Исторические этюды русской жизни. Том 3. Язвы Петербурга (1886).djvu/3/VII/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
[474]
VII.
Легкая нажива.

Нынче очень многіе хотятъ легко наживаться и легко жить, да это и всегда такъ было. Всегда на свѣтѣ было несравненно больше корыстолюбцевъ, чѣмъ безсребренниковъ, и эпикурейцевъ, чѣмъ подвижниковъ. Правда, нѣкоторыя эпохи въ исторіи отличались въ этомъ отношеніи особенною разнузданностью, чрезмѣрнымъ господствомъ жадной погони за наживой и порочными наслажденіями. Не изъ такихъ ли и наша эпоха?—Можетъ быть, хотя нельзя не замѣтить, что какъ ни погрязло наше время въ грубомъ [475]матеріализмѣ, въ грабительскомъ стяжаніи и распутномъ сластолюбіи,—оно же необыкновенно изобилуетъ и яркими проявленіями нравственно-очистительной реакціи, подвижническаго протеста противъ зла чужеядства, насилія и расточительнаго эпикурейства. Рядомъ съ картинами безграничнаго, алчнаго хищенія и «безбожнаго пира» мы видимъ примѣры убѣжденнаго ригоризма и дѣятельнаго самопожертвованія на общее народное благо; рядомъ съ сибаритствующими безъ зазрѣнія совѣсти живоглотами мы встрѣчаемъ праведниковъ, отрекшихся отъ корысти и мірской «прелести» для труда и подвига.

Положимъ, живоглоты и сибариты господствуютъ и торжествуютъ, но ужь едва-ли съ тою невозмутимостью, съ какою жили и наслаждались предшествовавшія ихъ поколѣнія. Внѣшній просторъ для нихъ остался тотъ же, даже теперь стало какъ бы посвободнѣе наживаться и безпутствовать, вслѣдствіе ослабленія старыхъ сдержекъ, дисциплинировавшихъ прежде личное поведеніе, но внутренно современный хищникъ и «пѣнкосниматель» не можетъ уже не сознавать своей подлости и дрянности. Цѣльность и непосредственность чужеяднаго міровоззрѣнія, опиравшагося на сомнительныхъ правахъ (въ родѣ крѣпостнаго) и тѣмъ узаконивавшаго разгульно-хищническое бытіе баловней фортуны, нынѣ окончательно подломаны и низвергнуты принципіально въ самыхъ даже каменныхъ головахъ. Въ самыя упругія головы, въ самыя заскорузлыя души закрался ядъ сомнѣнія въ правотѣ расточительнаго существованія на чужой счетъ. Мы говоримъ, впрочемъ, только объ интеллигенціи, пережившей за послѣднюю четверть столѣтія столько искреннихъ минутъ покаянія, самообличенія, порыванія къ труду и жертвъ на пользу народа! Что касается выросшей на развалинахъ барства новой ужасной орды живоглотовъ, въ лицѣ безчисленныхъ Разуваевыхъ и Колупаевыхъ, Ицкенсоновъ и «курляндцевъ», по термину одного мужичка у Г. Успенскаго, то, конечно, ни стыдъ, ни сомнѣніе не смущаютъ этихъ не тронутыхъ рефлексіей представителей плотоядной зоологіи. Они—особая статья.

Но если интеллигенцію, какъ говорится, «совѣсть зазрила», если самая совѣсть современнаго русскаго человѣка стала взыскательнѣе и чутче, говоря вообще, то слишкомъ мы плохо воспитаны, [476]слишкомъ еще крѣпки въ насъ старая закваска и старые, наслѣдственные грѣхи, чтобы наши порывы покаянія и навращенія на путь истины разрѣшались солидными, зрѣлыми плодами. Это были именно порывы—хорошіе и благородные, но, какъ все сангвинически-поверхностное, они быстро истощались, разрѣшаясь однѣми фразами, и смѣнялись равнодушіемъ, за которымъ слѣдуетъ обыкновенно потеря вѣры въ добро и идеалы, рядомъ съ дешевымъ самоотрицаніемъ. А въ то время какъ пароксизмы гражданскаго возбужденія слабѣли, развернутыя знамена обновленія истрепывались и самые его лозунги—всѣ эти громкія «хорошія слова»—опошливались до того, что обратились наконецъ въ презрительныя, насмѣшливыя иносказанія,—въ это время вся, притаившаяся было, наслѣдственная дрянность, всѣ темные инстинкты эгоизма, хищности и распутства воспрянули изъ-подъ спуда, вступили въ свои права, и кругомъ насъ забушевала оргія, которую мы теперь видимъ. Это всегда такъ бываетъ въ минуты упадка общественнаго духа, истощившагося въ напрасныхъ лихорадочныхъ порывахъ.

Впрочемъ, совсѣмъ напрасными ихъ нельзя назвать: пережитая русскимъ обществомъ полоса нравственнаго отрезвленія и умственнаго движенія не пропала даромъ. Ея положительные результаты выразились, во-первыхъ, въ тѣхъ отрадныхъ явленіяхъ труда и подвига, на которые указано выше, а, во-вторыхъ, въ распространеніи, хотя бы отвлеченнаго только, сознанія, что такъ жить, какъ мы жили и живемъ,—нельзя. Разъ прозрѣвшую до такой глубины общественную совѣсть можно временно притуплять, заглушать и усыплять, но убить ее уже нельзя. Удивляются цинизму и наглости современныхъ жрецовъ Ваала, первенствующихъ на жизненномъ пиру, и хотятъ видѣть въ этомъ торжество зла и человѣческой безсовѣстности. На самомъ дѣлѣ, это признаки скорѣе отчаянія, чѣмъ торжества,—того отчаянія, которое оправдывается малодушнымъ афоризмомъ: «après nous le dèluge».[1] Бушующая вокругъ насъ оргія—это «пиръ во время чумы», гдѣ каждый изъ пирующихъ, подъ страхомъ стоящей на порогѣ грозной судьбы, хочетъ забыться, спѣшитъ не разбирая средствъ, не сдерживая своихъ звѣриныхъ инстинктовъ, взять у жизни все, что̀ только можетъ она дать для ихъ пресыщенія, для того, чтобы [477]въ дикомъ хмѣлю грѣха и наслажденія притупить въ себѣ грызущее, острое лезвіе сознанія своей вины и своего позора.

