Погодин М. П. Избранные труды / М. П. Погодин
М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).
ЗАПИСКА О ПОЛЬШЕ[править]
1856[править]
Судьба Европы в настоящую минуту висит на одном волоске: на жизни Лудовика Бонапарта1034. Упади он под метким выстрелом, умри он от изнурения сил, горячкою, апоплексическим ударом, — что все очень возможно, — и завтра вспыхнет такой пожар во Франции, что небу будет жарко. Огонь разольется тотчас по Италии, из Ломбардо-Венецианского королевства1035 охватит все Австрийские владения, а из Венгрии недалеко перекинуться головешкам в соседнюю Польшу, в знак благодарности, и… и конца его в России не видать!
Должно ли нам, по закону благоразумия, быть готовыми на такой случай, или нет?
Предполагаю другой случай: Бонапарт проживет долго, так как живет теперь: можем ли мы быть спокойны, по крайней мере, в продолжении его жизни?
А кто проникнул в его душу, и кто знает, что таится на дне ее и даже под поверхностию?
Что если Парижский мир1036 есть только временное перемирие, следствие усталости, возникшего в Европе неудовольствия, недостаточности заготовленных средств? Что если пред нашими глазами кончилось только первое действие трагедии и что если занавес скоро опять поднимется?
Англия, сняв с себя личину, обнаружась перед Россией, в которой видит себе врага естественного и грозного, не могла не застраховаться крепко-накрепко. Мудрено ей оставить нас в покое с раздраженным народным самолюбием, с законною жаждою мести, и с такими легкими ранами, которые заживут скоро под чуть-чуть порядочным пластырем! Стоило ли труда ей, равно как и Франции, потратить столько миллиардов и погубить столько тысяч лучшего народа для Парижского мира? Игра не стоила свеч! Ну как Франция и Англия, отдохнув и собравшись, с свежими силами, грянут на нас снова, и уже опытные, обжегшиеся на молоке, обдумают свое нападение пошире и повернее Крымского, чтобы добить нас вдосталь, чтобы не допустить до отмщения, чтобы заговорить навеки ту обиду, которая иначе не даст им спать спокойно никогда!
Может это случиться или нет? Должно ли нам быть готовыми и на этот второй случай?
Что же значат нынешние несогласия Англии и Франции в Константинополе и Неаполе1037?
Это кукольная комедия в роде прежних, для поддержания беспечности, к которой так склонна русская натура. Если бы Бонапарт не был с Англичанами за одно, то его слова было б достаточно, чтобы пресечь все их каверзы1038.
Но предположим третий случай: Парижский мир искренен: Наполеон достигнул своей цели, показал силу Франции и доставил ей первое место в системе европейских государств, унизил и устрашил Англию, и не имеет нужды в большем поражении России. Он прекратил войну с нею окончательно, и принимает теперь от души графа Киселева1039.
Но Тильзитский мир1040 был также искренен: Наполеон I обнимался с Александром в Тильзите также от души и, однако ж, после этих дружеских объятий года через три-четыре Наполеон I переправился через Неман с тысячью пушек и полумиллионом войска, собранного со всех европейских народов.
Обстоятельства, скажут, увлекли Наполеона I. Другие обстоятельства, еще гораздо легче, могут увлечь, даже против воли, его племянника, Наполеона III, сангвиника1041, авантюриста с Итальянской, Французской и Голландской кровью, имеющего Бог знает какие и с кем обязательства, какие antecedens1042. Он не может поручиться за себя ни на один день и еще меньше может поручиться за него кто-нибудь другой: какие могут у него возродиться желания при благоприятных обстоятельствах, куда и как бросит его судьба в обстоятельствах противных!
Во всех трех возможных для России случаях, то есть погибнет ли Бонапарт и загорится Европа, таится ли заговор Англии и Франции против России или возникнет где-нибудь Европейская война, вследствие новых столкновений, Польша сделается нашею пяткою, открытою вражеским, ядом напоенным стрелам, пяткою, чрез которую, уязвленную, антонов огонь может разлиться по всему организму: на Польшу, следовательно, необходимо обратить нам великое внимание.
