Тристан Корбьер
Избранные стихотворения[править]
Жаба
В удушье ночи чья-то песнь.
Листвы разобранную плес’нь
луна белесым цинком кроет.
Песнь… как зарытое живьем
в подпочву эхо… Подойдем…
— Умолкло… Взглянем, — что такое?
— А! Жаба!… Не пугайся! Твой солдат,
он при тебе. Ты здесь со мною.
Гляди: — поэт с бескрылою спиною…
Болотный соловей… Какой отврат! —
Поет… — Отврат! — …Чем? На тебя
два глаза смотрят, два светила…
Под камень уползло, застыло.
Всего!… Я — эта жаба, — я!
(Перевод Осипа Брика)
Сонет сэру Бобу
Чистокровной английской легавой, — собаке некоей легкомысленной особы.
Красавец пес! К хозяйке любишь ты ласкаться.
А я смотрю и злюсь. С чего бы? Вот вопрос!
С того, что… видишь ли… мне не к кому прижаться.
Хозяйки нет. И я… я не красавец пес.
Боб! Боб! О мне б на это имя откликаться!
С веселым лаем! высоко задравши нос!
Но нет во мне породы. Не сумели взяться.
Крещеный выродок… собачья смесь… барбос!
О Боб! Мы поменяемся в метампсихозе.
Мне бубунцы твои, — тебе мои стихозы.
За кожу шерсть… блохастая? Плевать! Прошу!
И я — сэр Боб! Я тот, кому не изменяют.
Я с шавками грызусь. Меня Она кусает!
И с именем ее ошейник Я ношу!
(Перевод Осипа Брика)
Париж
И он бретонец и креол
бывал здесь — в муравьиной куче,
где все базар, где все текуче,
где бледен солнца ореол.
Смелей! в толпу зевак… Забрел
куда! Назад!… Затерт в толкучке.
Пожар чуть тлеющий. Дым тучкой.
И ходит по рукам ведро.
Девчонка Муза здесь мамзелью
гулящей шлялась по панели.
Пристали: Чем торгуешь? ась?
Ничем. — И стала, как ворона.
Не уловила пустозвона.
За ветром глазками гналась.
(Перевод Осипа Брика)
Памяти Зульмы, неразумной девы из предместья, и одного луидора
Ей причиталось двадцать лет.
Мне двадцать стукнуло монет.
Мы все в одну мошну сложили
и ценным вкладом поместили
весной в неверный лунный свет.
Луна, сияя в вышине,
с пятак дыру прожгла в мошне.
Туда двадцатки наши смылись,
затем луна, — и ночь затмилась.
В монете двадцать этих лет.
В монете двадцать тех монет.
От лунной дырки к дырке, — или
от «жили вместе» к «вместе жили» —
баланс в одном, примерно, стиле.
И встретил я ее. — На нет
сошли двадцатки лет, монет,
и дыр, и лун. — Но всё как было: —
она чиста, ей двадцать лет
и… коммунаркой ярой слыла.
Потом: — с мужчиной в кабинет
за две, не за двадцать монет.
Потом на свалке, в общей гнили
ночь даром, без луны в могиле.
(Перевод Осипа Брика)
Скверный пейзаж
Песок и прах. Волна хрипит и тает,
Как дальний звон. Волна. Еще волна,
— Зловонное болото, где глотает
Больших червей голодная луна.
Здесь медленно варится лихорадка,
Изнемогает бледный огонек,
Колдует заяц и трепещет сладко
В гнилой траве, готовый наутек,
На волчьем солнце расстилает прачка
Белье умерших — грязное тряпье,
И, все грибы за вечер перепачкав
Холодной слизью, вечное свое
Несчастие оплакивают жабы
Размеренно-лирическим «когда бы».
(Перевод Бенедикта Лившица)
Идальго
О, все они горды!.. как на коросте вши!
Они ограбят вас, но так, что вы — растаяв
От восхищения — на самом дне души
Почти полюбите отважных негодяев.
Их запах не совсем хорош. Зато их вид
Очарователен — в них чувствуется раса.
Вот — не угодно ли? — набросок: нищий Сид…
Великолепный Сид бездельников Козаса…
Я брел с подругою. Дорога — вся в огне —
Казалось, напрокат взята из преисподней,
Вдруг — Сид — во весь опор… и я прижат к стене
Загривком лошади. — Ах, милостью господней
Я заклинаю вас; головку лука… су…
Я большего просить не смею у сеньора…
(А лошадь у меня почти что на носу),
Она уж любит вас, бедняга! — Слишком скоро!
Дорогу! — О, хотя б окурок!.. помоги
Сам Дева за добро. — Отстань, ты тратишь время
Напрасно! Пропусти!.. (Он пальцами ноги
Тихонько мой карман затягивает в стремя.)
— Молю о жалости! — и получивши су: —
Благодарю, сеньор, за ангельское дело…
Сеньора! Дивная! Спасибо за красу,
А также и за то, что на, меня глядела!..
(Перевод Бенедикта Лившица)
1. Париж ночью
Ты — море плоское в тот час, когда отбой
Валы гудящие угнал перед собой,
А уху чудится прибоя ропот слабый,
И тихо чёрные заворошились крабы.
Ты — Стикс, но высохший, откуда, кончив лов,
Уносит Диоген фонарь, на крюк надетый,
И где для удочек «проклятые» поэты
Живых червей берут из собственных голов.
Ты — щётка жнивника, где в грязных нитях рони
Прилежно роется зловонный рой вороний,
И от карманников, почуявших барыш,
Дрожа, спасается облезлый житель крыш.
Ты — смерть. Полиция храпит, а вор устало
Рук жирно розовых в засос целует сало.
И кольца красные от губ на них видны
В тот час единственный, когда ползут и сны.
Ты — жизнь, с её волной певучей и живою
Над лакированной тритоньей головою,
А сам зелёный бог в мертвецкой и застыл,
Глаза стеклянные он широко раскрыл.
(Перевод Иннокентия Анненского)
2. Париж днем
Гляди, на небесах, в котле из красной меди
Неисчислимые для нас варятся снеди.
Хоть из остаточков состряпано, зато
Любовью сдобрено и потом полито!
Пред жаркой кухнею толкутся побирашки,
Свежинка с запашком заманчиво бурлит,
И жадно пьяницы за водкой тянут чашки,
И холод нищего оттёртого долит.
Не думаешь ли, брат, что, растопив червонцы,
Журчаще-жаркий жир для всех готовит солнце?
Собачьей мы и той похлёбки подождём.
Не всем под солнцем быть, кому и под дождем.
С огня давно горшок наш чёрный в угол сдвинут,
И желчью мы живём, пока нас в яму кинут.
(Перевод Иннокентия Анненского)