Тургенев А. И. Политическая проза
М., «Советская Россия», 1989. — (Б-ка рус. худож. публицистики).
Мне не удалось слышать первой лекции Мицкевича1; но она, кажется, возбудила неудовольствие его соотчичей за то, что он занимается одной славянской словесностию, а не политикой. В польском журнале, в частных присланных ему письмах нападают на его равнодушие относительно Польши. На второй лекции он объявил, что он профессор словесности, а не политики, и начал рассказывать о каком-то Пасеке, старинном прозаисте польском, который был вместе и идеалом польского шляхтича-рыцаря: дрался везде, и за всех, и за все, и писал свои записки оживленным и оригинальным слогом. Мицкевич прочел отрывки из его биографических повестей. Лекция продолжалась не более получаса2.
На днях пригласили меня в Ораторский институт, коего директор и главный оратор — Дюран, а президент — академик Тисо. Я не ожидал ничего блестящего и поехал между обедом и вечеринкою. В комнате, в четвертом этаже, худо освещенной, нашел я публику смешанную; на подмостке стояли клавикорды и вместо кафедры — столик с водою… Сперва какой-то Гипо, молодой романтик, около получаса говорил об искусстве у древних и новых и кончил панегириком романтизму в лице Гюго. Дюран отвечал ему, оживился в своей импровизации и в характеристике христианского духа в явлениях искусства возвышался до красот Шатобриана, из коего привел несколько красноречивых строк. Он тронул нас и увлек за собою. Гино хотел отвечать ему, горячился без успеха и только подал повод Дюрану еще раз очаровать нас сильным возражением на возражения и чтением прелестных стихов Беранже. Тисо, который, казалось, дремал в продолжение прений, проснулся и в кратком очерке представил существо прений, коснулся романтизма и классицизма и превосходно анализировал школы и главных представителей оных. В будущем заседании предметом прений будут историки и история новейших времен. Этот Ораторский институт напомнил мне Debating-Society[1] в Лондоне, общество, составленное из молодых ученых и журналистов, из кандидатов камеры, где я слыхал прения о превосходстве Вортсворта над Байроном; но там литературные предметы редки; обыкновенно прения бывают о Com law (закон о хлебе)3 и т. п. О картине Лароша вы читаете во всех журналах4. Я любовался ею вместе с Ц[иркуром] и с индийским банкиром-миллионщиком, приехавшим сюда из Лондона и уезжающим скоро восвояси: хлопотал у английского губернатора о вознаграждении его нации (он религии гебров, парсис) за убытки в торговле с китайцами. Послезавтра он будет у нас на бале; я его везде встречаю; и король, и публика угощают его. Лицо нежно-смуглое и примечательное по выражению; костюм национальный. Климат здешний для него несносен, и он спешит к своему солнцу. Я передам вам его разговор о религии с моим приятелем Ц[иркуром]. Впрочем, он неохотно, хотя и с энтузиазмом, говорит о своей и отдает справедливость христианству. Но прежде всего он — банкир и представитель и заступник материальных интересов своего народа, коего число простирается только до 80 т[ысяч] да тысяч до 10 рассеянных в разных местах Индии.
Посылаю вам очерк Ларошевой картины с означением лиц. Представителей музыки вы не найдете в сем соборе художников. Ларош не удостоил принять в свой храм ни Моцарта, ни Гайдна.
Академия Французская приняла Токевиля. Следовало бы Балланшу заступить место Фресинуса; но Пакье, президент и канцлер, перебивает кресло у скромного философа. Хотя Пакье ничего не издал в свет, кроме протоколов по уголовным процессам, но он был префектом, министром, судьею, канцлером — и избиратели-академики помнят какое-нибудь одолжение, им или родным их оказанное, и забывают, что Академия Французская учреждена не для раздачи des prix Monthyon[2] (за благодеяние)5, а для венков таланту и гению.