Но оставим мрачные предчувствия и предположим четвертую возможность: Бонапарт проживет долго и благополучно, заговора против России не существует; дружество между Англией и Францией ослабело, одним словом, Европа остается на долго in statu quo. Посмотрим, в каком же положении находится теперь Россия?
Россия находится политически в самом унизительном и позорном положении, в каком она со времени Петра Великого не находилась никогда. Она упала с высоты своего величия и очутилась вдруг среди держав второклассных и третьеклассных и не смеет говорить там, где Англия и Франция, даже Австрия, решают дела, лично до нее касающиеся, не только посторонние. В Константинополе имени ее не слышно, как будто бы и не было ее на белом свете, не только в соседстве, — в Константинополе, от которого мы, по общему сознанию, были в двух днях пути, где никакого шага не ступалося без нашего соизволения, где наше слово было законом со времен Екатерины.
Грецию, находящуюся по трактатам под нашим покровительством, занимают Французы и Англичане и не позволяют Грекам выражать даже свое к нам сочувствие. Мы не можем пособить своим единоверцам ни в чем, допустив, впрочем, и прежде их разорение из-за самого пустого предлога, несправедливого иска какого-то португальского жида дона Пачифико1043.
Молдавию и Валахию, страны Русскою кровью избавленные от Турецкого ига, почти принадлежавшие нам, занимают Австрийцы вплоть до наших границ, судят и рядят и производят разные опыты вместе с Англией и Францией, не заботясь нисколько о нашем согласии и даже мнении.
От Славянского Дуная, нам родного, мы отброшены. Чужие военные корабли плавают около наших обезоруженных берегов. Черное море без флота и крепостей принадлежит не нам, и границы наши везде открыты. Мы не смеем ни принимать меры для нашей защиты, ни строить кораблей, ни сооружать крепостей.
В палатах слышатся беспрестанно угрозы, в газетах читаются ругательства; в публике разносятся всякие клеветы. Враги наши, Англичане и Австрийцы, не считают уже нужным сдерживаться, скрывать свои чувствования как прежде, и выражают их без всяких околичностей.
Неужели можно говорить так с второстепенною державою, которая считает у себя слишком шестьдесят миллионов жителей и занимает пространство больше всей Европы? Неужели можно поступать так с Россией Петра, Екатерины, Александра, которая считала до сих пор полтораста лет своей истории одними победами и торжествами?
И все эти оскорбления, все эти кровные обиды мы должны переносить терпеливо, скрывать малейшее неудовольствие, глотать новые слезы и принимать на себя веселый вид, когда на сердце у всякого Русского скребут кошки.
Единственная надежда наша на Лудовика Бонапарта, и его слово, его взгляд, его улыбка составляют наше счастие, внушают бодрость или нагоняют печаль!
Господи! До чего мы дожили! Стыд, срам и поношение!
Покойный Государь1044 писал к императору Французов о том чувстве, которое должно было стеснить сердце всякого Русского, при известии о появлении иностранных кораблей на Черном море: что же должны мы чувствовать теперь, подвергаясь ежеминутно таким надругательствам, и, если есть в нас хоть искра гражданского стыда, можем ли мы успокоиться до тех пор, пока не возвратим себе места в Европе, принадлежащего нам по праву, завещанного и историей, и природой?
Что же нам делать?
Не затеять ли новую войну?
С кем же, за что, где? С Турцией нельзя, с Францией далеко, с Англией негде, с Пруссией не за что. Разве с Австрией? Но, начав с нею теперь войну, мы все-таки поднимем на себя опять всю Европу и рано или поздно на нас опрокинуться все. Общественное мнение, которое только что успокоилось несколько и готово сблизиться с нами, восстанет опять против нас, как нарушителей дорого, любезного и нужного для всех спокойствия, как зачинщиков войны, для всех ненавистной, тягостной, пагубной.
