Глава VII[править]
Последнюю главу этой книги я посвящаю изложению умственной культуры в X веке и закончу главу обзором внешнего вида Рима. Едва ли в какую-нибудь другую эпоху варварство в Риме достигало таких размеров; это не должно, однако, удивлять нас, так как причины варварского состояния Рима ясны. В век Борджиа и Медичи нравственная порча скрывалась за покровом внешнего классического образования; порочность церкви была прикрыта коврами Рафаэля; но в X веке не существовало прекрасной видимости, Образ Иоанна XII, по сравнению с образом его позднейшего преемника, Александра VI, представляет такие же основные различия, какие существовали между X и XVвеками. В эпоху Карла Запад стремился восстановить образование, существовавшее в древности, и освещался некоторым отблеском науки и искусства; в то время слагали стихи, писали картины, возводили здания, изучали произведения древней литературы и старательно переписывали их. Но когда империя Каролингов пала, когда в Италию вторглись сарацины, норманны и венгры и когда все значение пап сводилось единственно к тому, что они были владетельными римскими баронами, тогда западный мир вернулся к варварству.
Невежество духовенства, замечавшееся повсюду в Италии, должно было казаться особенно поразительным в Риме. Галльские епископы, будучи в Реймсе говорили так: «Теперь в Риме нет почти никого, кто был бы просвещен в науках, а между тем, по уставу никто не может стать даже привратником, не будучи знаком с науками. По сравнению с римским епископом можно допустить некоторое невежество в других пастырях; но в римском епископе оно не может быть терпимо, так как он призван решать вопросы веры, образа жизни и благочестия духовенства и все вообще дела католической церкви». В защиту папства апостолический легат Лев, аббат монастыря Св. Бонифация, приводил буквально следующее: «Наместники и ученики Петра не желают иметь своими наставниками ни Платона, ни Вергилия, ни Теренция и никого другого из всей скотской породы философов, которые то, как птицы в воздухе, подымаются в горном полете мысли, то, как рыбы в море, погружаются в глубь вещей, то движутся шаг за шагом как овцы, опустошающие пастбища. И потому, говорите вы, тот, кто не напичкан подобными фантазиями, не может занять место привратника? А я вам говорю, что ваше утверждение — ложь. Петр ничего этого не знал и все-таки был поставлен при вратах, ведущих в небо, так как сам Господь сказал ему: Я дам тебе ключи от Царства Небесного. Наместники и ученики Петра знают апостольское и евангельское учение, и красота их слова не в напыщенности речи, а в смысле и разуме того, что говорят они. В Священном Писании сказано: чтобы поразить сильного, Бог избирает слабого. И от начала мира Бог делает своими провозвестниками не философов и ораторов, а людей неученых и простых». Этот ответ был смелым признанием римской курии X века; римская церковь открыто сознавалась в своем незнакомстве с гуманистическими науками и даже заявляла о своем презрении к философии. Игнорируя св. Павла, всемирного ученого, церковь опиралась на то, что ключи к небу держит в своих руках неученый рыбак Петр. В конце концов образованные епископы Галлии и Германии принуждены были сложить оружие перед камнем Петра.
Вместе с монастырями, в которых раньше бенедиктинцы продолжали некоторое время заниматься науками, пришли в упадок и школы. В этом отношении не составила исключения даже и та все еще существовавшая школа певчих в Латеране, которая со времени Григория Великого имела значение духовного университета. Рукописи в библиотеках подвергались тлению; монахи разбежались и уже более не работали; если же между ними и попадались ученые, то недостаток бумаги являлся препятствием в занятиях перепиской. С той поры, как Египет, древняя отчизна папируса, подпал под власть арабов, недостаток в писчем материале стал чувствоваться по всей Италии. Умственное невежество, царившее в X веке, Муратори приписывает отчасти этому обстоятельству. Восстановление списков обходилось непомерно дорого; поэтому повсюду в Италии пользовались пергаментными рукописями и с этой целью стирали с них первоначальный текст. Возникновение таких палимпсестов было причиной того, что произведения древних авторов во многих случаях оказались окончательно утраченными для нас. Невежественный монах сводил текст книг Ливия, Цицерона или Аристотеля и на чистые листы этих книг, погубленных им свидетелей мудрости древних, заносил антифонарии или жизнеописания святых. Таким образом, древние рукописи подверглись тому же превращению, как и древние храмы; когда в роскошном здании, украшенном портиками, прекратился языческий культ, богиня, занимавшая это здание, покинула его, чтобы дать место христианскому мученику, и точно так же явилась необходимость стирать божественные идеи Платона с пергамента, чтобы написать на нем церковный канон. По отношению к Риму того времени мы, однако, ничего не знаем ни о библиотеках, ни о переписчиках; а между тем в это же время в Германии и во Франции прилагались невероятные усилия к тому, чтобы создать коллекции книг. Духовенство, если только оно способно было вообще читать и давать объяснения, ограничивало все свои знания пониманием Символа веры, Евангелия и Посланий Апостолов. О математике, астрономии и физике не было и помину. Все классическое образование сводилось к жалкому знанию одной «грамматики». Эта наука, без сомнения, должна была иметь большое значение в эпоху, когда литературные произведения непрестанно грешили против грамматических правил и когда народный язык создавался разложением всех законов латинской речи. Грамматика изучалась в Риме даже в это время, так как порой мы встречаем прозвище «грамматика» (grammaticus), которое носил, например, Лев VIII. Шаткие общественные условия, партийные раздоры и перевороты исключали возможность процветания каких-либо просветительных учреждений, если только приходило кому-либо на ум подумать о них. Нельзя, однако, сомневаться в том, что школа римского права продолжала существовать именно в этот период времени, когда lex Romana снова получил свой блеск, когда римскому судье с торжественной церемонией вручалась книга законов Юстиниана и предписывалось судить по этим законам Рим, Транстеверин и весь мир. Эта и другие церемонии при дворе Оттона точно описаны в Graphia; но, перечисляя разного рода придворные чины, она не упоминает ни о докторах права, ни о схоластах, ни о грамматиках. Как о роскоши, составлявшей непременную принадлежность двора, Graphia говорит о театре.
Страсть к театральным развлечениям, некогда господствовавшая в Риме, в эпоху Каролингов под влиянием христианских празднеств стала снова воскресать. Сценические представления, осужденные церковью как дьявольское порождение тем не менее сохранились во всех странах. Теренция знали всюду, где только охранялась классическая древность, и Росвита Гандерсгеймская писала свои латинские Драмы или моралитэ нарочно с той целью, чтобы изгнать из среды монахинь чтение Теренция. В Vatiana поныне сохраняется список Теренция, принадлежащий л веку; иллюстрирующие его миниатюры представляют подражание классическому стилю и изображают сцены из комедий поэта; но судя по тому, что автор этой Рукописи Гродгарий, можно думать, что она была написана во Франции. Известно со всей достоверностью, что в X веке театральные представления происходили в Верхней Италии. В то время греческие обозначения были в ходу и актеры поэтому назывались thymelici; таким образом, последние получили свое название от thymele театра Софокла тогда, когда греческие трагедии уже никому не были известны. Огорченный тем, что духовные лица присутствовали на театральных представлениях, Атто Верчелльский увещевал этих лиц немедленно уходить с пиршества, как только появлялись актеры. Из слов этого летописца мы узнаем, что для развлечения гостей на пирах так же, как в древности, ставились мимические сцены, на свадьбах давались театральные представления, и последние вообще существовали и исполнялись даже в неделю Пасхи. Сцены, изображавшие страсти Христовы и другие библейские события, ставились во всех странах на Святой неделе уже с IX века; но, помимо того, во время праздников давались и светские представления. Раз существование их доказано по отношению к Верхней Италии, надо полагать, что они происходили и в Риме. Мы не думаем, конечно, что ставились здесь комедии Теренция и Плавта; близость святынь, вероятно, явилась бы преградой для такой роскоши, как исполнение этих произведений даже при дворе Оттона III. Указаний на существование игр в амфитеатре или звериной травли мы совсем не встречаем; о гладиаторах и сенаторах знали только как о достоянии старины; тем не менее изобразители мимических сцен, певцы, танцовщики и актеры должны были существовать. Возможно, что все эти исполнители выступали не только в церквях и во дворцах, но иногда также в Колизее или среди развалин какого-нибудь театра, как это происходит в настоящее время на арене в Вероне и в Риме в мавзолее Августа. Graphia посвящает театральным представлениям два параграфа, являющихся со времени Кассиодора единственными заметками о театре. В этих параграфах говорится о поэтах, комедиях, трагедиях, о сцене, оркестре, о гистрионах, сальтаторах и гладиаторах; здесь мы встречаем обозначение thymelici, и так как оно было употребительно в это время, то есть основание полагать, что указания Graphia относятся не только к тому, что было в древности, но отчасти и к тому, что происходило тогда, И с нашей стороны не будет слишком смелым утверждением, если мы скажем, что при дворах Гуго, Марозии и Альберика изображались сцены, заимствованные из мифологии; когда Иоанн XII, будучи в игривом настроении, пил за здоровье Венеры и Аполлона, его фантазия могла быть подогрета актерами, изображавшими эти мифологические образы на каком-нибудь пиршестве, происходившем в Латеране.
