горя этого человѣка, хотя его уже не было достаточно для ея счастья. Что касается до него, то онъ именно боялся всего болѣе этой унизительной жалости. Онъ еще болѣе насупилъ брови и медленно произнесъ:
— Вы ошибаетесь, Жюльетта. Я никогда не мѣрилъ вашихъ писемъ страницами. Я любилъ ихъ пока думалъ, что вы пишете мнѣ по влеченію сердца, а не по чувству долга…
— Неблагодарный, перебила его молодая женщина съ кокетливой нѣжностью: какъ могли вы подумать, что я пишу вамъ по обязанности.
— Да, я это думалъ, произнесъ Пойанъ съ значительнымъ усиліемъ. Я вамъ все теперь выскажу откровенно. Да, ваши письма меня мучили; но не потому, что они были коротки, а потому, что я чувствовалъ, что вы не говорите мнѣ всего. Теперь я знаю, что не ошибался! Вы увѣряли меня, что пишете мнѣ дневникъ своей жизни и скрыли отъ меня, что завели новую дружбу, которая тревожитъ всѣхъ лицъ, окружающихъ васъ. Вотъ что глубоко терзаетъ меня.
Ихъ глаза встрѣтились въ ту минуту, какъ онъ окончилъ это прямое безжалостное обвиненіе, которое Жюльетта хотѣла предупредить, но не успѣла. Она въ свою очередь насупила брови и лицо ея покрылось румянцемъ. Въ произнесенныхъ имъ нѣсколькихъ словахъ, Пойанъ явился уже передъ нею въ роли не мученика, а судьи, и тотчасъ въ сердцѣ нѣжной, но гордой женщины чувство самолюбія стушевало жалость. Она отвѣчала съ нѣкоторой гордостью:
— Нѣтъ, Генри, я никогда не хотѣла скрывать отъ васъ что бы то ни было. Но я хотѣла кое о чемъ вамъ сказать лично, а не написать въ письмѣ. Я знаю, какъ письма легко возбуждаютъ недоразумѣнія. Но допросите меня и судите…
— Другъ мой, промолвилъ Пойанъ съ мрачной грустью, въ которой не слышалось ни малѣйшаго слѣда упрека: вы меня совершенно не понимаете. — Мнѣ васъ допрашивать! Мнѣ васъ судить! Какъ можете вы, Жюльетта, говорить это. Я не ревную васъ и не имѣю на это никакого права. Я васъ слишкомъ уважаю, чтобы подозрѣвать въ чемъ нибудь. Съ тѣхъ поръ какъ я васъ люблю, я не позволялъ себѣ вмѣшиваться въ ваши отношенія къ другимъ людямъ. Если вы принимали ту или другую личность, знакомство съ которой могло, по моему мнѣнію, возбудить въ васъ впослѣдствіи сожалѣніе, то я могъ объ этомъ горевать, но не думалъ по этому случаю сомнѣваться въ васъ. Что вы писали ваши письма ко мнѣ не просто, не искренно, а обдумывали каждую фразу, что вы взвѣшивали каждое слово, боясь, чтобы оно меня не огорчило, что вы, наконецъ, боялись меня — вотъ что терзаетъ мое сердце, а также только что сказанныя вами слова о возможности между нами недоразумѣній. Я страдаю не отъ факта, но отъ того, что я вижу за нимъ. Я вижу что ваши чувства ко мнѣ перемѣнились. Я вижу… Да. позвольте мнѣ говорить, воскликнулъ онъ, махая рукой, чтобъ Жюльетта его не перебила. Мнѣ уже давно надо высказаться. Я вижу, что кончилась наша жизнь сердце въ сердце, которая была мнѣ такъ дорога. Я вижу, что я васъ люблю по прежнему, а вы, вы меня болѣе не любите. Тотъ фактъ, что вы принимаете къ себѣ новаго пріятеля и скрываете это отъ меня, самъ по себѣ маловаженъ, но онъ одинъ изъ двадцати, тридцати другихъ фактовъ, подтверждающихъ, что вы меня разлюбили. Если я выбралъ его предлогомъ, чтобы объясниться съ вами, то поймите, что я не придаю ему болѣе важности, чѣмъ другимъ. Для меня важно одно — ваше сердце. Жюльетта, если дѣйствительно я пересталъ быть для васъ чѣмъ былъ прежде, то умоляю васъ будьте мужественны и скажите мнѣ прямо. Вы видите, я нашелъ въ себѣ достаточно мужества, чтобы васъ спросить объ этомъ… Любите вы меня? Я теперь вынесу все. Вы говорите, что вы не можете видѣть меня несчастнымъ. По я страдаю отъ овладѣвшаго мною ужаснаго сомнѣнія. Прекратите его разомъ. Даже лишиться васъ мнѣ будетъ легче, чѣмъ не знать чего вы хотите, что вы чувствуете.
Жюльетта ясно замѣчала по его глухому, отрывистому голосу, что онъ страдалъ болѣе чѣмъ хотѣлъ сознаться. Она видѣла передъ собою его некрасивую, щедушную фигуру, теперь преобразованную величіемъ искренняго горя. Она понимала то, въ чемъ сомнѣвалась въ послѣднее время, именно, что любовь къ ней пустила такіе глубокіе корни въ его сердцѣ, что еслибъ она сказала ему, что болѣе его не любитъ, то дѣйствительно разорвала бы въ клочки это наболѣвшее сердце. Гордость, мгновенно возбужденная въ ней его обвиненіемъ, теперь исчезла при видѣ смиренной покорности страдальца, который подавалъ ей кинжалъ, говоря: Пронзи мое сердце. Но она не могла нанести ему смертельнаго удара. Она не могла произнести роковыхъ словъ, которыя возвратили бы ей свободу, но погубили бы человѣка, который ее любилъ. Она отдалась ему для того, чтобы онъ былъ счастливъ, а онъ теперь былъ такъ несчастенъ и по ея милости. Желаніе пріобрѣсть свободу и чувство утомленія отъ тягостной связи теперь стушевались передъ видомъ страшной агоніи этого все-таки дорогого для нея существа. Слезы показались у нея на глазахъ, она вскочила, бросилась на колѣни передъ Пойаномъ и обвила его шею руками. Она дѣйствовала инстинктивно, не размышляя, а несчастный, неожиданно переходя отъ мрачнаго горя къ неожиданной радости, могъ только промолвить:
— Ты плачешь? Ты меня любишь? Это невозможно! Ты меня любишь! Ты меня любишь!
— Развѣ ты этого не чувствуешь, отвѣчала Жюльетта сквозь слезы: я не хочу, чтобъ когда нибудь, хоть на минуту, ты былъ такъ несчастливъ. Зачѣмъ ты не объяснился со мною ранѣе? Зачѣмъ ты также мнѣ писалъ холодныя письма? Но все это кончено. Не будь болѣе грустенъ. До этой минуты я не знала, какъ ты дорогъ для меня. Я твоя на всю жизнь. Клянусь тебѣ, что я болѣе не увижу того, кто тебѣ не нравится. Молчи и никогда не говори мнѣ о немъ, но вѣрь, что я видалась съ нимъ не для себя, а для пріятельницы, которую онъ любитъ. Но довольно объ этомъ. Я хочу, чтобы ты былъ счастливъ, чтобы ты не сомнѣвался во мнѣ и въ моей любви, я хочу, чтобы наша жизнь была бы такой же счастливой, какъ бывало. Когда мы увидимся въ нашей квартирѣ? Хочешь, завтра? Улыбнись же, посмотри на меня счастливыми глазами. Ты мой дорогой, мой единственный другъ.
Его лицо дѣйствительно выражало теперь радость, которая отражалась и въ сердцѣ молодой женщины, переполненномъ теперь только нѣжнымъ сочувствіемъ къ своему бѣдному другу. Она лгала, говоря, что его любила, но въ сущности была-ли это ложь? Въ эту минуту она вся дрожала, какъ бы дѣйствительно его любила. Но она все-таки сознавала, что поступаетъ недостойно, увѣряя, что Казаль приходилъ къ ней не для нея, а для другой. Она сознавала или должна была сознавать, что назначая свиданіе въ Пасси, она еще болѣе грѣшила противъ истиннаго женскаго достоинства. Но что значило все это въ сравненіи съ невыносимымъ чувствомъ видѣть его страданія?
— Поклянись, что ты говоришь не изъ жалости ко мнѣ, произнесъ Пойанъ, еще разъ доказывая, какая тяжелая рана была нанесена его сердцу.
— Клянусь.
— Вотъ видишь, продолжалъ онъ: безъ твоей любви я не знаю, что сталось бы со мною. Ты спрашиваешь, зачѣмъ я раньше не объяснился съ тобою? Но тяжело видѣть, что любимое существо не отгадываетъ твоихъ чувствъ. Пойми, что ты совершенно свободна. Если бы ты теперь сказала мнѣ, что болѣе не нуждаешься въ моей любви, то я не сталъ бы приставать къ тебѣ. А просто умеръ бы какъ умираютъ отъ недостатка воздуха. Но ты права, все это кончено. Я теперь такъ счастливъ, что кажется согласенъ былъ бы перенести еще большія страданія, чтобы только испытать теперешнюю радость. Какъ я счастливъ! Какъ я счастливъ!
— Правда, ты счастливъ? спросила въ сильномъ волненіи Жюльетта.
— Да, да, отвѣчалъ онъ и, прижимая къ своему сердцу дорогую головку, покрывалъ ее пламенными поцѣлуями.
Чувствуя, что молодая женщина отвѣчаетъ ему такими же страстными лобзаніями, онъ совершенно забылъ о своихъ сомнѣніяхъ и не замѣтилъ, что ея глаза внезапно отуманились. Она чувствовала, что бросаясь снова въ объятія Пойана изъ чувства жалости, она все-таки не могла забыть Казаля.
VIII.
Дуализмъ.[править]
Когда Пойанъ удалился, унося съ собою обѣщаніе Жюльетты видѣться съ нимъ на другой день въ ихъ маленькой квартирѣ въ Пасси, она почувствовала какое то странное спокойствіе, всегда слѣдующее за рѣшительнымъ объясненіемъ. Но оно продолжалось лишь столько времени, сколько потребовалось на то, чтобы ея бѣдному сердцу возвратилосъ полное сознаніе. Она по обыкновенію одѣлась и поѣхала къ своей швеѣ, но по дорогѣ мысль о примѣркѣ платья ей показалась столь невыносимой, что она крикнула кучеру: «Въ Булонскій лѣсъ, по наружной аллеѣ До-Мюетъ».
Часто весною, когда погода была ясная и небо голубое, какъ, въ этотъ день, она отправлялась окольной дорогой, чтобы не встрѣтить знакомыхъ, въ ту часть Булонскаго лѣса, которая находится между вторымъ озеромъ, отельскимъ ипподромомъ и Сеной. Тамъ открываются прекрасные виды на отдаленный Медонъ и тамошнія аллеи самыя пустыя и заброшенныя во всемъ кокетливомъ лѣсу. Около трехъ часовъ по полудни, дорога, отведенная для всадниковъ представляетъ совершенную пустыню и только по временамъ появляется какой нибудь эксцентричный любитель верховой ѣзды. Старики, обитающіе въ предмѣстьяхъ, и ученики находящіеся въ отпуску одни лишь оживляютъ длинныя аллеи и узенькія дорожки. Маркиза Тильеръ любила тутъ гулять, зная, что она одна, а вмѣстѣ съ тѣмъ, что ея карета близко слѣдуетъ за ней. Въ этомъ безмолвномъ одиночествѣ она свободно любовалась природой, что такъ рѣдко доступно парижанину. Она съ любопытствомъ разсматривала свѣтлую, почти прозрачную листву деревьевъ. Въ одномъ мѣстѣ старый дубъ красовался посреди изумрудной поляны, въ другомъ каштановое дерево осыпало землю своими цвѣтами. Въ газонѣ пестрѣли голубые колокольчики и бѣлыя маргаритки. На свѣтломъ небѣ мелькали легкія сѣроватыя облачка и птицы пѣли такъ же весело, какъ во время дѣтства Жюльетты въ Нансейскомъ паркѣ. Изрѣдка попадались высокія мрачныя сосны, въ вѣтвяхъ которыхъ вѣтеръ шумѣлъ словно море. По временамъ молодая женщина садилась на пустую скамейку. Свистъ паровоза долеталъ до нея изъ невѣдомаго пространства и отдаленный шумъ экипажей напоминалъ ей о томъ, что вокругъ нея шла своимъ чередомъ жизнь, которую она старалась забыть. Ею овладѣвали смутныя неопредѣленныя мечты, въ которыхъ ея мысль смѣшивалась съ прелестью весны; и эта мѣстность, въ получасѣ разстоянія отъ Тріумфальной арки, казалась ей такимъ же свѣжимъ мирнымъ оазисомъ, какъ милая ея сердцу долина Ендри.
Миръ и мечты — вотъ чего Жюльетта обыкновенно отыскивала въ этихъ прогулкахъ, и она возвращалась домой болѣе серьезной, болѣе покорной судьбѣ, какъ совѣтуетъ природа съ ея безсознательной красотой, неимѣющей ни желаній, ни самолюбія. Какая мысль обитаетъ въ растительной душѣ? Быть на своемъ мѣстѣ и имѣть опредѣленную форму — болѣе ничего. Не надо быть философомъ, чтобы понять успокоительный совѣтъ деревьевъ и цвѣтовъ. Достаточно открыть свое сердце для сознанія гармоніи природы, достаточно чувствовать, а не разсуждать. Но бываютъ минуты, когда та же природа вмѣсто того, чтобы учить насъ смиренной покорности, какъ бы побуждаетъ насъ къ мятежу ироническимъ контрастомъ между ея безмятежнымъ спокойствіемъ и нашей душевной тревогой. Листья залитые солнечнымъ свѣтомъ, чириканье птицъ и пестрота цвѣтовъ не говорятъ намъ: «Покорись судьбѣ», а напротивъ шепчутъ: «отдайся всецѣло инстинкту». А когда долгъ предписываетъ намъ сдерживать, укрощать этотъ инстинктъ, то майское небо, роскошная листва и свѣтлые лучи солнца усиливаютъ въ насъ страданія сдерживаемой страсти.
Если Жюльетта послѣ разговора съ Пойаномъ надѣялась успокоить свои нервы этой уединенной прогулкой, то она очень ошиблась. Ее постоянно преслѣдовала одна жестокая мысль, что она теперь должна навсегда закрыть дверь своего дома Казалю. Она это обѣщала Пойану и если бы она не исполнила своего обѣщанія, то рано или поздно они оба встрѣтились бы у нея и ей страшно становилось при мысли о результатѣ подобной встрѣчи. Наконецъ она должна была отказаться отъ свиданія съ Казалемъ, потому что она была любовницей Пойана и хотѣла остаться ему вѣрной, а вмѣстѣ съ тѣмъ — любила Казаля.
Да, она любила его. Противъ очевидности этого факта она тщетно возставала въ послѣднее время, но теперь нельзя было въ немъ сомнѣваться по тому безумному страданію, которое причиняла ей одна мысль о необходимой разлукѣ съ нимъ. Она любила его. Но какъ эта любовь не дала ей силы принять предложенія Пойана и признаніемъ, что не любитъ его. освободить себя на вѣки? По той простой причинѣ, что она не могла искренно сказать тѣхъ словъ, за которыми послѣдовалъ бы разрывъ, такъ какъ она слишкомъ сильно чувствовала страданія несчастнаго, уже обманутаго въ ея сердцѣ человѣка и его страданія такъ могущественно дѣйствовали на нее, что парализовали ея новую любовь и стремленіе къ счастью. Какое безумное заблужденіе чувствъ заставляло ее жить заразъ для двухъ людей? Все ея внутреннее существо рвалось къ одному, но чтобы отдаться ему ей слѣдовало переступить чрезъ другого, а это для нея было невозможно. Она теперь вполнѣ поняла, что находилась подъ вліяніемъ диктатуры страданія и что отъ этой диктатуры, которую она переносила десять лѣтъ, ей никогда не освободиться. Она видѣла передъ собою глаза Пойана, слышала его голосъ. Они возбуждали въ ней такое непреодолимое чувство сожалѣнія, что она и не старалась бороться съ нимъ. Но было ли это сожалѣніе? Когда только сожалѣешь кого-нибудь, то остаешься спокойнымъ или во всякомъ случаѣ живешь своей собственной жизнью, рядомъ съ страданіями другого, имѣющими для васъ совершенно внѣшній характеръ, а Жюльетта при видѣ сердечной агоніи ея друга, съ которымъ она жила душа въ душу столько лѣтъ, ощутила, что эта агонія перешла къ ней, изъ его существа въ ея существо, изъ его сердца въ ея сердце. Сознаніе ея личнаго отдѣльнаго существованія вдругъ исчезло и однако она любила Реймона. Она также видѣла передъ собою его фигуру, свѣтлые глаза, улыбку, благородное выраженіе лица, жесты, однимъ словомъ все, что такъ плѣняло ее въ послѣднее время. Она любила его, но какой-то странной, болѣзненной любовью, которая не могла совершенно стушевать старой привязанности. И однако это была любовь. Если бы она еще въ этомъ сомнѣвалась, то холодная дрожь, пробѣгавшая по ея тѣлу въ этотъ теплый весенній день, могла уничтожить послѣднее сомнѣніе. Теперь ея сердце было переполнено нѣжностью, на ея глазахъ выступали слезы и она безумно желала, чтобы Реймонъ былъ передъ нею, чтобы она могла смотрѣть на него и опираться на его руку, а главное, чтобы это было для нея дозволительно. Томный, пропитанный благоуханіемъ невидимыхъ цвѣтовъ, теплый воздухъ и мягкая лазурь свѣтлаго неба пробуждали въ ней тѣ мечты о счастьи, которыя часто весною радуютъ, а иногда печалятъ насъ; она вызывала передъ собою то образъ Казаля, чтобъ предаваться упоенію этихъ мечтаній, то образъ Пойана, чтобы придать себѣ силы для борьбы съ ними. Приходя въ отчаяніе отъ непонятнаго, почти чудовищнаго дуализма, терзавшаго ея сердце, она видѣла единственное спасеніе въ вѣрности своей первой любви, которая для благородныхъ женщинъ заключаетъ въ себѣ элементъ оправданія. Нерѣдко женщины имѣютъ во всей своей жизни только одного любовника, но очень рѣдко бываетъ, чтобы, имѣя двухъ, онѣ не пошли далѣе. При переходѣ отъ первой страсти ко второй слабости безвозвратно вянетъ то чувство самоуваженія, которое для гордаго существа необходимо, какъ воздухъ и пища.
«Нѣтъ, повторяла мысленно Жюльетта: Я жена Генри. Я отдалась ему на всю жизнь. Даже еслибъ я равнодушно относилась къ его страданіямъ, мой долгъ въ отношеніи его и себя остаться вѣрной ему. Я не могу быть отвѣтственной за свои чувства, но должна отвѣчать за свои дѣйствія. Я хочу быть сильной и буду. Я никогда болѣе не увижу Реймона».
Послѣ двухчасовой прогулки, во время которой она старалась стушевать физической усталостью свою нравственную тревогу, молодая женщина вернулась къ каретѣ и поѣхала къ Габріеллѣ. Она твердо рѣшилась прекратить всякія отношенія съ Казалемъ, но не чувствовала въ себѣ достаточно силы, чтобы сказать ему:
«Я не хочу, я не могу болѣе васъ принимать». Молча закрыть для него дверь своей квартиры казалось ей недостойнымъ и ничѣмъ не заслуженнымъ съ его стороны оскорбленіемъ. Поэтому она придумала обратиться къ помощи Габріеллы Кандаль, которая могла попросить молодого человѣка не посѣщать болѣе маркизы, подъ тѣмъ предлогомъ, что свѣтскія сплетни породили непріятности между ею и матерью.
— Ты знаешь, что я сдѣлаю все, что ты хочешь, но повѣритъ-ли онъ этому предлогу? сказала графиня Кандаль, качая головой, когда Жюльетта объяснила ей свой планъ.
— Повѣритъ-ли онъ или нѣтъ, это все равно, но онъ пойметъ, что я не хочу его видѣть и онъ слишкомъ порядочный человѣкъ, чтобы насильно навязываться кому бы то ни было.
— Но онъ тебя любитъ.
— Не говори этого, не говори…
— Но любя тебя, онъ можетъ потребовать объясненія.
— Я всегда могу повторить ему то же, что ты ему скажешь.
— А хватитъ-ли у тебя на это мужества?
— Вотъ видишь, воскликнула Жюльетта, закрывъ лицо руками: ты мнѣ не вѣришь съ тѣхъ поръ, какъ я созналась тебѣ во всемъ. Ты перестала меня уважать.
— Я перестала тебѣ вѣрить и тебя уважать! промолвила графиня Кандаль, обнимая своего друга: что съ тобой? Я никогда такъ тебя не любила, какъ со вчерашняго дня. Я всю ночь не спала, думая о твоемъ свиданіи съ Пойаномъ. Ты не знаешь съ какимъ нетерпѣніемъ я ожидала тебя. За что я перестану тебя уважать? Вѣдь я, ничего не подозрѣвая, подарила тебѣ этого новаго друга. Но правда теперь я боюсь… Нѣтъ, нѣтъ, не слушай меня, я брежу, прибавила она, видя въ глазахъ Жюльетты отблескъ нестерпимыхъ страданій: — Я ловко устрою это дѣло и освобожу тебя отъ его визитовъ. Ему и въ голову не придетъ мысль о твоихъ отношеніяхъ къ Пойану и у него не будетъ причины тебя ревновать. Онъ не мало не подозрѣваетъ твоихъ чувствъ къ нему и не посмѣетъ нарушить твоего запрета. А на будущей недѣлѣ мы поѣдемъ вмѣстѣ въ Нансэ или въ Кандаль. Я буду ухаживать за тобой, какъ сестра, и вскорѣ вылечу тебя. Но только умоляю — не говори, что я люблю тебя менѣе прежняго.
