Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга первая. Статьи. Фельетоны. Заметки 1841—1861
СПб, «Наука», 1995
ИЗ «ЗАМЕТОК НОВОГО ПОЭТА О РУССКОЙ ЖУРНАЛИСТИКЕ. ИЮЛЬ 1851»[править]
Публика! журналы! журналисты! соперничество! подписчики! Взявшись писать о русской журналистике, в последнее время я так много думал обо всем этом, что в голове моей образовалась целая поэма, в которой должен отразиться характер современной нашей журналистики. Я дал моей поэме драматическую форму и теперь деятельно пишу ее. Вот первая «Беседа», или первая часть моей драматической поэмы; надеюсь, публика прочтет ее с любопытством и благодарностию: я думаю, еще ни один литератор так горячо не хлопотал об интересах публики, как хлопочу я в моей поэме. И дай бог, чтоб усилия мои принесли плод!
Журналист (выходя утром в свой кабинет и садясь к рабочему столу)
Вот почта новая. Какая груда дел!
Куда деваться мне от писем и посылок?
В провинции народ взыскателен и пылок;
Чуть к первому числу с журналом не поспел,
Завалят письмами — тоска и разоренье!
Тот делает упрек, тому дай объясненье,
А тот с угрозами… досадная статья!
Посылки также вздор; их ненавижу я!
Плохие повести, а чаще рифмотворство!..
Я, кажется, стихам не делаю потворства —
В них толку не ищи… Какая польза в том,
Что чувствовал поэт то дома, то на бале?..
Я положителен и в жизни и в журнале,
Девиз мой: интерес существенный во всем!
И как их различать? Хороших нет эстетик,
А практик я плохой — я больше теоретик;
Имел я и талант и страсть к литературе,
Но в жертву с юных лет принес все корректуре!
Бывает жаль теперь, когда завистник мой,
Бездарный кропотун, смеется надо мной,
И нечем отвечать обидной укоризне…
Но пусть не головой полезен я отчизне,
Я все же доказать фактически могу,
Что в корректуре я себя не берегу!
Я даже был творцом таких нововведений,
Которые должны мой корректурный гений
Потомству передать, — хоть осмеяли их!
Но пусть враги мои твердят, что аккуратность
Мне заменяет честь, талант и деликатность —
Заслуг не омрачат почетных и прямых!
Кто что ни говори, без верной корректуры
Нет настоящих книг и нет литературы!..
Помещик Свистунов, приезжий из Уфы.
Проси его, проси: сегодня принимаю…
Всю жизнь я разделил на ровные графы
Как счетную тетрадь, и только отмечаю,
Куда, который час и как употреблен…
В рот капли не беру и ем один бульон…
Семь лет подписчиком и данником покорным
Я вашим был — и ныне состою,
Пылая к вам почтеньем непритворным
(Простите, батюшка, докучливость мою),
Священным долгом счел, прибыв в столицу нашу,
Сначала облететь ее во все концы,
Кунсткамеру взглянуть, потом особу вашу…
А там опять домой… чай, ждут мои птенцы!..
Садитесь; очень рад. Как розы среди терний,
Как светлый ручеек во глубине степей —
Цветисто говоря — так жители губерний
Приятны нам всегда. Вы, щедростью своей
Поддерживая нас, конечно, заслужили,
Чтоб полное мы к вам почтение хранили, —
И если в микроскоп рассматривать меня
Охота вам придет — я должен согласиться!
Поздненько, батюшка, мне оптике учиться:
Мне стукнет шестьдесят через четыре дня!
Да я ведь пошутил. А говоря прямее,
Как дело всякое со стороны виднее,
То и доволен я, что завернули вы…
Трудами наших рук и нашей головы
Мы жертвуем для вас, журналы издавая…
И благодарность вам, почтеннейший, большая…
Мы пишем день и ночь; торопимся, спешим
Роман перевести; театр, литературу
За месяц обозреть, исправить корректуру —
Все к первому числу… И еле мы дышим,
Оттиснув наконец и выдав книжку нашу…
Но какова она?.. Которые статьи
Охотно вы прочли в кругу своей семьи?