По отношению к классической литературе римляне имели то преимущество, что эта литература составляла их древнее достояние и понимание ее облегчалось для римлян тем языком, на котором они говорили. Если во Франции и особенно в Германии знакомство с древними было доступно только немногим образованным людям, достигавшим этого образования упорной работой, и было совершенно чуждо народу, то для римлян X века еще не требовалось особенно больших усилий, чтобы понять язык предков, хотя понять смысл произведения могло уже стать трудным. Письменная литература и документы того времени свидетельствуют, что народная речь сделала большой шаг вперед в деле создания итальянского языка, и мы в первый раз встречаемся здесь с упоминанием о lingua volgare как о живом языке наряду с латинским языком. Эпитафия, посвященная Григорию V, прославляет его за то, что он умел поучать народы на трех языках: на германском, на латинском и на народном. Образованные люди также говорили народным языком, и Иоанн XII как римский оптимат владел хорошо, по-видимому, только итальянским языком. Латинский язык выходил из употребления и сохранялся только в богослужении, литературе и судопроизводстве. Те немногие писатели, которые принадлежат тому времени, отдавали немало сил на борьбу с народным языком, который, будучи очень близок к латинскому, был причиной невольных ошибок с их стороны против правил латинского языка. Эта близость и облегчала итальянцам понимание древних авторов. Гораций, Вергилий и Стаций уже не читались на форуме Траяна, но грамматики все еще давали пояснения к ним в своих жалких школах.
Со времени Каролингов, когда интерес к наукам был снова возбужден, знакомство с древними поэтами стало непременной принадлежностью литературного образования, и это знакомство поддерживалось в школах, учрежденных Каролингами также и в Италии. В конце X века один случай, имевший место в Равенне, обратил на себя общее внимание; этот случай свидетельствует, как усердно некоторыми лицами изучались древние поэты. Некий схоласт Вильгард так сильно полюбил произведения Вергилия, Горация и Ювенала, что эти авторы явились ему во сне и обещали ему бессмертие; потрясенный таким сновидением, схоласт заявил публично, что учения названных поэтов имеют такое же значение, как Символ веры, и был за это привлечен к духовному суду по обвинению в язычестве. В Германии многие увлекались изучением древних поэтов. Оттон I едва говорил по-латыни, но его сын и внук были хорошо знакомы с древней литературой. Брат Оттона I, архиепископ Бруно, саксонский меценат, даже восстановил дворцовую школу Карла и собирал вокруг себя греческих грамматиков. Среди римлянок мы знаем только одну образованную матрону, Имизу, к которой написаны некоторые из писем Герберта; самые знатные женщины были literae nesciae — не умели писать; между тем в Германии Гедвига Швабская читала с монахом Экгардом Вергилия и Горация. Юных девушек знатного сословия мучили в монастырских школах Гандерсгейма и Кведлинбурга непонятными им классиками, и эти девушки, незнакомые с историей и географией своей собственной родины, хорошо знали по Вергилию фантастические страны Италии. Немецкая монахиня Росвита писала на латинском языке эпические и драматические сочинения. Адельгеида и Феофано были так же классически образованны, как лангобардская королева Адельберга. Таким образом, римлянам не послужило на пользу то обстоятельство что они говорили на языке, родственном классическому языку, и римское общество в своей образованности осталось позади немецкого и французского. В то самое время, когда Оттон III жил мечтой о восстановлении империи философа Марка Аврелия, римляне были уверены, что конная статуя этого императора изображает какого-то крестьянина, который некогда застиг одного короля врасплох и взял его в плен. Существование легенд — обычная принадлежность невежественных народных масс; действительное же доказательство некультурности Рима дает нам история литературы, свидетельствующая, что между римлянами в продолжение всего X века не было ни одного литературного таланта.
Между тем в это же время в Ломбардии были чужестранцы, выдававшиеся своими способностями и образованием; например, скитавшийся по свету Ратерий Веронский, уроженец Люттиха, обязанный своим образованием монастырской школе в Лаубе, далее Атто Верчелльский, затем панегирист Беренгара и Лиутпранд Кремонский. Все они отличались педантически усвоенной школьной ученостью; их проза и поэзия украшения цитатами из классиков, и эти заимствования выделяются на общем фоне произведений названных писателей так же резко, как и остатки античных фризов и колонн в церквях и дворцах, возведенных в Средние века. Такие отличительные особенности мы встречаем уже у Иоанна Диакона, биографа Григория, и затем также у некоторых римских писателей X века. То же самое, по существу, явление мы видим в Оттоне III, который со всею страстью вводил уцелевшие остатки Римской империи — чины, одежды и идеи времен этой империи — в свое средневековое государство, где все это выглядело как заплаты.
Одежда, которую носили в то время, делалась из грубой материи, но украшалась каймой и рисунками, заимствованными из древности. Стремление облагородить варварскую эпоху подобными воспоминаниями было общераспространенным.
Обыкновение цитировать Вергилия или Стация обратилось со времени Карла в страсть, а искусство слагать стихи стало во времена панегириста Беренгара настолько обычным, что этот автор во вступлении к своей поэме извиняется в том, что написал ее, так как стихов теперь уже никто не спрашивает, и их слагают даже в деревнях с таким же успехом, как в городах. Но в Риме стихи можно было найти теперь так же, как и прежде только в надписях на надгробных памятниках, на церковных дверях и в абсидах; эти стихи написаны совершенно варварским языком, и только некоторые из них, как, например, эпитафия, посвященная Кресцентиям, выдерживают критику. Повсюду мы видим погоню за цветистостью фразы, а мысль так тяжеловесна и темна, как само то время. Творцами подобных стихотворений, вероятно, были в ту пору скорее светские люди или грамматики, чем духовные лица.
Погасить свет человеческой образованности невозможно. Ни падение Римской империи, ни опустошения, которые производились кочующими варварами, ни фанатическое благочестие христианства первых времен не могли потушить огонь зажженный в греческой земле. По-видимому, наука движется иногда по неведомым путям, скрытая за внешностью исторических событий, и затем где-нибудь внезапно обнаруживается и воспламеняет умы людей. Когда культурная деятельность Карла сменилась снова варварством, наука неожиданно стала развиваться в Германии и Англии, а во Франции была произведена реформа монастырей.
Сам Одон Клюнийский был не только святым, как Ромуальд, но и образованным человеком, изучившим в Реймсе философию, грамматику, музыку и поэзию Вводя реформу в римские монастыри, он должен был позаботиться и о восстановлении науки, которой ведала церковь; ученые исследования и ведение школ лежали на обязанности монастырей и по уставу ордена должны были быть возобновлены. Правда, мы не знаем за то время никаких папских декретов, которые относились бы к монастырским и приходским школам и соответствовали бы декретам, изданным Ратерием и Аттоном в Ломбардии; но мы предполагаем, что такие декреты были изданы лучшими папами времени Альберика. Мало-помалу научное движение восстанавливалось в римских монастырях, и, как мы видели, один из них, существовавший на Авентине, стал даже центром, около которого собрались благочестивые монахи. Эти мечтатели с прозвищам и «простяков» и «молчальников» по степени своего образования не стояли, конечно, в противоречии с аббатом Львом Простым (Leo Simplex), дерзко защищавшим священные права Рима на невежество; тем не менее эти люди постоянно возбуждали в монахах интерес к серьезной умственной работе.
Ужасающий мрак, окутывавший Рим, стал исчезать уже в последней трети X века. Ряд пап был, наконец, завершен немцем и французом, освободившими Латеран от варварства. Если бы правление получившего образование Григория V было более продолжительным и более спокойным, его реформаторская деятельность охватила бы и все то, что могло способствовать росту науки; еще в большей мере следует сказать это о Сильвестре II — Герберт был в Риме как бы одиноким факелом в темную ночь. Век величайшего невежества довольно неожиданно закончился появлением выдающегося человека, и тот же самый Сильвестр ознаменовал собой начало XI века, предсказав, как пророк, крестовые походы. На долю Рима выпадает, конечно, только та честь, что он в течение нескольких тревожных лет служил Сильвестру местом, где он мог вести свои ученые занятия; но эти занятия не находили в Риме никакого отзвука. Видя, как Сильвестр, поднявшись в свою обсерваторию, рассматривал звезды, как он в своих покоях, окруженный пергаментами, чертил геометрические фигуры, как собственными руками мастерил солнечнее часы или изучал астрономический глобус, сделанный из лошадиной кожи, римляне, может быть, уже тогда приходили к мысли, что их седой папа заключил союз с дьяволом. Тиару, казалось, носил второй Птолемей, и личностью Сильвестра II уже отмечается наступление нового периода средних веков — схоластического.
