Из путевых записок (Безобразов)/РВ 1861 (ДО)

Из путевых записок
авторъ Владимир Павлович Безобразов

Опубл.: 1861. Источникъ: az.lib.ru • I. Из Владимира до Вязников.
II. Из Вязников в Иваново.

ИЗЪ ПУТЕВЫХЪ ЗАПИСОКЪ
(Елиз. Дмитр. Б--ой.)

Я только что окончилъ одну изъ моихъ поѣздокъ по невѣдомымъ странамъ, и куча живыхъ впечатлѣній, просится на бумагу. Какъ-то страшно высказывать печатно всѣ эти ощущенія и мысли, еще недостаточно провѣренныя размышленіемъ и справками, часто схваченныя налету; но я берусь теперь же за перо, чтобы сохранить въ моихъ замѣткахъ тотъ характеръ первоначальнаго личнаго впечатлѣнія, которымъ не слѣдуетъ пренебрегать и который въ иныхъ наблюденіяхъ даже имѣетъ особую цѣну.

I. Изъ Владиміра до Вязниковъ.

Нынѣшній разъ мои странствованія начались Владиміромъ на Клязьмѣ, этимъ пока послѣднимъ пунктомъ всемірной сѣти желѣзныхъ дорогъ. «Здѣсь смотрѣть нечего: какъ только пріѣхали, прямо изъ экипажа спѣшимъ на станцію желѣзной дороги», говорятъ мнѣ два петербургскихъ пріятеля, которыхъ я встрѣтилъ во Владимірѣ и которые возвращались въ Петербургъ изъ поѣздки во внутреннія губерніи. Во Владимірѣ дѣйствительно смотрѣть нечего (кромѣ развѣ Дмитровскаго собора, возобновленнаго въ древнемъ вкусѣ); да едва ли и есть на Руси города, кромѣ столицъ, гдѣ бы на путешественникѣ лежала тяжкая обязанность что-либо осматривать. Древнепрестольный градъ Россійскаго государства нынѣ не болѣе какъ почтовая станція между Москвою и Нижнимъ и мѣстопребываніе губернскихъ чиновниковъ. Людямъ, не сопровождающимъ товаровъ на нижегородскую ярмарку или не производящимъ ревизіи мѣстъ губернскаго управленія, здѣсь рѣшительно нечего дѣлать. Даже роль станціи вскорѣ снята будетъ съ Владиміра, но пока дѣятельность мѣстныхъ ямщиковъ усилилась отъ проведенія желѣзной дороги. Желѣзная дорога проведена вдоль берега Клязьмы подъ горою, на которой расположенъ городъ, или просто улица съ двумя соборами и присутственными мѣстами, именуемая Владиміромъ, такъ что отъ станціоннаго вокзала до города около 1 ¹/₂ версты весьма скверной дороги въ гору. Безъ сомнѣнія, весьма не много найдется охотниковъ на эту безполезную поѣздку, и проѣзжіе изъ Москвы въ Нижній, съ открытіемъ желѣзной дороги на всемъ протяженіи, будутъ обходиться и безъ Владиміра, къ чрезвычайному огорченію Владимірскихъ ямщиковъ, содержателей постоялыхъ дворовъ и барышень, томящихся отъ провинціяльной скуки у оконъ Дворянской улицы. Владиміру будетъ принадлежать лишь второе его значеніе — губернской резиденціи; онъ можетъ еще надолго быть предметомъ дѣятельности для ревизоровъ, воодушевленныхъ благородными стремленіями къ искорененію мѣстныхъ злоупотребленій. Такое значеніе вѣроятно не скоро утратятъ наши города, какія бы ни проводились посреди нихъ и около нихъ всемірныя линіи путей и телеграфовъ.

"Вамъ разумѣется смотрѣть здѣсь нечего, " говорили мои петербургскіе пріятели, но я съ напряженнымъ любопытствомъ смотрю здѣсь на все, и даже не безъ нѣкотораго смущенія и сердечнаго трепета. Двадцать два года прошло съ тѣхъ поръ какъ я уѣхалъ или лучше былъ увезенъ изъ Владиміра, и представьте себѣ: эта четверть столѣтія, порѣшившая судьбы многихъ царствъ и народовъ, какъ будто и не проходила здѣсь, какъ будто я разстался съ Владиміромъ только вчера. Я могу вдоволь наслаждаться созерцаніемъ всѣхъ безъ изъятія строеній, предметовъ, бездѣлушекъ, окружавшихъ мое дѣтство, начиная отъ золотыхъ воротъ до маленькихъ кусочковъ желтаго мыла, разложенныхъ въ главныхъ воротахъ гостинаго двора. Я рѣшительно не нахожу перемѣнъ, кромѣ подновленія деревянныхъ домовъ, новаго каменнаго дома духовной консисторіи и разрушенія части древняго архіерейскаго дона, затѣявшаго перестраиваться. Вотъ видите этотъ гостиный дворъ: онъ стоитъ точно также какъ стоялъ двадцать два года тому назадъ, краснѣй въ отсутствіи высокихъ посѣтителей и подбѣливаясь въ ожиданіи ихъ; такое же множество кожевенныхъ лавокъ и тѣ же самый издѣлія: кошельки, рукавицы и разныя вещи для крестьянскаго обихода, галантерейные и красные товары также почти не измѣнились, и тѣ же самые сидѣльцы, попарно играющіе въ шашки битыхъ двѣнадцать часовъ и считающіе своею обязанностью послѣ каждой партіи прокричать проходящимъ; «Что покупаете?» Что же здѣсь новаго? Подешевѣли ивановскіе ситцы, вывѣшены женскіе уборы, какихъ не было за двадцать два года предъ симъ и исчезла книжная лавка съ читающимъ старичкомъ въ очкахъ, внушавшимъ мнѣ тогда чрезвычайное уваженіе. Прогрессивность женскихъ нарядовъ также же должна внушать особенныхъ опасеній; за удовлетвореніемъ этой невинной потребности, женщина самая охранительная часть человѣческаго рода (виноватъ, прогрессъ ознаменовался между женщинами куреніемъ папиросокъ, которыя были неизвѣстны четверть вѣка тому назадъ, а нынѣ въ большомъ употребленіи въ провинціи). Книжная лавка однако не вовсе упразднилась, а только перенесена въ другое мѣсто, но и тамъ существованіе ея не сопряжено ни съ какими бурными потрясеніями, которыя могли бы препятствовать продавцу сидѣть спокойно и читать свои книжки…. Таково Владимірское затишье.

Во Владимірѣ я, въ первый разъ, послѣ Петербурга, почувствовалъ себя на волѣ, то-есть освободился отъ вагона. На желѣзныхъ дорогахъ можетъ-быть есть мѣсто для наблюденій надъ общественными явленіями высшаго порядка, надъ сочетаніями и созвѣздіями высшихъ политическихъ севръ, но проявленіе мѣстной народной жизни бѣжитъ отъ паровоза и исчезаетъ подъ рельсами съ быстротою непостижимою. Такъ напримѣръ, мы видѣли, какъ, на первыхъ дняхъ открытія сообщенія между Москвою и Владиміромъ; бабы изъ сосѣднихъ деревень пытались обратить и на чугунку дѣятельность своего Владимірскаго промышленнаго духа. Онѣ предлагали пассажирамъ квасъ, ягодъ и разныя иныя безыскусственныя свои произведенія; но грозное объявленіе начальниковъ станцій, что на желѣзной дорогѣ никто торговать не смѣетъ, быстро пресѣкло развитіе этой дѣятельности. Итакъ мѣстныя наблюденія ожидали меня впереди, пока я размышлялъ о великомъ всемірномъ значеніи желѣзныхъ дорогъ, ихъ необычайной космополитической силѣ, внезапно дающей любому русскому солдатику, одѣтому кондукторомъ, видъ французскаго полицейскаго коммиссара. Во всѣхъ этихъ людяхъ, вышколенныхъ французскою дисциплиной, совсѣмъ не слышно роднаго русскаго запаха съ родною безпечностью и распущенностью; все ходитъ по стрункѣ, все обдумано, и степень наклоненія головы передъ тѣмъ или другимъ чиномъ du personnel de la grande société, и высшія соображенія о покровительствѣ des grande pouvoirs de l'état; такъ и чувствуешь себя въ Парижѣ, въ сердцѣ великой націи, идущей во главѣ всемірной цивилизаціи…

Но я увлекся всемірною цивилизаціей, когда цѣль моихъ странствованій наши русскіе порядки. Во Владимірѣ я освободился отъ всемірныхъ путей просвѣщенія; но я долженъ былъ выдержать переходное состояніе, въ видѣ переѣзда изъ Владиміра до Вязниковъ по Нижегородскому шоссе. Наши шоссейные тракты уже не принадлежатъ къ системѣ европейской цивилизаціи, но они составляютъ одно изъ звеньевъ нашей всероссійской цивилизаціи, или того офиціальнаго порядка жизни, который надо тщательно отличать отъ дѣйствительнаго порядка. По шоссе, въ самомъ дѣлѣ, весьма удобно спѣшить для производства ревизій и слѣдствій, и также весьма неудобно путешествовать.

На этихъ государственныхъ путяхъ сообщенія, вся игра жизни заключается единственно въ столкновеніяхъ проѣзжающихъ со станціонными смотрителями, которые находятся въ постоянномъ осадномъ положеніи. Осада производится съ помощью офиціяльныхъ силъ, которыми вооруженъ каждый проѣзжающій, и затѣмъ побѣда, то-есть полученіе лошадей, остается за наиболѣе-вооруженнымъ или за тѣмъ, кто лучше изощрился въ употребленіи своего оружія. Нигдѣ нельзя лучше воспитать въ себѣ чувство уваженія, ко властямъ даже въ ихъ самыхъ микроскопическихъ видахъ, которые великими изъяснителями судебъ государства не принимаются часто ни въ какое уваженіе. Путешествующіе по казенной надобности — самые страшные воины между осаждающими; за владѣльцами курьерскихъ подорожныхъ всегда остается побѣда. Микроскопическія власти бываютъ иногда особенно настойчивы, и иногда даже до такой степени, что смотритель ищетъ союзниковъ въ генералахъ изъ Петербурга, которые почему-либо покажутся ему добрыми. «Ты видишь: по казенной надобности; какъ ты смѣешь разсуждать?» кричитъ помощникъ становаго, съ азартомъ препирающійся два часа съ смотрителемъ, приказавшимъ дать лошадей генералу. — «Помилуйте, ваше благородіе, да эта подорожная по другой губерніи, а не по нашей.» — «Какое тебѣ дѣло? можетъ быть я произвожу слѣдствіе по всей имперіи; намъ Царь больше довѣряетъ чѣмъ вашему брату. Тебѣ довѣрены лошади, а намъ люди, такъ ты и знай своихъ лошадей, а о нашихъ дѣлахъ не смѣй разговаривать.» Никакъ не сговорившись съ грознымъ помощникомъ становаго, смотритель уже рѣшается умолять добраго генерала уступить своихъ лошадей. "Подавай бифстексъ! Гдѣ у тебя бифстексъ? Онъ долженъ быть на станціи, онъ показанъ въ росписаніи, " допекаетъ смотрителя неугомонный служитель просвѣщающей централизаціи. Впрочемъ, и инстинктамъ мягкосердечія предаваться опасно. Послѣ первой уступки, распространяется о васъ по всему тракту молва какъ о «добромъ», и тогда начинается рядъ эксплуатацій вашей доброты. "Не посадите ли до той станціи вонъ этого господина? Больно приспичило ему ѣхать, а лошадей нѣтъ. Мы и прогоны заставимъ его заплатить, « говоритъ смотритель. — „Извольте, но только я повезу его даромъ, но далѣе одной станціи везти не обязуюсь.“ Послѣдняя оговорка необходима. Иначе на слѣдующей станціи вамъ опять кого-нибудь посадятъ, и далѣе на всемъ пути будутъ отъ васъ требовать, чтобы вы ѣхали непремѣнно съ нимъ. Изо всего этого можно заключить, что лошади на почтовыхъ трактахъ не въ избыткѣ, или лучше, что гоньба за казенные прогоны не слишкомъ выгодна для ямщиковъ. Дѣйствительно, вездѣ слышатся жалобы на дорогіе кормы; но экономистъ можетъ, не безъ основанія, утѣшиться мыслью, что искусственное установленіе цѣнъ и здѣсь едва ли достигаетъ своей цѣли: почтовыя лошади уменьшаютъ количество вольныхъ и ослабляютъ конкурренцію, которая безъ первыхъ могла бы понизить цѣны на вольныхъ лошадей и не допустила бы нынѣшнихъ баснословныхъ прижимокъ со стороны ямщиковъ. Теперь двѣ монополіи: казенныхъ содержателей лошадей и вольныхъ ямщиковъ, вымогающихъ, вслѣдствіе своей малочисленности, всякія цѣны. Притомъ, при существованіи почтовыхъ лошадей, конкурренцію съ ними могутъ выдерживать только богатые ямщики, гоняющіе работниковъ и большое количество лошадей; мелкіе ямщики, которые бы стали возить сами, при этой системѣ, почти вовсе устранены отъ промысла. А именно этого рода ямщики и могли бы сбить цѣны, которыя теперь имѣютъ у насъ характеръ монопольный. Между тѣмъ за эти цѣны, достигающія самыхъ невѣроятныхъ размѣровъ (напримѣръ 40—45 рублей за пару на 15 верстъ), приходится безпрестанно ѣздить не только въ сторону, но и по почтовымъ дорогамъ, когда не наѣдешь лошадей на станціи. Возможность ѣзды за казенные прогоны только кажущееся облегченіе, а не дѣйствительная дешевизна: Мнѣ кажется, что при полной свободѣ ямскаго промысла, мы ѣздили бы даже гораздо дешевле. Монополія почтовой гоньби даетъ искусственное направленіе всему промыслу и уничтожаетъ конкурренцію, которая одна только и можетъ понижать цѣны во всѣхъ безъ изъятія промыслахъ.

Однообразіе ѣзды по шоссе прерывалось для меня въ Вязникахъ, откуда я долженъ былъ начать мое странствіе уже по натуральнымъ дорогамъ и подвергаться всякаго рода случайностямъ, весьма выгоднымъ для наблюденій, но не всегда у насъ пріятнымъ для личности путешественника. Весьма скоро по пріѣздѣ въ Вязники, откуда я долженъ былъ проѣхать по проселкамъ въ юго-западную часть Гороховецкаго уѣзда (Влад. г.), пришлось мнѣ испытать на самомъ себѣ естественныя неровности жизни и дороги, болѣе опасныя чѣмъ ухабы нижегородскаго шоссе, искусно прикрытые деревомъ вмѣсто щебня.

