Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том VII. Статьи и рецензии 1860—1861
М., ОГИЗ ГИХЛ, 1950
ЗАМЕЧАНИЕ НА «ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО г. ПОГОДИНУ» г. КОСТОМАРОВА[править]
Г. Погодин, заговорив о разных предшествовавших диспуту его с г. Костомаровым переговорах и объяснениях, дает и другим лицам полное право рассказать публике, что они тогда говорили. Я хочу принести свою лепту в сокровищницу воспоминаний об этом достопамятном своей странностью явлении.
Г. Костомаров должен теперь видеть справедливость того мнения об ученых трудах и приемах г. Погодина, которое я ему выражал на словах во время совещаний о предполагаемом диспуте и еще раньше того при разных случаях, которое отчасти выразилось (печатно в статье «Современника» о VII томе «Лекций» и т. д. г. Погодина, — статье, написанной, впрочем, не мною, — и с которым г. Костомаров имел ошибку не соглашаться1. Надеемся, теперь он не имеет возможности оспаривать это мнение. Вот оно:
Ученые труды г. Погодина не имеют ровно никакого ученого значения, а между тем г. Погодин очень долго пользовался репутациею человека, оказавшего важные услуги русской истории, — так долго пользовался этою репутациею, что сам стал, наконец, верить, будто она по справедливости заслужена им. Когда человек, не имеющий заслуг, считает себя имеющим заслуги, он становится несносен тщеславием и наглостью. Человек тщеславный и наглый бывает неразборчив на средства. Г. Погодин обнаружил это свойство в своих будто ученых возражениях гг. Соловьеву и Кавелину2, — возражениях, наполненных (бранными выражениями и высокомерными назиданиями людям, уже и тогда далеко превосходившим его ученостью и учеными заслугами. Кроме высокомерных и бранных назиданий, его статьи против гг. Кавелина и Соловьева имели некоторые черты, встречаемые в особенном роде литературы, в котором столь усердно упражнялся в старину Булгарин3, а в недавнее время г. Ксенофонт Полевой, и к которому вообще был наклонен «Москвитянин» под редакциею господина Погодина в союзе с господином Шевыревым: тут были намеки на либерализм, на недостаток патриотизма, на неуважение к тому, что должен уважать хороший гражданин, и т. д. Кроме своих ученых трудов, г. Погодин занимался публицистикою. Он описывал разные московские торжества, изображал добродетели разных важных московских и других российских сановников и г. Кокорева. Этою публицистикою приобрел он известность совершенно особенного рода, вовсе незавидную. Приемы, составлявшие увеселение читателей в его публицистических статьях, он переносил также в свои ученые труды, так что и они многими своими страницами пробуждали веселое чувство в немногих читавших ученые сочинения г. Погодина. Словом оказать, г. Погодин давно был известен как — положим хоть — как забавник.
Когда он сделал вызов на диспут, некоторые из людей, знакомых г. Костомарову, и в том числе я, убеждали г. Костомарова не принимать вызова. Я могу говорить только за себя и только о том, на что имею свидетелей, кроме Костомарова и самого себя; потому упомяну лишь о собрании у одного из профессоров здешнего университета, дня за два до собрания, бывшего у г. Калачова4: лица, находившиеся тут, могут припомнить, что я тогда говорил г. Костомарову. Я говорил вот что: «г. Погодин вызывает вас на шутовство. Он сам имеет такую репутацию, что уже не может ничем испортить ее; но человеку, пользующемуся уважением публики, каким пользуетесь вы, неудобно связываться с г. Погодиным: вы компрометируете себя через это и увидите, что г. Погодин принудит вас к объяснениям, очень неприятным для вас, человека, не любящего полемики даже и приличной, а не только такой, какую имеет обычай вести г. Погодин». Я смягчаю для печати выражения, которые употреблял тогда. Читатель может дополнить их воображением.