Впрочем, нечего себя обманывать, мы не готовы ни для какой войны: запасы наши истощены, финансы расстроены, все средства поражены; последние события показали в ясном и вместе ужасном свете наши недостатки. Нам надо еще учить офицеров, приготовлять лекарей, устраивать дороги (а основание их на десять лет в чужом распоряжении), запасать оружие, преобразовать комиссариатское и провиантское управления1045, в коих злоупотребления дошли до чудовищных размеров, как оказывается по последствиям, хуже консистории и инженерного ведомства1046, прежде столь знаменитых в этом отношении, и мало ли что надо сделать! В десять лет усиленного труда, напряженной деятельности, едва ли успеешь много! Исправления и улучшения, правда, начинаются у нас, но слишком тихо, без соразмерности с вопиющими потребностями и грозящими опасностями. Такие медленные успехи не позволят нам еще долго подумать о какой бы то ни было наступательной войне. Таким шагом не догоним мы Европы, которой приготовления с изобретениями не останавливаются. Мы едва приступаем к железным дорогам, а она, того и гляди, изобретет воздухоплавание или новый credit mobilier1047, позамысловатее последнего.
На войну, следовательно, надежда нам плохая! Какие же есть другие средства выйти из нашего постыдного положения?
Дипломатия?
Дипломатия может действовать успешно, когда ей есть на что опереться. Враги узнали теперь коротко все слабые стороны нашего управления, расстройство государственной машины, личный состав правительства, невозможность поддерживать слово делом, следовательно, искусство дипломатии самой умной не может принести нам много пользы, и нотами, самыми ловкими, могущества сочинить нельзя, нельзя поправить репутации.
Средство, сильнейшее, действительнейшее средство выйти нам из настоящего нашего положения должна, по моему мнению, доставить Польша.
Польша была для России самою уязвимою, опасною пяткою: Польша должна сделаться крепкою ее рукою.
Польша отдаляла от нас весь Славянский мир: Польша должна привлечь его к нам.
Польшею мы поссорились с лучшею Европейскою публикою: Польшею мы должны и примириться с нею.
Как же достигнуть такой блистательной цели?
Очень просто. Дайте ей особое, собственное управление. Оставаясь в нераздельном владении с империей Российской, под скипетром одного с нею Государя, с его наместником, пусть управляется Польша сама собою, как ей угодно, соответственно с ее историей, религией, народным характером, настоящими обстоятельствами.
Объявится это решение во всемилостивейшем манифесте и Лудовик Бонапарт тотчас понизит голос, Англичане прикусят язык, Австрийцы получат смертельный удар в грудь, вся частная, благородная часть Европейского населения, с общественным мнением, обратится совершенно на нашу сторону, и первое место между Государями Европейскими займет по-прежнему Император Всероссийский и Царь Польский!
Поляки, понявшие теперь после семидесятилетних несчастных опытов и тяжелых страданий, обманутых семьдесят раз вероломным образом сладких надежд, что от запада ожидать им нечего, Поляки примут с восторгом неожиданную милость, выше которой они ничего желать и воображать себе не могут, бросятся все, даже самые отчаянные радикалы, с восторгом в наши распростертые к ним объятия, и рады будут до последней капли крови защищать эту драгоценную для них свободу, — и никакой враг не посмеет приблизиться к нашим западным границам[1].
Соседние Поляки, Австрийские и Прусские, сделаются самыми верными нашими друзьями и доброжелателями, мимо которых ни Австрия, ни Пруссия не посмеют сделать шагу, принужденные употреблять еще лишние силы для того, чтобы удержать их за собою. И не удержать, потому что мысль о repel’е естественно возникнет между ними, и при первых благоприятных обстоятельствах они сольются с своим любезным отечеством, то есть Галиция и Познань увеличат силу Польши и России.
Все прочие Славяне и другие племена, угнетаемые в Австрии, как то Чехи, Кроаты, Сербы, Венгерцы, живя рядом с счастливою, самоуправляющеюся Польшею, захотят себе, разумеется, такого же простора. Турецкие Славяне от них не отстанут, и вот нас сто миллионов. Милости просим побороться.