Вопервыхъ, я былъ раздавленъ въ моемъ убожествѣ великолѣпіемъ одного мѣстнаго магната. Выдержавъ въ теченіи цѣлаго полудня натискъ вязниковскихъ ямщиковъ, я наконецъ съ величайшими усиліями выторговалъ для моей поѣздки пару лошадей съ телѣжкой; но внезапно прибылъ въ Вязники магнатъ, никогда не употребляющій для своихъ путешествій менѣе 12 лошадей (восьмерика въ собственную карету и четверни для свиты), и вся гостиница, и весь ямской людъ, и чуть не весь городъ пришли въ смятеніе. Когда моя телѣжка была подана, и я выносилъ мои вещи, чтобы въ нее сѣсть, то я къ крайнему моему огорченію увидалъ, что ямщикъ мой призналъ болѣе выгоднымъ украсить парою моихъ лошадей восьмерикъ магната. Недобросовѣстность ямщиковъ выходитъ здѣсь, какъ на многихъ нашихъ трактахъ, изъ предѣловъ всякаго вѣроятія: не говоря уже о вымогательствѣ самыхъ непомѣрныхъ цѣнъ, безпрестанно случается, что ямщикъ, порядившись и даже получивъ отъ сѣдока задатокъ, уѣзжаетъ съ другимъ, даже не возвративъ задатка. У вязниковскихъ ямщиковъ, какъ и во многихъ другихъ мѣстахъ, существуетъ особый, укоренившійся обычаемъ, самый дикій порядокъ ряда съ ѣздоками. Между ямщиками водворилась постоянная стачка, которою они пользуются слѣдующимъ образомъ: въ каждомъ рядѣ участвуютъ всѣ безъ изъятія наличные ямщики (хозяева или ихъ работники), и никакой ямщикъ не смѣетъ наняться особнякомъ, безъ согласія прочихъ. Исключеніе изъ этого правила допускается лишь въ случаѣ особаго продолжительнаго знакомства сѣдока съ ямщикомъ; очевидно, что подобными исключеніями пользуются большею частію ямщики-аристократы, которые имѣютъ связи и пользуются особымъ покровительствомъ своихъ постоянныхъ нанимателей. Вообще стачка ямщиковъ, какъ я убѣдился многими опытами, нисколько не обезпечиваетъ ихъ отъ взаимнаго обмана, и не служитъ защитою въ пользу болѣе бѣдныхъ или начинающихъ свое ремесло противъ богатыхъ и сильныхъ; стачка только служитъ орудіемъ вымогательства противъ проѣзжихъ и предлогомъ для пьянства. Въ то время какъ одинъ ямщикъ рядится, всѣ остальные ждутъ и за нимъ наблюдаютъ! строгость надзора простирается даже до того, что при каждомъ рядѣ присутствуетъ другой ямщикъ, который безъ церемоніи входитъ даже въ комнату нанимателя, если переговоры происходятъ не при открытыхъ дверяхъ. Надзирающій ямщикъ для устраненія всякаго подозрѣнія даже самъ торгуется, и такимъ образомъ неопытный проѣзжій воображаетъ, что имѣетъ дѣло съ отдѣльными ямщиками, въ то время какъ съ нимъ торгуются за одно пятнадцать или двадцать человѣкъ. Не рѣдко торгъ производится въ присутствіи всѣхъ наличныхъ ямщиковъ, и изъ нихъ нѣсколько человѣкъ торгуются и какъ будто перебиваютъ другъ друга, но только для виду. Впрочемъ бываютъ случаи дѣйствительно одиночнаго ряда и даже нѣкоторой конкурренціи въ выпрашиваніи цѣнъ нѣсколькими ямщиками; главное дѣйствіе стачки начинается уже послѣ ряда — при бросаніи жеребья. Порядившійся ямщикъ назначаетъ взметъ, то-есть ту сумму, которая раздѣляется поровну между всѣми наличными ямщиками (или ихъ работниками, но въ пользу хозяина), желающими участвовать въ жеребьѣ, а тотъ, кому выпалъ жеребій ѣхать, получаетъ всю рядную цѣну, за исключеніемъ взмета. Взметъ бываетъ различный, смотря по величинѣ рядныхъ денегъ, дороговизнѣ кормовъ и времени года (то есть, по обстоятельствамъ рынка, или отношеніямъ спроса на лошадей къ предложенію). Чѣмъ значительнѣе рядныя деньги, то-есть, чѣмъ болѣе онѣ превышаютъ дѣйствительную цѣну или стоимость провоза, тѣмъ значительнѣе бываетъ взметъ. Очевидно, что для каждаго ямщика выгоднѣе воспользоваться взметомъ, который есть чистая премія въ пользу каждаго могущаго участвовать въ жеребьѣ, то-есть имѣющаго лошадей, нежели везти подрядившаго сѣдока; поэтому тотъ, кому выпалъ жребій, весьма часто опять даетъ взметъ, и снова бросается жребій. Взметныхъ денегъ приходится, смотря по обстоятельствамъ 10—20 к. на брата, и онѣ большею частію тотчасъ же дружно пропиваются въ ближайшемъ кабакѣ. Описаннымъ порядкомъ, провозная плата, отдаваемая въ руки ямщика, которому приходится ѣхать по жеребью, сбивается до послѣдней крайности; случается, что этотъ ямщикъ нанимаетъ за себя другаго и даже приплачиваетъ свои деньги, только чтобы самому не ѣхать или не давать своихъ лошадей. Не рѣдко приходятъ къ жеребью (чтобъ получить взметъ) ямщики, у которыхъ всѣ лошади въ разгонѣ, и которые потому не могутъ везти, если они вынутъ жеребій; въ послѣднемъ случаѣ они или нанимаютъ, или даютъ взметъ для новаго жеребья. Бываетъ также, что всѣ присутствующіе ямщики, не бросая жеребья, нанимаютъ кого-нибудь изъ себя за наименьшую цѣну, какую кто выпроситъ, и дѣлятъ остальныя деньги, изъ рядной цѣны, между собою поровну; въ подобномъ случаѣ бываетъ также (если договаривавшійся съ сѣдокомъ почему-либо ошибся въ разчетѣ), что никто не хочетъ ѣхать за рядную цѣну, и всѣ ямщики складываются и приплачиваютъ для найма; бываетъ также, что и просто оставляютъ порядившаго сѣдока безъ лошадей. Взметъ является здѣсь промышленною прибылью, для уравненія которой между всѣми участвующими въ промыслѣ, ямщики инстинктивно придумали вышеизложенный порядокъ. И эта организація труда не менѣе честна и насильственна чѣмъ многія иныя организаціи, придуманныя болѣе возвышенными умами; и здѣсь тоже кажущееся уравненіе въ пользу тунеядцевъ (приходящихъ на жеребій только для пропивки взмета), мошенниковъ (участвующихъ во взметѣ безъ лошадей) и сильныхъ хозяевъ (имѣющихъ свои главныя и постоянныя дѣла независимо отъ жеребья и пускающихъ на жеребій только самыя пустыя дѣла), въ ущербъ менѣе богатымъ и болѣе добросовѣстнымъ ямщикамъ, и наконецъ въ ущербъ всѣмъ потребителямъ. Посреди такого распорядка трудно ожидать нормальнаго развитія промысла, истиннаго духа предпріимчивости, разчетливости въ расходахъ и барышахъ, заботливости о чести своего имени, любви къ дѣлу, самолюбія и желанія отличиться передъ другими конкуррентами (напримѣръ въ качествѣ лошадей, упряжи, экипажа и проч.) Всѣ эти побужденія и двигатели успѣха заморены дикимъ распорядкомъ ямской стачки и жадностью немедленной выпивки, хотя бы на трешники (3 к. с.) взмета. Посреди этого хаоса наживаются конечно деньги и составляются даже капиталы (иногда значительные, но весьма немногочисленные, — такъ въ Вязникахъ два ямщика считаются въ 10 тысячахъ), рядомъ всякихъ прижимокъ и плутней, хотя бы, напримѣръ, захватомъ въ однѣ руки права доставлять удовольствіе мѣстному магнату впряганьемъ, за баснословную плату, восьмерика въ его карету, во всякій часъ дня и ночи, по первому требованію. Остальная толпа ямщиковъ роскошествуетъ въ кабакахъ и трактирахъ, и не слишкомъ благоденствуетъ въ своихъ домахъ.

Однако мое прискорбное положеніе въ Вязникахъ обратилось мнѣ въ пользу. Посреди продолжительныхъ хлопотъ за лошадьми, я сошелся съ однимъ молодымъ ямщикомъ, новичкомъ въ промыслѣ, еще необтыканнымь, или подобно другимъ (какъ онъ самъ выражался). Этотъ ямщикъ, хотя начинающій, былъ все-таки ямщикъ, и потому войдя съ нимъ въ пріятельскія отношенія, я могъ вмѣстѣ съ нимъ безпрепятственно входить въ такіе круги, куда меня безъ него никогда бы не пустили, и сближаться съ такими людьми, которые, безъ дружбы съ ямщикомъ, видѣли бы во мнѣ только барина. Приключеніемъ, насъ связавшимъ, я обязанъ именно неровностямъ нашихъ натуральныхъ дорогъ, на которыя я стремился отъ однообразія искусственныхъ путей. Приключеніе очень простое: мы оба подвергались опасности сложить наши головы, „принять конецъ“, какъ выразился мой ямщикъ.

Гороховецкій (отчасти и Вязниковскій) уѣздъ орошается рѣчкою Суворочемъ (на картѣ Суворешемъ), впадающею въ Оку. Рѣчка эта самая пустая, но быстрая, и имѣющая свойство отъ дождей внезапно и весьма высоко подыматься. Во время поѣздки по Вязниковскому уѣзду, по проселкамъ (въ направленіи къ югу) въ Гороховецкій уѣздъ, мнѣ приходилось въ одномъ мѣстѣ переѣхать эту рѣчку. Передъ нами былъ очень порядочный мостъ, но рѣчка разлилась и покрыла водой значительное пространство около моста. Видя передъ собой на дорогѣ воду, мы подумали, что по этой водѣ можно ѣздить: „всѣ ѣздятъ“; да и мужикъ на противоположномъ берегу махаетъ рукой: „поѣзжайте“. Мы и поѣхали, но съѣхавъ съ моста сбились съ плотины, которая впрочемъ была покрыта водой, и попали въ самое русло рѣки. Дальнѣйшія подробности этого происшествія имѣютъ лишь личный интересъ, и потому здѣсь опускаются. Скажу только, что оно чуть-чуть не окончилось весьма трагически, ибо въ рѣкѣ мы тонули, а ожидать помощи было бы напрасно: ближайшая деревня была отъ насъ за версту, за горой; крестьянинъ же на другомъ берегу стоялъ какъ вкопанный, не рѣшаясь, какъ онъ потомъ увѣрялъ, идти къ намъ на помощь, чтобы не попасть въ скверное дѣло, то-есть не связаться съ полиціей. Страхъ этого рода умѣряетъ многія, можетъ-быть, лучшія влеченія въ народной жизни, и совершенно извращаетъ многія, самыя естественныя побужденія. Когда мы прибыли въ деревню, то наше спасеніе было всеобщею радостію. Крестьянская семья, давшая намъ пріютъ, безъ умолку толковала, что какая была бы напасть для всей деревни, еслибы мы утонули и наши тѣла выкинуло къ нимъ на берегъ. Пріемъ былъ сдѣланъ намъ очень радушный, хотя съ самаго начала крестьяне признали меня, по сѣрой шляпѣ, за невѣрнаго, то-есть, за француза, разъѣзжающаго по дѣламъ нижегородской желѣзной дороги. Не только никто не думалъ попользоваться моими критическими обстоятельствами, но даже въ избѣ, гдѣ мы отогрѣвались, не согласились принять отъ меня никакого вознагражденіями за разныя услуги (въ теченіи ¹/₂ дня), ни за угощеніе. Здѣсь, то-есть приблизительно въ южной части Вязниковскаго уѣзда, и въ смежной Гороховецкаго (между Клязьмою и Окой), значительно преобладаютъ, при общемъ промышленномъ характерѣ губерніи, хлѣбопашество и земледѣльческій бытъ; съ ними связана, какъ всегда, нѣкоторая патріархальность нравовъ. Въ нѣкоторыхъ деревняхъ, крестьяне даже круглый годъ довольствуются собственнымъ хлѣбомъ. Главную массу составляютъ здѣсь удѣльныя имѣнія; отчасти есть я помѣщичьи.