Какие усыпить успели милость вашу?
Не знаем ничего и знать нам мудрено.
Конечно, судят нас собратья аккуратно;
Но замечать они умеют только пятна,
И в беспристрастии их упрекнуть грешно!
Корректор я такой, что не подточишь пятки,
Но даже у меня отыщут опечатки!
Неловкую статью, тяжелый перевод, —
Все выставят на вид, а что умно и ново,
О том молчание… Завистливый народ!..
«Ни место, — говорят, — ни время не дает
Распространяться нам» — и мнение готово!..
Купаясь в мелочной и тягостной борьбе,
Которая порой близка бывает к драке,
Увы! не знаем мы цены самим себе
И ощупью бредем в каком-то полумраке!
Кто ж может этот путь тернистый осветить?
Кто на дурное нам беззлобиво укажет?
Кто за хорошее нам благодарность скажет,
Умея покарать, умея и простить?
Конечно, публика…
К тому и речь веду я.
Как умный человек и как подписчик мой
Вы представителем явились предо мной
Всей нашей публики; и вас теперь спрошу я:
Довольны ли вы тем, что производим мы?
Интересуют ли читателей умы
«Словесность», «Критика», «Хозяйство», «Смесь», «Науки»?..
Что любит публика? к чему негоряча?..
Благодаря всевластной силе скуки
И рьяности чтецов, читаются сплеча,
За исключением «Наук» и «Домоводства»,
Все ваши рубрики…
О, стыд! о, готтентотство!
Ужель еще читать не начали «Наук»?
Давно бы начали, но, батюшка, «Науки»
Так пишутся у вас, что просто вон из рук!
Охотно ставлю вам семью свою в поруки:
Изрядным наделен достатком, — сыновей
Я дома воспитал, а дочек в пансионе,
Страсть к чтенью развита у всех моих детей;
Засядем вечерком с журналом на балконе,
Читаем, и летят скорехонько часы…
Не спит моя жена; а как довольны дети!
Но чуть в «Науки» я — повесят все носы,
Как будто их поймал волшебник лютый в сети!
Стараюсь убеждать, доказываю им,
Что с пользою теперь мы время посвятим
Не басенке пустой, а дельному трактату,
И дети верят мне… поближе к ним подсяду,
Читаю, горячусь… Но такова статья,
Что через час и сам спать начинаю я!
Ну, что вы скажете?..
Еще бы малым детям
Читать вы начали ученые статьи!..
Нет, дети, батюшка, не малы уж мои.
И в нашей публике ученей вряд ли встретим, —
Держал учителей, три года жил в Москве…
Прислушивался я частехонько к молве
И слышал все одно: «Быть может, и прекрасно,
Да только тяжело, снотворно и неясно!»
Имейте, батюшка, слова мои в виду!..
Притом какие вы трактуете предметы?
«Проказы домовых, пословицы, приметы,
О роли петуха в языческом быту,
Значенье кочерги, история ухвата»…
Нет, батюшка, таких статеек нам не надо!
Но ежели вопрос нас к истине ведет,
Ученый помышлять обязан ли о скуке?
Не спорю, батюшка, полезно все в науке,
И ваша кочерга с достоинством займет
В ученом сборнике достойные страницы…
Но если дилетант-читатель предпочтет
Ученой кочерге пустые небылицы,
Ужели он неправ?
Да вы против наук?
Напротив, батюшка, я их всегдашний друг!
И в вашем и в других журналах, хоть нечасто,
Случалось мне встречать ученые статьи —
Я сам, жена моя, домашние мои
Читали жадно их, как повести… Нет, за сто
Изрядных повестей, поверьте, не отдам
Одной такой статьи: какое снисхожденье
К невинной публике! какое изложенье!
Не путешествуя, по дальним городам
С туристом я блуждал; талантливый ученый
Вопрос мне разъяснял в истории мудреный…
Вот этаких статей побольше надо вам!
Ах, рады бы и мы всегда таким статьям,
Да где их доставать? Я сам за корректурой
Занятья прекратил давно литературой,
Лишь в критике пишу…
Какие же статьи?