— Какъ ты добра, что такъ говоришь со мною, отвѣчала Жюльетта, прижимаясь головой къ плечу своего друга: только вдвоемъ съ тобою я перестаю страдать. Повтори мнѣ еще, что я не чудовище.
И она тяжело вздохнула, ясно обнаруживая, что ея сердце было жертвою самыхъ тяжелыхъ нравственныхъ страданій, которыхъ невольно стыдишься, хотя и умираешь отъ нихъ. Габріелла дала себѣ слово, что болѣе никогда не скажетъ такого неосторожнаго слова какъ то, которымъ она возбудила подозрѣніе Жюльетты на счетъ ея вѣры въ нее. Но какъ она ни старалась утѣшить своего бѣднаго друга, она не могла стушевать впечатлѣнія, произведеннаго ея легкомысленной выходкой. Одного тона, которымъ гордая пуританка произносила имя Пойана, было достаточно для того, чтобы нанести тяжелый ударъ наболѣвшему сердцу Жюльетты. Всѣ ея нѣжныя ласки и увѣренія, что переговоры съ Казалемъ увѣнчаются полнымъ успѣхомъ, не могли загладить ея искренняго восклицанія: «Повѣритъ-ли онъ этому предлогу?»
Такимъ образомъ Жюльетта вернулась домой, не успокоенная ловко придуманнымъ планомъ, а еще болѣе несчастная и взволнованная. Она должна была даже сознаться, что въ ея головѣ родилась надежда, которая пугала ее, какъ мысль о преступленіи. Конечно она совершенно искренно рѣшилась не видать болѣе Реймона и также искренно просила Габріеллу помочь ей въ осуществленіи этой рѣшимости. Но все-таки она не могла изгнать изъ своей головы надежды, что Казаль настоитъ на окончательномъ личномъ объясненіи съ нею. По какому то странному чувству, вызывавшему укоры совѣсти, она ощущала неотразимую необходимость убѣдиться въ минуту разлуки, что онъ дѣйствительно любитъ ее. Подобная непослѣдовательность является каждый разъ, когда отказываешься отъ любимаго существа по какой-нибудь причинѣ, не имѣющей ничего общаго съ любовью, напримѣръ отъ гордости, разсчета или благороднаго самопожертвованія. Послѣ разговора съ Габріеллой, Жюльетта чувствовала въ себѣ еще менѣе силъ, чѣмъ прежде, для борьбы съ своей страстью, благодаря странному нравственному явленію, подвергавшему ея сердце постояннымъ колебаніямъ и противорѣчіямъ. Подверженная постоянной борьбѣ двухъ противоположныхъ чувствъ она естественно отдавалась мысленно тому, котораго она въ ту минуту фактически приносила въ жертву, тѣмъ болѣе, что чувство, питаемое ею къ Пойану, было совершенно отрицательное, неспособное доставить ей малѣйшей радости. Какъ укоряла она себя въ эту ночь и на слѣдующее утро! Она не могла перенести мысли, что Пойанъ страдалъ изъ-за нея и, чтобы избавить его отъ страданій, рѣшилась отдаться ему всецѣло тѣломъ и душой; но какъ только она увидѣла его счастливымъ, то стала думать о другомъ. Неужели она дѣйствительно была чудовищемъ, какъ говорила Габріелла.
Особенно тяжело было для нея то утро, когда она назначила свиданіе съ Пойаномъ въ ихъ маленькой квартиркѣ въ Пасси. Долго не могла она вспоминать безъ лихорадочной дрожи объ этомъ свиданіи и однако въ таинственномъ уголкѣ разыгралась одна изъ тѣхъ обыденныхъ драмъ, которыя происходятъ ежедневно сотнями и главную роль въ которыхъ играютъ женщины, ненавидящія своихъ мужей, но отдающіяся имъ изъ разсчета. Но большею частью, побуждающее ихъ къ этому чувство такъ преобладаетъ надъ всѣмъ остальнымъ, что онѣ почти забываютъ свою ненависть и отвращеніе. Дѣло идетъ о томъ, чтобы свалить на мужа не законную беременность, усыпить ревнивое подозрѣніе или просто уплатить чрезмѣрно высокій счетъ швеи. Въ эту минуту они служатъ только орудіемъ счастья для другихъ, но мысль о ихъ собственномъ счастьѣ съ любимымъ человѣкомъ стушевываетъ всю горечь этой позорной барщины. Однако иногда женщина, любя другого человѣка, остается вѣрной мужу и продолжаетъ быть покорной женой, хотя пламенная страсть къ другому точитъ ея сердце. Только такія добровольныя мученицы поймутъ весь ужасъ того положенія, въ которомъ находилась Жюльетта передъ, во время и послѣ свиданія съ Пойаномъ. Къ тому же ей не удалось даже совершенно обмануть его и сдѣлать его вполнѣ счастливымъ, потому, что прощаясь съ ней, онъ сказалъ:
— Повтори, что ты пришла сюда для себя, а не только для меня.
— Для тебя, для меня, повторила она съ улыбкой, но съ обливающемся кровью сердцемъ: развѣ я отличаю твое счастье отъ моего? Ты опять забралъ въ голову какую-то глупую мысль.
— Твои глаза очень грустные, и я знаю ихъ такъ хорошо, что никогда не обманусь на счетъ ихъ выраженія.
— Они просто выражаютъ, что я устала и не совсѣмъ здорова, отвѣчала Жюльетта, пожимая плечами: — Но это ничего. Когда мы увидимся? Пріѣзясайте ко мнѣ завтра въ три часа.
— Хорошо, сказалъ Пойанъ, нѣжно прижимая ее къ своему сердцу: — Вы правы. Я просто сумасшедшій. Если-бы вы меня не любили, то вы не были бы здѣсь. Простите меня.
«Его простить, думала Жюльетта, возвращаясь домой: бѣдный благородный другъ. Моя жизнь принадлежитъ ему. По совѣсти, я его жена. Но какъ трудно скрыть отъ него мои чувства. Онъ меня такъ, такъ любитъ. И Казаль меня любитъ, или думаетъ, что меня любитъ. Я увѣрена, что его любовь только кажущаяся. Чрезъ двѣ недѣли онъ меня забудетъ и вернется къ своей веселой жизни, а если когда-нибудь при немъ будутъ говорить обо мнѣ, то онъ подумаетъ: „А, маленькая маркиза Тильеръ, за которой я началъ ухаживать, по долженъ былъ бросить ее изъ уваженія къ ея матери“. Да, да, все кончено. Улетучились мои прекрасныя мечты о томъ, чтобы помѣшать его окончательному паденію и заставить его прекратить свою разгульную жизнь. Но, по крайней мѣрѣ, я доказала ему, что есть на свѣтѣ честныя женщины! И однако, еслибъ онъ только зналъ. Но все-таки противъ меня нельзя сказать ни слова и я поступаю какъ слѣдуетъ относительно Генри. Этого достаточно».
Но какъ она ни повторяла себѣ эти и подобныя имъ фразы, она не могла не думать постоянно о Казалѣ. Мы чувствуемъ и разсуждаемъ различными фибрами нашей души, и Жюльетта, какъ ни доказывала себѣ, что всякія отношенія съ Казалемъ навсегда порваны и, что она должна его забыть, только и думала во время завтрака, что о немъ. «Теперь двѣнадцать часовъ, говорила она себѣ, и онъ, должно быть, вернувшись изъ Булонскаго лѣса, читаетъ письмо Габріеллы».
— О чемъ ты думаешь? спросила маркиза Нансэ, сидя противъ нея за столомъ, — у тебя какое-нибудь горе?
— Нѣтъ, милая мама, съ чего вы взяли? отвѣчала молодая женщина, вздрогнувъ, и веселой улыбкой старалась скрыть замѣченное матерью печальное выраженіе ея лица.
Какъ только кончился завтракъ, она поспѣшила въ свою маленькую гостиную и устремивъ глаза на часы, снова стала думать о томъ, что въ эту минуту дѣлалъ любимый ею человѣкъ: —
«Половина второго. Онъ теперь у Габріеллы въ той самой комнатѣ, которая должна напоминать ему столько пріятныхъ часовъ. Ахъ, они болѣе не повторятся. Она говоритъ ему… Только бы онъ не подумалъ, что я боялась сама объясниться съ нимъ. Но нѣтъ, онъ этого не подумаетъ. Онъ просто сочтетъ мое поведеніе за признакъ равнодушія. Но повѣритъ-ли онъ Габріеллѣ? Впрочемъ, мнѣ все равно… Онъ слушаетъ ее. Вѣроятно все это была только игра для него и слова Габріеллы ни мало не опечалятъ его. Но нѣтъ. Онъ любитъ меня, и если никогда въ этомъ не признался, то лишь изъ уваженія ко мнѣ. Какъ онъ благороденъ и деликатенъ, несмотря на свою разгульную жизнь! Что теперь будетъ съ нимъ?.. О, какъ тяжело!»
Мысли ея приняли неопредѣленный, смутный характеръ и она забылась, какъ бы во снѣ.
«Четверть третьяго, промолвила она наконецъ мысленно, — теперь все кончено. Ахъ, если-бы только у Габріеллы не было другихъ визитовъ и она могла-бы тотчасъ пріѣхать ко мнѣ… Но вотъ звонятъ… Это она»…
Маркиза Тильеръ приказала никого не принимать, за исключеніемъ графини Кандаль, и она едва не упала въ обморокъ, увидавъ предъ собою Казаля. Она встала, чтобъ броситься на встрѣчу Габріеллѣ, и неожиданное появленіе молодого человѣка такъ поразило ее, что ноги ея подкосились и она должна была сѣсть. Несмотря на привычку скрывать свое волненіе, она чувствовала, что поблѣднѣла и потомъ покраснѣла. Но для нея было большимъ утѣшеніемъ, что молодой человѣкъ казался взволнованнымъ не меньше ея. Онъ также не зналъ, съ чего начать разговоръ, и въ эту минуту онъ былъ не легендарнымъ Донъ-Жуаномъ, а наивнымъ влюбленнымъ юношей. Если Жюльетта когда нибудь подозрѣвала, что онъ игралъ комедію относительно ея, то теперь было ясно, что онъ искренно любилъ ее.
— Простите, маркиза, сказалъ онъ наконецъ: — я проникъ къ вамъ, сказавъ лакею, что меня прислала графиня Кандаль. Я только что былъ у нея и хотѣлъ немедленно увидѣть васъ. То, что я вамъ скажу, быть можетъ оправдаетъ мою смѣлость, но если вы желаете отложить этотъ разговоръ, то я готовъ вамъ повиноваться.
Онъ говорилъ смиреннымъ, покорнымъ, даже застѣнчивымъ тономъ. Жюльетта успѣла овладѣть собою и рѣшилась теперь взглянуть на него. Тронулъ-ли ея сердце его тонъ, или она хотѣла показать, что не боится разговора съ нимъ, или наконецъ она поддалась вліянію любимаго человѣка, но она поступила не такъ, какъ бы слѣдовало для того, чтобы остаться вѣрной своей рѣшимости. Ей просто надо было отвѣтить, что Габріелла сказала ему все, что она не имѣетъ ничего прибавить и очень недовольна его неожиданнымъ появленіемъ. Вмѣсто того она произнесла очень обыкновенную, но опасную въ ея положеніи фразу.
— Боже мой, сказала она: — признаюсь, я васъ не ждала послѣ того, что вамъ сказала Габріелла. Но я не вижу причины, которая могла-бы мнѣ помѣшать васъ выслушать и вамъ отвѣтить, если вы желаете сказать что нибудь по поводу даннаго мною Габріеллѣ деликатнаго порученія.
— Да, маркиза, отвѣчалъ молодой человѣкъ болѣе твердымъ голосомъ: — вы отгадали, я хочу переговорить съ вами именно по этому предмету, но прежде всего позвольте мнѣ повторить вамъ тотъ отвѣтъ, который я только что далъ графинѣ. Излишне говорить, что я всегда готовъ исполнить всякое ваше желаніе. Я понимаю деликатность вашего положенія и подчиняюсь вашей волѣ, какъ это для меня ни тяжело. Даю вамъ слово, что это послѣдній мой визитъ, если, выслушавъ меня, вы не измѣните своей рѣшимости. Но я осмѣливаюсь васъ упрекнуть въ томъ, что вы не сами объяснили мнѣ свое желаніе, а поручили это графинѣ; однако я самъ въ этомъ виноватъ, не съумѣвъ убѣдить васъ, какъ глубоко я васъ уважаю. Вы избавили бы меня отъ необходимости проникнуть насильно къ вамъ и я сразу высказалъ бы вамъ то что уже давно скрываю въ своемъ сердцѣ.
— Положимъ, я виновата, отвѣчала Жюльетта съ улыбкой, но я нездорова и хотѣла избавить себя отъ тяжелаго разговора. Очень непріятно говорить человѣку то, чего онъ не заслужилъ. Но вы знаете мою мать, она женщина прошлаго вѣка и страшно боится всякихъ сплетенъ. Я не имѣю права идти противъ нея. Вы должны это понять. И будьте увѣрены, что я лично противъ васъ ничего не имѣю, и чрезъ годъ или даже полгода стану снова васъ принимать съ искренней благодарностью за вашъ благородный поступокъ.
— Все это я понимаю, произнесъ Реймонъ: — и повторяю, что вполнѣ подчинился вашему приговору. Но позвольте мнѣ прибавить только нѣсколько словъ. Все, что вы говорили, относится къ офиціальному Казалю, въ человѣку, который былъ представленъ вамъ два мѣсяца тому назадъ и поддерживаетъ съ вами такія же свѣтскія отношенія, какъ съ графиней Кандаль, герцогиней Арколь и двадцатью другими дамами вашего свѣта. Но сказали-ли бы вы то же самое, услыхавъ мою откровенную исповѣдь? Маркиза, съ тѣхъ поръ, какъ я васъ знаю, моя жизнь совершенно измѣнилась. У меня не было никакой цѣли, а теперь она есть. Я думалъ, что мое сердце зачерствѣло и неспособно ни на какое глубокое чувство; я мирился съ мыслью, что состарѣюсь, по примѣру моихъ товарищей, между клубомъ и скачками, не имѣя въ жизни никакого интереса. Но теперь все измѣнилось. Даю вамъ слово, что я долго не рѣшился бы говорить съ вами такъ, если-бы не наступилъ въ нашихъ отношеніяхъ острый кризисъ. Я васъ люблю такъ, какъ никогда никого не любилъ, люблю страстно, но почтительно и преданно. Вотъ что я хотѣлъ вамъ сказать, и кромѣ того только прибавлю: если вы позволите мнѣ вернуться къ вамъ чрезъ полгода и если послѣ этой разлуки я положу къ вашимъ ногамъ столь же глубоко любящее сердце, прося васъ сдѣлаться моей женой, то отвѣтите-ли вы мнѣ — нѣтъ?
Съ той минуты, какъ молодой человѣкъ началъ говорить, Жюльетта знала, что онъ объяснится ей въ любви и готова была ему отвѣтить шутя или разсердиться, если онъ прибѣгнетъ къ слишкомъ горячимъ выраженіямъ. Она надѣялась, что съумѣетъ совладать съ собою и не обнаружить своего сердечнаго волненія. Но она не подозрѣвала, что Реймонъ выкажетъ свою любовь, такъ нѣжно, такъ деликатно и будетъ прямо просить ея руки, что рѣзко противорѣчило его характеру и всей прежней его жизни. Подобное предложеніе, сдѣланное такимъ человѣкомъ и въ такой формѣ, краснорѣчиво доказывало искренность его любви къ Жюльеттѣ. Если бы онъ только высказалъ свою пламенную страсть, то она могла бы объяснить его слова физическимъ порывомъ и почувствовала-бы къ нему даже отвращеніе, которое спасло-бы ее. Если бы онъ сталъ рѣзко упрекать ее, то она нашла-бы себѣ защиту въ свѣтской ироніи. Но ея наболѣвшее сердце было такъ тронуто нѣжностью и глубиной чувствъ, питаемыхъ къ ней любимымъ человѣкомъ, что ея рѣшимость разстаться съ нимъ совершенно поколебалась. Но въ то же время въ ея сердцѣ возникло воспоминаніе о Пойанѣ и свиданіи съ нимъ въ Пасси. Ужасный контрастъ между объявшимъ ее чувствомъ къ Реймону и недавнимъ свиданіемъ съ другимъ ясно доказывалъ ей, что она погибла, если не поставитъ непреодолимой преграды между собой и человѣкомъ, который имѣлъ на нее такое чарующее вліяніе. Но для чего она искренно не созналась ему во всемъ? Отчего не сказала прямо Казалю, что не свободна? Сколько-бы она предупредила этимъ несчастій для себя и для другихъ! Но подобныя признанія дѣлаются женщинами только тѣмъ, къ которымъ онѣ равнодушны, а тѣмъ, которые имъ дороги и въ которыхъ они хотятъ сдержать любовь въ извѣстныхъ границахъ, но не совершенно уничтожить, онѣ обыкновенно разсказываютъ ловко придуманную романическую исторію, охраняющую ихъ отъ дальнѣйшихъ покушеній, но осѣненную вмѣстѣ съ тѣмъ блестящимъ ореоломъ. Точно также поступила Жюльетта.
— Вы видите, сказала она, что я васъ выслушала до конца, хотя имѣла право и даже была обязана васъ остановить на первыхъ словахъ. Теперь я отвѣчу прямо и коротко. Я поклялась въ торжественную минуту, что, если овдовѣю, то никогда не выйду замужъ вторично. Этой клятвы я никогда не нарушу.
Сколько разъ впослѣдствіи она со стыдомъ вспоминала эту ложь. Дѣйствительно, ея слова ясно намекали на то, что она дала такую клятву своему мужу во время его отъѣзда на войну 1870 года, и во-первыхъ, ничего подобнаго не было, а во-вторыхъ, если бы это и была правда, то не деликатно было вызывать такое воспоминаніе въ эту минуту. Но у нея не было выбора въ средствахъ и необходимо было во что-бы-то ни стало скрыть отъ Казаля ея отношенія къ Пойану. Произнеся быстро придуманную фразу, она устремила свой взглядъ на лицо молодого человѣка, которое мгновенно измѣнилось. Онъ явился въ улицу Матиньонъ съ твердой увѣренностью, что. Жюльетта его любитъ. Онъ повѣрилъ словамъ графини Нандаль и нашелъ поведеніе Жюльетты вполнѣ естественнымъ. Она его любила, но боролась съ своей любовью благодаря клеветамъ Авансона и свѣтскимъ сплетнямъ. Онъ ожидалъ, что она отвѣтитъ ему какой-нибудь неопредѣленной фразой въ родѣ: «возвращайтесь черезъ полгода, и тогда мы поговоримъ». Онъ даже составилъ себѣ планъ, какъ провести это время, и рѣшилъ предпринять морскую поѣздку въ яхтѣ Герберта Бохуна. Онъ былъ убѣжденъ, что возвратится съ той-же любовью въ сердцѣ, и что Жюльетта нисколько не измѣнится къ нему. По странной игрѣ судьбы, когда человѣкъ, презирающій женщинъ, подвергается чарамъ одной изъ нихъ, то считаетъ эту женщину исключеніемъ и слѣпо вѣритъ ей. Такъ Казалъ ни на минуту не усумнился въ романической клятвѣ, о которой ему повѣдала Жюльетта. Онъ на столько владѣлъ собою, что призналъ невозможность вступить въ борьбу съ ней, а напротивъ разсчитывалъ, что ловкимъ отступленіемъ сохранитъ себѣ путь къ новой атакѣ.
— Если такъ, маркиза, сказалъ онъ, вставая: — то мнѣ остается только проститься съ вами на вѣки и…
— Что? воскликнула Жюльетта, также вставая: — вы не выйдете отсюда, прежде чѣмъ не дадите слово…
— Что я не застрѣлюсь, перебилъ ее Казаль съ иронической улыбкой, не бойтесь, моя смерть не будетъ у васъ на совѣсти. Я хотѣлъ только сказать, что, простившись съ вами на вѣки, я вернусь къ своей прежней жизни. Она никогда меня не забавляла, а теперь она покажется мнѣ отвратительной, но она поможетъ мнѣ забыть васъ. Позвольте мнѣ, однако, прежде чѣмъ уйти отсюда дать вамъ одинъ совѣтъ: не играйте никогда сердцемъ человѣка, какъ-бы дурно о немъ ни говорили. Во-первыхъ, это не честно, а во-вторыхъ, вы рискуете напасть на такого молодца, который можетъ вамъ жестоко отомстить. Повѣрьте, я лучше многихъ, что бы вамъ про меня ни говорили.
— Я играла съ вами! воскликнула Жюльетта: вы этому не вѣрите, вы этому не можете вѣрить.
И она сдѣлала шагъ впередъ. Замѣтивъ это движеніе, Казаль взялъ ея руку, которая горѣла какъ въ лихорадкѣ. Онъ тихо сжалъ ее и привлекъ къ себѣ Жюльетту. Она не сопротивлялась. Всѣ ея силы исчезли и она потеряла свое обычное мужество.
— Нѣтъ, страстно шепталъ онъ: нѣтъ, вы со мною не играли. Вы были искренны съ перваго дня нашего знакомства и до теперешней минуты. Вы не кокетка. Но если вы не играли со мною, то что-же это значитъ? Вы изъ гордости хотите бороться съ очевидностью; вы уже давно поняли мою любовь и раздѣляете ее. Не прерывайте меня, дайте мнѣ сказать, что вы меня любите. Я уже нѣсколько недѣль это подозрѣвалъ, а теперь вполнѣ убѣжденъ. Да, мы любимъ другъ друга. Я понимаю, кому и при какихъ обстоятельствахъ вы поклялись не выходить вторично замужъ, но что могутъ сдѣлать дѣтскія клятвы противъ пламенной страсти? Развѣ можно дать клятву, что не будешь жить, не будешь дышать, не будешь любить?
