Римское право, этот неисчерпаемый источник юридической мудрости и знания, сделалось особенно в новейшие времена предметом подробных исследований на основании вновь открытых памятников. Всеобщий интерес к предмету римских древностей, сказавшийся в неусыпной, хлопотливой работе на поприще разысканий и объяснений древних памятников Рима, принес обильные плоды. Замечательные по систематичности сочинения, составленные на основании вновь открытых рукописей, критические комментарии, отличающиеся ясностью изложения и богатством новых воззрений на римское право, — вот результаты продолжительных трудов и исследований новейших ученых. Особенно в Германии, где история и право древнего Рима перешли, так сказать, в плоть и кровь народа, проявилось в этом отношении необыкновенное движение. Одни ученые, трудясь на поприще исторических изысканий, объясняли отдельные отрасли римского права путем самостоятельной разработки новых источников; другие по едва заметным остаткам восстановляли тексты драгоценных исторических памятников. „Республика“ Цицерона, отрывки Симмаха, Дионисия Галикарнасского, Лида, Ватиканские фрагменты, составляют для исследований современников такую сокровищницу, богатства которой долго не будут исчерпаны. В особенности открытие и восстановление текста Институций Гая составило эпоху в летописях истории римского права. Комментарии Гая открыл знаменитый историк Нибур в 1816 году в библиотеке Веронского собора[1]. Найденная им рукопись (127 листов) на пергаменте обнимала собою письма Св. Иеронима (Epistolae et Polemica), из-под которых однако проглядывали едва заметные следы другого почерка (вероятно V века); по восстановлении последнего оказалось, что он представлял собою в первоначальном виде Институции юриста Гая, автора систематического руководства, составленного исключительно в интересах юридического преподавания. Благодаря берлинской Академии Наук, трудам Нибура, Беккера, Гешена, Бетмана-Гольвега, вскоре представилась возможность, при содействии веронского соборного капитула, поделиться добытым кладом со всем ученым юридическим миром[2]. Уразумение текста рукописи представляло неимоверные трудности по причине множества сокращений и знаков (siglae-notae)[3], употреблявшихся в доюстиниановскую эпоху; поэтому неудивительно, что даже самым талантливым и опытным исследователям не удалось восстановить по этому палимпсесту[4] полный текст Гаевых Институций. Большая часть этого сочинения была восстановлена на основании других юридических памятников, нпр. сборника, известного под заглавием Collatio legum Mosaicarum et Romanarum, равно как сочинения Боэтия[5], Присциана, lex Romana Visigothorum (Breviarium Alaricianum)[6], Институций и Дигестов Юстиниана. Вообще следует заметить, что работа по этому восстановлению производилась с замечательною старательностью, полным знанием данного материала и стремилась к тому, чтобы скопировать первообраз до малейших подробностей, что́ было делом неимоверной трудности ввиду необходимости доискиваться текста, покрытого письменами Св. Иеронима, химическими способами. Если мы прибавим к этому, что четвертая часть листов пергамента (63) была уже троекратно употребляема для письма, а на иных листах почерк совсем стушевался, то станет вполне понятным, что содержание Институций Гая отчасти утратилось, отчасти же значительно видоизменилось[7]. Как бы то ни было, благодаря совместным трудам немецких ученых, в последнем издании недавно умершего замечательного филолога Студемунда недостает лишь 13-ой части всего текста; половина этого приходится на 4-ую книгу Институций, пролившую новый свет на римское гражданское судопроизводство[8]. Первый список с рукописи был сделан Гешеном, и в 1820 г. комментарии Гая появились в первый раз в печатном издании (editio princeps), отличающемся большою старательностью, критическою оценкою текста, верными пополнениями и удачными объяснениями. Затем в следующих 1821 и 22 годах другой немецкий ученый Блюме[9] вторично пересмотрел Веронскую рукопись, и на основании этого списка последовали новые печатные издания немецких и французских ученых. В третий раз, при помощи усовершенствованных средств, был сделан список по поручению берлинской Академии Наук Студемундом в 1866—68 годах[10]. На основании этого списка появились издания: 1) в 1874 г. апографическое, передающее рукопись в ее подлинном виде, и 2) в 1877 г. печатанное обыкновенным способом, для школьного употребления, составленное Студемундом при содействии Моммзена и Крюгера[11]. Все издания, которые появились со времени открытия этого литературного памятника, можно распределить по группам. К первой группе принадлежат те немногие издания, которые были составлены по списку Гешена; вторая группа (самая богатая) обнимает печатные издания на основании снимка, сделанного Блюме; третий разряд изданий основывается на прекрасных исследованиях и удачных поправках Студемунда. Всех изданий Институций Гая имеется до сих пор 53[12], из них к самым верным и полным принадлежат труды Гешена, Ляхмана, Гефтера, Бэкинга, Гнейста, Жиро, Пелла, Дюбоа[13], Поленаара, Студемунда, Крюгера, а в особенности издания Гушке, отличающиеся ясностью и меткостью замечаний, равно как возможно совершенным выполнением пробелов текста. Критика, правда, упрекает Гушке в том, что он слишком поспешно принялся восстановлять все затраченные следы (аu grand complet) этого юридического памятника[14], желая представить первообраз в том виде, как он вышел из-под пера автора и послужил прототипом для институций Юстиниана. По нашему мнению, 5 изданий Гушке следует причислить к весьма ценным и добросовестным трудам, так как ученый издатель, замечательный знаток римских древностей, обладал весьма чутким пониманием тонкостей латинского языка, удивительною способностью предугадывать мысли древнего автора и основательно был ознакомлен со всеми источниками римского права, что в особенности помогло ему воссоздать подлинник Гаевых комментариев[15].