Все это будет происходить в течение времени тихо, постепенно, без всякого кровопролития, без всяких трудов, издержек, опасностей, пожертвований, без всяких побудительных и возбудительных со стороны России мер, происков, козней, одним словом — само собою, по естественному порядку вещей.
А от чего же, скажут Славянские племена, не поднимались в продолжении последней войны?
Оттого, что не знали ничего верно и ясно о наших намерениях, сомневались в нашем постоянстве, отвращались самими нашими агентами, опасались навлечь на себя новые притеснения, и, наконец, оттого, что не любили нашего грубого самоуправства, не хотели менять одно на другое и попасть из огня да в полымя.
Когда же Польша получит собственное управление, и Россия, не касаясь ее внутренних, любезных национальных интересов, будет только ограждать ее от внешних опасностей и содействовать своими бесчисленными многообразными средствами к ее преуспеянию, то чего же будет лучше желать Австрийским и Турецким славянам? Они наши, то есть члены будущего великого Восточного союза.
Но оставим эти более или менее далекие события и возвратимся к настоящему времени: что в первую минуту, по предоставлении Польши самой себе, произойдет для России?
В первую минуту Россия, огражденная дружественной, одну судьбу с нею разделяющей Польшей, становится уже безопасною от всяких западных нападений, и вспомоществуемая усердно пятью миллионами преданного, восторженного племени, с собственными бесконечными силами, коими получит возможность располагать без всякого опасения и развлечения, сделается опять страшною западу, вместо того, что теперь страшен ей запад.
В этом положении, не обнажая меча, не только возвращает она себе, но и увеличивает сторицей прежнее значение в Европе, не боится ни смерти Лудовика Бонапарта, никаких его выходок, ни заговора Англии и Франции, никаких Европейских случайностей.
Как историк, осмелюсь сказать в заключение, что предоставление Польши самой себе, согласное с Европейскими и Русским ожиданиями дел милости и кротости от царствующего ныне Государя, есть вместе искупление великого Европейского греха (не нашего), которое не может остаться без великого вознаграждения. Блажены миротворцы, сказал Спаситель1048, а погасить ненависть и возбудить любовь в сердцах многочисленных племен, о, это такое святое дело, которому и ангелы на небеси возрадуются.
Рассмотрим теперь вопрос с другой стороны, более прозаической.
Предоставляя управление Польши самой себе, не теряет ли чего-нибудь Россия?
Ровно ничего — она теряет только ненависть Польши, которая связывала ее во всех действиях, и получает любовь, а с любовию и искренней всегда помощью приобретает новую силу без малейшего для себя ущерба.
А доходы? Из доходов царства Польского Россия, хоть это можем мы сказать с гордостию, не пользовалась до сих пор никогда ни одним грошем: так и вперед доходы царства Польского будут обращаться на удовлетворение его нужд по собственному благоусмотрению.
Россия будет иметь еще выгоду от такого правительственного разделения, ибо часть ее долга с 1815 года1049, должна, по расчету народонаселения, отпасть на Польшу, как употребленная на удовлетворение общих нужд безопасности и проч.
Чиновники Русские должны будут покинуть царство, но, вероятно, столько же чиновников Польских, или еще более, служит в России, и они могут обменяться местами, или во избежание затруднений, те и другие могут до срока, до эмеритуры, оставаться на своих местах, с постановлением, чтобы впредь все места, как там, так и здесь, замещались туземными чиновниками.
Перейдем теперь к возражениям: Поляки, по своему характеру, не будут довольствоваться своею свободою, а пожелают прежних границ.