Произнося эти жгучія слова, Казалъ еще крѣпче прижалъ къ себѣ Жюльетту. Онъ чувствовалъ, что ея голова опустилась къ нему на плечо и онъ нагнулся, чтобъ ее поцѣловать. Но не успѣлъ онъ взглянуть на нее, какъ вздрогнулъ отъ ужаса. Глаза ея были закрыты и смертельная блѣдность покрывала ея лицо. Отъ сильнаго волненія она лишилась чувствъ. Онъ перенесъ ее на кресло и, вставъ на колѣни передъ нею, старался привести ее въ себя. Прошло пять минутъ; она открыла глаза, повела рукой по лбу и, увидавъ Казаля на колѣняхъ, воскликнула съ безумнымъ страхомъ:
— Уходите, уходите! Вы мнѣ дали слово, что вы исполните мое желаніе. Не убивайте меня.
Онъ хотѣлъ отвѣчать, хотѣлъ взять ее за обѣ руки, но она схватилась за колокольчикъ и позвонила. Молодой человѣкъ едва успѣлъ вскочить, какъ въ комнату вошелъ лакей.
— Извините меня, сказала Жюльетта; мнѣ что-то не здоровится и я должна съ вами проститься. Франсуа, проводите господина Казаля и позовите мнѣ горничную.
IX.
Ревность Казаля.[править]
Часто смѣялись надъ людьми, которые имѣютъ притязаніе имѣть большую опытность относительно женщинъ, и доказывали, что рано или поздно въ ихъ жизни наступаетъ день, когда эта опытность оказывается безполезной. Дѣйствительно, легендарная повязка на глазахъ Амура часто ослѣпляетъ самаго скептическаго, самаго разочарованнаго человѣка и Донъ-Жуанъ не разъ велъ себя такъ наивно, какъ Фортуніо. Поэтому неудивительно, что Казаль застѣнчиво предложилъ свою руку и сердце женщинѣ, которая уже нѣсколько лѣтъ находилась въ близкихъ отношеніяхъ съ другимъ человѣкомъ. Быть можетъ, это странное явленіе служитъ лучшимъ доказательствомъ той теоріи, которая приравниваетъ любовь къ гипнотическому внушенію. Гипнотизеръ даетъ книгу въ руки спящаго субъекта и говоритъ ему: «Понюхайте эту розу» и гипнотизированный паціентъ нюхаетъ книгу съ наслажденіемъ, какъ самый благоуханный цвѣтокъ. Любимая женщина разсказываетъ намъ самыя невѣроятныя романтичныя исторіи и мы слѣпо ей вѣримъ, тогда какъ еслибъ то же сказала намъ всякая другая женщина, то мы только пожали бы плечами. Аналогія между любовью и гипнотизмомъ тѣмъ болѣе поразительна, что иллюзія въ обоихъ случаяхъ также быстро исчезаетъ. Достаточно дунуть на гипнотизированнаго субъекта, чтобы онъ очнулся отъ своего сна и точно также самое мелочное обстоятельство можетъ произвести реакцію въ сердцѣ довѣрчиваго влюбленнаго и тогда онъ становится настолько же скептичнымъ, насколько былъ прежде довѣрчивымъ. Въ продолженіи своего разговора съ Жюльеттой, Казаль ни на одну минуту не усумнился въ ея правдивости. Онъ повѣрилъ и замѣчаніямъ ея матери и ея таинственной клятвѣ не выходить вторично замужъ. Еслибъ она изобрѣла еще болѣе невѣроятные предлоги къ устраненію борьбы между нимъ и Пойаномъ, то этотъ герой сотни свѣтскихъ и полусвѣтскихъ интригъ не ощутилъ бы ни малѣйшаго недовѣрія. Онъ такъ вполнѣ находился подъ магнетическимъ вліяніемъ молодой женщины, что въ продолженіи нѣсколькихъ дней, слѣдовавшихъ за ихъ разговоромъ, онъ не могъ придумать никакого плана дѣйствія. Не смотря на всю свою опытность, онъ не могъ рѣшиться на какой-нибудь шагъ, съ цѣлью воспользоваться очевидной любовью Жюльетты и выйти изъ безвыходнаго положенія. Много разъ принимался онъ за письмо къ ней, но всегда бросалъ его неоконченнымъ. Точно также онъ постоянно отказывался отъ преслѣдовавшей его мысли насильно проникнуть къ Жюльеттѣ. В^этомъ послѣднемъ отношеніи онъ подчинялся свѣтскому кодексу, который воспрещаетъ порядочному человѣку преслѣдовать женщину, не желающую его болѣе принимать. По всей вѣроятности Казаль долго продолжалъ бы безмолвно страдать въ мучительной нерѣшительности, еслибъ одно маленькое, совершенно незначительное обстоятельство не заставило его очнуться отъ овладѣвшаго имъ гипнотическаго сна.
Однажды, въ два часа дня, онъ возвращался пѣшкомъ по улицѣ Мира съ завтрака, который давалъ Мозэ какому то иностранному принцу. Онъ медленно шелъ посматривая въ окна всѣхъ магазиновъ, съ дѣтской надеждой увидать ту, о которой онъ вѣчно мечталъ. Неожиданно сердце его дрогнуло: онъ увидалъ карету Жюльетты, но въ ней была не Жюльетта, а ея мать, подозрительная, строгая маркиза Нансэ, которая заставила молодую женщину закрыть ему дверь своей гостиной. Но къ величайшему его удивленію, она дружески поклонилась ему и на ея вѣчно серьезномъ, печальномъ лицѣ показалась даже привѣтливая улыбка. Это было вполнѣ естественно со стороны старухи, такъ какъ представленный дочерью, Казаль, очень ей понравился своимъ почтительнымъ обращеніемъ и, наведя справки у графини Кандаль, она смотрѣла на него какъ на возможнаго мужа для своей дочери. Но Казаль никакъ не могъ понять этого дружескаго поклона послѣ того, что ему наговорили о старухѣ графиня Кандаль и сама Жюльетта:
«Странно, думалъ онъ: она меня прогнала изъ дома дочери, а теперь любезно кланяется. Если это лицемѣріе, то оно вполнѣ безцѣльно. И однако я не ошибся, она дѣйствительно посмотрѣла на меня съ привѣтливой улыбкой. Это просто безсмысленно».
Размышляя такимъ образомъ, онъ отправился въ клубъ мирлитоновъ и въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ фехтовалъ съ необыкновеннымъ увлеченіемъ. Но это не мѣшало его головѣ работать, и мысль, запавшая въ нее, при видѣ любезнаго поклона маркизы Нансэ, приняла такое совершенно логичное развитіе, что выходя изъ клуба, онъ уже совершенно иначе разсуждалъ самъ съ собою:
"Нечего и говорить: маркиза Нансэ не имѣетъ ничего противъ меня. Иначе она не поклонилась бы мнѣ такъ любезно, и кромѣ того никогда мать, знающая жизнь какъ маркиза, не посовѣтуетъ своей дочери неожиданно отказать отъ дома человѣку, который ее компрометируетъ. Такой отказъ еще болѣе компрометируетъ молодую женщину въ глазахъ ея друзей и слугъ. Какъ могъ я повѣрить такой чепухѣ? Но въ такомъ случаѣ маркиза Тилеръ сочинила этотъ предлогъ для того, чтобы не видаться болѣе со мной. А подобная хитрость не походитъ на нее. Она такая простая, прямая и правдивая. Развѣ…
Онъ не сразу призналъ возможной новую ипотезу, которая блеснула въ его головѣ. Она была чрезвычайно мучительной для него потому, что подразумѣвала ложь со стороны Жюльетты, а если женщина солгала въ одномъ, то нѣтъ причины ей не лгать во всемъ остальномъ. Въ великолѣпномъ анализѣ ревности, называющемся «Отелло», Шекспиръ не упустилъ случая указать съ своимъ удивительнымъ психологическимъ чутьемъ на вліяніе аналогіи на подозрѣніе. Первая капля яду, привитая къ сердцу мавра, заключалась въ фразѣ Врабанціо: « Она обманула своего отца, а потому можетъ обмануть и васъ»; а Яго настаиваетъ на той же мысли: «Она обманула отца, выйдя за васъ замужъ»… Всѣ люди, когда-либо любившіе, знаютъ, что первое сомнѣніе составляетъ переходъ черезъ границу, которую уже невозможно перейти назадъ. На этомъ основаніи они часто инстинктивно не хотятъ признать первой лжи на устахъ любимой женщины. Но Казаль отличался слишкомъ положительнымъ умомъ, чтобы не предпочитать самую горькую истину самой радужной иллюзіи, а потому онъ. смѣло продолжалъ развивать свою мысль:
"Развѣ… отчего же нѣтъ?.. Только въ этомъ случаѣ она провела меня самымъ обиднымъ образомъ. Впрочемъ людей и поумнѣе меня проводили женщины, у которыхъ не было ни ея глазъ, ни ея улыбки, ни ея голоса. А если она не хотѣла меня болѣе принимать, то естественно должна была прибѣгнуть къ лжи, такъ какъ я не давалъ ей къ этому никакого повода. Но зачѣмъ она не хотѣла меня болѣе принимать? По причинѣ клятвы данной мужу въ ту минуту, какъ онъ отправлялся на войну. Нѣтъ, эта исторія также совершенно безсмысленная. Она должна была сразу замѣтить, когда я сталъ за ней ухаживать. Къ чему я могъ стремиться? Или къ любовной связи, или къ женитьбѣ. Такъ какъ она не хотѣла быть моей любовницей, то еще ранѣе прогнала бы меня, еслибы думала, что я претендую на роль любовника. Значитъ она предвидѣла, что я рано или поздно сдѣлаю ей предложеніе. Но въ такомъ случаѣ, если исторія о клятвѣ справедлива, то отчего она вспомнила о ней только теперь? А если эта исторія выдумка? Но тогда къ чему она такъ неожиданно прервала, всякія отношенія со мной?.. О, Казаль, Казаль неужели надъ тобою издѣваются, какъ надъ дуракомъ!
Это восклицаніе окончательно отрезвило Реймона. Гипнотическій сонъ разсѣялся и наивный влюбленный снова сталъ прежнимъ Казалемъ. Но горькое разочарованіе было для него такимъ тяжелымъ ударомъ, что въ этотъ день вечеромъ, онъ напился съ лордомъ Гербертомъ до такой степени, что едва былъ въ состояніи говорить или думать. Въ подобныхъ случаяхъ Бохунъ былъ самымъ лучшимъ товарищемъ, такъ какъ онъ пилъ молча, — самъ ничего не говоря и ничего не спрашивая у своего собутыльника. Уже болѣе трехъ лѣтъ, онъ каждую ночь напивался до самозабвенія и только любилъ одного человѣка на свѣтѣ — Казаля. Быть можетъ одна и та же причина объясняла эту любовь и его постоянное пьянство. Онъ когда то любилъ до безумія одну кокотку, которая его обманывала со всѣмъ Парижемъ и только одинъ Казаль не хотѣлъ сдѣлаться ея любовникомъ изъ дружбы къ англичанину. Однако на этотъ разъ, несмотря на громадное количество выпитаго виски, онъ понялъ, что дѣлалось въ головѣ и сердцѣ его единственнаго друга, потому что, прощаясь съ нимъ, онъ крѣпко пожалъ ему руку и повторилъ слова англійскаго поэта: «Она была измѣнчива, какъ вода». Для лорда Герберта сравненіе съ водою было самое оскорбительное на свѣтѣ, такъ какъ онъ никогда не употреблялъ воды иначе, какъ для мытья.
«Гербертъ правъ, думалъ Казаль на другое утро, во время своей прогулки верхомъ въ Булонскомъ лѣсу: Самая лучшая женщина ничего не стоитъ. Но кто могъ ожидать, чтобы она была лицемѣркой! И все-таки она мнѣ солгала на счетъ матери и на счетъ клятвы. Причина разрыва со мною другая. Но какая»?
Онъ не хотѣлъ даже мысленно произнести то слово, которое терзало его сердце. Онъ подозрѣвалъ, что неожиданная рѣшимость Жюльетты объяснялась вліяніемъ на нее другого человѣка, но не хотѣлъ въ этомъ сознаться. Прямымъ послѣдствіемъ страшной бури, клокотавшей, подъ его черепомъ, было, во-первыхъ, безумная скачка по аллеямъ Булонскаго лѣса, а во-вторыхъ, новое посѣщеніе улицы Матиньонъ, куда онъ направился, какъ только пробило два часа. Онъ зналъ, что по всей вѣроятности маркиза Тильеръ приказала швейцару его не принимать, но все-таки у него осталась слабая надежда, что она не рѣшилась на такой компрометирующій ее шагъ. А если ему удалось бы проникнуть до нея, то онъ, конечно, на этотъ разъ съумѣлъ бы вырвать у нея тайну, побудившую ее отказать ему отъ дома. Съ тревожно бьющимся сердцемъ, увидалъ онъ улицу и домъ, гдѣ жила Жюльетта, а позвонивъ у парадной двери, онъ съ трудомъ держался на ногахъ отъ волненія.
— Маркизы нѣтъ дома, объявилъ швейцаръ.
«Такъ и слѣдовало ожидать, подумалъ Казаль: и не стоило приходить сюда, чтобы подвергнуться оскорбленію».
Машинально онъ пошелъ по улицѣ и также машинально помѣнялся поклономъ съ какимъ то господиномъ, который шелъ къ нему на встрѣчу по противоположному тротуару. Сначала онъ не узналъ этого господина, но черезъ мгновеніе сказалъ самъ себѣ:
«Да, это графъ Генри Пойанъ. Онъ считается другомъ маркизы Тильеръ. Она или графиня Кандаль, не помню кто изъ нихъ говорилъ, что онъ возвращается на дняхъ. Онъ вѣроятно идетъ къ ней. Посмотримъ, примутъ ли его. Если примутъ, то значитъ рѣшительно мнѣ воспрещенъ входъ въ этотъ домъ».
Онъ обернулся и сталъ слѣдить за Пойаномъ, который, остановившись на подъѣздѣ маркизы, также пристально посмотрѣлъ на него. Около секунды продолжался этотъ обмѣнъ взглядовъ, потомъ графъ исчезъ за дверью и болѣе не появлялся.
«Такъ, такъ, размышлялъ Казаль, — она принимаетъ его, а меня нѣтъ. Но зачѣмъ онъ такъ пристально посмотрѣлъ на меня. Когда мы часто видались съ нимъ у Полины Корсье, то онъ никогда не обращалъ на меня никакого вниманія, и мы едва мѣнялись поклонами. Не сказала ли ему маркиза, что отказала мнѣ отъ дома?
Въ какихъ однако отношеніяхъ находится онъ съ ней? Это единственный изъ ея друзей, котораго я никогда не видалъ у нея».
И онъ вспомнилъ, что однажды графиня Кандаль упомянула имя краснорѣчиваго оратора правой стороны, и Казалъ началъ подсмѣиваться надъ нимъ, но замѣтивъ, что Жюльетта насупила брови, тотчасъ прекратилъ этотъ разговоръ. До тѣхъ поръ она была очень весела, а потомъ все время молчала. Все это теперь живо возобновилось въ его памяти, и образъ человѣка, стоявшаго на подъѣздѣ Жюльетты, не покидалъ его во все время игры въ мячъ въ Тюльери, куда онъ пошелъ изъ улицы Матиньонъ. Наконецъ онъ спросилъ у молодого маркиза Ламоль, также депутата и члена правой, который принималъ участіе въ игрѣ:
— Ты знаешь Пойана, Нарберъ?
— Еще бы, а тебѣ, что?
— Я долженъ обѣдать съ нимъ на дняхъ. Что это за человѣкъ?
— Талантливый, но пуританинъ.
— А относительно женщинъ?
— Жена бросила его и живетъ во Флоренціи съ Бонивэ, а у него повидимому нѣтъ любовницъ. Прежде мнѣ казалось, что графиня Кандаль неравнодушна къ нему. Каждый разъ, когда онъ говорилъ въ палатѣ, она сидѣла въ трибунѣ съ своей подругой блондинкой съ прекрасными глазами, но приторной. Ты ее не знаешь?
— Нѣтъ, отвѣчалъ Ренмонъ, тотчасъ понявъ, что молодой человѣкъ говоритъ о Жюльеттѣ: именно у графини Кандаль я долженъ съ нимъ обѣдать, Впрочемъ, этотъ обѣдъ вѣроятно не состоится, такъ какъ онъ, говорятъ гдѣ то въ провинціи.
— Онъ уже вернулся пять дней тому назадъ. Онъ былъ въ своемъ департаментѣ и велъ тамъ избирательную компанію, но потерпѣлъ фіаско.
Это неожиданное извѣстіе о томъ, что Жюльетта постоянно посѣщала палату, когда Пойанъ произносилъ рѣчи и что возвращеніе Пойана въ Парижъ совпадало съ отказомъ ему, Казалю, отъ дома Жюльетты возбудило въ молодомъ человѣкѣ первый приступъ опредѣленной ревности. Онъ кое-какъ окончилъ игру и цѣлый день ходилъ словно шальной, а вечеръ провелъ у себя дома на диванѣ, отравляя себя табачнымъ дымомъ, такъ какъ не чувствовалъ себя способнымъ теперь выносить даже безмолвное общество лорда Герберта.
«Да, разсуждалъ онъ самъ съ собою: тутъ за кулисами прячется мужчина. Это не подлежитъ сомнѣнію. Жюльетта поступила такъ рѣзко со мною только потому, что онъ ей сказалъ: или я или Казаль. По все.й вѣроятности это Пойанъ. Его предупредилъ конечно Авансонъ. Погоди, голубчикъ, я тебѣ за это заплачу. Вернувшись, Пойанъ потребовалъ отъ нея моего изгнанія. Но по какому праву, если онъ не ея любовникъ? Но у нея не можетъ быть любовника. Или она уже такая обманщица, какой я никогда не видывалъ. Впрочемъ, почему ей и не быть обманщицей? Ее быть можетъ забавляло водить за носъ Казаля, извѣстнаго столькими любовными похожденіями. Она была свободна и кокетничала со мною, а теперь вернулся ея любовникъ. Старуха мать, клятва мужу — все это сказки, которымъ я вѣрилъ какъ дуракъ… Но нѣтъ, она была искренна въ своихъ отношеніяхъ ко мнѣ. Въ день перваго нашего знакомства, въ оперѣ, у графини Кандаль… Всегда и вездѣ она была проста, естественна. А грустное выраженіе ея лица въ послѣднее время? Можетъ быть она и любитъ меня, но не можетъ по какой нибудь причинѣ разорвать связь съ Пойаномъ. Она любовница Пойана! Нѣтъ, я не могу болѣе переносить этой агоніи. Я хочу знать всю правду и узнаю ее».
Сколько мужей и влюбленныхъ, терзаемыхъ смертельными муками сомнѣнія, повторяли эту фразу и безпомощно ударялись лбомъ объ ту же непреодолимую преграду. Узнать правду, имѣть въ рукахъ доказательство — то же самое для ревнивца, что вода для скитальца въ пустынѣ, кровъ для безпріютнаго путника и земля для моряка. По странному, нелогическому характеру страсти, ревнивецъ жаждетъ того, что только доведетъ до зенита его муки. Въ эти минуты для него возможны всякаго рода преступленія и онъ рѣшается на все: на шпіонство, на распечатаніе чужихъ писемъ, на взломъ замковъ, на всякую низость. Первой мыслью Казаля было приставить къ маркизѣ Тильеръ одного изъ тѣхъ частныхъ сыщиковъ, существованіе которыхъ составляетъ позоръ современнаго Парижа; но потомъ ему стало стыдно этой мысли, такъ какъ онъ отличался врожденной прямотой, которая въ критическія минуты всегда возстаетъ противъ всякой унизительной сдѣлки. Обсуждая со всѣхъ сторонъ предположеніе о близкихъ отношеніяхъ Пойана и Жюльетты, онъ наконецъ пришелъ къ тому убѣжденію, что графиня Кандаль знала всю правду. Притомъ это была единственная личность, съ которой онъ могъ говорить откровенно. Но какъ было вырвать у преданнаго друга Жюльетты тайну, которую она должна была сохранять тѣмъ крѣпче, что это была не ея тайна? Долго онъ обдумывалъ, какъ лучше повести аттаку на графиню и наконецъ остановился на самомъ простомъ и, повидимому, самомъ дѣйствительномъ способѣ. Графиня Кандаль искренно любила Жюльетту, и если послѣдняя находилась въ связи съ Пойаномъ, то графиня должна была безпокоиться о томъ, подозрѣвалъ-ли Реймонъ что нибудь или нѣтъ. Въ такомъ положеніи дѣла, Казаль конечно приведетъ ее въ смущеніе, если прямо скажетъ: «Я все знаю». Потомъ, пользуясь этимъ смущеніемъ, онъ назоветъ кого нибудь изъ друзей Жюльетты, котораго онъ нисколько не подозрѣвалъ. Графиня конечно станетъ защищать маркизу, тогда онъ произнесетъ имя Пойана и если его подозрѣніе справедливо, то вторая защита графини будетъ гораздо пламеннѣе. Этотъ планъ показался на столько удачнымъ Казалю, что онъ рѣшился немедленно его исполнить и въ два часа уже былъ въ Тильзитской улицѣ, гдѣ все напоминало ему о недавнихъ встрѣчахъ съ Жюльеттой.