О самой личности Гая, его жизни, имеются весьма скудные сведения. Из его имен нам известно лишь одно, сохранившееся в сборнике Collatio legum Romanarum et Mosaicarum, а также в сочинениях грамматиков, из которых первый Диомед[16], впоследствии же Сервий Гонорат[17] упоминают о Гае, но без ближайшего указания и приведения родовой его фамилии. Кажется однако, что упомянутые грамматики или переняли это имя от юристов, или ознакомились с ним из сочинений Гая, в надписях которых оно постоянно встречается[18]. Вероятнее всего слово Gaius, встречаемое в различных памятниках, есть — praenomen. Паделетти[19] же полагает, что это — nomen gentilicium, имя родовое; но его доказательства неубедительны. С другой стороны в новейшее время Катанэо[20] защищает мнение тех юристов, которые утверждают, что слово Gaius — cognomen (фамильное), которое давалось для отличия принадлежащей к роду stirps или familia. Встречаемое в Визиготском кодексе (Gaius Epitomatus) слово Titus (Titi Gaii) казалось некоторым ученым[21] — praenomen’ом Гая, однако же несомненно — оно есть ничто иное, как сокращенное испорченное видоизменение слова tituli (Gaii), что́ доказано исследованиями Генеля[22]. Не подлежит сомнению, что занимающая нас личность была известна только под именем Gaius. Этим именем называли бесцеремонно знаменитого юриста многочисленные его ученики и слушатели, которые питали к своему наставнику чувство чистосердечной, непритворной любви, считая его не только руководителем по предмету римского права, но и искренним другом. Все затруднения, связанные с именем Гая, происходят лишь от того, что современники обходят его имя молчанием. По той же причине долго не могли определить, когда именно жил этот замечательный юрист. Одни полагали, что автор Институций жил в царствование императора Диоклециана, таково нпр. мнение Марцилия[23]; другие же утверждали, что Гай жил в правление Юстиниана, так как этот император называет его noster Gajus. Последнего мнения придерживались, как замечает Гейнекций, Антоний Вакка[24] и Готоман (Hotomanus)[25]. Есть еще такие, которые полагают, что заслуги Гая не уступают заслугам Ульпиана, Папиниана, Павла и Модестина, и заключают отсюда, что Гай был современником последних и жил при Антонине Каракалле. Это последнее мнение, одобренное некогда Яковом Ревардо[26], было даже принято и высказано в сочинениях отца истории римского права, Гуго[27], но Дитмар[28] блистательно опроверг доводы сторонников этого мнения, и уже Гуго в последнем издании своей истории римского права[29] соглашается, по-видимому, с тем, что Гай жил и писал свои сочинения во времена Антонина Пия и Марка Аврелия. Теперь вопрос этот решен окончательно, и не подлежит сомнению, что наш юрист жил в царствование императоров Адриана, Антонина Пия, Марка Аврелия и даже еще при Коммоде[30]. Что Гай был современник Адриана, это между прочим обнаруживается из следующего отрывка, в котором он прямо именует себя очевидцем события: nostra quidem aetate Serapias, Alexandrina mulier, ad divum Hadrianum perducta est cum quinque liberis, quos uno foetu enixa est[31]. В других местах мы читаем: nunc vero ex novo senatus consulto, quod auctore divo Hadriano factum est[32], или hoc tamen tempore e senatus consulto, quod auctore divo Hadriano[33], или ex novo senatus consulto, quod auctore divo Hadriano factum est[34], или sed hoc tempore jam non est lucrativa, nam ex auctoritate Hadriani s. c. factum est[35].
Первая книга Институций и большая часть второй составлены Гаем в царствование Антонина Пия; это мы видим из того, что эпитет divus, прилагаемый к именам умерших предшественников последнего, к названному императору не прибавляется; в пяти фрагментах[36] говорится лишь об imperator Antoninus, а в одном[37] упоминается об optimus imperator Antoninus. Что приведенные места имеют в виду императора Антонина Пия, это не подлежит ни малейшему сомнению (хотя некоторые ученые[38] утверждают, что они относятся к императору Марку Аврелию Антонину) на том основании, что, естественно, ученый юрист stricte относился к фамилиям правителей, которые, конечно, он знал хорошо, и приписывать ему в этом отношении смешение, ошибку — немыслимо. Если бы поэтому Гай писал о Марке Аврелие Антонине, то несомненно, для точности и ясности он к слову Antoninus прибавил бы Marcus. К царствованию императора Антонина Пия следует отнести также составление и других сочинений Гая, в особенности его замечаний (notae) ad Quintum Mucium (libri ex Mucio)[39], комментариев ad Edictum urbanum[40] и трактата de bonorum possessionibus[41] и de bonis libertorum[42]. Когда Гай писал о наследстве по завещанию, Антонин Пий был еще в живых; когда же он начал излагать отказы, император в 161 году скончался[43], и мы уже читаем: sed hodie ex divi Pii Antonini constitutione[44]. Точно также явствует из различных фрагментов Дигестов, что уже после смерти упомянутого императора Гай писал о фидеикомиссах[45], составил комментарий к закону Юлия и Папия[46] и толковал Тертуллианское и Орфитианское сенатское постановление[47]; этот последний труд некоторые ученые[48] не без основания относят даже во времени Коммода. Время составления и появления других трудов Гая в точности определить трудно; нельзя однако согласиться с мнением Моммзена и Дернбурга[49], которые утверждают, будто бы Гай большую часть своих сочинений, а в особенности свои Институции составил в правление Антонина Пия. Хотя с одной стороны нельзя упускать из виду того обстоятельства, что энциклопедический характер Институций требовал продолжительных подготовительных трудов по отдельным отраслям права, а с другой стороны следует также обратить внимание и на свидетельство самого Гая, именующего себя современником императора Адриана[50], — тем не менее мы более склонны предполагать, что автор Комментариев и Aureorum во время Марка Аврелия далеко не был стариком, и что к правлению упомянутого императора можно отнести вторую половину Институций и значительную часть других сочинений Гая. Это предположение находит себе фактическое подтверждение в источниках, так как из объяснений к Орфитианскому сенатскому постановлению можно заключить, что Гай жил и во время императора Коммода (а. 176—192). В Дигестах находится отрывок Гая следующего содержания: Sacratissimi principis nostri oratione cavetur etc.[51], причем Гай, несомненно, имел в виду oratio Marci et Commodi 178 года, которая вызвала издание Орфитианского сенатского постановления. Вообще мы, кажется, не сделаем большого промаха, допустив, что жизнь и деятельность Гая относились к периоду между 110—180 годами после Р. X.