Черта эта характеризуетъ наиболѣе рельефныхъ, наиболѣе прославившихся героевъ происходящаго на нашихъ глазахъ «пира». Возьмите всѣхъ этихъ расточителей и хищниковъ, укравшихъ милліоны и промотавшихъ ихъ на кутежи, прихоти и наслажденія. Въ нихъ нѣтъ ни удали, ни апетита, ни страсти той буйной, безоглядной «широкой натуры», которая въ былое время бѣшенымъ ураганомъ совершала свой жизненный путь, среди вакханальныхъ безпутствъ и неистовыхъ правонарушеній, безъ страха и внутреннаго упрека. Тамъ былъ кипучій темпераментъ, была ничѣмъ не смущаемая дерзость, доходившая въ своей самоувѣренности до апломба чуть не роковаго, Dei gratia,[2] посланничества; — здѣсь дряблость натуры, вялость и скудость фантазіи, безхарактерность и неотступный конфузъ грѣха, совершаемаго безъ увлеченія, безъ демонической жилки и даже безъ всякаго вкуса. Рефлексія заѣла и—ея острый ядъ отравляетъ «блаженство паденія» современнаго интеллигентнаго грѣшника. Вспомните, напр., Бритнева, Юханцева и иныхъ, новѣйшей эпохи, петербургскихъ знаменитыхъ похитителей общественныхъ и казенныхъ капиталовъ. Украли они милліоны и растратили ихъ въ весьма короткое время, но растратили такъ не художественно, пошло, мелко и безсмысленно, какъ это могутъ сдѣлать только тряпичные люди, лишенные всякой идеи, всякихъ сильныхъ желаній и, при всемъ томъ, удручаемые внутреннимъ разладомъ между своею совѣстью и своими поступками.

Замѣчательна еще одна черта—именно, безъидейность многихъ современныхъ жрецовъ быстрой и нечистой наживы. Классическій «злодѣй», грабитель и хищникъ, представлялъ собою оборотную медаль положительнаго характера героя и дѣятеля, сильнаго, энергическаго, одушевленнаго извѣстною цѣлью и настойчиво поборающаго всякія препоны для ея достиженія. Онъ боролся, онъ истощался въ изобрѣтеніи адскихъ подступовъ и ходовъ, онъ имѣлъ опредѣленныя намѣренія, ради нихъ злодѣйствовалъ и, добившись наконецъ своего, торжествовалъ и пользовался плодами рукъ своихъ, какъ побѣдой. Современный нашъ «злодѣй»—всего чаще и обыкновеннѣе проворовавшійся кассиръ—въ большинствѣ [478]случаевъ—«добрый малый», «симпатичный молодой человѣкъ», ничего «злодѣйскаго» въ себѣ не заключающій. Проворовывается онъ просто по дрянности и безхарактерности натуры, безъ всякаго преднамѣреннаго умысла, безъ всякой идеи и безъ всякаго плана. Онъ становится воромъ только потому, что его приставили къ сундуку и довѣрили счетъ и охрану содержимаго. Внѣшній грубый соблазнъ овладѣваетъ покладистой, мелкой душонкой и—хищеніе готово! Ка̀къ стоять около денегъ и не красть ихъ—возможное ли это дѣло?—Въ этомъ и вся логика и все оправданіе множества кассирскихъ и иныхъ аналогичныхъ прегрѣшеній. Потому только совершается кража, что можно красть, не ломая головы, не изощряясь въ изобрѣтеніи какихъ нибудь махинацій, и до поры до времени безнаказанно. И дѣйствительно, всѣ знаменитыя въ этомъ родѣ операціи поражаютъ бѣдностью своего замысла, безхитростностью воровской механики и нелѣпѣйшею беззащитностью общественнаго достоянія, не взирая на то, что оберегать его приставлены цѣлыя коллегіи всякихъ директоровъ, управляющихъ и контролеровъ.

Насколько глупы поводъ и самый процессъ этихъ экспериментовъ легкой наживы, настолько же обыкновенно глупа въ этихъ случаяхъ и утилизація добычи. Почему, во-первыхъ, стащенъ не рубль, а милліонъ?—Потому ли, что вору такая именно сумма нужна была и у него на этотъ предметъ имѣлись свой разсчетъ и своя идея?—Ничуть не бывало! Просто потому только, что «плохо лежалъ» не рубль, а именно милліонъ! Сколько разъ мы слышали съ удивленіемъ на судѣ показанія этого сорта пойманныхъ хапугъ, что они сами не знали и не могутъ дать отчета, какимъ образомъ и на какомъ основаніи растратили такую-то прорву денегъ. Въ этомъ случаѣ они были вполнѣ искренни, и удивляться тутъ нечему. Это такъ просто. Они тащили зря, не считая и не зная заранѣе, до какой цифры дойдутъ, тащили до тѣхъ поръ, пока ихъ поймаютъ и схватятъ за руки. Значитъ, до этой точки можно, а дальше—нельзя! Такая ариѳметика была у Юханцева и ему подобныхъ. Вслѣдствіе же того, что шальныя деньги доставались сами собою, просто по какой-то воровской инерціи, безъ всякой мѣры и плана, безъидейный воръ терялся—что̀ съ ними дѣлать, куда ихъ дѣвать? Это вовсе не такое [479]легкое, общедоступное умѣнье—транжирить капиталы со смысломъ и со вкусомъ, какъ можетъ казаться на первый взглядъ. По крайней мѣрѣ, крупные хапуги изъ кассировъ и банкократовъ, сколько мы ихъ не припоминаемъ, такимъ умѣньемъ не обладали; даже нехитраго умѣнья и хозяйственной охоты скопить и получше припрятать украденную денежку—большинство ихъ не обнаруживало. Поразительная тупость воображенія и безсмысліе отличаютъ расточительность этихъ рыцарей хищенія, при полномъ, къ тому-жъ, отсутствіи даже какого ни на есть, хоть бы самаго банальнаго, «блаженства паденія», которое испытываетъ цѣльная, энергичная, жадная къ жизни натура! Выше неряшливыхъ оргій въ загородныхъ татарскихъ ресторанахъ съ цыганами—изобрѣсти они ничего не могутъ для того, чтобы упиться «радостью жизни». Продажныя ласки дорого стоющей вакханки изъ балета, изъ кафе-шантана или цыганскаго хора, а не то и просто съ улицы—предѣльный идеалъ ихъ любовно-поэтическихъ вожделѣній! Безвкусная роскошь и нелѣпыя, глупыя прихоти… Напр., одинъ изъ этихъ расточителей чужой шальной деньги отличился тѣмъ, что украсилъ себя чудовищной часовой цѣпью, въ нѣсколько фунтовъ золота, усѣянной брилліантами; другой загромоздилъ свою квартиру дорогими бездѣлушками и рѣдкостями, въ которыхъ ничего не смыслилъ; третій дѣлалъ себѣ и своимъ любовницамъ ванны изъ шампанскаго или, подъ наитіемъ пьяной фантазіи, окрашивалъ стѣны дорогимъ лафитомъ; четвертый безтолково игралъ на биржѣ или проигрывался въ карты, и т. д. Были наконецъ и такіе, что прямо швыряли пригоршнями украденныя деньги направо и налѣво, въ порывѣ безсмысленной ребяческой тароватости.