Вязники издавна славятся своею полотняною фабрикаціей; она сдѣлалась неотъемлемою принадлежностію этого города, какъ хлопчатобумажная Шуи и Иванова. Но полотняныя фабрики въ Вязникахъ скорѣе можно назвать конторами чѣмъ фабриками, ибо всѣ онѣ, и въ особенности главныя, раздаютъ пряжу крестьянамъ, которые ткутъ по деревнямъ. Въ прежнее время крестьяне гораздо болѣе работали на фабрикахъ, потому что не умѣли еще ткать, а теперь ткутъ точно также хорошо и безъ прямаго надзора фабрикантовъ.^[1] По собственному признанію одного изъ значительныхъ фабрикантовъ, работа на одномъ изъ его заведеній въ Вязникахъ продолжается только вслѣдствіе привычки и изъ нѣкотораго уваженія къ старому порядку; другое же фабричное строеніе стоитъ праздно. Окрестные крестьяне даже весьма неохотно идутъ на фабрики, къ фабричнымъ питаютъ они нѣкоторое отвращеніе, и мнѣ самому случалось слышать съ какимъ негодованіемъ они говорятъ о совокупной работѣ мущинъ и женщинъ на фабрикахъ и о житьѣ ихъ въ одномъ фабричномъ помѣщеніи, тамъ гдѣ рабочіе не могутъ, по дальности, возвращаться домой на ночь. Для вновь-заведенной въ Вязникахъ бумаготкацкой фабрики приходится брать рабочихъ изъ другихъ мѣстъ, преимущественно изъ Гороховецкаго уѣзда, котораго только смежная часть подходитъ подъ характеръ описываемой мѣстности, но который въ другихъ своихъ частяхъ имѣетъ гораздо болѣе промысловый характеръ. Заказъ полотенъ фабрикантами производится чрезъ посредство мелкихъ фабрикантовъ-крестьянъ, или коммиссіонеровъ, которые раздаютъ пряжу по домамъ; большею же частію они имѣютъ собственныя помѣщенія, свѣтелки, куда собираются ткать мущины и женщины одной деревни. Здѣсь однако соединеніе половъ, какъ и вся работа, имѣетъ иной характеръ нежели на настоящихъ фабрикахъ, именно болѣе семейный и домашній; эти деревенскія фабрички или свѣтелки, гдѣ за однимъ и тѣмъ же станомъ или за нѣсколькими работаютъ нерѣдко нѣсколько членовъ одного крестьянскаго семейства, такъ что во всякомъ случаѣ каждый изъ рабочихъ остается посреди своей семья, и эти фабрички не разрываютъ семейныхъ узъ, не уничтожаютъ нравственнаго единства семьи и чести домашняго очага, не ослабляютъ взаимной помощи, привязанности и взаимный надзоръ между членами каждой семьи. Настоящія фабрики въ мануфактурныхъ центрахъ сопровождаются для народа иными нравственными послѣдствіями. Разчеты вязниковскихъ фабрикантовъ съ крестьянами-коммиссіонерами оканчиваются къ Петрову дню; іюль, августъ и сентябрь крестьяне посвящаютъ исключительно полевымъ работамъ; за станами остаются одни старики. Значительные фабриканты имѣютъ дѣло съ большимъ количествомъ коммиссіонеровъ, иные имѣютъ ихъ до 100. Пряжа (иногда также нѣкоторыя ткацкія принадлежности какъ берда) раздается по необходимости впередъ, безъ всякаго задатка и даже безъ росписокъ, въ большомъ количествѣ, иногда на 1000 р. с. въ однѣ руки; въ послѣднее время встрѣчаются случаи обмана и ощущаются нѣкоторыя неудобства этого порядка. Впрочемъ, коммиссіонеры имѣютъ съ фабрикантами постоянные или открытые счеты, принося по нѣскольку разъ въ годъ тканье и получая деньги и новую пряжу; у фабрикантовъ часто остаются деньги, заработанныя коммиссіонерами, и въ послѣднее время крестьяне часто даже просятъ какъ одолженія, чтобы фабриканты оставляли у себя на храненіе ихъ деньги, безъ всякихъ процентовъ, боясь, что въ деревняхъ ихъ украдутъ. Такимъ образомъ замѣчаются въ послѣднее время значительныя сбереженія, для которыхъ сберегательныя кассы представлялись бы самымъ естественнымъ помѣщеніемъ. Плата крестьянамъ за тканье различная, смотря по достоинству полотна: самая низшая 50 коп. сер. за кусокъ (самаго грубаго полотна), высшая 3 руб. сер. (тонкаго); плата всегда производится издѣльно. Коммиссіонеръ накладываетъ сверхъ этой платы процентъ въ свою пользу отъ 10 до 20 коп. сер. за кусокъ; вообще чистый барышъ ихъ (за всѣми расходами на свѣтелки) не такъ великъ на каждую штуку, и прибыли они получаютъ преимущественно отъ массы товара. Заработная плата поднялась здѣсь въ послѣднее время, исключительнымъ образомъ, отъ сооруженія Нижегородской желѣзной дороги, отвлекшей много рукъ; но уже теперь, съ окончаніемъ работъ, замѣчается пониженіе цѣнъ. Вообще же цѣны за тканье полотенъ держатся тверже и не подвержены такимъ быстрымъ колебаніямъ (вообще возвышенію) какъ тканье миткалей, на которые требованіе внезапно возрасло до необычайныхъ размѣровъ въ 185⁶/₇ гг. Полотняная фабрикація Вязниковскаго уѣзда, въ общей сложности, имѣетъ весьма серіозные размѣры, которые однако я никакъ не берусь опредѣлить цифрами. Здѣсь преимущественно производятся толстыя полотна, фламское полотно, равендукъ, брезентъ. Товаръ сбывается какъ на мѣстѣ, такъ и въ весьма отдаленныя части имперіи, на югъ, въ Малороссію, въ Таганрогъ. Онъ служитъ на разное употребленіе: для судовъ, мѣшковъ, чумацкихъ куртокъ и проч. Пряжа употребляется большею частію механическая; она совершенно вытѣсняетъ ручную, такъ что крестьяне въ мѣстностяхъ льнянаго производства (главнѣйше Костромской губ. и отчасти въ Меленковскомъ уѣздѣ, Владимірской губерніи) находятъ гораздо выгоднѣе для себя сбывать ленъ въ сыромъ видѣ нежели въ пряжѣ, несмотря на то что они съ трудомъ отвыкаютъ отъ пряденья, которое искони составляетъ здѣсь занятіе крестьянки (въ особенности въ означенныхъ мѣстностяхъ). Между тѣмъ ручное тканье держится, и даже съ чрезвычайнымъ упорствомъ; число полотняныхъ фабрикъ, съ паровымъ двигателемъ, до сихъ поръ весьма ограничено (кажется, не болѣе трехъ въ имперіи, исключая Остзейскія губерніи), и онѣ до сихъ поръ существуютъ только въ видѣ опыта. Характеръ, принимаемый у насъ развитіемъ полотняной фабрикаціи, обусловливается тѣмъ фактомъ, что потребность массъ въ льняныхъ произведеніяхъ до сихъ поръ обращается только за самые грубые продукты этой отрасли, а потребность высшихъ классовъ удовлетворяется самыми тонкими иностранными полотнами. Массы требуютъ пока ситцевъ и нарядовъ, а не бѣлья; крестьянка предпочитаетъ надѣть яркое ситцевое платье безъ рубашки, нежели имѣть рубашку и самое дешевое платье; ей лучше блеснуть на базарѣ шелковымъ головнымъ платкомъ нежели спать на простынѣ. Въ этихъ вкусахъ заключается пока прогрессъ народнаго благоденствія, и хлопчатобумажныя фабрики продолжаютъ ставить каждый день новыя машины и разводить новые пары.

Главные полотняные фабриканты въ Вязникахъ — гг. Сеньковы и Демидовъ^[2]. Пользуемся этимъ случаемъ, чтобы заявить нашу искреннюю благодарность Ивану Осиповичу Сенькову и Василію Ѳедоровичу Демидову за радушный пріемъ, которымъ они меня почтили; ихъ гостепріимною готовностью содѣйствовать моимъ занятіямъ, я обязанъ многими свѣдѣніями, а болѣе всего тѣмъ ободреніемъ, которое необходимо для путешественника, въ особенности въ нашемъ отечествѣ, гдѣ онъ часто производитъ непріятное впечатлѣніе незванаго гостя, и всегда долженъ страшиться быть принятъ за „невѣрнаго“. Въ особенности дорожу я просвѣщенною бесѣдою Ивана Осиповича Сенькова, пользующагося (вмѣстѣ съ своимъ братомъ Осипомъ Осиповичемъ) во всемъ краѣ почетною промышленною извѣстностью. По нашему убѣжденію, именно въ такихъ людяхъ преимущественно нуждается наша промышленность для успѣховъ. Намъ именно нужны такіе промышленные и коммерческіе люди, которые свято хранятъ добрыя преданія своего дѣла, зорко слѣдятъ за его движеніемъ на всемірныхъ рынкахъ и постепенно, неуклонно усвояютъ своему производству усовершенствованія, вынуждаемыя временемъ и возможныя при нашихъ условіяхъ, но не бросаются опрометчиво на всякую новую диковинку и штучку, лишь бы удивить людей своею предпріимчивостью: — намъ нужны промышленники, не чуждые умственному движенію нашего общества, но не щеголяющіе фразами, выхваченными изъ журналовъ, и прилагающіе заботы объ основательномъ воспитаніи своихъ дѣтей. Такіе люди могутъ быть истинными просвѣтителями народа, даже когда они не заводятъ на показъ воскресныхъ школъ для рабочихъ. И для рабочихъ, и для потребителей; они истинные благодѣтели, хотя бы они руководствовались только однимъ золотымъ правиломъ, что „честное дѣло есть самое выгодное коммерческое дѣло.“ Все что мы повсемѣстно слышали о домѣ Сеньковыхъ, коммерчески существующемъ 94 года, убѣдило насъ, что это правило, высказанное намъ между прочимъ и самимъ И. О. Сеньковымъ, осуществилось во всѣхъ операціяхъ его дома.

Сдѣлаю еще нѣсколько замѣтокъ о народонаселеніи этой мѣстности, представляющемъ собою совершенно иной и даже противоположный типъ въ сравненіи съ народонаселеніемъ, о-бокъ съ нимъ живущимъ (въ сѣверной и сѣверо восточной части Вязниковскаго уѣзда, въ особенности по лѣвую сторону теченія Клязьмы и Тезы), то-есть съ Офенскимъ краемъ. Не могу въ точности обозначать границы описываемаго пространства; онѣ только приблизительно указаны мною. Я уже сказалъ, что здѣсь преобладаетъ земледѣльческій бытъ, но гораздо вѣрнѣе будетъ сказать — просто крестьянскій. Тканье полотенъ — главное занятіе жителей въ свободное отъ полевыхъ работъ время, а другіе промыслы пока служатъ только подспорьемъ ихъ крестьянскаго довольства. Чисто-крестьянскій типъ лежитъ здѣсь на всемъ бытѣ. Полотняная фабрикація почти исключительно домашняя; по порядку своего производства, и можетъ-быть по самому свойству товара, она уживается съ крестьянскимъ бытомъ, вноситъ въ него нѣкоторое довольство, и съ нимъ не ссорится. По самому своему матеріялу, полотно подручнѣе издавна-сложившимся понятіямъ крестьянъ, оно сродни его пашнѣ; оно не далеко ушло отъ холста, и еще едва освободилось отъ веретена, отъ котораго никакъ не можетъ отвыкнуть крестьянская баба. Но этотъ крестьянскій бытъ уже готовъ совсѣмъ освоиться съ промышленнымъ духомъ, который проникаетъ въ эту мѣстность отвсюду разными путями. Такъ, кромѣ тканья, крестьяне много занимаются въ зимнее время извозомъ. Они возятъ чужой товаръ съ фабрикъ на югъ, и закупаютъ тамъ за свой счетъ бакалейные товары. Поэтому, провозная плата за кладь бываетъ здѣсь зимою невѣроятно низка. Такіе крестьяне пока еще остаются крестьянами, и ихъ нельзя назвать настоящими торговцами и спекулянтами; они извозничаютъ на своихъ рабочихъ лошадяхъ, возвращаются къ полевымъ работамъ и не пускаются въ широкіе коммерческіе обороты. При первомъ толчкѣ, при размноженіи фабрикъ, открытіи нижегородской желѣзной дороги, которая пересѣкаетъ эту мѣстность, она вполнѣ готова перейдти въ чисто-промышленную фазу. Но пока ея часъ еще не пробилъ, и она держится крестьянства.

По наружной физіономіи, здѣшній народъ нельзя не признать за одинъ изъ лучшихъ представителей великорусскаго типа. Онъ сохранилъ всю статность и красоту этого типа, и къ нему вполнѣ могутъ быть отнесены слова, слышанныя мною отъ одной старухи-крестьянки: „Нечего сказать, Володимірецъ отборная ягода.“ Здѣсь слышится чистая русская рѣчь, чрезвычайно выразительная и энергическая. Сарафанъ и какуй (кокошникъ) здѣсь еще повсемѣстно владычествуютъ; въ шумныхъ, многочисленныхъ хороводахъ, чрезвычайно здѣсь любимыхъ, тамъ и сямъ мелькаютъ уже нѣмецкія платья, черные жилеты съ свѣтлыми пуговками, надѣтые на красную рубашку; раздается иногда, посреди стройной хоровой пѣсни, замысловатый свистъ съ припѣвомъ изъ романса, занесенный бывалымъ парнемъ изъ-подъ оконъ городскихъ барышень; но все это только удаль нѣсколькихъ болѣе прыткихъ затѣйниковъ, а весь народъ веселится, поетъ и рядится по старому обряду; первая красавица на селѣ продолжаетъ вздыхать по золотомъ какуѣ, и лучшій щеголь одѣвается въ синій крестьяскій кафтанъ. Женщина сохраняетъ еще всю массивность и грубость крестьянской красоты, которая имѣетъ здѣсь блестящихъ представительницъ, но она уже не знаетъ робости и застѣнчивости крестьянскаго захолустья; она еще употребляетъ мѣстоименіе ты въ разговорѣ съ заѣзжимъ бариномъ, но охотно и съ большою развязностію вступаетъ въ разговоръ; ей совершенно чужды вызывающій до наглости тонъ и вертлявость женщинъ сосѣднихъ промышленныхъ и фабричныхъ полосъ; она еще сохраняетъ нѣкоторую горделивость и холодность осанки; но уже въ глазахъ замѣтно лукавство, извѣдавшее не одни побои и ласки строптиваго мужа или свекра, а много и иныхъ печалей и радостей, и встрѣчъ съ „невѣрными“. Въ домахъ, большею частію просторныхъ, но не отступающихъ и у самыхъ богатыхъ хозяевъ отъ архитектурнаго типа русской избы, — чистота и опрятность, иногда поразительныя, особенно въ сравненіи съ домами въ фабричныхъ мѣстностяхъ; деревни построены правильными длинными порядками, которые съ большимъ количествомъ огородовъ, садовъ и аллей, были бы весьма живописны. Самовары не у всѣхъ домохозяевъ, а только у самыхъ зажиточныхъ, и голосъ хозяйки-старухи упорно изгоняетъ изъ избы табачный дымъ, которымъ уже пробуетъ шалить новое поколѣніе. Хозяйка, въ избѣ, въ которой я отогрѣвался отъ потопленія, никакъ не позволила мнѣ курить, не смотря на настоянія сыновей. Водка, безъ сомнѣнія, и здѣсь господствуетъ какъ на всѣхъ пространствахъ нашего отечества, но въ законные дни: на полкахъ и столахъ ея не видать. Наконецъ, какъ о характеристической чертѣ, упомяну еще о набожности, проявляющейся въ строгомъ выполненіи церковныхъ обрядовъ. На каждомъ перекресткѣ, въ поляхъ и лѣсахъ, встрѣчаете часовенку, или деревянный столбикъ съ иконою; такихъ столбиковъ здѣсь несмѣтное множество.

II. Изъ Вязниковъ въ Иваново.

Изъ Вязниковъ я долженъ былъ ѣхать въ Шую и знаменитое село Иваново. Значитъ я долженъ былъ проѣзжать чрезъ отечество Владимірскихъ торговцевъ-разнощиковъ, разсѣянныхъ по всему лицу земли Русской, подъ названіемъ ходебщиковъ, или офеней. Этотъ край, извѣстный также иконописью (слывущею большею частію подъ именемъ суздальскаго письма), и другими домашними фабричными производствами жителей, въ высшей степени любопытенъ для изученія. Разумѣется, кратковременное знакомство мое съ этимъ краемъ далеко недостаточно для изысканій, какихъ бы онъ заслуживалъ, и по чрезвычайной сложности бытовыхъ его элементовъ. Я въ особенности долженъ сожалѣть, что обстоятельства не позволили мнѣ употребить достаточно времени на изученіе этой оригинальной жизни офеней, до такой степени выдавшейся посреди всего остальнаго народонаселенія. Я могъ замѣтить только нѣкоторыя внѣшнія характеристическія черты ихъ физіономіи и слышать отзывы и разказы о нихъ людей, коротко съ ними знакомыхъ^[3].

Офенскій край занимаетъ весьма значительное пространство въ сѣверовосточной части Владимірской губерніи. Судя по картѣ г. Дубенскаго,^[4] въ него входитъ большая часть Вязниковскаго уѣзда (сѣверная), и часть Ковровскаго (средняя). Его орошаютъ рѣки Клязьма (въ среднемъ своемъ теченіи) и Теза. Вся эта мѣстность не представляетъ естественныхъ условій, выгодныхъ для земледѣлія; большая ея часть песчана и неплодоносна, есть и болотистыя мѣста. Край этотъ весьма населенъ, а около главныхъ центровъ промышленности даже чрезвычайно густо; есть впрочемъ мѣста и съ рѣдкимъ населеніемъ даже пустынныя, именно въ сторонѣ отъ большихъ дорогъ и на вовсе-безплодной почвѣ (собственно въ восточной части). При условіяхъ почвы, весьма богатой дарами природы и потому не важной для равномѣрнаго распредѣленія народонаселенія, оно очевидно громоздилось около промышленныхъ и обжитыхъ пунктовъ, и судоходныхъ и торговыхъ путей.