Те, что без подписи, — все до одной мои.
Таланты наши так, к несчастию, ленивы,
Что ежели статью в журнале в год прочли вы
С известным именем — благополучный год!
Но часто журналист и по три года ждет
Обещанной статьи; а в публике толкуют,
Что шарлатанит он…
Куда как негодуют,
Что обещаний вы не держите своих!
Мы нынче и давать уж перестали их!
Но прихотлив талант — в нем возбудить охоту
Полезно иногда — скупитесь, видно, вы?
Помилуйте! платить готовы мы без счету!
Кто только прогремит, по милости молвы,
Тому наперехват и деньги и вниманье…
Ох, дорогонько мне пришлось соревнованье!
Набили цену так в последние года,
Что наши барыши негодны никуда!
Бог знает из чего стараемся, хлопочем?
«Известности» теперь так дорого берут,
Что сбавил цену я своим чернорабочим…
Романы, например… поверьте, приведут
Мою и без того тщедушную особу
К сухотке злой они, а может и ко гробу!
Спасение в одном — почаще перевод
Печатай, и конец…
По мне так переводы
Пора бы выводить решительно из моды,
А много — перевесть романа два-три в год…
Не спорю: хороши французские романы,
И в аглицких меня пленяет здравый ум…
Но мы читаем их как дети, наобум:
Нас авторы ведут в неведомые страны;
Народности чужой неясные черты
Нам трудно понимать, не зная той среды,
В которой романист рисуется как дома…
То ль дело русский быт и русское житье?
Природа русская?.. Жизнь русская знакома
Так каждому из нас, так любим мы ее,
Что как ни даровит роман ваш переводный,
Мы слабую ему статейку предпочтем,
В которой нам дохнет картиною народной,
И русской грустию и русским удальством,
Где развернется нам знакомая природа,
Знакомые черты знакомого народа…
Вы судите умно. Все к сведенью приму.
Теперь же вам вопрос последний предлагаю:
Сужденье ваше знать о «Критике» желаю…
Позвольте умолчать.
Скажите, почему?
Сегодня повод вам своей свободной речью
Я подал, сударь мой, итак к противоречью,
И если мнение о «Критике» скажу,
Название глупца, пожалуй, заслужу.
Напротив, никогда! Ведь нет о вкусах спора!
Прошу вас и клянусь, что яблоком раздора
Не будет никакой строжайший приговор.
Ну, если так, я рад! Полезно разговор,
О чем бы он ни шел, довесть до окончанья.
Я вашей «Критики», любитель небольшой:
Не то чтоб были в ней неверны замечанья,
Но многословием, надутой пустотой,
Самодовольствием, задором и педантством
Смущает нас она… а пуще шарлатанством!
Ну что хорошего? Как только летний жар
Немного поспадет и осенью суровой
Повеет над селом, над полем и дубровой,
Меж вами, так и жди, поднимется базар!
Забыв достоинство своей журнальной чести,
Из зависти, вражды, досады, мелкой мести
Спешите вы послать врагам своим стрелу.
Враги стремительно бросают вам перчатку —
И бурей роковой к известному числу
Все разрешается… Ошибку, опечатку
С восторгом подхватив, готовы целый том
О ней вы сочинить… А публика? Мы ждем,
Когда окончится промышленная стычка,
Критический отдел наполнившая весь
И даже наконец забравшаяся в «Смесь»,
И думаем свое: «Несчастная привычка,
Ошибка грустная испытанных умов,
К чему ты приведешь?..» О, выразить нет слов,
Как сами вы себя роняете жестоко,
Как оскорбляете вы публику глубоко —
И все ведь из чего?.. Шумливая толпа
Газетных писунов, журнальных ратоборцев,
Напрасно мыслишь ты, что публика слепа!..
Я верю вам, когда бездарных стихотворцев
Преследуете вы, трактуя свысока
О рифме, о стихе, о формах языка,
Во имя Пушкина, Жуковского и Гёте,
Доказывая им, что хуже в целом свете
Не писывал никто и что рубить дрова
Полезней, чем низать — «слова, слова, слова!»