Любопытно и поучительно, что съ такою же неумѣлостью пользоваться благами жизни, также безтолково и безвкусно проматываются у насъ вообще всякія шальныя деньги, т. е. достающіяся въ большомъ количествѣ безъ труда и хлопотъ—вдругъ, по сцѣпленію случайностей. Напримѣръ, балованные купеческіе сынки и, отчасти, плохо воспитанные, разгульные «питомцы славы», именуемые «ташкентцами», растранжириваютъ такимъ безалабернымъ образомъ родительскія, иногда очень крупныя, наслѣдства. Мы здѣсь интересуемся, впрочемъ, не тѣмъ—какъ и на какую потребу идутъ у насъ легко наживаемые капиталы, а самыми способами наживы. [480]Вышеприведенные примѣры намъ нужны были только для наглядной характеристики той, сообщаемой вліяніемъ общественной совѣсти, моральной подкладки современнаго интеллигентнаго хищничества, которая, какъ мы сказали, внутренно его парализуетъ и обезсмысливаетъ. Съ этою цѣлью, примѣры были взяты наиболѣе рѣзкіе и крайніе. На самомъ дѣлѣ, что касается, напр. безпутнаго мотовства, то оно, разумѣется, отнюдь не составляетъ непремѣннаго условія и слѣдствія каждой легкой наживы. Напротивъ, мы кругомъ видимъ повседневно выростающія на этомъ фундаментѣ прочныя, хозяйственно установленныя состоянія. Въ этомъ случаѣ, существенную роль играетъ не одна легкость пріобрѣтенія богатства, но именно самый способъ пріобрѣтенія и его форма или, точнѣе сказать, ходячія на этотъ счетъ воззрѣнія и предразсудки. Одинаково легкая и нечистая нажива въ одной формѣ—преступленіе, а въ другой—легальное комерческое предпріятіе, житейское дѣло. Кто этого не знаетъ? «Самый тонкій наблюдатель,—остроумно замѣчаетъ по этому поводу нашъ сатирикъ,—не опредѣлитъ, гдѣ кончается благонамѣренность и гдѣ начинается хищничество, такъ что будочникъ часто въ затрудненіи—брать ли за шиворотъ, или дѣлать подъ козырекъ?…»

Дѣйствительно, разграничительная грань тутъ очень зыбкая, хотя, конечно, не передъ судомъ развитой совѣсти; но—что̀ нужды?—ея соблюденіе даетъ апломбъ права, солидарность съ закономъ и обществомъ, а отсюда—увѣренность, что ни нашему ремеслу, ни мирному наслажденію его плодами ни откуда не придетъ помѣхи и запрета. Этого-то апломба лишаетъ себя неразсчетливый, ограниченный хищникъ, грубо нарушающій указанную грань, и естественно, въ опасеніи возмездія и пресѣченія со стороны закона, котораго онъ не съумѣлъ обойти и усыпить, ему остается торопливо, безъ толка и смака, какъ нибудь пожать плоды совершеннаго грабежа. Весь вопросъ тутъ въ способахъ, формахъ и манерѣ,—въ умѣньи выбирать такіе изъ нихъ, съ которыми законъ и ходячая мораль мирятся, и остерегаться такихъ, которые они отвергаютъ. Въ этомъ секретъ практической, дѣлецкой мудрости. Строго говоря, всѣ мы болѣе или менѣе повинны въ стремленіи къ легкой наживѣ. Каждаго изъ насъ гложетъ червь стяжанія, пріобрѣтенія и накопленія богатства для обезпеченія и [481]услажденія своего существованія, т. е.,—въ результатѣ,—существованія на счетъ чужаго труда и чужаго пота, въ большей или меньшей степени. Какъ ни верти, а всякое богатство есть ничто иное, какъ санкціонированная правомъ и обычаемъ форма насилія, уже потому, что оно всегда построено на чьей нибудь нуждѣ и бѣдности. Очень немного людей, которые, сознавая неправду богатства и наживы, добровольно отказываются отъ нихъ, избираютъ удѣлъ безсребренниковъ и ограничиваютъ свои потребности до возможной крайности. Каждый изъ насъ непремѣнно стремится къ тому, чтобы за возможно меньшій трудъ получить какъ можно больше. Дорого продать и дешево купить—это общее житейское правило. Его одинаково держатся купецъ, земледѣлецъ, ремесленникъ, художникъ, ученый, писатель и т. д., въ конечной цѣли—достигнуть такого положенія, чтобы не работать изъ нужды, изъ необходимости добывать хлѣбъ насущный въ потѣ лица. Есть такая наука, которая все это оправдываетъ рынкомъ, имѣющимъ свою логику и свою справедливость. Рыночная справедливость, основываясь на непреложномъ законѣ спроса и предложенія, установляетъ цѣны, безошибочныя для каждой данной минуты. На этой-то формулѣ, по существу, очень жестокой, и зиждутся наши матеріальныя отношенія и ихъ этика, съ точки зрѣнія которой казуистически различаются способы наживы и обогащенія—дозволенные и легальные отъ недозволенныхъ и преступныхъ. Эти-то послѣдніе и составляютъ предметъ нашего изслѣдованія. Въ своемъ мѣстѣ мы разсмотрѣли уже тѣ формы легкой и быстрой наживы, которыя признаются весьма недозволенными и преступными, какъ явно нарушающія уголовное право и именуемыя воровствомъ, грабежемъ, мошенничествомъ и т. д. Здѣсь же мы остановимся на такихъ формахъ того же явленія, которыя, на аршинъ ходячей морали и юриспруденціи, признаются явно безнравственными, но благополучно существуютъ, частью открыто, частью подъ маской «честныхъ спекуляцій», разныхъ практическихъ профессій, а то и невинныхъ забавъ. Многія изъ нихъ терпимы закономъ, какъ необходимое зло, на другія законъ смотритъ сквозь пальцы, третьи проскальзываютъ у него между пальцевъ и только изрѣдка защемляются и пресѣкаются. Это—ростовщичество и лихоимство всякихъ видовъ, шулерство и профессіональная азартная игра, торгъ развратомъ и [482]разнообразная эксплуатація его жрецовъ и жертвъ, биржевая игра, кулачество и маклачество, кредитныя операціи безъ отдачи, въ родѣ «злостныхъ» банкротствъ, взяточничество и крючкотворство, прожектерство, эксплуатація казны и народнаго достоянія—не вообще, а только та, которую само правительство нѣсколько лѣтъ тому назадъ торжественно назвало «хищеніемъ».

Прежде, однако, чѣмъ приступить къ обзору каждаго изъ этихъ видовъ легкой наживы, необходимо хотя бы слегка очертить господствующій современный типъ ея любителя и искателя и его, такъ сказать, генеалогію. Собственно, тутъ не одинъ типъ, а два—коренныхъ и рѣзко различающихся между собою въ отношеніи бытовомъ и культурно-историческомъ. Одинъ—это тотъ классическій разноплеменный мытарь, по воспитанію и по ремеслу, алчный, тупой и невѣжественный, для котораго деньги составляютъ религію, а ихъ скаредное накопленіе всякими правдами и неправдами—содержаніе и цѣль жизни. Типъ этотъ, разбивающійся на множество разновидностей, отъ самобытнаго, въ смазныхъ сапогахъ, кулака и торгаша до блистательнаго, съ лоскомъ просвѣщенія, биржеваго выжиги,—вѣчный и повсемѣстный. Особенно размножился онъ въ послѣднее время въ большихъ городахъ, гдѣ столько нынче путей для быстрой наживы. По соціальному положенію, образу жизни и понятіямъ, онъ—мѣщанинъ, буржуа. У насъ, въ Петербургѣ, напр., онъ выходитъ либо изъ нѣдръ «черной сотни», либо изъ многочисленныхъ, пестрыхъ рядовъ инородцевъ и иностранцевъ, преимущественно—евреевъ и нѣмцевъ, для которыхъ ubi bene, ibi patria[3]. Конечно, попадаются здѣсь и представители иныхъ элементовъ, какъ примѣсь.