Это возражение старое. Прошло много лет с тех пор, как оно сказано впервые. Оно не имеет теперь смысла: если мы добровольно отказываемся теперь от новых своих завоеваний, коими владеем, то, разумеется, Поляки не могут спрашивать у нас старых своих завоеваний, кои давно потеряны ими. Где говорят по-польски, там Польша, где говорят по-русски, там Россия. Какое правило раздела может быть правильнее, справедливее, вернее? В Белоруссии, на Волыни, в Подолии, в большой части так называемой Литвы, только помещики — Поляки, потомки завоевателей, или лучше находников1050, XIV и XV столетий, а вся земля есть чисто Русская, народ говорит по-русски, исповедует Русскую веру. Кто же со здравым смыслом может потребовать отторжения этих исконных Русских областей от нашего состава государственного и присоединения к новому составу царства Польского? Мы, Русские, отказываемся от всяких прав завоевания, выходим, так сказать, из царства Польского, нами приобретенного, точно также должны бы даже выйти Поляки из западных наших губерний. Но мы и этого не потребуем в вящее доказательство нашего великодушия и снисходительности: оставайтесь, если согласны жить под нашим законами; идите куда угодно, если не хотите, продав ваши имения[2]. Всего бы лучше удовлетворить Польских помещиков западных губерний свободными землями в царстве Польском, если выкупить в течение времени их имения. Впрочем, если Россия и Польша образуют одно союзное целое, то не все ли равно жить Поляку в пределах Русской империи или Русскому — в пределах царства Польского, по доброй, разумеется, воле?
Все это так ясно, просто и естественно, что ни на минуту, кажется, нельзя остановиться на решении. Прежняя система, введенная в продолжение двадцати пяти лет, какие имела следствия? Поляки ненавидят внутренно Русское правительство, как ненавидели сначала, повинуются нехотя, со злобою в сердце, и желают перемены во что бы то ни стало, да и нельзя иначе! Теперь везде наступил период сознания. Мы должны беспрестанно бояться за Польшу, и из-за нее даже за себя. С новою же системою мы избавляемся и от бремени, и от страха и приобретаем явных друзей вместо скрытых и открытых врагов. Чего же лучше и желаннее? Сам Паскевич1051, как я слышал, возымел эту мысль в последнее время своей жизни.
Третье возражение: не будет ли пример Польши заразителен для России, и не захочет ли она со временем таких учреждений, какие изберет себе Польша?
Это возражение могут делать только люди близорукие и незнакомые с историею, с характером народов. Россия испокон века жила рядом с Польшею, и между тем в Польше господствовало liberum veto1052, a Россия кланялась беспрекословно Ивану Васильевичу Грозному. Польша до сих пор неизвестнее у нас, чем Китай: у нас другой характер, другая кровь, другая история, другие обстоятельства. Если придти в Россию так называемой заразе, то она придет не посредством Польского языка, у нас, к сожалению, совершенно неизвестного, а посредством Французского, которого остановить никаким уже образом нельзя; посредством западных примеров, которые приплывают и прикатываются к нам со всякою почтою, а также никоим образом закрыты от нас быть не могут. О средствах неизбежной заразы говорить здесь не место.
Предварительные меры, оглашаемые в какой заблагорассудится форме:
Приглашение всех эмигрантов в отечество без всяких ограничений, с паспортами миссий, немедленно выдаваться имеющими.
Возвращение всех Поляков, сосланных за политические так называемые преступления, без исключения[3].
Приготовления проектов для университета в Варшаве или пяти факультетов в пяти городах, что кажется полезнее для ученой жизни и для возвышения городов, слишком униженных столицею.
Приготовление проектов для устройства железных дорог в Россию, Познань и на Север.
Возвращение книг из И. Петербургской библиотеки, кроме нужных преимущественно для России, в замену которых должны быть доставлены из наших библиотек книги, нужные для Польши, по взаимному соглашению, также Русские книги.
Установление свободы книгопечатания.
Планы формирования войска.
О размещении чиновников.
Расчеты о государственном долге.
О поземельных менах.
Предложение римско-католическому духовенству обратиться к папе или своему синоду о допущении брака по древним примерам.
Учреждение сеймиков и сеймов в том виде, в каком застало их первое деление.
На этих сеймах, по возвращении всех эмигрантов, Поляки должны будут учредить избираемый ими образ правления во всех подробностях и частностях и представить на утверждение царское.
Приведение в исполнение всех мер потребует не менее двадцати пяти лет, а в двадцать пять лет много воды утечет и притечет!