Знакомству с греческой философией Сильвестр был обязан Боэтию, одному из последних древних римлян, и это обстоятельство может быть поставлено в заслугу Риму. Переводы произведений Аристотеля и Платона, сделанные Боэтием, и его комментарии к ним так же, как и принадлежащие ему изложения математиков Архимеда, Евклида и Никомаха, твердо оберегали славу этого сенатора. В X веке он сверкал, как звезда первой величины, и его читали с таким же усердием, как Теренция и Вергилия. Нетрудно убедиться, что философское утешение Боэтия служило образцом даже Лиутпранду, который точно так же охотно вводил в свою прозу стихотворный размер. Эту же книгу перевел на англосаксонский язык Альфред Великий, а еще позднее ее комментировал Фома Аквинский. Сам Герберт, подобно Боэтию, соединял в себе разнообразные таланты и познания. Своему учителю он написал в стихах хвалебное слово, и замечательно, что это было сделано по настоянию Оттона III. Тот самый император, который увез из Беневента мощи св. Варфоломея и положил в своей базилике останки св. Адальберта, нашел также необходимым воздвигнуть в Павии мраморный памятник философу Боэтию, и на этот именно случай были, вероятно, написаны Гербертом вышеупомянутые прекрасные стихи.
Итальянская историография обязана тому времени некоторыми произведениями В Северной Италии писал Лиутпранд, и его труды не лишены живого интереса и мысли. В Венеции была написана ее самая древняя летопись — драгоценный труд диакона Иоанна, министра Петра Орсеоло II. В Кампаньи явилось продолжение истории Павла Диакона, известное под именем Летописи Анонима Салернского. Точно так же и в Риме, и по соседству с ним были написаны исторические труды. Настоящую хронику написал при Оттонах Бенедикт, монах монастыря Св. Андрея in Fiumine на Соракте. Невежественному монаху хотелось написать всемирную летопись; первая часть ее заимствована из различных книг, как то; Анастасия, Беды, Павла Диакона, Эгингарда и некоторых летописцев Германии и Италии. По отношению к ближайшему времени Бенедикт пользовался продолжением Liber Pontiticalis и затем заносил в свою хронику все то, что слышал, так как сам он был очевидцем только немногих событий; но и в тех случаях, когда он пишет как современник, его указания имеют сомнительную цену и часто оказываются почерпнутыми из недостоверных источников. Как произведение крайне невежественное летопись Бенедикта свидетельствует, как низко мог пасть язык Цицерона. Если бы Бенедикт написал свою книгу тем итальянским языком, которым он говорил, его труд явился бы важным памятником linguae volgare того времени; но Бенедикт пожелал писать по-латыни, и в результате не вышло ничего. Таким образом, Для истории образования итальянского языка эта летопись имеет меньше значения, нежели другие письменные памятники, как, например, документы того времени.
Латинский язык в летописи Андрея Бергамского напоминает те грубые скульптурные украшения в церквях, которые принадлежат X и XI векам и в которых каждый листок и каждая фигура утратили свои естественные контуры.
Бенедикт воспользовался, между прочим, трактатом «Об императорской власти в Риме», написанным его современником. В этом замечательном произведении прославляется императорская власть Каролингов, излагается ее значение и оплакивается упадок ее со времени коронования Карла Лысого. Автор делает множество ошибок, говоря о состоянии Рима до Карла Великого; точно так же и некоторые другие его указания возбуждают сомнения. Отрывочное изложение беспорядочно, но язык легкий. Трудно предположить, чтобы автор был римлянин, более вероятно, что он был лангобард и писал или в имперском монастыре Фарфе, или в Сорактском монастыре, когда императорская власть еще не была восстановлена Оттоном I. Если оно было написано в Фарфе, то оно было бы, конечно, единственным литературным произведением этого монастыря, подвергавшегося в X веке таким жестоким опустошениям, и уже только в XI веке, когда общий порядок был восстановлен, мы будем иметь случай отметить заслуживающие полного внимания литературные труды аббата Гуго и выдающуюся деятельность Григория Катинского.
В самом Риме в X веке было возобновлено продолжение неоценимой книги пап, прерванной на жизнеописании Стефана V, — именно в форме кратких таблиц, называемых каталогами. Так как теперь уже не приходилось сообщать ни о постройках, ни о приношениях, то в каталогах обозначены лишь имена пап, их происхождение, время правления и затем приложено коротенькое изложение отдельных событий. Ничто не свидетельствует так ясно о варварстве Рима в X веке, как продолжение знаменитой Liber Pontificalis в ее первоначальной, крайне несовершенной форме.
Вскоре после смерти св. Адальберта была написана по желанию Оттона его история; автором этой небольшой книги считают Иоанна Каннапария, аббата монастыря Св. Бонифация, римлянина по происхождению. Таким образом, самым крупным литературным произведением в Риме в X веке является описание жизни славянского апостола. Этот труд знакомит нас отчасти с тем временем, так как автору были известны главные действующие лица той эпохи. Автор увлечен идеями Оттона III о величии Рима и в своем изложении порою воодушевляется так же, как Иоанн Диакон в жизнеописании Григория. Автор, конечно, не располагает разносторонними сведениями Иоанна Диакона, но пишет он хорошим языком, лишь местами вдается в библейскую напыщенность и стоит неизмеримо выше св. Бруно Кверфуртского, который в 1004 г. написал более подробную биографию св. Адальберта, в которой находим лишь набор трескучих фраз.
Больше, чем все упомянутые выше сочинения, представляют интерес те литературные произведения, которые, возникнув первоначально в Риме, имели вполне местное значение и позднее сохранили его, хотя в создании этих произведении приняли участие также и иноземцы. Мы имеем в виду книги, которые составились из заметок о памятниках Рима, о его священных местах и о всем том, что носило на себе следы великого прошлого города. Когда пилигримы приходили в Вечный Рим, им в этом загадочном мире чудес, где даже некоторые создания христианства уже успели стать достоянием древности, служили проводниками соотечественники из чужеземных корпораций Рима. Значение кратких путеводителей имели, однако, также и памятные книги. Некоторые из франкских и германских пилигримов, среди которых интерес к изучению римских древностей был пробужден со времени Алкуина, стали смотреть на Рим глазами археологов и историков. Эти пилигримы составляли описания достопримечательностей города и уносили свои заметки на родину. Такие описания были предтечами современных путеводителей по Риму, и, как теперь, держа в руках эти толстые путеводители, чужестранцы всевозможных национальностей ходят по Риму, так в Средние века бродили по городу пилигримы, ища указаний в скудных заметках, начертанных на нескольких пергаментных листах.
Двойственный характер Рима наложил особую печать на произведения этого рода, так как в них надлежало сказать и о древнем, и о христианском Риме. По отношению к первому источниками служили Notitia и Curiosum; о втором имелись сведения в тех перечнях странноприимных домов, кладбищ и базилик, которые составлялись для руководства пилигримов. К этим перечням добавлялись сказания о святых и церквях, устанавливавшие связь языческого Рима с христианским, и затем даже заметки о папских и императорских дворцах. Так мало-помалу создавались Graphia и Mirabilia г. Рима.
Топографическая литература города, разросшаяся в настоящее время до размеров целой библиотеки, началась, как мы видели, с официальных окружных списков, и мы воспользовались ими при изложении событий, относящихся к пятому веку, Затем на протяжении целых четырех столетии мы не встретили ничего подобного этим спискам, и только уже при Карле Великом вместе с оживлением Рима и классической науки снова появляются такого рода описания, Стали составляться списки римских кладбищ и церквей; появилось также и собрание надписей, составитель которого известен под именем Анонима Эйнзидельнского. Оно было найдено в Эйнзидельнском монастыре Мабилльоном и впервые издано им. Составление этого известного сборника относится к концу VIII или началу IX в., когда Леонина еще не была воздвигнута. На двух листах двумя столбцами автор записал, не вдаваясь в описание, названия памятников в том порядке, в каком они встречались ему справа и слева, когда он проходил по Риму до городских ворот. Очевидно, что при этой работе автору служил пособием план города. К перечню названий приложены и надписи, списанные с памятников и церквей. Таким образом было положено начало эпиграфике, и это первое небольшое собрание древних надписей, труд образованного северного странника, оставалось до начала XV века единственным известным нам произведением такого рода. Древние окружные списки знакомят нас только с языческим Римом; но Аноним Эйнзидельнский отмечает и древние, и христианские здания и таким образом дает топографическое описание Рима времен Карла Великого. Как человек образованный автор заимствует названия памятников из Notitia; он избегает даже употреблять название Колизей, заменяя его амфитеатром, но в то же время называет некоторые развалины национальным словом «palatium», хотя они вовсе не были развалинами дворцов. Приводя надписи, он дает также арке Тита название «VII. Lucernarum» — то, под которым она была известна в народе, называвшем ее так по изображенному на ней светильнику о 7 ветвях. Далее автором отмечена большая часть терм, от которых многое еще оставалось в то время. Forum Roraanuui и forum Trajani названы их именами, но о других форумах не упомянуто. Цирк Фламиния, Circus Maximus и театр Помпея отмечены. Приведена также надпись конной статуи Константина на Капитолии и упомянута даже Umbilicus Romae. Автору довелось проходить также через портики на via Lata и видеть водопроводы Virgo и Claudius, Nymphaeum Александра и Septizonium, название которого все еще сохранялось. Ворота и дороги названы у автора их древними именами; сведения о числе всех башен, зубцов, выходных ворот и бойниц на возобновленных стенах Аврелиана заимствованы из древнего официального описания. Во всем изложении мы не находим ни малейших следов вымысла, и этот сухой перечень говорит нам скорее о том, что автор был ученым схоластом, хорошо изучившим Notitia. Помимо нее, источниками должны были служить автору также официальные сведения составленные, может быть, по приказанию папы Адриана или папы Льва III. Возможно, что в то время уже чертились планы города или топографические карты, на которые наносились главные улицы и более значительные здания. По крайней мере, было бы трудно понять, каким образом, помимо таких карт, могли быть изготовлены драгоценные столы с изображениями Рима и Константинополя, полученные Карлом Великим в подарок, вероятно, от папы и от императрицы Ирины. Без таких официальных документов не было бы вообще возможности ни ознакомиться вполне с Римом, ни описать его.