Другой типъ, сложившійся у насъ, главнымъ образомъ, за послѣднія двадцать пять лѣтъ, — привилегированный представитель чиновно-дворянской интеллигенціи. Правильнѣе бы сказать, что типъ этотъ не то, чтобы вновь сложился, а только отложился отъ своего первообраза, какъ плоть отъ плоти, но въ отрицательную сторону, въ формѣ захудалости, упадка и разложенія. Первообразъ этого типа, дворянинъ—помѣщикъ и чиновникъ, расцвѣтавшій на крѣпостномъ трудѣ и сытныхъ государственныхъ кормахъ, тоже вѣдь существовалъ, строго говоря, легкой наживой, но то было право, поддерживаемое государствомъ, вполнѣ [483]реальное, наслѣдственно, по рожденію достававшееся счастливцамъ и ограждавшее ихъ отъ непріятности пачкать холенныя руки и ломать благородныя головы на снискиваніе пропитанія честной ли работой, «честной» ли спекуляціей, или же и совсѣмъ неопрятнымъ «художествомъ». Нажива была благородная, обильная и прочная, и пользовавшемуся ею легко было—да ничего больше и не оставалось,—какъ совершенствоваться въ добродѣтеляхъ, наукахъ и искусствахъ. Это была цѣлая система, крѣпко стоявшая на двухъ краеугольныхъ устояхъ: хребтѣ мужика и прерогативѣ на участіе въ сочиненіи «исторіи государства россійскаго» въ канцеляріяхъ, на плацъ-парадахъ и поляхъ сраженій,—прерогативѣ, отличенной мундиромъ, почестями и матеріальными благами изъ государственныхъ средствъ. Оба эти права—крѣпостное и служебное—отожествлялись, какъ извѣстно, въ дворянскомъ состояніи.

Сообразно съ такимъ порядкомъ, цѣлыя поколѣнія получали соотвѣтственное воспитаніе и направленіе. Изъ-подъ домашняго крова и со школьной скамьи привилегированный юноша выступалъ зачастую не скромнымъ начинающимъ трудолюбцемъ, сѣющимъ за̀годя сѣмена знанія и труда, чтобы потомъ пожать плоды ихъ, а—побѣдителемъ, амфитріономъ, позваннымъ на уготованный для него пиръ, гдѣ ему подобало только соблюдать одиннадцатую заповѣдь: «не зѣвай». Никакихъ заботъ, никакой борьбы за существованіе онъ не боялся и даже не подозрѣвалъ ихъ возможности для себя, съ пеленокъ обезпеченный, съ одной стороны, крѣпостнымъ трудомъ мужика, съ другой—преимущественнымъ правомъ «питомца славы» въ дѣлежѣ казенныхъ хлѣбовъ, синекуръ и отличій.

Но вдругъ вся эта система рухнула, и воспитанный, вскормленный ею «благородный человѣкъ» во множествѣ экземпляровъ очутился, какъ ракъ на мели, за изъятіемъ лишь догадливыхъ и счастливыхъ, съумѣвшихъ либо приберечь кое-что про черный день въ моментъ крушенія, либо пристроиться къ новому порядку. Съ упраздненіемъ подпорокъ, на которыхъ держалось благосостояніе «благороднаго человѣка» и на существованіе которыхъ были разсчитаны его воспитаніе и карьера,—жизнь затребовала отъ него серьезныхъ знаній, охоты и умѣнья трудиться, опыта и [484]способности къ практической дѣятельности, т. е. всего того, чего у него не было, чего ему не дали. Питомецъ оранжерейной культуры, онъ могъ блистать только салонной выправкой, апломбомъ «порядочности», да диллетантскими талантиками, служащими къ украшенію свѣтскаго человѣка-бѣлоручки. И вотъ оказалось, что на одномъ этомъ уже нельзя дѣлать карьеры съ прежней легкостью, что для пріобрѣтенія «положенія» и средствъ къ жизни нужно бороться и работать въ потѣ лица, нужно взяться за практическое дѣло, умѣть овладѣть имъ и съ бою завоевать приборъ для себя за пиршественнымъ столомъ. Словомъ, «благородный человѣкъ», никогда не заботившійся о завтрашнемъ днѣ и о насущномъ хлѣбѣ, поставленъ былъ въ необходимость лично, своими руками, промышлять объ «источникахъ».

А «источники» требовались обильные, потому что апетитъ у насъ широкій, вкусы изысканные, привычки сибаритскія… Какъ быть?—Конечно, многіе примирились съ этимъ поворотомъ судьбы, сократились и стали протягивать ножки по одежкѣ, не измѣнивъ долгу и чести; но многіе разсудили такъ: — «не даются намъ болѣе земныя блага безъ заботъ и хлопотъ, по прежнему, на основаніи «правъ», нынѣ упраздненныхъ,—поищемъ другихъ «источниковъ» быстрой и легкой наживы… Будемъ приспособляться къ новому порядку».

Началось приспособленіе, сперва съ большими претензіями, однако все же съ нѣкоторою сдержанностью въ пріемахъ, чтобы, пріобрѣтая капиталъ, и «невинность соблюсти» хотя для виду; но затѣмъ, шагъ за шагомъ, по мѣрѣ того, какъ проѣдались и пропивались до послѣдняго листика выкупныя свидѣтельства и борьба за существованіе ожесточалась, «благородный человѣкъ» становился все развязнѣе и неразборчивѣе въ выборѣ источниковъ для пріобрѣтенія проклятаго рубля. Рублей требовалось много, пріобрѣтать ихъ терпѣливымъ трудомъ не было ни охоты, ни способности, стыдъ былъ потерянъ,—оставалось пуститься въ такіе промыслы и художества, которые даютъ «куши» съ одного маху, при остроуміи и проворствѣ рукъ… И въ какихъ только явно рискованныхъ съ нравственной стороны, а то и явно нечистыхъ или же и явно уголовныхъ предпріятіяхъ не отличился на нашихъ глазахъ «благородный человѣкъ» со времени отмѣны крѣпостнаго права!

[485]

Гдѣ только пахло легкой наживой на счетъ народа и государства,—онъ былъ ужъ тутъ, руку объ руку съ «сиволапыми» Деруновыми, международными «курляндцами», Ицкенсонами и иными соискателями, далеко не всегда, притомъ, счастливо съ ними конкурируя, какъ «баринъ», «бѣлоручка», слѣдственно, неопытный пока и неумѣлый «мастеръ сихъ дѣлъ». Поживился онъ немало въ эпоху концессіонерской сатурналіи, рвалъ «куши» въ биржевыхъ ажіотажахъ, дѣятельно сотрудничалъ въ банковскихъ крахахъ, благопріобрѣталъ уфимскія земли, грѣлъ руки около злосчастнаго солдатскаго пайка, доходя до христопродавства, барышничалъ чѣмъ только могъ, а потомъ—судился за поддѣлку изданій экспедиціи заготовленія государственныхъ бумагъ, судился за фальшивыя духовныя завѣщанія и фальшивые векселя, судился за шуллерство, судился за шантажъ, даже за голыя кражи… Всего не пересчитаешь!