Необходимость царского утверждения оставить всегда Государю свободу действия по усмотрению, если бы случилось что-либо противное его благим намерениям и вредное для России, а 60 миллионов всегда сладят с четырьмя.
Историк Русский, друг отечества и человечества, Карамзин, заклинал покойного Императора Александра I отказаться от мысли о восстановлении Польши, опасаясь за Россию.
Прошло почти пятьдесят лет. Обстоятельства переменились. Наступил новый век с новыми мыслями, видами и требованиями. То же чувство любви к отечеству и человечеству побуждает и меня, служителя той же истории, умолять Государя Императора о восстановлении несчастной Польши в пределах ее родного языка, отнюдь не в пределах 1772 года, на которые восставал Карамзин, отнюдь не с нашими западными губерниями, на пользу и славу России.
Новое воззрение не разнится от Карамзинского, время примиряет и соединяет их воедино.
24-го ноября*
* Возражение и полное опровержение этой записки, см. в последних статьях.
КОММЕНТАРИИ[править]
Написана М. П. Погодиным после заграничного путешествия 1856 г. Как следует из дневника Погодина, записка писалась с большим трудом, как признался сам Погодин: «нет у меня благоговения к ним». 25 октября записка была готова, а 12 декабря вместе с запиской о железных дорогах Погодин отправил ее к Великому князю Константину Николаевичу, чтобы, в случае его одобрения, она была представлена императору Александру И. Однако А. В. Головкин, через которого записка была отправлена, написал Погодину, что «Его Величество вовсе не разделяет изложенных в ней мыслей» и возвращает отправленные письма (см.: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина: В 22 т. СПб, 1888—1910. Т. 15. СПб, 1901. С 40-43,49-51). Текст печатается по: Записка о Польше (1856) // Погодин М. П. Статьи политические и польский вопрос (1856—1867). М, 1876. С. 333—345.
1034 См. комм. 785,1137.
1035 Ломбардо-венецианское королевство — австрийское владение, образованное в 1815 г. из северо-итальянских областей Ломбардия и Венеция, переданных Австрии по решению Венского конгресса 1814—1815 гг.
1036 Парижский мирный договор, заключенный 18 (30) марта 1856 г. между Россией, с одной стороны, и Францией, Великобританией, Турцией, Сардинией, Австрией и Пруссией — с другой, завершил Крымскую войну 1853—1856 гг. и на ближайшие 15 лет полностью изменил международную обстановку в Европе, уничтожив не только верховенство Петербурга, но и в целом европейскую (меттерниховскую) систему, покоившуюся на Венских трактатах 1815 г, определивших границы государств после наполеоновских войн. Территориальные потери были, однако, минимальны: Россия отказывалась от укрепления Аландских островов; соглашалась на свободу судоходства по Дунаю; отказывалась от протектората над Валахией, Молдавией и Сербией и от части южной Бессарабии; уступала Молдавии свои владения в устьях Дуная и часть Южной Бессарабии (таким образом, она перестала непосредственно соседствовать с Турцией), возвращала занятый у Турции Каре (в обмен на Севастополь и другие крымские города). Черное море объявлялось нейтральным, Россия и Турция не могли держать там военные флоты, арсеналы и крепости. Этот пункт имел для России принципиальное значение, так как ставил Российскую империю в неравноправное положение с Турцией, которая сохранила полностью свои военно-морские силы в Мраморном и Средиземном морях.
1037 Несогласия Англии и Франции в Константинополе и Неаполе — речь идет о так называемом «неаполитанском вопросе», который был поднят на Парижском конгрессе (февраль-март 1856). Политика террора, которую проводил в стране Фердинанд II (Ferdinando II) (1810—1859), король Королевства Обеих Сицилии (1830—1859), из династии Бурбонов, вызвала осуждение Англии и Франции, отозвавших в октябре 1856 г. своих послов из Неаполя и приведших в боевую готовность свои эскадры в Тулоне и у берегов Мальты. Однако из-за разногласий англичан с Наполеоном III, который собирался реставрировать в Неаполе династию Бонапартов, неаполитанская экспедиция не состоялась.
