Замѣтка pro domo sua.[править]
Въ октябрьской книжкѣ Историческаго Вѣстника я прочелъ изложеніе моего научно литературнаго обзора, напечатаннаго въ Athenaeum'ѣ (July 6, 1889), — изложеніе, удивившее меня и тономъ, и содержаніемъ. Не имѣя чести быть извѣстнымъ г. обозрѣвателю, я, повидимому, могъ бы разсчитывать на совершенно равнодушное ко мнѣ отношеніе съ его стороны. Но оказалось, что эта самая моя неизвѣстность вывела изъ себя г. обозрѣвателя, вознегодовавшаго на меня, прежде всего, за то, что, не будучи «русскимъ писателемъ тридцатыхъ годовъ Александромъ Петровичемъ Милюковымъ», ни даже его сыномъ, такъ какъ по справкѣ г. обозрѣвателя «у Ал. Петр. нѣтъ сыновей», и, слѣдовательно, «принадлежа только по фамиліи къ историкамъ литературы», я осмѣлился писать о русской литературѣ въ англійскомъ журналѣ. Г. обозрѣватель вознамѣрился затѣмъ наказать меня достойнымъ образомъ за эту дерзость, но въ пылу своего критическаго гнѣва забылъ, что первое условіе успѣшности нападенія состоитъ въ правильномъ пониманіи и передачѣ того, на что нападаешь. Со всею подобающею скромностью я сдѣлалъ поправки къ его изложенію, казавшіяся мнѣ необходимыми, и отправилъ въ редакцію Историческаго Вѣстника. Получивъ отъ редакціи отказъ помѣстить ихъ, я принужденъ прибѣгнуть къ посредству Русской Мысли. Вѣроятно, изъ читателей Русск. Мысли только весьма немногіе замѣтили нападеніе на меня И. В., но и передъ этими немногими я не считаю возможнымъ остаться въ томъ костюмѣ, въ какой нарядилъ меня г. обозрѣватель Историческаго Вѣстника. Я не буду, впрочемъ, приводить здѣсь по пунктамъ мои возраженія, какъ думалъ сдѣлать передъ читателями Истор. Вѣстн.; ограничусь утвержденіемъ, что изложеніе, сдѣланное г. обозрѣвателемъ, недобросовѣстно и невѣжественно, и постараюсь доказать это утвержденіе нѣсколькими примѣрами.
Съ самаго начала г. обозрѣватель обвиняетъ меня, что, излагая біографическія свѣдѣнія о Салтыковѣ, я дѣлаю «не мало ошибокъ». Далѣе приводятся два примѣра: въ одномъ я готовъ признать не ошибку, а неточность: именно я говорилъ о первой повѣсти Салтыкова, явившейся съ его именемъ (я разумѣлъ: не псевдонимомъ), а надо было бы сказать: съ его иниціалами. Но вторая моя ошибка изумительна: я "показываю невѣрно годъ запрещенія Отечественныхъ Записокъ. Зачѣмъ не сказалъ г. обозрѣватель своимъ читателямъ, что я назвалъ 1884 годъ, — годъ всѣмъ памятный? Не имѣю ли я права считать это обвиненіе недобросовѣстнымъ, потому что о незнаніи здѣсь не можетъ быть и рѣчи? Перечисливъ эти мои мнимыя ошибки, г. обозрѣватель прибавляетъ тлухо: «и другія». Въ доказательство, что это обвиненіе не недобросовѣстно, приглашаю его объяснить, какія именно.
Другой примѣръ. Г. обозрѣватель излагаетъ мое мнѣніе о г. Короленко: «Два послѣднихъ разсказа г. Короленко также очень слабы». Изъ контекста ясно, что тутъ передается именно мое мнѣніе. А вотъ мои дѣйствительныя слова: «Короленко подарилъ литературу двумя прелестными (charming) разсказами: Ночью и Съ двухъ сторонъ etc.». Какъ назвать подобную передачу чужихъ мнѣній?