Много наивнаго, жалкаго и забавнаго продѣлалъ «благородный человѣкъ» при изысканіи и утилизированіи новыхъ для него «источниковъ» быстрой и легкой наживы. Онъ легкомысленно бросался въ разныя рискованныя предпріятія, спекуляціи и аферы, и, конечно, не имѣя никакой для того подготовки, ни сметливости заправскаго «дѣльца», терпѣлъ фіаско и окончательно прогоралъ. Бывало и такъ, что онъ задавался разными ребячески-фантастическими фикціями внезапнаго обогащенія. Такъ, мы знали лично одного прожившагося чудака, нѣкогда богатаго помѣщика, который поставилъ себѣ задачею найти своего рода философскій камень. Не зная ни минералогіи, ни химіи, онъ занялся опытами составленія изъ мелкихъ жемчужинъ—крупныхъ, высокой цѣны. Для обрѣтенія этого чудеснаго секрета, онъ перепортилъ пропасть жемчугу и пламенно вѣрилъ, что достигнетъ цѣли… Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, на Охтѣ проявился другой въ этомъ родѣ маньякъ, отставной полковникъ, который жаждалъ обогатиться изобрѣтеніемъ perpetuum mobile[4] и вообразилъ, что изобрѣлъ его. Любопытные могли видѣть на Невѣ сооруженное имъ суденышко, съ курьезнымъ и нелѣпымъ механизмомъ—плодомъ многолѣтнихъ потугъ «мысли плѣнной», посредствомъ котораго суденышко, безъ пособія двигающей силы—одной инерціей, должно было плыть, соперничая съ быстротою парохода, и, конечно, не поплыло. До сихъ поръ въ [486]Петербургѣ скитается одинъ бывшій орловскій помѣщикъ, братъ извѣстнаго покойнаго писателя, проѣвшій безъ толку все состояніе и составившій себѣ комическую извѣстность изобрѣтеніемъ наборной машины. О ней даже въ газетахъ писали; творецъ ея истратилъ на нее много и денегъ и времени, которое, впрочемъ, ему дешево сто̀итъ, но изъ машины его, разумѣется, толку не выйдетъ… Такихъ самородныхъ геніевъ, натуживающихся дѣлать открытія, по системѣ «тяпъ да ляпъ», для поправленія своихъ разстроенныхъ обстоятельствъ,—«благородный человѣкъ» далъ много примѣровъ.

Еще больше встрѣчалось и встрѣчается такихъ оскудѣвшихъ охотниковъ до легкой наживы, которые питаются какой-то болѣзненно-мечтательной надеждой на обогащеніе вдругъ, по счастливому случаю, по прихоти слѣпой фортуны. Наибольшей и сколько нибудь правдоподобной пищей для этой надежды служатъ обыкновенно публичныя лотереи, въ особенности же—государственная внутренняго съ выигрышами займа, сулящая кушъ въ двѣсти тысячъ. Этотъ кушъ грезится многимъ мечтателямъ о богатствѣ, и въ такой степени, что они нерѣдко терпятъ всякія лишенія, приносятъ жертвы, лишь бы пріобрѣсть если не лотерейный билетъ, то хоть право на него, обязательно предлагаемое банкирскими конторами на шейлоковскихъ условіяхъ. Нѣкоторые нетерпѣливцы, въ желаніи поторопить выигрышъ въ свою пользу, поднимаются на разные, болѣе или менѣе остроумные фортели. Однажды въ газетахъ было опубликовано, въ назиданіе современникамъ, оригинальное письмо, полученное управляющимъ государственнымъ банкомъ отъ одной благородной дамы, матери семейства, которая, изложивъ въ трогательныхъ выраженіяхъ свою захудалость и свои нужды, умоляла г. управляющаго устроить такую механику, что-бы въ первый лотерейный тиражъ двухсоттысячный выигрышъ палъ на ея единственный билетъ, причемъ великодушно предоставляла половину выигрыша въ его распоряженіе—ну, хоть «на благотворительныя дѣла». Сдѣлка эта, разумѣется, должна была остаться подъ большимъ секретомъ. Эта тоска по рублѣ, достающемся даромъ, по счастію, доходитъ иногда еще до болѣе странныхъ маній. Мы знавали одного привилегированнаго бездѣльника, задавшагося миссіей найти утерянный кѣмъ нибудь капиталъ прямо на улицѣ или гдѣ нибудь въ публичномъ мѣстѣ. Удрученный этой совсѣмъ ужъ [487]глупой иллюзіей, онъ съ утра до вечера фланировалъ по городу и искалъ желанной находки… На такихъ же основаніяхъ многіе ищутъ кладовъ.

Обратимся, однако, къ болѣе реальнымъ и практическимъ отраслямъ и формамъ легкой наживы. Ростовщичество и лихоимство, составляющія одинъ изъ самыхъ солидныхъ и прочныхъ способовъ накоплять капиталы чужеядными путями, гораздо болѣе распространены, чѣмъ это сдается на поверхностный взглядъ. Обыкновенно, презрѣннымъ именемъ ростовщиковъ называютъ лишь тѣхъ «благодѣтелей рода человѣческаго», которые содержатъ пользующіяся такой позорной славой, явныя и тайныя «кассы судъ» и промышляютъ по мелочамъ неряшливымъ закладомъ за «жидовскіе» проценты жалкой движимости бѣдняковъ. Въ сущности же, это только одна,—и притомъ не изъ главныхъ,—отрасль безгранично развившагося въ наши дни ростовщичества. Развѣ безчисленные банки и банкирскія конторы, расположившіяся чуть не сплошной стѣной вдоль всей солнечной стороны Невскаго проспекта, сверкая крикливыми золотописными вывѣсками,—не такіе же, по своимъ задачамъ, притоны лихвы и роста, только въ болѣе крупномъ, въ болѣе опустошительномъ масштабѣ? Развѣ не съ безобразной лихвы наживаются разные гордые «торговые дома» и комерческія фирмы, сдирающіе за свое посредничество между производителемъ и потребителемъ, и съ того и съ другаго, рубль на рубль на предметахъ своей торговли? Развѣ не та же лихва, и самая безпардонная,—хватать «оклады», въ десятки тысячъ рублей, за пустой трудъ «представительства» и «руководства» въ акціонерныхъ правленіяхъ, какъ это дѣлаютъ ихъ сановитые директора?… Впрочемъ, еслибы мы стали вдаваться въ разнообразные виды замаскированнаго, облагороженнаго громкими кличками и освященнаго предразсудкомъ лихоимства, то не скоро бы кончили. Ограничимся тѣми лишь формами этого явленія, которыя всѣ условились называть ростовщичествомъ и лихоимствомъ. Практика послѣдняго времени научила всѣхъ, жаждущихъ легкой и скорой наживы, безошибочной истинѣ, что торговля деньгами—самая надежная и самая выгодная торговля. И ею—можно положительно сказать—занимается огромное большинство мелкихъ и крупныхъ капиталистовъ, не говоря ужь объ аферистахъ, голыми руками вымолачивающихъ рожь на обухѣ. [488]Даже, случается, столичные невинные отроки заражаются этой сребролюбивой алчностью. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ былъ такой случай, опубликованный въ газетахъ. Воспитанникъ одного средняго учебнаго заведенія покаялся какъ-то родителямъ, что онъ въ неоплатномъ долгу у товарищей, на сумму въ 11 рублей. Для мальчика, по скромнымъ средствамъ родителей, сумма была серьезная. Маленькій банкротъ со слезами умолялъ родителей уплатить его долгъ, такъ какъ онъ боялся, чтобы сумма долга еще больше не пріумножилась отъ приращенія процентовъ. Оказалось, къ удивленію, что среди школьниковъ помянутаго заведенія ростовщичество вошло въ обычай, что среди нихъ есть капиталисты-банкиры, ведущіе кредитныя операціи по всѣмъ правиламъ искусства. Раскрытіе это произвело тогда большой скандалъ и заставило одну газету сдѣлать слѣдующій невеселый выводъ: «Итакъ, ростовщики въ столицахъ, ростовщики въ городахъ, ростовщики въ деревняхъ, ростовщики… въ школахъ. Неужели же на вопросъ: «чѣмъ намъ быть?» скоро не будетъ другаго отвѣта, какъ—«быть ростовщиками!»