Оконечности офенскаго края со всѣхъ сторонъ врѣзываются въ другія сосѣднія полосы, гдѣ всюду можно встрѣтить дома офеней, разсѣянные между совершенно иными группами народонаселенія, съ которымъ они однако не смѣшиваются. Они попадаются и въ той мѣстности, которую я описывалъ, и чѣмъ ближе подъѣзжаешь (съ востока и юга) къ Вязникамъ, тѣмъ чаще. Дома офеней можно тотчасъ отличить; они построены на подобіе деревенскихъ помѣщичьихъ домовъ старой архитектуры, съ рѣзными вычурностями и украшеніями. Посреди сплошной линіи крестьянскихъ избъ, болѣе или менѣе обширныхъ и болѣе или менѣе изукрашенныхъ рѣзьбою, но неумолимо покорныхъ одному и тому же обряду деревенскаго міра, посреди великорусской деревни просторной и раскинувшейся во всѣ концы, утомляющей глазъ однообразіемъ своего строя, но и внушающей глазу почтеніе неуклонною строгостію на всемъ царящаго обряда, подлѣ избы, распахнувшейся на всѣ стороны, съ мужичкомъ въ грязной холщевой рубахѣ, богатырски храпящимъ на завалинкѣ, съ полнѣйшею безпечностью растворившаго всѣ свои затворы и солнечному зною, и вѣтру, и всякому прохожему, — по неволѣ бросается въ глаза этотъ чистенькій одноэтажный домикъ господской архитектуры (почти всегда крашеный), съ мезониномъ, тщательно со всѣхъ сторонъ притворенный и убранный, съ горшками геранія и миткалевыми занавѣсками въ окнахъ, съ двойными рамами въ іюльскій зной, и разными сухими травками, сухими цвѣточками между рамами, — домикъ со всѣхъ сторонъ собранный, а также и этотъ человѣчекъ, не менѣе собранный, его хозяинъ, въ безукоризненно-черномъ одѣяніи (черныхъ суконныхъ панталонахъ, такомъ же жилетѣ съ свѣтящимися стеклянными и металлическими пуговками, такомъ же длинномъ сюртукѣ стариннаго покроя, и такой же фуражкѣ), малорослый аккуратно сидящій на скамейкѣ подъ окнами, съ лицомъ сосредоточеннымъ, соображающимъ, съ правою рукою всегда готовою подняться къ козырьку передъ всякимъ проѣзжимъ благороднаго званія, съ небольшими глазками, если и не бойко, не слишкомъ рѣшительно окидывающими каждаго проѣзжающаго, то весьма быстро и осторожно пробѣгающим всѣ малѣйшія части и подробности его личности, отъ головы до ногъ. Иногда на такомъ домикѣ или на такомъ господинѣ васъ поразитъ какая-нибудь бездѣлка, о которой вы долго будете потомъ размышлять, придумывая вакими путями она могла залетѣть въ русскую деревушку; такъ поразятъ васъ длинные оленьи рога, самой рѣдкой породы, прикрѣпленные посреди фасада такого домика, или алжирское бронзовое украшеніе съ восточными таинственными знаками, воткнутое въ бѣлую манишку такого господина, можетъ быть многіе годы скитавшееся по лицу земли, прежде чѣмъ попало въ глубь Вязниковскаго уѣзда.

— Это ужь безпремѣнно офеня, говоритъ вамъ съ усмѣшкою ямщикъ, экой затѣйникъ! Гляди какой домъ поставилъ; поди-тка, и одѣвается какъ господа, а такой же мужикъ… Есть и такіе щеголи, что къ порткамъ эдакіе суконные ремешки подъ сапоги прикрѣпляютъ (штрипки).

— Чай въ дороги хаживали, кричитъ ямщикъ черненькому господину.

— Что ты? вѣдь этакъ ты его обидишь.

— Помилуйте, баринъ, да они это себѣ во славу считаютъ. Вѣдь вы все спрашивали у меня про офеней; такъ вотъ я вамъ ихъ покажу.

— Какъ-же-съ, всякій народъ видали, ко веякому званію пріобыкли, отвѣчаетъ черненькій господинъ ямщику, презрительно на него посматривая, и вѣжливо вставая и раскланиваясь съ сѣдокомъ благороднаго званія.

Вотъ этотъ офеня, этотъ типъ, съ своеобразною физіономіей, съ особеннымъ бытомъ, даже съ своимъ самодѣльнымъ языкомъ, во многихъ отношеніяхъ загадочный для изслѣдователя; вы легко его замѣчаете, и съ любопытствомъ въ него всматриваетесь, даже безъ всякаго указанія ямщика, однако онъ не слишкомъ долюбливаетъ пытливый взоръ, и бережно уходитъ въ свой домъ, запирая за собою калитку. А очень не хотѣлось бы отказаться отъ наблюденія надъ этимъ человѣкомъ, претерпѣвшимъ всякіе земные климаты и такъ отходящимъ отъ всей окружающей среды. Онъ очень выпукло выставляется, съ этою собранностію, обглаженностію, аккуратностію и миніатюрностію своего бытія, начиная отъ припомаженной головы до узкихъ панталонъ и опойковыхъ сапогъ, тщательно вычищенныхъ, съ этою осторожностію всѣхъ своихъ движеній, — різко выдается на этомъ общемъ фонѣ русской равнины, съ ея широкими, массивными очертаніями, съ ея привольемъ и распущенностью, съ размашистостью движеній и удальствомъ быта. И этотъ полный особенностей человѣкъ — точно такой же крестьянинъ какъ и его сосѣдъ, совершенно ему соплеменный, и даже большею частію такой же точно крѣпостной, теперь временно-обязанный.

Послѣ нѣсколькихъ встрѣчъ до Вязниковъ съ жилищами офеней, я наконецъ попалъ въ самое сердце офенскаго края, на дорогу изъ Вязниковъ до Холуя. Эта дорога, идущая отъ нижегородскаго шоссе на сѣверъ, къ Шуѣ, къ Иванову, къ Волгѣ, принадлежитъ къ числу такъ-называемыхъ коммерческихъ трактовъ, чрезвычайно, оживленныхъ и бойкихъ. Время года было также весьма благопріятное, чтобы взглянуть на народную дѣятельность въ этой мѣстности. Около іюня, собираются ходебщики со всѣхъ концовъ Россіи, для закупки товаровъ и для свиданія съ семействами; нѣкоторые, не дальніе, приходятъ домой ежегодно; другіе, торгующіе въ дальнихъ мѣстахъ, какъ напримѣръ Сибири, возвращаются черезъ нѣсколько лѣтъ, иногда только черезъ пять. 24 го іюня начиналась тихвинская ярмарка въ Холуѣ, до нея была ярмарка въ Мстерѣ^[5], одномъ изъ главныхъ средоточій офенскаго народонаселенія, и около этого времени развертывается цѣлый рядъ ярмарокъ и торжковъ, вѣнчающихся полновластнымъ рѣшителемъ судебъ всего ярморочнаго міра — Макаріемъ.

Дорога отъ Вязниковъ до Мстеры идетъ по правому берегу Клязьмы и очень живописна. Этотъ переѣздъ можно назвать прогулкой, и я весьма сожалѣю, что не сдѣлалъ его пѣшкомъ, хотя ѣхалъ не спѣша, безпрестанно выходя изъ телѣжки, и постоянно бесѣдовалъ съ моимъ пріятелемъ ямщикомъ.

Жаль однако, что я не успѣлъ запастись попутчикомъ-офеней. Я отдавалъ попутчика въ пользу ямщика, лишь бы попутчикъ былъ подходящій подъ мои виды, извѣстные ямщику, вступившему со мной въ самый тѣсный союзъ, но всѣ старанія ямщика найдти въ Вязникахъ попутчика изъ офеней остались тщетны, хотя толпы офеней и шли въ Холуй на ярмарку. Всѣ, съ кѣмъ рядился ямщикъ, смекнули съ свойственною имъ пронырливостью, что представлялся случай проѣхать чуть-чуть не задаромъ и предлагали плату неслыханно низкую. Ямщикъ готовъ былъ везти для меня попутчика и даромъ, да подряжавшіе офени больно одолѣвали кладью, которую они намѣревались закупить на ярмаркѣ и которую слѣдовало везти въ Вязники на обратномъ пути. Особенно прижимистъ былъ одинъ богатый вязниковскій торговецъ, уже осѣвшій офеня, и потому не совсѣмъ подходившій подъ наши виды.

Дорога отъ Вязниковъ до Мстеры извивается по нагорному берегу Клязьмы, то взбираясь на самый верхъ горы и развертывая передъ глазами путешественника чудную, на десятки верстъ, панораму теченія рѣки и множества селъ и деревень, которыми усѣяна равнина за рѣкой, то быстро спускаясь въ долину, къ самой рѣкѣ, и создавая сельскіе виды иного характера, но не менѣе живописные: съ одной стороны передъ вами голубыя, тихія воды Клязьмы; съ другой — крутая какъ стѣна гора, поросшая деревьями и кустарниками. Большая часть дороги внизу окаймляется аллеей березъ. Эта мѣстность такъ населена, что едва ли не на каждой верстѣ, — безъ преувеличенія на каждыхъ двухъ верстахъ, — стоитъ деревня или на самой дорогѣ, или вблизи отъ нея. Это уже сплошныя офенскія поселенія. Густота народонаселенія служитъ первымъ поводомъ къ развитію торгашества въ этой мѣстности; но, разумѣется, для объясненія офенства надо искать и другихъ историческихъ причинъ. На всемъ протяженіи дороги, то толпами, то поодиночкѣ, снуетъ народъ, идутъ возы съ самыми разнообразными товарами; дорога болѣе похожа на улицу, даже весьма оживленную улицу, нежели на русскій проселочный трактъ. Весь этотъ встрѣчный людъ былъ почти исключительно изъ офеней.

Ямщику больно хотѣлось посадить сѣдока въ нашу телѣжку, и многимъ прохожимъ онъ предлагалъ подвезти до Мстеры.

— Благодарствуйте, насидѣлись, бывалъ отвѣтъ.

— Ишь какой народъ! Чай тысячу верстъ прошелъ пѣшкомъ, а таки куражится, разсуждалъ ямщикъ, котораго мнѣ уже приходилось унимать въ его рвеніи къ общественно-физіологической наукѣ. Безъ сомнѣнія, приведенный отвѣтъ офени обнаруживалъ, большею частію, только желаніе выторговать какъ можно сходнѣе цѣну за провозъ и не уронятъ своего пѣшеходнаго хожденія въ глазахъ порядочно-одѣтаго проѣзжаго.

Группы народа по дорогѣ чрезвычайно оживлены присутствіемъ женщинъ. Во всей мѣстности, которую я здѣсь описываю, сарафанъ и всѣ принадлежности народнаго женскаго одѣянія совсѣмъ исчезли изъ употребленія; ихъ почти не увидишь. Преобладающая здѣсь женская одежда для женщинъ и дѣвушекъ состоитъ въ платьѣ (ситцевомъ, шерстяномъ, а иногда и шелковомъ), передникѣ, всегда другаго цвѣта, и большомъ платкѣ (съ пестрыми узорами, бумажномъ, или шалевомъ, то-есть шерстяномъ, иногда шелковомъ), надѣтомъ на голову и висящемъ со всѣхъ сторонъ до пояса. Это одѣяніе однообразно и не граціозно; головной платокъ, не снимаемый даже дома, окаймляетъ и какъ-то сжимаетъ лицо, покрываетъ не только прическу, но почти всѣ волосы, и весь станъ. Женщины здѣсь не отличаются красотой; онѣ представляютъ такую же противуположность въ отношеніи къ общему типу великорусской крестьянки, какъ мущины-офени въ отношеніи къ мужичку. Ихъ малорослость, ихъ вертлявость и изысканность (что бы не сказать искусственность) не напомнятъ вамъ о дюжей и здоровой русской бабѣ, но также не напомнятъ и о ея статности и плавности; самыя красивыя между ними могутъ быть названы развѣ только миловидными. Здѣшній женскій полъ, со всею своею обстановкой, всего ближе подходитъ подъ тотъ типъ, который мы привыкли соединять съ понятіемъ о русской мѣщанкѣ, въ провинціальныхъ и уѣздныхъ городахъ, типъ блѣдный, нерѣшительный, промежуточный, бойкій, только въ самыхъ внѣшнихъ и механическихъ своихъ проявленіяхъ, типъ, который не знаешь какъ поставить, позади или впереди типа чистой великорусской крестьянки, точно также какъ недоумѣваешь, кто болѣе выдвигается впередъ въ успѣхахъ народной жизни — офеня или его сосѣдъ-земледѣлецъ?

На дорогѣ большею частію встрѣчаешь торгашей-ходебщиковъ, попарно съ ихъ женами. Эти вездѣ разсѣянныя по тропинкамъ и полямъ парочки, предающіяся мирному удовольствію прогулки и погруженныя въ тихую, интимную бесѣду, пріятно поражаютъ глазъ, и порадовали бы васъ мыслію о тихомъ счастіи семейной жизни, которое вкушаетъ все это народонаселеніе, еслибы такая идиллія не разлеталась мечтою при мысли, что всѣ эти домашнія радости озаряютъ офеню въ теченіи 2—6 недѣль, послѣ одиночнаго скитанія въ теченіи цѣлаго года, часто двухъ, трехъ, пяти лѣтъ. Это не семейная жизнь, а побывка на дому посреди вѣчнаго шатанья и холостой жизни, льготами которой пользуется и прекрасная половина вѣнчальнаго союза. Не столько своею еемьей, сколько побывкой наслаждается офеня. Претерпѣвъ всякія невзгоды и лишенія, вездѣ ежась и сгибаясь, онъ здѣсь самъ себѣ хозяинъ. Отрада чувствовать себя хозяиномъ, быть у себя дома, имѣть кому приказать, передъ кѣмъ похвастаться, кого удостоить своей компаніи, наконецъ имѣть минуты покоя, въ которыя нѣтъ обязанности напрягать всѣ свои умственныя силы на плутни, или на защиту отъ чужихъ плутней, — эта отрада велика для человѣка, котораго вся жизнь есть скитаніе по чужимъ домамъ и дорогамъ, пролѣзаніе во всякія щели, выпрашиваніе товара и кредита, натираніе себѣ всякихъ мозолей, физическихъ и нравственныхъ. И надо видѣть, съ какою нѣгой предается офеня наслажденію побывки. Ему важно не то что у него есть жена, а то что можно ее показать; и вотъ онъ наряжаетъ ее, и чинно выходитъ съ нею напоказъ. Чрезвычайно забавляли меня разказы ямщиковъ, какъ хвастливы офени, когда они возвращаются домой съ дальней стороны. Разспросамъ о житьѣ бытьѣ на родинѣ, о подробностяхъ на счетъ каждаго изъ земляковъ и родныхъ, о слухахъ про того или другаго — конца нѣтъ. Надо знать, съ какой стороны подъѣхать къ каждому изъ старыхъ пріятелей, чѣмъ себя показать и чѣмъ лучше удивить, да и о женѣ не мѣшаетъ провѣдать. Иногда нѣсколько тысячъ верстъ пройдетъ офеня пѣшкомъ, а къ самому дому надо непремѣнно подъѣхать на лошадяхъ. Ѣдутъ офени на парѣ, вдали отъ деревень хоть и шагомъ, а въ деревню надо всегда въѣхать вскачь, пофорсистѣе; передъ въѣздомъ въ деревню часто стрѣляютъ изъ своихъ ружей, чтобы въѣздъ былъ великолѣпнѣе. Любимый костюмъ Офени, когда онъ у себя дома — халатъ, который онъ считаетъ самымъ передовымъ франтовствомъ въ мірѣ. Халатъ — большею частію восточный и на ватѣ (несмотря на лѣтній зной). Офеня надѣваетъ его (поверхъ черныхъ панталонъ, галстуха и жилета съ часами и бронзовою цѣпочкою) и на прогулку, даже на разныя игры, которыми увеселяется молодежь на лугу около деревень. Кромѣ халата, составляющаго роскошное одѣяніе, офени одѣваются и по городскому, всегда въ черное или самое темноцвѣтное сукно. Ихъ можно, не зная, вообще всего скорѣе принять за лакеевъ; они почти всѣ замѣчательно мелкой породы, посреди массы крупнаго и статнаго великорусскаго населенія; у нихъ угловатая физіономія, черные волосы и мягкій органъ голоса. Есть также много офеней, принадлежащихъ къ самому низшему или бѣдному слою этой группы людей, и ничѣмъ по своему внѣшнему виду и одеждѣ не отличающихся отъ обыкновенныхъ крестьянъ.