(Привычка водится за всем ученым миром
Сужденье подкрепить то Данте, то Шекспиром.)
Я верю вам, когда озлобленным пером
Вонзаетесь порой в нелепые романы,
Пигмеям нанося решительные раны,
В надежде щегольнуть и собственным умом.
Когда, неловкий стих или хромую фразу
Вдобавок исказив и на потеху глазу
Косыми буквами поставив мне на вид,
Кричите вы: «И вот что автор говорит!
Где мысль, где логика, где истинное чувство?
Тут попран здравый смысл, поругано искусство!
О, муза русская! осиротела ты!..»
Горячность ваша мне хотя и непонятна
(Вы знаете, что есть и в самом солнце пятна),
Но верить я готов, что чувство правоты
Внушило вам и желчь и едкие сарказмы
(Хотя противное видали и не раз мы!).
Я также верил вам, сочувствовал душой,
Когда в своих статьях, приличных и достойных,
Вы отзывалися с разумной похвалой
О Пушкине и о других покойных.
Язык красноречив, манера хороша:
Кто страстно так любил, так понимал искусство,
В том был глубокий ум, горело ярко чувство,
Светилася прекрасная душа!..
Когда авторитет, давно шумевший ложно,
Вы разрушаете — вам также верить можно;
Когда вы хвалите ученые труды,
Успех которых вам не сделает беды,
Я тоже верю вам (хоть страсть к литературе
Вас в равновесии не держит никогда:
То вдруг расходитесь подобно грозной буре,
То так расхвалитесь, что новая беда).
Но иначе смотреть, иную думать думу
Привык я, господа, прислушиваясь к шуму,
Который иногда затеяв меж собой,
Вы разрешаетесь осеннею грозой.
Тоска меня берет, по телу дрожь проходит,
Когда один журнал, к другому подходя,
О совести своей журнальной речь заводит…
Ужели, мой журнал внимательно следя,
И в нем открыли вы уловки самохвальства?
О, как же, батюшка, и даже до нахальства!..
Но где ж? Помилуйте! еще подобных слов
Я сроду не слыхал…
Уж будто?
Хрипунов!
А! нужный человек!
Так значит, до свиданья?
Оно и хорошо, а то, разгорячась,
До грубости свои довел я замечанья
И засиделся сам — прощайте! третий час!
Простите, что мои сужденья были жестки
(А может, скажете, что даже просто плоски).
Но льстить не мастер я и спину гнуть в кольцо…
Не думайте, что мы трудов не ценим ваших:
Нет, дельный журналист — полезное лицо!
В вас благодетелей мы часто видим наших,
Мы благодарны вам за честные труды,
Которых видимы полезные плоды —
Вы развиваете охоту к просвещенью,
Вы примиряете нас с собственною ленью,
И вам всегда открыт охотно наш карман —
Нас опыт научил, что без статей журнальных
Осенних вечеров, дождливых и печальных,
Нам некуда девать! Невежества туман
Рассеялся давно; смягчило время нравы,
Разгульные пиры и грубые забавы
Времен невежества сменило чередой
Стремленье к знанию, к искусствам благородным,
И редкий дворянин, конечно, молодой,
Теперь не предпочтет собакам превосходным
Журнал ваш, например, достопочтенный друг!
Читателей у нас что год, то шире круг,
По милости правительства и бога
Нам к просвещению широкая дорога
Открыта… для чего ж грошовый интерес
Над правдою берет в вас часто перевес?
К чему хвастливый тон, осенние раздоры,
Зацепки, выходки, улики, желчь и споры?
К чему самих себя так глупо унижать?
Поверьте, публика поймет и без навета,
Что хорошо у вас, что дурно у соседа,
Да, право, и труда большого нет понять!
Поверьте, все пойдет и тихо и прекрасно,
Когда вы станете трудиться, господа,
Самостоятельно, разумно и согласно —
И процветете все на многие года!..
Прощайте! надоел я вам своим болтаньем;
Но если речь мою почтили вы вниманьем,
Готов я забрести, пожалуй, и опять…
Весьма обяжете… Прощайте! буду ждать!