Извѣстно, что едва-ли не вся обывательская недвижимость въ Петербургѣ (т. е. дома) заложена и перезаложена, заложена частью въ банкахъ, частью въ частныхъ рукахъ по «вторымъ закладнымъ». Еще недавно, до послѣдняго домовладѣльческаго кризиса и разоблаченія систематическаго грабежа въ с.-петербургскомъ кредитномъ обществѣ, въ мнѣніи петербургскихъ капиталистовъ самымъ выгоднымъ и надежнымъ помѣщеніемъ денегъ признавалась ссуда подъ дома, съ ростомъ отъ 12 до 24%, который считается еще «христіанскимъ». Многіе домовладѣльцы сами промышляли и промышляютъ этимъ ростовщичествомъ по слѣдующему остроумному рецепту. Они закладываютъ свою недвижимость въ кредитномъ обществѣ, и платятъ за ссуду 7%, а сами тотчасъ пускаютъ позаимствованный капиталъ въ ростъ, по «вторымъ закладнымъ», не менѣе, какъ изъ 12%. Такимъ образомъ, на чужихъ деньгахъ они дерутъ 5% чистыхъ въ свою пользу, не ударивъ пальцемъ о палецъ. Этимъ дѣломъ, какъ намъ достовѣрно извѣстно, мимоходомъ промышляютъ люди зажиточные, даже богатые, слывущіе за «достопочтенныхъ» и «уважаемыхъ», напр., «излюбленные» представители думы, которыхъ заслушаешься, когда они публично «о [489]честности высокой говорятъ». Да и что̀ тутъ предосудительнаго?—Комерческое дѣло, американскій пріемъ: деньги дѣлать изъ ничего, и—только!…

Собственно ростовщичество, въ принятомъ смыслѣ, разбивается на нѣсколько отраслей. Всего распространеннѣе и, если можно такъ сказать, популярнѣе практика ссудъ подъ ручной залогъ. Въ Петербургѣ существуетъ учрежденная правительствомъ ссудная казна, выдающая ссуды изъ 6% исключительно подъ залогъ золота, серебра и драгоцѣнныхъ камней, и три акціонерныхъ ломбарда, принимающіе въ залогъ всякую движимость изъ 24%. Частныхъ «гласныхъ кассъ ссудъ», не считая тайныхъ, къ концу описываемаго нами періода считалось болѣе 100. Замѣчательно, что учрежденіе это явилось у насъ почти одновременно съ началомъ оскудѣнія дворянской интеллигенціи, причиненнаго отмѣною крѣпостнаго права. Первая «гласная касса ссудъ» открылась, съ разрѣшенія начальства, въ 1865 г. До той поры ростовщичество, воспрещаемое закономъ, практиковалось тайно и было лишь терпимо. Теперь оно узаконивалось, и его права и обязанности были обусловлены правилами въ законодательномъ порядкѣ. Эта первая въ Петербургѣ гласная касса была учреждена весьма прославившимся въ свое время Владиміромъ Карповичемъ. Она имѣла колоссальный успѣхъ и доставила своему учредителю милліонную наживу, не считая всероссійской славы. Довольно сказать, что уже въ 1868 г. касса Карповича выдавала въ годъ болѣе 20,000 ссудъ. Разумѣется, столь счастливый опытъ нашелъ множество подражателей, и—къ 1870 г. въ Петербургѣ находилось уже до 80-ти «гласныхъ кассъ ссудъ», производившихъ, въ сложности, ежегодный оборотъ въ нѣсколько милліоновъ рублей. Эти учрежденія брали и берутъ отъ 48 до 120% въ годъ за ссуды. Нажива страшная! Даже пресловутый Карповичъ, когда разбогатѣлъ, сталъ ужасаться ея и, къ довершенію курьеза, возымѣлъ благую мысль заняться «искорененіемъ язвы ростовщичества». Въ компаніи съ подобными себѣ благодѣтелями, онъ подалъ куда слѣдуетъ проэктъ en grand «частной вспомогательной кассы народнаго кредита», подъ залогъ движимости всего изъ 15% годовыхъ. Конечно, послѣ откровеннаго признанія Карповича, въ поданной имъ при семъ запискѣ, что въ гласныхъ кассахъ ссудъ ихъ кліенты, «при наилучшихъ условіяхъ, за рубль займа [490]отдавали вдвое и втрое», предложенный имъ «народный кредитъ» изъ 15% могъ сойти за отмѣнно человѣколюбивое благодѣяніе… Но это далеко не крайняя грань ростовщическаго грабительства. Существуетъ еще въ Петербургѣ, такъ называемый, «дисконтеръ», передъ волчьимъ лихоимствомъ котораго практика «гласной кассы» можетъ почитаться очень невинной и гуманной. «Дисконтеры» ведутъ свои дѣла укромно, безъ вывѣсокъ и съ такимъ разсчетомъ, чтобы комаръ носа не подточилъ подъ ихъ операціи. Спеціальность ихъ—дисконтировать векселя или же непосредственно ссужать деньгами векселедателей на невозможныхъ условіяхъ, на такихъ условіяхъ, которыхъ ни одинъ благоразумный и осмотрительный человѣкъ принять не можетъ. Этого рода Шейлоки ведутъ дѣло главнымъ образомъ съ кутящею на счетъ будущихъ благъ «золотою молодежью». Они отлично знаютъ общественное и матеріальное положеніе каждаго изъ своихъ кліентовъ, знаютъ—есть ли капиталы у ихъ родителей, слѣдятъ за карьерой кліентовъ и въ точности изучаютъ степень вѣроятія предстоящихъ имъ въ будущемъ наслѣдствъ и всякихъ благъ. Если справки удовлетворительны, они охотно открываютъ кредитъ юнымъ повѣсамъ, даже напрашиваются съ одолженіями… Но что это за кредитъ, что за одолженіе!—Обыкновенно, за каждый одолженный рубль, благодѣтель этого сорта беретъ формальное обязательство въ нѣсколько рублей, въ видѣ какъ бы ручательства за акуратную плату, съ тѣмъ, что если должникъ погаситъ долгъ въ срокъ, то кредиторъ даетъ слово не требовать излишне вписанной суммы, не погаситъ въ срокъ,—вексель дѣлается обязательнымъ во всей суммѣ. Большею частью, разумѣется, разгульные молодые люди, даже со счастливымъ будущимъ, сроковъ не соблюдаютъ, тогда имъ угрожаютъ взысканіемъ, избѣжать котораго представляется одинъ выходъ—«переписка» векселей». Это значитъ, что къ первоначальной вздутой суммѣ долга должникъ вынуждается приписать, въ видѣ преміи за отстрочку, еще новую, фиктивную, какую Богъ на душу положитъ великодушному кредитору. Петля затягивается исподволь и такъ прочно, что попавшему въ нее вертопраху часто нѣтъ спасенья отъ разоренія. Такимъ путемъ накопляются огромные долги разныхъ блистательныхъ «питомцевъ славы»—долги, въ значительнѣйшей части своей совершенно фиктивные. Такъ, одинъ изъ «питомцевъ», доведенный [491]кредиторами до скамьи подсудимыхъ, какъ «злостный» банкротъ и авторъ фальшивыхъ векселей, чистосердечно признался суду, что изъ его милліоннаго долга дисконтерамъ онъ безспорно долженъ всего тысячъ пятьдесятъ. Остальная сумма образовалась изъ процентовъ, неустоекъ, приписокъ и переписокъ… И это не единственный примѣръ такой безбожной, совершенно нелѣпой ростовщической наживы на счетъ разоряющихся представителей «jeunesse dorée»[5]. Въ Петербургѣ извѣстно нѣсколько «именитыхъ» гражданъ, крупныхъ домовладѣльцевъ и богачей, которые этимъ именно способомъ сколотили свои состоянія.