Как только памятники подвергаются забвению, о них слагаются сказания. Чудеса Рима уже давно были окутаны покровом предания, внесшего в народ много легенд и имен, и чем дальше отходила эпоха древности, тем больше являлось сказаний о языческих памятниках. То же самое происходило по отношению к христианским церквям. Эти обе музы народного предания — родные сестры, и в силу двойственного характера города в их созданиях часто сказывалось изумительное смешение языческого с христианским. Уже в 1000 г. должно было существовать много местных римских легенд, вполне сложившихся, и потому мы, не колеблясь, относим именно к этому времени сказание о мраморных лошадях и о конной статуе Марка Аврелия. Другая легенда наводит нас па мысль, что в X веке и даже еще. раньше могли сложиться также и такие сказания, которые мы находим уже в позднейших Mirabia. Аноним Салернский, писавший в 980 г., рассказывает, что древние римляне воздвигли на Капитолии в честь всех народов 70 бронзовых статуй. На груди каждой статуи было написано имя народа, который она изображала, а на шее висел колокольчик; день и ночь при этих статуях сторожили по очереди жрецы. Когда в какой-нибудь провинции империи происходили возмущение, соответствующая статуя приходила в движение, колокольчик звонил, и жрецы извещали об этом императора. Летописец добавляет к этому, однако, еще следующее: в незапамятные времена статуи были перенесены в Константинополь, и Александр, сын императора Василия и брат Льва Мудрого, желая почтить их, надел на них шелковые одежды; тогда к Александру ночью явился разгневанный св. Петр и сказал ему: «Я царь римлян». И на следующее утро император оказался мертвым.
Замечательно сочетание этой местной римской легенды с византийской летописью. Это сказание, но только уже без всякого упоминания о Византии, встречается в одном из описании г. Рима и объясняет возникновение Пантеона. Оно гласит следующее: когда Агриппа, префект Римской империи, после покорения швабов, саксов и других народен Запада вернулся в Рим, статуя Персии, помещавшаяся в храме Юпитера и Монеты на Капитолии, зазвонила своим колокольчиком. Сенаторы поручили тогда Агриппе ведение войны против персов. Агриппа испросил себе три дня на размышление. В последнюю ночь, во время сна Агриппы, к нему явилась женщина и сказала: «Агриппа, что с тобой? Тебя удручают большие заботы!» Он ответил: «Да, госпожа». Тогда она продолжала: «Не тревожься! Обещай мне построить такой храм, какой я тебе покажу, и я возвещу тебе, победишь ли ты». И женщина показала ему и видении храм. Тогда Агриппа спросил женщину: «Госпожа, кто ты?» И она отвечала: «Я Кибела, мать богов; принеси жертву Нептуну, богу морей, и он поможет тебе. Воздвигни этот храм ему и мне; мы будем с тобой. и ты победишь». Оповестив сенат о" этом сновидении, Агриппа выступил в поход с большим флотом и пятью легионами, победил персов и снова вернул их под власть римлян. Возвратившись после того в Рим, Агриппа построил храм, посвятил его матери богов Кибеле, Нептуну и всем другим богам и назвал этот храм Пантеоном. На вершине храма, над отверстием в крыше, Агриппа поставил в честь Кибелы вызолоченную статую и покрыл всю крышу листами позолоченной бронзы. Из этого же металла были сделаны и два тельца, стоявшие на крыше храма.
Таково содержание легенды, изложенной в замечательной книге, которая носит название «Grapnia aureae urbis Romae» и после эйнзидельнских заметок являете" вторым но порядку произведением топографической литературы Рима. Новое описание города, посвященное соответственно секуляризации Рима, одним только языческим памятникам, могло появиться при Оттонах и, может быть, даже еще при Альберике, так как для удовлетворении нужд пилигримов имелись памятные книги, в которых перечислялись странноприимные дома и кладбища. Какой-нибудь схоласт, знакомый с событиями древности, мог составить перечень городских памятников и к этому, y перечню приложить оказания, сложившиеся в народе. Этот схоласт уже не придерживается деления Рима на округа, которое приведено в Nofifia, и в противоположность Эйнзидельнскому Анониму нередко заменяет древние названия памятников теми, которые им дал народ. Слова «palatiuui, templura, theulrum, circus» оказываются здесь уже уплатившими свое вполне определенное значение, так как в то время народ давал название «palatium» всем большим развалинам храмов и форумов, а словом «treatrum» обыкновенно называл термы и цирки. Подобное описание города, заменившее или дополнившее древние Notitia и Curiosum, могло явиться уже раньше X века. Не подлежит сомнению, что Бенедикту Сорактскому было известно такое описание города, так как приводимый этим автором перечень башен и замков Рима заимствован из описания, которое должно было представлять собою Graphia в ее первоначальном виде. Описание, носившее это название, получило, однако, большую известность только в XIII веке и, как на «действительно подлинное», на это описание ссылается миланец Galvaneus Flamma. Будучи давно известным как рукопись библиотеки Laurentiana, принадлежащая XIII или XIV веке, это произведение тем не менее оставалось неиспользованным и было напечатано лишь в 1850 г. Но прежде чем получить окончательно форму флорентийской рукописи, Graphia много раз подвергалась переработкам. 11ериод времени, в течение которого она изменялась и дополнялась, начинается с Оттонов и кончается серединой XII века. Гак, Graphia упоминает о надгробном памятнике папы Анастасия IV, который умер в 1154 г. С другой стороны, на время Оттона II или III указывают те отделы Graphia, в которых говорится о придворном церемониале, о возведении в сан патриция, судьи и римского гражданина. Затем самое название книги соответствует надписи «Aurea Roma», которая существовала на императорских печатях уже при Оттоне III.
Описательные произведения уже по самой свой природе вызывают дополнения, и то же самое мы видим в Graphia: ее различные отделы не принадлежат одному и тому же времени. Книга эта начинается изложением следующего предания: неподалеку от Рима Ной основал город и назвал его своим именем; сыновья Ноя. Янус, Иафет и Камез, построили на Палатине город Яникул, а в Транстеверине — дворец Яникул. Янус жил на Палатине и позднее, вместе с Ними родом или Сатурном, которого оскопил его сын Юпитер, воздвиг еще город Сатурнию на Капитолии. После этого король Игал с спракузцамн построил город того же, имени при р. Альбуле или Тибре, а короли Гемилес, Тибр, Эвандер, Кориба, Главк, Эней и Авентин построил другие города. Спустя 433 г. после падения Трон 17 апреля Ромул окружил все эти города стеной и назвал их Римом, и в него пришли жить не только все итальянцы, но и все знатные люди почти всего мира с их женами и детьми. Сочетание имени ветхозаветного Ноя с основанием Рима говорит нам о том, какие разнообразные комбинации способно создавать предание, но мы, конечно, напрасно старались бы установить то время, когда могла возникнуть подобная легенда. 1Гозд-нее, в XIII и XIV веках, сказания о возникновении Рима составили содержание многих книг; таковы Liber Imperialis, Romuleon, Fiorita d’Italia, Historia Trjojana et Romana. Особенное распространение получили эти легенды тогда, когда в Италии возникла коммунальная независимость, и каждый город стремился к тому, чтобы отнести свое происхождение к возможно более глубокой древности. Среди легенд, сообщаемых в Graphia. самою ранней надо признать, конечно, ту, которая относится к погребению Юлия Цезаря. В народе существовало поверье, что прах Юлия Цезаря был положен в золотой шар, укрепленный на верхушке ватиканского обелиска. Этот шар, но словам легенды, не тронутый ни одним из грабителей Рима, был усеян драгоценными камнями и имел следующую прекрасную надпись:
Цезарь, некогда ты был велик, как мир,
Ныне же ты заключен в крохотной могиле.