Положительных и точных сведений о том, где Гай жил, не имеется. Моммзен[52], за ним Блюме[53], Бэкинг[54], Кунце[55] и Глассон утверждают, что Гай был провинциальный юрист, излагавший право и писавший свои сочинения на востоке, в азиатской Трое. Бремер[56] делает даже смелое предположение, что наш юрисконсульт родился в Трое и преподавал римское право в Берите; жаль, что он не доказал, что Гай умер в Диррахии, хотя бы на основании фрагмента 7. D. 50, 15, в котором Dyrrhachium упоминается Гаем на третьем месте. Моммзен особенно сильно подчеркивает то обстоятельство, что Гай написал пространный комментарий в 30 книгах к провинциальному эдикту, — вероятно, той провинции, в которой сам жил, что он в своих Институциях всегда отмечает провинциальные отношения, что его сочинения переполнены греческими ссылками и цитатами, что он, наконец, упоминает о праве иностранцев Бифинийцев, Галатов[57], об италийском праве Трои, Берита и Диррахия[58]. Но ведь, если бы Гай объяснял эдикт той провинции, где он жил и умер, то он, несомненно, не озаглавил бы его „ad edictum provinciale“, но ad edictum Asiaticum, ad edictum proconsulis provinciae Asiae[59]. Впрочем, возможно ли допустить, чтобы какой-либо юрист тогдашней эпохи взялся толковать эдикт одной провинции в 30 книгах? Несомненно, комментарий к провинциальному эдикту содержит в себе общий трактат о главных основаниях и началах всех провинциальных эдиктов. Если бы Гай жил и практиковал как юрист в Трое, то он наверно не стипулировал бы следующим образом: si navis ex Asia venerit[60], si navis ex Africa venerit, si inter eos qui Romae (non Troade) sunt[61], а подобные примеры стипуляции мы встречаем несколько раз в его сочинениях. Рассматривая все эти цитаты в трудах Гая, мы видим, что он всегда ссылается на Рим и Италию[62], на римские обычаи, всякий трактат начинает изложением римских национальных постановлений и правил, а после лишь переходит к праву и положениям, обязательным в провинциях[63]. Глубокое понимание римских отношений и даже римской религии обнаруживается у него на каждом шагу. Что автор Институций занимался провинциальным правом, это вполне естественно, так как в числе его слушателей, вероятно, не мало было молодых людей из провинциальных городов[64]. Кроме того, принимая в соображение то обстоятельство, что римляне, владея обширными поместьями в провинциях, приходили нередко в своих личных, экономических интересах в столкновение с правом, действовавшим в провинции, мы не станем удивляться, что последнее нашло себе место в трудах Гая. Наконец, молодым римлянам часто приходилось начинать государственную службу в провинциях, и им поэтому было весьма полезно и даже необходимо ознакомиться с местными отношениями, законами и обычаями. Но возможно ли, чтобы юрист, который излагал и толковал национальное римское право, который сохранил нам в своих сочинениях богатый материал драгоценных указаний, касающихся не только старого квиритского права, но и переходного, полного преобразований периода, пережитого римлянами в последние века республиканского времени, который открыто именовал себя сторонником Кассия[65] и так горячо принимал участие в научных спорах между процветавшими тогда в Риме школами, — действовал не в центре политической и юридической жизни, но в каком-то захолустье отдаленной провинции?
С другой стороны весьма правдоподобно, что Гай провел в молодости некоторое время в Азии, где он ознакомился с местными отношениями; впоследствии же, излагая право в Риме, он воспользовался приобретенными сведениями касательно администрации отдельных провинций, и тогда, вероятно, возникла у него мысль составить обширный комментарий к провинциальному эдикту, вместо того чтобы подробно объяснить городской эдикт, более известный и разработанный. Впрочем, не только Гай проживал некоторое время в провинции; то же самое мы знаем и относительно других ученых, которые жили и действовали первоначально в провинциях и затем только отправлялись в центр тогдашнего мира, в столицу империи[66]. По свидетельству Цицерона[67] число грамматиков, прибывших из Греции в Рим, было до того велико, что можно было сказать: non tenuis quidam e Graecia rivulus, sed abundantissimus amnis illarum disciplinarum et artium in hanc urbem influxit. Точно также мы читаем у Страбона, что Рим переполнен был учеными из Тарса и Александрии. Неудивительно, что и юристы подчинились тому же движению. Так знаменитый Ульпиан, родом из Тира[68], жил долго в провинции, как это видно из его сочинений, в которых он часто говорит об Египте, об Аравии, о Малой Азии и особенно о Сирии[69]. Некоторые из его трудов написаны специально для жителей провинции или, по крайней мере, для их правителей, как нпр. libri de officio proconsulis, de officio curatoris rei publicae, de officio quaestoris[70]. Также Папиниан, родом из Африки (nutricula causidicorum Africa)[71], оставил нам сочинения, в которых видно полное знакомство с провинциальным правом; одно, касающееся обязанности муниципальных эдилов, написано даже на греческом языке[72]. И Модестину приписывают сочинение, написанное по-гречески (de excusationibus); извлечения из него, помещенные в Дигестах, позволяют думать, что это сочинение было составлено в провинции[73]. Можно бы еще исчислить и других юристов, которые провели часть жизни в провинции, как нпр. Квинта Цервидия Сцеволу[74], Тертуллиана[75], Трифонина[76], Приска Яволена[77], Венулея Сатурнина и др., но мы, кажется, уже довольно сказали, чтобы доказать, что не один Гай занимался провинциальным правом, и что из этого обстоятельства нельзя с достоверностью заключить, как это делает Моммзен, что Гай жил и преподавал только в провинции, а не в Риме[78].