Ростовщичество питается съ одной стороны бѣдностью, съ другой—мотовствомъ, безпутной или тщеславной жизнью не по средствамъ. Оба эти положенія, какъ бѣдность, такъ и расточительность рука объ руку встрѣчаются сплошь и рядомъ, поэтому въ Петербургѣ ростовщичество пышно процвѣтаетъ и, вѣроятно, въ сложности дѣлаетъ обороты на многіе десятки милліоновъ рублей. Среди петербуржцевъ рѣдко кто не имѣетъ долговъ, многіе не выходятъ изъ нихъ цѣлую жизнь, съѣдаютъ впередъ, такъ сказать, на корню всѣ свои источники и доходы, пребывая въ неисходной кабалѣ у ростовщиковъ. Соотвѣтственно этому, среди послѣднихъ существуютъ особые спеціалисты, одолжающіе ссуды подъ жалованья, пенсіоны и доходы впередъ, и такъ какъ кредитъ этого сорта сопряженъ съ нѣкоторымъ рискомъ, то лихвѣ здѣсь нѣтъ мѣры.

Затѣмъ въ столицѣ нашей имѣется много оборотливыхъ и находчивыхъ людей, которые изловчаются не только существовать одними долгами безъ отдачи, но даже составлять себѣ изъ этого «источника» кругленькія состоянія. Здѣсь мы переходимъ въ другую область легкой наживы—посредствомъ злоупотребленій кредитомъ. Злоупотребленія этого рода законъ и практика раздѣляютъ на двѣ категоріи—«невинныхъ» и «злостныхъ», но, на самомъ дѣлѣ, очень трудно найти это разграниченіе, если только кредитная операція не переходитъ въ уголовное преступленіе. Охотники дѣлать долги безъ твердой увѣренности отдать ихъ—часто люди легкомысленные, безпутные, но не преднамѣренно безчестные. Большею частью, это—все тотъ же оскудѣвшій «благородный человѣкъ», избалованный сибаритскими вкусами и бонвиванъ, либо [492]питающійся фантастическими надеждами на блистательную карьеру и богатство въ будущемъ, либо пришедшій уже въ отчаяніе. Это почти все равно:—и въ томъ и въ другомъ случаяхъ онъ слѣпо, безъ счета, одолжается направо и налѣво, пока ему даютъ, пока его аристократическій престижъ, пусканіе пыли въ глаза и элегантная наглость (въ сущности, въ этомъ—вся его «наличность») оказываютъ обаяніе и доставляютъ кредитъ. На этотъ предметъ промотавшіеся «питомцы славы» выработали цѣлое искусство, впрочемъ, искусство очень скользкое, такъ какъ съ постояннымъ упадкомъ вышеуказаннаго обаянія, а слѣдственно и кредита, беззаботное отношеніе къ границѣ между своимъ и чужимъ рублемъ нерѣдко приводитъ къ прямымъ ея нарушеніямъ, и—великолѣпный «питомецъ славы» неощутительно перевертывается вдругъ въ форменнаго «червоннаго валета» или рыцаря «черной банды»… Такіе примѣры бывали въ избыткѣ!

Нужно и то сказать, что этого рода «источники» день ото дня дѣлаются недоступнѣе и совсѣмъ изсякаютъ. Еще недавно въ Петербургѣ были такія благодатныя мѣста, куда «благородный человѣкъ» съ громкимъ именемъ, избранной среды, могъ взойти и распорядиться, какъ у себя дома: съ изысканнымъ вкусомъ насладиться плодами земными или выбрать для своей потребы то-то и то-то изъ предметовъ роскоши, приказать «прислать», а по предъявленіи счета, съ апломбомъ, не допускающимъ возраженій, отвѣтить: «запишите!» Существовали прежде такіе записывающіе, спеціально-фешенебельные магазины, рестораны и иныя заведенія къ услугамъ «благороднаго человѣка», но—увы! по мѣрѣ того, какъ благородный человѣкъ становился все менѣе исправнымъ плательщикомъ, фирмы эти либо разорялись, либо закрывались, либо стали очень мнительны и прижимисты въ предложеніи своихъ услугъ en crédit. Такъ, закрылся, напр., нѣсколько лѣтъ тому назадъ, знаменитый универсальный «англійскій магазинъ», славившійся изысканностью своихъ товаровъ и невѣроятностью своихъ цѣнъ. Онъ служилъ исключительно столичному бомонду и закрылся въ силу посмертной воли его владѣльца, который, говорятъ, сдѣлалъ это въ огражденіе своихъ наслѣдниковъ отъ разоренія. Магазинъ открывалъ широкій кредитъ своимъ аристократическимъ покупателямъ и, пока они не оскудѣли, можно [493]было вести дѣло съ выгодою; но времена перемѣнились, барскіе карманы опустѣли, между тѣмъ притязанія на кредитъ оставались прежнія, и магазинъ затруднялся имъ противиться и мѣнять свою комерческую политику. Долговъ на покупателяхъ—и большею частью безнадежныхъ—наросло на громадную сумму. Кончилось бы неминуемо тѣмъ, что богатая фирма обанкротилась бы. Точно также закрылись или совершенно преобразились, соотвѣтственно времени, извѣстные, нѣкогда знаменитые рестораны—пріюты для кутящей «золотой молодежи», въ домашнихъ архивахъ которыхъ, по разсказамъ свѣдущихъ людей, хранятся цѣлыя библіотеки интересныхъ для исторіи барской захудалости «записныхъ книжекъ» неоплатныхъ долговъ ихъ прежнихъ роскошныхъ гостей, въ сложности на многія сотни тысячъ.