Далее, народное поверье утверждало, что останки Юлия Цезаря были помещены так высоко для того, чтобы и после его смерти мир оставался подвластным ему Самый обелиск назывался поэтому Метопа или Sepulcruui Caesaris, подобно тому, как мавзолей Адриана назывался также Метопа, — названием, весьма характерным для Рима, где все является памятником и будит воспоминания. Под таким именем этот обелиск упоминается в булле 1503 г., изданной Львом IX, и здесь же ему дается также название agulia, что на итальянском языке до настоящего времени означает обелиск. Возможно, что это слово agulia вскоре же превратилось в народном наречии в Julia, которое и послужило, может быть, основанием к возникновению вышеприведенной лет легенды о великом Цезаре. Такое предположение тем более вероятно, что на постаменте обелиска существовала надпись: Divo Caesari.
Между местными легендами, которые приведены в Graphia и Mirabilia, не найдется ни одной — не исключая легенды о Сивилле и Октавиане, — которая не могла бы сложиться раньше 1000 г. Тем не менее мы предпочитаем сказать о них в других, более подходящих местах нашего изложения.
Основываясь не на упомянутых выше легендарных книгах, а на документальных данных, мы попытаемся теперь дать описание Рима X века. В этом описании, так же, как и в Mirabilia, система, конечно, будет отсутствовать, так как в нашем блуждании по лабиринту города мы не будем иметь никакого руководителя. Vs предполагали сначала сделать описание города по округам, но в документах они не обозначены с достаточной ясностью. Замечательно, что деление Рима на гражданские округа все еще сохранялось и оставалось ясным, тогда как семь церковных округов ускользают от нашего глаза. Гражданское деление города уже более не совпадало с делением, существовавшим при Августе, и, по-видимому, в различные эпохи подвергалось изменениям. Уже в X и XI веках собственно в городе насчитывалось 12 округов, причем Транстеверин составлял, вероятно, тринадцатый округ. Округа обозначались числами, но имели также и свои названия. Каждый округ находился в ведении капитана или начальника. При изложении событий 966 г. мы уже говорили об этих 12 или 13 начальниках отрядов римской милиции, которые носили странное незнание decarcones и были влиятельными вождями римского народа.
Из 12 округов, существовавших в ту эпоху, не представляется возможности установить границы X и XI.
Первый округ соответствовал Авентину и, простираясь через Marmorata и Ripa Graeca, доходил до реки; вследствие находившихся здесь хлебных хранилищ этот округ и в то время назывался Horrea.
Второй округ занимал Целий и часть Палатина до Авентина. Здесь отмечены IV Coronati. Forma Claudia, Circus Maximus, Septizonium и Porta Metrovia или Metrobi перед которыми лежали болотистые пространства, prata Decii или Decenniae.
К третьему округу отнесены: porta Maggiore, Santa Croce, Claudia, проходившая по двум округам, Merulana, монастырь S.-Vito и S.-Lucia Renati, S.-Pastor и Arcus Pietatis. Таким образом в третий округ входили местности 5-й Esquiliae Августа. Относительно четвертого округа имеется одно указание, что здесь находился campus S.-Agathae. Возможно, что этот округ граничил с S.-Agatha in Suburra в седьмом округе и охватывал Квиринал и Виминал.
В пятом округе находились часть Марсова поля с мавзолеем Августа, Colonna Antonina, via Lata, S.-Silvestro in Capite, Posterula S.-Agathae у Тибра и, вероятно, также Pincio и ворота Св. Валентина (del Popolo). Этот округ некогда принадлежал частью девятому округу — circus Flaminius, частью седьмому — via Lata.
К шестому округу отнесена церковь S.-Maria in Sinikeo, находящаяся ныне в квартале Треви.
В седьмом округе находились S.-Agatha super Suburram, колонна Траяна и примыкавшее к ней Campus Kaloleonis.
Восьмой округ назывался в X веке Sub Capitolio — именем, под которым он много раз упоминается в каталогах пап; таким образом округ, в котором находился древний Forum Romanum, остался по счету тем же.
Девятым округом была местность, где находились S.-Eustachio, Navona, Пантеон, термы Александра и S.-Lorenzo in Lucina. Этот округ соответствовал Марсову полю, т. е. древнему девятому округу — Circus Flaminius, из которого возникли два округа. По случайному стечению обстоятельств сохранилась большая часть документов, относящихся именно к этому округу; в них часто упоминается местность ad Scorticlarios, или in Scorticlam, по имени которой и называется вся эта область. Это название означает квартал кожевников, помещающийся в настоящее время в Regola, но в то время находившийся возле терм Александра у Тибра.
Десятый и одиннадцатый округа ни разу не упоминаются в документах того времени; двенадцатый округ назван в одном документе древним именем Piscina publica; следовательно, он оставался таким, как и прежде.
Древний тринадцатый (Aventinus) округ в Средние века вошел, по-видимому, в состав первого округа, соответствовавшего Авентину. Транстеверин отмечен в XI веке так же, как и в древности, четырнадцатым округом.
Так как названия via Lata, Caput Africae и Suburra все еще сохранялись, то надо Думать, что названия и других древних улиц Рима также оставались еще известными. Тем не менее большая часть улиц называлась уже по имени церквей, а некоторые по имени обращавших на себя внимание памятников, как то: Колизея, театра Марцелла и мраморных колоссов. По отношении к улицам, по которым происходило более или менее значительное движение, в документах встречается выражение: via publica или communis, и уже в X веке существовала via Pontificalis, которая шла через Марсово поле к базилике Св. Петра. Эти беспорядочные улицы, из которых одни сохраняли направление, существовавшее в древности, а другие были проложены вновь среди развалин и куч щебня, должны были придать городу мрачный и странный вид. Случайно направленные и узкие, с опустелыми жилищами, они произвели бы на нас отталкивающее впечатление, но в то же время мы были бы поражены живописной архитектурой зданий. Как и в настоящее время, каждый дом нередко имел наружную каменную лестницу; двери и окна имели вверху римскую арку; карнизы были окаймлены черепицей; дома покрывались обыкновенно гонтом; стены возводились из обожженного кирпича, но, конечно, не штукатурились; в каждом доме обыкновенно существовал также балкон, почему мы и встречаем так часто выражение: casa solorata. Портики из простых столбов или древних колонн, называвшиеся повсюду в Италии немецким словом laubia, были очень распространены и долго сохранялись в Риме. Последние остатки этой средневековой римской архитектуры можно видеть в настоящее время в Транстеверине и в кварталах Пинья и Парионе. Мы не имеем подлинного описания какого-нибудь богатого римского дома того времени и можем составить себе некоторое представление об этих домах только по описанию, относящемуся к дворцу герцогов сполетских. В этом дворце имелось 12 отделений: proaulium и salutatorium; consistorium — здесь общество собиралось, направляясь к столу, и мыло руки; trichorus — столовая; zetas hyemalis — отапливаемая зимняя комната; zetas estivalis — прохладная летняя комната; epikastorium (вероятно, epidicasterium) — зала для занятий; затем триклинии, каждый с тремя рядами диванов; термы; gymnasium — место для игр; кухня; columbum из которого шла вода в кухню; ипподром и arcus deambulatorii — портики, к которым примыкало казнохранилище.
Некоторые из древних дворцов, принадлежавших знатным родам Цетега, Максима, Гракха и Аниция, могли еще сохраниться в X веке, но вследствие запустения и переделок должны были измениться до неузнаваемости. Эти дворцы были построены из каменных плит и потому так же легко могли противостоять разрушающему действию времени, как какой-нибудь храм или триумфальная арка. Другие дворцы, походившие по своей архитектуре на замки, возникли вновь и, вероятно, были построены на фундаментах древних зданий.
Если бы нам была дана возможность взглянуть на дворцы Марозии на Авентине и Альберика у церкви S.-Apostoli, на дома Барунчиев, Ченчиев и Кресцентиев близ Пантеона или на замок императора Оттона III, мы увидели бы перед собой здания, сложенные из кирпича, разукрашенные древними консолями и фризами, прорезанные окнами с арками и с двумя небольшими колонками по сторонам. Такую архитектуру мы еще находим в так называемой Casa di Crescenzio, самом древнем частном здании, известном в настоящее время в Риме и построенном в Средние века. Наилучшим украшением церквей и дворцов тогда были древние памятники. В старых кварталах города нас и теперь еще поражает множество колонн ионического и коринфского стиля, вделанных в стены самых жалких домишек; как же велико должно было быть в X веке количество этих остатков древности, украшавших почти все сколько-нибудь значительные дома города! Мозаичные полы и античная утварь еще могли быть во дворце Альберика, но статуи едва ли украшали дворцовые покои. Без сомнения, в них имелись lectuli — те украшенные золотыми изделиями и покрытые восточной парчой диваны, которые находил Ратерий в епископских домах. Об убранстве комнат тяжеловесной мебелью с золотою резьбой, креслами, еще напоминавшими древние времена, бронзовыми канделябрами, шкапами, в которых не было книг, но стояли драгоценные золотые кубки (scyhi), серебряные кратеры и раковины (conchae), служившие для питья, — обо всем этом можно составить себе представление по мозаикам и миниатюрам того времени, в котором законодательницей моды и распространительницей роскоши являлась главным образом Византия, вносившая во все изделия фантастическую форму, пестрые арабески и1 мозаичную отделку.