Помимо однако всего этого, останавливаясь критически на замечаниях и объяснениях Гая касательно провинциального и иностранного прав, мы придем к заключению (это ускользнуло от внимания Моммзена и Бремера), что сведения Гая о праве римских провинций не всегда верны и точны, что они относятся лишь к известным его индивидуальным свойствам и особенностям. Если бы наш юрист жил постоянно в каком-либо городе Малой Азии, то он, по всей вероятности, не останавливался бы столь подробно на вопросе о римской, чисто латинской фидуции или usureceptio fiduciae causa[79], но охотнее занялся бы греческими институтами, нпр. ипотечным правом (hypotheca)[80], обычаем давать задаток (arrha) при заключении сделок[81], рассмотрением закона острова Родоса (lex Rhodia de jactu)[82] или определением морского займа (foenus nauticum)[83]. Как провинциальный юрист, Гай, вероятно, коснулся бы и вопроса о причине неприменения давности к провинциальным землям[84] и рассматривал бы без сомнения предмет о praescriptio longi temporis. Броме того можно заметить, что некоторые положения, приводимые Гаем в его трудах, имеющих предметом jus peregrinorum, нередко противоречат истине и несогласны с местной практикой и с действующим римским правом. Это замечается нпр. при рассмотрении вопроса о предъявлении иска против иностранца по поводу воровства, оскорблений (actio injuriarum). В Риме, согласно древним положениям, прибегали к форме иска, которая основывалась на фикции, что peregrinus, совершивший нпр. кражу, был римским гражданином, и наоборот обиженный иностранец мог вчинять иск с помощью подобной фикции[85]. Но не подлежит сомнению, что это заимствование из цивильного права фикции ограничивалось постановлениями о преступлениях именно в Риме, и что такая практика посредством фикции в провинциях не имела места вследствие своих обременительных формальностей. Гай однако ж отличает иск против иностранцев только с формулою фикции, прибавляя, что́ несомненно относится к Риму, без какой-нб. оговорки: si paret — ope consiliove Dionis Hermaei furtum factum esse paterae aureae, quamobrem eum, si civis Romanus esset, pro fure damnum decidere oporteret, т. e. судье предписывалось отнестись к перегрину так же, как если бы он был римским гражданином. Далее Гай дважды упоминает об эксцепциях rei dividuae et residuae, как об обыкновенных, общеприменяемых возражениях. На основании первого истец, который искал с противника часть своей претензии, не мог уже по поводу остатка подымать судебного спора в течение той же самой претуры, иначе ему грозит упомянутая exceptio litis dividuae[86]. Точно также, имея с ответчиком много исков, истец может вчинить к нему только некоторые из них; но в таком случае в течение той же претуры он должен воздержаться от предъявления прочих исков под страхом встретиться с exceptio rei residuae[87]. Обе эксцепции выражали преторскую норму, которая имела в виду обеспечить ответчиков от излишних беспокойств, происходящих от частых процессов с одним и тем же лицом, и применялись главным образом в Риме, а не в провинциях, где не было ни претора, ни магистрата, который сменялся бы ежегодно. Равным образом Гай вообще допускает exceptio rei litigiosae, когда не владеющий истец виндицирует спорную недвижимость[88], хотя запрещение отчуждения rei litigiosae касалось только италийских поземельных участков.
Следует еще обратить внимание на одно обстоятельство, которое служит прямым доказательством ошибочности мнения Моммзена и других ученых, утверждающих, будто Гай жил и писал не в Риме, но в отдаленной местности империи. Автор Институций, разбирая права и привилегии высших сановников, ставит всегда на первом плане претора, а затем только наместника провинции. В первой и второй книгах комментариев еще идет речь о последнем[89], но в 3-ей и 4-ой о нем вовсе не упоминается[90]. Спрашивается теперь, возможно ли допустить, чтобы юрист, действующий и излагающий право в провинции, проходил молчанием начальника собственной области, проконсула, обладавшего гражданскою и уголовною юрисдикциею, лицо, которое определяло и изменяло по своему усмотрению различные правоотношения? Ввиду всего этого можно с достоверностью утверждать, что Гай жил и действовал не в Малой Азии, не в Сирии, но преподавал и писал свои сочинения в Риме, что́ между прочим засвидетельствовано им самим в одном из фрагментов, где говорится: Ceterum potest ex lege quidem esse judicium, sed legitimum non esse: nam si verbi gratia ex lege Aquilia vel Ollinia vel Furia in provinciis agatur, imperio continebitur judicium: idemque juris est et si Romae apud recuperatores agamus, vel apud unum judicem interveniente peregrini persona[91]. Si in provinciis agatur — si Romae agamus — так писать мог только юрист, проживающий в Риме, а не в провинции.