Жить въ долгъ безъ отдачи—дѣло до того обычное, что не считается въ общемъ мнѣніи большимъ грѣхомъ, да и дѣйствительно, во многихъ случаяхъ, оно—результатъ вовсе не злаго намѣренія, а только дурной наслѣдственной привычки и лирическаго безпорядка въ образѣ жизни и хозяйствѣ, искони отличавшаго благовоспитаннаго «питомца славы». Но рядомъ съ этимъ болѣе или менѣе невмѣняемымъ видомъ злоупотребленія кредитомъ, существуетъ и весьма развивается въ послѣднее время искусство дѣланія долговъ безъ отдачи ради наживы, съ преднамѣреннымъ злостнымъ умысломъ, очень родственнымъ тому, который воодушевляетъ вора и грабителя au naturel. Передъ нами открывается грандіозная картина одного изъ самыхъ безграничныхъ, самыхъ опустошительныхъ опытовъ хищенія, удручающаго нашу современную дѣйствительность. Въ стремленіи оживить отечественную промышленность и торговлю, современность создала обширный, общедоступный кредитъ, органами котораго явились сотни акціонерныхъ и общественныхъ банковъ, гостепріимно раскрывшихъ свои двери для выгоднаго «помѣщенія» народныхъ сбереженій… Какъ же воспользовался россійскій промышленникъ, комерсантъ и дѣлецъ «благодѣтельнымъ» кредитомъ?—Отвѣтомъ на это служатъ безчисленные банковскіе крахи, при вопляхъ отчаянія ограбленныхъ вкладчиковъ, и непосредственно затѣмъ слѣдовавшіе, въ интересѣ сомнительнаго торжества правосудія, скандалезные процессы… Кто не помнитъ этихъ процессовъ? увянетъ ли когда нибудь безсмертная слава Струсберга [494]и его московскихъ друзей; Рыкова «съ товарищи» и множества другихъ, сидѣвшихъ на скамьѣ подсудимыхъ, банкократовъ, распорядившихся «благодѣтельнымъ» кредитомъ по финансовой системѣ муромскихъ разбойниковъ? Первый примѣръ этого сорта легкой наживы подалъ Петербургъ, гдѣ, какъ въ столицѣ, прежде всего завелись разныя общественныя кредитныя учрежденія и, прежде чѣмъ гдѣ нибудь, былъ изобрѣтенъ волшебный «бронзовый вексель», а также и другіе остроумные аппараты для отмычки и опустошенія общественныхъ сундуковъ. Волшебство это было до глупости просто, и—вскорѣ не было такого самаго тупоголоваго и неотесаннаго хапуги, который не постигъ бы его механики и не сталъ бы имъ пользоваться. Въ самомъ дѣлѣ—что̀ могло быть проще и глупѣе: написалъ стереотипную бумажку, попросилъ пріятеля выставить на ней бланкъ, подъ условіемъ и ему отъ себя оказать такую же немудрую услугу, представилъ въ кассу и—загребай капиталъ ни за что, ни про что! При посредствѣ такихъ-то бумажекъ, именуемыхъ «бронзовыми векселями», т. е. не отождествляющими собою никакой гарантіи и никакой цѣнности, кромѣ цѣнности бумаги, на которой они написаны, обобраны въ большей или меньшей степени многіе россійскіе банки, преимущественно же общественные, основанные на взаимности, сводящейся къ хищническому принципу: «воронъ ворону глазъ клюетъ, да вонъ не выклюнетъ».

Въ послѣднее время въ Петербургѣ обнаружилось еще одно, колоссальныхъ размѣровъ, злоупотребленіе кредитомъ, ведущее свое начало издавна. Мы разумѣемъ неоплатную задолженность множества петербургскихъ домовладѣльцевъ мѣстному городскому кредитному обществу, поставившую это послѣднее въ весьма рискованную позицію. Дѣло это темное, еще не разслѣдованное и—Богъ вѣсть, будетъ ли когда нибудь до̀чиста разслѣдовано; но самъ по себѣ фактъ на лицо, что за множество домовъ общество выдало ссуды, далеко превосходящія ихъ дѣйствительную стоимость. Такая тароватость—прямой результатъ недобросовѣстной оцѣнки и слѣдовательно, хищнической сдѣлки между заемщиками и агентами кредитнаго общества на счетъ плохо оберегаемаго общественнаго рубля. Этого мало. Нѣкоторые, особенно предпріимчивые кліенты кредитнаго общества, напр., пресловутые Туляковъ, Ломачъ и др., не [495]довольствуясь тѣмъ, что съ такимъ барышемъ спустили съ рукъ свои недвижимости и получили милліоны, ухитрились еще обезпечить за собою на нѣсколько лѣтъ впередъ и доходъ съ этой недвижимости путемъ фиктивной отдачи ея въ аренду заднимъ числомъ.

Этотъ послѣдній фортель соприкасается съ тѣмъ классическимъ, давно практикуемымъ на Руси злоупотребленіемъ кредитомъ, которое называется «злостнымъ банкротствомъ», преслѣдуется уголовнымъ кодексомъ, но въ весьма рѣдкихъ случаяхъ дѣлается предметомъ пресѣченія и преслѣдованія. Особенно часто соблазняются имъ купцы. Механика тутъ очень несложная. Задолжать направо и налѣво, товаромъ ли, или деньгами, какъ можно больше; понадежнѣе припрятать добычу, обыкновенно путемъ фиктивной передачи и перевода имущества и капитала на имя жены, дѣтей или родственниковъ, а потомъ въ одно прекрасное утро, объявить себя «несостоятельнымъ должникомъ»,—вотъ и все! Дѣло это до того обычное и повседневное въ комерціи, что въ большинствѣ случаевъ кредиторы очень спокойно къ нему относятся. Прекрасно постигая мошенническую искусственность такой несостоятельности, они только въ рѣдкихъ случаяхъ рѣшаются привлекать должника къ законной отвѣтственности; обыкновенно же стараются раздѣлаться съ нимъ мирно, полюбовно, домашнимъ порядкомъ, и считаютъ, что у него еще «есть крестъ на шеѣ», если онъ согласится, уплатить имъ по пятіалтынничку за рубль, даже, вслѣдъ засимъ вновь кредитъ ему открываютъ. Такимъ порядкомъ иные оборотливые комерсанты успѣваютъ, въ теченіе своей торговой карьеры, нѣсколько разъ обанкротиться и возродиться, къ вящему процвѣтанію своей фирмы.

Примечания[править]

  1. фр. après nous le dèluge — после нас хоть потоп. — Примечание редактора Викитеки.
  2. лат. Dei gratia — божьей милостью. — Примечание редактора Викитеки.
  3. лат. ubi bene, ibi patria — где хорошо, там и родина. — Примечание редактора Викитеки.
  4. лат. perpetuum mobileвечный двигатель. — Примечание редактора Викитеки.
  5. фр. jeunesse dorée — золотая молодёжь. — Примечание редактора Викитеки.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.