Эти воспоминанія такъ взволновали его, что онъ не съумѣлъ скрыть своего нетерпѣнія при видѣ посторонняго лица въ гостиной графини. Это былъ Мозэ, который тотчасъ понялъ, что лишній и удалился послѣ десятиминутнаго разговора о свѣтскихъ пустякахъ, но онъ истолковалъ совершенно ложно какъ нетерпѣніе Казаля, такъ и смущеніе графини, просто боявшейся разговора съ человѣкомъ, ревность котораго она предугадывала.
— Эге! подумалъ онъ, сходя съ лѣстницы: неужели Реймонъ завелъ интрижку съ хорошенькой графиней.
Между тѣмъ Казаль немедленно приступилъ къ аттакѣ, и какъ только затворилась дверь за Мозэ, онъ произнесъ:
— Знаете, графиня, вы и маркиза Тильеръ нехорошо поступили со мной. Вы просто надсмѣялись надо мной, какъ надъ дуракомъ.
Онъ произнесъ эти слова рѣзкимъ, насмѣшливымъ тономъ и Габріелла тревожно воскликнула:
— Что вы хотите сказать? Объяснитесь. Но бросьте этотъ тонъ; онъ неумѣстенъ, говоря со мной и о моемъ другѣ.
Она поняла, что Казаль подозрѣвалъ что то, но не знала, что и хотѣла подготовить сцену оскорбленной гордости, которая дозволила-бы ей прервать разговоръ, еслибъ онъ принялъ опасный характеръ.
— Да, продолжалъ Реймонъ: вы поступили со мной нехорошо. Зачѣмъ вы выдумали цѣлую исторію и впутали въ дѣло старую маркизу? Гораздо проще было-бы вашему другу сказать мнѣ прямо: — вы честный человѣкъ и я довѣряюсь вашему благородству; я не свободна и ваши визиты меня компрометируютъ, прекратите ихъ.
— Вы продолжаете говорить загадками, отвѣчала графиня, насупивъ брови: но впрочемъ это лучше. Вы уже нѣсколько дней не были у меня и вѣроятно, вернувшись въ свое излюбленное общество, забыли, какъ обращаются съ порядочными женщинами.
— Если вы желаете, чтобъ я говорилъ прямо, произнесъ Казаль еще рѣзче: то я объясню въ чемъ дѣло. Я знаю, слышите, я знаю, что не старая маркиза, а мужчина, имѣющій на это право, потребовалъ, чтобъ вашъ другъ отказалъ мнѣ отъ дома… И я. знаю имя этого человѣка.
Надеждѣ Казаля подсмотрѣть на лицѣ графини разгадку мучившей его тайны не суждено было исполниться. Она спокойно вязала кружево, которое взяла со стола при началѣ разговора; на губахъ ея виднѣлась только презрительная улыбка, а глаза ея не приподнимались съ работы. Она искусно избѣгла первой западни, разставленной молодымъ человѣкомъ, но какъ всѣ женщины, она была любопытна и, дозволивъ Реймону продолжать рискованный разговоръ, сдѣлала большую ошибку, такъ какъ дала ему возможность разставить ей вторую западню.
— А, продолжалъ онъ: вы ничего не отвѣчаете. Вы хорошо дѣлаете. Вы сознаете, что тяжело быть жертвой ревности какого-то Феликса Миро, дрянного маляра, который воображаетъ себя великимъ художникомъ потому, что онъ носитъ бархатный костюмъ эпохи возрожденія и получаетъ сто тысячъ франковъ въ годъ за плохія копіи живыхъ цвѣтовъ.
Думая въ это время о настоящемъ предметѣ своей ревности, а не о бѣдномъ, ни въ чемъ неповинномъ художникѣ, Казаль придалъ своимъ словамъ оттѣнокъ искренней злобы, которая повліяла на графиню.
— Вы просто съ ума сошли, мой бѣдный другъ, сказала она съ улыбкой сожалѣнія: васъ надо посадить въ сумасшедшій домъ. Миро васъ ревнуетъ! Миро имѣетъ права на маркизу Тильеръ! Право нельзя и сердиться на васъ. Это такъ глупо. Миро! Отчего-же не Артель? Отчего-же не Прани? Отчего-же не Авансонъ? Знаете, что я скорѣе на вашемъ мѣстѣ ревновала-бы Авансона. Онъ гораздо опаснѣе.
— Если это не Миро, произнесъ Казалъ съ такой злобной ироніей, что улыбка мгновенно исчезла съ лица графини: то можетъ быть это Пойанъ, который вернулся въ тотъ самый день, когда мнѣ отказали отъ дома.
— Послушайте, Казаль, сказала молодая женщина, пожимая плечами: я всегда васъ защищала, всегда говорила, что вы гораздо лучше вашей отвратительной репутаціи. За минуту передъ этимъ я не хотѣла придавать серьезнаго характера вашимъ словамъ. Но если вы дѣйствительно говорите серьезно, дѣйствительно подозрѣваете моего лучшаго друга и разносите повсюду такую низкую клевету противъ нея, то вы поступаете самымъ недостойнымъ образомъ, и я не желаю болѣе знать такого человѣка. Жюльетта выказала вамъ полное довѣріе. Она была предупреждена противъ васъ и познакомилась съ вами только ради меня. Она ни мало съ вами не кокетничала и откровенно увѣдомила васъ, когда, въ виду ея отношеній къ матери, она была поставлена въ невозможность принимать васъ болѣе. Вмѣсто того, чтобы подчиниться ея желанію, вы клевещете на нее и бросаете грязью въ ея друзей. Признаюсь, я не ожидала отъ васъ такой низости.
— Вы правы, графиня, сказалъ Реймонъ, послѣ нѣкотораго молчанія: простите меня. Я даю слово, что никогда болѣе не буду говорить съ вами о маркизѣ Тильеръ.
— И не будете думать о ней ничего дурного?
— Да, произнесъ Казаль и, сдѣлавъ надъ собой неимовѣрное усиліе, перемѣнилъ разговоръ.
Но на этотъ разъ онъ не обманулъ Габріеллы. Она сильно упрекала себя въ томъ, что не прибѣгла къ единственно дѣйствительному способу сбить съ пути ревнивца, именно молчанію; и когда Казаль удалился, то рѣшилась немедленно предупредить Жюльетту о грозившей ей опасности. Эта опасность казалась ей тѣмъ громаднѣе, что она инстинктивно понимала теперь, подъ вліяніемъ какой необузданной страсти находился Реймонъ.
— Да, произнесла она громко: — я сейчасъ поѣду къ Жюльетгѣ. Ей надо быть на-сторожѣ, хотя въ сущности онъ можетъ только написать ей непріятное письмо, или сдѣлать ей скучную сцену. Но какъ онъ открылъ ея тайну?
Въ сущности Казаль еще не зналъ всей правды на счетъ Жюльетты, но его хитрость удалась. Графиня Кандаль, легко защищая своего друга отъ связи съ Миро и, напротивъ, вспыхнувъ отъ гнѣва при одномъ имени Пойана, указала ему тотъ путь, по которому онъ долженъ былъ идти для разрѣшенія своихъ ревнивыхъ подозрѣній. Очевидно всѣ его розыски должны были имѣть, предметомъ Пойана, такъ какъ иначе графиня одинаково легко отнеслась-бы къ обоимъ заявленнымъ имъ обвиненіямъ противъ ея друга. Очутившись на улицѣ, Казаль мысленно сказалъ себѣ г. «Нѣтъ болѣе сомнѣнія, Пойанъ ея любовникъ».
Эта мысль не покидала его теперь ни на одну минуту и какъ въ этотъ день, такъ и въ послѣдующіе за нимъ дни, онъ постоянно увеличивалъ свои страданія воображаемыми картинами существованія Жюльетты въ послѣднія десять лѣтъ. И однако онъ не имѣлъ прямыхъ доказательствъ, что Пойанъ былъ любовникомъ Жюльетты. «Это правда, у меня нѣтъ прямыхъ доказательствъ, разсуждалъ онъ самъ съ собою, но какое-же можетъ существовать доказательство женской измѣны, если не поймаешь измѣнницу на мѣстѣ преступленія».
Находясь въ такомъ настроеніи, Казаль все-таки посѣщалъ французскій театръ и оперу, въ надеждѣ встрѣтить Жюльетту, которую онъ не видалъ съ тѣхъ поръ, какъ былъ въ послѣдній разъ въ ея домѣ. Онъ никакъ не могъ помириться съ мыслью, что между ними все было кончено, и ему казалось, что неизбѣжно было еще окончательное объясненіе съ той, которую онъ все-таки страстно любилъ, хотя мысленно обвинялъ въ самомъ низкомъ коварствѣ. Однажды, ровно недѣлю послѣ посѣщенія графини Кандаль, онъ сидѣлъ во французскомъ театрѣ и съ горькимъ разочарованіемъ смотрѣлъ на пустую ложу Габріеллы, въ которой онъ такъ часто видалъ Жюльетту, какъ вдругъ онъ встрѣтился глазами съ человѣкомъ, пристально смотрѣвшимъ на него. Это былъ Генри Пойанъ, помѣщавшійся въ партерѣ недалеко отъ него. Какъ въ улицѣ Матиньопъ и на подъѣздѣ дома Жюльетты, такъ и теперь, этотъ обмѣнъ взглядовъ продолжался недолго. Пойанъ черезъ секунду отвернулся и сосредоточилъ свое вниманіе на сценѣ.. Но Реймонъ видѣлъ его передъ собою и замѣтилъ, что бинокль дрожалъ въ его рукѣ. Онъ самъ былъ взволнованъ. Присутствіе соперника доводитъ пламенныхъ людей до такихъ порывовъ злобы, что они тогда способны на всякое преступленіе, на всякое безуміе. При видѣ человѣка, котораго онъ такъ долго съ мучительной ревностью подозрѣвалъ въ связи съ Жюльеттой, Казаль мгновенно сказалъ себѣ, что у него теперь въ рукахъ возможность узнать всю правду.
"Я знаю, продолжалъ онъ мысленно, что Пойанъ храбро дрался во время войны и мужественно велъ себя на безансонской дуэли, а потому онъ не такой человѣкъ, который терпитъ оскорбленія, какъ бы они незначительны ни были. Я подойду къ нему во время антракта и нанесу ему съ глаза на глазъ обиду, которую не можетъ перенести порядочный человѣкъ, безъ важной побудительной причины. Если между ними нѣтъ ничего, то онъ оборветъ меня на первомъ словѣ и мы будемъ драться. Если же онъ дѣйствительно любовникъ маркизы Тильеръ, то приметъ всѣ мѣры, чтобы ея имя не было замѣшано въ подобной исторіи и такъ или иначе избѣгнетъ дуэли.
Составивъ этотъ планъ дѣйствія, Казаль тревожно дождался той минуты, какъ опустился занавѣсъ и, выйдя въ корридоръ, сталъ высматривать въ толпѣ Пойана. Какъ только послѣдній появился въ дверяхъ, онъ подошелъ къ нему и сказалъ очень любезно.
— Извините, графъ, мнѣ надо сказать вамъ два слова. Будьте такъ добры отойти со мною въ сторону, гдѣ бы никто не помѣшалъ нашему разговору.
— Я къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ Пойанъ, слѣдуя за молодымъ человѣкомъ, но чрезвычайно удивленный этой таинственной бесѣдой.
Ему тотчасъ вошла въ голову мысль, что Казаль хочетъ говорить съ нимъ о Жюльеттѣ, но потомъ онъ успокоилъ себя соображеніемъ, что никто не зналъ объ его отношеніяхъ къ маркизѣ и что во всякомъ случаѣ Казаль былъ джентльмэнъ.
— Я васъ не задержу, началъ молодой человѣкъ, и только считаю необходимымъ спросить васъ, по какой причинѣ вы такъ пристально смотрите на меня, когда мы случайно встрѣчаемся?
— Это недоразумѣніе, отвѣчалъ Пойанъ, поблѣднѣвъ и едва скрывая свое смущеніе: прежде чѣмъ вы подошли ко мнѣ, я вовсе не зналъ, что вы въ театрѣ.
— Къ сожалѣнію я долженъ сказать, что это неправда, произнесъ Реймонъ: вы посмотрѣли на меня пристально въ театрѣ и это уже случается не въ первый разъ, а потому я желалъ съ вами объясниться и, въ случаѣ неудовлетворительности вашего отвѣта, запретить вамъ смотрѣть на меня такимъ образомъ.
Произнося эти дерзкія слова, Казань могъ ясно видѣть на лицѣ Пойана слѣды тяжелой борьбы между оскорбленной гордостью и твердой рѣшимостью во что бы то ни стало не признавать себя оскорбленнымъ. Дѣйствительно, Пойанъ пришелъ къ тому убѣжденію, что Казаль знаетъ объ его отношеніяхъ къ маркизѣ и такъ какъ онъ способенъ назвать ея имя, если произойдетъ между ними дуэль, то и слѣдовало всячески ее предотвратить.
— Повторяю, что все это одно недоразумѣніе, произнесъ онъ, по прежнему сдерживая свое волненіе: я не имѣю никакой причины смотрѣть на васъ непріятнымъ для вашего самолюбія образомъ и потому нѣтъ основаній продолжать этотъ странный разговоръ.
— Дѣйствительно, сказалъ Казаль: мнѣ нечего болѣе разговаривать съ подлецомъ.
Послѣднее слово сорвалось съ языка Казаля совершенно неожиданно подъ впечатлѣніемъ мысли, что смущеніе Пойана и его сдержанный тонъ подтверждали его подозрѣнія. Въ пылу ревности онъ совершенно забылся и дозволилъ себѣ нанести Пойану такое оссорбленіе, которое благородный человѣкъ не можетъ перенести.
— Милостивый государь, отвѣчалъ Пойанъ, еще болѣе поблѣднѣвъ: — я до сихъ цоръ говорилъ съ вами очень мягко, потому что дѣйствительно приписывалъ вашъ поступокъ недоразумѣнію. Но теперь я вижу, что вы хотите ссоры со мной. Быть по вашему. Я не понимаю, почему вы сочли нужнымъ пристать ко мнѣ, но я никому не позволю оскорблять себя и пришлю къ вамъ своихъ секундантовъ, но предупреждаю, что дуэль состоится только подъ тѣмъ условіемъ, чтобы она осталась тайной для всѣхъ.
— Разумѣется, графъ, сказалъ Казаль и, чтобы доказать искренность своего обѣщанія, онъ подозвалъ проходившаго мимо Мозэ и спросилъ его самымъ спокойнымъ равнодушнымъ тономъ:
— Не помните-ли вы, Альфредъ, когда давали въ первый разъ пьесу Фелье «Акробатъ»? Я держу пари съ графомъ Пойаномъ, что это было въ 73-мъ году, а онъ стоитъ за 72-й годъ.
X.
Передъ дуэлью.[править]
На слѣдующій день послѣ неожиданной сцены во французскомъ театрѣ, которая внесла трагическій элементъ въ исторію бѣдной слабохарактерной Жюльетты, она въ два часа дня гуляла одна по своему маленькому садику. Со времени своего разговора съ Казалемъ она находилась въ самомъ мрачномъ настроеніи; и даже не была въ состояніи скрыть отъ Пойана своей удручающей меланхоліи. Впрочемъ, онъ такъ горячо ее любилъ, что она никакимъ образомъ не могла-бы его обмануть на счетъ искренности своихъ чувствъ къ нему. Онъ ясно видѣлъ, на сколько она измѣнилась, и несмотря на ихъ свиданіе въ Пасси, гдѣ она старалась нѣжными ласками заглушить его подозрѣнія, онъ постоянно повторялъ про себя съ мучительной грустью: «Она меня болѣе не любитъ, а только сожалѣетъ». Эта страшная для него мысль возбуждала въ немъ еще большее отчаяніе, такъ какъ къ ней примѣшивалось подозрѣніе, что она любила другого. Новый разговоръ его съ Авансономъ обнаружилъ тотъ фактъ, что Жюльетта отказала Казалю отъ своего дома; впрочемъ, онъ въ этомъ убѣдился собственными глазами, видя, какъ молодой человѣкъ вошелъ въ домъ маркизы и тотчасъ вышелъ. Но если Жюльетта прекратила посѣщенія Казаля, то она, очевидно, сожалѣла о немъ и стала чахнуть отъ тайнаго недуга. «Она, быть можетъ, умираетъ отъ любви къ другому», думалъ Пойанъ, и сердце его обливалось кровью. Мало-по-малу эта мысль совершенно овладѣла имъ, и онъ пришелъ къ роковому убѣжденію, что она любитъ Казаля и терпитъ его отъ одного сожалѣнія. И каждое утро онъ давалъ себѣ слово, что въ этотъ день онъ окончательно объяснится съ Жюльеттой, но при видѣ ея страдальчески изнуреннаго лица онъ молчалъ, боясь причинить ей чисто физическій вредъ.
Съ своей стороны бѣдная женщина ясно замѣчала, что Пойанъ снова терзался мучительными подозрѣніями и съ мрачной ироніей говорила себѣ: «Онъ даже не чувствуетъ себя счастливымъ. Для чего-же я разбила свое счастье? Для чего побудила Реймона вернуться къ его прежней недостойной жизни?».Дѣйствительно, она была убѣждена, что Казаль теперь снова предался низкому разврату. Она представляла, его себѣ въ объятіяхъ уличныхъ кокотокъ и сердце ея ревниво клокотало. Среди этой агоніи, терзаемая любовью къ одному и сожалѣніемъ къ другому, она неожиданно узнала отъ Габріэллы, что Казаль напалъ на слѣдъ ея связи съ Пойаномъ. Этотъ ударъ окончательно сразилъ ее: двое сутокъ пролежала она въ постели, убитая горемъ и не имѣя возможности даже обдумать новой грозившей ей опасности. Въ тотъ свѣтлый солнечный день, когда она гуляла по своему саду, Жюльетта впервые вышла изъ спальни. Она была совершенно надломлена ужаснымъ кризисомъ въ ея жизни и одна мысль постоянно терзала ее: «Реймонъ знаетъ о моей связи съ Генри. Что онъ думаетъ обо мнѣ? Что онъ теперь сдѣлаетъ?»
Что онъ думаетъ о ней? Она очень хорошо знала, что онъ презиралъ ее за кокетничанье съ нимъ въ то время, когда она была любовницей другого. Это сознаніе, что онъ презираетъ ее, было такъ мучительно для бѣдной женщины, что она хотѣла написать ему, или вызвать его на новое личное объясненіе. «Нѣтъ, говорила она себѣ съ отчаяніемъ: онъ не повѣритъ моему письму, а если я его увижу, то я погибла». Она понимала, что послѣ ея обморока въ послѣднее съ нимъ свиданіе остаться съ нимъ наединѣ значило отдать себя всецѣло въ его руки. Она уже не была болѣе увѣрена въ себѣ. Съ тому-же она боялась увидать въ его глазахъ роковое презрѣніе. Но какъ онъ узналъ ея тайну? Эта мысль возбуждала другой, еще болѣе мучительный вопросъ. Что онъ теперь сдѣлаетъ? Смутный, неопредѣленный страхъ овладѣвалъ ею при этомъ, и лихорадочная дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу.
Всѣ эти мрачныя мысли такъ поглощали Жюльетту во время -ея одинокой прогулки по саду, что она не замѣтила, какъ въ дверяхъ гостиной показалась графиня Кандаль и не слышала, какъ послѣдняя два раза тревожнымъ голосомъ назвала ее по имени. Наконецъ, поднявъ голову, она сознала присутствіе своего друга и, замѣтивъ, что лицо графини выражало печальное безпокойство, она быстро увела ее въ свой будуаръ.
— Что случилось? спросила она.
— Случилось нѣчто очень серьезное, и я право не знаю какъ тебѣ объяснить, отвѣчала графиня, я дрожу отъ мысли, что будетъ съ тобою.
— Да говори-же, говори.
— Я сама теряю голову, хотя должна бы успокоивать тебя, продолжала Габріелла: но лучше всего я разскажу тебѣ все, что я узнала, и ты сама увидишь, хорошо-ли я сдѣлала, прямо пріѣхавъ сюда. Сегодня утромъ, въ 9 часовъ, мы пили чай, когда, вдругъ, лакей подалъ письмо мужу, сказавъ, что письмо отъ Казаля и ждутъ отвѣта. «Отъ Казаля, воскликнулъ Луи, — что бы это было? Онъ никогда не пишетъ писемъ». Распечатавъ письмо, онъ прочелъ его съ удивленіемъ и сказалъ: «Я буду черезъ полчаса въ Лиссабонской улицѣ». Оставшись на-единѣ, я спросила у Луи въ чемъ дѣло, и онъ отвѣчалъ мнѣ, что Казаль проситъ его заѣхать къ нему для переговоровъ о пріемѣ новаго члена въ клубъ. Но по его глазамъ я видѣла, что онъ лжетъ; его лицо имѣло то самое выраженіе, которое оно принимаетъ въ тѣ минуты, когда онъ разсказываетъ мнѣ различныя сказки, чтобы скрыть свои посѣщенія г-жи Бернаръ. Я хотѣла тотчасъ тебѣ объ этомъ написать, но подумала, что не стоитъ. Однако, за завтракомъ Луи, очевидно чѣмъ-то озабоченный, неожиданно спросилъ меня. «А что Пойанъ продолжаетъ часто посѣщать маркизу Тильеръ»? — «Да, но почему ты объ этомъ спрашиваешь?» отвѣчала я. «Такъ», произнесъ онъ и замолчалъ. Я очень хорошо знала, что онъ до окончанія завтрака самъ все откроетъ мнѣ, а потому я терпѣливо ждала. Такъ дѣйствительно и случилось. «А Казаль, спросилъ онъ черезъ нѣсколько времени, часто бываетъ у маркизы Тильеръ?» — «Не знаю, отвѣчала я: но объясни мнѣ, почему тебя такъ интересуетъ кто бываетъ у Жюльетты»? — «Меня ни мало», воскликнулъ онъ, покраснѣвъ. Въ эту минуту лакей доложилъ о лордѣ Гербертѣ, и мужъ заперся съ нимъ въ кабинетѣ. Этотъ англичанинъ закадычный другъ Казаля и уже много лѣтъ не бывалъ въ нашемъ домѣ. Все это показалось мнѣ такъ странно, что я тотчасъ поѣхала къ тебѣ.