Г. Костомарову не угодно было тогда согласиться с людьми, старавшимися удержать его от появления перед публикою в обществе г. Погодина. Из оснований, мешавших ему, по его словам, отвергнуть вызов г. Погодина, только одно могло быть признано до некоторой степени справедливым; все остальные создавались только излишним желанием г. Костомарова ценить ученое достоинство даже и там, где его нет, а есть только бездарное труженичество. Он говорил, что нельзя пренебрегать г. Погодиным, как ученым, до такой степени, до какой довожу я мнение о нем. Это и некоторые другие возражения подобного рода не имели никакой действительной силы в моих глазах. Но нельзя было назвать неосновательным одного из соображений, приводившихся г. Костомаровым в оправдание решимости принять вызов г. Погодина. Г. Костомаров говорил: «если я откажусь, он станет разглашать, что я почувствовал свое бессилие спорить с ним». Это — правда; поступки г. Погодина после диспута, на котором он был решительно пристыжен, — не г. Костомаровым, нет, собственным своим невежеством, — доказывают, что он сделал бы именно так. Мне казалось, однако, что и это соображение не имеет достаточной силы, чтобы перевесить неудобство "вступать в дело с г. Погодиным для такого человека, как г. Костомаров. Мне казалось, что лучше бы для г. Костомарова снести самохвальство г. Погодина, нежели рисковать уважением публики, связываясь с таким компаньоном. Результат показал, что я ошибался. Уважение публики к г. Костомарову так велико, и он держал себя на диспуте с таким достоинством, что даже появление в товариществе с [гаером] не заставило публику смеяться над г. Костомаровым, как я того опасался. Но г. Костамаров, вероятно, сам чувствует теперь, что риск был очень велик.
Надобно сказать несколько слов и о самом диспуте. Я не такой знаток русской истории, чтобы брать на себя оценку тех относящихся к ней мнений, которые требуют специальных занятий для выражения согласия или несогласия с ними. Но убеждение, которое защищал г. Погодин, не принадлежит к числу таких мнений. Кто имеет хотя малейшее понятие о сравнительной филологии и о законах исторической критики, видит совершенную нелепость доказательств, которыми старые ученые подтверждали норманство Руси. Во времена Шлёцера еще не было ни Гримма, ни Боппа с их сподвижниками, и Шлёцеру натурально было делать филологические промахи, какие находим у него5. Но теперь повторять подобные вещи может только невежда. Я не был высокого мнения об учености г. Погодина, но, признаюсь, никак не ожидал от него таких поразительных наивностей, какими угощал он нас на диспуте: «ведь он с г. Шевыревым перевел грамматику Добровского6, думал я, — стало быть, должен иметь хотя какое-нибудь понятие о филологических приемах». Он превзошел все мои ожидания: после того, что я слышал на диспуте, для меня становится непостижимо, каким же образом мог г. Погодин быть переводчиком грамматики Добровского? Я решительно не умею отвечать себе на этот вопрос. Быть может, кто-нибудь из людей, бывших студентами Московского университета во время издания этого перевода, разъяснит нам загадку. Я имел случай видеть турецко-татарскую грамматику, переведенную с французского студентом одного из наших университетов и носящую на заглавном листе на русском языке имя профессора того же русского университета. Но этот профессор имел, по крайней мере, добросовестность объяснить настоящий ход дела в предисловии книги, которую издал под своим именем.
Не менее филологических подвигов были замечательны исторические понятия, обнаруженные г. Погодиным. Ольга гордо держала себя при константинопольском дворе, потому она была норманка; Олег плавал по морю на лодках, потому был норманн. Я не понимаю одного: каким образом г. Костомаров мог продолжать спорить с человеком, удивившим нас такими диковинными заключениями? Я на его месте сказал бы после этих слов г. Погодина: «Милостивый государь! спорить мне с вами об исторических вопросах так же неуместно и неприлично, как неприлично и (неуместно было бы какому-нибудь ориенталисту спорить со мною о синтаксических правилах сиамского языка. Поэтому я принужден кончить диспут». Г. Костомаров не сказал этого и теперь подвергся совершенно заслуженной неприятности печатать полемические объяснения.