Я упомянулъ объ играхъ. Ими еще болѣе оживлялась дорога, по которой я проѣзжалъ. Хороводы и хоровыя пѣсни изгнаны отсюда, и ихъ нигдѣ не услышишь, не увидишь. Ихъ замѣняютъ разныя деревенскія увеселенія городскаго характера, и преимущественно горѣлки, какъ наиболѣе соотвѣтствующія здѣшней тонкости обращенія между полами. И все это веселится и гуляетъ безъ крика, шума и пѣсень, весьма чинно и прилично; изысканности въ манерахъ халатовъ и сибирокъ, бѣгающихъ съ подобающею важностью, не слишкомъ шибко, за своими дамами, въ горѣлкахъ, — стараются подражать и дамы.

Такія груипы мущинъ и женщинъ были живописно разбросаны около дороги, на полянахъ и пригоркахъ; иныя изъ нихъ мирно предавались бесѣдѣ, превращавшей лугъ въ салонъ. Конечно общая гармонія этой чинной и приглаженной картины нарушалась иной разъ крѣпкимъ русскимъ словцомъ, прорывавшимся у того или другаго кавалера, при разказь о какой нибудь коммерческой неудачѣ или при неловкомъ паденіи въ горѣлкахъ, либо нѣсколько развязными объятіями собесѣдниковъ и собесѣдницъ, позабывшихъ, что они веселятся на людяхъ; но эти невольные прорывы натуры, напоминающіе зрителю объ иныхъ нравахъ и отношеніяхъ, которыя замаскированы декораціей веселящагося общества, нельзя поставить въ упрекъ людямъ, которые исполнены искреннѣйшаго желанія держаться правилъ благовоспитанности. Да и гдѣ не случается подобныхъ прорывовъ? Отъ нихъ не упасешься и посреди многихъ другихъ, болѣе знакомыхъ намъ слоевъ общества, приглаженныхъ уже не вязниковскою, а настоящею парижскою помадой.

Но не будемъ пускаться въ разсужденіе, чтобы не забраться слишкомъ далеко отъ этой пестрой группы, которая разсѣлась около одной изъ деревень на мстерской дорогѣ и показалась мнѣ особенно людною и привлекательною; я не могъ отказать себѣ въ удовольствіи присоединиться къ этому обществу. Оно весьма радушно приняло меня. Когда я извинился, что можетъ-быть обезпокою компанію моимъ присутствіемъ, мнѣ отвѣчали:

— Помилуйте, сударь, мы пріятному гостю всегда рады; мы люди привычные; со всякимъ званіемъ сношеніе имѣли-съ.

Дѣйствительно, никакое постороннее лицо не смутитъ этихъ людей; они легко вступаютъ въ разговоры со всякимъ проѣзжимъ, хотя и никогда не выскажутся больше чѣмъ нужно. Чрезвычайно умильно кланяется мнѣ на дорогѣ одинъ прохожій и видимо напрашивается на разговоръ; кланяюсь и спрашиваю, не знакомый ли. Отвѣтъ:

— Кланяюсь я потому, что вижу благородное лицо. Мы крестьяне господъ П., такъ сызмала къ благороднымъ особамъ уваженіе получили.

Такимъ запахомъ въ достаточной пропорціи пропитанъ весь офенскій край, который большею частію состоитъ изъ помѣщичьихъ имѣній. Элементы крѣпостнаго права вошли въ составъ офенской физіономіи, и можетъ-быть многія послѣдствія крѣпостнаго состоянія, въ обширномъ его значеніи (обязательная приписка по ревизіи и искусственныя препятствія свободному избранію мѣстожительства и занятій), и обусловили это шатанье, замкнутость, скрытность и терпкость характера.

Деревня, около которой я остановился, была очень незначительная. На горѣ стоялъ особнякомъ ветхій господскій домикъ, съ закрытыми ставнями, со ѣсѣхъ сторонъ заколоченный.

— Вотъ какой жалкій домишко у помѣщика этой деревни; а у его же крестьянъ много домовъ богаче и лучше. Говорятъ, у многихъ найдутся сотни тысячъ капитала, замѣтилъ я моему ямщику.

— Да тутъ господа никогда и не живутъ. Этотъ домъ давно стоитъ пустой; въ немъ жить нельзя. Въ немъ черти живутъ. Пытали въ немъ жить, такъ одной ночи никто ни вытерпитъ, такой содомъ подымаютъ, объяснилъ мнѣ ямщикъ.

— Ужь не офени ли выдумали этихъ злыхъ духовъ. Безъ барина-то жить все-таки попросторнѣе?

— А кто ихъ знаетъ они на всякія выдумки горазды.

Офенскій народъ, какъ видно изъ моихъ разказовъ, самый обходительный. Замѣчу здѣсь фактъ несовсѣмъ безразличный: въ массѣ народонаселенія, здѣсь преобладаютъ въ разговорѣ мѣстоименіе вы и обозначеніе лицъ по имени и отечеству. Весьма характерично, что лучшею похвальбой служитъ здѣсь сказать про человѣка, что онъ обходительный. Это здѣсь почти то же, что въ другихъ сферахъ назвать кого „порядочнымъ человѣкомъ“, или „джентльменомъ“.

Прежде чѣмъ говорить о Мстерѣ, куда привелъ насъ мой разказъ, сообщу, въ связи съ предыдущими замѣтками, нѣсколько свѣдѣній объ офеняхъ. По всеобщимъ отзывамъ, офенство падаетъ; самые значительные изъ офеней дѣлаются осѣдлыми торговцами и совсѣмъ не возвращаются на родину (въ особенности изъ Сибири); говорятъ, что до пятисотъ офенскихъ семействъ выселились въ послѣднее время изъ Вязниковскаго уѣзда. Это явленіе весьма понятно. Развитіе правильныхъ путей и способовъ сообщенія, развитіе мѣстной торговли въ отдаленныхъ краяхъ имперіи, по необходимости должны упразднять промыселъ торговцевъ-ходебщиковъ, основанный на непостоянствѣ и невѣрности общественныхъ условій торговли. Успѣхи промышленности стали требовать болѣе точныхъ и правильныхъ способовъ сбыта и болѣе опредѣленныхъ условій для коммерческихъ сдѣлокъ, — способовъ и условій, которые бы болѣе поддавались точному разчету и заранѣе принятому плану, ибо безъ точнаго разчета и предначертаннаго плана операціи не можетъ обходиться современемъ по преимуществу механическая форма фабрикаціи. Лучшіе фабриканты теперь избѣгаютъ офеней, иные даже систематически не хотятъ имѣть съ ними никакого дѣла, и предпочитаютъ имѣть постоянныхъ гуртовыхъ покупщиковъ въ мѣстныхъ торговцахъ и пересылать имъ товаръ собственнымъ попеченіемъ. Кредитныя сдѣлки, преобладающія въ дѣлахъ съ офенями, стали весьма не вѣрны; онѣ вѣроятно и никогда не были очень вѣрны, но прежде легче отпускался товаръ на вѣру, безъ всякихъ документовъ, чѣмъ теперь; требованія торговли были иныя. Говорятъ, что самые обыкновенные прежде случаи отпуска ходебщику товара въ кредитъ, съ придачею даже отъ фабриканта значительныхъ наличныхъ денегъ на путевые расходы, теперь почти не бываютъ. Большинство офеней не знаетъ грамоты; память и сноровка въ обращеніи, знакомство съ товаромъ, замѣняютъ для нихъ всякіе письменные счеты, книги и записки; но съ успѣхами просвѣщенія едва ли будутъ въ состояніи безграмотные торговцы конкуррировать съ грамотными, какъ ни изумительны фокусы памяти и наблюдательности, придуманные въ замѣну письма. При этомъ намъ не разъ приходила въ голову мысль о силѣ рутины, которая заставляетъ цѣлыя поколѣнія людей подвергать свои умственныя способности не вѣсть какимъ истязаніямъ, необходимымъ въ этой мнемонистики, вмѣсто того чтобы замѣнить ихъ такою простою машиною какъ азбука, требующая несравненно меньшихъ усилій. Извѣстно, что офсни имѣютъ издавна свой собственный языкъ, котораго тайны они стараются скрыть отъ непосвященныхъ. Сущность офенскаго языка заключается, въ условномъ употребленіи однихъ русскихъ словъ вмѣсто другихъ (напримѣръ рюмка называется аршиномъ, лошадь — острякомъ, и проч.); въ филологическомъ же отношеніи это тотъ-же самый русскій языкъ. Мы слышали на мѣстѣ, что офенскій языкъ безпрестанно измѣняется, и если это справедливо, то въ составленіи офенскихъ словарей необходимо было бы принять элементъ хронологическій. Этотъ особый языкъ, которымъ славятся офени, придаетъ имъ нѣкоторый оттѣнокъ таинственности, загадочности и сектаторской замкнутости, и весьма характеризуетъ ту ступень коммерческаго развитія, къ которой принадлежитъ офенство.

Какъ я уже сказалъ выше, мнѣ предстояла станція въ селѣ Мстерѣ. Это одно изъ самыхъ бойкихъ мѣстъ края. Мстера (имѣніе графа Панина) только носитъ оффиціяльное званіе села, а по фабричной дѣятельности (разныя домашнія производства, преимущественно иконопись^[6]) и торговли, и по всему быту жителей, вовсе не занимающихся земледѣліемъ, кромѣ огородничества, въ особенности значительнаго разведенія лука, — это настоящій городъ. Подъ словомъ городъ мы разумѣемъ не болѣе какъ ту помѣсь города съ деревней, фабричности и коммерціи съ сельскимъ бытомъ, городскихъ нравовъ съ крестьянскими, какою представляется множество поселеній въ этомъ краѣ. Иваново есть высшее выраженіе этого типа. Онъ никакъ не подходитъ подъ понятіе города въ западноевропейскомъ смыслѣ, однако гораздо болѣе принадлежитъ къ категоріи городовъ чѣмъ многіе наши офиціальные города. Во всякомъ случаѣ, такіе центры населенія съ преобладающею промышленною и торговою дѣятельностію — пока самые естественные города у насъ, и еслибы не искусственныя препоны, они получили бы иное, еще болѣе широкое развитіе. Самый внѣшній видъ Мстеры интересенъ въ этомъ отношеніи: нѣсколько большихъ старинныхъ церквей, каменныхъ зданій, какихъ не имѣютъ многіе города, лавокъ, перемѣшанныхъ съ избами и деревенскими постоялыми дворами. Здѣсь коммерческій пунктъ, и самый пестрый проѣзжій народъ смѣняется ежеминутно на постоялыхъ дворахъ. Дворникъ или хозяинъ постоялаго двора встрѣчаетъ всякаго гостя съ распростертыми объятіями, и самъ всегда навеселѣ. Мы остановились у самаго бойкаго. Нечего сказать, тертый калачъ этотъ человѣкъ; много дѣлъ прошло черезъ его руки. Его постоялый дворъ едва ли уступитъ въ оживленности любой петербургской или московской гостиницѣ, но рѣшительно превзойдетъ ихъ развязною общительностію и непринужденною веселостію постояльцевъ. Безпрестанно отъѣзжаетъ экипажъ отъ воротъ, и безпрестанно въѣзжаетъ новый. Хозяинъ самъ каждаго встрѣчаетъ, цѣлуется, подаетъ руку (всякому, даже кого онъ видитъ въ первый разъ), сообщаетъ всѣ нужныя ему новости, и въ мигъ отыскиваетъ и приводитъ всѣхъ нужныхъ ему людей. Возгласы и привѣтствія: „Иванъ Петровичъ, Трофимъ Васильевичъ, добро пожаловать, а мы васъ таки поджидали“ и т. д. ежеминутно раздаются на дворѣ и въ сѣняхъ. Соображенія объ іерархической важности пріѣзжаго лица не входятъ въ мысли хозяина, да и всѣхъ присутствующихъ. Каждый пріѣзжаетъ или проѣзжаетъ за дѣломъ, и за собственнымъ дѣломъ, а интересы настоящаго дѣла гонятъ отъ себя всѣ китайскія церемоніи, губящія время людей, которыя занимаются не своимъ, а чужимъ дѣломъ. Самоваръ кипитъ, и въ мигъ образуется на постояломъ дворѣ компанія изъ всѣхъ проѣзжихъ, безъ разбору чиновъ и званій. Хозяинъ садится за общій столъ; къ компаніи присоединяются и ямщики, которые тутъ же получаютъ разчетъ или рядятся съ новыми сѣдоками. Чай и водка развязываютъ языки, и живая бесѣда, со всѣми приправами русскаго юмора и злорѣчія, льется непринужденною рѣкой. Чай и водка не мѣшаютъ однако дѣлу; посреди болтовни завязываются и развязываются дѣла, и собесѣдники часто удаляются въ сторону или въ особую комнату для своего разговора. Ходу веселой бесѣды и дѣла хозяинъ способствуетъ съ величайшимъ тактомъ, и, несмотря на учащающіяся порціи очищенной, не пропуститъ между ушей ни одного слова. Заботы по хозяйству и угощенію не обременяютъ его, на это есть у него Машенька (его дочь), молодая дѣвушка, — сущее провидѣніе дома и всѣхъ проѣзжихъ. Дѣятельность ея, которая, хажется, не вѣдаетъ что такое усталь, поистинѣ изумительна. Всѣ проѣзжающіе по этому тракту знаютъ Марью Васильевну^[7] и чествуютъ ее. Безъ нея, при склонности отца къ винцу, было бы плохо постоялому двору. Посреди всѣхъ своихъ заботъ по хозяйству и бѣготни по дому и селу, отъ ранняго утра до поздней ночи, она должна еще отвѣчать на любезности гостей, подпѣвать иногда веселой компаніи, въ которой ей также приходится участвовать, и которая относится въ ней однако съ нѣкоторымъ почтеніемъ. Это — бойкая, но, какъ говорятъ, „соблюдающая себя“ дѣвица, хотя доля ея не легка, посреди исполненія всякихъ приказаній пьянаго отца, безпрестанно оглашающихъ постоялый дворъ: „Машенька сбѣгай въ кабакъ за косушкой, Машенька тебя постояльцы зовутъ чай пить“ и т. д. Посреди веселости всякихъ гостей, которыхъ надо „уважить“, если не за то, что они милы, такъ за то, что карманы ихъ толсты, много проносится нескромныхъ словъ мимо ея дѣвическаго уха, и „соблюденіе себя“ выходитъ подвигомъ уже черезчуръ труднымъ. Эта Машенька, или Марья Васильевна, — не исключительное явленіе въ здѣшнемъ краю. Нигдѣ не случалось намъ до сихъ поръ встрѣтить на Руси женщинъ, и въ особенности дѣвушекъ, до такой степени обремененныхъ работою, и вмѣстѣ съ тѣмъ такихъ живыхъ, бойкихъ, неутомимыхъ и безропотныхъ какъ здѣсь; онѣ напомнили намъ женщинъ въ Германіи, въ особенности неутомимыхъ служительницъ въ тамошнихъ гостиницахъ. Въ описываемомъ мною краю, этотъ женскій типъ, и вообще рабочая жизнь женщинъ въ семьяхъ не очень богатыхъ, кажутся намъ послѣдствіемъ крайняго индустріализма, который здѣсь преобладаетъ.