Вчера Шатобриан предложил мне, чрез Рекамье, свои два билета для входа в здание Академии наук: отдам их гр. Т. и М., ибо я имею свободный вход всегда и во все Академии. Как Шатобриан был забавен и вместе красноречив, доказывая, что Франция от одного конца до другого не терпит свободы книгопечатания, что она противна французам, что самые, по-видимому, страстные обожатели свободоболтания в журналах в тайне сердца не любят оного и враждебны друг другу. Между тем не в оппозиции только один журнал, много два, да и те осуждают правительство за приговор журналиста на пятигодичное заключение!
Передо мною XV т[ом] Энциклопедии des gens du monde[3]. В нем краткие биографии Жуковского, Козлова, кн. Кочубея, Каменских (отца и сына), Капниста, Каподистрии, Кантемира, Карамзина, Кутузова-Смоленского, Княжнина, Крылова и проч. и проч. <…>
Примечания[править]
В марте 1842 г. Т. прислал в Москву очередную порцию писем, которые летом оказались в распоряжении Плетнева. 17 августа Вяземский писал вернувшемуся в Москву Т.: «Плетнев только что собрался было напечатать выписки из твоих писем для составления Хроники, но по случаю приезда твоего я дело остановил» (ОА, 4, с. 158). Т., затребовавший к себе подготовленные материалы, сначала усомнился в целесообразности публикации утратившей злободневность эпистолярии, затем отвлекся на другие дела, и в итоге возобновление «Хроники русского в Париже» в Совр. не состоялось (подробнее см.: Проскурина В. Ю. Указ. соч. С. 330—340). Выборки из писем Т., составленные Плетневым и просмотренные автором, сохранились; в этой рукописи, уже готовой для печати, находим следующее предуведомление; «Письма корреспондента нашего, по непредвиденным обстоятельствам, позже обыкновенного дошли до редакции „Современника“. В них по-прежнему все полно жизни и занимательности; все любопытное замечено; всегдашнее разнообразие; тот же свободный, отличающийся движением слог. Но эпоха рассказа промелькнула. Новые события заняли умы. Вот почему нашлись мы в необходимости, особенно в первых письмах, ограничиться выписками только того, что должно остаться в литературе или истории как звено между прошедшим и будущим. Редакция» (Ф. 309, № 1257, л. 1).
Отобранный для наст. изд. фрагмент печатается впервые по этой рукописи: Ф. 309, № 1257, л. 1 об.- 2 об.
1 14 декабря 1841 г. А. Мицкевич начал второй курс лекций о славянских литературах в Коллеж де Франс. С польским поэтом Т. познакомился 13 июня 1829 г. (см.: Изд. 1964, с. 464); в 1840—1844 гг. он был частым слушателем лекций о славянской литературе. В начале 1841 г. Т. рекомендовал Мицкевича министру просвещения (и писателю) А. Ф. Вильменю для составления каталога славянских рукописей, хранившихся в Королевской библиотеке (см. письмо Т. Е. А. Свербеевой от 9(21) февраля — РА, 1896, № 2, с. 201—202; Зильберштейн И. С. А. И. Тургенев — ходатай за Адама Мицкевича // Изв. АН СССР. 1955. Отд. лит-ры и языка. № 6. С. 544—546).
2 Текст второй лекции Мицкевича, прочитанной 21 декабря 1841 г., см.: Мицкевич А. Собр. соч.: В 5 т., М., 1954. Т. 4. С. 295—308.
3 С конца 1830-х гг. в Англии дебатировался вопрос об отмене пошлин на ввоз хлеба. «Великая реформа» была произведена в 1846 г. и означала переход английской экономики от протекционизма к фритредерству.
4 В 1837—1841 гг. И. Деларош создал роспись дворца изящных искусств в Париже — «Собрание знаменитых художников средних веков и нового времени».
5 См. «Отрывки из заграничной переписки», [2], примеч. 21.