Очень может быть, что г. Костомаров найдет это мое мнение о г. Погодине слишком жестким; очень может быть, что он будет недоволен таким суждением об авторе неполного и неверного алфавитного указателя к Русским Летописям, изданного под именем «Лекций и т. д. о русской истории», — ведь выражал же он мне свое неудовольствие за статью «Современника» о седьмом томе лекций г. Погодина, говоря, что г. Погодин заслуживал некоторого уважения (впрочем, я и сам недоволен этою статьею, только с другой стороны: она еще слишком мягка). Но если я навлеку на себя неудовольствие г. Костомарова, то не огорчусь этим, потому что неправ будет он.
Из дела г. Погодина с г. Костомаровым выводится одно заключение, полезностью своей искупающее всю странность диспута, на который согласился г. Костомаров по ошибочному уважению к г. Погодину: пора нам деятельнее прежнего приняться за перетряску хлама многих ученых и других наших знаменитостей, чтобы всем стало видно, что это именно хлам, ничего не стоящий, ни к чему не годный, и чтобы не мешал этот хлам деятельности тех немногих хороших ученых, которых, к счастию, мы уже имеем. Пора нам, наконец, разделаться с пустыми репутациями, мешающими нам сосредоточивать наше внимание исключительно на мнениях дельных людей.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Полемика между историками М. П. Погодиным и Н. И. Костомаровым происходила по вопросу о происхождении Руси. В 1859 году Погодин в книге «Норманский период русской литературы» утверждал, что варяги, которым приписывалось основание русского государства, были норманнами из Скандинавии. Достойную отповедь норманской концепции Погодина дал Добролюбов («Современник», 1860, № 1). Одновременно в той же книге «Современника» Н. И. Костомаров поместил статью «Начало Руси», в которой выступил против норманской концепции, выдвинув другую — не более, впрочем, научную гипотезу о литовском (жмудинском) происхождении Руси. Погодин воспользовался тем, что против него выступили и представитель революционной демократии Н. А. Добролюбов и умеренный Костомаров, написал письмо последнему, в котором приглашал его отмежеваться от «рыцарей свистопляски» (намек на добролюбовский «Свисток») и решить вопрос путем публичного диспута.
Письмо Погодина попало в цель: Костомаров, соглашаясь на диспут (Письмо в «СПБургских ведомостях», № 60, 1860), тут же отмежевался от революционной демократии, заявив, что он надеется не на «рыцарей свистопляски», а на свои научные аргументы. Диспут состоялся 19 марта 1860 года и не привел ни к каким научным результатам. Погодин не раз был ошикан собравшимися студентами, а затем в № 4 «Свистка» был высмеян Добролюбовым.
Погодин в «Русской беседе» (1860, кн. 19) написал, что вызов Костомарова на диспут и его, Погодина, участие в нем было лишь шуткой. Тогда Чернышевский и выступил со статьей "Замечания на «последнее слово г. Погодину», а Добролюбов в № 5 «Свистка» написал стихотворение «Призвание», где предлагал Погодину записаться в «рыцари свистопляски».
Погодин все же своей цели достиг. 21 июня 1860 года Костомаров в письме Погодину писал, что его, Костомарова, "отделывают самым отчаянным образом и в «СПБ. ведомостях» и в «Северной пчеле» (газеты охранительного или почти охранительного направления. — Ред.), а Погодина критикует «беззастенчивым образом» Чернышевский, «чем я чрезвычайно недоволен». Костомаров сетует, что к спору между ним и Погодиным «присоединились с обеих сторон люди, которые смотрят на нас как на врагов и бранят нас под знаменем одного из нас». Научный спор, продолжал Костомаров, не должен мешать уважению, которое «я питал к вам более двадцати лет и которое теперь еще полнее и живее после того, как в последнее время я имел удовольствие сблизиться с вами».