Хозяинъ постоялаго двора, съ свойственною ему проницательностію, сразу смекнулъ кого намъ нужно. Несмотря на поздній часъ ночи, сдѣлано было чрезъ Машеньку надлежащее распоряженіе, и черезъ десять минутъ уже сидѣлъ подлѣ меня, около всеодухотворяющаго самовара, мѣстный литераторъ-крестьянинъ…

Посреди всѣхъ этихъ впечатлѣній, бѣгло набросанныхъ мною, чувствуешь столь рѣдкую на Руси струю публичной жизни, настоящей, неподдѣльной, народной, которая журчитъ около селъ по всему этому тракту, и придаетъ здѣшнему быту особенный колоритъ. Самымъ отличительнымъ признакомъ публичности я считаю свободное обращеніе съ чужимъ человѣкомъ. Эта струя будетъ расти по направленію къ главному ярморочному центру, и разольется наконецъ въ Холуѣ полнымъ разливомъ, вмѣстѣ съ своею спутницей водкой. Какъ ни грязны многіе ея оттѣнки, какъ ни дики и невѣжественны многія ея проявленія, но чувствуешь себя какъ будто посреди настоящей жизни, не приводимой въ движеніе никакими пружинами, и не приводящей въ движеніе никакихъ автоматовъ, а привольно раскинувшейся около дѣйствительныхъ человѣческихъ нуждъ и влеченій. Если бы вдохнуть нѣсколько болѣе идей въ эти влеченія и нѣсколько болѣе просвѣщенія въ эти интересы, какъ хорошо развернулась бы эта жизнь! Но при этой мысли, невольно западающей въ душу, васъ объемлетъ страхъ, основанный на томъ опытѣ, что и просвѣщеніе можетъ пойдти избитою колеей регламентацій, которая будетъ еще неудобнѣе для проѣзда чѣмъ эти натуральные ухабы, и вамъ становится жаль коммерческаго тракта, и вы уже готовы пожалуй, вступиться за его права, за его свободу, противъ просвѣщенія….

— Ну, Петръ Петровичъ, вотъ тебѣ графинчикъ, распоясывайся живѣй, да разказывай ему все, и про свою статистику, и про все, что ты намаралъ. Онъ можетъ и пособитъ; разказывай все, ему можно, говоритъ хозяинъ литератору, и дружелюбно треплетъ меня по плечу своею здоровою ладонью.

Спать было нельзя, за неимѣніемъ на кровати бѣлья въ этомъ эльдорадо, и я употребилъ ночь на разсмотрѣніе картинокъ, (почти исключительно такъ-называемыхъ лубочныхъ), которыми покрыты всѣ стѣны, съ верху до низу, на постояломъ дворѣ. Сюжеты коллекціи мстерскаго постоялаго двора заключаются преимущественно: въ изображеніяхъ особъ русскаго царствующаго дома (наибольшее количество экземпляровъ приходятся, какъ всегда, на долю Петра Великаго) разныхъ аллегорическихъ мукъ, ниспосылаемыхъ за разные пороки, рѣдкихъ и диковинныхъ чужестранныхъ сатиръ на женскія слабости, и женщинъ въ разныхъ соблазнительныхъ положеніяхъ. Послѣдняго рода картинокъ особенно много, и передъ ними посѣтители постоялаго двора останавливаются съ особеннымъ удовольствіемъ, хотя соблазнъ этихъ весьма неискусныхъ изображеній заключается почти единственно въ намѣреніяхъ художника, высказывающихся въ подписяхъ, а отнюдь не въ исполненіи (прелестная одалиска, купающіяся сильфиды и проч.) Большинство картинокъ — произведенія мѣстнаго искусства, мстерской литографіи, и изданы въ послѣдніе два года. Особенно замысловатою показалась мнѣ одна аллегорическая картинка съ слѣдующею объяснительною подписью: „злость“. Представляютъ ее въ образѣ женщины среднихъ лѣтъ, гласитъ далѣе подпись для того, что въ сихъ лѣтахъ имѣютъ гораздо болѣе склонности къ безстыдству, побѣдивъ застѣнчивость. Взглядъ ея ужасенъ, видъ пасмуренъ, и волосы въ безпорядкѣ изъявляютъ внутреннія движеніе души. Съ удовольствіемъ взираетъ она на Аспида и на кинжалъ. Прочія знаменованія ея суть змѣй съ лицомъ человѣческимъ, означаетъ хитрость, обезьяна есть эмблема злобы, а паукъ, основывающій свою паутину, относится къ сѣтямъ, которыя злоба постановляетъ чести, жизни и благосостоянію ближнихъ^[8].»

Не безъ сожалѣнія долженъ былъ я на другое утро разстаться съ моею удобною обсерваторіей. Утромъ, постоялый дворъ вмѣстѣ съ своимъ хозяиномъ былъ погруженъ въ глубокій сонъ, послѣ обычной вечерней выпивки; на ногахъ была одна Марья Васильевна, неизвѣстно когда отдыхающая, и купеческій прикащикъ, заботливо вставшій прежде другихъ прикащиковъ, конкурирующихъ съ нимъ и въ одно время съѣхавшихся въ Мстерѣ для закупки одного и того же товара. Бдительность прикащика, спѣшившаго раннею закупкой товара посадить своихъ пріятелей, была замѣчательна, но онъ скоро успокоилъ мое удивленіе объясненіемъ: «нашему брату, разумѣется, отъ хозяйскихъ барышей пользы никакой нѣтъ; ну, да ловко повернешь дѣло, такъ хозяина маленько и ущипнуть можно.» Прикащикъ, по значительности своего хозяина, принадлежалъ къ разряду тѣхъ прикащиковъ, которые, обладая полною довѣренностью своихъ хозяевъ и распоряжаясь огромными капиталами и оборотами, принадлежатъ къ главнымъ дѣятелямъ всероссійскаго торговаго міра.

Передъ выѣздомъ изъ Мстеры, я успѣлъ однако посѣтитъ собрата по литературному ремеслу. Впрочемъ, выраженіе ремесло здѣсь не совсѣмъ точно, ибо мстерскій писатель занимается литературой по любви, а ремесло его миніатюрная иконопись. Мы легко нашли другъ въ другѣ сочувственныя струны и общій для нихъ языкъ, какъ члены одной семьи (respublica litterarum). Сосѣдство питейнаго дома нарушало нѣсколько разъ миръ нашей бесѣды. Мстерскій литераторъ былъ не веселъ какъ и вся его семья, но его горе было не похоже на обыкновенное горе литераторовъ: рекрутчина, оброкъ помѣщику, обиды бурмистра, плутни офеней, въ расплатахъ за его произведенія (иконы), и преслѣдованія другихъ его враговъ, старовѣровъ^[9], озлобленныхъ за его археологическія розысканія и даже воспретившихъ ему входъ въ свои церкви. Этотъ человѣкъ не всегда однако былъ въ нищетѣ, какъ свидѣтельствуетъ его каменный двухъ-этажный домъ, вмѣщавшій въ себѣ прежде цѣлую иконописную фабрику. Теперь этотъ домъ кажется какимъ-то пустыннымъ и мрачнымъ жилищемъ; онъ буквально пустъ внутри; покачнувшійся столъ съ нѣсколькими начатыми иконами и пожелтѣвшими рукописями, два сломанные стула, самоваръ и штофъ съ рюмкой — почти единственственныя вещи во всемъ домѣ, которыя не только не оживляютъ его, но еще какъ-то иронически смотрятъ на васъ посреди этой пустыни. Крестьянинъ-литераторъ съ чахлымъ, блѣднымъ лицомъ, особенно рѣзко выступающимъ при черной густой бородѣ и красной ситцевой рубахѣ, съ сверкающими и озирающимися изъ-подъ лобья глазами, съ судорожными движеніями, медленно и протяжно, церковнымъ голосомъ, разбирающій свои безконечныя рукописи…. также не веселое явленіе въ пустынѣ. Онъ въ полномъ смыслѣ слова самоучка и остается совершенно чуждъ нынѣшней литературѣ, а потому и не производитъ собою тѣхъ впечатлѣній какъ другіе простонародные литераторы, которыхъ часто встрѣчаешь на нашихъ дорогахъ — съ мутными, несознанными тенденціями, съ геніемъ на челѣ и съ языкомъ, механически составленнымъ изъ фразъ, вытверженныхъ наизусть и производящихъ въ слушателѣ тошноту несказанную.

Разставаясь съ Мстерой, я обязанъ упомянуть о мѣстномъ литографическомъ заведеніи Александра Кузьмича Голышева. Къ сожалѣнію, я не могъ осмотрѣть самаго заведенія, ибо всѣ работы на немъ были пріостановлены въ теченіи холуйской ярмарки; но я имѣлъ удовольствіе познакомиться съ почтеннымъ хозяиномъ уже въ Холуѣ, и долженъ выразить здѣсь Александру Кузьмичу благодарность, какъ одному изъ лицъ, оказавшихъ мнѣ радушное содѣйствіе въ моемъ путешествіи. Голышевъ производитъ обширную торговлю книгами, преимущественно для народнаго чтенія и чрезъ посредство офеней; въ этомъ отношеніи (то-есть, по народной книжной торговлѣ и литературѣ) онъ обладаетъ огромнымъ запасомъ свѣдѣній, пріобрѣтенныхъ десятками годовъ дѣятельности и постоянныхъ ежедневныхъ сношеніи съ народомъ, такъ что едва ли кто другой можетъ съ нимъ сравниться. При самомъ короткомъ знакомствѣ со всѣми преданіями, обычаями и условіями дѣла, весьма сложнаго и прихотливаго, каково изданіе книгъ и картинъ для народа и торговля ими, при полномъ навыкѣ и при самомъ практическомъ взглядѣ на вещи, г. Голышевъ мучимъ тѣми стремленіями къ усовершенствованію дѣла, къ нововведеніямъ, къ новымъ путямъ, которыя такъ рѣдко встрѣчаются у нашихъ практическихъ людяхъ. Имя его пользуется всеобщимъ уваженіемъ въ краѣ, доказывающимъ добросовѣстность въ веденіи дѣлъ. При содѣйствіи людей, посвятившихъ себя великому дѣлу народнаго образованія — такой человѣкъ, въ самомъ сердцѣ народной жизни, можетъ сдѣлаться однимъ изъ полезнѣйшихъ его дѣятелей. Отъ него мы слышали, что офсни любятъ запасаться книгами, дабы подъ прикрытіемъ ихъ производить безъ торговаго свидѣтельства торговлю другими товарами.

Въ собственномъ своемъ заведеніи, г. Голышевъ литографируетъ и раскрашиваетъ картины, преимущественно для простаго народа. Пріятно поражаетъ глазъ въ селеніи Мстерѣ вывѣска большими буквами: Литографія Голышева, которою гордятся всѣ жители. Въ самомъ дѣлѣ: почему бы кажется заводить въ селѣ литографію, состоящую въ разрядѣ городскихъ промышленныхъ заведеній, и заводить крестьянину, да еще крѣпостному? Когда встрѣчаешься очію со всѣми подобными вопросами, на которые рѣшительно нечего отвѣчать, кромѣ повторенія самаго вопроса съ отрицательною частицей (а почему бы не заводить?) тогда уже не можешь съ само довольствомъ разсуждать о недостаткѣ самодѣятельности и иниціативы въ народѣ, или о необходимости таможеннаго тарифа для успѣховъ народной промышленности.

Переѣздъ изъ Мстеры въ Холуй былъ очень не веселъ и утомителенъ. Дорога шла почти все песками и лѣсами. Однообразіе дороги прерывалось лишь перевозомъ на холуйской пристани (на Клязьмѣ) и часовнею съ деревяннымъ изваяніемъ святаго чудотворца Николая, стоящею посреди мрачнаго лѣса. Съ этою часовней связаны народныя легенды, которыя съ трепетомъ разказывалъ мнѣ ямщикъ; между прочимъ, изображеніе святаго нѣсколько разъ было переносимо въ монастырь, которому принадлежитъ часовня, но каждый разъ оно вновь появлялось въ часовнѣ. Темнота и холодъ въ этой древней часовнѣ, посреди нея колосальная бѣлая фигура угодника, стоящаго съ большимъ мечомъ въ рукахъ и пустынный лѣсъ вокругъ, дѣйствительно производятъ трепетъ въ душѣ.

Въ Холуй я прибылъ въ самый разгаръ тихвинской ярмарки, въ коренной ея день (24 іюня), и потому могъ вполнѣ насладиться зрѣлищемъ нравовъ холуйскихъ жителей и посѣтителей ярмарки; но за то не могъ видѣть самаго производства работъ тамошнихъ иконописцевъ, такъ-называемыхъ въ простонародьѣ, богомазовъ.