Что касается греческого влияния, различных грецизмов[92], замечаемых в языке Институций Гая и приводимых Моммзеном в доказательство его положений и выводов, то это можно объяснить другим образом. Известно, что римская империя во времена Гая приняла совсем новую форму; в провинциях были заведены многочисленные колонии; одним городам даны права римского гражданства, другим предоставлены преимущества италийского права, грекам возвращена автономия; везде дух величавой греческой культуры проникал заметно все более и более в кровь и плоть римлян[93] — одним словом, римское государство становилось почти греко-римским. Это было время императора Адриана, которого современники называли Graeculus — princeps doctus et navus orbis terrarum non regendi tantum, sed etiam perambulandi diligens[94]. Неудивительно поэтому, что против этого сильного течения и влияния греческой цивилизации не устоял и Гай, которого, согласно духу тогдашнего времени, называли Лабэоном. Все сочинения Гая носят на себе отпечаток гения и метода Греков[95]. Особенно его Институции, самый обстоятельный из всех трудов, вышедших из-под пера древних юристов, отличаются ясностью, изяществом формы и систематическим распределением материала (in artem redigere), одним словом, тремя качествами, скорее греческими, чем римскими. Признаком греческого влияния служит между прочим особенная любовь Гая к научным трудам и его стремление в составлению многочисленных сочинений разнообразного содержания. Этот род чисто научных занятий Гай предпочитал публичной защите и судебной практике, несмотря на то, что он несомненно получил от императора jus respondendi[96], и был причислен к привилегированным юристам, quibus auctoritatem conscribendarum interpretandarumque legum sacratissimi principes praebuerunt[97].
Говоря о сочинениях Гая, мы не должны упускать из виду того, что он первый ввел в гражданское право строгую систему, основанную главным образом на ясном и точном подразделении всего материала; на это он, как отличный преподаватель, обращал особенное внимание[98]. Он разделил формально юридическую сторону права от тех отношений, которые составляют предмет защиты и охраны, и стал классифицировать право именно по роду этих отношений. На этой почве у него сложилось ясное понятие об юридических институтах, причем практическая сторона всегда играла важную роль. Поэтому нельзя согласиться с выводами тех юристов, которые полагают, что главные сочинения Гая, — это труды ученого теоретика, но не практика, так как он не писал ни responsa, ни quaestiones, ни disputationes и не пользовался авторитетом в судебном мире. Разве его сочинение de casibus не имеет практического значения? Впрочем конституция Феодосия II, Валентиниана III и император Юстиниан поставили сочинения Гая наряду с трудами Папиниана, Ульпиана, Павла и Модестина, т. е. с трудами практиков в тесном смысле слова. Характеристическая черта Гая есть также его исторический смысл, которым древние юристы вообще не отличались[99]. В его научных произведениях встречаются часто ссылки антикварного содержания, приводимые с целью выяснения юридических норм[100]. Конечно, у Гая трудно искать истинного исторического знания, критического исследования древних учреждений и литературных памятников; тем не менее догматические выводы соединяются у него иногда с историческими указаниями, и проявляется известное отношение юриста к истории права[101]. Вследствие этого, по справедливому замечанию профессора Московского Университета, Никиты Крылова, Гая можно назвать отцом истории римского права (pater historiae juris romani). Неудивительно, что при таком направлении деятельность Гая, как преподавателя, должна была получить небывалый критический характер, и что около этого юрисконсульта сосредоточивалась толпа слушателей, относившаяся с полным доверием к своему наставнику, который не обременял их излишними подробностями и тонкостями, а побуждал живой ум молодых адептов к приобретению ясных понятий о юридических институтах и учреждениях[102].
К важнейшим и самым ценным литературным произведениям Гая[103] по древнему гражданскому праву прежде всего следует причислить libri VI ad legem duodecim tabularum, комментарии к законам двенадцати таблиц, знакомящие нас с постановлениями этого источника и содействующие восстановлению текста драгоценного памятника древнего права[104]. Этот труд можно отнести ко второй половине царствования императора Антонина Пия, так как Гай в третьей книге (l. 43. D. 48, 5) ссылается на 86-ую книгу Дигестов (l. 5. eod.) Сальвия Юлиана. На основании 20-ти отрывков, сохранившихся в Дигестах[105], трудно оценить содержание и характер этого труда, который обнимал во введении исторический очерк (enchiridion) римского права до издания закона XII таблиц, как можно заключить из слов Гая: facturus legum vetustarum interpretationem, necessario prius ab Urbis initiis repetendum existimavi, non quia velim verbosos commentarios facere, sed quod in omnibus rebus animadverto id perfectura esse, quod ex omnibus suis partibus constaret[106]. К новейшему гражданскому праву (jus novum) относятся libri XV ad legem Juliam et Papiam, составленные уже после смерти Антонина Пия, как это видно из 14 книги[107], где упоминается „constitutio Divi Antonini“. Труд Гая под заглавием: libri ex Quinto Mucio обнимал, вероятно, замечания к сочинениям известнейшего юриста второй половины VII столетия — К. М. Сцеволы, qui primus jus civile constituit[108], и имел предметом гражданское право (jus civile) по определениям (responsa) новейших римских юристов[109]. К сожалению, ни один отрывок не сохранился до наших времен, только краткое указание Гая[110] об этих книгах, которые, может быть, предназначены были для школьного употребления и пользовались таким авторитетом, как в позднейшее время responsa Papiniani. Это сочинение было написано Гаем до составления Институций[111], как это видно из первой книги комментариев: nos quia diligentius hunc tractatum exsecuti sumus et in edicti interpretatione et in his libris, quos ex Quinto Mucio fecimus[112]. Кроме выше упомянутых сочинений из области гражданского права Гаю принадлежат еще отдельные монографии: liber singularis regularum[113], libri regularum[114] и liber singularis de casibus[115], пополняющий в известной степени libri regularum. Вторая группа сочинений Гая посвящена преторскому праву (jus honorarium), а именно преторскому эдикту, и обнимает длинный ряд постановлений, создавших общенародное гражданское право. Подражая, вероятно, Лабэону, Гай объяснил городской (edictum urbicum — praetoris urbani) и иностранный эдикт (edictum provinciale). Сведений о составлении комментариев к городскому эдикту, из которых Юстиниан знал только 10 книг[116], имеется мало. Этот комментарий был составлен в правление императора Антонина Пия[117] и издан Гаем два раза; сперва как одно целое (ad edictum urbicum — τἀ μόνα εύρεθέντα βιβλία δέχα) sub titulo generali[118], а затем отдельными частями (singuli tituli) для пользы слушателей, которые при своих специальных занятиях желали иметь под рукою главнейшие отделы излагаемого эдикта (gravissima juris praecepta). Libri de re uxoria (=dotalicion, βιβλίον ἔν ind. flor.), de tutelis (I. 188), de testamentis et legatis, о которых упоминает Юстиниан (как libri singulares[119]), были