Число древних сооружений в то время было еще очень велико. Большая часть триумфальных арок, портиков, театров, терм и храмов стояла в виде роскошных развалин и на каждом шагу говорила современному поколению о величии прошлого и ничтожестве настоящего. И только этим античным характером города, преобладавшим в течение всех Средних веков, могут быть объяснены многие исторические события. Со времени Тотилы враги Рима уже больше не подвергали его опустошениями; но вместе с тем его памятники также и не охранялись больше ни императорами, ни папами. Уже Карл Великий перевез из Рима в Ахен колонны и скульптурные произведения, а папы, сначала Смотревшие на великие памятники как на государственную собственность, вскоре затем или перестали понимать это, или не имели ни времени, ни средств прилагать свои заботы к делу охранения памятников. И город был отдан римлянам на разграбление. Папы похищали колонны и мрамор на постройку церквей; знать и духовенство возводили замки на древних роскошных памятниках; горожане устраивали в термах и цирках свои кузницы, ткацкие и прядильные мастерские. Какой-нибудь рыбак, торговавший на одном из мостов Тибра, или мясник у театра Марцелла, или пекарь — все они размещали свои товары на мраморных или, на которых, может быть, некогда в театре или цирке восседали властелины мира: Цезарь, Марк Антоний, Август и множество консулов и сенаторов Саркофаги героев употреблялись вместо кадок для воды, корыт для стирки или для корма свиней, что мы видим и в настоящее время; столом сапожника и портного точно так же легко могли быть cippus какого-нибудь знатного римлянина или алебастровая плита, на которой прежде благородная матрона раскладывала свои украшения. Если бронзовых статуй в X веке было в Риме уже мало, то число мраморных статуй должно было быть еще очень велико. На площадях и на улицах должны были повсюду попадаться на глаза опрокинутые или разбитые статуи; кроме того, портики, театры и термы не были превращены окончательно в кучи мусора и стоявшие в них статуи могли уцелеть. Статуи императоров и великих римлян стояли или лежали на земле, не будучи еще засыпаны землей, и на многих стенах еще можно было видеть древнюю живопись. Но понимание всех этих произведений искусства было уже настолько утрачено, что ни один из писателей той эпохи не обмолвился о них ни словом. Сами римляне видели в этих произведениях только полезный строительный материал. В продолжение столетий Рим представлял собой как бы огромную известковую яму, в которую бросались прекраснейшие изделия из мрамора, чтобы получить из них известь, и не без причины в грамотах X и XI веков встречаются часто такие названия, как calcararius — обжигатель известки; причем такое название давалось не по роду занятий лица, а потому, что оно владело известковыми ямами или жило по соседству с ними. Так римляне в течение нескольких веков разрушали, ломали, жгли и уродовали древний Рим и все-таки не могли окончательно уничтожить его.
Теперь мы приглашаем читателя следовать за нами в нашем кратком обзоре Рима времен Оттона III или, вернее, только некоторых мест города, получивших наибольшую известность. Начнем с Палатина. Императорские дворцы существовали в виде колоссальных развалин и были полны забытых произведений искусства всякого рода. В некоторых комнатах этого обширного лабиринта сохранялась даже драгоценная отделка стен; еще при Иннокентии X здесь был найден зал, обитый золотыми тканями, и другие покои, стены которых были покрыты листами серебра и свинца. Палатин не мог быть густо заселен, так как церквей было построено на нем мало и они были не велики; церкви эти следующие; S.-Maria in Pallara (Palatio) или S.-Sebastianus in Palladio, на месте древнего palladium, где, по преданию, в храме Гелиогабала был умерщвлен этот святой, и S.-Lucia in Septa solis или Septem viis, стоявшая возле Septizonium уже при Льве III. Это великолепное здание Севера было известно в Средние века под такими именами: Septemzodium, Septodium, Septisolium, Septemsolia и даже Sedem Solis, — местопребывание солнца; оно помещалось у южного склона Палатина, почти напротив церкви Св. Григория. У Анонима Эйнзидельнского оно названо Septizonium, и в 975 г. упоминается о нем в одном документе. В то время его называли Templum Septem solia major в отличие от неизвестного памятника Septem solia mino г, который находился неподалеку и был подарен Стефаном, сыном консула и герцога Гильдебрадта, аббату монастыря Св. Григория Иоанну с тем, чтобы он воспользовался этим памятником как пожелает и даже с правом сломать его, если это понадобится для защиты монастыря. В то время партийных войн башни и замки строились не только магнатами, но и монастырями. Многие древние здания, став достоянием частных лиц, были приспособлены именно для таких целей. Большой Септизониум составлял собственность названного монастыря и уже был превращен в крепость. Монастырю Св. Григория принадлежала, кроме того, еще триумфальная арка Константина, которая, конечно, также была обращена в башню. Таким образом, окружавшие этот монастырь древние памятники служили ему как крепости. В одном документе упоминаются Arcus triumphalis и Circus (Maximus), и мы тут же узнаем, что знатный римлянин Стефан, о котором мы упоминали, владел частью императорских дворцов; в этом своем владении он особенно отмечает портик с 38 подземельями или камерами со сводами. В каком состоянии были Circus Maximus и Колизей, еще не превращенный в крепость, мы не знаем. Оба обелиска цирка лежали разбитыми, но две триумфальные арки, стоявшие по концам его, отмечены в Graphia; во всяком случае, можно думать, что стены, которые окружали эти пострадавшие от времени сооружения, так же, как и ряды скамей, все еще сохранялись.
Сильно пострадавший храм Венеры и Ромы уже назывался Templum Concordiae et Pietatis и под этим же именем он упомянут в Graphia. Его исполинские колонны-монолиты из голубого гранита стояли нетронутыми и представляли величественное зрелище. Идя вдоль via Sacra по древней мостовой, путешественник вступал через арку «Семи Светильников» на Форум, где небольшой холм Velia делал значительный уклон, так как тогда Форум еще не был скрыт под таким большим количеством мусора, как в настоящее время. Величественные развалины храмов, портиков и базилик окружали Форум со всех сторон. Попадая в этот национальный музей и проходя среди бесчисленного множества обломков колонн, архитрав и мраморных изваяний, римлянин должен был испытывать невыразимое впечатление от всего этого былого величия, полного преданий. В те времена Форум еще не был настолько запущен, чтобы на нем мог пастись скот; но на постаментах, стоявших против Капитолия и перед базиликой Julia, статуи уже едва ли стояли.
Сопровождаемый в странствовании по Риму каким-нибудь римским археологом, невежественным потомком Варрона, Оттон III нашел бы в объяснениях своего проводника изумительную смесь верных и ошибочных названий древних памятников. Такой археолог указал бы императору Templum Fatale, арку Януса близ церкви S.-Martina и Temmplum Refugii близ церкви S.-Adriano среди развалин древней курии; ошибочно объяснил бы, что arcus Fabianus близ церкви S.-Lorenzo in Miranda есть templum Latone и правильно назвал бы templum Concordiae близ церкви S.-Sergius. Это знаменитое здание, в котором некогда Цицерон говорил свои блестящие речи, может быть, было отчасти разрушено вследствие постройки небольшой церкви; уже Аноним Эйнзидельнский говорит о церкви, помещающейся между храмом Согласия и аркой Севера, которая служила этой церкви, вероятно, колокольней. По-видимому, церковь эта стояла вблизи rostra, и, должно быть, благодаря ей, сохранились все те статуи, которые уцелели с VI в. Она была посвящена не только св. Сергию, но и св. Вакху; имя этого святого звучит странно в этой древнеязыческой местности, но все-таки оно не составляло исключения в Риме, так как среди римских святых мы снова находим имена других древних богов и героев, как то: св. Ахиллеса, св. Квирина, св. Дионисия, св. Ипполита и св. Гермеса. Археолог X века показал бы нам в развалинах базилики Julia или одного из святилищ Весты, может быть, помещения древних весталок — храм страшного Каталины и тут же церковь S.-Maria Liberatrice. Он сказал бы нам далее, что это проклятое место, прозванное Infernus, есть Lacus Curtius, в которое некогда бросился великий римлянин, желая спасти свое отечество, и затем наш археолог, может быть, еще пояснил бы, что тут же, в пещере, бывшей в Палатине и закрытой бронзовыми дверями, скрывался дракон, который был убит св. Сильвестром. Privata Mamertini Средних веков, нам была бы показана статуя речного бога, известного под именем Марфорио, оставшаяся нетронутой в течение веков, и при этом было бы объяснено, что она изображает Марса. Вымощенная широкими, тяжелыми камнями via Sacra и ее продолжение Clivus Capitolinus, или дорога триумфаторов, вели далее среди бесчисленного множества развалин, мимо храмов Сатурна и Веспасиана к Капитолию. Кто мог бы передать нам, какое глубоко трагическое зрелище представлял тогда Капитолий! В последний раз он был назван величайшим созданием Рима Кассиодором, и мы видели, что еще в VIII в. Капитолий отмечен как первое чудо всего мира. Затем в течение долгого времени мы не встречаем имени Капитолия; оно исчезает со страниц истории; правда, в Graphia сказано, что стены Капитолия были выложены стеклом и золотом, но описания храма не приведено. Уже в 882 г. упоминается о монастыре S.-Maria in Capitolio, но ничего не говорится о примыкавшей к нему церкви в Ara Coeli, хотя она, вероятно, уже была построена.