1038 Каверза — происки, затеваемые с намерением запутать, усложнить какой-нибудь спорный вопрос.
1039 См. комм. 1006.
1040 Тильзитский мир (25 июня (7 июля) 1807), завершивший участие России в русско-прусско-французской войне 1806—1807 гг., был заключен в результате личных переговоров императоров Александра I и Наполеона I, отдельным актом оформивших наступательный и оборонительный русско-французский союз.
1041 Сангвиник (от лат. sanguis, sanguinis — кровь, жизненная сила) — человек, характеризующийся живостью, быстрой возбудимостью и легкой сменяемостью эмоций.
1042 Antecedens (лат. antecedens — предшествующий) — причина, предпосылка, предшествующий фактор.
1043 См. комм. 758.
1044 См. комм. 989.
1045 Комиссариатское и провиантское управления — подразделения Военного Министерства, снабжавшие войска обмундированием, амуницией, провиантом и фуражом.
1046 духовная консистория (лат. consistorium — место собрания; совет) — местный орган при епархиальном архиерее, ведавший делами Православной Церкви на территории епархии, с административными и судебными функциями.
1047 Crédit mobilier — «Société Générale du Crédit Mobilier», «Креди мобилье» крупный французский акционерный банк, «изобретенный» (по выражению К Маркса — см. его работу 1856 года «Французский Crédit Mobilier. (Статья третья)») в 1852 португальскими евреями — братьями Эмилем Жакобом (1800—1875) и Изаком (1806—1880) Перейра (Perdre) и французским евреем — банкиром и политическим деятелем (министром финансов 1849—1851, 1851—1852, сенатором и министром двора Наполеона III) Ашилем Фульдом (Fould) (1800—1867). Основными операциями были не производительные капиталовложения, а выпуск акций учрежденных им обществ и спекуляция ими. Этим рискованным спекулятивным аферам, используя банк в своих целях, покровительствовал Наполеон III.
1048 Слова Нагорной проповеди Иисуса Христа: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5:9).
1049 С 1815 г. к концу царствования императора Николая I (к 01.01.1855) государственный долг Российской Империи складывался из внешних и внутренних облигационных займов в сумме 330 млн руб. и заимствований кредитных ресурсов из казенных банков в объеме 437 млн руб., выпущенных билетов Государственного казначейства на сумму 75 млн руб. Величина процентного долга достигла 842 млн руб. Это в 4 раза превышало его величину к концу царствования Александра I. Беспроцентный государственный долг по выпущенным кредитным билетам составил 356 млн руб. Весь итог долга к 1 января 1855 г. составил 1198 млн руб. серебром (см.: Таранков В. И. Ценные бумаги Государства Российского. М-Тольятти, 1992. С. 51, 53).
1050 Находники — чужие, пришлые люди.
1051 Паскевич Иван Федорович (1782—1856) — граф Эриванский (1828), светлейший князь Варшавский (1831), военачальник, генерал-фельдмаршал (1829). В 1827—1830 гг. командующий отдельным Кавказским корпусом и главноуправляющий в Грузии во время русско-персидской и русско-турецкой войн. Руководил подавлением Польского (1830—1831) и Венгерского (1848—1849) мятежей. В Крымскую войну главнокомандующий войсками на западных границах и на Дунае (1853—1854). С 1831 г. наместник Царства Польского с особыми полномочиями. В течение своего двадцатичетырехлетнего правления (1832—1856) проводил политику русификации и жесткого подавления оппозиции.
1052 Libemm veto (лат. libemm veto — свободное «запрещаю», свободное вето), обычай, требовавший полного единогласия в польских сеймах.
- ↑ Управление Маркиза Велепольского, увы, доказало неосновательность этой надежды. Впрочем — к нему, может быть, применялось общее европейское изречение этого времени: слишком поздно!
- ↑ Это была моя мечта. Последние происшествия ясно доказали, что Поляки не могут расстаться с мыслию о владении западнорусскими губерниями, и тем решают судьбу свою. Поздн. примечание.
- ↑ Она-то начала последнее восстание. Поздн. примечание.