— Это очень странно! промолвила Жюльетта; очень странно. Не дерутся-ли они на дуэли? Твой мужъ и англичанинъ не секунданты-ли? Да, это ясно. У нихъ дуэль. Признайся, ты также подумала объ этомъ?
— Да, отвѣчала графиня: но, пожалуйста, не тревожься. Быть можетъ, мы обѣ ошибаемся. Въ сущности, это очень невѣроятно. Они не посѣщаютъ однихъ клубовъ и никогда не встрѣчаются въ свѣтѣ, а оба слишкомъ приличные люди, чтобы поссориться въ публичномъ мѣстѣ. Развѣ они помѣнялись оскорбительными письмами? Но все это невѣроятно. Во всякомъ случаѣ надо дѣло выяснить. Отъ мужа я ничего не добьюсь; хотя онъ очень болтливъ, но онъ благородный человѣкъ и если дастъ слово молчать, то ни за что не нарушитъ своего обѣщанія. Тебѣ надо повидать Пойана. Я поэтому тотчасъ и прискакала къ тебѣ.
— Благодарю, отвѣчала Жюльетта, цѣлуя своего друга: ты спасаешь меня. Я не пережила бы дуэли между ними. Я непремѣнно все разузнаю. Генри обѣщалъ пріѣхать сегодня въ два часа. Боже мой, меня трясетъ лихорадка, а я должна сохранить все мое хладнокровіе для разговора съ нимъ.
Несмотря на эту рѣшимость и на нѣчто въ родѣ спокойствія, которое всегда возбуждается сильной опасностью въ мужественныхъ натурахъ, Жюльетта провела въ лихорадочномъ безпокойствѣ тѣ пятнадцать минутъ, которыя протекли между отъѣздомъ Габріеллы и появленіемъ Пойана. Она даже сожалѣла, что отпустила своего друга, хотя послѣдняя сказала очень благоразумно:
— Лучше, чтобы Пойанъ не видалъ меня здѣсь. Въ подобныхъ случаяхъ, чѣмъ болѣе лицъ посвящено въ тайну, тѣмъ сильнѣе страдаетъ самолюбіе. Ты немедленно напишешь мнѣ о результатѣ вашего разговора.
«Два часа и десять минутъ», говорила себѣ Жюльетта, слѣдя за движеніемъ часовыхъ стрѣлокъ. «Если черезъ пять минутъ онъ не явится, то значитъ онъ вовсе не пріѣдетъ. Какъ-же мнѣ тогда узнать правду? Но, звонятъ… Это онъ».
Дѣйствительно, въ комнату вошелъ Генри Пойанъ и поспѣшно извинился, что опоздалъ, объясняя, что его задержали важныя дѣла. Въ сущности, онъ совѣщался съ своими двумя секундантами, депутатомъ де-Совомъ и генераломъ Жардомъ. Дуэль была назначена на слѣдующее утро и условія ея были самыя строгія: четыре выстрѣла на двадцати шагахъ по командѣ. Поэтому графъ могъ думать, что онъ видитъ Жюльетту въ послѣдній разъ и, однако, его лицо не обнаруживало ни малѣйшаго волненія. Это спокойствіе было совершенно искреннее и онъ нисколько не рисовался. Неожиданная сцена въ театрѣ подѣйствовала на него успокоительнымъ образомъ. Онъ объяснялъ себѣ странное поведеніе Казаля безумной ревностью и гнѣвомъ свѣтскаго Донъ Жуана, привыкшаго къ легкимъ побѣдамъ и который грубо мстилъ своему сопернику, изгнавшему его, какъ онъ думалъ, изъ дома нравившейся ему женщины. Нелѣпая выходка Реймона ясно доказывала, что онъ болѣе не питалъ никакой надежды на успѣхъ своего ухаживанія, и что Жюльетта никогда серьезно не интересовалась имъ. Хотя Пойанъ не сомнѣвался даже въ нравственной вѣрности Жюльетты, но ему было отрадно имѣть въ рукахъ такое очевидное доказательство и видѣть какъ жестоко, даже до безумія, страдалъ Казаль. О, какъ онъ ненавидѣлъ этого человѣка и съ какимъ инстинктивнымъ удовольствіемъ говорилъ себѣ теперь, что можетъ убить его. Онъ забывалъ, что тайна его отношеній къ маркизѣ Тильеръ была открыта и что у Реймона было болѣе чѣмъ у него шансовъ на успѣхъ въ дуэли. Въ это самое утро онъ заѣхалъ въ тиръ, чтобы убѣдиться, не забылъ-ли онъ стрѣлять изъ пистолета и видѣлъ тамъ картонку съ мухой, въ которую Казаль попалъ семь разъ въ ряду. Но это его ни мало неиспугало. Онъ былъ очень храбръ и опасность только служила пріятнымъ выходомъ изъ его мучительнаго положенія. Какое-бы то ни было дѣйствіе, хотя самое трагическое, кажется намъ облегченіемъ, когда мы долго предавались умственной агоніи.
Такимъ образомъ, Жюльетта была поражена въ первую минуту его совершеннымъ спокойствіемъ, которое, быть можетъ, обмануло бы ее, если бы ею не руководила неутолимая жажда знать, дерется-ли онъ на дуэли. У нея было вѣрное средство убѣдиться въ этомъ. Ей стоило только пригласить Пойана отправиться съ нею на другой день за городъ и его отвѣтъ разъяснилъ бы все дѣло.
— Я надѣюсь, что вы будете сегодня довольны мною, сказала она съ кокетливой лаской въ голосѣ и жестахъ, чего онъ уже давно не видалъ въ ней: — вы все упрекаете меня, что я сижу дома. Мы рѣшились съ мамой поѣхать завтра въ Фонтенбло, къ кузинѣ Нансэ. И знаете-ли вы, кого мы выбрали своимъ кавалеромъ?
— Авансона, отвѣчалъ Пойанъ съ улыбкой.
— Нѣтъ, васъ. Не отказывайтесь. Я не допущу никакихъ причинъ къ отказу.
— По несчастью это невозможно. У меня завтра парламентская коммисія.
— Вы принесете мнѣ въ жертву эту коммисію. Вы знаете, что я не очень требовательна, но въ настоящемъ случаѣ я требую, чтобы вы ѣхали со мной. Я на это имѣю свои причины.
— Признайтесь, что я имѣю право узнать эти причины.
— Я не могу вамъ ихъ объяснить. Но я хочу, чтобы вы ѣхали со мною. Если даже это только капризъ больной, то развѣ вы рѣшитесь мнѣ отказать? Меня надо баловать, прибавила она съ грустной улыбкой: вы не знаете, останусь-ли я вѣчно съ вами.
— Нѣтъ, это невозможно, произнесъ серьезно Пойанъ. Послушайте, Жюльетта, надо быть благоразумной. Если это только капризъ, то вы не захотите, чтобы я принесъ ему въ жертву свой долгъ.
Онъ всталъ, чтобы избѣгнуть ея пристальнаго взгляда. «Неужели она поддалась вліянію каприза, спрашивалъ онъ себя мысленно, или она узнала о вчерашней сценѣ и ея послѣдствіяхъ?» Но она не дала ему времени отвѣтить на эти вопросы, а также вскочивъ, произнесла, прямо смотря на него:
— Вы очень плохо лжете, Генри. Я знаю, что вы не свободны завтра, но по другой причинѣ. Вы деретесь на дуэли и я знаю съ кѣмъ. Прикажете назвать вашего противника?
Хотя съ самаго начала этого разговора въ умѣ Пойана возбудились подозрѣнія, но онъ не могъ пересилить себя и на лицѣ его выразилось удивленіе, которое уже одно уличало его. Къ тому-же имъ овладѣла страшная мысль, которая дѣлала невозможной всякую попытку скрыть истину. Если Жюльетта знала все, то ей должны были сказать объ этомъ его секунданты или секунданты Казаля; но въ своихъ друзьяхъ онъ былъ увѣренъ, а подобный поступокъ со стороны друзей Казаля былъ невѣроятенъ. «Можетъ быть, подумалъ онъ: ей сказалъ самъ Казаль, онъ могъ ей написать о нашей дуэли. Подлецъ!» Пойанъ не сталъ даже обсуждать невѣроятности подобнаго предположенія и ему не вошла въ голову мысль, что Жюльетта могла просто прибѣгнуть къ хитрости, чтобы узнать правду. Его ненависть къ сопернику была такъ сильна, что мысль о новой его низости привела его въ ярость, и онъ произнесъ очень рѣзко:
— Если вамъ все передали, то вы знаете причину нашей дуэли и ея неизбѣжность.
— Такъ это правда, воскликнула она, схвативъ его обѣими руками и прижимая къ себѣ съ лихорадочной силой: — нѣтъ, эта дуэль невозможна, вы не будете драться. Ты съ нимъ! Нѣтъ, я этого не хочу. Если ты меня любишь, то найдешь средство помѣшать этой ужасной дуэли. Вы оба будете драться! Одинъ противъ другого. Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно. Дай мнѣ слово, что ты не будешь драться. Я этого не хочу. Слышишь! Я умру! Вы не можете драться.
Пойанъ съ ужасомъ слушалъ ея сознаніе въ томъ сердечномъ дуализмѣ, который она такъ старательно скрывала отъ него. При видѣ яснаго доказательства своихъ подозрѣній, онъ грубо освободился отъ крѣпко обнимавшихъ его рукъ и отвѣчалъ съ ядовитой горечью, которая наполнила сердце Жюльетты новымъ страхомъ:
— Вы говорите о насъ двоихъ. Вы не знаете даже, за котораго изъ насъ вы боитесь, — за меня или за него. Вы не знаете, кого изъ насъ вы любите! Или нѣтъ, вы это знаете и онъ знаетъ. А, я теперь понимаю, почему онъ вздумалъ отдѣлаться отъ меня. Онъ видѣлъ, что между нимъ и вашимъ сердцемъ была одна только преграда — несчастный остатокъ вашей привязанности ко мнѣ и онъ рѣшился убить меня. Но если онъ вамъ сказалъ о нашей дуэли, несмотря на то, что далъ мнѣ слово молчать, то онъ конечно передалъ вамъ, что назвалъ меня подлецомъ. Неужели вы станете просить меня, чтобы я забылъ это оскорбленіе? Но еслибы онъ даже не оскорбилъ меня смертельно, то неужели вы думаете, что я пропущу этотъ случай убить человѣка, котораго я ненавижу всей душой.
— Генри, промолвила Жюльетта, снова схвативъ его за руку и смотря на него съ нѣжной мольбой: клянусь нашимъ прошедшимъ, нашей любовью, что я узнала объ этой дуэли только отъ Габріеллы и отъ тебя. Она только что была здѣсь. Ея мужъ секундантъ и она заподозрила, что будетъ дуэль, по нѣсколькимъ его фразамъ. Я вырвала у тебя сознаніе дуэли и у меня въ глазахъ покраснѣло. Я не могу дозволить, чтобы изъ за меня пролилась кровь и стала говорить, сама не знаю что… Но я люблю только тебя и буду твоей всю жизнь. Я такъ была счастлива… Ты вернулся такой добрый, такой нѣжный. Но если онъ даже и любитъ меня, то его вызовъ тебя на дуэль доказываетъ его полное сознаніе въ томъ, что я люблю только тебя и буду тебя вѣчно любить.
— Онъ все-таки меня оскорбилъ, перебилъ ее Пойанъ, и я не могу отказаться отъ дуэли. Я тебѣ вѣрю, прибавилъ онъ, страстно пожимая ея руку.
Онъ снова убѣдился въ ея искренности, но мысленно говорилъ себѣ: «Однако ты любишь насъ обоихъ — его и меня». Ему становились нестерпимы эти вѣчныя сомнѣнія, и онъ поторопился прекратить тяжелую бесѣду, тѣмъ болѣе, что ему необходимо было сохранить все свое хладнокровіе для приведенія въ порядокъ своихъ дѣлъ.
— Да, повторилъ онъ, я тебѣ вѣрю, что ты узнала объ этой дуэли только отъ меня. Я поступилъ очень неблагоразумно, но дѣлать нечего, я не могу взять назадъ вырвавшихся словъ. Ты теперь все знаешь. Будь мужественна и не будемъ болѣе говорить объ этомъ ни слова. Ты лучше всѣхъ знаешь, что нельзя шутить съ честью. Къ тому же я долженъ проститься съ тобой. Позволь мнѣ заѣхать къ тебѣ послѣ обѣда въ девять часовъ. Мы скажемъ другъ другу до свиданія съ Божіей помощью.
Она отпустила его, не промолвивъ ни слова. Что она могла сказать противъ такого неизбѣжнаго факта, какъ эта дуэль. Реймонъ оскорбилъ Генри и послѣдній былъ правъ, что они должны драться. Но необходимость дуэли не примиряла съ нею это женское сердце, пораженное вдвойнѣ и съ ужасомъ возстававшее противъ возможности поединка между двумя дорогими для нея существами. Прошло много времени послѣ ухода Пойана, а она оставалась все въ томъ же положеніи на креслѣ, въ которое она опустилась въ ту минуту, когда затворилась за нимъ дверь. Ея руки крѣпко сжимали колѣна, голова была вытянута, а глаза смотрѣли въ пространство. Передъ нею быстро мѣнялись одна картина за другой. Она видѣла Генри и Реймона, стоявшихъ другъ противъ друга съ поднятыми пистолетами… Потомъ одинъ изъ нихъ упалъ на землю, весь въ крови. Это былъ Пойанъ: глаза человѣка, котораго она любила десять лѣтъ, глаза, въ которыхъ она не могла видѣть хладнокровно грустнаго выраженія, смотрѣли на нее въ смертельной агоніи и она ясно читала въ нихъ роковой упрекъ: «Ты меня убила». Едва она успѣла отогнать отъ себя этотъ ужасный кошмаръ, какъ уже видѣла предъ собою смертельно раненаго Казаля. Этотъ человѣкъ, присутствіе котораго наполняло ея сердце радостью и страхомъ, а отсутствіе заставляло ее чахнуть, также смотрѣлъ на нее и его глаза выражали не упрекъ, а презрѣніе. Даже въ эту трагическую минуту она не знала, котораго изъ двухъ она оплакивала-бы болѣе горькими слезами, если-бы дуэль окончилась несчастнымъ образомъ. Но дуэль не могла состояться. Она помѣшаетъ имъ драться, бросится къ ихъ ногамъ и такъ или иначе, но не допуститъ поединка. Но что было ей предпринять? Она не знала ни часа, ни мѣста дуэли. Не обратиться ли ей къ секундантамъ? Она знала только, что секундантами Казаля были Кандаль и лордъ Гербертъ. Но если она и пойдетъ къ нимъ, то по какому праву могла она просить ихъ помѣшать дуэли? Для нихъ, если Казалъ разсказалъ имъ что-нибудь, она была презрѣнной коварной женщиной, которая въ отсутствіе своего любовника кокетничала съ другимъ, а потомъ прогнала его, какъ только вернулся любовникъ. Какъ могла она объяснить имъ всю искренность своихъ чувствъ и ненормальный дуализмъ своего сердца, которое одинаково дрожало за обоихъ? И страшный кошмаръ снова возобновлялся. Она видѣла предъ собою прострѣленную грудь, истекающую кровью рану, и все равно, чья бы это кровь ни была, Генри или Реймона, она чувствовала при видѣ ея такія неизъяснимыя страданія, что въ сравненіи съ нимъ смерть казалась легкою.
Пробили часы. Машинально Жюльетта подняла голову и посмотрѣла на часы, маятникъ которыхъ могъ отмѣтить минута въ минуту и секунда въ секунду время, оставшееся до ужасной дуэли. Было уже четыре часа. Прошло болѣе шестидесяти минутъ съ тѣхъ поръ, какъ Пойанъ ушелъ отъ нея, и она все это время оставалась въ бездѣйствіи, тогда какъ Габріелла ее ждала готовая содѣйствовать ей въ важномъ дѣлѣ спасенія двухъ человѣческихъ жизней. Эта мысль, что она теряетъ дорогое время, столь скудно отсчитанное ей судьбой, заставила ее быстро вскочить съ кресла. Она провела рукой по глазамъ и недавняя апатія мгновенно замѣнилась лихорадочной дѣятельностью. Въ одно мгновеніе она позвонила, одѣлась, послала за извощикомъ, такъ какъ закладывать карету было слишкомъ долго, и поѣхала въ Тильзитскую улицу. По дорогѣ въ головѣ ея возникали десятки проектовъ, въ которыхъ графиня Кандаль играла видную роль, но всѣ они оказались неосуществимыми, такъ какъ ея не было дома. Видя, что ея другъ опаздываетъ, и терзаемая безпокойствомъ, Габріелла сама отправилась къ ней. Онѣ очевидно разъѣхались, потому что швейцаръ повторялъ:
— Графиня уѣхала только десять минутъ.
"Боже мой, думала Жюльетта, снова садясь въ экипажъ: только бы она подождала меня въ улицѣ Матиньонъ.
Но Габріелла поступила совершенно иначе, хотя всего логичнѣе было сказать себѣ: конечно Жюльетта поѣхала ко мнѣ и тотчасъ вернется. Но терзаемая безпокойствомъ графиня Кандаль отправилась въ клубъ своего мужа, надѣясь его тамъ застать и вывѣдать у него что нибудь. Пока она совершенно напрасно предпринимала эту поѣздку, Жюльетта вернулась въ улицу Матиньонъ и узнала, что ея подруга заѣзжала, но тотчасъ отправилась неизвѣстно куда. Бѣдная женщина пришла въ отчаяніе и снова поскакала къ графинѣ, которую по прежнему не застала дома. Тогда въ головѣ ея возникла идея, которая вскорѣ овладѣла ею всецѣло. Причина дуэли между Пойаномъ и Казалемъ заключалась въ томъ, что послѣдній назвалъ перваго подлецомъ и если послѣдній согласился бы взять это слово назадъ, то дуэль не имѣла бы никакого смысла. Но кто могъ добиться отъ него этого согласія? Отчего ей самой не попытать счастья и, отправившись къ нему, упросить его, въ виду ея смертельныхъ страданій, не драться съ Пойаномъ. То, что было невозможно для Пойана, Казаль могъ, и долженъ былъ сдѣлать, если онъ ее любилъ, а въ этомъ сомнѣваться было нельзя. Если-бы онъ не любилъ ее, то не позволилъ бы себѣ такой сумашедшей выходки. Да, это было единственное средство спасенія. Какъ не подумала она объ этомъ прежде? Взглянувъ на часы, она увидѣла, что снова прошло сорокъ минутъ въ безполезныхъ разъѣздахъ, а ей оставалось очень мало времени, такъ какъ въ пять часовъ она дожна была вернуться домой къ обѣду, а въ девять къ ней явится Генри. Внѣ себя отъ отчаянія и находясь какъ бы во снѣ, она крикнула кучеру адресъ человѣка, отъ котораго, ей казалось, зависѣла вся ея судьба. Машинально остановилась она передъ домомъ, въ которомъ жилъ Казаль, позвонила и спросила дома ли онъ. Только очутившись въ незнакомой ей гостиной, она очнулась и поняла всю несообразность своего поступка.
— Боже мой, сказала она громко: что я сдѣлала?
Но было уже поздно: Реймонъ вышелъ въ комнату. Онъ занимался въ своемъ кабинетѣ приведеніемъ въ порядокъ своихъ дѣлъ, когда ему доложилъ лакей, что его желаетъ видѣть дама, которая не хочетъ сказать своего имени. Онъ вообразилъ, что это была графиня Кандаль, которая, узнавъ отъ мужа о дуэли, явилась уговорить его отказаться отъ поединка. Поэтому, увидавъ Жюльетту, онъ до того былъ пораженъ, что нѣсколько секундъ не могъ вымолвить ни слова. При видѣ ея блѣдности и волненія, которыя она уже не умѣла скрывать, онъ понялъ, что ей было извѣстно все и конечно отъ Пойана. Онъ пришелъ къ такому же выводу, какъ его соперникъ, и при этомъ новомъ доказательствѣ его интимныхъ отношеній къ Жюльеттѣ, онъ въ свою очередь подвергся порыву безумной ревности.
— Вы здѣсь, маркиза, произнесъ онъ съ грубой ироніей: а, понимаю. Вы пришли просить меня, чтобы я не убилъ вашего любовника.
— Нѣтъ, отвѣчала она дрожащимъ голосомъ: — Я пришла просить, чтобъ вы не убили меня. Не прибавляйте ко всѣмъ моимъ страданіямъ еще сознаніе, что два такихъ человѣка, какъ вы оба, рискуютъ умереть но моей винѣ. Вы одни можете раздѣлать то, что вы надѣлали, и я прошу, умоляю васъ пожалѣйте меня. Я не переживу несчастія съ однимъ изъ васъ.
Эти неосторожныя слова Жюльетты, имѣвшей въ виду только во что бы то ни стало уничтожить поединокъ, привели въ ярость Казали, который видѣлъ въ нихъ окончательное подтвержденіе своихъ мучительныхъ подозрѣній.