опубликованы в отдельных монографиях и вошли в состав комментариев к городскому эдикту. Важным трудом для восстановления содержания и системы эдикта считается другое сочинение Гая: 30 libri ad edictum provinciale, написанное во второй половине царствования Антонина Пия, до составления Институций, так как Гай уже ссылается в этих последних на комментарии к эдикту[120]. Этот обширный трактат обнимал собою общие положения иностранного эдикта всех провинций, а не одной Малой Азии[121], основывался преимущественно на Юлиановой работе, был пополнен заимствованиями из эдиктов провинциальных правителей и, вероятно, предназначался для всех провинциальных юридических школ. Труд этот отличался отчасти компилятивным, отчасти и оригинальным характером; главная же его цель состояла в том, чтобы облегчить слушателям уразумение богатого материала эдиктального права. В этом комментарии, равно и в других сочинениях Гай обращал, конечно, внимание на иностранные права[122], на юрисдикцию перегринов[123], на многие институты, существенно необходимые в торговой жизни, на различные особенности италийского и провинциального прав в отличие от формального гражданского закона[124], обнаружил знание греческого языка[125] и греческих законов; но из всего этого нельзя выводить заключение, что автор Институций был провинциальным — малоизвестным юристом[126]. К вышеупомянутому комментарию ad edictum provinciale относятся также дополнительные монографии: libri II ad edictum aedilium curulium[127], которые однако же не находятся в Index Florentinus, и liber singularis de formula hypothecaria[128], отличающийся прогрессивным направлением.
Третья группа сочинений Гая обнимает собою такие монографии, которые главным образом служат пополнением комментариев к эдикту. Сюда относятся: 1) трактат о bonorum possessio[129], который составлен был в правление Антонина Пия[130] и считается Гушке[131] частью комментария к городскому эдикту; 2) libri II fideicommissorum, liber singularis de tacitis fideicommissis[132], и III libri de manumissionibus написаны уже после смерти Антонина Пия[133] в виде дополнения к комментариям ad edictum urbanum, в которых был рассмотрен Гаем только вопрос de legatis et de liberali causa; 3) libri III de verborum obligationibus[134], также дополняющие прежние объяснения к эдикту, так как в последних шла речь только о преторских стипуляциях (praetoriae stipulationes); 4) liber singularis ad legem Gliciam[135], касающийся или центумвирального суда, или законной доли; 5) libri singulares ad Senatusconsultum Tertullianum[136] et SCt. Orphitianum[137]. Второе сочинение считается последним трудом Гая, составленным уже во время Марка Аврелия или даже Коммода[138].
Кроме того, нам следует указать еще на два сочинения замечательного достоинства, которые являются выражением чисто теоретической деятельности Гая, как школьные пособия к изучению права при слушании лекций знаменитых юристов. Это VII libri rerum cottidianarum или Aureorum[139] и Institutiones, два руководства, представляющие громадный интерес как первый и вместе с тем единственный плод научной, систематической деятельности римских юристов, сложившийся под влиянием потребности в методическом преподавании права. Res cottidianae[140], элементарное сочинение, обнимало собою связное изложение основных начал действующего права и пополняло таким образом в известной степени Институции Гая, которые отличались чисто теоретическим, научным характером[141]. Строго говоря, в некоторых отделах rerum quotidianarum юридический материал разработан Гаем подробнее и обстоятельнее[142], чем в комментариях; группировка отдельных положений составлена здесь систематичнее, и много спорных вопросов частного права разрешается с точки зрения внешних, практических соображений[143]. Неудивительно поэтому, что молодые юристы пользовались этими Aurea[144] для пополнения своих теоретических сведений путем частной, домашней подготовки.
Громадный шаг вперед в деле юридической систематики был сделан Гаем в его Институциях (Institutionum commentarii quattuor), составленных, как мы заметили, в интересах преподавания. Это славнейшее сочинение отличается необыкновенным богатством содержания и ясностью изложения. Как полное и совершеннейшее выражение систематического направления римской юриспруденции, оно представляет собою бесспорно образцовое произведение, и справедливо замечает о нем основатель исторической школы в Германии, Савиньи: die Institutionen des Gajus sind das reinste und vollständigste Werk, welches aus der juristischen Litteratur der Römer auf uns gekommen ist. Относительно времени составления Институций мнения ученых расходятся[145], но по всей вероятности первая книга и большая часть второй были написаны во время правления императора Антонина Пия[146], а последующие книги принадлежат уже началу правления Марка Аврелия[147]. Что Commentarii предназначались для преподавания права в юридических школах, это не подлежит ни малейшему сомнению[148], хотя трудно согласиться с мнением Гушке[149], будто Гай издавал свои Институции частями (как говорят теперь — выпусками), и публиковал их в различные времена. Не следует забывать, что Commentarii Institutionum не отличаются такими обширными размерами, как нпр. толкования к эдикту: это — краткое, сжатое руководство в 4 книгах, которое могло представлять молодому юристу действительную пользу при частных занятиях только в целом, а не в отрывках. Но были ли Институции Гая простым пособием (compendium — Lehrbuch)[150], или чем-то вроде годичного курса, — касательно этого мнения юристов несогласны. Дернбург, горячий защитник второй гипотезы[151], ссылается главным образом на внешнюю форму Гаевых комментариев, в которой якобы отразилось устное изложение предмета. По его мнению фразы, как нпр. nunc transeamus ad fideicommissa, et prius de hereditatibus dispiciamus, inprimis igitur sciendum est, opus esse, videamus nunc de his etc.[152] уместны только при преподавании предмета, но не в литературном произведении; мы же думаем, что эти фразы содержат только расположение, план самого предмета, необходимый в каждом научном учебнике, так как он облегчает уразумение представленного материала. Кажется, что ученый профессор берлинского университета находился под влиянием немецких Collegienhefte, которые в Германии играют такую роль, но не позаботился собрать достоверные указания источников, на основании которых можно было бы придти к заключению, что уже в Риме существовали подобного рода литературные произведения. Под Institutiones римляне понимали элементарное руководство, которое обнимало изложение главных понятий права (но не всех институтов гражданского права) для тех лиц, которым знаменитые юристы читали лекции о праве и основных началах юриспруденции[153]. Гай делит свои Институции, как мы уже выше заметили, на четыре книги. Но это подразделение не соответствует основным началам, по которым распределяется право. У Гая мы читаем: omne jus, quo utimur vel ad personas pertinet vel ad res vel ad actiones[154], т. e. всякое понятие о праве состоит из трех существенных элементов: субъекта права, объекта права и судебной защиты права. Сообразно с этими тремя элементами права, логичнее было бы разделить Институции на три книги, чего однако Гай не делает[155] ввиду чисто книжной симметрии[156].
