В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 9. Статьи и рецензии 1845—1846.
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
65. История Консульства и Империи, соч. Тьера, бывшего президента Совета министров, члена Палаты депутатов и Французской академии. Перевел с франц. И. Д--ъ. Части I, II и III. Санкт-Петербург. 1845. В тип. Ильи Глазунова и комп. В 8-ю д. л., 228 стр.1
Несмотря на огромный успех, который имел во всей Европе новый исторический труд г. Тьера -- "История Консульства и Империи",-- это сочинение не принадлежит к разряду произведений, запечатленных достоинством науки. Это произведение чисто беллетристическое. Для Наполеона уже настает потомство, и уже недалеко время, когда будет возможна его история; но пока она еще не возможна. Низвергнутый с вершины могущества, Наполеон был черним и унижаем даже теми, которые недавно еще были его униженнейшими слугами. Партия бурбонистов имела причину и ненавидеть и бояться даже тени Наполеона, и бурбонист Шатобриан справедливо сказал, что стоит только на западном берегу Франции воткнуть палку и надеть на нее серый сюртук с трехугольною шляпою Наполеона, чтоб взволновать весь мир. Поэтому партия бурбонистов во Франции должна была вести ожесточенную борьбу не только с либералами, настаивавшими на действительность конституции, и республиканцами, еще не забывшими Конвента и якобинского клуба, но и еще более с бонапартистами: человек, сидевший в плену на острове Святой Елены, до того был облит с ног до головы лучами чудесного, что никто и не думал, чтоб для него было что-нибудь невозможно... Но вот он умер; французское правительство отдохнуло: герцог Рейхштадтский был для него опасностью уже в десять раз меньшею, а других народов он нисколько не беспокоил. Тогда началась эпоха какого-то идолопоклоннического восторга к Наполеону. Когда же на французском престоле явилась новая династия, почти все партии во Франции единодушно сошлись в обожании этого огромного имени. Франция забыла бедствия, которыми он терзал ее столько времени, забыла темные пути, по которым этот сын судьбы пробирался к владычеству,-- всё забыла!.. Он стал героем, полубогом! Но теперь и круговорот идей мчится с невероятною быстротою: забвение начало проходить, память начала возвращаться, и число обожателей и восторженных поклонников Наполеона со дня на день уменьшается, а безотчетные фразы о его безупречном величии остались на долю только крикунам и фразерам. Это особенно произошло оттого, что стали иначе смотреть на "политику" и не хотят более уважать в ней вероломства, а хотят, чтоб она соединялась с нравственностью; успех и право вследствие этого сделались для всех понятиями особенными, а не тождественными. Как возвысился Наполеон? Одним ли своим гением? -- Нисколько! При всем своем гении он недалеко бы ушел, если бы не одарен был от природы весьма гибкою, уступчивою и сговорчивою совестью. Он подбивается в милость к гнусному, бесчестному и развратному Баррасу, оказывает Конвенту важную услугу, при помощи якобинцев, хитростью, интригами уничтожает Пятисотенный совет, разыгрывает роль жертвы, будто бы едва ускользнувшей от кинжалов республиканцев, делается консулом и начинает играть республиканскую комедию, замышляя об императорской короне. Последняя интрига до того исполнена комизма, что сам г. Тьер, запоздалый обожатель Наполеона, не мог придать ей ни исторического, ни героического величия: вспомните о неловких проделках жалкого и ничтожного Камбасереса, бывшего посредником между Наполеоном и Сенатом!..2 Наконец, он император Франции, протектор Германского союза, а его братья -- короли большей части европейских государств и в то же время вассалы раздавателя скипетров. Сколько было в душе и сердце Наполеона уважения к правам человечества и законности,-- это он вполне показал, расстреляв герцога Энгиенского, и в египетском походе, велев умертвить четыре тысячи турков, которых по договору, им же утвержденному, он должен был выпустить из Яффы живыми и невредимыми. Сам г. Тьер, отъявленный поклонник Наполеона, не мог одобрить последнего из этих поступков, хотя и старается уменьшить его вопиющую несправедливость. Он говорит, что, не имея средств отослать этих пленников в Египет под надежным прикрытием и не желая, чтоб они увеличили собою неприятельскую армию, -- "Bonaparte se décida à une mesure terrible, et qui est le seul acte cruel de sa vie. Transporté dans un pays barbare, il en avait involontairement adopté les moeurs: il fit passer au fil de Pépée les prisonniers qui lui restaient. L'armée consomma avec obéissance, mais avec une espèce d'effroi, l'éxecution qui lui était commandée". То есть: "Бонапарте решился на ужасную меру, которая была его единственным жестоким действием во всю жизнь его (а смерть герцога Энгиенского?..). Очутившись среди варварской страны, он против воли усвоил себе ее нравы: он приказал переколоть пленников. Армия исполнила приказание с покорностию, но и с отвращением". О нарушении же договора г. Тьер беспристрастно умалчивает... Но нарушать святость договоров Наполеон считал делом высшей политики и высшей мудрости: недаром говорил он, что "эта старая Европа наскучила ему"... Все его действия, и злые и добрые, выходили из его личного эгоизма, и потому, может быть, они были для него самого так бесплодны. В самом деле, чего он хотел? Сделать Францию могущественнейшею землею в мире, чтоб, опираясь на ее порабощении, самому деспотически владычествовать над всем миром, ругаясь над народным правом, и упрочить это владычество за своею династиею. А чего достиг он? -- Разорения, обезлюднения и позора Франции, а себе -- тюрьмы на бесплодной скале Атлантического океана.