Теперь приведу примѣръ невѣжественнаго обращенія г. обозрѣвателя съ моимъ текстомъ. Собственно, я могъ бы выписать тутъ почти сплошь все изложеніе, представляющее одно непрерывное искаженіе и непониманіе моихъ словъ и мнѣній. Но тогда мнѣ пришлось бй выписать сплошь и всю англійскую статью. Ограничусь нѣсколькими примѣрами. По мнѣнію г. обозрѣвателя, я утверждаю, что «наши философы больше говорятъ о доктринахъ западной философіи, а не изучаютъ ее такъ, какъ изучали славянофилы Шеллинга и Гегеля». Смѣю увѣрить его, что такой огульный отзывъ я счелъ бы немотивированною дерзостью въ первой половинѣ и совершеннымъ незнаніемъ того, какъ изучало свои источники большинство славянофиловъ, — во второй половинѣ. У меня сказано совсѣмъ другое, именно: «Если результаты (метафизическихъ построеній на русской почвѣ) не соотвѣтствуютъ возбужденнымъ ожиданіямъ, то это, вѣроятно, объясняется отчасти тѣмъ обстоятельствомъ, что наши философы не находятъ въ современныхъ философскихъ ученіяхъ Запада такой сильной поддержки, какую Шеллингъ и Гегель давали нашимъ старымъ славянофиламъ». Далѣе, по изложенію г. обозрѣвателя выходитъ, что я характеризую ученіе Л. Толстаго какъ «странную смѣсь буддизма съ мистицизмомъ», и я готовъ удивляться вмѣстѣ съ читателемъ, что же «страннаго» въ этой смѣси, повидимому, столь естественной? Не дѣлая дальнѣйшихъ выписокъ, ограничусь утвержденіемъ, что моя «смѣсь» состоитъ изъ болѣе разнородныхъ элементовъ. Выходитъ затѣмъ, что я критикую заднимъ числомъ теорію г. Успенскаго о власти земли, тогда какъ я только отмѣчаю отношеніе къ ней части читателей г. Успенскаго; выходить, что я «сожалѣю» о переходѣ Гл. Успенскаго отъ беллетристики къ публицистикѣ, тогда какъ я опять только констатирую фактъ, удерживаясь отъ нравоученій по адресу г. Успенскаго; точно также мало склоненъ я подавать совѣты г. Чехову, котораго, по пересказу г. обозрѣвателя, я будто бы «упрекаю въ томъ, что онъ отъ разсказовъ обратился къ драмѣ»; я просто указываю недостатки его первой драмы Ивановъ, видные, вѣроятно, не одному мнѣ, и не предрѣшаю, разумѣется, вопроса объ успѣхѣ его будущихъ произведеній. Наконецъ, выходитъ у г. обозрѣвателя, что я не указываю католическихъ тенденцій Влад. Соловьева, тогда какъ я прямо говорю объ «актѣ національнаго самоотреченія», необходимомъ, по мнѣнію этого писателя, для сліянія церквей.
Я былъ бы, впрочемъ, несправедливъ къ г. обозрѣвателю, если бы рядомъ съ этими доказательствами недобросовѣстности и непониманія не остановился на смягчающихъ его вину обстоятельствахъ. Такими смягчающими обстоятельствами въ моихъ глазахъ служатъ: 1) его очевидное неумѣнье выразить не только чужую, но и свою собственную мысль, и 2) его вѣроятное незнакомство или плохое знакомство съ англійскимъ языкомъ.
Въ доказательство перваго приведу нѣсколько фразъ. «Въ началѣ его (Салтыкова) карьеры, — пересказываетъ меня г. обозрѣватель, — молодежь упрекала его за несочувствіе новымъ вѣяніямъ, а подъ старость реакціонеры находили его сочиненія фривольными. Высказавъ это мнѣніе, критикъ (т.-е. я) самъ же и опровергаетъ его». Приглашаю г. обозрѣвателя объяснить, какой смыслъ можетъ имѣть подчеркнутая фраза: «самъ же», — я могу опровергать, очевидно, лишь «свое же» мнѣніе; но раньше никакого собственнаго моего мнѣнія не излагается, ибо это, вѣдь, не я считаю сочиненія Салтыкова фривольными и несочувственными новымъ вѣяніямъ. Или другая фраза: «если и согласиться съ мнѣніемъ г. Милюкова, что въ Россіи нувеллистъ достигаетъ успѣха только тогда, когда обращается въ публициста, все-таки, слѣдуетъ сознаться, что послѣднія публицистическія произведенія г. Успенскаго далеко ниже его первыхъ разсказовъ въ литературномъ отношеніи». Во-первыхъ, я никогда не говорилъ, что «нувеллистъ» достигаетъ успѣха только тогда etc., а говорилъ только объ условіяхъ наибольшей популярности въ Россіи; во-вторыхъ, если бы я это и говорилъ, что значитъ это «все-таки»? Какая связь между успѣхомъ произведенія и его цѣнностью «въ литературномъ отношеніи»? Развѣ первое утвержденіе мѣшаетъ второму или второе первому?