— Такъ вы сознаетесь, что онъ вашъ любовникъ, воскликнулъ молодой человѣкъ, скрестивъ руки и дико сверкая глазами: а я, несмотря на все, еще сомнѣвался. Онъ вашъ любовникъ! Хорошо же вы меня провели! Какъ вы вѣроятно зло смѣялись надъ дуракомъ Казалемъ, который разыгрывалъ роль влюбленнаго юноши и не смѣлъ даже высказать вамъ своей любви. Да, я любилъ васъ, какъ я никогда никого не любилъ, а вы издѣвались надо мной. Надо отдать вамъ справедливость, что вы знаете свое дѣло кокетки до совершенства. Но вы забыли, что съ нѣкоторыми людьми нельзя безнаказанно шутить. Я убью вашего любовника, слышите — я убью его! Это также вѣрно, какъ то, что вы мнѣ лгали въ продолженіи двухъ мѣсяцевъ. Я понимаю, что вы говорите себѣ: бѣдный юноша, онъ несчастенъ, но я ничего ему не обѣщала и не виновата въ томъ, что онъ меня любитъ. Нѣтъ, вы въ этомъ виноваты, и такъ какъ вашъ любовникъ, чтобъ спасти себя, выдалъ вамъ тайну нашей дуэли, то знайте, что я убью его. Иначе я не могу вамъ отомстить. А теперь, маркиза, прощайте — мнѣ не о чемъ болѣе съ вами говорить.
Жюльетта слушала эти жестокія слова, не перебивая его; презрѣніе, которымъ они дышали и котораго она нисколько не заслуживала, несмотря на всю кажующуюся ея виновность, до того поразило, уничтожило и сокрушило ея сердце, что она воскликнула въ безумномъ порывѣ, впорвые называя его по имени:
— Нѣтъ, Реймонъ, я не могу дозволить, чтобъ вы такъ со мною говорили, чтобъ вы такъ обо мнѣ судили. Неужели ваше сердце но подказываетъ вамъ, что я не кокетка, а жертва злого рока, что я искренно любила васъ. Да, Реймонъ, я васъ любила и теперь люблю. Еслибъ я не любила васъ, то ваша дуэль не привела бы меня въ такое отчаяніе, что я, Жюльетта Тильеръ, явилась къ вамъ. Да, когда вы предстали передо мною, я не была свободна и не должна была принимать васъ. Но я думала, что я была сильна, а я оказалась слабымъ существомъ. Я не понимала, куда шла. Все случилось такъ быстро, такъ неожиданно. Нритомъ я не знала, что меня такъ любитъ другой. Сознаніе любви къ вамъ и сожалѣніе къ нему мгновенно овладѣли моимъ сердцемъ. Вы какъ мужчина не понимаете, что нельзя купить своего счастья несчастьемъ другого. Я не лгу, я говорю правду; посмотрите на меня и вы увидите, сколько я перестрадала, пожертвовавъ вами, а съ другой стороны я не могла перенести мысли причинить ему смертельную агонію. Я столько выстрадала, что имѣю право сказать вамъ — не увеличивайте моихъ пытокъ. Не прибавляйте ко всему еще сознанія, что я убійца, что по моей милости погибъ одинъ изъ васъ. Нѣтъ, я слишкомъ много страдаю и больше страдать не могу.
Разсказывая странную драму, жертвой которой она была, Жюльетта сіяла красотой, но болѣзненной страстной красотой, которая затрагиваетъ самыя глубокія фибры человѣческаго сердца. Ея слова звучали грустной правдой, и въ нихъ слышалось искреннее горе, источникъ котораго заключался въ томъ, что ея чувства были слишкомъ нѣжны и утонченные Казаль, помимо своей воли, поддался магнетической силѣ ея искренности. Его гнѣвъ уступилъ мѣсто безконечной грустной жалости. Онъ прежде боготворилъ эту женщину, потомъ проклиналъ ее, а теперь онъ видѣлъ ее передъ собой такой, какъ она дѣйствительно была: благороднымъ, утонченнымъ, стремящимся къ идеалу существомъ, но слабымъ, безпокойнымъ, вѣчно терзаемымъ противоположными чувствами. Ему было стыдно за ту жестокость, которую онъ только что выказалъ относительно ея, и онъ произнесъ уже совершенно инымъ тономъ, отрадно раздавшимся въ ушахъ Жюльетты.
— Отчего вы раньше мнѣ этого не сказали? Отчего вы мнѣ не открыли всей правды, когда я объяснялъ вамъ свою любовь? Я тогда все понялъ бы, все простилъ бы. Теперь уже поздно. Вы просите, чтобы я отказался отъ этой дуэли. Но это невозможно. Я не могу просить у него извиненія на мѣстѣ поединка. Это невозможно, это невозможно.
— Невозможно, воскликнула Жюльетта, ломая себѣ руки: — и вы говорите, что вы меня любите. Ваша гордость, а не ваше сердце отказываетъ мнѣ въ моей просьбѣ, Реймонъ. Умоляю васъ если вы мнѣ вѣрите, если вы искренно мнѣ прощаете, если вы меня любите, то исполните мое желаніе, мою волю!
Она приблизилась къ нему, и ея лицо, ея глаза, все ея существо такъ пламенно дышали однимъ желаніемъ, одной волей, не допускавшими и мысли о противодѣйствіи, что его рѣшимость стушевалась и. онъ произнесъ тономъ человѣка, который уступаетъ настолько, насколько можетъ уступить, сохраняя сознаніе своей чести:
— Вы хотите этого? Я могу сдѣлать вотъ что, но ничего болѣе. Я напишу Пойану письмо, въ которомъ выражу сожалѣніе, что позволилъ себѣ забыться до того, что оскорбилъ такого достойнаго человѣка, какъ онъ. Я обѣщаю вамъ, что это письмо будетъ написано въ такомъ духѣ, что онъ можетъ вполнѣ имъ удовлетвориться. Но если онъ и послѣ этого письма потребуетъ дуэли, то я буду драться съ нимъ.
— А письмо, спросила Жюльетта: когда вы его отправите? Сейчасъ?
— Хорошо, сейчасъ, отвѣчалъ Казаль: даю вамъ слово.
— Благодарю, благодарю, воскликнула молодая женщица; какой вы добрый, какъ вы меня любите!
Она не сомнѣвалась, что, добившись письма отъ Казаля, ей удастся отговорить Пойана отъ дуэли, при ихъ свиданіи въ этотъ вечеръ Она одержала болѣе тяжелую побѣду, и однимъ своимъ присутствіемъ стушевала гнѣвъ, ревность и самолюбіе человѣка, принявшаго ее самымъ жестокимъ образомъ. Но этотъ успѣхъ ея нѣжной мольбы подточилъ всѣ ея силы и она чувствовала, что слабѣетъ, что слезы выступаютъ на ея глазахъ. Она взяла обѣ руки Реймона и крѣпко сжимала ихъ въ избыткѣ благодарности. Она дрожала всѣмъ тѣломъ и боясь, чтобы она не упала въ обморокъ, какъ въ послѣднее его посѣщеніе улицы Матиньонъ, онъ поддержалъ ее. Она не оттолкнула его, а напротивъ опустила свою голову на его плечо и дѣтски счастливая, хотя печальная улыбка показалась на ея прекрасномъ блѣдномъ лицѣ. Онъ нагнулся и поцѣловалъ ее. Она не сопротивлялась. Находилась ли она подъ вліяніемъ нервнаго опьяненія, слѣдующаго за сильнымъ порывомъ страха, а онъ подчинился ли странному, но неудержимому влеченію, которое овладѣваетъ нами при мысли, что любимая нами женщина принадлежала другому, или просто потому, что они любили другъ друга, но они оба поддались той безумной страсти, благодаря которой, несмотря на громкій голосъ разума, на преслѣдованія судьбы, на самую твердую рѣшимость противостоять всѣмъ соблазнамъ, уста встрѣчаются въ поцѣлуѣ и сердца соединяются въ блаженномъ упоеніи. Онъ вынесъ ее на рукахъ изъ гостиной и она вполнѣ отдалась ему въ безумномъ порывѣ.
XI.
Послѣдній оборотъ лабиринта.[править]
Знаменитое изреченіе древнихъ, что всякое живое существо послѣ упоенія любви ощущаетъ невольную печаль, справедливо не только физіологически, но и, такъ сказать, соціально, такъ грустны обыкновенно тѣ условія, которыя сопровождаютъ наше пробужденіе отъ опьяняющаго порыва страсти. При этомъ, тяжелое возвращеніе изъ идеальной сферы въ горькую дѣйствительность, рѣдко совершается постепенное всего чаще оно происходитъ мгновенно, благодаря неожиданному удару. Такъ было и съ Жюльеттой, которая, забывъ все въ объятіяхъ Казаля, была приведена къ сознанію своего ужаснаго положенія, самымъ мелочнымъ, грубымъ фактомъ обыденной жизни. Она оставила у дома Казаля экипажъ, въ которомъ пріѣхала, и кучеръ, прождавъ два часа сошелъ съ козелъ и ходилъ взадъ и впередъ по троттуару. Увидавъ наконецъ Жюльетту, онъ отворилъ ей дверцу кареты съ добродушной улыбкой, въ которой однако, какъ ей показалось, просвѣчивала оскорбительная ироніи. Взволнованнымъ голосомъ она приказала ему ѣхать въ улицу Сентъ-Онорэ, въ парфюмерный магазинъ. Она вспомнила, что посылала своего лакея за экипажемъ и краска стыда покрыла ея лицо при мысли, что еслибъ она вернулась домой, то добродушный извощикъ могъ разсказать лакею объ ея двухъ-часовомъ визитѣ. Всѣмъ ея существомъ теперь овладѣло такое чувство, котораго она прежде никогда не испытывала. Она ясно видѣла лицомъ къ лицу то положеніе, въ которомъ она находилась: у нея, у Жюльетты Тильеръ, былъ новый любовникъ. И при какихъ обстоятельствахъ она завела его? Наканунѣ дуэли между двумя личностями, которыя имѣли теперь на нее одинаковыя права. При крайне напряясенномъ состояніи ея нервовъ, она теперь ощущала чувство стыда, доходившее до безумія. Когда экипажъ остановился передъ указаннымъ магазиномъ, она вышла и заплатила возницѣ, не смѣя взглянуть на него. Она не посмѣла войти въ магазинъ. Она не осмѣливалась смотрѣть на прохожихъ. Ей казалось, что на ея лицѣ, въ ея глазахъ, въ малѣйшихъ ея жестахъ обнаруживалась ея виновность. Она машинально пошла куда глаза глядѣли, и, только очутившись на одной изъ большихъ улицъ, ведущихъ къ Тріумфальной аркѣ, она догадалась, что удалялась отъ дона вмѣсто того, чтобъ приближаться къ нему. Вечеръ уже давно наступилъ. Она вынула часы. Было половина девятаго.
"Боже мой! подумала она: — моя мать ждетъ меня къ обѣлу болѣе часа. Какъ она бѣдная безпокоится и что я ей скажу?
Дѣйствительно, что могла она сказать матери? Какъ могла она теперь вынести проницательный взглядъ старухи, которая привыкла читать въ глубинѣ ея сердца? При этой мысли Жюльетта едва не упала отъ волненія. Ноги ея подкосились и она сѣла на скамейку. Горькое разочарованіе жизнью овладѣло ею и она невольно стала думать о смерти. Ей стоило только дойти до ближайшаго моста и она могла покончить навсегда съ собою. Впервые эта энергичная женщина, привыкшая къ самообладанію, почувствовала стремленіе къ вѣчному покою, которое одинаково овладѣваетъ въ извѣстныя минуты страждущимъ, доведеннымъ до отчаянія существомъ, все равно къ какому бы классу общества оно ни принадлежало. Но сознаніе долга было слишкомъ сильно въ Жюльеттѣ, чтобъ она рѣшилась наложить на себя руку, не думая о тѣхъ, которымъ она была нужна. Въ эту критическую минуту она вспомнила, что ея смерть приведетъ въ отчаяніе бѣдную старую мать и почти громко сказала себѣ:
«Нѣтъ, я не причиню ей такого горя. У меня хватитъ храбрости жить и скрыть отъ нея горькую правду».
Она встала, позвала извощика и поѣхала домой. Она твердо рѣшилась прибѣгнуть къ лжи, чтобъ избавить отъ страданій хоть одного изъ дорогихъ ей существъ. Ей приходилось еще лгать, хотя, кажется, она уже достаточно лгала съ тѣхъ поръ, какъ начала странствовать въ лабиринтѣ сложныхъ сердечныхъ чувствъ. И сидя въ каретѣ, она придумала цѣлую исторію, чтобъ объяснить матери свое странное исчезновеніе.
— Я возвращалась домой пѣшкомъ, сказала она цѣлуя, старуху: какъ вдругъ со мною сдѣлалось дурно и меня должны были внести въ аптеку. Очнувшись, я не хотѣла предупредить васъ, чтобъ вы напрасно не тревожились.
— Надо сейчасъ послать за докторомъ, отвѣчала маркиза Нансэ, съ безпокойствомъ смотря на блѣдность дочери, черныя полосы подъ ея глазами и болѣзненное, истощенное выраженіе ея лица.
— Нѣтъ, промолвила Жюльетта: не надо посылать за докторомъ, мнѣ теперь гораздо лучше и успѣется послать за нимъ завтра утромъ, если я проведу дурную ночь. Я теперь пойду отдохнуть.
— Да, да. А я приму вмѣсто тебя Габріеллу. Она заѣзжала три раза и сказала, что еще заѣдетъ въ девять часовъ. У васъ какія-нибудь дѣла?
— Нѣтъ, милая мама. Объясните ей въ какомъ положеніи я вернулась домой и, что я не въ силахъ ее ждать.
Жюльетта дѣйствительно ощущала полный упадокъ силъ. Послѣдній запасъ ея энергіи истощился въ разговорѣ съ матерью, а Габріеллы и Пойана она рѣшительно не могла видѣть. Ей необходимо было остаться наединѣ для того, чтобы собраться съ силами и выказать на другой день должное самообладаніе. Но она зло ошиблась и наступившая ночь принесла съ собою несчастной женщинѣ не желанный покой, а новыя страданія. Пе успѣла она лечь въ постель и погасить огонь, какъ одна мысль всецѣло овладѣла всѣмъ ея существомъ. Она была любовницей Реймона. Неужели это была правда? Неужели тѣ самыя руки, которыя она теперь ломала въ отчаяніи, обвивались нѣсколько часовъ тому назадъ вокругъ его шеи? Неужели тѣ самыя уста, которыя теперь лепетали: «Боже мой, Боже мой, будь милостивъ ко мнѣ», еще недавно страстно лобзали его? Все, что произошло въ этотъ страшный день, теперь снова проходило передъ ея глазами, какъ въ панорамѣ, и пораженная стыдомъ, она громко повторяла:
«Какъ я себя презираю, какъ я себя презираю!»
Но эта агонія отчаянія, слезъ и укоровъ совѣсти не могла стушевать совершившагося факта и его неизбѣжныхъ послѣдствій. На другой день она увидитъ Пойана. Что было ей дѣлать? Она чувствовала, что истинное благородство обязывало ее сознаться ему во всемъ, хотя оно прямо влекло за собою страшную сцену между ними и безконечныя страданія какъ для нея, такъ и для него. Снова мысль о томъ, что она своей исповѣдью разобьетъ на-вѣки сердце этого благороднаго человѣка, заставляла ее лихорадочно дрожать и болѣзненный крикъ вырывался изъ ея наболѣвшей души:
— Нѣтъ, я никогда не сознаюсь ему въ этомъ.
Нельзя-ли было молча порвать всѣ отношенія съ нимъ? Дѣйствительно на этотъ разъ окончательный разрывъ былъ необходимъ, такъ какъ она не могла допустить мысли о такомъ позорномъ униженіи имѣть въ одно и то же время двухъ любовниковъ. Если она и отдалась второму, не покончивъ съ первымъ, то это лишь произошло отъ ужаснаго стеченія обстоятельствъ. «Я просто потеряла голову, думала она, стараясь смыть омрачавшее ея совѣсть пятно: я сошла съ ума отъ этой дуэли. Если бы я не хотѣла во чтобы то ни стало помѣшать дуэли, то я никогда не поѣхала бы къ Казалю». Но тутъ неожиданно въ головѣ ея блеснула мысль: «дѣйствительно-ли дуэль не состоится». До сихъ поръ она была убѣждена, что Пойанъ приметъ извиненія Казаля. Конечно, онъ непремѣнно такъ поступилъ бы, если бы она вечеромъ увидала его. Но она отказалась отъ этого свиданія и дуэль теперь могла -состояться. Если ей суждено окончиться трагически, то Жюльетта была бы вдвойнѣ отвѣтственна въ этомъ. И снова ею овладѣла прежняя агонія страха, но еще ужаснѣе, еще нестерпимѣе, такъ какъ теперь она сознавалась, что принадлежитъ обоимъ. Чудовищный сердечный дуализмъ довелъ ее, несмотря на самыя искреннія усилія ввести въ свою жизнь правильное единство, до того непонятнаго ей самой факта, что она была въ одно и то же -время любовницей двухъ людей, изъ которыхъ одного она страстно любила, а къ другому чувствовала самую нѣжную, полную сожалѣнія привязанность.
— Нѣтъ, это невозможно, громко произносила она: нельзя любить двухъ. Можно только любить одного или другого.
Но несмотря на то, что она всячески старалась убѣдить себя въ невозможности двойной любви, въ ея сердцѣ все-таки клокотали эти два противоположныя чувства, подстрекавшія другъ друга, тѣмъ болѣе, что имъ грозила одинаковая опасность.
Только къ утру она забылась тревожнымъ сномъ, и какъ только открыла глаза, то горничная подала ей письмо, полученное наканунѣ вечеромъ. Узнавъ на конвертѣ почеркъ Казаля, она съ тревогой и надеждой распечатала письмо. Вотъ что она прочитала.
«Я сдержалъ свое слово, моя любовь, и написалъ П… Это письмо стоило мнѣ мучительной борьбы, но оно докажетъ тебѣ, какъ я тебя люблю. Но останешься-ли ты послѣ этой жертвы съ моей стороны той-же, которой ты была сегодня? Я же люблю тебя теперь болѣе, чѣмъ когда, и желалъ-бы, чтобы мое счастье не стоило тебѣ ни малѣйшаго укора совѣсти. До скораго свиданія, другъ мой, до завтра, если дѣло устроится, какъ я надѣюсь, и ты примешь меня въ два часа, согласно твоему обѣщанію. Но если ты предпочитаешь пріѣхать ко мнѣ, то назначь часъ. Это будетъ въ послѣдній разъ. Я тотчасъ пріищу гнѣздо для нашего счастья, гдѣ я на свободѣ буду въ состояніи тебѣ безконечно повторять: я тебя люблю.
Тысячу разъ цѣлую твои глаза, которые никогда болѣе не будутъ плакать по моей милости».
«Милостивый государь, это письмо наканунѣ дуэли могло бы быть истолковано очень дурно, если бы я не доказалъ такъ же, какъ вы, много разъ своей храбрости на дѣлѣ, и притомъ вы можете оставить это письмо безъ всякихъ послѣдствій. Если вамъ угодно, то мы будемъ считать, что оно никогда не было написано. Но все-таки я освобожу себя отъ нестерпимаго укора совѣсти. Люди, съ вашимъ талантомъ и съ вашимъ сердцемъ, рѣдки въ наше время и ихъ жизнь драгоцѣнна для страны, а потому я заявляю, безъ малѣйшаго стыда, сожалѣніе о моей легкомысленной выходкѣ въ театрѣ. Повторяю, милостивый государь, я пишу вамъ это письмо подъ вліяніемъ укоровъ совѣсти, и если бы вы сочли ею недостаточнымъ для себя удовлетвореніемъ, то я по прежнему къ вашимъ услугамъ. Что бы вы не рѣшили, это письмо во всякомъ случаѣ доказываетъ мое глубокое къ вамъ уваженіе».
— Они спасены, воскликнула громко Жюльетта, прочитавъ письмо. Что значитъ въ сравненіи съ этимъ мое паденіе?
Это мучительное сознаніе возбудилъ въ ней тонъ письма Казаля, который показался утонченной, щепетильной деликатности ея чувствъ немного грубымъ и даже неприличнымъ. Онъ исполнилъ ея волю, какъ дорого это ему ни стоило, по прямо давалъ ей почувствовать, что она впредь принадлежитъ ему. Его письмо дышало пламенной любовью, но ясно выражало, что она была отнынѣ въ его власти. Однако, какъ ни тяжело было ей это сознаніе, оно теперь стушевалось радостью, что всякая опасность дуэли миновала.
Впрочемъ, ея сердце такъ наболѣло отъ тревожнаго безпокойства, что она все-таки послала въ десять часовъ лакея въ улицу Матиньонъ подъ какимъ-то пустымъ предлогомъ. Она непремѣнно хотѣла убѣдиться, что Пойанъ былъ дома, и когда лакей вернулся съ извѣстіемъ, что онъ уѣхалъ рано утромъ, то безпокойство снова овладѣло ею съ еще большей силой. Тщетно она повторяла себѣ: «Я съума сошла; если дуэль и не состоится, то все-таки ему надо повидать своихъ секундантовъ». Сердце ея продолжало лихорадочно биться и, внѣ себя, отъ отчаянія она уже хотѣла послать къ Казалю. Она даже написала нѣсколько черновыхъ писемъ къ нему, но потомъ разорвала ихъ. Наконецъ она принялась за письмо къ Габріеллѣ, когда вдругъ дверь отворилась и графина Кандаль показалась на порогѣ. Ея волненіе ясно обнаруживало горькую правду и Жюльетта воскликнула съ ужасомъ.
— Они дерутся!