Холуй^[10] (или Холуйская слобода) расположенъ довольно живописно на рѣкѣ Терѣ, протекающей по самой его срединѣ. Одна часть слободы принадлежитъ графу Бобринскому и населена крестьянами на помѣщичьемъ правѣ (то есть временнообязанными), а другая принадлежитъ казнѣ и населена государственными крестьянами. Стройка почти исключительно деревянная; дома двухъ-этажные, небольшіе, преимущественно на манеръ постоялыхъ дворовъ: съ свѣтелками, мезонинами и разными пристройками. Большихъ каменныхъ домовъ, какъ въ другихъ подобныхъ промышленныхъ селеніяхъ, здѣсь не видно, но также не видно и крестьянскихъ избъ. Здѣсь рѣшительно не замѣтно той капитальной зажиточности, какая поражаетъ васъ въ другихъ селеніяхъ этого края; здѣсь и нѣтъ вовсе мѣстныхъ крупныхъ капиталовъ, но здѣсь вовсе нѣтъ и крестьянъ, хотя бы всѣ холуйскіе жители и именовались офиціально крестьянами. Холуй и его жители, при характерѣ, общемъ всему офенскому краю, имѣютъ вмѣстѣ съ тѣмъ свою собственную физіономію и особенности въ своемъ бытѣ, совершенно отличныя отъ всего окружающаго міра. Иконопись составляетъ исключительный промыселъ жителей; земледѣліемъ здѣсь вовсе не занимаются. Нужды народонаселенія, всѣ безъ изъятія, удовлетворяются произведеніями другихъ мѣстъ. Холуй, имѣющій въ теченіи года четыре гуртовыя ярмарки, на которыхъ производятся огромные обороты по распродажѣ произведеній московскихъ и Владимірскихъ фабрикъ, есть главное средоточіе массы офенскаго народонаселенія, которое преимущественно здѣсь запасается своимъ товаромъ и разноситъ его по всему лицу земли Русской; разумѣется, отсюда надо исключить самыхъ крупныхъ торгашей-офеней, которые покупаютъ товаръ на нижегородской ярмаркѣ или съ фабрикъ. Торгашество офенскаго міра, тѣсно связанное въ своемъ историческомъ развитіи съ иконописью, даетъ жизнь Холую. Эта слобода какъ будто живетъ со дня на день, и это придаетъ всему мѣстному быту, дѣятельности и заработкамъ, характеръ случайности. Это — жизнь небезбѣдная, вслѣдствіе постояннаго (даже и не въ ярмарочное время) движенія коммерческихъ оборотовъ и прибылей, безпрестаннаго прилива офеней, возвращающихся на побывки, и легкости разныхъ случайныхъ барышей и заработковъ. Я слышалъ, что самаго простаго поденщика нельзя нагідти здѣсь дешевле 75 к. въ день; за то и пьянство достигаетъ здѣсь самыхъ неистовыхъ, невѣроятнѣйшихъ размѣровъ^[11].

Холуй производитъ исключительно самый низшій и дешевый разборъ вязниковской иконописи (такъ называемой суздальской^[12]) Произведенія этого искусства развѣ только въ насмѣшку могутъ быть названы произведеніями искусства; дешевизна ихъ и скорость работы, выходящія изъ границъ всякаго вѣроятія, составляютъ предметъ народнаго юмора, выражающагося въ разныхъ анекдотахъ и поговоркахъ, вымышленныхъ на счетъ этихъ художниковъ, прозванныхъ въ народѣ богомазами. При такихъ невѣроятно низкихъ цѣнахъ (напримѣръ 6 к. с. за икону въ ¹/₄ арш. величины, изображающую нѣсколько лицъ или цѣлую картину), едва превосходящихъ цѣну матеріяла или кусковъ дерева, не понимаешь, какое можетъ оставаться вознагражденіе за трудъ; прибыль происходитъ единственно отъ массы и быстроты этого производства, мгновенно превращающаго возы лѣса (еловаго, ольховаго, дубоваго, частію кипариснаго) въ возы съ иконами, то-есть доски въ дски. Предложеніе товара велико, оно сбиваетъ цѣны до самыхъ крайнихъ предѣловъ заработной платы и промышленной прибыли (въ рукахъ офеней однако значительно возрастающей вмѣстѣ съ цѣною), но и требованіе велико; оно возникаетъ изъ всеобщей насущной потребности десятковъ милліоновъ народа, въ которомъ каждый нищій скорѣе согласится обойдтись въ своемъ углу безъ куска хлѣба, даже безъ водки, чѣмъ безъ благочестія. Громадность этой потребности, не умолкающей посреди всякихъ внѣшнихъ переворотовъ и потрясеній въ народномъ быту, не позволяетъ пока заработку богомаза низойдти до цѣнъ, при которыхъ его промыселъ былъ бы невозможенъ, до цѣнъ лѣса и красокъ.

Какъ промыселъ, холуйская иконопись, о которой мастера въ Мстерѣ и Палехѣ говорятъ съ презрѣніемъ, но которая тѣмъ не менѣе удовлетворяетъ главныя массы потребителей, не совершенствуется. Онъ соотвѣтствуетъ той области народнаго быта, который измѣняется не быстро; будущность его, какъ она ни любопытна для экономиста, трудно предугадывать. Машинъ, угрожающихъ всякимъ другимъ мѣстнымъ домашнимъ производствамъ, опасаться здѣсь нечего; но просвѣщеніе (въ особенности дѣйствующее посредствомъ предписаній), даже при самыхъ лучшихъ намѣреніяхъ относительно усовершенствованія промысла, должно прикасаться къ нему съ осторожностію. Заботы объ улучшеніи этого весьма щекотливаго производства, о распространеніи между мастерами болѣе правильныхъ понятій о рисункѣ, могутъ повести, вопреки лучшимъ желаніямъ, къ невыгоднымъ результатамъ, и поставить цѣнность иконы въ глазахъ покупателей, несмотря на правильность ея рисунка и точность перспективы, гораздо ниже цѣнности холуйской дски, съ ея нелѣаою техникой.^[13]

Иконописцы могутъ быть раздѣлены на три категоріи: фабриканты, работники-хозяева и простые работники, къ числу которыхъ принадлежатъ и мальчики. Сколько мы могли замѣтить между этими тремя классами нѣтъ слишкомъ рѣзкихъ различій, ибо очень крупныхъ фабрикантовъ и капиталистовъ здѣсь не замѣтно. Фабриканты содержатъ мастерскія, въ которыхъ пишутъ 10, 15, 20 человѣкъ работниковъ. Работниками-хозяевами я называю тѣхъ, которые имѣютъ свое хозяйство и занимаются исключительно у себя на дому, поставляя работу или фабриканту, или скупщику. Знакомство и даже сближеніе со всѣми этими людьми — не трудно; холуйскіе жители отличаются необыкновеннымъ гостепріимствомъ и обходительностію. На улицѣ каждый проходящій готовъ вступить съ вами въ разговоръ, и воспользоваться малѣйшимъ поводомъ чтобы зазвать васъ къ себѣ. И тутъ ужь начинается потчиванѣе, такое радушное, какого мы не видывали. Вопервыхъ водка!.. Объ этомъ ежечасномъ и повсемѣстномъ угощеніи водкой, не побывавъ въ Холуѣ, нельзя имѣть никакого понятія. Вообще, рѣшившись странствовать по разнымъ внутреннимъ тропамъ нашего отечества, чтобы видѣть живыхъ людей, а не однѣ дороги и не одну безконечную даль равнины, необходимо обречь свои нервы въ жертву божествамъ чая и водки. Съ нѣкоторымъ природнымъ русскимъ расположеніемъ и навыкомъ къ первому напитку можно легко достигнуть способности наслаждаться имъ во всякій часъ дня и ночи, и проводить цѣлые дни за самоваромъ. Но второй напитокъ представляетъ болѣе затрудненій, а между тѣмъ чай еще только приступъ, чаекъ только начинается распоясыванье, и безъ спиртнаго напитка, если хочешь сколько-нибудь проникнуть въ душу собесѣдника, обойдтись невозможно. А заставлять пить другаго и не пить самому — скверное дѣло въ глазахъ каждаго русскаго человѣка, да и дѣйствительно оно скверное. Впрочемъ, и этотъ напитокъ самъ по себѣ (по крайней мѣрѣ, для многихъ) еще не заключаетъ въ себѣ особенныхъ неудобствъ, ибо вопервыхъ вы можете, большею частію, употреблять очищенную, хотя тѣхъ двусмысленныхъ свойствъ, какія придаютъ ей содержатели акцизно-откупнаго коммиссіонерства, а вовторыхъ задача наблюдателя не можетъ требовать вкушенія этого напитка сверхъ мѣры. Но дѣло въ томъ, что трудно пріобрѣсть навыкъ къ употребленію водки, какъ чая, во всякое время, и въ особенности натощакъ, раннимъ утромъ. А такое неправильное употребленіе водки пользуется у насъ особенною народною любовью, и по нашему мнѣнію, въ особенности гибельно, не только въ физическомъ, но и въ нравственномъ отношеніи; ибо человѣкъ, опьянѣвшій съ утра, прежде чѣмъ принялся за работу, рѣшительно ни на что не годенъ. Однажды (и именно, кажется, въ Холуѣ), когда въ подобномъ случаѣ мы объясняли затруднительность нашего положенія хозяйкѣ постоялаго двора, она намъ отвѣчала: „И, батюшка, да ныньче, кажется и человѣка такого на свѣтѣ не найдешь, который бы не опохмѣлялся“. Холуйскіе жители рѣшительно превзошли всѣхъ угощеніемъ водкой. Она стоитъ на столѣ и ожидаетъ готовая каждаго мимо идущаго человѣка, въ каждомъ домѣ, въ каждой жилой комнатѣ. Вы идете къ ямщикамъ нанимать лошадей, къ вашей хозяйкѣ спросить чего-нибудь недостающаго въ вашей квартирѣ, къ мирскимъ властямъ, къ чиновнику объясниться по какому-нибудь дѣлу, и вамъ прежде всякаго разговора предлагаютъ выпить водки. И все это дѣлается съ такою любезностью и мягкосердечіемъ, что отказаться — выше всякихъ силъ.

Читатель можетъ-быть не прочь будетъ войдти съ нами въ домъ къ одному изъ холуйскихъ жителей, къ иконописцу. Этотъ домъ, хотя также крестьянскій, есть совершенный контрастъ съ тѣми крестьянскими избами, о которыхъ я говорилъ, при описаніи поѣздки на югъ отъ Вязниковъ, Домъ весьма просторенъ, но въ немъ чрезвычайная неопрятность и безпорядокъ. Здѣсь есть и кровати, и самоваръ, и разная мебель, и многія иныя принадлежности городскаго комфорта; но видъ этого жилища, ори всемъ хлѣбосольствѣ хозяина, не радуетъ души, и съ удовольствіемъ вспоминаешь объ избѣ зажиточнаго вязниковскаго или гороховецкаго крестьянина; въ этой избѣ вамъ просторнѣе, хотя она и гораздо меньше, въ ней вы знаете, куда вамъ сѣсть, и какъ сѣсть, и какъ повести разговоръ: вы рѣшительно садитесь въ красный уголъ и безмятежно бесѣдуете съ хозяиномъ, который попросту сядетъ подлѣ васъ, если вы не слишкомъ заняты вашимъ дворянскимъ происхожденіемъ; вездѣ довольство и изобиліе: все въ гармоніи съ крѣпко-сложившимся бытомъ. А здѣсь вы именно не знаете какъ сѣсть и на какой стулъ, и несмотря на чай и водку, на пестрыя угощенія, непремѣнно за ними слѣдующія (изюмъ, миндальные орѣшки, конфеты, мармеладъ), вы уныло смотрите на кровати, невѣдающія бѣлья, на полурастворенный шкапъ, съ подбитыми экземплярами всякой посуды, со штофомъ всегда полнымъ, даже и въ такую пору, когда въ цѣломъ домѣ не отыщется ни куска хлѣба, — на эти произведенія досуга, свѣтскія картины, валяющіяся на полу, и въ художественномъ отношеніи уступающія даже произведеніямъ ремесла, то-есть, декамъ, въ которыхъ размахи кисти обуздываются, по крайней мѣрѣ, обрядомъ; наконецъ посреди этого сора всего непріятнѣе подѣйствуетъ на васъ какая-нибудь прихотливая вещица, напримѣръ футляръ для папиросокъ, этихъ необходимыхъ спутниковъ каждаго холуйскаго жителя, футляръ съ какимъ-нибудь нескромнымъ французскимъ изображеніемъ, дико разящимъ подлѣ дски, на которую онъ былъ обмѣненъ. Вы чувствуете себя посреди кучи обрывковъ изъ всякихъ бытовъ и цивилизацій, которую вѣтры офенской всесвѣтной комерціи вносятъ въ головы и жилища этихъ людей, оцѣпенѣвшихъ надъ производствомъ предмета самаго неизмѣннаго и самаго покорнаго преданію и обряду. Въ это же время эти люди, несмотря на боевую ярморочную жизнь и токи всякихъ иноземныхъ вѣстей вокругъ, сами до сихъ поръ были прикованы къ почвѣ крѣпостнаго права, изъ котораго высунуться, болѣе чѣмъ на папироску, нельзя было безъ особенныхъ прибытковъ. А прибытки иконописцевъ, какъ мы уже видѣли, весьма не велики; они ничтожны въ сравненіи съ прибытками отъ ивановскихъ ситцевъ и офенскаго торгашества, осилившихъ кору крѣпостнаго права. Такъ объясняемъ мы себѣ этотъ хаосъ въ понятіяхъ и бытѣ. Обрывки принадлежностей всякаго быта носятся ярмарочною пылью вокругъ холуйскаго богомаза, и садятся, то тамъ, то сямъ на его платьѣ, въ его домѣ, въ его головѣ; но не въ его домѣ, ни въ его головѣ, всѣ эти обрывки не могутъ претвориться ни въ цѣльное убранство быта, ни въ цѣльное понятіе, ни въ цѣльное стремленіе, также точно какъ когда его ремесло, по самой своей сущности, не можетъ перейдти ни въ настоящее художество, ни въ правильное промышленное предпріятіе; такой переходъ былъ бы днемъ его смерти.^[14] Этотъ человѣкъ потчуетъ папироской и развязно закуриваетъ ее, вдругъ брякнетъ вамъ какою-нибудь фразой, безконечно далекой отъ круга понятій, связанныхъ съ его произведеніями, распахнется смутными извѣстіями о похожденіяхъ Гарибальди и Лудовика-Наполеона, котораго портретъ непремѣнно украшаетъ и ярмарку и постоялый дворъ, и потомъ прилежно займется съ вами толкованіями своего суздальскаго письма и его узкими очертаніями, не вѣдающими никакихъ законовъ переспективы и искусства, кромѣ двухъ, трехъ преданій, которымъ онъ неограниченно покоренъ и внѣ которыхъ онъ собственно ничего не видитъ. Вашъ амфитріонъ видимо терзается мыслею какъ съ вами обойдтись, и также быстро садится съ вами за самоваръ и за водку, какъ быстро встаетъ, чтобы съ подобострастіемъ крѣпостнаго крестьянина отвѣчать на ваши вопросы, какъ на вопросы своего барина, или бѣжать въ другую комнату и прикрыть черною суконною сибиркой свою ситцевую крестьянскую рубашку. А этотъ другой его товарищъ, нѣсколько поразжившійся, пошелъ еще дальше его; онъ носитъ какую-то черную широкую и длинную одежду, похожую на пальто и на плащъ, но всего болѣе напоминающую артистистическіе костюмы; въ его манерахъ лоскъ благовоспитанности, прическа и усы рѣшительно à l’artiste, и оригинальная, верхняя одежда накинута съ театральною небрежностью, но она едва прикрываетъ нижнее бѣлье и голенищи сапогъ, непосредственно подъ нею находящіеся. Вы ищете смысла, и пожалуй исторіи этого наряда, и блуждаете; эта непосредственность никакъ не вяжется съ пальто, она съ нимъ невозможна, она принадлежитъ крестьянину, который точно также непосредственно надѣваетъ армякъ или кафтанъ, какъ здѣсь надѣто пальто, исправляющее его должность. Ваше смущеніе еще болѣе возрастаетъ, когда передъ вами стоитъ, съ подносомъ чая, молодая хозяйка, окончательно преобразившаяся въ шелки и кринолины.