Что г. обозрѣватель, повидимому, не силенъ въ англійскомъ языкѣ, въ этомъ меня убѣждаетъ не только то, что онъ обошелъ всѣ трудныя для передачи мѣста и понялъ превратно тѣ, которыя передалъ, но также и прямыя ошибки перевода. Въ одномъ мѣстѣ слово «hence» онъ передалъ словомъ «но», т.-е. союзъ винословный — противительнымъ, отчего и получилась слѣдующая безсмыслица: «общій выводъ (мой о Салтыковѣ) тотъ, что С. не былъ ни энтузіастомъ, ни доктринеромъ, но и не видѣлъ въ идеалахъ современной ему молодежи панацеи отъ всѣхъ золъ». Г. обозрѣватель не понялъ, что тутъ нѣтъ никакого «но», что мое собственное «но» слѣдуетъ далѣе, вмѣстѣ съ дальнѣйшимъ развитіемъ моего «общаго вывода», столь безжалостно обрубленнаго г. обозрѣвателемъ. Въ другомъ мѣстѣ слово «nevertheless» онъ перевелъ впрочемъ — тамъ, гдѣ оно значило «а между тѣмъ», и опять спуталъ развитіе мысли. Въ третьемъ случаѣ онъ нашелъ у меня сообщеніе о двухъ сборникахъ въ нанять Гаршина, тогда какъ я говорилъ объ одномъ, а о другомъ умолчалъ. Въ четвертомъ мѣстѣ, наоборотъ, онъ два факта, отдѣльно разсказанные, превратилъ въ одинъ, и вышло, что «пренія о свободѣ воли въ московскомъ психологическомъ обществѣ…шли на юбилеѣ Шопенгауера». Въ пятомъ случаѣ, онъ мой «актъ національнаго самоотреченія» превратилъ въ «самоотверженное стремленіе» къ возсоединенію церквей и получилъ возможность упрекать меня въ игнорированіи католическихъ тенденцій Влад. Соловьева. Однимъ словомъ, трудно было на трехъ страничкахъ сдѣлать больше ошибокъ, чѣмъ сдѣлано г. обозрѣвателемъ. Чѣмъ вызванъ былъ полемическій жаръ г. обозрѣвателя, для меня остается необъяснимымъ. Но фактъ налицо: г. обозрѣвателю хочется критиковать меня во что бы то ни стало. Самыя естественныя, самыя невинныя мои фразы подвергаются его недоброжелательному перетолкованію. Я выразился о проф. Троицкомъ, какъ о «старомъ послѣдователѣ англійской школы», — «не совсѣмъ основательно», прибавляетъ г. обозрѣватель, не давая, однако же, болѣе основательнаго опредѣленія; я говорю, что книга г. Бузескула о Периклѣ не уступаетъ книгѣ Шмидта; г. обозрѣватель передаетъ: «критикъ на первое мѣсто ставитъ біографію Перикла Бузескуля (sic), въ которой нѣтъ ничего особеннаго, кромѣ того, что она лучше книги Шмидта». Если бы г. обозрѣватель зналъ положеніе книги Шмидта въ литературѣ о Периклѣ, онъ, вѣроятно, скорѣе упрекнулъ бы меня въ томъ, что, дѣлая это сравненіе, я нахожу у г. Бузескула черезъ-чуръ много «особеннаго»; я и не требую, чтобы г. обозрѣватель зналъ литературу о Периклѣ, но привелъ этотъ случай, какъ обращикъ развязности полемическихъ пріемовъ обозрѣвателя, который не стѣсняется оспаривать мое мнѣніе даже тогда, когда отъ меня же въ первый разъ узнаетъ о предметѣ моей оцѣнки. Болѣе, кажется, мнѣ прибавлять къ этому нечего[1].
- ↑ Пользуюсь случаемъ, чтобы исправить одну корректорскую ошибку англійскаго текста, которая могла бы дать пищу критикѣ г. обозрѣвателя: на 19 строкѣ перваго столбца 27 стр. стоитъ слово «nobility», вмѣсто «the feeling of shame».