Об императорских форумах, некогда полных величия, хранится глубокое молчание, за исключением форума Траяна; форум Августа был настолько загроможден развалинами и настолько зарос деревьями, что народ называл его волшебным садом, hortus mirabilis. Разрушение на форуме Траяна также было уже настолько велико, что в документах, упоминающих об этом форуме, говорится о находившихся чем камнях, petrae. Улица, ведшая от Квиринала к форуму Траяна, называлась в то время Magnanapoli. По другую сторону находилось campus Caloleonis, нынешнее Carleone, получившее свое название от дворца одного римского магната времен Альберика. Над величественными развалинами ульпийской библиотеки и базилик еще возвышалась неповрежденная роскошная колонна Траяна. Рядом с ней стояла церковь S.-Nicolai sub columpnam Trajanam; необходимый для постройки ее материал брали тут же, на Форуме, и это, конечно, содействовало его разрушению. Церковь эта входила в приход базилики S.-Apostoli, которой принадлежала также, вероятно, и сама колонна Траяна. Сохранялась также и величественная колонна Марка Аврелия, стоявшая на том же самом месте, где она находится и в настоящее время. В 955 г. Агапит II принес ее в дар монастырю Св. Сильвестра in Capite, и семь лет спустя грамота о принадлежности этой колонны монастырю была возобновлена Иоанном XII. «Мы утверждаем (за монастырем), — говорится в грамоте, — большую мраморную колонну in integrum, называемую Antonino, с ее изваяниями, с церковью Св. Андрея, стоящей возле нее, и с участком земли, который занят ими и окружен улицами города Рима». Отсюда можно заключить, что местность, окружавшая колонну, оставалась еще незанятой и что рядом с колонной также была выстроена небольшая церковь. Явившись как бы сторожевыми постами, в которых караульная служба исполнялась монахами, эти церкви дали возможность уцелеть двум замечательным памятникам искусства, в настоящее время одиноко возвышающимся среди исторических развалин. Поставленные на этих памятниках изображения апостолов Петра и Павла являются для нас символами второго всемирного господства Рима, и, конечно было бы трудно найти для них место, более подходящее, чем колонны двух императоров, исповедовавших философское учение, по которым был проложен путь к христианству. Поднимаясь по внутренней витой лестнице, пилигримы так же, как это делается и поныне, взбирались на колонны, чтобы насладиться видом на Рим. При этом монахам, вероятно, уплачивалась некоторая дань; по крайней мере, в одной надписи, относящейся к 1119 г. и сохраняемой в портике церкви Св. Сильвестра говорится, что пилигримы, посещавшие церковь Св. Андрея, делали приношения у колонны Марка Аврелия; поэтому колонна, приносившая значительный доход, обыкновенно сдавалась монастырем на откуп. Весьма замечательно, что нечто подобное происходило уже древности. Вскоре после того, как колонна была воздвигнута, Адраст, вольноотпущенник императора Септимия Севера, построил вблизи нее в 193 г. дом с целью охранять колонну и брать деньги с тех, кто взбирался на нее. При раскопках в 1777 г. в этой местности были найдены две надписи, сделанные на мраморе; они оказались надписями, которые по приказанию Адраста были поставлены в его сторожевом доме; в них-то и говорится обо всем этом. Менее высокая колонна, воздвигнутая Марком Аврелием и Л. Вером в память их отца, стояла также в местности, прилегающей к нынешнему Monte Citorio. Эта колонна имела в вышину только 50 футов и была сделана из красного гранита; о ней не упоминают ни Аноним Эйнзидельнский, ни Graphia, ни Mirabilia; надо полагать потому, что в XI веке ее уже не существовало.
Марсово поле, называвшееся Campo Marzo, уже в то время представляло величественное зрелище развалин мраморного города. Из сооружений Антонинов базилики или храмы еще сохранялись в значительной степени, если судить по существующему доныне украшенному колоннами фасаду Dogana. На пространстве от Пантеона до мавзолея Августа лежали развалины примыкавших одно к другому здании терм Агриппы и Александра, Stadium Домициана и Odeum. Чтобы представить себе этот полуразрушенный мир изумительных зданий, необходимо вспомнить все бесчисленное множество портиков, тянувшихся по Марсову Полю от Via Lata, porta Flammia до моста Адриана. Здесь, под мрачными сводами развалившихся зданий, ютился бедный люд, подобно троглодитам в их пещерах; другие размещались на развалинах со своими лачугами, как ласточки с гнездами. На грудах мусора, покрывавшего древнее Марсово Поле, разводились капуста и виноград.
Понемногу прокладывались улицы, направлявшиеся к церквям, которые строились на развалинах древних зданий из их же обломков. Свое название эти улицы получали от церквей. То здесь, то там из развалин вырастала мрачная башня какого-нибудь римлянина, именовавшего себя консулом или судьей.
Мавзолей Августа в то время еще не был обращен в крепость. Он был покрыт землей, зарос деревьями и имел вид холма; поэтому его принимали за гору; в X веке он назывался Mons Augustus, и отсюда произошло народное название Austa или L’aibta. Предание гласит, что император Октавиан приказал положить на свою могилу по полной корзине земли из каждой провинции империи, желая покоиться в земле всего мира, которым он владел. По примеру мавзолея Адриана на мавзолее Августа была также построена церковь Архангела Михаила. Рядом с мавзолеем в то время стояла церковь S.-Maria или Martina in Augusta, превращенная позднее в госпиталь S.-Giacomo degli Incurabili. Вокруг лежали поля и виноградники этого монастыря. Обвалившаяся, с разрушенными башнями, городская стена еще тянулась от porta Flaminia к реке и к мосту Адриана; в нескольких местах ее прерывали Posterulae или речные ворота.
Современные porta del Popolo все еще носили, как в Graphia, название p. Flaminia, но назывались также и по имени церкви Св. Валентина за воротами. Неподалеку от этих ворот находился древний памятник, называвшийся Trullus; это был, вероятно надгробный памятник, поставленный, по народному поверью, на могиле Нерона. За воротами, по обеим сторонам via Flaminia, можно было также видеть еще ряд обрушившихся древних надгробных памятников и в числе их памятник знаменитого возницы Gutta Calpumianus. На месте нынешней piazza del Popolo были поля и сады так же, как и на «Mons Pinzi» той эпохи, на котором находилась церковь Св. Феликса. У подошвы Mons Pinzi, на площади, приблизительно там, где теперь стоит церковь S.-Maria dei Miracoli, помещался другой древний памятник, имевший форму пирамиды и называвшийся Meta. На всем Марсовом Поле были устроены виноградники и огороды. Stadium Домициана лежал в развалинах. Аноним Эйнзидельнский ошибочно называет его «Circus Flaminias, где покоится св. Агнесса», производя это название от древнего округа, который носил это название и к которому принадлежал Stadium. Но в X веке он был известен в народе под названием Agonis, от Agon или Circus Agonalis. Первоначально местность называли «in Agona», а затем — 'n Agona, и отсюда получилась Navona — название самой большой и самой красивой в настоящее время площади в Риме.
Здание цирка еще раньше служило материалом для постройки некоторых церквей: по одну сторону его была построена диакония Св. Агнессы in Agone, так как именно с этим местом связана легенда, сложившаяся об этой святой, по другую — приходская церковь Св. Аполлинария, воздвигнутая, вероятно, на развалинах храма Аполлона, который таким образом был вытеснен святым того же имени, первым равеннским епископом. Подобно другим монастырям и базиликам, мало-помалу захватывавшим территорию города с его памятниками, церковь Св. Евстахия также владела в этом округе землей, и даже отдаленное аббатство Фарфа имело здесь свои поля, дома, сады и подземелья в разрушенном Stadium и в находившихся поблизости термах Александра Севера. Кроме этих терм, аббатству еще принадлежали три небольшие церкви: S.-Maria, S.-Benedictus и S.-Salvator, из-за которых аббатство вело долгую тяжбу с пресвитерами церкви Св. Евстахия. Из трех церквей аббатства Фарфы церковь S.-Maria есть, по-видимому, та, которая известна в настоящее время под именем S.-Luigi de’Francesi; церковь Св. Бенедикта погибла, а церковь S.-Salvator сохранила свое название с добавлением in Thermis. Здесь, на протяжении от церкви Св. Евстахия до церкви Св. Аполлинария рядом с Stadium Домициана, должны были находиться термы Нерона, расширенные Александром Севером. На развалинах этих терм возник новейший квартал, в котором находятся церковь Св. Евстахия, дворцы Madama и Giustiniani и церковь S.-Luigi; в позднейшее время в этой местности все еще попадались великолепные остатки портиков, арок, колонн и украшений всякого рода. Там, где теперь находится источник Scrofa, стояла древняя церковь св. Трифона in Posterula, а возле нее находились развалины древнего здания, в котором сжигались тела умерших императоров. В 956 г. церковь Св. Трифона была построена заново и роскошно отделана, и префект города Кресцентий наделил ее многими привилегиями.