Большинство юристов[157] усматривает в комментариях Гая оригинальное произведение, а не подражание прежним древним системам, утверждая, что деление на jus quod ad personas, ad rem et actiones pertinet основывается на индивидуальном взгляде автора; по мнению же других ученых[158], система эта представляет только соединение системы материального с системою формального права, т. е. комбинацию, которая имела свои корни в сочинении Секста Элия Пета (tripartita), и была последствием дуализма, существовавшего между гражданским правом и положениями эдикта. Оставляя в стороне все споры[159] касательно достоинства и превосходства Гаевой системы, мы должны заметить, что система эта стоит выше всех предшествующих ей, что только в Институциях проведено окончательное различие прав, как отношений защищаемых, и исков, как отношений защищающих, что все основные понятия права связаны здесь друг с другом систематически и не представляют из себя такого механического сопоставления юридических положений и правил, какое имело место в законе XII таблиц, в системе эдикта и даже у Сабина.
Обращаясь к разграничению и определению объема отдельных частей Институций, мы видим, что в начале первой (I. § 1) книги помещаются общие сведения о праве, о различии между национальным римским правом, составлявшим особенное состояние римлян, и общенародным, оказавшим существенное влияние на историю всего гражданского права, причем название jus gentium, по-видимому, употребляется безразлично с названием jus naturale (naturalis ratio). Затем определяются отдельные источники гражданского права, законы (§ 3), сенатские постановления (§ 4), императорские указы (§ 5), эдикты высших сановников (§ 6) и ответы юристов (§ 7). Далее приводится разделение права на его элементы, выраженное в положении (§ 8): omne autem jus, quo utimur (разумеется jus civile)[160] vel ad personas, vel ad res, vel ad actiones pertinet (не jus personarum, rerum, actionum est). По этим трем элементам рассматривается весь материал юридических понятий римского частного права[161]. В отделе de personis Гай излагает юридическое положение отдельных лиц, и распределение этих лиц по категориям проведено на двойном основании. Summa divisio (§ 9) по общенародному праву делит всех лиц по отношению к публичной правоспособности на свободных (liberi) и рабов (servi); свободные, в свою очередь, могут быть свободнорожденными (ingenui) и вольноотпущенными (libertini) (§ 10—14). Последние подразделяются на три категории: полноправные граждане (cives), латиняне (luniani), и покоренные с оружием в руках (§ 12—47). О различии между cives, Latini и peregrini Гай мало упоминает (§ 34—47), так как это не входит в пределы частного права, а относится к публичному праву; только о тех перегринах идет речь, qui dedititiorum numero sunt, но для Гая они не составляют самостоятельного класса лиц[162]. За высшим разделением, summa divisio, следует другое деление (alia divisio) чисто национального характера (juris civilis). По отношению к частной правоспособности[163] все лица делятся на самовластных, имеющих гражданскую самостоятельность (sui juris), и на подчиненных чужой власти (alieni juris) (§ 48—200). К первым относились вполне самостоятельные, свободные (neutro jure tenentur) (§ 142) и находящиеся по отношению к дееспособности под опекой (in tutela) и попечительством (vel in curatione); лица второй категории разделялись по роду власти (а тем самим и зависимости), которой они были подчинены, на лица in potestate (domini, parentis), in manu (mariti sui, extranei) и in mancipio (или in mancipii causa)[164]. Некоторые юристы[165] относят содержание первой части Институций к области семейного права, но неосновательность означенного мнения ясна сама но себе. Ius quod ad personas pertinet не есть семейное право: оно обнимает только различные положения лиц в римском государстве на основании их прав и дееспособности. В сферу juris, quod ad personas pertinet, не входят брак, как самостоятельное правоотношение, ни связанное с браком приданое (dos)[166], потому что брак, сам по себе, не модифицирует права и дееспособности лиц. Браку, насколько он служит основанием отеческой власти над детьми (patria potestas), отведено в Институциях Гая особое место. По тем же соображениям в первой части Гаевых комментариев не говорится о патронате и о колонате[167], так как эти предметы касаются только отчасти семейного права и не принадлежат к jus, quod ad personas pertinet. Если бы Гай имел в виду изложить в первой книге семейное право, то учению о родстве по крови было бы отведено особое место, а между тем в Институциях на него существуют лишь намеки[168].