Другой злементъ жизни Холуя — его ярмарки. Эти ярмарки такъ значительны, что ежегодный сборъ съ лавокъ доставляетъ 30.000 р. с. Но ярмарки бываютъ по преимуществу гуртовыя, и ничего особеннаго для глаза не представляютъ; главные обороты совершаются партіями и потому не на виду. Къ лавкамъ подходятъ торговаться только покупщики-потребители: крестьяне и бабы и мелкіе торгаши-офени; главныя сдѣлки производятся въ трактирѣ, гдѣ офени угощаются фабрикантами, и также по домамъ. Въ рядахъ можно развѣ только приглядѣться къ уловкамъ торгашества мелкихъ осеней въ схваткѣ съ не менѣе продувными московскими и ивановскими прикащиками. „Товаръ больно бѣлъ, давайте краснѣе“ — „Чего же вамъ краснѣе? краснѣе не бываетъ.“ Торгашъ удаляется отъ лавки, не имѣющей болѣе краснаго товара, но прикащикъ останавливаетъ его: „Есть и покраснѣе.“ — „Такъ вы его показывайте.“ — „Да вѣдь на какой товаръ какой покупщикъ; покраснѣе будетъ подороже“ и т. д. Изъ этихъ нескончаемыхъ разговоровъ можно замѣтить, что офенскіе коммерческіе обычаи не чужды и другой сторонѣ, вопіющей однако противъ мошенничества Офеней и конкурренціи англійскихъ мануфактуръ.

Ярмарки въ Холуѣ спеціально офенскія; здѣсь единственное мѣсто во всемъ торговомъ мірѣ, гдѣ офени уже у себя дома, а московская и Владимірская фабрикація уже сама идетъ къ нимъ за покупщикомъ. Это заставляетъ горделивую фабрикацію дѣлать первый шагъ, не совсѣмъ необходимый при нынѣшнихъ ея отношеніяхъ къ осенямъ и какъ будто обидный; возникала даже мысль, въ нѣкоторыхъ передовыхъ коммерческихъ умахъ (кажется, между гражданами Вознесенскаго посада), о сокращеніи этого обиднаго шага, посредствомъ перенесенія холуйскихъ ярмарокъ въ Шую. Но подобныя насильственныя перенесенія, какъ извѣстно, не всегда удаются и такъ же мало вяжутся съ передовыми намѣреніями, какъ и заботы о таможенномъ покровительствѣ. Ограничусь пока этими свѣдѣніями о холуйскихъ ярмаркахъ, замѣтивъ, что нынѣшній разъ Тихвинская ярмарка была, по всѣмъ отзывамъ, особенно тиха.

Мнѣ остается сказать о третьей и послѣдней стихіи Холуя — пьянствѣ. Пьянство здѣсь, какъ сказано, не вообразимое; утромъ народъ еще кой-какъ держится, но къ вечеру безусловно все что есть на улицѣ — пьяно, до тѣхъ дикихъ размѣровъ, до какихъ пьянство доходитъ теперь только въ Россіи. Нѣсколько болѣе опрятные офени однако не валяются по улицамъ; они наслаждаются въ четырехъ стѣнахъ, въ своей компаніи. На улицѣ гамь, крики, вопли, пѣсни, доходятъ до такого неистовства, что, при самомъ упорномъ желаніи и навыкѣ къ постоялымъ дворамъ, нѣтъ никакой возможности чѣмъ бы то ни было заняться въ своей комнатѣ. Къ несчастію, я помѣщался въ нижнемъ этажѣ, который словно тонулъ въ обступавшихъ его со всѣхъ сторонъ волнахъ гуляющаго народа. При добромъ чувствѣ къ народу, всячески отворачиваешься отъ этихъ отвратительныхъ вакханалій, обезображивающихъ его прекрасную личность; всячески стараешься остановиться мыслію на ея лучшихъ чертахъ. Подобною успокоительною чертой можетъ служить напримѣръ тотъ замѣчательный фактъ, что посреди всей этой изступленной гульбы количество важныхъ уголовныхъ преступленій весьма ничтожно; о злодѣйствахъ почти не слышно.

Чтобы дать нѣкоторое понятіе о холуйскомъ пьянствѣ и нравахъ, разкажу вкратцѣ ночь, проведенную мною на постояломъ дворѣ. По пріѣздѣ моемъ, все семейство хозяина двора представилось мнѣ въ самомъ привлекательномъ видѣ. Хозяинъ, почтенный старецъ, хотя и вертлявый, какъ всѣ здѣшніе жители, въ городской одеждѣ, тотчасъ сѣлъ со мною бесѣдовать и, съ обходительностью содержателей прирейнскихъ гостиницъ, осыпалъ меня попеченіями о самомалѣйшихъ нуждахъ путешественника. Онъ прикомандировалъ ко мнѣ, въ качествѣ чичероне, сына, благообразнаго молодаго человѣка лѣтъ семнадцати, съ виду настоящаго джентльмена, находящагося въ услуженіи у сосѣдняго помѣщика. Дочь хозяина — щеголеватая молодая дѣвица (экземпляръ типа, уже описаннаго выше), кромѣ того куча маленькихъ дѣтей, прибранныхъ и выглаженныхъ, и мать, со всею семьею, преданная заботамъ о благосостояніи дома. Къ вечеру, когда я шелъ домой, глаза семейства, скинувъ все верхнее платье, въ красной рубахѣ, возвращался изъ сосѣдняго кабака, мертвецки пьяный, и передо мной, на мѣстѣ прежняго цивилизованнаго содержателя прирейнской гостиницы, явился мужикъ, въ самомъ грубомъ смыслѣ этого слова. Несмотря на мольбы всей семьи (жившей подлѣ моей комнаты) улечься спать, онъ принялся неистовствовать по всему дому и наконецъ привелъ въ мой номеръ какую-то старую, пьяную женщину и усѣлся подлѣ меня пить съ нею чай и водку. На всѣ мои просьбы освободить меня отъ такой подозрительной компаніи, наконецъ даже на мои угрозы, хозяинъ отвѣчалъ мнѣ, что „эту женщину надо уважить, что она родственница бурмистра.“ Наконецъ я принялъ рѣшительныя мѣры и заперся въ моей комнатѣ. Ночью хозяинъ, а за нимъ и жена его ушли въ кабакъ. Весь постоялый дворъ остался на отвѣтственности ихъ молодой дочери; но эта отвѣтственность была не легкая. Двери дома были буквально осаждаемы всѣми пьяными, толкавшимися на улицѣ, которые рвались въ домъ. Желѣзный запоръ не много обезпечивалъ внутреннюю безопасность, ибо то самъ отецъ, то сама мать требовали впуска въ домъ и потомъ опять уходили въ кабакъ. Джентльменъ возвратился домой съ ватагой пріятелей, не скоро уступившею мольбамъ сестры. Наконецъ и мои запоры не выдержали; какой-то пьяный послушникъ сорвалъ крючокъ и ворвался уже въ мою комнату. Приходилось подумать о личной безопасности… Когда на другое утро, послѣ такихъ волненій и личной защиты, чуть-чуть не рукопашной, я старался объяснить хозяйкѣ опасность, которой были подвержены ихъ жилище и дѣти, то она отозвалась, что, при видѣ мужа не въ своемъ видѣ, и ей захотѣлось повеселиться, а за домомъ и ребятишками смотрѣла дочь, что она „дѣвка золотая, со всѣмъ можетъ управиться.“ — „Но вѣдь и ей, приходилось плохо. Да и какъ оставлять семнадцатилѣтнюю дѣвушку посреди пьянаго народа? наконецъ все это можетъ и ее ввести въ грѣхъ.“ — Куда! Смѣетъ она у насъ! да ей отецъ голову отрубитъ, коли что про нее узнаетъ…» таково было объясненіе матери семейства, едва стоявшей на ногахъ отъ ночной попойки, въ то время какъ самъ грозный отецъ проснулся отъ мертвецкаго сна и неистово кричалъ дочери, чтобъ она принесла ему опохмѣлиться… Такова семейная жизнь, и таковы нравы!..

Холуемъ закончились мои странствованія по офенскому краю… Но прежде чѣмъ его покинуть, я сдѣлалъ, съ дороги въ Шую, быстрый заѣздъ въ селеніе Палеху, стоящее на самомъ рубежѣ этого края (на сѣверовостокъ отъ Холуя, на востокъ отъ Шуи). Палеха (имѣніе гг. Батурлина и Грязева) славится своими иконописными мастерскими, занимающими первое мѣсто не только въ вязниковской иконописной полосѣ, но едва ли не во всей Россіи. Порядокъ производства работъ здѣсь тотъ же какъ и въ Холуѣ, то-есть на дому, у отдѣльныхъ хозяевъ, и на фабрикахъ или въ большихъ мастерскихъ (называемыхъ здѣсь заводами); но палеховская иконопись по своей техникѣ стоитъ неизмѣримо выше холуйской. Это уже искусство. Главный производитель въ селеніи Палехѣ — Н. И. Сафоновъ, которому я обязанъ благодарностью за показаніе его заведенія и за сообщеніе многихъ любопытныхъ свѣдѣній объ иконописи. На заводѣ г. Сафонова работаетъ до 50 человѣкъ, изъ которыхъ лѣтомъ большая часть разсылается имъ для работъ по церквамъ, въ разныя стороны и даже въ весьма-отдаленные края Россіи. Г. Сафоновъ получаетъ заказы даже изъ Сибири. У него можно найдти систематическія коллекціи картинъ разныхъ стилей и собраніе классическихъ иностранныхъ сочиненій по части живописи. Въ Палехѣ занимаются иконописью не одни мѣстные крестьяне, но многіе приходящіе и изъ другихъ мѣстъ и даже частію переселившіеся сюда, съ семействами. Переселенія были однако весьма затруднительны, такъ какъ Палеха помѣщичье имѣніе. Здѣсь мы слышали замѣчаніе, что люди, занимающіеся иконописью, вслѣдствіе сидячей жизни, вообще болѣзненные (чахоточные), и народонаселеніе мало нарастаетъ. Не знаю въ какой степени это замѣчаніе основательно.

Въ Палехѣ крестьяне занимаются хлѣбопашествомъ, и здѣсь чувствуешь себя на границѣ другаго края. По дорогѣ къ Шуѣ, въ большомъ торговомъ селѣ Васильевскомъ, я былъ уже совсѣмъ въ другой области быта.

В. Безобразовъ.

1 августа 1861.

Носково.

"Русскій Вѣстникъ", № 7, 1861

---

1. Это обстоятельство и было вѣроятно причиною невѣрнаго показанія въ статистическихъ трудахъ Штукенберга, что полотняная фабрикація въ Вязниковскомъ уѣздѣ годъ отъ году упадаетъ, судя по количеству кусковъ, вырабатываемыхъ собственно на фабрикахъ (см. ст. XI, стр. 22, изд. 1858 г.).
2. Сеньковы устраиваютъ теперь механическую (паровую) льнопрядильню въ Пучестахъ на Волгѣ, а Демидовъ недавно завелъ въ Вязникахъ паровую бумаго-ткацкую фабрику.
3. Читателямъ, желающимъ ближе ознакомиться съ офенями, мы рекомендуемъ любопытную статью г. Максимова въ Отечественныхъ Запискахъ 1860 г. (№ 8.)
4. Статистическая карта влад. губ. изд. въ 1857 г.. Всякій, путешествующій по Владимірской губерніи, обязанъ особенною благодарностію г. Дубенскому за этотъ трудъ, служащій важнымъ пособіемъ для знакомства съ губерніей.
5. Мстера, по мѣстному произношенію. На картѣ Местера.
6. Иконописное производство въ Мстерѣ въ особенности замѣчательно наконецъ старинныхъ иконъ, сбываемыхъ за большія деньги раскольникамъ. Къ сожалѣнію я не успѣлъ посѣтить этого рода мастерскія, содержимыя въ нѣкоторой тайнѣ, хотя и имѣлъ къ тому случай. Сколько мнѣ извѣстно, этою контрафакціей занимаются сами раскольники.
7. Предупреждаю, что имена въ моемъ разказѣ вымышленныя.
8. Подпись передается здѣсь съ буквальною точностью, кромѣ своеобразной орѳографіи.
9. Половина жителей Мстеры раскольники.
10. Обращаю вниманіе на удареніе въ словѣ Холуй; мѣстные жители иначе не произносятъ его какъ съ удареніемъ на о, тогда какъ всякій въ насъ расположенъ сдѣлать удареніе на у, и произносить о какъ а.
11. Пьянства, подобнаго холуйскому, и нигдѣ не видывалъ. «То же самое говоритъ г. Максимовъ, въ своей статьѣ (упомянутой выше). Мое показаніе еще не имѣло бы такого значенія, какъ показаніе этого писателя, гораздо болѣе меня опытнаго въ дѣлѣ путешествій и изучившаго многіе, самые разнообразные, края Россіи. Г. Максимовъ говоритъ, что „пьянства большаго, чѣмъ по воскресеньямъ въ Холуѣ, онъ нигдѣ не видалъ, ни прежде, ни послѣ.“ Съ нимъ можетъ сравниться развѣ только пьянство въ Ивановѣ, въ казанскій (годовой) праздникъ, судя по разказамъ Ивановцевъ. Но ивановское пьянство, хотя вообще также замѣчательное, достигаетъ такихъ размѣровъ только разъ въ годъ, и потому пока пальма первенства принадлежитъ все-таки Холую.
12. Главныя средоточія иконописи въ этомъ краю: Мстера, Холуй, Мордовское и Палеха.
13. Къ сожалѣнію мы ничего не знаемъ о послѣдствіяхъ благихъ намѣреній мѣстной палаты государственныхъ имуществъ, пригласившей учителя живописи для иконописнаго училища, недавно заведеннаго въ селѣ Алексинѣ.
14. Мы разумѣемъ здѣсь именно холуйскую живопись, а никакую иную той же категоріи.