— Наконецъ то я тебя вижу, сказала графиня, не отвѣчая прямо на восклицаніе своего друга: я поняла, что ты весь вчерашній день посвятила на усилія отговорить Пойана отъ дуэли и, узнавъ, въ какомъ положеніи ты вернулась домой, я заключила, что всѣ твои старанія ни къ чему не привели. Да, они дерутся. Я въ этомъ вполнѣ убѣдилась. Я видѣла вчера вечеромъ на столѣ у мужа ящикъ съ пистолетами, который принесли отъ Гостина, а сегодня утромъ онъ взялъ его съ собою, уѣхавъ изъ дома въ восемь часовъ утра. Потомъ я узнала чрезъ его камердинера, что онъ приказалъ кучеру ѣхать къ Казалю. Цѣлое утро я прождала его, но когда пробило одиннадцать часовъ, то я поѣхала къ тебѣ узнать, неизвѣстно ли тебѣ чего.
— Я знаю только, что Реймонъ оскорбилъ Генри и это было причиной ихъ дуэли, отвѣчала Жюльетта: Боже мой, Боже моні страшно подумать, что теперь быть можетъ умираетъ одинъ изъ нихъ и по моей винѣ. Поѣдемъ, Габріелла, и найдемъ мѣсто, гдѣ они дерутся. Швейцаръ Казаля или лорда Герберта скажутъ намъ, куда они отправились.
— Это безуміе, произнесла графиня Кандаль: во-первыхъ, мы опоздаемъ, если и найдемъ мѣсто дуэли, а во-вторыхъ, я не позволю тебѣ обезчестить себя безъ всякой пользы. Мы обѣ носимъ громкое имя и должны его сохранить незапятнаннымъ. Ну, Жюльетта, будь гордой и сильной!
— Какое мнѣ дѣло до гордости и до моего имени! дико воскликнула Жюльетта — я не хочу, чтобъ одинъ изъ нихъ умеръ, слышишь: я этого не хочу.
— Молчи, промолвила графиня: отворяютъ дверь.
Дѣйствительно, въ комнату вошелъ лакей и доложилъ, что графъ Пойанъ желаетъ видѣть маркизу.
— Просите, сказала Жюльетта и, обращаясь къ Габріеллѣ, прибавила: пойди въ спальню, быть можетъ ты будешь мнѣ нужна. Боже мой, какъ я дрожу отъ страха.
Она едва переводила дыханіе. Если дуэль состоялась и Пойанъ былъ здравъ и невредимъ, то что случилось съ Казалемъ? Не помня себя отъ страха, она бросилась на встрѣчу Пойана:
— Ну? спросила она едва слышнымъ голосомъ.
— Ничего, отвѣчалъ онъ просто: мы дрались. И вотъ я. Но, прибавилъ онъ, понижая голосъ, по несчастью моя рука оказалась тяжелой…
— Онъ раненъ, воскликнула Жюльетта и глаза ея безумно сверкнули: Онъ…
Она не смѣла окончить своей фразы. Пойанъ наклонилъ голову какъ бы въ отвѣтъ на невыраженный ею вопросъ. Она вскрикнула и ея губы шепотомъ промолвили:
— Онъ умеръ!
Она упала на стулъ, сраженная горемъ, и закрывъ лицо руками, стала судорожно рыдать. Въ продолженіи нѣсколькихъ секундъ Пойанъ съ невыразимой грустью смотрѣлъ на ея слезы, а потомъ, подойдя къ ней, прикоснулся рукой къ ея плечу.
— Теперь вы не будете отрицать, что вы его любите, произнесъ онъ: не плачьте, Жюльетта, и простите меня, что я подвергъ васъ тяжелому испытанію, которое было необходимо, чтобы окончательно убѣдить меня въ вашей любви къ нему. Онъ не умеръ. Онъ раненъ, и очень легко въ руку; теперь уже вѣроятно докторъ извлекъ пулю. Онъ будетъ живъ. Впрочемъ, какое мнѣ дѣло, умретъ-ли онъ или останется въ живыхъ? Вы его любите живого или мертваго, а меня болѣе не любите. Я хотѣлъ знать, насколько онъ вамъ дорогъ, и солгалъ вамъ въ первый и въ послѣдній разъ. Вы жестоко меня за это наказали своими слезами. Мнѣ очень, очень тяжело, но все таки страшное сомнѣніе послѣднихъ дней было еще тяжелѣе. Не говорите ничего. Я васъ не обвиняю. Вы можетъ быть сами не знали, насколько вы его любите. Теперь мы оба въ этомъ убѣждены.
Наступило молчаніе. Отчаяніе Жюльетты при мысли о смерти Казаля теперь замѣнилось какимъ-то мрачнымъ столбнякомъ. Она чувствовала, что наступила минута окончательнаго между ними объясненія Ихъ положеніе совершенно выяснилось, и оба они знали о любви Жюльетты къ Казалю, въ чемъ она такъ долго не сознавалась даже сама себѣ. Но какъ было ей нанести еще новый послѣдній ударъ человѣку, котораго она и такъподвергла столь тяжелымъ страданіямъ. Однако надо было что нибудь сказать, и Жюльетта произнесла умоляющимъ тономъ:
— Правда, я много уже дней веду борьбу съ своимъ сердцемъ и вы имѣете право обвинять меня въ томъ, что я скрывала отъ васъ эту борьбу. Но всегда, слышите, всегда я думала о васъ, и вы мнѣ такъ дороги, что я не могу видѣть вашихъ страданій безъ желанія васъ утѣшить. Я не понимаю своего счастья безъ вашего. Я не лгала вамъ, говоря, что ваша любовь мнѣ такъ же необходима, какъ воздухъ. Называйте какъ хотите то чувство, которое я питаю къ вамъ и благодаря которому я не могла согласиться на предложенный вами разрывъ. Поймите это, Генри, и не думайте, что я играла предъ вами комедію.
— Нѣтъ, перебилъ онъ ее: — вы искренни, но вы только боялись причинить мнѣ страданія. Посмотрите на меня: я все знаю, все понимаю и однако я живъ и буду жить. Я уже не въ томъ возрастѣ, когда не умѣютъ примириться съ мыслью о несчастьи, но вмѣстѣ съ тѣмъ въ мои года чувствуешь жажду правды, а въ этомъ случаѣ правда заключается въ томъ, что вы, Жюльетта, болѣе не любите меня, а любите другого. Если я хотѣлъ имѣть въ рукахъ неоспоримое доказательство этого факта, то лишь для того, чтобъ получить право вамъ сказать безъ упрека и безъ горечи: вы свободны. Вы теперь можете сдѣлать съ своей свободой все что вамъ угодно, слышите — все что вамъ угодно, потому что все — лучше той нравственной слабости, которая мѣшала вамъ такъ давно смотрѣть прямо въ глаза вашему сердцу, все — лучше того обиднаго сожалѣнія, которое причиняетъ столько невыносимыхъ страданій; все — лучше тѣхъ колебаній между противоположными чувствами, которыя довели васъ до того, что вы, зная и уважая меня, нанесли мнѣ самое смертельное оскорбленіе.
— Самое смертельное оскорбленіе, повторила она; что вы хотите сказать?
— Прочтите это письмо отвѣчалъ онъ, подавая ей письмо Реймона: и отвѣчайте мнѣ искренно, Вы должны мнѣ все сказать и я стерплю все. Вы его просили, чтобъ онъ извинился передъ мною, такъ какъ иначе онъ никогда-бьт этого не сдѣлалъ?
— Да, произнесла Жюльетта съ неимовѣрнымъ усиліемъ: простите меня, Генри, я просто была сумашедшей. Вы грубо меня оттолкнули и у меня не было другой надежды помѣшать дуэли.
— И вы не подумали, что еслибъ я принялъ его извиненія, то онъ могъ сказать себѣ, что я изъ боязни дуэли заставилъ васъ предпринять этотъ шагъ?
— Нѣтъ, Генри, воскликнула она, подобная мысль никогда не могла войти ему въ голову. Онъ знаетъ, какой вы храбрый человѣкъ, а смотря на меня, онъ ясно видѣлъ, что я обезумѣла отъ отчаянія.
— А, онъ васъ видѣлъ вчера?
— Да.
— Здѣсь? спросилъ Пойанъ съ видимымъ усиліемъ.
— Нѣтъ, отвѣчала она съ рѣшимостью женщины, которая предпочитаетъ погубить себя, чѣмъ произнести ложь.
— У него?
— У него.
Они пристально посмотрѣли другъ на друга. Смертельная блѣдность покрывала ея щеки, а его лицо приняло то мученическое выраженіе, которое всегда парализовало ея искренность въ разговорѣ съ нимъ. Она знала, что полная откровенность была для нея единственнымъ средствомъ сохранить самоуваженіе, но мысль, объ его страданіяхъ, заставила ее произнести умоляющимъ голосомъ:
— Не судите меня по наружности.
— Жюльетта, воскликнулъ Пойанъ, схвативъ ее за руку и говоря такимъ рѣзкимъ тономъ, какого она никогда не слышала у него: поклянись, что это неправда, что между вами ничего не было! Я могу пожертвовать собою для твоего счастья, я могу отдать тебя ему, если ты его любишь, но знать, что наканунѣ дуэли… нѣтъ это невозможно… Поклянись, что это неправда.
— Клянусь, что между нами ничего не было, промолвила едва слышно Жюльетта.
Пойанъ провелъ рукой по глазамъ, какъ-бы отгоняя отъ себя страшный кошмаръ, и сказалъ нѣжно, печально:
— Вы видите, что можетъ сдѣлать ревность съ сердцемъ, которое однако лучше чѣмъ кажется. Простите мнѣ эту жестокую выходку. Она будетъ послѣдняя. Я не имѣю болѣе права съ вами такъ говорить и въ сущности никогда не имѣлъ этого права. Если вы иногда были вынуждены лгать маѣ, то вы руководились такими благородными мотивами, что я не долженъ былъ васъ оскорблять такими подозрѣніями. Я просто сошелъ съ ума. Забудьте это минутное безуміе. Обѣщаю вамъ, что впредь я буду вашимъ другомъ, только вашимъ другомъ, Но теперь я слишкомъ взволнованъ, чтобы продолжать наше объясненіе. Завтра, если вы позволите, я пріѣду въ два часа и мы переговоримъ обо всемъ. Прощайте.
— Прощайте, повторила Жюльетта, не смотря на него.
Все давило, все сокрушало ее: и новая ложь съ ея стороны, и сознаніе, что она измѣнила такому благородному человѣку, и увѣренность, что эта сцена поведетъ къ окончательному разрыву между ними. Она машинально протянула руку Пойану, и онъ почувствовалъ, что она не отвѣчала на его послѣднее пожатіе. Мученическое выраженіе, только что наполнившее такимъ ужасомъ сердце молодой женщины, снова показалось на его лицѣ. Его глаза дышали той безконечной покорной печалью, которая невольно овладѣваетъ нами въ минуту тяжелаго самопожертвованія.
Когда спустя четверть часа графиня Нандаль, безпокоясь, что ее такъ долго не звала Жюльетта, вошла въ комнату, то увидала, что ея другъ неподвижно стояла, облокотясь на каминъ. Жюльетта встала, чтобы позвать назадъ Пойана, но потомъ она сказала себѣ: «Къ чему?» и какъ-бы замерла на мѣстѣ, ничего не чувствуя, ничего не понимая, кромѣ того, что она била побѣждена, разбита, уничтожена жизненной борьбой.
— Случилось несчастье? спросила графиня, ложно истолковывая отчаяніе Жюльетты.
— Нѣтъ, отвѣчала молодая женщина, дуэль состоялась. Казаль равенъ, но легко, и поправится чрезъ нѣсколько дней.
— Ты видишь, что все устроилось лучше, чѣмъ мы могли надѣяться. Отчего же ты такъ печальна? Что тебѣ сказалъ Пойанъ?
— Не говори мнѣ о немъ, воскликнула Жюльетта почти грубо. Оставь меня, ты меня погубила. Если бы ты меня не свела съ нимъ, не такъ хвалила его, то ничего не случилось-бы!
Но видя слезы на глазахъ своего друга, она бросилась къ ней на шею и послѣдняя тщетно старалась успокоить ее и узнать настоящую причину ея отчаянія. Жюльетта на все отвѣчала съ страннымъ разсѣяніемъ и наконецъ Габріелла уѣхала, говоря:
— Я пошлю къ Казалю узнать объ его здоровьѣ и тотчасъ тебя увѣдомлю.
Когда молодая женщина осталась снова наединѣ съ своими мрачными мыслями, то предъ нею возсталъ образъ не Реймона, а Пойана. Въ ея ушахъ раздавался его голосъ, печально произносившій: «Прощайте». Она ощущала одно желаніе, одну потребность снова увидѣть его и объясниться съ нимъ. Но для чего? Чтобы снова ему лгать? Неужели послѣ того, что онъ прямо поставилъ вопросъ о разрывѣ, она желала снова возобновить прежнюю канитель недоразумѣній, лжи, обмановъ? По какому странному, таинственному влеченію сердца теперь, когда она отдалась другому и могла возстановить единство въ своей жизни, Жюльетта ощущала безумное желаніе надѣть на себя снова цѣпи, которыя такъ тяготили ее въ послѣдніе два мѣсяца?
Эти вопросы терзали ее въ продолженіи всего дня, всей ночи и слѣдующаго утра до двухъ часовъ, когда долженъ былъ пріѣхать Пойанъ. Но онъ не явился, и она, боясь какой нибудь роковой катастрофы, отправилась къ нему. Швейцаръ объявилъ ей, что графъ уѣхалъ и неизвѣстно когда вернется. Она написала ему нѣсколько словъ, но лакей не принесъ ей никакого отвѣта. Только на другое утро и послѣ новой тревожной ночи она получила письмо отъ Пойана. Разорвавъ конвертъ, она прочла это письмо съ та, кимъ же пламеннымъ волненіемъ, какъ записку Казаля сорокъ восемь часовъ предъ тѣмъ.
«Чтобы написать эти строки, я нарочно пріѣхалъ сюда, въ нашу квартирку бъ Пасси, которую вы въ болѣе счастливыя времена называли „у насъ“. Я никогда не слышалъ безъ сердечнаго содроганія этихъ двухъ словъ, произнесенныхъ вашими устами. Они такъ нѣжно резюмировали единственную мечту моей жизни въ послѣднія десять лѣтъ, именно жить съ вами общей жизнью, вѣчно, открыто, зная, что вы носите мое имя и окружаете меня тѣмъ блаженствомъ, которое вознаградило-бы меня за всѣ прошедшія горести и страданія. И вотъ я одинъ въ этомъ счастливомъ убѣжищѣ, которое вы никогда уже болѣе не назовете „у насъ“; предо мною всѣ нѣмые свидѣтели нашего блаженства: шкафъ съ книгами, которыя мы вмѣстѣ читали, старинныя вазы, которыя я украшалъ цвѣтами предъ каждымъ вашимъ посѣщеніемъ. Несчастный, оплакивающій на могилѣ свою мертвую любовь, не болѣе убитъ горемъ, чѣмъ я, который также стою теперь предъ могилою нашего общаго прошедшаго. Вы будете читать эти слова, когда я уже буду далеко отъ Парижа, далеко отъ этого прелестнаго таинственнаго уголка. Я желалъ-бы, чтобы вы вспоминали обо мнѣ не какъ о человѣкѣ, который наговорилъ вамъ въ послѣдній разъ столько страннаго, а какъ о другѣ, думающемъ о васъ среди этой, нѣкогда счастливой для него обстановки нѣжно, религіозно, съ невыразимой благодарностью за доставленныя ему несказанныя радости».
«Поймите меня, мой дорогой, дорогой другъ, что я не питаю къ вамъ черной неблагодарности и, покидая васъ навсегда, я знаю, что я дорогъ вамъ, и что вы не лгали, говоря, что не можете видѣть въ моихъ глазахъ слѣдовъ печали. Я также знаю, что, прочитавъ это письмо и узнавъ, что я уѣхалъ изъ Франціи на очень долгое время, если не на вѣки, вы ощутите искреннее горе. Но именно глубина вашей привязанности ко мнѣ даетъ мнѣ возможность измѣрить, на сколько сильно въ вашемъ сердцѣ другое чувство, которое вы вчера обнаружили передо мной. Одинъ уже тотъ фактъ, что сознаніе страданій, которыя вы причините мнѣ, не могло помѣшать развитію въ васъ новой любви, доказываетъ, на сколько она живуча. Я теперь понимаю ту тяжелую борьбу, которую вы должны были выдержать, и вижу, какъ могуче ваше чувство преданности ко мнѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ это чувство мало походитъ на любовь. По своей гордости, добротѣ и честности вы не хотѣли признать возможнымъ перемѣну въ своихъ чувствахъ, вы не хотѣли сдѣлать меня несчастнымъ, вы не хотѣли измѣнить человѣку, съ которымъ вы считали себя связанной на всю жизнь. Увы, Жюльетта, не обманывайте себя, то чувство, которое не парализуется подобными причинами, чрезвычайно сильно. Этого доказательства было-бы достаточно безъ тѣхъ слезъ, которыя я видѣлъ, и безъ того сердечнаго крика, который я слышалъ, но въ присутствіи того и другого я убѣдился, что мнѣ надо уѣхать, что я не могу перенести зрѣлища вашей новой любви. Будете-ли вы бороться съ этой любовью или поддадитесь ей, я все это отгадалъ-бы въ вашихъ грустныхъ или радостныхъ взглядахъ, а я все-таки человѣкъ, любящій васъ всѣмъ сердцемъ, всѣми своими силами, всѣмъ своимъ существомъ, и отъ меня нельзя требовать ничего сверхъестественнаго. Къ тому-же теперь, узнавъ все, я не имѣю права становиться поперекъ вашей новой страсти и мѣшать тому, что быть можетъ, принесетъ вамъ счастье. Я не хочу терзать васъ своей ревностью и повторять до безконечности тѣ тяжелые дни, которые мы пережили въ послѣднее время. Двумъ существамъ, любившимъ другъ друга, необходимо разстаться, если одинъ изъ нихъ пересталъ любить. Это очень тяжело, очень горько, даже врядъ-ли смерть тяжелѣе, но намъ надо разстаться изъ чувства уваженія къ самимъ себѣ, къ тому прошедшему, которое можетъ остаться незапятнаннымъ, только подъ тѣмъ условіемъ, чтобы оно было дѣйствительно прошедшимъ».
«Я уже думалъ обо всемъ этомъ, когда вернулся изъ Безансона, и заподозрилъ, что вы интересуетесь другимъ, но никогда такъ глубоко и обстоятельно не обсуждалъ этихъ грустныхъ вопросовъ, какъ вчера и сегодня. Я вижу въ перенесенныхъ нами страданіяхъ искупленіе того счастья, на которое мы не имѣли права. Я во всемъ виноватъ; зная, что я не свободенъ, я долженъ былъ навсегда скрыть отъ васъ мою любовь и, быть можетъ, тогда милосердное провидѣніе вознаградило-бы меня за мое геройство вѣчнымъ сохраненіемъ въ вашемъ сердцѣ привязанности ко мнѣ. Если это такъ и надъ нами разразилась справедливая кара, то я молю Бога, чтобы жертвой правосудія былъ только одинъ я и чтобы вашъ новый другъ оказался достойнымъ васъ. Тутъ я касаюсь щекотливаго вопроса, но все-таки позвольте мнѣ сказать, что со вчерашняго дня относительно этого предмета произошла во мнѣ большая перемѣна. Я всегда говорилъ вамъ очень рѣзко я неодобрительно о человѣкѣ, въ которомъ я инстинктивно чувствовалъ врага моего счастья. Но теперь я не могу допустить мысли, чтобы человѣкъ, способный возбудить въ васъ любовь, былъ-бы дѣйствительно такимъ, какимъ я себѣ его представлялъ. Кромѣ того я считаю долгомъ вамъ сказать, что я не могу судить о немъ по прежнему послѣ его письма, которое въ моихъ глазахъ доказываетъ, что онъ васъ искренно любитъ и готовъ. для васъ на самыя тяжелыя жертвы. Наконецъ, я не скрою отъ васъ, что во время дуэли онъ велъ себя совершенно логично и выстрѣлилъ на воздухъ. Все то, что я теперь пишу вамъ о немъ да будетъ мнѣ искупленіемъ за то, что я изъ ревности не принялъ его извиненій и хотѣлъ его убить. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, я получаю и право умолять васъ подумать хорошенько, прежде чѣмъ пойти далѣе по избранному вами пути. Вамъ торопиться нечего, вы можете на свободѣ испытать его чувства къ вамъ. Онъ молодъ и ничѣмъ не связанъ; онъ можетъ посвятить ващь всю свою жизнь и преобразоваться подъ вашимъ благороднымъ вліяніемъ. Если этому суждено быть, то я помирюсь съ вашей новой жизнью, какъ это мнѣ не будетъ тяжело».