Он дело говорит, да что ж я делать стану,
Когда меня бранят, колотят по карману!
Я, правда, начал сам… да поздно уж теперь!
Какой, однако ж, шут! провинциальный зверь!
Без деликатности малейшей так и режет;
А все ведь из чего? язык досужий чешет!
Послушайся его, пожалуй, перестань
Браниться… Никогда! Нет, докажу, что дрянь
Все, кроме моего журнала — вот и баста!
А где же Хрипунов?
Он ждет…
Проси его!
Не помешал ли вам?
Садитесь, ничего!
А что там, батюшка, под мышкою у вас-то?
Да так-с. У недругов у ваших я нашел…
Что? Что?
Неправильно поставленный глагол,
Одну бессмыслицу, семнадцать опечаток…
Неловкий каламбур…
Острить не мастера!
И целый день писал статеечку вчера…
Зато отделал же — от головы до пяток!
Она невелика…
Давайте, посмотрю!
Да вот, нельзя ли вам состряпать к сентябрю?
Еще?
Потешиться тут можно превосходно!
Писать готов я все, что будет вам угодно…
Перепечатана, вот видите, статья,
И то с ошибками… две-три нашел уж я —
Нельзя ли приискать побольше? Вот бы чудно!
Могли бы мы сказать: «Ведь, кажется, нетрудно
Перепечатывать? Взгляните между тем,
Какие пропуски, ошибки, опечатки!
И вот, читатели, вас угощают чем!
Недаром Лермонтов в стихах своих перчатки
Советовал надеть, начав читать журнал.
Сигов и Кузмичев, возрадуйтеся!.. Чем же
И кто безграмотней когда-нибудь писал?..»
Смотрите, ведь они ответить могут тем же…
Пойдет история…
Э, где им! никогда!
Однако ж, и у вас встречал я иногда…
Ну, верно, пустяки… Не бойтесь — и пишите!
Да также и в других отделах поищите;
Нельзя ли перевод пощупать?..
Все прочту!
Прощайте! (уходит).
Посмотреть, какие тут улики.
Досадно, что статьи их вечно так велики:
То два, то три листа — и редко по листку!
Сказал невелика, а тоже будет, верно,
Страниц до тридцати; привыкли непомерно
Растягивать они… и как не похитрить?
Условья хороши! Эх, жаль! за корректурой
Заняться не могу я сам литературой,
А то бы как писал!..
Попробуй не платить —
Отступятся, уйдут, останусь беззащитным.
А благородное молчание хранить
Не будет ли опасным и постыдным?..
КОММЕНТАРИИ[править]
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1851, № 8 (ценз. разр. — 8 авг. 1851 г.), отд. VI, с. 10-21.
Весь текст в собрание сочинений включается впервые. Автограф не найден.
Комментируемая часть фельетона отделена от первой его части чертой. «Беседа журналиста с подписчиком» с астронимом *** вместо подписи перепечатана в изданном Некрасовым 9-м выпуске сборника «Для легкого чтения» (СПб., 1859).
Значительно сокращенный текст «Беседы…» под заглавием «Деловой разговор» был включен Некрасовым в юмористическое приложение последнего прижизненного издания своих стихотворений (Стих. 1874, т. 3, ч. 6, с. 235—251). В той же редакции стихотворение помещено в т. I настоящего издания, где прозаический текст, предваряющий стихотворение, приведен в комментарии без какой-либо его атрибутивной характеристики. Стихи, исключенные Некрасовым при подготовке для включения в издание 1874 г., даны в отделе «Другие редакции и варианты» того же тома (наст. изд., т. I, с. 83, 482, 602).
Принадлежность Некрасову всего комментируемого текста и ошибочность текстологического решения в т. I настоящего издания указана: НЖ, с. 127—128.
Для характеристики продажного писаки Хрипунова и его речей использовано содержание двух статей «Осенние толки о русской журналистике», опубликованных в «Отечественных записках» 1850 г. за подписью «С. С--ч» и направленных на подрыв авторитета «Современника» в глазах подписчиков (ОЗ, 1850, № 10, отд. VIII, с. 273—284).