Церковь Св. Евстахия, прозванная in Platana, вероятно потому, что возле нее рос платан, была построена, по преданию, в одном из дворцов терм Александра. Она, должно быть, была основана в очень давнее время, так как уже при Льве III в 975 г. она была диаконией. В Средние века она составляла центр квартала и по ее имени назывались и округ, и один знаменитый род знатных римлян. Предание, сложившееся о святом Евстахии, замечательно. Языческое имя Евстахия было Плацид; он был военачальником при Траяне, покорил даков и иудеев и вернулся в Рим с триумфом. Будучи однажды на охоте между Тибуром и Пренестом, Плацид преследовал оленя. Животное бежало на гору Вультурелл (близ Гваданьоло) Плацид не отставал от оленя, но вдруг увидел между рогами его сияющий лик Христа, повелевшего Плациду вернуться в Рим и принять святое крещение. Сделавшись христианином, Плацид принял имя Евстахия, назвав свою жену Трояну также крестившуюся, Феопистой, а сыновей — Агапитом и Феопистом. Затем промыслом Божиим Плацид, как Иов, был лишен своего имущества. Он удалился в Египет в пустыню, но здесь корабельщики увезли у Плацида жену, а лев и волк похитили его сыновей; тогда он сам поступил слугой к одному египтянину. Тем временем Траян, вовлеченный в войну с персами, приказал повсюду искать героя Плацида, который наконец и был найден двумя старыми центурионами, узнавшими Плацида по рубцу, полученному им некогда на войне. Несмотря на сопротивление Плацида, они одели его в великолепное платье и повезли в Рим, где, однако, Плацид нашел на троне уже не своего друга Траяна, а Адриана. Приняв начальство над войском, отправленным против персов, Плацид по счастливому случаю нашел и свою жену и детей и, совершив поход, вернулся в Рим, увенчанный лаврами. Сенат постановил воздвигнуть Плациду триумфальную арку; но тайный христианин отказался принести Юпитеру победную жертву, объявил о своей вере и был приговорен вместе с семьей к смерти. Львы на арене цирка смиренно легли перед осужденными, и тогда их ввергли в раскаленного бронзового быка. Когда последний остыл и палач открыл его, оказалось, что Евстахий, его жена и дети были мертвы, но тела их оставались неповрежденными. Христиане похоронили мучеников в доме почившего, многие римляне приняли святое крещение, а Адриан, терзаемый раскаянием, принял в Кумах яд.
Евстахий имеет по отношению к Риму еще иное значение: его родословная в высшей степени странная. С XII века и, вероятно, еще раньше римляне стали склоняться к мысли, что их знатные роды ведут свое происхождение от глубокой древности: родословные дерева римской знати совершенно неожиданно оказались то отпрысками знаменитого лавра Августа на Палатине, то деревами, взрощенными в садах Мецената, Помпея, Сципионов и Максимов. Род графов Тускуланских был превращен в род conti di S.-Eustachi и затем смелым полетом фантазии связан с именем того Октавия Мамилия Тускуланского, который пал в сражении при Регильском озере. От этого родоначальника произошли Октавии, а от императора Октавиана — сенатор Агапит Октавий, отец Плацида, или Евстахия. тому же роду принадлежал Тертулл, отец св. Плацида, ученика св. Бенедикта. Со времен Мамилия фамилия эта всегда владела Тускулом, который был принесен в дар монастырю Субиако Тертуллом. Последний был будто бы двоюродным братом императора Юстиниана. Из рода же Октавиев будто бы происходили великий папа Григорий, и род Анициев. Таким образом выходило, что от легендарного Октавия Мамилия вели свое происхождение не только графы Тускуланские, но и Пьерлеоне, графы Сеньи, Поли, Вальмонтоне и Франджипани, положившие начало австрийскому дому.
По другую сторону Пантеона уже Аноним Эйнзидельнский отмечает монастырь S — Maria in Minervium, т. е. на развалинах древнего храма Минервы, а в Graphia говорится: «Рядом с Пантеоном находится храм Минервы Халкидской». Неподалеку отсюда стояла триумфальная арка, считавшаяся аркой Камилла, почему и местность эта называлась также Gamigliano. Одна очень древняя улица, находившая здесь, была прозвана ad duos amantes, и это прозвание перешло также и на монастырь S.-Salvator. Возле находилось Iseum, и среди его развалин еще стояли прекрасные группы Нила и Тибра, находящиеся в настоящее время в Ватикане. К счастью, они сохранились так же, как и статуя Марфорио.
Мы отметим еще одну триумфальную арку возле церкви Св. Марка, часто упоминаемую в Средние века. Она называлась аркой «окаменелой руки — arcus manus саrneae» и стояла при входе в улицу Macell de’Corvi (воронов рынок), существующую в настоящее время. Основательно или нет, некоторые считают самое название улицы искажением слов «manus carnea». Вероятно, здесь стояло изображение руки как знак находившейся тут когорты; предание же говорит, что это была рука палача который при Диоклетиане подверг мучениям благочестивую Люцину и за то был превращен в камень.
О состоянии театра Помпея нам ничего не известно, но он отмечен как театр или храм. Его развалины, как и других древние здание в этой местности, были настолько значительны, что окружающий квартал уже в X веке назывался Parione — именем, которым еще в настоящее время называется VI округ Рима. Эту же местность называли также по имени большой древней урны, обращавшей на себя внимание народа. О цирке Фламиния еще упоминается вскользь, и позднее он снова отмечается под именем «золотой крепости». Театру Марцелла дается в документах его древнее название, хотя народ уже называл его Antonini. По берегу реки мы находим известный нам Ripa Graeca впереди церкви S.-Maria in Cosmedin и древнюю Marmorata.
В одном замечательном документе 1018 г., относящемся к епископству Порто, юрисдикции которого подлежали тогда остров Тибра и Транстеверин, приведены существовавшие в то время названия некоторых мостов через Тибр. В этом документе описаны границы епархии Порто, причем исходным пунктом взят «разрушенный мост, где течет вода»; затем граница ведется «вдоль стены Транстеверинского города, к Септимианским воротам и к воротам Св. Панкратия»; далее, в Кампаньи через реку Арроне, к маяку у моря, и назад в Рим по середине реки к разрушенному мосту близ Marmorata, к мосту S.-Maria, к мосту евреев, по середине реки и прямо к вышеназванному разрушенному мосту, самому близкому к католическим церквям в Транстеверине, S.-Maria, S.-Chrysogonus и S.-Caecilia, монастырю Св. Панкратия и монастырю Свв. Космы и Дамиана. Из этого описания заключить следующее: разрушенный мост, с которого начато описание границы, продолженной затем через Септимианские ворота вдоль Транстеверинской стены, есть современный ponte Sisto; второй разрушенный мост, который существовал близ Marmorata, можно видеть в настоящее время у Авентина; в Средние века этот мост назывался ponte Probi, или Theodosii in Riparmea (ripa marmorea); современный ponte Rotto, цепной мост, назывался в то время p. S.-Mariae, по имени близ стоявшей церкви; наконец, нынешний мост quatro Capi (некогда Fabricii) назывался мостом иудеев, так как возле него жили евреи. У Палатинского моста возвышаются, недалеко друг от друга, три замечательных здания.: храм Fortunae Virilis, круглый храм Весты и полуразрушенная башня, которую называли домом Пилата, Кресцентия и даже Коло ди Риенцо. Храм Fortunae Virilis, псевдопериптер ионического стиля, хорошо сохранившийся, величественного и прекрасного вида, был воздвигнут, вероятно, еще во времена республики. По преданию, это святилище Сервия Туллия было превращено в церковь уже при Иоанне VIII; позднее она была посвящена Марии Египетской, прекрасной грешнице, искупившей свои заблуждения в пустыне, и теперь храм называется S.-Maria Egiziaca. Стоящий против него храм Весты, называвшийся в позднейшие годы Средних веков templum Sibyllae, обращен в неизвестное для нас время также в церковь, которая называется S.-Stefano delle Carrozze или, по имени одной иконы S.-Maria del Sole. О так называемом доме Пилата мы будем говорить дальше. Все эти три здания вместе с мостом и церковью S.-Maria in Cosmedin делают эту часть Рима одной из самых привлекательных.
Такова наша Graphia Рима X века. Мы видим, что Марсово Поле в то время было уже значительно застроено, холмы Квиринал, Виминал и Эсквилин были заселены по-прежнему, а у городских стен тянулись, как и теперь, поля и виноградники. Целий, на котором в течение веков сохранялась древняя дорога Caput Atricae, и Авентин, по-видимому, были особенно густо застроены и имели много улиц; местность вокруг Форума была также обитаема; Субурра все еще сохранялась. Самым блестящим кварталом была, однако, via Lata. Транстеверин был, вероятно, также хорошо заселен. Наконец, постройкой Леонины, так называемого «Портика святого Петра», воздвигнутой Львом IV в ватиканском Борго, было положено основание новой городской колонии.