Чернышевский предвидел возможность такого поступка со стороны Костомарова и предупреждал его не связываться с Погодиным (см. его письмо к Костомарову, приведенное в тексте). Костомаров в конце концов зашел так далеко, что сыграл роль штрейкбрехера в борьбе передовой молодежи против реакционной профессуры, за что был освистан при чтении лекций. Подробнее об этом см. в примечаниях к «Программе чтений Чернышевского по политической экономии» (т. IX настоящего издания).
1 Статья в «Современнике» о VII томе «Лекций» Погодина принадлежит Н. А. Добролюбову («Современник», 1860, № 1). В этой статье автор прямо говорит о реакционности исторических взглядов Погодину.
2 Чернышевский имеет здесь в виду: 1) рецензию Кавелина на I—III томы «Исследований, замечаний и лекций о русской истории» М. П. Погодина, помещенную в «Отечественных записках», 1847, том 1; 2) ответ Погодина в «Москвитянине», 1847, часть III и часть I; 3) публичный диспут историка С. Соловьева с представлением работы «История отношений между русскими князьями рюрикова дома» в июне 1847 года; 4) статью Погодина в «Москвитянине» «О трудах гг. Беляева, Бычкова, Калачова, Попова, Кавелина и Соловьева по части русской истории»; 5) ответ Кавелина Погодину в «Современнике», 1847 г., в котором бывший ученик Погодина иронизировал над покровительственным отношением «учителя» к нему и другим «ученикам»; 6) статью С. М. Соловьева в «Московских ведомостях» 17 июля 1847 г. «Ответ г-ну Погодину и М[стиславскому] на их отзывы о моих сочинениях»; 7) ответ Погодина на статьи Кавелина и Соловьева в «Московских ведомостях», 1847, № 88; 8) статью С. М. Соловьева в № 89 «Московских ведомостей» «Ответ г-ну Погодину на его ответ»; 9) ответ Погодина в «Москвитянине», 1847 г., часть II, — чем и завершилась переписка, включавшая в себя «ученые возражения» Погодина Соловьеву и Кавелину. — Кавелин Константин Дмитриевич (1818—1885) — историк умеренно-либерального направления; В. И. Ленин неоднократно упоминает о Кавелине, как о либерале, относившемся враждебно к революционной демократии. За попытку оправдать царское правительство в аресте Чернышевского в 1862 году Ленин назвал его «подлым либералом». — Соловьев Сергей Михайлович (1820—1879) ^выдающийся историк, с 1845 года профессор Московского университета, позже ректор; главная работа Соловьева «История России с древнейших времен», в 29 томах, выходила в свет с 1851 года.
3 Булгарин Фаддей Венедиктович (1789—1859) — реакционный писатель и публицист.
4 Калачев Николай Васильевич (1819—1885) — историк.
5 Шлецер Август-Людвиг (1735—1809) — историк; в соч. «Нестор» подверг исследованию русские летописи. — Гримм Яков (1785—1863) — немецкий ученый, языковед, автор «Немецкой грамматики», «Немецкой мифологии», «Истории немецкого языка» и др. Автор (вместе с братом Вильгельмом) немецких народных сказок. — Бопп Франц (1791—1867) ^ немецкий ученый в области сравнительного языкознания, санскритолог.
6 Добровский Иосиф (1753—1829) — чешский филолог, автор двух грамматик: чешской и сравнительно-исторической грамматики славянского языка.
ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ[править]
Впервые напечатано в «Современнике» 1860 г., кн. V, отдел «Современное обозрение», стр. 84—88, за подписью автора. Перепечатано в полном собрании сочинений 1906 г., т. VI, стр. 240—242. Корректуры: I. 1 лист; без пометок; прибавлена подпись рукой автора. II. 1 лист; адресована цензору; изъятие слова «гаер» и замена его словами «г. Погодин». Разрешение цензора Ф. Рахманинова. Корректуры хранятся в ЦГЛА (№ 1858). Печатается по тексту «Современника», сверенному с корректурами.
Стр. 298, 8 строка. В «Современнике»: в товариществе с г. Погодиным не заставило