И, однако ж, он нужен был миру -- и мир увидел и вострепетал его... Будучи врагом духа времени, грозя, новый Бриарей,3 задушить его в своих сторуких объятиях,-- он, сам того не зная, был только его послушным орудием... Дух времени воспользовался им, сколько было ему надобно, и потом бросил его, как уже ненужное орудие, -- и тщетно тогда развертывал он всю силу своего гения, всю неистощимость своих титанических сил и средств -- ничто не помогло, и он пал...
Есть люди, которые, раз остановившись на чем-нибудь, уже не двигаются вперед и в другую эпоху, в мир новых страстей и убеждений, переносят с собою свой запоздалый восторг к идеям старого времени. К таким людям принадлежит г. Тьер. Считая себя великим политическим и государственным человеком, г. Тьер считает себя еще и военным гением первой величины. Поэтому Наполеон -- его идеал во всех отношениях. "Историю Французской революции" г. Тьер написал в духе оппозиции правительству восстановленных Бурбонов; "Историю Консульства и Империи" составил он в духе оппозиции нынешнему французскому правительству, которого, впрочем, он разделяет все принципы, кроме одного -- миролюбия, не понимая, что на нем-то оно больше всего и держится. Цель его книги была -- напомнить французам бурное время их "блистательного позора",4 как сказал наш Пушкин, их побед и завоеваний. Г-н Тьер -- великий воитель, истинный Наполеон в карикатуре, {Нам случилось видеть преостроумную и презлую карикатуру на г. Тьера": он изображен в вице наполеоновской статуи на вандомской колонне, в наполеоновском сюртуке, в наполеоновской трехугольной шляпе, а внизу подписано: Monsieur Tiers (Thiers), ainsi appelé par ce qu'il ne fait pas la moitié d'un grand homme. {Господин Треть (Тьер), названный так потому, что он не составляет и половины великого человека. (Франц.). (Каламбур, построенный на одинаковом произношении собственного имени Тьер -- Thiers и слова треть -- tiers).-- Ред.}} — и будь он опять министром, в Европе запылало бы пламя войны, при зареве которого г. Тьер выгодно играл бы на бирже в ажиотаж; но потому-то, вероятно, он теперь и не министр… И вот он пишет историю Наполеона, чтоб апофеозою гения войны кольнуть миролюбивые умы правителей Франции. Но — странное дело! — у него из апофеозы Наполеона как-то выходит, совершенно против его воли и намерения, совсем другое, потому что, как ни силится он софизмами оправдать его действия, истина так и блещет сквозь эти софизмы. И не мудрено: во-первых, прошло уже время для безотчетного восторга к Наполеону, а во-вторых, нет ничего опаснее для оправдания дурных дел исторического лица, как апологист, которого нравственные убеждения составились и укрепились на бирже, в министерских и в палатных интригах. Таким образом, самый злой, ожесточенный враг Наполеона не мог бы оказать ему такой дурной услуги, порицая его, какую оказал ему г. Тьер, превознося, почти обожествляя его… Многие критики в Европе уличили г. Тьера в искажении слишком известных фактов. Конечно, это искажение не умышленное, происшедшее от поспешной работы, но всё же оно не возвышает цены его исторического труда. Еще важнее искажение истин нравственности в справедливости во имя оправдания человеческой слабости…
«Отечественные записки», верные своему обещанию — тотчас же знакомить русскую публику со всеми замечательными новостями в иностранных литературах, поспешили познакомить ее и с «Историею Консульства и Империи», которая наделала в Европе столько шума и толков и которая всё-таки не только не хуже, но даже лучше всех доселе бывших историй Наполеона. Теперь переводивший в «Отечественные записки» «Истории Консульства и Империи» издает эти статьи отдельно.5 Не наше дело судить о достоинстве перевода, но смеем думать, что переводчик исполнил свое дело хорошо. Издание его книги красиво.
1. «Отеч. записки» 1845, т. XLIII, № 11 (ценз. разр. 31/Х), отд. VI, стр. 5—8. Без подписи.
2. Камоасерес Жан Жак Режи (1753—1824) — французский буржуазный государственный деятель. С 1792 г. — член Конвента. В период 1-й империи (1804—1814) — один из ближайших сотрудников Наполеона I.
3. Бриарей — мифический герой, сын Посейдона.
4. Из стихотворения Пушкина «Наполеон».
5. Труд Л.-А. Тьера «История Консульства и Империи» занимает 20 томов. 21-й том отведен указателю. В 1845 г. вышли в свет первые три тома этого труда, с которыми «Отеч. записки» и поспешили познакомить своих читателей. Автор русского перевода И. Д-ъ в своем предисловии к книге писал, что он решил «в сжатой форме журнальных статей представить читателям занимательнейшие части этого труда со всем, однако, подобающим уважением к образцовому наложению автора». На страницах «Отеч. записок» появилось восемь таких «журнальных статей» (1845, тт. XL, XLI, XLII и XLIII; 1846, т. XLIV). В 1845 г. первые три «статьи» вышли в свет отдельным изданием.