В отделе de rebus (jus quod ad res pertinet), обнимающем 2-ой и 3-ий комментарии Гаевых Институций, излагается вещное или имущественное право В этой части Гай говорит сначала о делении и о свойствах вещей. Все вещи делятся у него на вещи божественного (divini juris) и человеческого (humani juris) права; последние же, в свою очередь, на res publicae и privatae (II. 2—11). Затем следует второе деление (divisio rerum)[169] на физические, реальные и бестелесные, идеальные. Res corporales — это вещи в собственном смысле слова, res incorporales — это правоотношения, насколько они служат предметом других юридических отношений, нпр. сервитуты (ususfructus), hereditas, обязательства (II. 12—14). При способе приобретения и отчуждения физических и идеальных вещей большое значение имеет деление вещей на res mancipi и nec mancipi[170], свойственное только римскому гражданскому праву (II. 14а—22). Имея в виду это деление, Гай делает затем обзор способов приобретения собственности отдельных вещей: mancipatio, in jure cessio, traditio (II. 22—28), причем эти acquisitiones рассматриваются также по отношению к бестелесным вещам (res incorporales) (II. 28—38). Затем следуют указания на квиритскую и бонитарную собственность (II. 40—42) в связи с институтом давности (II. 42—61). Этим acquisitiones singularum rerum (II. 19—96) противопоставляются способы приобретения per universitatem (II. 97 — III. 87), между которыми самое важное место занимают hereditates. Другая половина второго комментария содержит в себе порядок наследования по завещанию (II. 100—190), который Гай очень подробно рассматривает в связи с другими завещательными распоряжениями, а именно отказами (II. 191—246)[171] и фидеикомиссами (II. 246—289)[172], причем Гай делает неудачную попытку соединить преторское наследование с гражданским[173], хотя с другой стороны он строго отделяет legitima hereditas ab intestatu от bonorum possessio. Третья книга распадается на две самостоятельные части. В первой, составляющей как бы продолжение второй половины второго комментария, излагается порядок наследования по закону (III. 1—87); во второй части без видимого перехода идет речь о возникновении обязательств по договорам и деликтам (III. 88). Обязательства составляют бесспорно особую группу отдела: quod ad res pertinet, и нельзя согласиться с мнением Гуго[174], Марецоля[175] и других[176], которые на основании Феофила[177] утверждают, что эту часть следует отнести, по Гаю, к отделу quod ad actiones pertinet, так как обязательства, порождая иски, считаются как бы введением к этим последним[178]. Но Гай прямо говорит[179]: incorporalia sunt ea, quae in jure consistunt sicut hereditas, ususfructus, obligationes, и причисляет в другом месте[180] обязательства к res nec mancipi. Оставляя в стороне этот чисто формальный вопрос, мы должны с другой стороны заметить, что предмет об обязательствах представляет много неточностей и погрешностей и обнаруживает до известной степени несовершенство системы Гая. Последний прежде всего подробно описывает ряд юридических сделок, вместо того чтобы заниматься изложением юридических последствий, определением существенных различий прав. Более совершенная система должна приурочивать описание сделок к описанию прав, но не описание прав к описанию сделок. При установлении обязательств Гай отличает только добровольное соглашение верителя и должника, и противозаконное действие или преступление[181]; он принимает, следовательно, два главные источника, из которых проистекают обязательства, но не упоминает об обязательствах, вытекающих из quasi-договоров и quasi-преступлений[182]. При рассмотрении вещных договоров (obligatio re contracta III. 90. 91) идет речь только о займе[183], а договоры ссуды, поклажи и залога в Институциях не излагаются в полном объеме[184]. Кроме того не затронут вопрос о договорах, не имеющих наименования (contractus innominati), которые во время Гая были, вероятно, в употреблении. Хотя изложение договоров по соглашению сторон представляется с одной стороны удачным и интересным[185], но с другой стороны Гай не делает никакой попытки отметить права и обязанности лиц, принимающих участие в этих соглашениях; при договоре купли-продажи не упоминает даже об эдикте курульных эдилов, который был предметом интерпретации, и которого применение распространялось на все случаи, происшедшие от недоброкачественности проданной вещи. Останавливаясь довольно подробно[186] на отношениях, возникающих из поручительства, Гай позабыл о Веллеянском сенатском постановлении, которое запретило всем женщинам поручаться по каким-либо сделкам под страхам недействительности поруки. Точно также мы ничего не узнаем о Senatusconsultum Macedonianum, которое касалось безусловной ничтожности займов, совершаемых лицами, состоящими под отеческою властью. Упомянутые неточности в отделе об обязательствах не уничтожают однако богатства и ясности изложения Институций; они объясняются скорее тем обстоятельством, что наш юрист имел в виду указать только на основные юридические понятия, как на введение к гражданскому праву.
Наконец, четвертая книга Институций обнимает третий момент обобщения права у Гая — actio (IV. 1—114), который он понимает в материальном смысле, а не только в смысле forma agendi перед судьей. В этом отделе рассматриваются exceptiones (§ 115—137) и interdicta (§ 138—170), как самостоятельные части исков, и к ним присоединяется еще четвертая общая часть: poenae temere litigantium (§ 170—182), in jus vocatio и vadimonium (§ 183—87). Ясно, что Гай имел в виду изложение главных частей системы эдикта, оставляя в стороне специальные вопросы, как менее важные для первоначального обучения.
Таково в главных чертах содержание Институций Гая[187]. Система, принятая последним, оказала, по своей ясности и простоте, значительное влияние на сочинения позднейших юристов. Так Каллистрат[188], Ульпиан[189], Павел[190], Флорентин[191] и Марциан[192] подражали в своих Институциях системе Гая и системе эдикта[193]. Когда вестготский король Аларих II (506) составлял свое Breviarium (lex Romana Visigothorum — liber legum)[194], то, кроме мнений Павла (sententiae Pauli), responsa Papiniani, кодексов Грегориана, Гермогениана и Феодосия II, в состав нового уложения вошли и Институции Гая в сокращенном и измененном виде (liber Gaji-Epitome Gaji)[195]. Наконец, руководство Гая послужило прототипом для новых Институций Юстиниана Управды — того замечательного императора, который именовал нашего юриста — Nоster Gajus[196].