«Прощайте, мой другъ, прощайте, звѣзда моего мрачнаго небосклона, прощайте благородное существо, благодаря которому я узналъ въ жизни счастье. Не бойтесь никакого отчаяннаго поступка отъ человѣка, покидающаго васъ только, чтобы вы были счастливы и никогда болѣе не пролили бы ни одной слезы по его милости. Я сегодня ночью все обдумалъ. Я окончательно отрекся отъ всякой надежды на счастье и рѣшилъ, чему посвятить остальную свою жизнь. Я вижу по послѣднимъ своимъ политическимъ неудачамъ, что мнѣ пора отказаться отъ безполезной парламентской дѣятельности и избрать для себя другое поле дѣйствія. Уже много лѣтъ я при всякомъ удобномъ случаѣ выдвигаю въ парламентѣ соціальный вопросъ, который такъ высоко паритъ надъ мелочной борьбой партій. Этотъ вопросъ такъ же безпредѣленъ и неисчерпаемъ, какъ нищета и человѣческая несправедливость. Для его правильнаго разрѣшенія необходимо изслѣдовать его положеніе на всемъ свѣтѣ и въ этой работѣ должны принять участіе всѣ добронамѣренные люди. Я кончилъ свое дѣло во французскомъ парламентѣ и перенесу свою дѣятельность на новую почву. Прошло уже много лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ благородный Токвиль изучалъ въ Америкѣ тайну судебъ нашей европейской демократіи. Его прекрасный трудъ требуетъ пополненія новыми изслѣдованіями того удивительнаго прогресса, который произошелъ въ Новомъ Свѣтѣ за послѣднія пятьдесятъ лѣтъ. Я убѣжденъ, что французъ, любящій свою родину и признающій требованія своего времени, можетъ нарисовать и послѣ знаменитаго художника картину экономическаго и соціальнаго положенія Соединенныхъ Штатовъ, которая заставила бы серьезно задуматься нашихъ государственныхъ людей. Я намѣренъ сдѣлать попытку достигнуть этой цѣли. Завтра, когда вы будете читать это письмо, я уже буду въ открытомъ морѣ. Вчера я послалъ предсѣдателю палаты прошеніе объ отставкѣ. Свои собственныя дѣла я почти устроилъ наканунѣ дуэли и нашъ благородный другъ Людовикъ Акрань взялся додѣлать то, чего я не успѣлъ окончить. Между прочимъ, я сказалъ ему, что говорилъ вамъ о своемъ отъѣздѣ и что вы одобряете мой планъ. Пожалуйста, не говорите ему, что я солгалъ. Теперь все кончено и я могу думать только о васъ, думать съ грустью и невыразимой нѣжностью. Вы будете мнѣ писать, не правда-ли, но не тотчасъ. Позвольте мнѣ самому выбрать минуту, когда извѣстія о васъ не причинятъ мнѣ смертельной агоніи. Вы, я надѣюсь, сохраните мнѣ въ вашемъ сердцѣ мѣсто какъ другу, хотя еще теперь я не могу этимъ довольствоваться. Сердце мое обливается кровью, но разлука все сгладитъ и оставитъ только въ полной силѣ то, что есть безсмертнаго въ моихъ чувствахъ къ вамъ и что можетъ выразиться этими простыми словами: будьте счастливы даже безъ меня. Прощай еще разъ, дорогой другъ, и помни, какъ я тебя любилъ. Да сохранитъ тебя Господь, моя единственная любовь».
Прочитавъ письмо, Жюльетта положила его себѣ на колѣни и стала тихо, грустно плакать. Въ этихъ строкахъ выразился вполнѣ Пойанъ, со всей своей прямотой, пламенной любовью и преданностью своимъ идеямъ. Передъ нею постепенно стали возставать одна за другой всѣ сцены пережитаго ею вмѣстѣ съ нимъ романа. Слезы обильно падали на страницы письма, и она оплакивала не только благороднаго человѣка, столь преданно ее любившаго, но и себя. Если бы она и захотѣла теперь помѣшать его отѣзду, протестовать противъ окончательнаго разрыва, отказаться отъ предложенной ей свободы, то она не могла этого сдѣлать въ виду своего паденія, которое теперь было ей совсѣмъ непонятно, такъ какъ прошедшее со всѣми его возвышенными впечатлѣніями загладило всѣ чувства, овладѣвшія ею въ послѣднее время. Цѣлый день она была совершенно поглощена мыслями о томъ, который былъ такъ далеко отъ нея, и только вечеромъ, благодаря появленію Габріеллы съ извѣстіемъ о Казалѣ, она вспомнила о другомъ, который также страдалъ по ея милости.
— Онъ пролежитъ пять или шесть дней, сказала графиня: — только бы они потомъ не вздумали возобновить своей дуэли.
— Этого не будетъ, отвѣчала Жюльетта: — прочти.
И она подала ей письмо Пойана, повинуясь не только непреодолимому желанію подѣлиться своимъ горемъ, но и благородной потребности доказать, каковъ былъ въ дѣйствительности человѣкъ, о которомъ графиня нѣкогда судила такъ несправедливо.
— Боже мой, еслибъ я только его прежде знала, промолвила она, прочитавъ письмо и невольно прослезившись: но, прибавила она послѣ минутнаго молчанія: извѣстно ли тебѣ, что знаетъ Казалъ и отъ кого онъ узналъ?
— Онъ все знаетъ, отвѣчала Жюльетта: — я сама ему все сказала.
— Ты? воскликнула Габріелла, но видя волненіе, въ которомъ находилась бѣдная женщина, она не стала спрашивать, при какихъ обстоятельствахъ и когда могла произойти между молодыми людьми такая необыкновенная и опасная бесѣда: но, если онъ захочетъ тебя увидать, узнавъ о вашемъ разрывѣ? Завтра всѣ газеты заговорятъ объ отставкѣ краснорѣчиваго оратора правой стороны и объ его отъѣздѣ въ Америку.
— Если онъ захочетъ меня увидать, отвѣчала Жюльетта: — то узнаетъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.
Эти загадочныя слова, смыслъ которыхъ не былъ понятенъ графинѣ Кандаль, ясно выражали въ глазахъ Жюльетты твердую рѣшимость не идти по тому скользкому пути, на который она вступила подъ вліяніемъ неожиданныхъ сложныхъ обстоятельствъ. Съ той минуты, какъ она вырвалась изъ объятіи Казаля, ея мысли были заняты прежде дуэлью, а потомъ Пойаномъ и только теперь послѣ ухода Габріеллы, она впервые посмотрѣла прямо въ глаза своему положенію въ отношеніи Реймона. Что думалъ о ней и чего хотѣлъ человѣкъ, отъ котораго зависѣла ея будущность? Она открыла ящикъ своего письменнаго стола и вынула записку Казаля, которую она получила утромъ въ день дуэли. Она перечла ее съ невыносимой грустью, такъ какъ сравненіе этихъ строкъ съ письмомъ Пойана возбуждало самыя горькія мысли. Какой страшный контрастъ заключался между первымъ письмомъ Реймона и послѣднимъ письмомъ ея стараго вѣрнаго друга. Тонъ записки Казаля, его обращеніе съ нею на ты, намеки на нѣжныя ласки и планъ немедленнаго найма отдѣльной маленькой квартиры ясно доказывали, что она была для него такой же любовницей, какъ г-жа Корсье, г-жа Гаквиль и многія другія. Вѣроятно онъ писалъ къ ней тѣмъ же тономъ, какъ ко всѣмъ другимъ женщинамъ. И почему было ему относиться къ ней иначе, чѣмъ къ нимъ? Потому что онѣ были развратныя женщины, а она нѣтъ? Какъ могъ онъ это знать? Ему было извѣстно, что она имѣла прежде него другого любовника и онъ могъ подозрѣвать по той легкости, съ которой она отдалась ему, что этотъ любовникъ былъ не первый. Съ какимъ стыдомъ она теперь вспоминала объ этомъ позорѣ и въ какомъ ужасномъ свѣтѣ приставлялась ей связь, которую ей предлагалъ Казаль? Какъ онъ былъ нѣженъ, деликатенъ и даже робокъ, пока думалъ, что она свободна, что она имѣетъ незапятнанное прошедшее, и какъ быстро измѣнился, какъ грубо встрѣтилъ ее въ тотъ роковой день, когда она явилась къ нему, обезумѣвъ отъ страха. Она теперь невольно вспомнила рѣзкія выраженія о немъ Пойана, страданія несчастной Полины Корсье и тѣ циничныя легенды, которыя свѣтъ примѣшивалъ къ имени этого извѣстнаго развратника. Ей стало страшно при одной мысли о томъ, что ее ожидало, тѣмъ болѣе, что она чувствовала себя въ полной зависимости отъ него. Впоминаніе о сладострастномъ упоеніи, которое она впервые вкусила въ его объятіяхъ, наполняло теперь ужасомъ ея сердце. Если она подастся ему еще разъ, то навѣки погибнетъ, а какъ было ей оказать ему сопротивленіе, когда, даже вдали отъ него, она сознавала всю свою слабость. Первое свое паденіе она могла себѣ объяснить случайнымъ, безумнымъ порывомъ, но повтореніе того же значило бы ея совершенной погибелью, окончательнымъ исчезновеніемъ той Жюльетты, которая съумѣла сохранить нетронутой свою благородную гордость въ такомъ положеніи, которое свѣтъ осудилъ бы. но она сама считала совмѣстнымъ съ понятіемъ о личной чести. Увы, что стало съ этой честью послѣ ея появленія въ Лисабонской улицѣ? Что станется съ нею, если этотъ визитъ былъ только началомъ интриги, тѣмъ болѣе унизительной, что Реймонъ хотѣлъ прежде жениться на ней? Онъ также, несмотря на свой характеръ и свои идеи, мечталъ о томъ счастьи, о которомъ говорилъ Пойанъ въ началѣ своего письма. Онъ также хотѣлъ дать ей свое имя и жить съ ней открыто въ глазахъ всего свѣта. Тогда онъ уважалъ ее. Какъ было доказать ему, что, несмотря на ея неожиданное паденіе, она все-таки заслуживала, чтобы ее уважали и во всякомъ случаѣ, чтобъ съ ней не обращались, какъ съ развратной женщиной, которой она никогда не была и никогда не будетъ?
Подъ вліяніемъ подобныхъ мучительныхъ мыслей и благодаря нѣсколькимъ днямъ спокойствія во время насильственнаго заточенія Казаля, въ головѣ ея постепенно выработался единственный планъ ея будущей жизни, который могъ вполнѣ согласовать противоположные элементы ея сложной натуры. Онъ удовлетворялъ въ одно и то же время ея рѣшимости быть достойной того культа, который питалъ къ ней Пойанъ, жаждѣ искупить насколько возможно свое паденіе, неудержимому стремленію сохранить незапятнанной свою честь, и главное возвыситься во мнѣніи Казаля, котораго она все-таки продолжала любить. Кромѣ того этотъ проектъ обѣщалъ ей еще успокоеніе отъ всѣхъ испытанныхъ ею тяжелыхъ ударовъ. Она хотѣла уѣхать изъ Парижа навсегда, прежде, чѣмъ Реймонъ поправится, и жить въ уединеніи въ томъ любимомъ ею замкѣ Нансэ, гдѣ не только она провела дѣтство и юность, но и нашла утѣшеніе въ тяжелую годину войны. Если она удалится, то Реймонъ будетъ вспоминать о ней какъ о женщинѣ, которая, не имѣя возможности быть его женой, не хотѣла сдѣлаться его любовницей. Онъ конечно узнаетъ объ отъѣздѣ Пойана въ Америку и не заподозритъ, чтобы она возвратилась къ графу. Но подчинится ли онъ ея желанію, и не станетъ ли ее преслѣдовать въ Нансэ? Въ такомъ случаѣ она могла удалиться еще далѣе. Однажды вступивъ на путь самопожертвованія, примѣръ котораго показывалъ ей Пойанъ, она чувствовала, что силы ея будутъ возрастать вмѣстѣ съ опасностью, и она уже видѣла безъ страха монастырь, какъ послѣднее убѣжище отъ Реймона. Въ чести той, которая прибѣгаетъ къ защитѣ монастырской келіи отъ соблазна, не можетъ усумниться даже презирающій все скептикъ. А постриженіе въ монахини не могло ей дорого стоить: такъ она была теперь разбита жизнью.
А маркиза Нансэ? Она не могла пойти въ монастырь, пока жива мать. Объ этой преградѣ она сначала и не подумала. Было бы очень трудно даже уговорить старуху и на вѣчное изгнаніе изъ Парижа, гдѣ она все-таки надѣялась выдать вторично замужъ свое любимое дѣтище. Чѣмъ было объяснить ей неожиданную рѣшимость поселиться въ деревнѣ? Объясненіе съ матерью такъ пугало Жюльетту, что она откладывала его съ утра до вечера и съ вечера до утра, но на четвертый день неожиданное извѣстіе о визитѣ Реймона на слѣдующее утро заставило ее приступить немедленно къ осуществленію своего плана. Возвратясь домой съ продолжительной прогулки въ Булонскомъ лѣсу, она нашла на столѣ въ своей гостиной, великолѣпную корзинку съ розами, среди которыхъ виднѣлась карточка. Дрожащей рукой она взяла ее и прочла съ трудомъ написанныя карандашемъ слѣдующія строки:
«Первыя слова, которыя я могу написать, должны успокоить моего друга и выпросить у нея позволеніе явиться къ ней завтра, когда я впервые выйду изъ дома. P. К.».
Эта записка жгла руки молодой женщины, а цвѣты окружали ее сладострастнымъ благоуханіемъ. Но она не поддалась соблазну, разорвала карточку и бросила въ открытое окно, а корзинку съ цвѣтами вынесла въ садъ. Потомъ она удалилась въ свою спальню и бросившись на колѣни, долго молилась. Когда потомъ, чрезъ нѣсколько времени, она вошла въ комнату матери, то глаза ея горѣли такимъ восторженнымъ огнемъ, что старуха воскликнула, со страхомъ:
— Что съ тобой?
— Я пришла вамъ объявить, милая мама, отвѣчала Жюльетта, что я сегодня вечеромъ ѣду въ Нансэ.
— Это безуміе, замѣтила старая маркиза: ты забываешь, что докторъ приказалъ тебѣ беречься.
— Дѣло идетъ не о моемъ здоровьи, сказала Жюльетта серьезно, почти трагически: а о томъ, чтобы ваша дочь осталась честной женщиной, или сдѣлалась бы…
— Что съ тобой? воскликнула съ изумленіемъ ея мать: — ты опять взяла въ голову какую-нибудь глупую мысль. Ты всегда умѣешь портить свою жизнь какими-нибудь пустяками.
— Нѣтъ, мама, это не пустяки, промолвила Жюльетта съ мрачнымъ отчаяніемъ, я люблю человѣка, за котораго я не могу выйти замужъ и который за мной ухаживаетъ. Я чувствую, что если я останусь здѣсь и увижу его, то я погибла, слышите — погибла.
— Такъ это не отъѣздъ Пойана тебя встревожилъ? отвѣчала старуха: я уже давно догадываюсь, что у тебя не ладно на сердцѣ, и я думала, что онъ уѣхалъ именно потому, что тебя любитъ и не свободенъ.
— Не разспрашивайте меня, милая мама, воскликнула Жюльетта съ пламенной мольбой въ голосѣ: я не могу ничего вамъ объяснить, но если вы меня любите, то не мѣшайте мнѣ поступить, такъ, какъ я хочу.
— Ты хочешь идти въ монастырь? спросила съ ужасомъ ея мать.
— Нѣтъ, я хочу только покинуть навсегда Парижъ и этотъ домъ, въ который я никогда болѣе не войду. Я попрошу васъ устроить здѣсь наши дѣла и прислать мнѣ всѣ мои вещи въ замокъ, гдѣ я буду васъ ждать.
— Полно, черезъ мѣсяцъ, много черезъ годъ тебѣ надоѣстъ Нансэ, и твой теперешній, непонятный страхъ совершенно пройдетъ. Жить одной съ старухой матерью совсѣмъ не по тебѣ.
— Нѣтъ, я всегда буду жить тамъ съ вами, промолвила молодая женщина, пламенно нѣлуя руки матери: — въ этомъ одно мое спасеніе.
— Но ты не можешь всегда жить со мною, грустно сказала маркиза Нансэ, что-жъ ты сдѣлаешь, когда я умру?
— Когда я потеряю васъ, то у меня останется Богъ, произнесла Жюльетта и лицо ея приняло такое выраженіе, какого никогда не видала на немъ ея мать.
Спустя одиннадцать мѣсяцевъ послѣ дуэли съ Пойаномъ, Реймонъ Казаль возвращался на яхтѣ своего друга лорда Герберта Бохуна съ острова Цейлона, гдѣ они охотились на слоновъ. Они зашли на Мальту, чтобы взять письма, и по своей вѣроятности Реймонъ получилъ непріятныя извѣстія, потому что онъ цѣлый день находился въ самомъ мрачномъ грустномъ, настроеніи. Хотя Казаль не сказалъ своему другу ни слова о событіяхъ, перевернувшихъ вверхъ дномъ его жизнь, но лордъ Гербертъ догадывался, что сердечное горе терзало Реймона Казаля, который совершенно измѣнился и не былъ прежнимъ веселымъ товарищемъ. Эти одиннадцать мѣсяцевъ они провели вмѣстѣ подъ бѣлымъ вымпеломъ королевской флотиліи яхтъ. Въ августѣ мѣсяцѣ они ловила лососину въ Норвегіи, потомъ дошли до Сѣвернаго мыса, а октябрь и ноябрь провели въ Англіи, гдѣ Реймонъ велъ безумно крупную игру, а лордъ Гербертъ напивался до чертиковъ. Это послѣднее обстоятельство объяснялось тѣмъ, что въ морѣ на своей «Далилѣ», такъ звали его яхту, онъ былъ самый трезвый изъ людей. Онъ не прикасался къ водкѣ и самъ наблюдалъ за всѣмъ, что дѣлалось на суднѣ, такъ какъ онъ былъ опытный капитанъ и блестящимъ образомъ сдалъ морской экзаменъ. Въ эти трезвые періоды его жизни въ немъ пробуждался старый оксфордскій студентъ, прошедшій съ честью университетскій курсъ, и видя грустное настроеніе своего друга, онъ напрягалъ всѣ свои замѣчательныя умственныя способности, чтобъ его развлечь. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ выказывалъ такое нѣжное сочувствіе къ Казалю, какого конечно нельзя было подозрѣвать въ пьяномъ завсегдатаѣ парижскаго погребка Филипса. Въ тотъ день, когда они вышли изъ Мальты и Казаль получилъ сильно его поразившее письмо, лордъ Гербертъ такъ тронулъ его своей теплой симпатіей, что онъ наконецъ раз-" сказалъ ему странную драму, неожиданно разыгравшуюся въ его жизни, не называя конечно по имени маркизу Тильеръ. Подробно описавъ всѣ сцены своего романа, онъ наконецъ дошелъ до появленія любимой имъ женщины въ его квартирѣ, гдѣ. она отдалась ему въ безумномъ порывѣ. Когда онъ выздоровѣлъ отъ раны и отправился къ ней, то узналъ объ ея отъѣздѣ въ свой замокъ. Онъ написалъ ей письмо, но не получилъ отвѣта. Онъ отправился въ ея замокъ, во тамъ не только его не приняли, но даже онъ не видалъ ея, хотя, какъ герой романа, перелѣзъ чрезъ высокую каменную ограду ея сада. На другой день послѣ этой выходки, она уѣхала неизвѣстно куда. Онъ не сталъ ее болѣе разыскивать, такъ какъ дальнѣйшее преслѣдованіе уже отличалось бы неприличнымъ характеромъ, а Казаль былъ прежде всего настоящій джентельмэнъ, и тогда онъ отправился въ Бергепъ съ лордомъ Гербертомъ.
— Вотъ вся моя исторія, сказалъ онъ въ заключеніе; она представляетъ странную загадку. Что человѣкъ страдаетъ изъ-за женщины, тутъ нѣтъ ничего необыкновеннаго. Но я желалъ бы понять эту женщину и рѣшительно не понимаю ее, особенно послѣ полученнаго сегодня письма. Ну, скажи, какого ты мнѣнія о ней?
— Ты увѣренъ, что она никогда болѣе не видала своего перваго любовника? спросилъ лордъ Гарбертъ.
— Совершенно увѣренъ; онъ до сихъ поръ не вернулся изъ Америки.
— Значитъ, она бросила тебя не ради него. Извини, что я предложу тебѣ нескромный вопросъ: она очень страстная?
— Да.
— И очень наивная? Ты понимаешь?
— Да.
— А, ея первый любовникъ былъ кутила въ молодости?
— Нѣтъ, это какой-то апостолъ. Онъ очень талантливый и краснорѣчивый человѣкъ, но должно быть ей страшно наскучилъ. Ну, что-жъ ты думаешь о ней?
— Я думаю, что эта женщина была всегда искренна съ тобой и дѣйствительно тебя любила, хотя и не могла пересилить любви къ другому. Она любила его за его умъ, за его идеи, за все, что ты не могъ дать ей, а тебя она любила за то, чего не было въ немъ. Ей нуженъ былъ бы человѣкъ, который соединялъ бы васъ обоихъ. Я не вижу другого разрѣшенія этой психологической задачи. Но какое ты получилъ сегодня письмо?
— Ея мать умерла и она поступила въ монастырь. Я никакъ не могу помирить эти три факта: жить нѣсколько лѣтъ съ однимъ любовникомъ, завести на два часа другого и пойти въ монастырь на всю жизнь.
— Что-же, это своего рода самоубійство. Монастырь для романтичныхъ женщинъ то же, что водка для мужчинъ. Если ты хочешь, сантиментальнѣе и благороднѣе пойти въ монастырь, чѣмъ пить водку, по цѣль одна — забыться. И на что ты жалуешься? Эта женщина будетъ всю жизнь просить прощенія у Бога за то, что она тебя любила; кажется это рѣдкій фактъ въ нашъ веселый вѣкъ комедіантокъ и кокотокъ.
— Но я не увѣренъ, что она меня любила.
— Полно, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія.
— А другого?
— И другого она также любила. Вотъ и все.
— Нѣтъ, воскликнулъ Казалъ: это невозможно.
— Невозможно? отвѣчалъ лордъ Гербертъ спокойно, закуривая трубку: у меня былъ въ Севиліи кучеръ, который любилъ говорить пословицами и онъ часто повторялъ одну изъ нихъ, которая можетъ служить моралью твоей исторіи: Coda persona es un mundo, т. e. каждый человѣкъ заключаетъ въ себѣ цѣлый міръ.
Оба друга замолчали и погрузились въ глубокую думу. Вокругъ нихъ царила безмятежная тишина и яхта тихо плыла по необъятному морю и подъ безпредѣльнымъ небомъ, которыя однако не такъ безконечны и измѣнчивы, не такъ таинственны и чудны, какъ никогда вполнѣ не постижимое въ своихъ буряхъ и штиляхъ, въ своихъ страстныхъ порывахъ и самопожертвованіяхъ женское сердце.